the blood on your lies

Чан мог бы подумать, что когда он проснется следующим утром, то будет испытывать недоумение, не сразу поймет, в чем дело, потому что он не привык к тому, чтобы в его постели был кто-то еще. Последним человеком, с кем он делил постель, был Чонин почти три года назад, и он привык иметь много места. Но ничего подобного не было. Он открыл глаза и в тот же миг подумал я держу Феликса в своих руках. И так и было: Феликс свернулся комочком рядом с ним, все еще устроив голову на его груди. Его дыхание ощущалось теплом даже через футболку Чана, а его волосы щекотали ему подбородок. Если бы Чан осторожно склонил голову, он смог бы почти разглядеть изгиб феликсова носа. Он идеально умещался здесь. Чан думал об этом и прошлой ночью, но утром, когда он мог видеть Феликса при свете дня, это ощущалось ярче. Он лежал рядом с Чаном так легко, что казалось, будто он был создан для этого, словно для него это было чем-то вроде судьбы: вот так оказаться в постели Чана. Чану хотелось искупаться в тепле этой эмоции: здесь было счастье, которым он мог бы насладиться. Но сейчас это было ему недоступно. Потому что внутри него было множество эмоций, и большая часть из них была слишком большой, чтобы оставаться внутри него по одной; в смеси они просто сводили его с ума. Самой яркой эмоцией было сожаление. Ему было ясно, что его спокойствие прошлой ночью было отголоском всего, что произошло, потому что утром он чувствовал каждую крупицу вины, которую и ожидал. Он не мог поверить, что все эти недели спустя, после всех уверений себя и других, он не остановил Феликса, когда они были в офисе. Он не мог поверить, что поддался моменту, столкнувшись с реальностью того, что Феликс, как оказалось, хотел его, и посыпался, словно карточный домик. Он едва ли сопротивлялся. Вся эта речь в его голове, и он не произнес ни слова из нее. Вот таким человеком он был, думал он, даже продолжая держать Феликса в своих руках, медленно и осторожно гладя его по спине сквозь футболку. Он позволил Феликсу сделать это, ни разу не спросив его, почему он делает это. Даже в собственной голове он не задавался вопросами — он увидел, что Феликс хотел этого, и просто принял его желание. Но это не снимало с Чана ответственности за ситуацию, ответственности, отмахнуться от которой не должно было так просто отмахнуться. Правда была в том- что он хотел Феликса. Он все еще хотел Феликса. Даже сейчас, зная, насколько сильно он проебался, как ужасно легко отпустил контроль над всем этим, он не хотел ничего более, чем перевернуть Феликса на спину и притереться между его бедер. Он хотел знать, какие звуки издавал бы Феликс, если бы он сделал это, был ли бы он таким же покорным, каким казался сейчас, когда спал вот так, таким же покорным, каким был вчера, когда целовал Чана. Он хотел знать, каково будет, когда Феликс окажется под ним, будет стонать его имя. Он хотел, чтобы Феликс проснулся от удовольствия, которое мог принести ему Чан. Он хотел- Он мягко сдвинул Феликса с себя, так осторожно, как только мог, чтобы не разбудить его. Он не хотел, чтобы Феликс проснулся, только не зная, как мало он спал за последнюю неделю. Он выглядел похоже на то, как выглядел, когда только оказался у них, и Чан хотел, чтобы он отдохнул. Но он все равно отодвинул Феликса в сторону, сел и выбрался из кровати, пока не сделал что-то, что стало бы для него настоящим поводом пожалеть. Что-то, что могло оказаться совершенно непростительным. Он вышел в уборную, чтобы почистить зубы и умыться, пытаясь вести себя так тихо, как только мог. Он недолго посмотрел на себя в зеркало; его лицо было бледным, а волосы — взъерошенными после сна. Ты воспользовался им, продолжал думать он, и не мог избавиться от этой мысли. Даже если Феликс хотел этого, это все равно его не оправдывало. Он должен был как-то исправить все это, он знал. Но он понятия не имел, как, потому что это не было чем-то, что можно было просто забрать назад, просто загладить извинением. Он никогда не оказывался в подобной ситуации, и потеря контроля вызывала у него отвращение. Он чувствовал себя- животным, словно он поддался своим примитивным инстинктам, отказавшись от человечности. Он не мог притвориться, что этого не произошло, но ему очень хотелось. Когда он закончил чистить зубы, то решил сделать то же, что делал всегда, когда мысли двигались слишком быстро, а путь впереди был неясен. Он собирался пойти и потеряться в работе и может быть, когда он закончит, он будет знать, что, черт возьми, ему делать. Это казалось маловероятным, и в глубине души он знал, что просто бежит, но ему нужно было время подумать. Ему нужно было время, чтобы вздохнуть. Он остановился в спальне, чтобы взглянуть на Феликса, спящего в его постели. Теперь он отвернулся от него, после того, как Чан отодвинул его от своего тепла, и с одеялом, накрывавшим его, Чан мог видеть только его узкую спину и его светлые волосы. Ему хотелось забраться обратно в постель, сдвинуть эти волосы в сторону и оставить метку на задней стороне феликсовой шеи. Это желание было шокирующе сильно. Вместо этого он вышел из спальни и осторожно, но твердо закрыл за собой дверь. —— Феликс проснулся от щелчка двери и узкого луча солнечного света, проникавшего через окно на неправильной стороне. Это привело его в такое недоумение, что он на мгновение запаниковал, пока не вспомнил- прошлую ночь, как он поднялся наверх и пошел в комнату Чана вместо комнаты Хёнджина. Это была комната Чана, его постель. Вот почему окно было на неправильной стороне. Он сделал вдох. Пахло здесь тоже по-другому; у Хёнджина обычно пахло небольшими букетиками цветов, которые он собирал разные несколько дней, чтобы рисовать их, или краской; запахи щекотали нос Феликса. В комнате Чана пахло Чаном, чисто и просто, и Феликс думал, что это запах его геля для душа или, может быть, кондиционера для белья. Теперь он знал, как пахнет Чан, лично и вблизи. Он лежал спиной к двери ванной, так что он перевернулся, ожидая увидеть ее закрытой и предполагая, что это ее он слышал. Но дверь была раскрыта, открывая вид на серую плитку на полу и край белой раковины. Внутри никого не было, как и в постели рядом с ним. Он был один в тишине чановой спальни. Он перевернулся на спину, немного потягиваясь. Комната без Чана казалась слишком большой, но он был немного благодарен за то, что смог остаться наедине со своими мыслями, которые сейчас состояли из одной простой мысли почему я сделал это? повторявшейся снова и снова. Потому что он не мог поверить, что сделал это прошлой ночью. Недели и недели, что он провел, говоря себе, что не станет, что Чан не может быть его, что он не может опуститься на колени так, как ему хотелось все это время, и он все равно сделал это. И все равно — там, где он ожидал сожаления, горького и заполняющего его изнутри, было странное чувство удовлетворения. Или, возможно, это было облегчением, ощущением того, что с его плеч поднялась тяжесть, потому что все это время он боролся с чем-то, а теперь ему было не нужно. Все было сделано; повернуть назад было нельзя. Он не был уверен, как долго лежал здесь, тепло устроившись на простынях и наблюдая за лучом света, медленно двигавшимся от изножья кровати к нему. Он думал, что, может быть, уснул снова, совсем ненадолго, потому что когда он снова открыл глаза, то чувствовал себя- гораздо более бодрым, более осознанным. И гораздо более трезво оценивал ситуацию, в которой оказался. Он сел. В комнате было пусто, он это знал, но теперь, когда он взглянул на прикроватный столик, то обнаружил, что на нем лежала только тонкая книга в бумажной обложке и лампа. Но протянул руку, просто чтобы проверить, но записки не было; не было ничего. Казалось, Чан проснулся и ушел, не разбудив Феликса, не попрощавшись. Что-то во всем этом немного разрушило чувство удовлетворения. Он не знал, что думать об этом. Он никогда не оказывался в подобной ситуации, никогда раньше не проводил ночь у кого-то, в чьей-то постели. Из всего, что случилось с ним после старшей школы, он даже не покидал ночной клуб вместе с кем-то. Ему никогда не приходилось думать о подобном — о том, как вести себя на следующее утро, что это значило: остаться в постели одному. Он выбрался из постели и нашел джинсы, которые снял с себя прошлой ночью, довольно аккуратно сложенные на комоде Чана. Он спал в своей футболке и боксерах Чана, любезно предоставленных ему, чтобы заменить его по большей части испорченное белье. Чан взял его и положил в свою корзину для белья, словно это ничего не значило и Феликс позволил ему, потому что он устал и хотел только забраться в постель Чана вместе с ним, но сейчас в холодном утреннем свете он вспомнил это и почувствовал, как краснеет. Было ли бы более стыдно просто оставить его здесь или достать и отнести в корзину в комнате Хёнджина? Он не был уверен. Может быть, ему стоило так и поступить. Тогда Чану не придется возвращать белье ему. Он натянул на себя джинсы. Но он не мог заставить себя подойти к корзине для белья — плетеной, стоящей в углу комнаты. Это было слишком похоже на то, что он стал бы копаться в вещах Чана, слишком интимно — что было довольно глупой мыслью, учитывая то, как вчера он отсосал Чану, но он не мог не смущаться. Он вышел из комнаты Чана, пытаясь закрыть дверь так тихо и аккуратно, как было возможно. Это не сработало. В гостиной кто-то разговаривал, и когда дверь за ним закрылась, тихий звук этого голоса прекратился, словно на них накинули одеяло тишины. Он поморщился и босиком осторожно прошел в эту тишину. Он не был удивлен, когда увидел Хёнджина. Он сидел за кухонным столом со своим скетчбуком, и цветные карандаши были разложены по всему столу перед ним. На мгновение Феликс задумался, почему он занимался этим здесь, а не в своей спальне, но потом осознал — Хёнджин ждал его. Если он покраснел бы сильнее, то просто загорелся бы. — Боже, ну наконец-то, — сказал Хёнджин. — Он что, настолько тебя измотал? Феликс ошибался — было возможно покраснеть сильнее и не взорваться одновременно. — Хёнджин, — прошипел он. — Не разговаривай так со мной, ты, маленькая кокетка, — сказал Хёнджин. Он отложил в сторону свои карандаши и скетчбук и поднялся на ноги, скрипнув стулом по полу. — Ты хоть знаешь, как давно я тебя здесь жду? Я уже собирался пойти и забрать тебя. Это было бы ужасающе стыдно, но что было еще более стыдно — так это то, как Чонин вдруг сел на диване. Феликс не заметил, что он лежал здесь, и предположил, что, когда он вышел из спальни Чана, Хёнджин разговаривал сам с собой или по телефону. Но нет, он говорил с Чонином, который сейчас смотрел на Феликса широко и абсолютно довольно улыбаясь, и улыбка эта говорила Феликсу, что он точно знал, чем именно занимался Феликс прошлой ночью с его старшим братом в комнате этого самого старшего брата. Он был так занят тем, что пялился на них в полнейшем смятении от того, что из всех людей его застукал именно Чонин, что не заметил, как Хёнджин приблизился к нему, пока тот не схватил его за руку и не потащил его по коридору к двери своей спальни. — Пошли, — сказал Хёнджин. — Нам нужно поговорить там, где нет впечатлительных молодых ушей. — Иди нахуй! — закричал им вслед Чонин. — Я все знаю о сексе! — но его голос, вместо того того, чтобы быть расстроенным или раздраженным, был таким же радостным, какой была его улыбка. Феликсу хотелось сброситься с крыши, но вместо этого он позволил Хёнджину затащить себя в спальню и закрыть за ними дверь. — Он не знает ничего о сексе, — фыркнул Хёнджин, жестом поторапливая Феликса сесть на кровать. — Или лучше бы ему не знать, потому что он никогда не покидает нашу компанию, так что я понятия не имею, где он мог бы это узнать. А теперь сади свою милую задницу. Феликс сел. Вся эта ситуация была такой совершенно ужасной и позорной, что почти становилась смешной снова. Но до этого не доходило, потому что- эта пустая кровать, пустой прикроватный столик. От этого у Феликса в животе немного холодело. Хёнджин подтащил компьютерное кресло так, чтобы сидеть напротив Феликса, и уселся в него в такой позе, которая казалась анатомически невозможной. Феликс не знал, куда пропали его длинные ноги. Хёнджин поднял бровь. — Ладно, — сказал он. — Ты сейчас все мне расскажешь. Феликс подумал о том, чтобы спросить у него, ты хочешь знать, насколько большой у Чан-хёна член? но не был уверен, что скажет, если Хёнджин не ответит ему отвращением и правда захочет узнать. Так что вместо этого он сказал: — Хёнджин, я не буду рассказывать тебе все. — Тогда расскажи хоть что-нибудь, — уговаривал Хёнджин. — Что, черт возьми, произошло? То есть, я знал, что ты собираешься сделать что-то, как только ты вышел из машины, но я не ожидал, что ты пойдешь в его офис для этого. Феликс и сам этого не ожидал, но Чан позвал его в свой офис, а Феликс не знал, как попросить его пойти в спальню перед всеми этими людьми, так что просто последовал за ним. — Я, э-эм, — он снова краснел; возможно, он и не прекращал, все это время. — Я отсосал ему. Хёнджин резко вдохнул, а потом издал громкий возглас, который напугал Феликса. — Ты- Ликс, — произнес он, и ему удалось звучать шокировано хотя Феликс знал, что ничего подобного он не чувствовал. Он слишком подталкивал его к этому, чтобы теперь хвататься за сердце. — И он просто позволил тебе? Я почти ожидал, что он будет спорить с тобой Феликс покачал головой. — Он позволил мне, — тихо сказал он. Сначала было небольшое сопротивление, но ничего- настоящего, лишь его проявляющаяся доброта. — Он- ах, Хёнджин, — проговорил он, пряча лицо в ладонях и сквозь пальцы глядя на Хёнджина — Было хорошо, очень хорошо. — Подожди, — все таким же шокированным голосом, очевидно наигранным, произнес Хёнджин. — Он сделал это в ответ? — Нет, — сказал Феликс, — он- — он сделал небольшое движение рукой, которое означало, что Чан подрочил ему. Хёнджин поморщился. — Я не это имел в виду, я хотел сказать, что было хорошо- сделать это. Мне- это нравится, мне нравится делать это, и это было хорошо. Хёнджин смотрел на него так, словно понятия не имел, кто Феликс такой. — Мой ангел, — проговорил он. — Мой маленький пушистый зайчик. Ты правда сидишь здесь, такой милый, краснеешь и все такое, и говоришь мне, что тебе нравится сосать член. Феликс ничего не сказал, потому что, как он полагал, именно это он и делал. Он не хотел вдаваться в подробности всего этого с Хёнджином, и чувствовал, что если бы он попробовал рассказать больше, Хёнджин бы очень пожалел, что вообще спросил — пока он не выглядел так, будто ему было некомфортно, но если бы Феликс рассказал ему, каково было чувствовать член Чана, наполняющий его рот, скользящий в его горло, то его бы задушили подушкой. — Я поверить не могу, — сказал Хёнджин. — Так как ты оказался в его комнате, если это все, что было? Я не стал ждать тебя, кстати, просто пошел спать. — Я так и понял, — сухо ответил Феликс. — Он- пригласил меня, думаю? Он попросил меня остаться с ним. Он хотел- пообниматься. И так все и было. Он дал Феликсу боксеры, чтобы он переоделся, а потом забрался в постель после него и притянул Феликса к себе; Феликс лежал на его плече, Чан обнимал его за талию. Было так тепло, а Феликс был таким уставшим, что отключился почти сразу же, у него не оказалось даже шанса насладиться тем, каково это было: быть в таких объятиях, прежде чем, как заснуть. — Боже, это так мило, — сказал Хёнджин; он все еще выглядел так, будто его все равно подташнивало от этого. — А потом, — в легкой спешке проговорил Феликс, — когда я проснулся утром, его не было, и он не оставил никакой записки, просто испарился, и что, если- Хёнджин, ты знаешь, что он не хотел делать этого, он говорил тебе, а прошлой ночью я просто- набросился на него, что если он злится? Мне кажется, я его расстроил. К концу этой речи, Хёнджин снова уставился на него. — Ликс, детка, о чем ты, блять вообще говоришь? — Он не остался, — отчаянно произнес Феликс. — Он даже не сказал мне “доброе утро”. Что, если я ему все-таки не нравлюсь? — Подожди, помедленнее, остановись, — сказал Хёнджин. — Он позволил тебе отсосать ему, потом попросил тебя остаться и пообниматься, а теперь ты волнуешься, что не нравишься ему? Когда Хёнджин говорил это так, это звучало безумно, но это не Хёнджин проснулся в одиночестве, как Феликс. Он слабо кивнул, опуская глаза в пол. — Ты говоришь глупости, — сказал Хёнджин. Феликс не смотрел на него, но в его голосе слышалось, как он закатывает глаза. — Конечно, ты ему нравишься, Ликс, он сходит по тебе с ума уже несколько недель, и все это видели. — Но тогда, — проговорил Феликс, поднимая взгляд на Хёнджина, — почему он ушел? — Я не знаю, ангел, — ответил Хёнджин. Теперь он выглядел раздраженным, но любящим. — Он проголодался? Может, у него была встреча? Сейчас, типа, десять утра, и он трудоголик с бессонницей? Все это вместе? Он звучал так уверенно в себе, в своих словах, что Феликс, как всегда, почувствовал, что верит ему. Он взглянул на Хёнджина, на выражение его красивого лица, на то, как он все еще выглядел так, будто все это его немного веселило. Феликс был рад, по крайней мере, этому. Хёнджин убрал его волосы ему за уши. Впервые Феликс вдруг осознал, что его волосы, должно быть, были в полнейшем беспорядке после сна и после того, как Чан вплетал в них пальцы прошлой ночью. — Феликс, — нежно поговорил Хёнджин. — Детка. Ты нравишься ему. Тебе совершенно не нужно об этом волноваться. Феликсу хотелось ему верить, и он попытался взять слова Хёнджина и обернуться в них. Хёнджин, в конце концов, знал Чана гораздо лучше, чем Феликс, у него было пять лет, чтобы узнать Чана и все о нем. Что мог сделать Феликс, кроме того, чтобы верить, что Хёнджин говорит ему правду. Между ними растянулась тишина, вовсе не некомфортная. Хёнджин поглаживал его висок, так успокаивающе, что напряжение, которое он чувствовал в плечах с того момента, как проснулся, начало понемногу таять. Он немного хотел, чтобы Хёнджин тоже сел с ним на кровать, хотел попросить Хёнджина пообниматься с ним. Вместо этого он просто сказал: — Я просто не знаю, как нам вернуться. Типа, как нам вернуться к тому, как все было до этого, после чего-то подобного? Все будет так странно. — Мы не вернемся, ты, глупыш, — сказал Хёнджин. — Ты будешь встречаться с Чан-хёном, и ты будешь счастлив. Счастлив. Этого Феликс почти что больше всего на свете хотел и для Хёнджина — он очень этого хотел, особенно сейчас, когда знал, через что прошел Хёнджин. Он хотел этого так же сильно, как Хёнджин, казалось, хотел счастья для него. Хёнджин был так увлечен этим, тем, чтобы Чан и Феликс оказались вместе, тем, чтобы убедиться, что они будут счастливы, что Феликсу казалось, словно Хёнджин пытался жить через него. Но почему у него не может быть собственного счастья? — Знаешь, — сказал он, — если бы вы с Джисоном встречались- — Феликс, — произнес Хёнджин, ясно и твердо перебивая его. В его голосе слышалось ничто иное, как предупреждение; его рука упала от виска Феликса на его собственные колени. Феликс проигнорировал это. Он чувствовал, что ему нужно было немного надавить, если он хотел, чтобы Хёнджин когда-либо поговорил с ним об этом. — Нет, послушай, Хёнджин, я знаю что он нравится тебе, так что- — Закрыли тему. — Но, Хёнджин, я правда думаю, что тебе стоит поговорить с ним- — Хватит! — вскричал Хёнджин, вскакивая на ноги так быстро, что кресло, в котором он сидел, чуть не повалилось на пол. Феликс инстинктивно дернулся, как всегда, когда люди повышали голос рядом с ним. Он ненавидел, искренне, всей душой, когда люди кричали, и было более чем неожиданно, что Хёнджин никогда не кричал на него. Он не знал, что ему делать. Он съежился, отстранился назад. Повисла абсолютная тишина; Хёнджин держался твердо и напряженно. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Хёнджин, — сказал Феликс в конце концов; его голос был крошечным, едва ли громче шепота. Хёнджин- обмяк, полностью, все напряжение покинуло его тело между одним выдохом и другим. Он провел грубо рукой по волосам, а потом сказал, очень тихо и удивительно нежно. — Ах, Ликс, но я счастлив. У меня есть все, что мне нужно. Феликс не сказал ничего в ответ. Но он знал, что это неправда. Он знал, так, как не должен был знать, учитывая то, как мало времени они были знакомы, что Хёнджин просто отказывал себе в этом по какой-то причине. Но Феликс понимал это, теперь он понимал. Как же страшно было Хёнджину думать о том, чтобы быть в отношениях, в любых, но с Джисоном, к которому у него были настоящие чувства — наверное, еще страшнее. Он знал и то, что Хёнджин был доволен своей жизнью. Так что, может быть, пока этого было достаточно. Может быть, они могли бы поработать над счастьем позже. Хёнджин протянул ему руку, очень осторожно. Он выглядел так, словно ожидал, что Феликс отстранится, откажется касаться его, но Феликс, как только увидел это движение, потянулся к нему в ответ, встречая его на полпути и переплетая их пальцы. Он чувствовал такое облегчение от того, что Хёнджин не злился на него, не сердился, что Феликс явно слишком сильно надавил на него. — И кроме того, — сказал Хёнджин, очень легко, и на этот раз — явно не наигранно, — как я могу быть несчастен, если теперь у меня есть эта информация о Чан-хёне до конца его жизни. Феликс вздохнул, а потом улыбнулся, позволяя улыбке занять его лицо. Но в его животе, глубоко внутри него, оставалась эта холодная пропасть, и он не знал, как избавиться от нее. Он не был уверен, что это было возможно. —— Чонин пытался не бежать, когда поднимался по лестнице на третий этаж, сжимая в руке Nintendo и стараясь не позволить возбуждению захлестнуть себя, но это оказалось сложнее, чем он ожидал. Как только он увидел, как Феликс выходит из комнаты Чана, взъерошенный ото сна и одетый в ту же одежду, что и вчера, ему было трудно прикусить язык и ничего не говорить. Ему почти хотелось запищать. Но Феликс выглядел и без того смущенным, и он так покраснел, когда осознал, что в комнате есть Чонин, а не только Хёнджин, так что он просто прикусил язык. Но так он повел себя с Феликсом. С Чаном он не собирался этого делать. Он вошел в компьютерную, в которой было пусто и не горел свет. К счастью, он один пользовался ей на постоянной основе, и он мог сделать то же, что сделал Джисон: взять компьютер, которым он пользовался чаще всего, в свою комнату и заменить им свой побитый ноутбук, которому было уже несколько лет. Но ему нравилось, что компьютер был здесь, по той же причине, по которой они так и не перенесли телевизор наверх: ему нравилось быть рядом с Чаном. Он был немного удивлен, когда нашел Чана в офисе одного. Чан не стал утруждаться тем, чтобы поднять взгляд, потому что Чонин был единственным, кто всегда просто входил в его офис без стука. — Чонин, — произнес он немного задумчиво, читая что-то на экране компьютера. — Как дела? Чонин думал о том, чтобы медленно погрузить Чана в разговор, но веселее было бы этого не делать, так что он просто сказал: — Я видел, как Феликс-хён выходил из твоей комнаты. Чан резко повернулся к нему; отсутствующее отвлеченное выражение оказалось стерто с его лица. Если у Чонина и были сомнения о том, что произошло вчера ночью, больше их не было, потому что Чан покрылся румянцем, и его уши покраснели так сильно, что от них должен был подниматься дым. — А, Чонин, — произнес он. — Это- э-э. Э-эм. — Хён! — счастливо-шокировано воскликнул Чонин. Он вошел в комнату, позволяя двери захлопнуться за собой, и бросился на диван, где свернулся в комочек, устраиваясь поудобнее. Возбуждение внутри него достигло своего пика, и ему пришлось немного поерзать, чтобы выпустить его наружу. — Хён, боже мой. Чан зарылся лицом в ладони, что было к лучшему, потому что румянец теперь разлился по всему его лицу. — Не надо, — приглушенно проговорил он. — Чонин, не надо это- боже, все так плохо. — Подожди, нет? — Чонин склонился вперед и нахмурился, хотя Чан не мог этого увидеть. — О чем ты говоришь, хён, это же отлично. Чан уронил руки от лица и жалобно посмотрел на него. Чонин не был уверен, видел ли он Чана таким неуверенным в себе, таким очевидно взволнованным, когда-либо раньше. — Мне правда не нужно было этого делать, — сказал он, все еще алея. — Правда не стоило, да? Чонин похлопал глазами. Этот вопрос вызывал в нем огромное недоумение. — Ну, — сказал он, — он хотел этого? Чан, что невозможно, покраснел еще сильнее. Он смотрел на Чонина так, словно не был уверен, что думать о своем младшем брате, который мог говорить о подобных вещах, что было для него неудачей. Если вот так он вел себя, когда разбирался со своей любовной жизнью, то Чонин думал, что у него взорвется мозг, когда Чонин доберется до того, чтобы разобраться со своей. — Да, — ответил Чан, долго помолчав, словно осознавая вопрос. — Он- то есть, ничего- особо не произошло, ничего, что ты- думаешь- я- да, — наконец закончил он, нервно смущаясь. — Да, он тоже этого хотел. Чонина это не удивляло. Чувства Чана к Феликсу были так же ясны, как солнце на полуденном небе, но и Феликс не был таким уж незаметным, по мнению Чонина. Весь его румянец, вся эта неловкость, когда Чан говорил с ним. — В таком случае, хён, — сказал Чонин. — Ты можешь делать все, что захочешь. Чан покачал головой, но это было правдой. Чонин знал, что Чан так часто не мог просто делать то, что ему хотелось, разрывался между своей ответственностью перед всеми ними и своими обязанностями как владельца бизнеса, и той ролью, что он играл в постоянно смещающимся распределением сил в этом городе. Но когда дело доходило до этого, до его чувств к Феликсу, до того, что он и Феликс чувствовали друг к другу, здесь не было никаких “должен” и “не должен”. — Я чувствую себя так, будто воспользовался им, — сказал Чан, теперь тише, мягче. — Он так полагается на меня во многом, и я- я не хочу, чтобы он думал- что это что-то, чего я ожидаю от него в ответ. Иногда осознание этой чистейшей доброты Чана ударяло Чонина так сильно, что ему хотелось плакать. Они все принимали эту доброту как должное, все они, но в особенности — Чонин, потому что она досталась ему еще в юном возрасте, и он был воспитан в ней. Было легко думать, что вот таким Чан и был, и больше не думать ни о чем, но в таком мире, как этот, как они могли ее не замечать? Он был таким юным, — эта мысль все чаще и чаще поражала Чонина с годами. Четырнадцатилетний подросток, скорбящий по своему старшему брату, который несмотря на это заметил, как маленького, потерянного девятилетку обижали, и решил сделать что-то с этим. Ему не нужно было, никто не ждал этого от него, но он все равно сделал это, потому что это было правильно. Что могло бы быть у Чана в этой жизни, если бы ему не пришлось заботиться о Чонине? Больше денег, больше возможностей. Ему не пришлось бы провести свои подростковые годы работая до изнеможения и голодать, просто, чтобы убедиться, что у Чонина есть все, что ему нужно, не пришлось бы отказаться от шанса на нормальную жизнь для того, чтобы заботиться о нем. Может быть, у него появилась бы любовь гораздо раньше. Конечно, со стороны Чонина было эгоистично быть благодарным за то, что Чан сделал все так, как сделал. Все эти жертвы были, в конце концов, на пользу Чонину. Он был благодарен, отчаянно благодарен и теперь, когда он был старше и мог позаботиться о себе, ему так сильно хотелось, чтобы Чан наконец-то, наконец-то сделал что-то для себя. — Хён, — нежно сказал он. — Почему бы тебе не поговорить с ним и не узнать, что он думает? Со всем, что я знаю о Феликс-хёне, я не думаю, что он такой человек, но может быть тебе стоит просто поговорить с ним об этом вместо того, чтобы страдать из-за этого в своем офисе. Чан вздохнул и ответил Чонину слабой улыбкой. Он не выглядел так, будто был убежден, но сказал: — Ах, Чонин, когда ты успел так повзрослеть, а? Я чувствую себя старым. — Это случилось тогда, когда ты не видел, — сухо ответил Чонин. Улыбка Чана стала шире, на щеках появились ямочки. Чонин любил его, по-настоящему и искренне, своего брата, который принял его к себе, хотя не был обязан, который сделал все, что было в его силах, чтобы подарить Чонину эту жизнь, которую он так ценил. — Правда, хён, я не думаю, что тебе есть о чем волноваться. Чан прикусил щеку изнутри. — Надеюсь ты прав. Чонин не надеялся на это — он знал, что был прав, что Феликсу нравился Чан настолько же, насколько Чану нравился Феликс. И если Чан не схватит эту возможность обеими руками, Чонину придется объединиться с Хёнджином, чтобы это произошло, и он старался избежать этого, потому что немного боялся, что если подпустит Хёнджина слишком близко в этом вопросе, тот может слишком хорошо его прочитать. Но отчаянные времена требовали отчаянных мер. — Можно остаться у тебя? — спросил он. Он помахал своей Nintendo в воздухе. — Я выключу звук, но можно остаться с тобой ненадолго? Чан взглянул на него так нежно и любяще, что Чонин почувствовал тепло во всем теле. Какая же большая привилегия у него была: иметь в жизни такую безусловную любовь. — Да, Чонин, — сказал Чан; его голос был так же полон заботы и любви. — Я был бы этому очень рад. —— Чанбин вошел в мастерскую и обнаружил Сынмина сидящим в его обыкновенной позиции, свернувшись за столом; одну ногу он подтянул к груди, чтобы положить подбородок на колено, а вторую подогнул под себя. Как же он вредит своему позвоночнику, любяще подумал Чанбин, зная, что напоминать Сынмину сидеть прямо было бесполезно. — Хён, — сказал Сынмин, не отрывая взгляда от мониторов. — Это для меня, или ты просто носишь газировку по всему зданию? Чанбин улыбнулся, хотя Сынмин и не мог этого видеть, и сказал: — Да, это для тебя, — он поставил банку, которую принес с верхнего этажа, на стол Сынмина и дождался, пока тот посмотрит на него. Сегодня на нем были очки, но Чанбин не стал комментировать это. Однажды он сказал Сынмину, что он выглядит мило в очках, и Сынмин снял их и отказывался надевать целый месяц. Чанбин был не виноват, что он выглядел в них мило. Он не был уверен, когда у Сынмина появились эти очки, разве что они были у него еще до того, когда он только присоединился к ним, и он редко носил их, несмотря на то, как напрягались его глаза от целых дней, что он проводил за компьютером. Чанбин держал рот закрытым. — Это подкуп? — спросил Сынмин, немного морща нос. — Пытаешься купить меня, чтобы посидеть здесь? — Когда это мне стало надо подкупать тебя? — спросил Чанбин. Он подошел к рабочему столу, взял табуретку и подтащил ее к столу Сынмина. — Я просто хотел сделать тебе приятное. У Сынмина, казалось, не было на это ответа. Его уши немного покраснели. Как и обычно, он делал четыре дела одновременно: на одном мониторе были трансляции с камер в здании и снаружи, на другом — макет поддельного водительского удостоверения для Джисона под ненастоящим именем, на третьем — PDF-файл с мелким шрифтом, и какая-то игра на последнем. Чанбин не сразу понял, что Сынмин не играл в игру, а смотрел, как кто-то играет, выключив звук. Чанбин не до конца понимал, какой в этом смысл, но решил, что дело просто в обычной эксцентричности Сынмина. — Занят, м, — сказал он. Сынмин вздохнул. — Когда я не занят? — спросил он. Нет, хотелось сказать Чанбину, потому что, на самом деле, он не думал, что Сынмин был слишком-то занят сейчас. Водительское удостоверение было для задания, которое они планировали через пару недель, и сейчас Сынмин мог делать подобные вещи во сне. Теперь, когда задание в отеле Плаза было выполнено, и Сынмин закончил просматривать записи с камер после попытки похищения Феликса, он был, Чанбин знал, почти свободен. Ему пришлось помогать в просмотре записей больше, чем он ожидал. Он видел, как Сынмин все больше и больше зарывается в этой работе и подготовке к миссии и в конце концов заставил Сынмина переслать ему некоторые файлы, чтобы он мог просмотреть их сам. В результате они ничего не нашли. Три недели записей, и тот внедорожник ни единого раза не приблизился к их зданию. Он больше не возвращался; Сынмин проверил и это. Это сняло значительную тяжесть с плеч каждого из них, но, казалось, в особенности — с Сынмина. Он испытывал такое облегчение, что Чанбин почти задал ему вопрос, почему — если бы Ли Джерим узнал, где они живут, это было бы худшим, что могло произойти, но они могли просто переехать, если бы это произошло. Но когда он думал об этом, то для Сынмина переезд был, пожалуй, буквально худшей вещью. Все его хрупкое оборудование, все его вещи. У него все было устроено так, как он хотел, и Сынмин не был существом, способным на перемены. — Так, какой вердикт насчет прошлой ночи? — спросил он, наполовину опираясь на кресло Сынмина; не всем весом, но достаточно, чтобы слегка его сдвинуть и заставить Сынмина тихо фыркнуть. — Вы с Хёнджином, кажется, были уверены, что они потрахаются, но я все еще не уверен, что это не было попыткой нападения. Идеей здесь было заставить Сынмина закатить глаза, и он это и сделал. Это точно не было попыткой нападения; они видели — на зернистых мониторах Сынмина — как Феликс прошел к Чану через весь его офис, потому что будь это нападением, сегодня у них бы не было такого относительно тихого и расслабленного дня. Но иногда было весело видеть это выражение на лице Сынмина. — Я видел, как Чан-хён и Феликс поднимались в спальню Чан-хёна вчера ночью, — мрачно сообщил Сынмин, словно тот факт, что ему пришлось смотреть на это, был пыткой. — Они держались за руки. Это показалось Чанбину совершенно очаровательным. Мысль о том, что Чан держался за руки с кем-то, кто не был маленьким Чонином, трогала его. — О, — произнес он. — Если честно, это очень мило. Крошечный звук, который издал Сынмин, можно было назвать фырканием. — Конечно, ты так думаешь, — презрительно сказал он. Чанбин улыбнулся, хотя Сынмин все еще не смотрел на него, чтобы увидеть это. Он поднял руку и медленно, осторожно положил ее на шею Сынмина, подождал, чтобы увидеть, стряхнет ли его Сынмин. Сынмин этого не сделал, так что Чанбин позволил своей ладони лежать там, сгибая пальцы на изящных позвонках, прижимаясь большим пальцем под его ухом. — О, правда? — спросил он, позволяя своему голосу опуститься ниже и стать тише. Он погладил большим пальцем теплую кожу Сынмина. — Я бы так подумал? И почему ты думаешь, что я бы так подумал, м-м, милый малыш? Он почувствовал, как Сынмин задрожал под его ладонью. Сынмин немного повернул голову вбок и попытался прожечь его взглядом, но это было неважно, потому что Чанбин почувствовал это и видел, как его глаза немного расширились. — Потому что ты сопливый, — сказал Сынмин. Он явно пытался оставаться собой, но звучал- смущенно. — У тебя нет мускулов, хён, ты просто полон розовых соплей. Чанбин лишь продолжал улыбаться ему, медленно поглаживая большим пальцем вверх и вниз. Он мог сказать столько всего, но первым на ум ему приходило когда мы занимались сексом в последний раз, ты первым взял меня за руку. Скажи он что-то подобное, и его выбросили бы из мастерской в тот же момент, и он слишком наслаждался этим, чтобы хотеть чего-то подобного. Как же этот Сынмин отличался от того, что о нем подумал Чанбин, когда впервые увидел его. Как сильно он отличался от того Сынмина, который впервые заговорил с Чанбином, в этой самой мастерской. Тот Сынмин был почти что жадным, так хладнокровно и прозаично относился ко всему этому, что для Чанбина до сих пор иногда становилось шоком то, насколько чертовски теплым был Сынмин в постели. До этого, в те первые дни, Чанбин ни разу не думал о том, чтобы переспать с Сынмином. Тот факт, что он знал, что у Сынмина были прекрасные глаза и улыбка, не превратился в сексуальный интерес к нему. А потом однажды он получил сообщение, в котором говорилось спустись, так что он спустился, и обнаружил в мастерской Сынмина, стоящего рядом с рабочим столом и ничем не отличавшегося от обычного за исключением той странности, что он стоял, а не сидел за столом. — Ты занят? — спросил Сынмин, не утруждая себя приветствиями. Даже тогда Чанбина это не беспокоило; просто с Сынмином все было вот так. — Не-а, — пожал плечами Чанбин. Тогда он закончил со всеми своими обязанностями на день, и солнце уже спускалось к горизонту. — А что? И Сынмин уставился на него без всякого выражения на лице на долгое мгновение, прежде чем сказать: — Я думаю, ты горячий, и я хочу, чтобы ты меня трахнул, если ты тоже хочешь этого. И вот так, примерно за тридцать секунд, Чанбин перешел от того, что совершенно не думал о сексе с Сынмином, до того, что готов был слепо согласиться на это. В те тридцать секунд, пока мозг Чанбина пытался осознать, что, черт возьми, происходит, Сынмин добавил: — Я уже растянул себя, если это изменит твой ответ. Это не изменило ответ Чанбина. Однако, оказалось пидецки возбуждающе думать о том, что Сынмин готовился к этому. И все равно, Чанбин не торопился, когда Сынмин оказался обнаженным в постели с ним, и растянул его; это, он еще тогда знал, удивило Сынмина. Он явно ожидал, что Чанбин не будет утруждать себя этим, если в этом не было необходимости. Он думал, что это правильно — удивлять Сынмина всегда, когда он только мог, потому что бог свидетель, Сынмин всегда был для него сюрпризом. — Что бы ты сделал, — спросил он сейчас, когда Сынмин все еще не отмахнулся от его руки и позволил Чанбину продолжать прижиматься большим пальцем под его ухом, — если бы я отказал тебе тогда? Сынмин встретился взглядом с Чанбином, гораздо более сухо, что слышалось и в его голосе, когда он сказал: — Перешел бы к плану Б: трахнул бы Минхо-хёна. Чанбин залился удивленным смехом. Он отнял руку и захохотал, и улыбка появилась на лице Сынмина, такая, словно он пытался подавить ее, но не мог. — О боже, — выдавил Чанбин, когда смог перевести дыхание. — Какие бы разрушения это принесло. Здание бы не выстояло, если бы вы двое потрахались. — М-м, — протянул Сынмин. Он немного склонился к нему, всего на мгновение, и их плечи прижались друг к другу. — Хорошо, что ты тогда согласился. Боже, Чанбин так его любил. Он любил его, и это не было сложно, не было для него обузой или чем-то подобным. Ему хотелось лишь того, чтобы они могли быть более открытыми в этом, но он знал, что время для этого придет, и остальные узнают, что именно он чувствовал к этому странному, интересному человеку, который попросил у Чанбина его тело и случайно украл его сердце. — Очень хорошо, — согласился он, прежде чем встать. Он воспользовался тем, что вот так оказался выше, и склонился и поцеловал Сынмина, коротко, но искренне. — Я пойду поздравлю Чан-хёна, — сказал он. — Но я спущусь позже, хорошо? И снова он почувствовал, как Сынмин задрожал, но тот просто сказал: — Если хочешь. Если хочешь, думал Чанбин, забираясь на третий этаж. Конечно, он хотел, и иногда ему казалось, что Сынмин не всегда понимал, насколько Чанбин его хотел. Чанбин хотел его, словно он был у него под кожей. Он хотел смотреть ему в глаза до скончания ебаных веков. Он постучал в дверь офиса Чана и дождался, пока Чан позовет его. Внутри был Минхо; он сидел на одном из стульев и указывал на листок бумаги на столе Чана. Они оба посмотрели на него, когда он вошел в дверь, и тогда Чанбин сказал: — А, хён, поздравляю с тем, что наконец переспал с Феликсом. Минхо, очень громко произнес: — ЧТО, — а потом резко повернул голову, чтобы посмотреть на Чана. Чанбин не видел, что было на лице Минхо, и был отчасти этому рад. Чан смотрел на Чанбина так, словно был в одном шаге от того, чтобы завизжать. — Откуда ты это знаешь, — очень натянутым голосом проговорил он. — Тебе Хёнджин рассказал? Чанбин безмолвно повернулся и указал в угол комнаты, где находилась камера, которую было трудно заметить и, по-видимости, легко забыть. Чан совершенно побледнел. Он посмотрел на камеру, потом на Чанбина, а потом — на Минхо, от чего он побледнел еще немного, и снова вернулся взглядом к Чанбину. — Ты- — произнес он. — Я. — Сынмин выключил ее, — сказал Чанбин, решая пожалеть его. — Не волнуйся, — Хёнджин просто завопил, когда Сынмин это сделал. Как только Чан и Феликс вышли из мастерской, он прервал пререкания Джисона и Сынмина и объявил, что Джисон его раздражает. В этом не было никакой злости, так что Джисон продолжил улыбаться, но с радостью покинул помещение. Тогда Хёнджин уставился на Чанбина. — Уходи, хён, — сказал он. — Нет, — широко улыбаясь, ответил Чанбин. — С чего бы? — Ба! — закричал Хёнджин, указывая на мониторы и тыча пальцев в одну из камер, теперь бросая идею выгнать Чанбина. — Вот эта, эта, в офисе Чана, увеличь ее. Сынмин, склонный к неповиновению лишь из-за того, что не любил, чтобы ему указывали, на самом деле послушался, говоря: — О, Христа, блять, ради. И они трое столпились вокруг, глядя на зернистое изображение Чана и Феликс в офисе Чана. Чан, опиравшийся на стол, и Феликс, стоящий посреди комнаты. А потом, когда Феликс резко подался вперед, Сынмин выбросил руку вперед и выключил монитор. Теперь Чанбин улыбался этому воспоминанию. Он был рад, что Сынмин спас его от того, чтобы видеть это. — Но да, — сказал он, глядя в посеревшее лицо Чана. — Мы знаем. Поздравляю. — Как ты мог это сделать, — проговорил Минхо. Он тоже звучал задушено. Он звучал так, словно это было для него личным оскорблением, словно он думал, что тот факт, что Чан переспал с Феликсом, был против него. Зная Минхо, может быть, он так и думал. — Минхо, — сказал Чан. Долгие несколько секунд он не мог подобрать слов, и в конце концов выбрал: — Э-э. Ты свободен. — Да ты, блять, шутишь, — произнес Минхо, почти крича. Звук его слов отразился от стен комнаты. — Хён! — Минхо, — снова сказал Чан. Теперь он звучал более устало. — Я правда не хочу об этом говорить. Ты можешь идти, мы закончим с этим завтра. Минхо явно был не рад этому, но все равно поднялся на ноги, забирая со стола листок бумаги по пути. — Завтра, — сквозь стиснутые зубы произнес он. — А, нет, — радостно сказал Чанбин. — Завтра у него день рождения, нельзя же орать на человека в его день рождения. Минхо пронзил взглядом Чанбина, который нисколько не принял это на свой счет, несмотря на то, что взгляд Минхо был- обжигающим. Это было обоснованным заявлением, как считал Чанбин. Было и правда несправедливо кричать на Чана в его день рождения. — Ладно, — пару секунд спустя сказал Минхо. — Тогда послезавтра, — и после этого он хлопнул дверью офиса. В тишине после того, как дверь закрылась, Чан просто долго, долго смотрел на Чанбина. Чанбин прошел в комнату и занял место, которое освободил Минхо, и стал ждать, что скажет Чан. В конце концов, Чан произнес: — Я и правда так облажался, Чанбин. — Не-а, — тут же ответил Чанбин. — Ты больше лажал тогда, когда притворялся, будто ни один из вас не хочет другого. Чан ахнул. — Ты думаешь, — проговорил он. — То есть- ты думаешь, он- я не знаю, Чанбин, я правда не хочу пользоваться им вот так. — Хён, ты так увлекся деревьями, что упустил лес, — сказал Чанбин. — Ты хочешь его, он хочет тебя, и это все, что имеет значение? Потому что, да, ты ему нравишься, это всем нам было очевидно, как и то, насколько он нравится тебе. И это было очень очевидно. Теперь Чан краснел, что всегда забавляло Чанбина, потому что ему редко доводилось видеть это. — Так ты думаешь, что это- хорошая идея? — Ну, думаю, что да — сказал Чанбин. — Минхо-хён так не думает, но мне кажется, что все в порядке. Честно, хён, ты заслуживаешь чего-то подобного. Вот такого счастья, ты отказывал себе в этом все эти годы, и я просто- счастлив за тебя, хён, правда счастлив. И я не хочу, чтобы ты отбросил это в сторону, потому что слишком сконцентрируешься на том, что, в конце концов, никакая не проблема и вообще неважно. Он знал, все это время, что именно удерживало Чана. Даже если Чан не был таким человеком, Хёнджин все равно был постоянным напоминанием- никогда не переступать эту границу. Но здесь все было иначе, Чан не заставлял Феликса делать что-то, чего тот не хотел, просто за то, что дал ему место, которое он мог назвать домом. Если Чанбин не заметил бы смущенные короткие взгляды Феликса на Чана, он точно понял бы все тогда, когда смотрел, как Феликс цеплялся за Чана после того, как его чуть не похитили. — Ты заслуживаешь, — сказал он, гораздо тверже, когда Чан ему не ответил, — быть счастливым. Чан немного сдулся. — Спасибо тебе, — тихо сказал он. — Это много значит, Чанбин, правда. Слышать это от тебя. И Чонин был тут раньше, и говорил почти то же самое, так что, наверное, мне нужно- вбить это себе в голову. Я просто- блять, об этом все знают? Чанбин пробежался по списку людей, которые вчера были в комнате, а потом вспомнил тех, кто узнал только сегодня. — А, Джисон не знает, — сказал он, а потом хитро улыбнулся. — Хочешь, чтобы я рассказал ему? — Не надо, — ответил Чан. — Боже, позволь мне хоть немного спокойствия, пожалуйста? — Конечно, — сказал Чанбин. Он снова поднялся, улыбнулся Чану. Он и правда имел в виду то, что сказал, каждое слово. Чан заслуживал счастья больше, чем все они, и Чанбин хотел бы, чтобы он был счастлив. — Только в следующий раз постарайся не забыть о камерах, м-м. — Если Сынмин не заставил бы нас установить их везде, это не было бы проблемой, — проворчал Чан. Чанбин засмеялся. Это, пожалуй, было правдой, но если бы Сынмин не установил камеры по всему зданию, то у Чанбина не было бы неприметного файла на компьютере, названного как-то невинно и спрятанного в нескольких папках: видео с камер в мастерской Сынмина, на котором он трахал Сынмина на рабочем столе. Он был благодарен за камеры, когда Сынмин дал его ему. И все равно. — Я передам твои жалобы, — сказал он. —— Минхо поднялся на кухню, будто бы чтобы приготовить ужин. Он сделал это почти на автопилоте; тело само принесло его туда, потому что обычно в это время он готовил ужин, и даже четыре года спустя после его последнего срока в тюрьме, соблюдение распорядка было словно заложено в нем намертво. Но, оказавшись в кухне, он не начал готовить еду. Он не знал даже, что именно приготовит, если начнет, потому что в его голове не было места подобным мыслям. Вместо этого он обнаружил, что ходит туда-сюда восьмеркой вокруг кухонного стола и одного из диванов, круг за кругом; мысли метались. Одним словом, это была катастрофа. Он знал, все это время, что Чану нравился Феликс, что он его привлекал, что Чан его хотел — как мог Минхо не знать этого, когда Чан делал это все таким пиздецки очевидным? Это было, честно говоря, позорно: то, насколько Чан был очевиден. Если бы чувства Минхо к Чонину были хотя бы наполовину настолько же очевидными, ему пришлось бы уйти годы назад. Он никогда не думал, что Чан может оказаться настолько тупым, чтобы сделать что-то с этими чувствами. По крайней мере, не сейчас, когда им все еще нужно было выполнить задание Феликса, когда они все еще не могли полностью верить тому, что он рассказал о себе. В истории Феликса было столько огромных пустых дыр, вещей, которые он не объяснил, вещей, о которых он говорил слишком много, чтобы Минхо подозревал, что под ними есть что-то еще. Боже, они же даже не знали его настоящего имени. Другие, может быть, и приняли его как Феликса, но Минхо, по крайней мере, не был идиотом: он знал, что Феликс не могло быть его настоящим именем. У него было другое имя, которое он скрывал от них, и иногда Минхо задавался вопросом, что именно нашел Сынмин, когда проверял его прошлое, как бы он так это ни делал. Как он мог найти хоть что-то полезное, когда у него не было даже имени, чтобы проверить? Было и без того сложно начать этот разговор, но это станет еще сложнее теперь, когда Феликс оказался в постели Чана. Минхо стоило поговорить об этом раньше стоило прийти к Чану и выложить все свои беспокойства, потому что он видел это сейчас: если бы он пришел к нему и сказал Феликс лжет нам, и я не знаю, где и почему, но знаю, что он лжет. Чан прогнал бы его из комнаты так же, как сделал двадцать минут назад. И продолжил бы трахаться с Феликсом несмотря ни на что. Снова обходя кухонный стол, он случайно коснулся костяшками пальцев спинки одного из стульев. Чана, думал он, можно было бы считать потерянным случаем. Его удивляло только то, что, как он считал, у Чана было больше силы воли, но и худшие люди, чем он, поддавались на красивое лицо. Что не давало Минхо покоя, так это то, что он не видел подобного желания на лице Феликса. Конечно он не так уж и хорошо знал Феликса, что было намеренно, но он не заметил, чтобы Феликс желал Чана так же, как Чан очевидно желал его. Что же это было, задавался он вопросом, что вдруг заставило Феликса принять это желание. Было ли это для того, чтобы упрочить свое положение здесь, сделать так, чтобы никто не мог говорить против него? Ему это было не нужно, только не тогда, когда Хёнджин так всецело поддерживал его, но имело смысл, если бы Феликс захотел бы больше уверенности. Если все было так, то это хорошо объясняло то мучительное недоумение, которое испытывал Минхо все это время из-за того, как кто-то такой молодой и зеленый мог оказаться так близко к Мэгпай. Если бы Феликс добрался до этого места через постель, это бы точно обеспечило ему защиту. На мгновение он остановился, положив руку на кухонную тумбу, прежде чем продолжить свой путь. Каким же бездушным ничтожеством он был, подумал Минхо, удивленный, несмотря ни на что. Удивленный, несмотря на то, какую опасность это для них представляло. Если и Чан, и Хёнджин оказались бы под его контролем, было бы сложно избавиться от него. Если все было так. Минхо мог лишь надеяться на то, что худшие сценарии не окажутся правдой. Но он не был оптимистом. Двадцать три года жизни научили его другому. Дальше по коридору открылась дверь, и несколько секунд спустя в гостиную вошел Чонин. Он застыл на месте, когда увидел, что в комнате кто-то есть, и Минхо увидел, как его лицо посветлело. — Хён! — воскликнул он. — Привет! — добавил он, и голос его вдруг наполнился надеждой, и взгляд его проследил за Минхо. — Ты собираешься готовить? Минхо почти что не был готов к тому, чтобы увидеть Чонина, но особенно — Чонина в огромной футболке, которая не могла принадлежать ему, и в шортах, которые открывали его худые икры и костлявые щиколотки. Это было для него слишком, когда его мозг работал так усердно. — Нет, — ответил он через пару мгновений молчания. Чонин почти надул губы, прежде чем поймать себя на этом. — О, — произнес он. Он покачался взад-вперед голыми ногами на ламинате. — Тогда ты работаешь над заданием? Поэтому ты так ходишь? Минхо заставил себя остановиться. Это оказалось сложнее, чем он думал. — Нет, — повторил он. Чонин кивнул. Он не выглядел так, словно странное поведение Минхо хоть как-то его беспокоило. Вместо этого он улыбался ему, и на щеках его были ямочки, а глаза немного сужались. Чонин улыбался так много, что Минхо иногда думал, что может к этому привыкнуть, выработать иммунитет, но это было невозможно. Особенно вот так, когда в комнате больше никого не было, и улыбка Чонина предназначалась только ему. — Ты слышал? — спросил Чонин, все еще так счастливо. — Чан-хён и Феликс-хён переспали! Минхо почти, почти издал на это звук, который, если бы он позволил ему вырваться, звучал бы как чайник, который яростно пытается выкипеть. Он подавил его в себе и сказал: — Да, я слышал, — он пытался, чтобы вышло напряженно, но вышло задушено. — О, кто тебе рассказал? — спросил Чонин. — Чанбин, — ответил Минхо. — Только что, в офисе Чан-хёна, что оказалось очень кстати, потому что Чан-хён ничего об этом не сказал. — Да, ему стыдно, — сказал Чонин, а потом счастливо рассмеялся. Он выглядел совершенно не так, как чувствовал себя Минхо, словно у него не было никаких сомнений или беспокойств. Он подошел к Минхо, стоявшему посреди кухни и взял его за локоть, достаточно слабо, чтобы Минхо мог вырваться, если бы того захотел. Минхо почти отдернулся — его разум был все еще в недоумении от того, что произошло прошлой ночью — и позволил отвести себя к дивану. Он сел на самый край. Он редко сидел на диванах здесь, предпочитая взять один из стульев. Диваны были слишком мягкими, слишком низкими. С них было сложнее подняться, если было нужно. Но было ясно, что Чонин хотел, чтобы он сел здесь, и он так и сделал, и теперь Чонин устроился на другом конце, и выглядел он куда более комфортно, чем чувствовал себя Минхо. Он подтянул ноги к себе и поставил их на подушку, обхватив колени руками. Как у него даже пальцы на ногах милые, в отчаянии подумал Минхо. — Это ужасно, — сказал он; единственное, что он мог придумать. — Нет, это отлично! — сказал Чонин. Он выглядел- счастливым; его глаза сузились сильнее. Он даже немного ерзал на диване, совсем слабое движение, которое, сделай его кто-то другой, чертовски взбесило бы Минхо. — Я так рад за них! Мне очень нравится Феликс-хён. Ну конечно. Минхо уже это знал, и видел, сколько времени Феликс и Чонин проводили вместе, даже не занимаясь какими-то делами. Минхо не был этому рад, но не мог ничего сделать, чтобы остановить это. У Чонина было право дружить с теми, с кем он хочет, несмотря на сомнения Минхо в Феликсе. — Тебе все нравятся, — угрюмо сказал он. — Это неправда, хён, — сказал Чонин, и это было ложью, потому что Минхо знал, что говорит правду. Как это могло быть чем-то кроме правды, когда Чонин был дружелюбным с каждым новым прибавлением к их команде. Чонин был дружелюбным к Минхо, с самого начала, в чем не было никакого смысла, потому что Минхо вел себя ужасно по отношению к нему первые несколько месяцев. Так что, да, конечно, Чонину нравился Феликс; конечно Феликс нашел себе еще одного фаната в Чонине. Феликс никогда не был никаким иным, кроме как милым и дружелюбным, отвечая этим на чонинову собственную доброту и милость в десятикратном размере. Как мог Чонин быть к нему подозрительным, когда Феликс терпеливо учил его выпечке? Он ничего не сказал. Он смотрел за Чонина, на стену, пытаясь не чувствовать- ощущение предательства за то, что Чан поступил так. Это не было предательством, он знал. Ничего из этого не было связано с Минхо. Но ему все равно хотелось, чтобы с ним это обсудили бы. Чонин поерзал, опуская ноги на пол. Его шорты поднялись от этого движения, и открывшаяся часть бедра была- Минхо оторвал взгляд от его ног и посмотрел на его лицо; Чонин теперь выглядел серьезнее. — Я думаю, Чан-хён этого заслуживает, — сказал он, тихо, но твердо, тверже, чем он говорил о других вещах. В Чонине в последние дни появилась уверенность, возникновение которой Минхо пропустил, и это его удивляло, потому что он замечал почти все в Чонине. — Он заслуживает счастья, он заслуживает такой- физической и эмоциональной близости с кем-то. Романтической, я имею в виду, именно этой. И ему пришлось бы получить это от- кого-то извне, даже если не от Феликс-хёна, — добавил он. — Бог знает, это невозможно было с кем-то из нас. Он звучал терпеливо, обоснованно; его слова тоже были обоснованными и правдивыми, что не очень нравилось Минхо. Он немного приглушенно фыркнул. Нет, для Чана здесь не было вариантов, в этой маленькой группе, что он собрал вокруг себя. Но если бы он стал искать кого-то извне, если бы он привел сюда кого-то извне по собственному желанию, все было бы по-другому. Человека извне они могли бы проверить, изучить его биографию, понять, что он не лжет. Но вместо этого Чан выбрал того, кто удобно упал в его руки. Минхо это не нравилось. — Ты когда-нибудь этого хотел? — спросил Чонин, торопливо, словно выпаливая эти слова. Минхо взглянул на него, потерянный, неуверенный, о чем он вообще говорит. Мгновение спустя Чонин добавил, теперь очень мягко: — Любви. Минхо вздрогнул, словно это слово физически ударило его. Он не мог ничего сделать, никак не мог сдержать эту реакцию. Он не думал, нисколько, что это объяснение вырвется с губ Чонина, и у него не было никакой надежды на то, чтобы подготовиться к этому. Любовь. Хотел ли он когда-нибудь любви? Нет, думал он, нет, он не хотел любви, но она все равно нашла его, просочилась в потаенные трещины в его душе, пока повреждения не стало невозможно исправить. Он не знал, когда это началось. В один день Чонин был долговязым подростком, которого Минхо не воспринимал всерьез, а в другой он уже влюбился в него, как дурак. Глупый, влюбленный дурак, который не знал, как защитить собственное сердце. Он любил Чонина. Он любил Чонина так сильно, что это было самой медленной пыткой, какая только существовала. Он взглянул на Чонина, на его красивое лицо, на его серьезные темные глаза, и понял, что Чонин понятия не имел, о чем сейчас спрашивает Минхо. Он понятия не имел, что чувствовал Минхо, не знал о глубине его чувств к нему. Но Минхо никогда этого не хотел. Чонин немного поерзал; тишина все растягивалась, Минхо молчал, потому что не знал, что вырвется из его рта, если он откроет его. Он не хотел лгать Чонину, не хотел отмахиваться или несерьезно относиться к вопросу. Чонин, он знал, воспринимал подобные вещи всерьез. Все эти гребаные дорамы, что он посмотрел. Но Минхо не мог и сказать ему правду. Это было просто невозможно — рассказать правду Чонину. Чонин не знал, каким жестоким был этот вопрос. — Я хочу этого, — все-таки тихо сказал Чонин, когда стало очевидно, что Минхо не собирается отвечать. — С кем-то. Я хочу этого. Его голос мог быть тихим, но нота искренности в нем — нет. Он звучал так правдиво, что Минхо чувствовал, как что-то в нем в ужасе вопит. Чонин в этот момент звучал так по-настоящему. Он звучал уверенно в том, чего хотел, несмотря на мягкость его голоса. Минхо сидел в тишине еще несколько секунд. Для него не было удивительно слышать, что Чонин так сильно этого хочет. Он, в глубине души, знал, что Чонин захочет этого в будущем, и это было будущее, в котором Минхо не будет. Потому что он не выдержал бы смотреть на то, как Чонин влюбляется в кого-то другого, просто не мог. Даже мысль об этом заставляла его чувствовать себя- ужасно, так ужасно, как ему никогда не было. В этом мире было страдание, которое отличалось от всего, что он испытывал раньше. Страдание от того, что он знал, что когда-то у Чонина будет то, чего он хочет, что кто-то будет любить его так, как он заслуживает, и все хорошее и яркое в жизни Минхо будет- кончено. Чонин смотрел на него, подняв одну из ног обратно на диван. Он выглядел немного взволнованно теперь, словно думал, что сказал что-то не так, или, может быть, что Минхо будет смеяться над ним, дразнить его за его романтические желания. Возможно, Минхо так бы и поступил несколько лет назад. Теперь- он не мог. Теперь он знал, он должен был что-то сказать: что-то, чтобы уверить его, что-то, что Чонин хотел бы услышать в этот момент: ты найдешь кого-то, думал сказать он, кого-то, кто будет тебя заслуживать. Даже думать об этом было так больно, что Минхо не мог описать это словами. Как он мог это сказать? Как он мог открыть рот и произнести эти слова, не задохнувшись ими. Как он должен был пожелать Чонину удачи в том, чтобы найти кого-то, кто не был им; он не мог этого сделать, никак не мог. Только не так искренне и по-настоящему, как Чонин сказал собственные слова. Но он не мог и признать этого. В конце концов, все это было неважно. Неважно было, мог ли он вытерпеть то, чтобы смотреть, как Чонин влюбляется в кого-то другого, потому что у него не было выбора. Это не будет Минхо, это не может быть Минхо, и, в конце концов, та жизнь, которая у него была, в любом случае рассыпется в пыль в его руках. Вот этого хочет Чонин, думал он, чувствуя боль и изнеможение, когда разговаривает об этом со мной? Эти разговоры в последнее время случались все чаще и чаще, разговоры, в которых ему приходилось ходить, как по минному полю. Минхо никогда не был в этом хорош. Он научился молчать вместо того, чтобы выражать себя словами Было слишком трудно ходить по этой грани с Чонином. По этой тонкой линии между неискренностью и неправдой и выворачивающей наизнанку правдой. — Того, чего я хочу, — сказал он, хрипло выдавливая из себя слова, — я не могу получить. Чонин моргнул, и выглядел он так, словно этот ответ стал для него неожиданностью. Может быть, мысль о том, что Минхо вообще чего-то хочет, была для него удивительной. — Хён? — он звучал недоуменно, словно думал, что здесь должно быть сказано что-то еще. Словно он хотел, чтобы Минхо больше рассказал о том, что он имел в виду. Но Минхо не мог. Он вообще не должен был этого говорить. Он признал слишком многое этими несколькими словами, признал, что в его мыслях кто-то есть. От этого у него сжалось горло, паника от того, что Чонин сможет увидеть его насквозь, заставила его дыхание сбиться в груди. Он поднялся на ноги, неэлегантно и торопливо. От этого Чонин тоже немного испугался, протянул руку, чтобы- удержать Минхо, или, может быть, просто коснуться его, как он часто делал это в последние дни. Минхо знал, что позволь он пальцам Чонина коснуться себя, он- развалится на части. Это было единственным, что он не мог позволить Чонину увидеть, не мог позволить увидеть никому из них. Его эмоции, жгучие и ранящие его, должен был нести только он. — Спокойной ночи, малыш, — сказал он, разворачиваясь и выходя из квартиры так быстро, как только мог, едва ли слыша жалобный зов хён! позади себя сквозь грохот крови в своих ушах. —— Было достаточно поздно, когда Феликс поднялся в квартиру, отчего он был удивлен увидеть, что Чонин все еще не спит и стоит у раковины спиной к двери. Феликс не был уверен, мыл ли он посуду, наливал себе воду или что-то еще, но кран был выключен, а Чонин просто- стоял, глядя в окно над раковиной на крыши ближайших зданий, ни одно из которых не было таким же высоким, как их. Чонин никак не дал понять, что услышал, как кто-то вошел в комнату, но когда Феликс сказал: — Привет, Чонин, — тот не отреагировал так, будто был удивлен. Он просто повернулся к нему. На его лице было задумчивое выражение, и он смотрел на Феликса так, будто только сейчас его увидел. Это, думал Феликс, было нормально, потому что он немного волновался, что если бы Чонин улыбнулся бы ему сейчас так же ярко, как утром, он не смог бы этого выдержать. — Привет, хён, — мгновение молчания спустя ответил Чонин. — Ты в порядке? — спросил Феликс, немного взволнованный, когда задумчивость не пропала с лица Чонина. Для Чонина уже было поздно, и Феликс вдруг забеспокоился, что что-то было не так, отчего он не спал. Он провел в подвале какое-то время, делая легкие упражнения в попытке вернуть себе силу, но не перестараться, и не слышал, случилось ли что-то здесь, пока он был внизу. — Да, — произнес Чонин. — говорил он медленно но не звучал расстроенно. Он и правда был просто глубоко погружен в мысли. — Я в порядке. я просто- пробую кое-что новое. Пытаюсь подтолкнуть. Но не думаю, что это работает. Феликс моргнул, неуверенный, как это понимать. Он подождал мгновение, чтобы увидеть, ни скажет ли что-то еще Чонин, но он не стал, лишь продолжил смотреть куда-то позади Феликса. — Здесь ты меня потерял. Чонин- потряс головой, а когда он снова взглянул на Феликса, то выглядел уже более присутствующим здесь. — А, прости, хён, — сказал он, и обычная улыбка вернулась на его лицо, смягчая странно-острое выражение его лица. — Я просто размышлял вслух, тебе не о чем волноваться. Ты собираешься спать? — когда Феликс кивнул, Чонин спросил: — Можно я первым воспользуюсь ванной? — Конечно, — улыбнулся ему Феликс. Чонин просиял в ответ и почти что убежал в ванную, шлепая голыми ногами по ламинатному полу коридора. Феликс прошел в кухню, налил себе стакан воды и мгновение постоял, делая небольшие глотки. Большую часть дня он провел с Сынмином, пытаясь не думать обо всем, что сделал прошлой ночью и о том факте, что не слышал ничего от Чана весь день. Насколько он знал, Чан заперся в своем офисе и работал, что, стоило признать не было особо отличным от нормы, но ощущалось- плохо. Он мог признать это. Он чувствовал себя ужасно, не слыша ничего от него, даже не видя его. Вместо того, чтобы думать об этом, он постарался в мастерской, потому что знал, что Сынмин не позволит ему задумываться о лишнем, не позволит ему теряться в мыслях. И Сынмин не позволил. Он дал Феликсу много работы, позволил ему занять и руки, и голову. Он, однако, ловил на себе взгляды Сынмина пару раз, долгие, изучающие взгляды, что дало Феликсу понять, что, к его стыду, Сынмин, скорее всего, знал о том, что прошлой ночью что-то произошло. Феликс на мгновение задумался, кто ему рассказал, а потом вспомнил о камере, которую он увидел в офисе Чана в первый день и старательно выбросил мысли об этом из своей головы для собственного же благополучия. Он вздохнул, взял с собой кружку и направился в спальню Хёнджина, где, открыв дверь, он обнаружил Хёнджина, лежащего на кровати, держа телефон над лицом. Феликс не был уверен, на что он смотрел, потому что когда Хёнджин увидел его, он отбросил телефон на кровать и сказал: — Привет? — словно не был уверен, кто Феликс такой. — Привет, — сказал Феликс, закрывая за собой дверь и ставя кружку на прикроватный столик. Хёнджин сказал: — Что, черт возьми, ты тут делаешь? — а потом перекатился на кровати и поднялся на ноги в движении, которое, учитывая, что это был Хёнджин, должно было быть грациозным, но вышло очаровательно-неловко, как вещи часто бывали с ним. — Ложусь спать, — вполне обоснованно сказал Феликс. Но Хёнджин уже положил на плечи Феликса обе руки и крепко развернул его обратно к двери. Феликс подчинился движению, неуверенный, что хочет сделать Хёнджин, но отдаленно чувствуя, что он не будет счастлив от этого. — Хёнджин- — Не надо мне тут “Хёнджин”, — сказал Хёнджин, выгоняя Феликса из комнаты. Как только они оказались в коридоре, он отпустил плечи Феликса, так что тот повернулся к нему и устало взглянул на него. — Хёнджин, я устал, — сказал он. Или, может быть, слово было не “устал”. Скорее, “напуган”. Он поверил Хёнджину утром, как только мог, но между этим моментом и нынешним прошел целый долгий день, и теперь ничего из этого не имело для него смысла. Хёнджин притворно-недоуменно, с широко раскрытыми глазами посмотрел на него. — Но сегодня ты должен быть не здесь, маленький ангел, — легко сказал он. Он протянул руку за дверь и взял стакан воды Феликса и протянул его ему. Феликс взял его за неимением лучшего дела, снова чувствуя прохладу в своих руках. — Ты должен быть в другом месте, не так ли? Феликс просто смотрел на него. Часть его тревоги, должно быть, проявлялась на его лице, потому что взгляд Хёнджина смягчился на несколько мгновений, и он снова подошел к нему. Он повернул Феликса в направлении спальни Чана и нежно поцеловал его в висок. — Феликс, — проговорил он тихо. — Ты ему нравишься. Поверь мне. Феликс был уверен, что Хёнджин верил в это. Он больше не был уверен, во что верит он сам, что он думает. Но он не знал, что еще ему делать, когда Хёнджин подтолкнул его вперед и твердо закрыл за ним дверь. Он молча стоял минуту или две, а потом вздохнул и пошел в спальню Чана. Он чувствовал себя ужасным нарушителем, просто заходя в спальню Чана, когда его там не было. Он наполовину ожидал, что кто-то войдет и спросит его, что он тут делает, но никто не появился и он вошел без всяких помех. Когда он включил свет, комната выглядела точно так же, как когда он вышел из нее утром: кровать все еще так же заправлена, какой он ее оставил. Кажется, Чан не заходил сюда целый день. Он подошел к книжной полке, поставил стакан воды на одну из полок и принялся рассматривать коллекцию книг Чана, пытаясь понять, какими были его вкусы. Это был необычный микс: исторические нон-фикшн книги, одна книга о науке, много научной фантастики в бумажных обложках, названий которых Феликс не узнавал. У него никогда не было времени читать для развлечения до того как он пришел сюда: он всегда был слишком занят, чтобы просто сесть и заняться чтением. Может быть здесь, он мог бы приобрести эту привычку. Он вздохнул, бросил рассматривать книги. Его взгляд продолжал бегать по названиям и именам авторов, не вглядываясь в них. Он чувствовал себя взволнованным, комната была слишком большой, когда он был в ней один. Он коснулся кончиками пальцев блестящего камня, стоящего на одной из полок, а потом подошел к кровати и сел на самый край. Ему не пришлось ждать долго, пока ручка повернулась и дверь распахнулась. Он выпрямился, взглянул на дверь, в которую входил Чан. Чан сделал шаг, увидел сидящего на кровати Феликса и остановился, а глаза его немного расширились. Его рот приоткрылся но он ничего не сказал. Феликс посмотрел на него с самым виноватым выражением, чувствуя, как ему становится стыдно за то, что он мешает ему после явно долгого дня. — Прости, — сказал он. — Хёнджин не разрешил мне спать в его комнате сегодня ночью. Мгновение спустя Чан покачал головой и полностью вошел в комнату, чтобы закрыть за собой дверь. — Не извиняйся, — сказал он. — Тебе здесь рады. Феликс почувствовал, как краснеет, как его щеки начинают гореть. Ему пришлось отвести взгляд, посмотреть на стену, понятия не имея, что сказать в ответ. Чан сказал это так же, как сказал “останься сегодня со мной”, словно это было для него так естественно. — О, но, э-э, — немного торопливо добавил Чан, — если ты хочешь спать сегодня в комнате Хёнджина, я могу поговорить с ним. Или найти тебе другое место для сна, не обязательно здесь. Феликс взглянул на него, быстрым коротким взглядом. Чан тоже немного порозовел и выглядел неуверенно так, как чувствовал себя и Феликс. Здесь он был совершенно потерян — все эта ситуация была такой новой, такой далекой от его опыта, что он не понимал, что делает. И он чувствовал давящую вину за то, что вчера ускорил события. Он словно немного сошел с ума и забыл, что ему придется жить с Чаном на следующий день. — Если ты останешься здесь, — продолжил Чан, немного тверже, — ничему не обязательно происходить. Мы можем просто лечь спать, как вчера ночью если ты хочешь этого. Феликс немного склонил голову, пытаясь спрятать лицо в волосах. Нет, думал он, нет, он хотел- большего. Большего, чем прошлой ночью Он хотел этого так сильно, что думать об этом было стыдно, и он не знал даже, как попросить об этом, или хотел ли вообще этого Чан, хотел ли он Феликса все еще. Отчасти Феликс желал, чтобы Феликс из прошлой ночи вернулся, чтобы ему не приходилось так усердно думать. Чтобы он мог просто действовать, не волнуясь ни о чем. — Ликс, — нежно позвал Чан после того, как Феликс не смог ничего сказать. — Иди сюда? Феликс слабо кивнул и поднялся. Он заставил себя сделал несколько шагов к Чану, и, когда он остановился перед ним, Чан взял его руку в свою теплую ладонь. Феликс не мог посмотреть на него по-настоящему, и все еще не поднимал головы, бросая на него короткие взгляды через ресницы. — Ах, хён, — тихо проговорил он. — Прошлой ночью, я правда- я немного сошел с ума. Чан слабо сжал его пальцы. — Правда? — спросил он, все еще так нежно. Феликсу удалось кивнуть. — Я не хотел все испортить, — сказал он. — Столько всего происходит, нужно столько всего- но вчера, ты был таким- Он не смог продолжить; стыд снова заставил его потерять голос. Его лицо горело еще сильнее, чем раньше, словно поверхность солнца. Он снова посмотрел на пол; он не мог смотреть на Чана. Он ненавидел то, как это было сложно: говорить о том, чего он хотел и не знать, о чем думает Чан. Он думал, что прошлой ночью, когда Чан держал его в своих руках, они хотели одного и того же, что Чан желал этой близости так же, как ее хотел Феликс. Проснувшись этим утром в одиночестве, он стал в этом сомневаться. Это ощущалось, как толчок, как предупреждение не приближаться. Он почувствовал легчайшее касание к своему подбородку — кончик пальца Чана, мягко поднимающий его голову вверх, чтобы у Феликса не было иного выбора, кроме как смотреть на него. Чан выглядел серьезно, вся игривость пропала с его лица. Он, казалось, собрался с мыслями, а потом сказал, так медленно, так осторожно: — Из-за того, кто я такой- потому что я лидер, потому что моя работа — это присматривать за теми, о ком я забочусь, я не могу- поставить свои желания выше этого. Я не хочу делать- то, что я хочу, очевидным, потому что я никогда не хотел, чтобы ты думал, что должен делать это ради того, чтобы остаться здесь, ради моей защиты. Феликсу удалось не отвести взгляда от лица Чана, пока он впитывал его слова. Они одновременно удивили его и нет, потому что Хёнджин намекал на это, но неожиданно было слышать это от самого Чана. Феликс никогда не подумал бы об этом так, никогда не подумал бы о том, чтобы быть вот так обязанным Чану. Может быть, это было наивно с его стороны, но он нисколько не боялся открыться отношениям с Чаном, любым, он знал, что не ставит себя в опасное положение. И все равно это удивляло — то, что Чан мог думать об этом так. Феликс смог понять за последние несколько недель, даже без помощи Хёнджина, что Чан, в какой-то степени, хотел его. Его взгляд был слишком теплым, слишком долго задерживался на нем, особенно, когда прошло время и они стали проводить больше времени вместе. Но он чувствовал и то, как Чан пытался сохранять дистанцию с ним, пытался держаться от него подальше. От этого было так сложно понять, насколько же Чан хочет его. Он не был уверен даже сейчас. Феликс знал, чего он хотел, даже понимая, что это плохая идея. Он понятия не имел, что бы он делал, если бы Чан захотел отношений без обязательств. Феликс слишком хорошо себя знал; Чан нравился ему слишком сильно. — Я никогда не беспокоился об этом, — все-таки проговорил он. — Я не думал об этом так. Ты слишком хороший человек для этого, хён. Теперь поалел Чан, и это было- так очаровательно, так мило. Он отвел взгляд от лица Феликса, явно смущенный. — А, — произнес он. — Я- не то чтобы- — он остановился, взглянул на Феликса, все еще краснея. Он был, Феликс знал. Он был хорошим человеком, лучшим, какого только встречал Феликс. Его доброта исходила из него всепоглощающей теплотой. Феликс никогда не волновался о том, что Чан воспользуется им, потому что он знал, что Чан никогда этого не сделает. Разве это не он, в конце концов, был тем, кто сорвался, встав перед ним на колени в его офисе? Даже если Чан попытался объяснить ему это, Феликс знал, что не был ничем ему обязан. Он был слишком хорошим для человека в этом бизнесе; Феликс иногда не мог этого осознать. Что-то в этом смущенном, стыдливом взгляде дало Феликсу смелость сказать: — Иногда я спрашивал себя- ты всегда сохранял эту дистанцию между нами, и я просто- я подумал- в клубе- Пальцы Чана сомкнулись на его руке, не болезненно, но крепко. Феликс замолк. После недолгой тишины, Чан слабо проговорил: — Как я и сказал, я пытался сделать так, чтобы это не было заметно. Я не хотел, чтобы ты чувствовал себя обязанным. Феликс едва покачал головой. — Я не чувствую себя обязанным, — сказал он, и это было самой правдивой вещью, что он сказал в своей жизни. Он не мог посмотреть Чану в глаза; он пытался, но его взгляд все ускользал. — И вчера ты меня не заставил. Я хотел этого, — он замолк и заставил себя сказать это. — Я хочу этого. К концу этих слов он был таким красным, что был уверен, что на его лице можно было пожарить яйцо. Чан не говорил ничего мгновение или два, а потом его рука, не державшая Феликса за руку, обвилась вокруг его талии, и он притянул Феликса к себе, совсем немного, но достаточно, чтобы он сделал один сбивчивый шаг вперед, свободной рукой удерживая себя за плечи Чана. — О-ох, — произнес он, слегка задыхаясь. Лицо Чана теперь было так близко; его брови были по-серьезному опущены, но- его зрачки — расширены, и взгляд его упал на губы Феликса, когда он издал этот звук. Его рука на талии Феликса была такой теплой, даже через материал футболки. Это было настолько приятно, что у Феликса почти закружилась голова. — Феликс, — проговорил Чан, теперь не разрывая зрительного контакта. — Мне нужно знать, чего ты хочешь. Только секса? Потому что ты нравишься мне, сильнее чем это. Феликсу пришлось закрыть глаза на мгновение. Внутри него было так много всего, что он чувствовал, что может взорваться. — Нет, — сказал он, снова открывая глаза, и ему пришлось смотреть на щеку Чана из-за смущения. — Нет, я- это никогда не было просто ради секса и для меня тоже. Ты нравишься мне, очень нравишься. Чан смотрел на него, словно не мог поверить, что Феликс реален. Сам Феликс не мог поверить, что Чан реален. Он никогда даже не ждал чего-то подобного, не ожидал этого в ближайшие миллионы лет. Он не знал даже, что такие чувства могут быть внутри человека. Как он мог быть к этому готов? — Что ж, думаю, мы- попробуем это, м? — сказал Чан. — Ты и я. Феликс улыбнулся, не в силах сдержать улыбки — его счастье было таким большим, что он не мог его удержать. Он никогда не знал и того, что оно может ощущаться так, этим почти самодовольным чувством, согревавшим его до самых костей. Он кивнул, пытаясь успокоить свое нетерпение. — Да, — тихо сказал он. — Да, ты и я. Чан улыбался ему в ответ, так мило и тепло. Как же Феликсу нравилась эта улыбка, как ему нравилось то, как выглядел Чан, когда был счастлив. Он мог смотреть на эту улыбку часами, и, кажется, Чан чувствовал то же самое, потому что они просто смотрели друг на друга долгое время, пока Чан не отпустил его руку и не обнял его щеку, лишь касаясь большим пальцем уголка его губ. — Феликс, — прошептал он, едва склоняясь вперед, — можно- — Пожалуйста, — задыхаясь, ответил ему Феликс. Чан поцеловал его, сначала слегка коснувшись его губ своими, а потом прижавшись крепче, склоняя голову так, чтобы поймать его губы под идеальным углом. Феликс издал тихий звук, не сумев удержать его внутри, и прижался к Чану ближе, желая- большего, желая снова почувствовать его руки вокруг себя. Чан держал его в своих руках прошлой ночью, но он слишком устал, чтобы насладиться этим так, как должен был. Ему хотелось еще, еще; ему хотелось растаять в его руках, позволить Чану держать весь его вес, с головой погрузиться в то ощущение чистейшего комфорта, который дарили ему руки Чана. Рука, которой он не держался за его плечо, обвилась вокруг его шеи, чтобы Феликс смог прижаться к нему еще ближе. Чан сильнее притянул его за талию, почти сжимая его. Он целовал его медленно и осторожно, сладко и тягуче, словно сироп. Все тело Феликса почти растворялось в нем. Он так мало делал это в своей жизни. Те несколько парней, которым он отсасывал, стоя перед ними на коленях, в последние несколько лет, едва ли думали о его удовольствии; еще меньше из них были заинтересованы в том, чтобы поцеловать его. Он не был против, потому что хотел от них не этого, но если бы он знал, что поцелуи могут ощущаться вот так, он просил бы о них усерднее. Чан подался назад, медленно отстраняя свои губы от Феликса. Феликс издал маленький разочарованный звук и увидел, как Чан улыбается, прежде чем снова взять свое выражение под контроль. — Прошлой ночью, — тихо проговорил он в расстояние между их лицами, — ты сказал- то есть, ты имел в виду, что ты- никогда не делал ничего большего, чем то, что мы делали прошлой ночью. Феликс покачал головой. — У меня никогда не было возможности попробовать что-то большее, — сказал он. — То есть, по-настоящему. И я не хотел чтобы это был быстрый перепихон в раздевалке спортзала или в грязном мотеле. Он чувствовал, что в его словах была легкая наивность, знал, что для некоторых людей это будет выглядеть глупо. Но ему всегда хотелось- большего, хотелось, чтобы это значило нечто большее, если он все-таки сделает это. Ему предлагали однажды: парень из выпускного класса, в раздевалке спортзала, державший в руках бутылочку крема для рук. Даже не имея опыта, Феликс знал, что это плохая идея, как только его увидел. Ему все равно не хотелось, чтобы это было так. Он всегда хотел чего-то вот такого, чего-то значительного. — Нет, — неожиданно пылко произнес Чан. — Нет, ты заслуживаешь лучшего. Ах, этот мужчина, подумал Феликс, снова улыбаясь ему. Он был слишком милым, слишком хорошим. Феликс попал в беду в свой первый же день здесь и теперь у него не было никакой надежды на то, чтобы выбраться. Чан склонился вперед и снова поцеловал его, теперь немного настойчивее, касаясь его губ языком. Феликс нетерпеливо приоткрыл рот, позволил языку Чана скользнуть внутрь. Феликс льнул к нему, чувствуя, как голова кружится от этого ощущения. Он возбуждался только от этого: просто от того, каково было чувствовать себя в руках Чана, целоваться с ним вот так. Он бы стыдился этого, потому что его шорты ничего не скрывали, но чувствовал, что и Чан возбужден, это становилось очевидно, когда они были так близко прижаты друг к другу. — А, — произнес Чан, вдруг разрывая поцелуй. Феликс тяжело дышал. — Ах, но Ликс, если у тебя нет опыта, то мы- мы, скорее всего, не сможем сделать это сегодня. Нам придется постепенно дойти до этого. Феликс чувствовал, что его мозг затуманивается точно так же, как прошлой ночью, и ему понадобилась пара секунд, чтобы понять, что имеет в виду Чан. Когда он осознал это, то почти закатил глаза. — Хён, — сказал он. — Я трахал себя раньше. Он видел, как на лице Чана мелькает что-то, как его глаза на мгновение стекленеют, прежде чем снова стать ясными. Интересно, подумал он, пряча улыбку. — Правда? — спросил Чан, немного хрипло. Феликс кивнул. Он никогда не пробовал делать это чем-то таким же большим, как Чан, это он понял вчера ночью, но после окончания старшей школы ему удалось купить дилдо и как-то скрыть его от отца. Ему интересно было, кто из его головорезов нашел его, когда они вычищали его спальню. — Думаю, я смогу принять тебя, — сказал он Чану. Я уж точно постараюсь, подумал он. Чан все еще выглядел неуверенным, но кивнул. — Хорошо, — сказал он. — Ты уверен, Феликс? Ты правда- хочешь этого, со мной? — Да, — ответил Феликс. Он никогда не хотел чего-либо в своей жизни так же сильно. Он начинал чувствовать себя немного отчаянно от этого теперь, когда знал, что они оба хотят одного и того же. Он толкнулся своими бедрами в бедра Чана, увидел, как его веки на мгновение прикрылись. — Хён, я хочу этого. Чан поцеловал его снова. На этот раз в поцелуе почти не было нежности, не было места ничему, кроме- жара, почти что грязного; губы Чана брали то, что Феликс был полностью готов ему дать. Рука Чана сжимали его талию почти что слишком крепко, его ладонь обхватывала затылок Феликса, пока его язык скользил в его рот, так медленно, так влажно. Феликс стонал в поцелуй, и тепло так быстро, будто лихорадка, распространялось по его телу. Чан подтолкнул его вперед — удивительно нежный жест в сравнении с тем, как жарко он все еще целовал Феликса. Феликс подчинился, дюйм за дюймом отходя назад, позволяя отвести себя к кровати, желая оказаться там. Он почувствовал, как касается ногами края кровати прямо перед тем, как Чан отстранился, оторвавшись от его губ. Феликс почти запротестовал, но Чан уже заговорил. — Блять, — произнес он, и его голос был очень хриплым. — Я не знаю, есть ли у меня презервативы. Феликс уставился на него, на мгновение неуверенный, серьезен ли Чан, и осознал, что да. — Хён, — произнес он, — ты кончил мне в рот вчера, — несмотря на то, что именно Чан сделал это, он ярко покраснел в ответ на напоминание. Он был таким- Феликсу хотелось снова поцеловать его, но он заставил себя сказать: — Я понял, что ты чист. Я понял, что ты бы остановил меня, если бы это было не так. Он знал, Чан никак не мог позволить ему сделать это, если бы для Феликса это представляло бы хоть какой-либо риск. Феликс понимал это до глубины души. — Это, — произнес Чан, немного смущенный. — Да. Я имею в виду, это так. Феликс кивнул и позволил себе опуститься на край кровати. Он посмотрел на Чана снизу вверх, на его все еще порозовевшее лицо, а потом отодвинулся так, чтобы лечь на матрас, не доставая головой до подушек, опираясь на локти. Он смотрел на Чана, теперь стоящего так далеко, опуская потяжелевшие веки и едва раздвигая ноги на простынях — Но нам понадобится смазка, — сказал он. — У меня она есть, — ответил Чан. Он был так полон энтузиазма, так восторженно нетерпелив что Феликс не мог не улыбнуться ему. Чан был таким милым; Феликс так его хотел, он так ему нравился. Он не двигался, когда Чан забрался на кровать, навис над ним и поцеловал его снова. Феликс обмяк на постели, полностью лег на спину. Теплый, тяжелый, вес Чана прижимал его к постели; его тело было гораздо шире его. Одной рукой Чан обхватывал его за талию, а другой обнимал его лицо, двигая его туда, где ему было нужно, и целовал его так же страстно, как всего минутой раньше. Даже более того; теперь Чан тоже издавал в губы Феликса маленькие, оборванные звуки. Он скользнул руками под футболку Чана со спины, чувствуя каждое движение мускул под его кожей, когда Чан двигался над ним. Вдруг он почувствовал, что не вынесет еще одного момента, что не будет его видеть. — Хён, — ахнул он, поворачивая голову набок и разрывая поцелуй. — Разве ты не снимешь это? Чан приподнял бровь с игривым выражением на лице. — Ты уже видел все раньше, — сказал он, пряча лицо в виске Феликса. Феликс поезрал под ним. — Да, — сказал он. — Поэтому я хочу, чтобы ты ее снял. Чан засмеялся, но сделал так, как хотел Феликс, сел и снял футболку одним быстрым движением. Казалось, он вовсе не стыдился, но когда он оказался без футболки, то замер и взглянул на Феликса, а потом едва порозовел. Может быть, дело было в том, какое выражение было на лице Феликса — он не мог быть уверен, он чувствовал, будто немного потерял контроль. Он уже видел Чана без футболки, но эффект оставался прежним: его пресс, четкие линии его мускул, бледность его кожи. Феликс протянул руку и позволил себе кончиками пальцев провести вниз по его животу, чувствуя, как мышцы поджимаются от его прикосновений. Чан издавал тихие, воздушные звуки, пока его рука опускалась вниз, но Феликс остановился на талии его штанов. — Сними и их тоже? — попросил он, гораздо тише. Руки Чана поднялись к талии, расстегивая пуговицу и замок на джинсах, стягивая их со своих ног быстрым, но не торопливым движением. На нем были боксеры, и его возбужденный член натягивал их ткань. Феликс протянул руку, чтобы коснулся, но Чан уже тянул за край его футболки. — Теперь ты, — проговорил он, — вот так, — и он помог Феликсу стянуть ее через голову. Последний раз, когда Феликс оказывался без футболки перед кем-то другим, был тогда, когда Хёнджин красил его волосы; до этого это было в старшей школе, когда он переодевался перед уроками физкультуры. Он никогда не стеснялся своего тела, никогда даже не думал об этом, кроме как когда хотел, чтобы оно выглядело так, как хотел бы того его отец. Когда взгляд Чана скользнул по нему, так горячо, словно настоящее прикосновение, он почувствовал что-то, что было трудно описать словами — он не хотел бы выглядеть никак иначе, чем сейчас, когда Чан смотрел на него вот так. — Хёнджин был прав, — тихо произнес Чан. — У тебя и правда такая узкая талия, — он обхватил ее обеими руками, держа его на месте, и его руки были такими теплыми на его коже. Феликс расслабился, ожидая, пока Чан склонится к нему и поцелует его, но Чан вместо этого просто смотрел на него, и его взгляд медленно скользил по его груди. — Хён, — спросил он. Чан покачал головой. — Ты все еще такой худой, — сказал он. Потом он склонил голову и лизнул его сосок. — Ох, — произнес Феликс. Никто раньше не делал этого, никто не касался его вот так, даже он сам. Он не знал, что это может быть приятно для парня. Но это было приятно, и губы Чана сомкнулись вокруг его соска словно в поцелуе, медленно проходясь по нему языком, дразня, пока он не затвердел. Рука Феликса без его воли легла на затылок Чана, держа его там, но не удерживая, слегка поглаживая по волосам. Он стонал, не мог удержаться от этого. Руки Чана немного поднялись с его талии на грудную клетку, нежно удерживая его на месте. Чан втянул его сосок в рот, слегка цепляя его грудь зубами. — Ах, — выдохнул Феликс гортанным голосом, сжимая простыню в пальцах свободной руки. — Ах, хён, это- так хорошо. — М-м-м, — протянул Чан, прежде чем поднять голову и перейти к другому соску, делая то же самое: лизнул его, а после сжал его губами. Феликс ерзал, пытаясь толкнуться бедрами в бедра Чана. Воздух, касавшийся его влажного соска ощущался таким прохладным после жара рта Чана, крошечное шокирующее ощущение. Рука Чана легла на шорты Феликса и слегка сжала его член, в коротком касании, от которого Феликс все равно простонал. — Давай это снимем, — сказал Чан, снова садясь. Он раскраснелся, на его плечах выступали капельки пота. Он стянул шорты Феликса и бросил их к куче их одежды, лежащей на полу. Феликс лежал на кровати в одних боксерах, переднюю часть которых натягивал его член, и пытался хоть немного перевести дыхание. Чан коснулся пояса его боксеров. — Феликс, — сказал он. — Ты не против, если я сниму их тоже? — О, пожалуйста, — проговорил Феликс. Ему хотелось оказаться обнаженным, почувствовать кожу Чана на каждой возможной части себя. Он хотел, чтобы Чан смотрел, смотрел на него с тем же жаром, что и раньше, хотел увидеть, что Чан сделает с ним, когда увидит. Он настойчиво поднял бедра, давая Чану пространство раздеть себя. Чан сглотнул; этот звук оказался слышен в тишине комнаты. Потом он медленно стянул боксеры с Феликса. Он никогда не был обнаженным перед кем-то другим, и вместо волнения чувствовал- удовольствие, от того, как широко глаза Чана раскрылись, когда он смотрел на него, как его руки едва подрагивали, когда он касался изгиба бедра Феликса. Феликс не мог сравниться с Чаном — он был не так сложен, не имел таких же мышц; у него был даже близко не такой же член. Но, может быть, в этом не было ничего плохого, может быть, это было хорошо, потому что Чан смотрел на него так, словно не видел ничего более привлекательного в своей жизни. — Боже, — хрипло проговорил Чан. — Феликс, Феликс, блять, ты такой прекрасный. Похвала пронзила тело Феликса дрожью, с головы до самых кончиков пальцев. Это было то же чувство, что он чувствовал на стрельбище, только гораздо более сильное. Низкий голос Чана, говорящий ему, что он хорошо постарался. Так же он чувствовал себя прошлой ночью, когда Чан сказал ему, что он прекрасен. От этого он ахнул вслух, его член дернулся на его животе. Это было почти что слишком. Он видел, как Чан заметил его реакцию. Он думал, что Чан скажет что-то на это, но он не стал. Вместо этого, он переместился на другую сторону кровати, открыл один из ящиков своего прикроватного столика и достал флакон смазки, открытый, но несмотря на это, почти — если не вообще — не использованный. — Да, — произнес Феликс, увидев его, не успел Чан раскрыть рта. — Да, хён, пожалуйста, сделай это. Чан улыбнулся ему, тепло и немного смешливо. — Ты скажешь мне, если я сделаю тебе больно, — сказал он — скорее приказ, чем вопрос. Феликс кивнул. Он мог, он сказал бы, но весь его разум оказался занят настойчивым голосом, который требовал, чтобы пальцы Чана оказались внутри него в эту же секунду. Этот же голос заставил его упасть на колени прошлой ночью, он же стирал из его головы все сложные мысли. Он провел столько времени старательно не думая о татуированных пальцах Чана внутри него, что теперь это желание было настолько сильным, что превращалось в отчаяние. Чан обхватил его колено, раздвинул его ноги, чтобы устроиться между ними. Феликс вслепую потянулся за собой и нашел подушку, чтобы засунуть ее под голову, чтобы немного приподняться и не смотреть на потолок. Так он смог смотреть на Чана, разглядывающего разложенное перед ним тело Феликса с приоткрытым ртом. Мгновение спустя, Чан коротко тряхнул головой. Он открыл флакон смазки и выдавил немного себе на пальцы, потирая их о большой, чтобы согреть ее. Он закрыл флакон и осторожно поставил его на прикроватный столик, где мог легко до него дотянуться, а не бросил его в сторону на простыни, как сделал бы это Феликс. Феликс понятия не имел, почему это маленькое действие показалось ему таким возбуждающим, но это было так. Чан опустил руку между его ног и провел по кольцу его ануса кончиком указательного пальца. Феликс слышал собственное дыхание, уже слишком сбитое, но не мог прекратить. Когда Чан наконец протолкнул палец внутрь него, Феликс уронил голову на подушку. Это был всего один палец со смазкой, так что растяжение было неощутимым, но наконец-то это было хоть что-то. Он почувствовал, словно странный удар током, как немного влажные губы Чана прижимаются ко сгибу его бедра. Его палец скользнул наружу и толкнулся внутрь уверенным движением. — Все хорошо? — спросил Чан в его кожу, слегка касаясь ее губами. — Да, — сказал Феликс, позволяя глазам прикрыться, чтобы сфокусироваться только на ощущениях. — Да- пожалуйста, ты можешь добавить еще один, пожалуйста, хён- — М-м, — протянул Чан и снова поцеловал его бедро. Он сделал, как Феликс попросил его, протолкнул еще один палец в него, все так же осторожно. Это ощущалось, как большая растяжка, такая, какая нравилась Феликсу, это ощущение, как его тело поддается проникновению. Чан поцеловал его в бок, двигая пальцами внутри него, также медленно и уверенно, как и одним пальцем. Потом он поцелуями спустился все ниже и ниже, пока каждый из поцелуев не оказался на внутренней стороне бедер Феликса. — О-о, боже, — простонал Феликс, чувствуя влажные касания языка Чана на коже, растяжение от того, как Чан осторожно раздвигает пальцы внутри него. Он выгнулся, желая большего, и почувствовал, как Чан толкается пальцами внутрь, пока он не коснулся той точки внутри Феликса, от которой по всему его телу заискрилось удовольствие. Он сжал подушку одной рукой, схватился за плечо Чана другой, крепко стискивая пальцами мышцы. — Боже, хён, а-ах, блять- Чан продолжал прижиматься влажными поцелуями к его бедрам. Кожа там была такой чувствительной, гораздо больше, чем Феликс ожидал — или, может быть, так было только с Чаном, может быть все это ощущалось иначе благодаря ему. Это никогда не было так, когда он растягивал себя сам, никогда не чувствовалось так сильно. Его кости казались слишком маленькими для его кожи. Чан отнял губы от него, но уложил щеку на его бедро. Он- он смотрел на то, как его пальцы двигались внутри Феликса, осознал он, смотрел, как Феликс так легко принимал их. — Такой красивый, — прохрипел Чан. — Ликс, ты правда, просто- прекрасный, такой идеальный- Этот мужчина, подумал Феликс, эхом прошлой мысли, чувствуя, словно наполовину сошел с ума от всего, что чувствует к нему. Этот мужчина, который мог говорить вот такие вещи без колебаний. Что он имел в виду, называя Феликса идеальным, когда это он был идеален, он иногда заставлял Феликса думать, что он всю жизнь ждал этого, этого человека. Может быть, вся боль и страдания стоили того, думал он, чувствуя дыхание Чана на своем бедре, словно это значило, что он мог быть здесь, вот так, с Чаном. — Как ты думаешь, сможешь принять еще один, Ликс? — спросил Чан. — Да, — ахнул Феликс, думая, что умрет, если Чан не даст ему еще один палец. — О, пожалуйста, хён. Растяжение от трех пальцев Чана ощущалось, когда они оказались внутри него, почти так же, как растяжение от дилдо, которое было у него дома — а член Чана был еще больше, чем это, растянул бы его гораздо больше, и эта мысль вместо страха наполняла его почти безумным предвкушением. Но Чан, было видно, не хотел торопиться с ним. Он растягивал Феликса медленно, скользя пальцами в его теле с таким же размеренным ритмом, как и раньше. Пока он делал это, он продолжал целовать тело Феликса — его бедро, его живот, немного щекотно, а потом снова его соски, касаясь их горячими губами, сначала правого, а потом левого. Потом он повторял все это, словно не мог решить, на чем сконцентрироваться. Этого было так много; это было слишком. Феликс чувствовал, будто все его тело горит. Всякий раз, когда он думал, как это выглядело: эти пальцы Чана с татуировками костей исчезали внутри Феликса, растягивая его, — его резко пронзало такое удовольствие, что на долгую секунду у него сбивалось дыхание. Он толкался бедрами навстречу пальцам Чана, пытаясь сделать так, чтобы они оказались глубже, желая оказаться заполненным. Чан поднялся поцелуями до его шеи, где несколько долгих минут оставлял метку на тонкой коже там, пока Феликс не заметался, широко раздвигая ноги вокруг бедер Чана. — Так хорошо принимаешь мои пальцы, Ликс, — проговорил Чан в его шею, почти неслышно среди всех тех звуков, что издавал Феликс. — Такой хороший, для меня, прямо как я и думал. Феликс не мог дышать. — Ты мне нужен, — проговорил он сквозь гул в своей голове, сквозь вату во рту. — Хён, мне нужно- больше, прошу, мне нужно тебя внутри- — он замолк с низким вскриком, когда пальцы Чана толкнулись под правильным углом, так хорошо, что Феликс почти всхлипнул. — Хорошо, — сказал Чан, теперь утыкаясь лицом под его челюстью. — Хорошо, милый, если ты уверен, если ты готов. — Я готов, — ахнул Феликс. — О, боже, я так готов. Он скорее почувствовал, чем услышал, как Чан засмеялся. Несмотря на свои слова, когда пальцы Чана выскользнули из него, он не смог не простонать от неожиданного ощущения пустоты, чувствуя эту потерю всем своим телом. Он ненавидел это чувство, несмотря на то, что сам это сделал с собой, ощущая как растяжение сменяется на опустошение. Он не мог вынести этого сейчас, только не тогда, когда то, чего он так хотел, было так близко. Чан сел, долгую секунду рассматривая его. Он выглядел- боже, он выглядел так хорошо, словно что-то, что могло существовать только в лучших мечтах Феликса. Его волосы были в беспорядке от того, как Феликс тянул за них последние несколько минут, на его плечах были алые отметины от того, как Феликс случайно поцарапал его. Его губы были алыми и опухшими, приоткрытые на выдохе, едва открывая белые зубы. Феликс вдруг осознал, на нем все еще были боксеры. — Сними их, — сказал он, пытаясь выпрямиться, чтобы сделать это самому. — Почему ты все еще в них? Чан поймал его руки, но вместо того, чтобы отмахнуться от них, он подвел их к своей талии, и вместе они стянули белье с его бедер; Чан привстал, чтобы снять их полностью. Его член был таким твердым; на головке собиралась капелька жемчужной смазки. Феликс обернул руку вокруг него еще до того, как Чан успел его остановить, и Чан простонал, искренне; его глаза на мгновение закрылись, когда Феликс стал нежно поглаживать его — от головки, собирая смазку на руку и обратно вниз. Этот член так хорошо ощущался в его рту, в его горле прошлой ночью, заставлял челюсть ныть именно так, как ему нравилось. Чан все-таки нежно отвел его руку от своего члена, осторожно держа Феликса за запястье. Феликс позволил ему это и, когда Чан отпустил его, он поднес руку к губам и слизнул его смазку с кончиков пальцев. Чан неотрывно смотрел на него; Феликс почувствовал как дернулся его член. — Боже, — еле слышно проговорил Чан. — Ликс. — М-м, — протянул Феликс, слизывая с руки остатки. Боже, он был так рад, что Чан хотел этого, хотел их, потому что не думал, что мог выжить, не имея возможности отсосать Чану хотя бы еще раз. Но это — для следующей ночи; сейчас он вытер ладонь о простыни и сказал: — Трахни меня, хён? Пожалуйста? Чан тяжело сглотнул. Когда он протянул руку вперед, Феликс ожидал, что он подтолкнет его назад, чтобы он оказался на спине широко раздвинув ноги, как тогда, когда Чан растягивал его. Но вместо этого Чан сказал: — Перевернись для меня, милый, вот так, хорошо, — он помог Феликсу перевернуться на живот, пока он не оказался разложен на матрасе. Феликс несколько раз сбито вдохнул, не в силах удержаться от того, чтобы толкнуться бедрами вперед. Было так хорошо — это давление на его члене, зажатом между его телом и матрасом. Чан положил ладонь на его поясницу, на мгновение удерживая его на месте, но Феликс уже остановился, уже взял себя в руки. Он не хотел кончить вот так. Несколько секунд Чан поглаживал изгиб его позвоночника несколько секунд, едва касаясь кончиками пальцев его кожи, там, где уже собрался пот. Феликс подтянул руки к лицу, обнимая подушку и поворачивая голову набок, ожидая, что руки Чана на его бедрах поднимут его задницу вверх — он не ожидал, что его возьмут в таком положении, не знал, что Чан захочет этого, но точно не хотел жаловаться — но этого так и не произошло. Чан положил руки на заднюю сторону его коленей, подталкивая их, пока его ноги не оказались раздвинуты немного сильнее, а бедра — лишь слегка приподняты. Потом его ладони обхватили его задницу, пальцы вжались в кожу, раздвигая ягодицы. Феликс не смог сдержать легкой дрожи, немного поерзал на постели — он чувствовал, как Чан смотрит на него, жар его взгляда, которым он смотрел на влажный беспорядок между ног Феликса. — Хён, — проскулил он; ощущение того, что он был так открыт, заставляло его член течь на простыни. — Хён, перестань- ты мне нужен. — Ш-ш, ш-ш, я с тобой, — сказал Чан. Феликс почувствовал, как под его движением прогибается матрас, услышал щелчок флакона со смазкой. Феликс ждал с таким терпением, на которое даже не знал, что был способен, слушая, как Чан смазывает свой член, и смазка со щелчком закрывается еще раз. А потом- локоть Чана оперся на кровать рядом с его грудной клеткой, и он почувствовал тепло его тела на своей спине, и его член скользнул между его раздвинутыми ягодицами. — О, — произнес Феликс, подаваясь бедрами назад, и Чан толкнулся в него несколько раз. — Да, о, о— Чан держал его раскрытым свободной рукой, медленно скользя внутрь него. Феликс был так растянут, что не мог даже сжаться вокруг него, не мог сделать ничего, кроме как лежать, открытый и покорный, пока Чан осторожно проникал в его тело. Феликс повернул лицо так, чтобы тяжело дышать в подушку, пытаясь хоть немного приглушить свои почти всхлипывающие стоны, которых он не мог сдержать. — Ты в порядке? — спросил Чан, натянуто, но очевидно взволновано. — Ликс, ты в порядке, тебе не больно? — Нет, — ахнул Феликс, — еще, дай мне еще, да, да- — он почувствовал, как Чан толкнулся него еще глубже, неумолимо проникая внутрь. Было больно, но по-хорошему больно, в самом лучшем смысле этого слова. Чан был гораздо больше, чем все, что он принимал раньше, и к тому моменту, как бедра Чана прижались к его ягодицам, ему казалось, что он чувствует его в горле. Он был так заполнен, внутри него не было места ничему, кроме члена Чана, вжимавшего его в постель. В нем не было место даже для воздуха. Он будет чувствовать это завтра всякий раз, как будет двигаться, всякий раз, как будет сидеть. Боже, он не мог дождаться. Чан опустил себя ниже, пока не лег на спину Феликса, и его кожа на коже Феликса была такой теплой. Было так хорошо, что Феликс почувствовал, как немного ломается; его разум оказался совершенно пуст, когда Чан поднес свои руки к рукам Феликса и переплел их пальцы. Что-то в этом ощущалось так же, как когда Хёнджин мыл его волосы — словно он жил в машине белого шума. Так хорошо, хотелось сказать ему, но он не мог справиться, не мог вспомнить, как работают слова. — Тебе нравится? — спросил Чан, прижимаясь губами к его уху и обдавая мочку горячим воздухом. Он двинул бедрами, выходя и толкаясь обратно внутрь, плавным движением. Он был таким большим, и ощущение растяжения было таким приятным. — Тебе нравится, детка? Феликсу удалось ахнуть что-то, что, как он полагал, было позитивным, потому что Чан снова толкнулся членом в него, а потом сменил свою позу на кровати. Не поднимая своей груди со спины Феликса, не отрывая его от своего тепла ни на дюйм, он использовал эту опору, чтобы двинуться в нем по-настоящему. Он делал это снова и снова, каждым толчком вжимая бедра Феликса в постель и заставляя его член тереться о простыни. Это движение сводило его с ума. Он сжимал руки Чана в своих, неспособный ни на что, кроме как лежать и позволять Чану трахать себя; его бедра теперь двигались быстрее, но все также ритмично. Каждый толчок заставлял тело Феликса подниматься вверх по кровати, и Феликс не мог сделать ничего с этим удовольствием, от которого его тело загоралось, словно спичка. Запах Чана окружал его, каждая часть тела Феликса была такой горячей, и он чувствовал себя- в безопасности, даже вот так, когда он наполовину сходил с ума от того, как хорошо ему было. Как могло что-то ощущаться так хорошо? Он был так рад, что дождался, так рад, что не сделал этого с кем-то другим — как кто-то мог быть лучше, чем Чан? Чан поцеловал его загривок, прямо там, где шея переходила в спину, приоткрытыми губами, сначала нежно, а потом посасывая кожу, как он сделал это с его шеей. Феликс заерзал на кровати, прижался к нему спиной, желая прижаться бедрами навстречу толчкам Чана, но оказываясь не в силах сделать это. Он хотел- чтобы Чан укусил его, не так, чтобы было больно, но достаточно, чтобы он почувствовал. — Ах, Ликс, — пробормотал Чан в его кожу, и голос его был таким хриплым, что Феликс снова покрылся мурашками. — У тебя и здесь веснушки. "Здесь", судя по всему, оказалось его ушами, потому что мгновение спустя Феликс почувствовал его зубы, слегка дразняще прикусывающие его. Феликс ахнул — ощущение оказалось куда более острым, чем он ожидал. Чан сделал это снова, теперь сильнее толкаясь членом в него. — Они прекрасны, — сказал он, и в его голосе слышно было, каким сбитым было его дыхание, — ты прекрасен, Ликс, так хорошо, ты такой умница для хёна, м-м? Да, думал Феликс, тяжело выдыхая через рот в подушку. Да, снова подумал он а потом проговорил, почти всхлипывая: — Да, хён, да, я- хороший, для тебя, я буду- таким хорошим, только для тебя, трахни меня- хён, хён, сильнее, пожалуйста, прошу- — А, боже- — произнес Чан, и Феликсу не нужно было видеть его лицо, чтобы услышать, как он стискивает зубы. — Ликс. Он толкнулся в Феликса сильнее. Феликс думал, что может начать по-настоящему плакать; удовольствие накрывало его с головой. Его бедра вжимали в постель, и он чувствовал, каким влажным был его член, чувствовал эту влажность на простынях, по которым скользил. Он повернул голову, закрыв глаза и открыв рот, ища — и Чан поцеловал его, так, как он и хотел, как он того безмолвно просил. Поцелуй был неаккуратным, угол — неудобным, но Феликс желал лишь этого ощущения давления, не мог поцеловать его в ответ. Чан скользнул языком в его рот, влажно касаясь им языка Феликса, когда тот начал скулить, издавая протяжные а-ах-х, которые он не мог контролировать, чувствуя, как подходит все ближе к черте. Чан остановился и отпустил его руки. Феликсу понадобилось пару секунд, чтобы понять, что произошло — его мозг совершенно опустел — и когда он все-таки осознал, Чан обхватил его одной рукой, прижимая к своей груди, а другой взял за бедро. После Чан перевернул их, ложась на спину, и Феликс оказался разложен на нем сверху. Шокирующее ощущение холодного воздуха на его влажном от пота теле заставило его издать крошечный недоуменный звук. — Вот так, — сказал Чан, едва ли громче шепота, на ухо Феликсу, заставляя его склонить голову себе на плечо. — Я хочу, чтобы ты кончил так. — Ох, а-а, ах, — выдохнул Феликс, когда Чан начал крошечными толчками двигаться в нем, там, где Феликсу нравилось больше всего: наполняя его, делая его своим. Он почувствовал, как его ноги раздвигаются вокруг бедер Чана. Он снова почувствовал себя открытым, так же, как когда Чан раскрывал его и смотрел, и его член дергался на его животе с каждым самым слабым движением члена Чана внутри него. Рука, которая перехватывала Феликса поперек груди, теперь легла на его живот. Больше не нужно было держать его — Феликс не мог, не хотел двигаться. Его больше не прижимали к постели, но он все еще не мог двинуться, не мог сделать ничего подобного. Было что-то безумно приятное в том, чтобы его так держали, позволяя гравитации сделать всю работу. Что-то такое хорошее в том, как он не потянулся к своему члену, а позволил Чану обхватить его рукой, медленно надрачивая ему. — Такой прекрасный, — говорил Чан ему на ухо, двигая рукой по его члену, не спеша, но постепенно подталкивая его к черте. Феликс думал, что может закричать. — Такой хороший, Ликс, такой умница, мне так нравится чувствовать тебя, в тебе так хорошо, да, вот так, о, ты такой умница, такой идеальный, для меня- — Хён, хён, — всхлипывал Феликс; одна из его ног пыталась найти опору на кровати, но не смогла, и он кончил себе на живот, его речь превратилась в сбивчивые, отчаянные выдохи. Он чувствовал, что готов отключиться — оргазм был таким сильным, и Чан продолжал трогать его; бедра Феликса слабо вздрагивали на эти прикосновения. В конце концов он обмяк на груди Чана, желая, чтобы он мог растаять в нем. Чан отнял руку от его члена и обхватил другое его бедро. Феликс чувствовал, как его собственная сперма размазывается по его коже с пальцев Чана. — Блять, — проговорил Чан, теперь звуча так, словно тоже близок. — Феликс. — В меня, хён, — сказал Феликс, позволяя своим глаза прикрыться. — Я хочу, чтобы ты кончил в меня, — если бы он не сделал этого, Феликс не был уверен, что смог бы его простить. Он хотел этого так же сильно, как хотел всего остального, хотел почувствовать каково будет почувствовать это. Чан прорычал в его ухо. Потом он использовал хватку на бедрах Феликса чтобы- немного приподнять его в воздух достаточно, чтобы упереться одной ногой в матрас, согнув колено. От этого ноги Феликса оказались раздвинуты еще сильнее, и он почувствовал, как тянутся мышцы. Чан толкнулся вверх, в его тело, и глаза Феликса снова распахнулись. — Да, — произнес он, теперь почти безумно. — Да, да. Теперь Чан трахал его сильнее — сильнее, чем раньше, теперь гонясь за собственным удовольствием. Это должно было быть слишком — и это было почти что слишком, его тело было слишком чувствительно, но он чувствовал- он не мог подобрать слов, чтобы описать, что он чувствовал, когда лежал вот так, удерживаемый лишь силой рук Чана, совершенно обездвиженный, пока Чан трахал его. Феликс обмяк, его дыхание было сбитым и быстрым, каждый толчок отдавался во всем его теле, и ему хотелось, чтобы он снова мог возбудиться. Физически — он не мог, но эмоционально — он не был уверен, что когда-либо в жизни был так возбужден. Чан кончил, простонав имя Феликса ему на ухо, и движения его бедер замедлились, превратившись в медленные покачивания. Феликс простонал, чувствуя тепло спермы Чана внутри себя. Даже это ощущалось лучше, чем он ожидал, это ощущалось, как- то чувство принадлежности, о котором он думал раньше, словно Чан оставил внутри него свою метку, чтобы все вокруг знали, кому принадлежит Феликс. Феликс так этого хотел. Бедра Чана перестали двигаться, но его дрожащее дыхание все еще ощущалось на коже Феликса. Мгновение спустя, он снова обхватил Феликса поперек груди и перевернул их, на этот раз на бок. Он все так же прижимал Феликса к своей груди, касаясь губами его загривка, не целуя, но просто прижимаясь, пока они переводили дыхание. Его член обмякал внутри Феликса, и тот не мог не сжаться вокруг него, почти инстинктивно. Он услышал, как Чан слабо прошипел, но не запротестовал и ничего не сказал. Феликс лежал, в объятиях Чана, закрыв глаза. Ему немного казалось, будто он летает, насытившийся и довольный тем, чтобы просто лежать вот так. Пару минут спустя Чан вздохнул — и воздух слегка взъерошил волосы на затылке Феликса. Он отстранился — Феликс проскулил, лишившись его тепла — и осторожно вышел из тела Феликса. Это не было проще — оказаться пустым после того, как он был растянут и заполнен, но он чувствовал- что-то вроде комфорта от ощущения спермы Чана, стекающей по внутренним сторонам его бедер. Я не пуст, сонно подумал он, я не до конца пуст. Матрас слегка прогнулся, и Чан поднялся с кровати. Феликс думал о том, чтобы посмотреть, что он делает, но ему не хотелось двигаться, и вместо этого он лишь слушал, как открывается дверь в уборную в комнате Чана, и шаги его босых ног по плитке на полу там. Открылся кран, недолго бежала вода, и кран закрылся обратно. Он не уснул, но потерялся в мыслях достаточно, чтобы не осознать, как Чан вернулся в комнату, пока тот не сказал: — Ликс? — так близко, что это значило, что он снова оказался на кровати. Феликс открыл глаза, повернул голову, чтобы, моргая, посмотреть на него. Чан сидел на коленях перед ним, держа в руке полотенце, влажное, но не мокрое. Он улыбнулся, сердцедробительно мило, и безмолвно перевернул Феликса на спину. Феликс позволил ему делать все, что он хотел, позволил Чану вытереть его кожу полотенцем. Оно было теплым, осознал Феликс. Чан намочил его горячей водой, чтобы Феликсу не было холодно. Как, подумал он, не в первый раз, и точно не в последний, кто-то настолько чуткий, настолько добрый, заниматься той работой, которой занимался Чан? Чан обхватил его под коленом так же, как он сделал перед тем, как трахнуть его, но на этот раз он согнул его ногу- сильнее, выше, раскрывая его так, чтобы обтереть его между ног, убирая остатки спермы и лубриканта. Феликс позволил ему и это, снова прикрывая глаза. Ему так нравилось это, то, как Чан заботится о нем, нежными руками касаясь его тела. Чан отложил полотенце в сторону и позволил ноге Феликса опуститься на постель. Когда он почувствовал, как Чан встал с постели, он заставил себя открыть глаза, чтобы смотреть, как Чан возвращается в ванную, чтобы видеть, как он мелькает в дверном проеме, пока он делал там то, что делал. Когда Чан вернулся, Феликс поерзал и наполовину поднялся на постели, раскрывая руки и безмолвно, но требовательно прося обнять себя. Чан рассмеялся, но вернулся в постель и забрался на Феликса, как Феликс того и хотел. Он прижался поцелуем к одной щеке Феликса, потом — к другой, потом — к кончику его коса. Феликс издал очень довольный звук, удовлетворенный тем, что все идет так, как он хочет. Чан снова улыбнулся, словно был очарован его легкой дерзостью. — Ты в порядке? — спросил Чан. Он оперся на локоть рядом с головой Феликса, и погладил его по влажным от пота волосам. — Тебе больно? Феликс прильнул к его прикосновению. — Мне никогда в жизни не было так хорошо, хён, — сказал он. Это было правдой — ничего в его теле не болело, он не чувствовал ничего, кроме счастья и удовлетворения. Ничего не беспокоило его, только не так, когда рука Чана была в его волосах, а его большой палец начал мягко, успокаивающе поглаживать его висок. Это было словно кульминацией последних нескольких недель, наконец, наконец он мог по-настоящему отдохнуть, зная, что в безопасности. Как что-то могло причинить ему боль, когда Чан вот так заботился о нем? Последнее, единственное, о чем он беспокоился, когда Чан начал снова целовать его лицо, мягко, закрытыми губами, было осознание того, что он, откровенно говоря, был по уши в дерьме. Он знал это с самого начала, знал, что у него начались проблемы, как только увидел Чана в офисе, такого красивого, что он не мог перестать думать о нем. Он так старался держаться от него подальше, потому что знал, как все будет плохо, если он позволит себе что-то подобное — и да, так и случилось. Чан нравился ему так сильно, сильнее, чем он хотел думать потому что ему было страшно, что он- нет, думал он, нет, мы не будем думать об этом. Позже, позже, он будет волноваться об этом позже, когда не будет вот так лежать в постели Чана. Он закрыл глаза, чувствуя, как губы Чана двигаются по его коже, оставляя поцелуи-бабочки на его скулах и носу, словно он пытался поцеловать каждую из его веснушек. Вот так, не было ничего плохого, и страх всей его жизни просто испарился. Он позволил себе уснуть.