the blood on your lies

Хёнджин снова рисовал в кухне, когда услышал, как в коридоре тихо открылась и закрылась дверь, и тут же встрепенулся. Это был не Чонин, он знал, хотя и не видел его этим утром, потому что Чонин был физически неспособен так тихо закрыть дверь. Он положил карандаш и в ожидании выпрямился. Он ожидал, что это будет Феликс, и его забавляло то, что он сидел здесь, словно родитель, ожидающий, пока его блудный сын вернется, уже второе утро подряд, но из коридора вышел не Феликс: это был Чан, у него были влажные волосы, и он зевал, прикрывая рот рукой. На нем была одна из его бесконечных черных футболок, и татуировки ярко выделялись на его бледной коже. Он увидел Хёнджина, сидевшего за столом, и на мгновение остановился. Хёнджин наблюдал, за тем, как он принял решение делать вид, что ничего не произошло. — Доброе утро, Хёнджин, — сказал он, заходя в кухню и начиная делать что-то у кофемашины. Хёнджин взял карандаш обратно в руку и принялся вертеть его между пальцев; трюк, которому он научился несколько лет назад, потому что знал, что Чонин будет безумно завидовать тому, что не умеет так же. — Доброе утро, — ответил он, наблюдая, как Чан наполняет резервуар водой. Он не был уверен, чувствовал ли когда-нибудь такое самодовольство. Это наверняка читалось на его лице, но он имел на это право, думал он. — Ты проснулся позже, чем обычно. Чан не обернулся, даже не оторвался от своего дела. — Правда? — его голос звучал естественно, но это было настолько наигранно, что Хёнджин на мгновение широко улыбнулся, прежде чем вернуть лицу прошлое самодовольное выражение. Чан звучал так, будто только читал о том, как звучать естественно. — Правда, — ответил Хёнджин. Чан иногда спал вот так допоздна, если особенно поздно ложился, но обычно он просыпался и принимался за дела сильно раньше того, как Хёнджин вытаскивал свое жалкое тело из постели. — Где моя детка? Теперь Чан все же посмотрел на него, бросил быстрый взгляд через плечо, улыбаясь так, словно, как думал Хёнджин, даже не осознавал, что улыбался. — Он все еще спит, — сказал он. — Оставь его в покое. — Все еще спит? — Хёнджин поднял бровь, снова начиная вертеть карандаш. — Потому что ты его измотал, м? Это дало ему реакцию. Уши Чана покраснели, и он повернулся обратно к кофемашине, которая уже начала выплевывать кофе в кружку. Когда он повернулся к столу уже с кружкой, то попытался смерить Хёнджина строгим взглядом, но это оказалось бессмысленно, потому что он все еще улыбался. — Это не твое дело, — сказал он. Хёнджин пожал плечами. — Ну, значит мне придется выпытать детали у Феликса, — сказал он. Чан фыркнул и сел за стол. Хёнджин не ожидал от него и этого, он думал, что Чан унесет кофе в свой офис, в тишину и спокойствие. Но Чан просто сел на свое обычное место, поставил чашку на стол и посмотрел на Хёнджина, все так же улыбаясь. — Ты очень собой доволен, да? — сказал Чан после пары мгновений тишины. — Ага, — сказал Хёнджин, потому что так и было, он был невероятно доволен собой. Ему удалось сделать так, чтобы все получилось, несмотря на то, что и Чан, и Феликс настаивали, что этого никогда не произойдет — и конечно, это не он подтолкнул Феликса за черту, но точно подготовил для этого почву. Он смотрел на Чана, на его все еще красные уши и на то, как он все еще улыбался в кружку, подняв ее ко рту, чтобы медленно отпить, и сказал: — Ты тоже выглядишь весьма довольным собой. Чан закатил глаза. — Не уверен, что использовал бы именно это слово, — сказал он. Хёнджин думал, что оно и было правильным, или хотя бы одним из правильных. Чан выглядел более расслабленным, чем Хёнджин видел его за годы, или вообще когда-либо; он сидел без всякого напряжения в теле в своем деревянном стуле. Он все еще улыбался, и это было настолько искренне, что Хёнджин, хотевший поддразнить его за это, решил, что ему будет стыдно, если он сделает это. Вот, каково это, думал он, зная, что это будет для него словно надавить на болезненный синяк, но не в силах остановить себя, заниматься сексом и чувствовать себя после этого- расслаблено? Он читал об этом в отчаянных попытках исправить внутри себя что-то, что, он боялся, было сломано навсегда, — что многие люди после секса чувствовали себя спокойно и легко. Прилив эндорфинов или что-то вроде того. Удовлетворение, вот какое слово он прочитал и так и не смог забыть. Теперь Чан выглядел именно так, или как Хёнджин представлял, как это должно выглядеть, потому что если он когда-либо и видел это выражение раньше, то вытеснил это из головы. От этого ему становилось некомфортно, потому что ему тоже хотелось когда-нибудь узнать, каково это, и он знал, что у него никогда это не получится. Но он был рад, что хотя бы Чану удалось это испытать. — Какое слово ты бы использовал? — спросил он. Чан все еще пил свой кофе. Он казался очень довольным проводить время с Хёнджином, здесь, в тихой кухне, с хёнджиновым блокнотом и карандашами, разбросанными по столу. Он задумался над вопросом Хёнджина на пару секунд, а потом сказал: — “Счастливый”. Вот это слово я бы использовал. Я счастлив. Хёнджин осторожно положил карандаш на стол. Счастлив. По какой еще причине Хёнджин так сильно на него давил? Он знал, с самого начала, что Чан и Феликс могли сделать друг друга счастливыми, именно в этом смысле. Но слышать как Чан говорит это вслух, так уверенно, так спокойно, заставило слезы странно защипать в его глазах, и ему пришлось сморгнуть их. — Хён, — сказал он, как только решил, что голос его больше не будет дрожать. — Я знаю, что вел себя как придурок во всем этом, как ты и говорил, но я просто- вот этого и хотел, знаешь? Я хотел, чтобы ты был счастлив. После всего, что Чан для него сделал, Хёнджин хотел дать ему- что-нибудь взамен. Он никак не мог по-настоящему отплатить ему, и знал, что Чан никогда не примет никакой оплаты, точно так же, как он никогда не сделал бы этого, если бы ему попытался отплатить Чонин. Но это не значило, что Хёнджин все еще не чувствовал себя в долгу. Без терпения Чана, без его открытой, простой любви, Хёнджин знал, что он не был бы там, где был сейчас. Чан поставил кружку на стол и протянул ему одну руку. Хёнджин медленно взял ее, чувствуя, как Чан крепко и тепло обхватывает пальцами его ладонь. — Даже без Феликса, — тихо сказал он, — я был бы счастлив, ты ведь знаешь это, Хёнджин? Хёнджин кивнул. Он знал это. Это не меняло того факта, что в жизни Чана всегда было место еще большему счастью. — Но теперь ты счастливее, — сказал он. — И моя детка тоже счастлив. Ты вчера напугал его, знаешь, когда ушел утром, не попрощавшись. Ты оставил записку для него на этот раз? — О, — произнес Чан. — Нет, не оставил, но- ох, ну, я уверен, он- не будет чувствовать себя так этим утром. Хотя, — пробормотал он, скорее себе, отпуская руку Хёнджина и поднимаясь на ноги, — он может не вспомнить. Может быть, мне стоит оставить ему записку. Может не вспомнить что, хотелось с подозрением спросить Хёнджину, но что бы это ни было, он готов был поставить на то, что Феликс помнил, и что ему удастся узнать всю информацию у него позже. Чан все равно уже отвлекся и пошел в коридор, хмурясь так, словно мысль о том, что Феликс будет беспокоиться, его расстраивала, и Хёнджину это, вроде как, нравилось. Хёнджин с нетерпением ждал того, как следующие несколько недель будет подшучивать над ними при любой возможности. — Хён, — позвал он, прямо перед тем, как Чан исчез. Чан остановился и наполовину повернулся к нему, все еще выглядя так, словно в его мыслях было по большей части то, что написать в записке Феликсу. — С днем рождения, — сказал он, позволяя себе быть искренним в этот момент. Чан моргнул; потом его лицо прояснилось, и теплая, довольная улыбка снова растянулась на его губах. — А, — сказал он, такой счастливый, что Хёнджин не мог не ответить на его улыбку. — Спасибо тебе, Хёнджин. —— Феликс спал без снов, когда его разбудил звук двери спальни, открывшейся так, словно кто-то пытался снести ее с петель. Это было особенно пугающе — не похоже на прошлое утро, когда он просто не понял, где находится. На мгновение он подумал, что находится- дома, в его старом доме, в его собственной кровати, и его отец пришел накричать за него. Но когда он резко поднялся, в дверях стоял не его отец, и это была не его комната. Это была комната Чана, и к нему зашел Хёнджин, хмурясь на него. — Просыпайся уже, — сказал он. — Ты хоть понимаешь, как сейчас поздно? Феликс — его сердце все еще колотилось — сказал: — Понятия не имею, — и как он вообще должен был понять. У него не было телефона. У него не было даже часов. — Уже почти полдень, — сказал Хёнджин. Он бросился на край кровати, забрался на простыни и одеяло, словно ему были тут рады. Феликс был почти полностью уверен, что он не вел бы себя так нагло, если бы в комнате с ними был Чан. — Это что, засос? Мозг Феликса все еще возвращался к работе, так что он понял вопрос лишь спустя мгновение, и когда понял, к нему пришло и осознание, что он сидел в постели, с одеялом на коленях и с открытой обнаженной грудью. Это не очень беспокоило его, только не с Хёнджином, но все равно упал обратно на подушки и натянул одеяло до самого подбородка, в основном только для тепла. — Скорее всего, — сказал он. Хёнджин склонился над ним и ткнул пальцев в его шею; в засос, предположил Феликс, и теперь он вспомнил, как Чан оставил его. Тогда он не думал об этом, слишком погрузился в момент, чтобы беспокоиться об этом, но теперь, чувствуя, куда нажимает Хёнджин, он осознал, что метка находился слишком высоко, чтобы прикрыть ее хоть какой-то из его кофт. Он сомневался, что Чан сделал это намеренно, но от мысли, что он мог, он немного трепетал. Хёнджин убрал палец, недоверчиво прищурившись глядя на него. — Так значит ты сделал это, — сказал он. — Вы переспали? На этот раз ты его трахнул? Феликс медленно кивнул. Ему было интересно, что сказал бы Хёнджин, если бы он сказал ему, что они не только переспали прошлой ночью, но Чан взял его еще и этим утром. Это было- словно он парил в воздухе от удовольствия, в этом тягучем, словно сироп, состоянии, где единственно важной была лишь близость их тел, то, как Чан двигался внутри него, соединяя их вместе. Так он вспомнил еще один разговор, когда они вдвоем лежали в постели и разговаривали, и Феликс представлял тяжесть его тела между своих ног и на своих бедрах. Больше ему не приходилось представлять — он почувствовал это, его вес и широту плеч, и теперь он снова почти что ощущал это. Как же это было лучше — думать о чем-то, что уже случилось, и не пытаться представить это — или подавить. Хёнджин прищуренно смотрел на него еще несколько мгновений, а потом его лицо расслабилось, и выражение сменилось на что-то- не пустое, но менее похожее на натянутое. — Тебе было хорошо? — спросил он. Феликсу не пришлось даже думать о своем ответе. — Боже, — сказал он, так искренне, более искреннее, чем когда-либо в жизни. — Так хорошо, Хёнджин. Хёнджин- улыбнулся, маленькой улыбкой, особенно милой на нем. Или, может быть, он не пытался быть милым, может быть, Феликс уже видел эту улыбку, или ее другую версию, на лице Хёнджина в последние несколько недель. Он был милым и добрым, под всей это грубоватой оболочкой. — Хорошо, — самодовольно сказал он. — Ты заслуживаешь этого, я бы надрал Чан-хёну задницу, если бы он оказался дерьмовым в постели. — Ну попробуй, — сухо сказал Феликс. — Теперь я видел его тело, у тебя не было бы ни шанса. — У меня есть секретное оружие, — сказал Хёнджин. — Оно называется “Чан-хён любит меня и не сможет меня обидеть, но я колебаться не буду”. Но ты будешь, подумал Феликс, но не стал говорить этого. Он лишь улыбнулся Хёнджину, в безмолвной просьбе протягивая ему руку из-под одеяла. Хёнджин взял ее и переплел их пальцы, мягко сжимая. — Выглядишь по-дурацки счастливым, — сказал он. — Ты выглядишь, как Чан-хён, когда я видел его недавно. Просто отвратительно счастливым, я даже не знаю, видел ли его когда-нибудь таким. — Я счастлив, — пробормотал Феликс. Он точно никогда не чувствовал такого счастья раньше, ни разу в жизни. У него бывали счастливые моменты в жизни, в основном — когда его отец уезжал по делам, и он мог проводить время с сестрами без страха того, что отец дышит ему в спину. В такие моменты они могли печь вместе, веселиться вместе. Но даже тогда он никогда не был настолько счастлив, не испытывал счастья, которое будет продолжаться и дальше. Не такое, которое могли с легкостью вырвать у него из рук. — Ты уж точно выглядишь более расслабленным, чем вчера утром, — сказал Хёнджин. — Я догадываюсь, что теперь ты не сомневаешься в том, что чувствует к тебе Чан-хён, да? Феликс покачал головой. Нет, этим утром не было сомнений, никаких. Он чувствовал себя так, словно ничего не могло проникнуть в этот пузырь счастья вокруг него, того, как его тело чувствовало себя расслабленным и отдохнувшим. Отчасти дело было в сексе, он знал, но по большей части — нет, это было ощущение безопасности, осознание того, что он должен был быть здесь, с Чаном и не должен был дальше отрицать эту правду. — Хм-мпф, — сказал Хёнджин. — Хорошо, потому что вчера я готов был тебя встряхнуть, так глупо ты себя вел. Он сказал, что оставил тебе записку или что-то подобное, на всякий случай, он оставил? Феликс повернулся, чтобы взглянуть на прикроватный столик, и на этот раз, он нашел там свернутую бумажку. Он потянулся за ней, но Хёнджин оказался быстрее, почти бросаясь через постель, чтобы схватить ее рукой, которой не держался за Феликса. Феликс позволил ему взять ее, расслабляясь на подушках. Тот факт, что ему вообще оставили записку, даже после того, что было этим утром, заставил удовольствие заполнить его. — Давай я ее прочитаю, — сказал, словно был великодушен. — Ликс, агх, я ушел в офис работать, если тебе что-то нужно, просто приходи ко мне. Прошлая ночь и это утро были невероятны, надеюсь ты чувствуешь то же самое. Он такой слащавый, он даже подписался с сердечком, смотри. Хёнджин протянул Феликсу записку. Чан и правда нарисовал рядом со своим именем небольшое сердечко, что показалось Феликсу одновременно трогательным и очень смешным, как и сами слова записки. Надеюсь, ты чувствуешь то же самое. Как мог Феликс не чувствовать то же самое? Он хотел этого снова, и снова, и снова, так сильно, что его почти пронимала дрожь. — Подожди, что он имел в виду про это утро? — спросил Хёнджин, вдруг вырывая записку обратно из пальцев Феликса. — Что было невероятно- подожди, вы и этим утром тоже потрахались? Феликс мог только кивнуть, пытаясь сдержать смех при виде того, как Хёнджин почти спрыгнул с кровати. Ему было бы более стыдно, если бы Хёнджин выглядел расстроенным, а не просто испытывал отвращение, когда ему об этом сказали. На мгновение, он подумал, что Хёнджин и правда может полностью спрыгнуть с постели, но он просто подвинулся к краю и посмотрел на сторону Чана осторожным взглядом. — Боже, — сказал он. — Я думал, что тут пахнет- плохо, я пытался не думать об этом. Я думал, может быть, запах остался с прошлой ночи. Что-то в том, как он сказал это, заставило Феликса снова потянуться за его рукой. Потому что, конечно, он осознал, и мысль эта ударила его — конечно, Хёнджин знал этот запах, запах секса. Он смог побороть себя и не поморщиться сочувственно, что, как он полагал, сработало, потому что Хёнджин не сказал ничего об этом. — Прошлой ночью и этим утром? — спросил он так, словно это было излишней роскошью. — М-м, — произнес Феликс, потягиваясь. Его мышцы немного ныли, просто от того, что в последние пару ночей он так активно использовал их после того, как ничего не делал до этого. Но под этой легкой болью было глубокое удовлетворение, словно ничего не могло причинить ему боль. Но немного поерзав, он почувствовал- как сперма, оставшаяся внутри него после этого утра и, возможно, после прошлой ночи, медленно начинает вытекать из него. Было довольно просто игнорировать это, когда он лежал, но теперь он чувствовал, и это ощущение напомнило ему и о других вещах — о том, как на его коже все еще было это неприятное потное ощущение, как его волосы немного липли за ушами, нуждающиеся в том, чтобы их помыли, из-за пота. — А, — сказал он, снова с трудом, нехотя выпрямляясь. В кровати было так уютно и так тепло; он чувствовал, что может проспать несколько часов. Но он не мог, потому что теперь он вспомнил, что сегодня у Чана был день рождения, и у него был план. — Думаю, мне нужно в душ. — Агх, ладно, — сказал Хёнджин, снова отпуская его руку. — Ты можешь сходить в душ, я разрешаю. Но я все еще хочу узнать больше, ты так просто не отделаешься. Феликс кивнул. Он ожидал, что Хёнджин поднимется и уйдет из комнаты, но Хёнджин не двигался, и Феликс осознал, что он, скорее всего, собирался дождаться, пока он примет душ, чтобы допросить его еще. В этом не было бы ничего страшного, Феликс не был особо против того, чтобы оказаться голым перед Хёнджином, но- — Хёнджин, — сказал он. — Тебе нужно выйти. — Почему? — спросил Хёнджин. — Я уже все видел, не то чтобы у тебя там что-то необычное. — Нет, — сказал Феликс, очень терпеливо, хотя и чувствовал, как румянец заливает лицо, горячий, словно лесной пожар. — Дело не в этом. Мы не использовали презервативы, Хёнджин. Он видел, как Хёнджин несколько мгновений осознавал, что он сказал. На этот раз, отпрянув, он все таки спрыгнул с кровати и встал посреди комнаты с выражением ужаса и гнева на лице, сжимая руки в кулаки. — Вы не использовали презервативы, — сказал он, по-настоящему, до глубины души шокированный. — Чан-хён? Не использовал презерватив? Феликс! — Он чист, — заспорил Феликс. — А я был девственником, так что. — Ты хочешь сказать мне, — почти визжа проговорил Хёнджин, — что внутри тебя сейчас сперма? — Да, — произнес Феликс, и ужас на лице Хёнджина достиг новых высот. Он думал о том, чтобы сказать, и честно говоря, это ощущается пиздецки приятно, но решил, что у Хёнджина от этого случится инфаркт. — Поверить не могу, — сказал Хёнджин. — В моем маленьком ангеле? Чан-хён сделал это с моим ангелом? Это ужасно. Нет, нет, — прокричал он, когда Феликс притворился, что собирается снять с себя одеяло. Хёнджин рванул к двери спальни крошечными шагами, словно кот, семенящий по плитке на полу. — Не вставай, я ухожу, ухожу. Оказывается, я не хочу никаких подробностей! Я поработаю над портретом Чонина, увидимся позже. Он повернулся и почти выбежал из комнаты. Феликс, когда дверь за ним закрылась, запрокинул голову назад и засмеялся — счастье внутри него было слишком большим, чтобы сдерживать его. Он знал, что Хёнджин с другой стороны двери услышит это, и надеялся, что он знал, насколько Феликс счастлив. Каким счастливым он делал его. Потом он свесил ноги с кровати и начал на удивление сложный путь в душ. —— Чонин почти что вприпрыжку бежал вниз по лестнице, когда Джисон столкнулся с ним, поднимаясь в квартиру. Улыбка на его лице была, наверное, одной из самых широких, какие Джисон на нем видел, что было впечатляюще, потому что у Чонина было лицо для улыбок. Раньше люди говорили такое и Джисону — что у него было лицо для смеха, но они путали тот факт, что он заставлял их смеяться, с его настоящим характером. Он был не таким, как Чонин, на чьем лице улыбка могла появиться моментально. Но и для Чонина это было слишком. — Выглядишь очень счастливым, — сказал Джисон, не в силах сдержаться и не улыбнуться в ответ. Чонин остановился на ступенях, сияюще улыбаясь ему. — Я счастлив! — воскликнул он. — Я так счастлив! Джисон засмеялся, не совсем над ним, но отчасти. — Что тебя так обрадовало? — спросил он. — Случилось что-то хорошее, о чем я должен знать? — Чан-хён и Феликс-хён теперь вместе, — сказал Чонин, так ярко и радостно, что на мгновение Джисон даже не осознал, что именно он говорил. — Прошлой ночью они наконец-то сошлись. Джисон- похлопал глазами. Не-а, он правда не до конца понимал то, что говорил Чонин, потому что в его словах не было никакого смысла. — Что значит, они сошлись? — спросил Джисон. В первый раз улыбка на лице Чонина померкла, но лишь потому что он пытался принять свое обычное “Вы все мне отвратительны”-выражение лица, которое использовал, когда кто-то пытался проявить свою любовь к нему в форме объятий и поцелуев. Это выражение проявлялось на его лице не так легко, как обычно, потому что он все еще слишком широко улыбался. — Последние пару ночей- агх, боже, не заставляй меня говорить это, — сказал он. — Кажется, они переспали, но я пытаюсь не думать об этом. Важно тут то, что они по-настоящему встречаются, наконец-то, после всех сложностей, и я так рад! Джисон уставился на него. Все, абсолютно все в том, что сказал Чонин, вызывало у него огромное недоумение. — Феликс и Чан-хён переспали? — спросил он; недоумение делало его голос безэмоциональным, что было, наверное, хорошо, потому что Чонин говорил так, словно это не было чем-то удивительным. Он говорил так, будто это было давно устоявшейся вещью, и, Джисон знал, это было не так. — Да! — ответил Чонин. — Я иду поздравить его с днем рождения и посмеяться над ним, хочешь пойти со мной? Джисон медленно покачал головой. Он не знал, что происходит, он не знал, как Чонин мог быть так счастлив из-за этого. Он не мог осознать, что Чан и Феликс вообще переспали. На пару мгновений он задался вопросом, не было ли это какой-то шуткой, но какие у Чонина могли быть причины шутить об этом? И именно с Джисоном, у которого не было никаких оснований для беспокойства об этом, никаких причин лишний раз об этом думать. Но какого черта, думал он, наблюдая за тем, как Чонин уходит вверх по лестнице и исчезает за ее поворотом. Чан и Феликс? Внутри него собиралось что-то ужасное и холодное, пока правда того, что сказал Чонин, укладывалась в его голове, пока он осознавал, что Чонин вовсе не шутит, и что, по-видимости, прошлой ночью, Чан и Феликс переспали и теперь, исходя из слов Чонина, были парой. Гнев, когда он пришел, оказался одновременно знакомым и необычным. Знакомым, потому что он провел- годы, в его цепкой хватке, чувствуя его с самого пробуждения и до того момента, как он ложился в кровать. Гнев едва ли давал ему функционировать, гнев медленно, но верно разрушал все близкие отношения, за которые ему удавалось цепляться. Это началось в старших классах, когда он стал достаточно сильным, чтобы остановить насилие со стороны отчима. Как только постоянный страх ушел, он сменился этой яростью, и к тому моменту, как его выгнали из дома, у него осталось очень мало людей, которых он мог бы умолять, чтобы остаться у них. Ему понадобилось много времени, чтобы справиться с этим гневом и стать тем человеком, которым он был сегодня. Но теперь он чувствовал это — странную ярость при мысли о том, как Феликс оказывается в постели Чана после нескольких недель, проведенных у Хёнджина. Ты мудак, думал он, с грохотом поднимаясь по лестнице. Ты ебаный мелкий ублюдок. Он не мог принять это в своей голове, с трудом даже осознавал, что вообще, черт побери, происходит. Даже если отбросить весь контекст того, почему доверие Хёнджина к Феликсу было таким поразительным, Джисона все еще шокировала мысль о том, как кто-то, у кого была любовь и доверие Хёнджина, мог просто- выбросить все это в сторону и перейти на кого-то другого. Речь шла о Хёнджине — Джисон отрезал бы себе руку только для того, чтобы получить хотя бы половину того интереса, который Хёнджин проявлял к Феликсу в последние недели. Но он не мог отбросить контекст, не мог просто решить забыть тот факт, что если Хёнджин доверился Феликсу в этом, доверил ему свое тело, то Феликс должен был ему чертовски большее внимание, чем он ему уделял. Джисон не был идиотом; он заметил, в последнее время, что Чану был интересен Феликс — он не слишком проявлял этот интерес, но он был. Тяжесть его взгляда, тепло в его голосе, когда он произносил имя Феликса. Видел ли Феликс все это тоже? Видел ли Феликс в этом шанс подняться выше, воспользоваться интересом человека, который мог обеспечить ему гораздо большую безопасность, чем Хёнджин, который находился куда ниже по положению? На Хёнджина можно было положиться во многом в этом здании, но он все равно был простым работником. Вот так он подобрался близко к Ли Джериму? зло думал он, заходя в квартиру. Через постель? Как только эта мысль улеглась в его голове, она шокировала его настолько, что он застыл, снимая обувь. Она привела его в ужас. Какая грязная, ужасная мысль — такая, которая так легко пришла бы ему в голову всего пару лет назад. Никто из тех, кто жил здесь, не видел такого Джисона, потому что он так пиздецки сильно старался никогда им не быть. Это был не он, и его пугало то, как легко эта его версия сейчас вышла на поверхность. Он стоял в дверях в квартиру и осторожно дышал. Все было тихо, хотя он слышал, как где-то бежит вода — скорее всего, в уборной Чана, потому что из основной слышно было лучше. Тогда это был Феликс, если Чан был в своем офисе. Он подавил в себе гнев, уколовший его от этой мысли, и вместо этого сфокусировался на том, что это имело в виду, что Хёнджин будет один в своей спальне. Ему потребовалась еще минута или около того, прежде чем гнев снова покинул его. Он научился этой технике дыхания в интернете, просматривая статьи и видео, лежа на узкой кровати в худшем кошивоне, в каком он только оставался, в комнате, в которую едва ли помещалась кровать, не говоря уже о его вещах, после того, как из-за собственного гнева оказался выброшен из квартиры одного из своих старых школьных друзей. Он научил себя быть лучше; он мог быть лучше и сейчас. Он постучал в дверь Хёнджина, мягко, чтобы не напугать его слишком сильно. Прошло несколько мгновений, прежде чем раздался ответ: — Если это Чан-хён, то отъебись. Все остальные могут войти. Джисон недолго поколебался, но потом толкнул дверь и вошел. Он был в спальне Хёнджина раньше, но последний раз был почти год назад, и за это время она немного изменилась. Теперь повсюду было разбросано гораздо больше художественных принадлежностей, в углу стоял второй мольберт, а на столе, который до этого был по большей части пустым, появилась стопка скорее всего законченных скетчбуков рядом с беспорядком из бумаги. Джисон- уставился на него в упор. На мгновение он забыл, зачем пришел сюда. Он никогда в жизни не видел Хёнджина таким, художником, человеком искусства, в своей среде. В его руке была кисточка, и он работал над портретом Чонина, который был особенно похож на него. Тот факт, что Хёнджин был самоучкой, каждый раз взрывал Джисону мозг. Он замолк слишком надолго, просто глядя на Хёнджина. Тот поставил кисточку в банку с водой, которая стояла на столе рядом с ним, и сказал: — Джисон? Джисон слабо вздрогнул, возвращаясь к себе. В голосе Хёнджина звучало нетерпение, что можно было понять, потому что Джисон пришел сюда и просто встал тут, как идиот. Если бы он не был осторожен, Хёнджин сказал бы ему уйти. Было удивительно, что он все еще не сказал ему этого. — О, э-эм, да, — сказал он, немного поморщившись от собственных слов, прежде чем выпалить: — Я- я хотел с тобой поговорить. Взгляд Хёнджина метнулся к дверному проему, откуда только что пришел Джисон, а потом обратно к нему. — Да? — сказал он, когда Джисон не сказал ничего больше. Джисон рассматривал его, пытаясь понять, что ему сказать. Хёнджин не выглядел расстроенным, вот что было во всем этом самым худшим, но Джисон знал- он знал, насколько Хёнджин был хорош в том, чтобы скрывать эмоции на своем лице, если он того хотел. Он знал и то, как часто Хёнджин использовал искусство, чтобы не думать о чем-то. Он знал, что Хёнджин, скорее всего, будет удивлен, и очень расстроен, если узнает, как много времени Джисон провел, изучая все это в нем. Сколько усилий он сложил в это, отчаянно желая перестать говорить глупости всякий раз, как они разговаривали. Он не был уверен, как подойти к этому сейчас. Часть гнева вернулась теперь, когда он смотрел на лицо Хёнджина. Но он знал, что если он будет говорить прямо, то Хёнджин точно закроется. За все эти последние недели он так и не сказал, что было между ним и Феликсом, хотя для Джисона это всегда было очевидно. Он не хотел смущать его, говоря это сейчас, не хотел ставить Хёнджина в положение, где ему пришлось бы подтвердить или опровергнуть свои чувства. Он больше всего не хотел делать эту ситуацию еще более болезненной для Хёнджина, чем она, должно быть, уже была. — Я слышал- — нет, это было неправильно, совершенно неверный подход. Он не хотел упоминать Феликса, хотя бы потому, что не был уверен, что сможет говорить о Феликсе сейчас, чтобы гнев не слышался в его голосе, а Хёнджин в таком случае почувствует, что должен защитить Феликса. — Я хотел сказать, — сказал он вместо этого, медленно и осторожно, — что если тебе нужно поговорить с кем-то, то я- здесь. Повисло- молчание. Хёнджин взглянул на него, медленно хмурясь, но не выглядя раздраженно. Он снова посмотрел за Джисона, на дверь, словно ожидал, что там будет стоять кто-то еще но, когда увидел, что там никого не было, то опять взглянул на Джисона. — Что? — Я… беспокоюсь о тебе, — сказал Джисон. Недосказанность века, честно говоря, но сказать больше, было бы слишком для комфорта их обоих. — И я выслушаю, если- ты хочешь о чем-то поговорить. Если тебе нужно- что-то подобное, я могу- побыть рядом. Для этого. Хёнджин просто продолжал смотреть на него, словно ожидая, что Джисон скажет что-то еще, но Джисон заткнул себе рот, потому что слова, выходившие из него, были совершенно глупыми, и он это знал. Но как он мог сказать вслух, как сильно — он знал, — это, должно быть ранило Хёнджина, как ужасно это было. Как глубоко его ранило это предательство — потому что это было предательством, без всяких сомнений. Даже если Феликс не знал, как сильно проебался — и Джисон подозревал, что он не знал, подозревал, что никто не рассказал ему о прошлом Хёнджина — это все еще было предательство. На самом деле, это шокировало его. Что милый, добрый Феликс сделал подобное с Хёнджином. Когда Джисон не сказал ничего больше, Хёнджин просто произнес: — Э-эм, спасибо? — он все еще смотрел на Джисона, словно тот говорил на непонятном языке. Он не понимает, подумал Джисон, чувствуя тяжесть внутри. Это не было удивительно, Джисон настолько ходил вокруг да около, что Хёнджину нужно было бы уметь читать мысли, чтобы понять, что именно он имеет в виду. Это это значило, что Джисону нужно было говорить конкретнее, и он не имел таланта к намекам. — Я просто имел в виду, — начал Джисон, нервно облизывая губы, — что тебе захочется с кем-то поговорить. Потому что. Ну знаешь, — он немного понизил голос к концу фразы. — Феликс. Выражение недоумения на лице Хёнджина стало медленно сменяться на то, как выглядел бы человек, с которым болтал ребенок, который ему не особо нравился. — Феликс- никуда не уходит, — медленно проговорил Хёнджин, медленно хмурясь. — Не то чтобы он переезжает из здания. — Нет! — быстро согласился Джисон, не желая, чтобы Хёнджин- разозлился или начал защищаться за Феликса. Он отчаянно не хотел спорить. — Думаю, нет. Просто- вы были очень близки, — Джисон сдержал гримасу на своем лице, уже готовый к тому, что зашел слишком далеко. Вместо этого Хёнджин легко пожал одним плечом. — Ага, — согласился он, так естественно и непринужденно, что Джисон похлопал глазами. — Но я не собираюсь обижаться на него за это, с чего бы? Мне неплохо и одному, и не то чтобы мы не сможем проводить время вместе. Джисон, долгое мгновение спустя, неуверенно кивнул. Он не злится, подумал Джисон. Он даже не расстроен. Джисон не понимал, не мог понять. Но он отличался от Хёнджина. — Ах, Хёнджин, — сказал он, не успев обдумать слова, — ты и правда такой хороший. Хёнджин покрылся румянцем так быстро, так безнадежно очаровательно, порозовел до самых ярко-алых корней волос. Джисон подумал, о нет, я смутил его, он это ненавидит, прямо перед тем, как Хёнджин сорвался и рявкнул: — Ты что, блять, головой ударился, когда проснулся с утра? Ведешь себя еще тупее, чем обычно. По лицу Джисона медленно расплылась улыбка. Он смотрел на Хёнджина, на его прекрасное лицо, на случайную капельку синей краски на его шее, наверное, случайно оказавшейся там с кисти. Его розовые щеки и глаза, сияющие от того, как смутил его Джисон. Но он не злился так, как мог иногда. Когда Джисон просто продолжил стоять в комнате и улыбаться, как идиот, Хёнджин, фыркнув, добавил: — И, если ты не понял, ты всегда ведешь себя очень глупо, так что для тебя это достижение. — Ага, — сказал Джисон, полнясь теплом. — Я очень тупой. И теперь Хёнджин прямо прожигал его взглядом, все еще очаровательно розовея. Улыбка Джисона стала еще шире, он был- счастлив, сейчас, когда между ними снова началось что-то вроде пререкания. Ему хотелось сказать- что-то, что-то еще, что-то, чтобы продлить их время вместе. Но не успел он придумать, что еще ему сказать, Хёнджин рвано произнес: — В чем дело? — его губы сжимались, произнося эти слова, словно он укусил лимон. — Ты просто захотел прийти в мою комнату и разнести глупость? — Конечно, — сказал Джисон, глядя как Хёнджин стал еще более раздражен его согласием. Повод, по которому Джисон пришел сюда, больше не был так важен- только не перед Хёнджином, который, почему-то, явно был в порядке. Потому что он был хорошим и добрым, не таким, каким был Джисон в глубине души. — Хорошо, — ответил Хёнджин, быстрым движением встряхивая головой, словно отгоняя жужжащих вокруг него мошек. Его короткий хвостик от этого затрясся, мило. Он схватил отложенную ранее кисточку и сказал, — тогда, уходи? Еще тише, Джисон снова сказал: — Конечно, — он вышел обратно в коридор, осторожно закрывая за собой дверь в спальню Хёнджина. Его лицо горело, он понимал это еще до того, как коснулся руками щек. Может, он еще и немного краснел, как Хёнджин. Этот разговор прошел не так, как он ожидал- не то чтобы Джисон вообще когда-нибудь знал, чего ожидать от Хёнджина. Крошечная часть внутри него желала, чтобы Хёнджин открылся ему, рассказал о том, что чувствует на самом деле. Но это никогда не было возможно. Душ в комнате Чана затих. Феликс, должно быть, скоро выйдет, и Джисон больше не злился на него так, как до этого. Как мог он злиться, какое у него было право, если сам Хёнджин не злился на него? Но внутри него все еще оставалась горечь, может быть — от того, как Феликс отбросил в сторону то, чего так желал Джисон, и он не был уверен, хотел ли видеть Феликса сейчас. Я бы пожертвовал все, что у меня есть, чтобы он был счастлив, он представлял как говорит это в милое веснушчатое личико Феликса. Я бы хотел, чтобы ты был настолько же предан. Но это было несправедливо, и он не был в том положении, чтобы сделать это. Он не мог ничего сделать, ничего сказать, так же, как когда ему пришлось стоять в стороне и смотреть, как Хёнджин влюбляется, теперь он должен будет смотреть, как он отпускает эту любовь. Джисон быстро развернулся и вышел из квартиры, возвращаясь в холодный воздух, стоявший на лестничной клетке, после того, как надел обувь. На его душе теперь было гораздо спокойнее, без прежнего грохота, куда умиротвореннее. Без яркого гнева, ослепляющего его, он стал видеть некоторые вещи четче. Может быть, тот факт, что Феликса тянуло к Чану, был не таким уж и бессмысленным, подумал Джисон, крутя в голове эту мысль, спускаясь по лестнице. Когда Джисон думал о Феликсе, обо всем, что ему было дано, его разум тут же обращался к Хёнджину, к тому, как легко он предложил ему свою комнату. Дал еду со своей тарелки и провел свое драгоценное время в заботе о нем. Но разве Чан сделал для него не то же самое? Разве это не был дом Чана, где он мог вести себя так, как ему хотелось? Чан приютил Феликса, накормил и одел его. Более того — Чан спас Феликса от неизбежной смерти, и не один раз. Джисон думал о холодной зиме и о незнакомых руках, хватавших Феликса. Так что — да, может быть, это и правда не было бессмысленно: то, как Феликс цеплялся за Чана, — учитывая то, как Чан буквально защищал его. Джисон закрылся в своей спальне, чтобы выйти из нее позже и радоваться за них. Радоваться за Феликса, радоваться за Чана. За Чана, который, из всех них, заслуживал счастья больше всего. Почти настолько же, насколько заслуживал его Хёнджин. —— Чан напевал себе под нос, поднимаясь по лестнице, и был рад, что рядом не было никого, кто мог бы его услышать, потому что ему буквально не дали бы за это покоя. Но он не мог сдержаться; он заставлял себя замолчать, но как только переставал следить за собой, то снова начинал петь, или улыбаться, или еще что-нибудь, что делало его счастье таким очевидным, что было стыдно. Ему пришлось прогнать Чанбина из своего офиса, еще до того, как они закончили встречу, потому что всякий раз, когда Чанбин смотрел на выражение его лица, он начинал смеяться, и они так ничего и не сделали. Но может быть, в этом не было ничего плохого; все-таки, у него был день рождения. Но это не значило, что ему не нужно было закончить дела, и после того относительного недостатка сна после прошлой ночи, и неожиданного начала дня, его энергия быстро иссякала. Он провел целых десять минут перечитывая одно и то же письмо, пока не решил, что этого достаточно, и ему пора сменить обстановку. Когда он открыл дверь в квартиру, он уж точно нашел то, чего искал. Он почти привык к тому, чтобы видеть Феликса на кухне занимающимся выпечкой, потому что он начал заниматься этим раз или два в неделю, когда того хотел. Когда он работал один или, иногда, с Хёнджином, кухня оставалась относительно чистой, потому что Феликс, как оказалось, был довольно аккуратным человеком. Но когда он готовил вместе с Чонином, беспорядок оказывался куда больше. Они вдвоем стояли спиной к двери, перед духовкой, склонив головы, когда он вошел внутрь. Кухонный остров, на котором они, судя по всему, и готовили, снова выглядел так, будто на нем произошла какая-то катастрофа, хотя на этот раз все вокруг не было рассыпано муки, только чашки и деревянная ложка, испачканная в тесте и медленно прилипавшая к поверхности. На тумбе стоял и рулон бумажных полотенец, который, когда Чан уходил этим утром, был почти полным, а теперь был использован наполовину, так что тут явно что-то произошло. Но в комнате пахло чудесно, хотя это не был обыкновенный запах печенья или брауни, который однажды готовил Феликс. Сейчас пахло иначе, с нотками сливочного масла и ванили. Эти двое были так погружены в то, что они выпекали, что даже не заметили писк клавиатуры или открывающуюся дверь. — Привет, — сказал он, глядя, как они оба подпрыгивают от испуга. — Что готовите? Они развернулись, чтобы посмотреть на него, так быстро, что он удивился тому, как они не столкнулись головами. На лице Чонина все же была мука, лишь небольшое пятнышко, но лицо Феликса было чистым. При виде этого Чан улыбнулся, и так приятно было знать, что он мог улыбаться и не должен был это скрывать. Феликс не улыбнулся, увидев его; и он, и Чонин выглядели так, будто были в ужасе. — Хён! — вскричал Чонин. — Что ты здесь делаешь, тебе сюда нельзя! — В мою собственную кухню? — спросил Чан; все это его забавляло. — Да! — сказал Чонин. Он встал так, чтобы оказаться прямо перед плитой и загородить ее от Чана, хотя он и так не видел того, что было внутри. Если то, что бы там ни было, должно было быть секретом, то эти двое отлично справлялись с тем, чтобы дать ему знать, что здесь вообще был секрет. — Уходи! Чан посмотрел на него и на Феликса, который бросил полотенце, которое держал в руках, на чистую часть тумбы и теперь шел к краю острова. Он был одет в футболку с длинными рукавами, которую Чан не видел никогда раньше, бледно-желтую с белыми полосками, и в старые спортивные штаны. Чан осознал, что эту футболку он, должно быть, купил вместе с Хёнджином и Чонином, когда они ходили в торговый центр. При виде этого Чан наполнился таким постыдным удовольствием, какое чувствовал всякий раз, когда Феликс надевал что-то подобное, хотя сейчас, он думал, может быть, ему больше не нужно стыдиться. — Привет, — сказал ему Чан. — Привет, — ответил Феликс. Теперь он улыбался, немного смущенно, не глядя на лицо Чана, даже когда положил руки на его талию и попытался отстранить его, физически заставить покинуть квартиру. — Пожалуйста, уходи. С тем же успехом он мог попытаться сдвинуть все здание: Чан попросту не двигался с места. Он даже не пошатнулся, точно не под той силой, которая была в руках Феликса. — О-оу, — сказал он, когда Феликс запыхтел и попытался сильнее. Чан почувствовал, как давление на нем усиливается, и все еще не слишком хотел двигаться. — Но я хотел кофе, разве я не могу сделать кофе? — Я принесу тебе, — сказал Феликс. — Веди себя хорошо и вернись в офис, и я принесу тебе кофе. Чан улыбнулся ему; любовь внутри него почти вырывалась наружу. Он не был уверен, что когда-либо чувствовал такое счастье, когда просто глядя на Феликса хотел громко рассмеяться. Он немного волновался, что при свете дня прошлая ночь покажется ему сном или, что несмотря на все, он будет чувствовать сожаление или стыд. Но ничего подобного не было, он просто чувствовал себя невероятно полным счастья. Он сделал шаг назад, позволяя Феликсу думать, что его толчки наконец сработали и что Чан уходил. Потом он остановился и сказал: — Что вы готовите? Пахнет невероятно. — Не твое дело, — почти завизжал Феликс, громче, чем он когда-либо что-то говорил. Чан расхохотался, а потом поймал Феликса за талию и притянул к себе. Феликс явно не ожидал этого, но и не стал бороться. Он просто позволил Чану приобнять себя и поцеловать, обхватывая его щеку ладонью и касаясь кончиками пальцев под его глазом, под линией волос. Одна из рук Феликса легла на его плечо, а вторая оказалась зажата между их грудей. Как и всякий раз до этого он растаял в поцелуе, слабо выдыхая в его губы. Чан был немного удивлен тем, как это пронзило его легким возбуждением. Он мог бы подумать, что, учитывая прошлую ночь, а потом и это утро, что он окажется удовлетворен, но было очевидно, что все даже близко было не так. Сколько времени нужно, чтобы испечь торт? задавался вопросом он, немного меняя угол и чувствуя, как губы Феликса приоткрываются без всякой подсказки. Наверняка, много? Может быть, он мог- — О, иу, мерзость, — раздался голос Чонина. Чан разорвал поцелуй — Феликс не двинулся, его тонкая фигура все еще прижималась к груди Чана — и посмотрел через плечо Феликса на стоящего в кухне Чонина. В его голосе слышалась странная смесь радости и искреннего отвращения, она же отражалась на его лице. Он явно не знал, радоваться за Чана или прикрыть себе глаза. — Я думал, ты хотел быть взрослым, — сказал ему Чан, мягко потирая висок Феликса большим пальцем. Феликс издал крошечный звук, достаточно крошечный, чтобы Чонин не услышал его, но он напомнил Чану о тех звуках, что он издавал, когда Чан целовал его бедра прошлой ночью — едва слышный стон. Чан почти чувствовал, как он обмякает в его руках, и на всякий случай крепче обхватил его за талию. — Взрослые не говорят, что поцелуи — это мерзко. — Покажи мне взрослого, который не думает, что смотреть, как его старший брат с кем-то целуется — мерзко, — ответил Чонин. — Тебе нужно уйти, и я принесу тебе кофе, потому что нельзя, чтобы Феликс-хён отвлекался, пока торт печется. — Чонин! — воскликнул Феликс, начиная пытаться выбраться из объятий Чана, о чем Чан пожалел. — А, так значит, это торт, — сказал Чан, наблюдая за тем, как Чонин мысленно повторяет свои слова и выругивается. Он был такой милым, и, при виде его здесь, занимающегося выпечкой вместе с Феликсом, и, судя по всему, выпекающего именинный торт для него, эмоции внутри него затрепетали. — Это торт, — подтвердил Феликс, немного устало, но когда Чан взглянул на него, он улыбался. Вот так вблизи, его веснушки были почти что убийственными. Чан, на мгновение, удержался от желания склониться и поцеловать их, а потом осознал, что ему не нужно этого делать. Когда он прижался губами к скуле Феликса, тот засмеялся, а потом выбрался из рук Чана на пару шагов отходя от опасности. — Ах, хён, ну правда, уходи? Эти слова звучали как что-то, что мог бы сказать Хёнджин, но тон их был совершенно феликсовым — мягким, милым, с легкой игривой дерзостью. Феликс никогда раньше не говорил с Чаном так, хотя слышал, чтобы он часто говорил так с Хёнджином, и услышав этот тон обращенным к себе, Чан низко и коротко рассмеялся. Феликс так широко ему улыбался, что вокруг его глаз возникали морщинки. Каким он был прекрасным, каким счастливым Чан чувствовал себя, думая о том, что Феликс выбрал быть с ним. — Хорошо, — сказал он. — Я уйду. Увидимся позже, хорошо? — Да, увидимся позже, — сказал Феликс, все еще улыбаясь. — Это твой день рождения, хён, тебе лучше прийти на празднование. Чан кивнул головой, а потом покорно выскользнул из квартиры. На самом деле, если бы он мог выбирать, он предпочел бы не идти на вечеринку, которая каждый год становилась упражнением в переживании стыда, так что каждый год он выбирал прятаться в офисе, пока все не посылали кого-нибудь чтобы забрать его. В прошлом году это был Джисон, который встал посреди его офиса и начал очень громко петь поп-хиты, все фальшивее и фальшивее, что впечатляюще, пока Чан не согласился подняться с ним наверх. Он задавался вопросом, пошлют ли они Феликса на этот раз. Если будет так, то они должно быть пожалеют об этом, потому что Чан не сможет гарантировать, что он выйдет из офиса. —— Чонин задернул шторы на окне маленькой кухни над раковиной. Солнце начинало садиться, и лучи света проходили через всю кухню и освещали стену гостиной. По крайней мере, с закрытыми шторами они были не такими яркими. В квартире сладко пахло ванилью и жирной едой — не самое приятное сочетание. Чонин продолжил накрывать на стол еду, которую принес Чанбин — жареную курочку из любимой сети Чана — вместе с Феликсом, когда в комнате появился Хёнджин; его волосы были все еще слегка влажными после душа, который он принял раньше, — и сказал: — Кто-то уже пошел позвать Чан-хёна? — Чанбин-хён собирает всех, — сказал ему Чонин, открывая коробочки с курицей, залитой ароматным чесночным соусом. — Думаю, они пойдут все вместе, чтобы выманить его сверху. — О, жалко, — сказал Хёнджин. — Я надеялся, что смогу пойти, обожаю, когда есть повод побесить его, — потом его взгляд оказался на Феликсе, и он произнес, — О, ангел, я не знал, что ты наденешь это. Феликс взглянул на свой свитер — бледно-желтый, который он купил с Хёнджином и Чонином. Чонин, когда они закончили с выпечкой, пошел в свою комнату и сменил футболку, которую умудрился испачкать в тесте, на светло-сиреневый свитер, купленный тогда же. Свитер был мягким, и он не думал, что когда-либо носил подобный цвет, но он надел его с черными джинсами и использовал продукт, который купил год или около того назад, а потом едва ли открывал, чтобы привести волосы в порядок и убрать челку с глаз. Надеюсь, Минхо-хёну понравится, подумал он, разглядывая себя в зеркало — то же самое он думал и тогда, когда решил купить этот свитер. Феликс тоже переоделся — сменил спортивные штаны на светлые джинсы, и весь его наряд выглядел мягко и мило. Чонину не терпелось увидеть реакцию Чана на него. Феликс пожал плечами и сказал: — Это самое нарядное, что мы купили, я решил, что для празднования дня рождения Чана подойдет. — Придержи эту мысль, — произнес Хёнджин, прежде чем развернуться и испариться в коридоре. Феликс повернулся к Чонину, сардонически приподняв одну бровь, отчего Чонин немного рассмеялся. Феликс улыбнулся ему в ответ, и они снова принялись разбирать еду. Никто из них не сказал ничего о перемене в отношениях Феликса и Чана. Чонин один или два раза думал о том, чтобы лично поздравить Феликса, но что-то в этом казалось- неправильным, словно он обратил бы на это слишком много внимания. В конце концов, Феликс знал, что Чонин знал, и Чонин пытался проявлять свое одобрение куда более значительными способами: он не стал относиться к Феликсу иначе и, воспользовавшись шансом, когда тот постучал в его спальню, чтобы спросить, предложил ему помочь с именинным тортом. В каком-то смысле, думал Чонин, ничего особенно не изменилось. Он осознавал, что видел что-то подобное в будущем, словно какая-то часть его ждала этого все это время — чтобы Чан и Феликс влюбились друг в друга. Может быть, это объясняло то, почему ему было так комфортно с Феликсом с самых ранних дней, почему их отношения казались слегка отличавшимися от того, чего мог бы ожидать Чонин. Может быть, Феликс воспринимался им, как часть семьи, еще до того, как Чонин сам это понял — хотя, наверное, было еще рано думать об этом настолько серьезно. Но он знал, что все так и было. Он знал Чана: он знал, насколько серьезно Чан относился к этому. Они как раз закончили доставать еду, когда Хёнджин вернулся. Судя по всему, он ходил в свою комнату, чтобы переодеться и сменить свою толстовку на бледно-голубой свитер с белыми полосками, который сочетался с тем, который был на Феликсе. Он дополнил его темными джинсами и собрал половину волос в легкий хвостик, который, как Чонин в тайне думал, шел ему лучше всего. Он остановился посреди гостиной и немного покрасовался. — Вот так, — сказал он. — Как насчет этого? — Если ты хотел надеть парные наряды, мы могли бы договориться об этом раньше, — мягко сказал Феликс, смывая с рук попавший на них соус. Хёнджин немного сдулся, но потом подошел и бросился на спину Феликса. Иногда он делал это и с Чонином, который с гораздо большей вероятностью мог сбросить его на пол, попробуй он такое. Феликс просто принял его вес на себя, вытирая руки. — Вы и правда испекли торт, — сказал Хёнджин, глядя на то, как торт стоял на тумбе в стороне от остальной еды. — Правда, — ответил Феликс. Он сделал движение плечами, от которого Хёнджин выпрямился, но не отпустил его. Чонину нужно будет попросить его показать, как он сделал это. — Думаю, вышло хорошо, да, Чонин? — Да! — сказал Чонин. Торт получился гораздо лучше, чем он ожидал, потому что вообще получился. Он доверял знаниям и навыкам Феликса, но печенье и брауни звучали как довольно простые вещи в сравнении с тем, чтобы испечь и украсить целый торт своими руками. Все началось с катастрофы, когда Чонин разлил большую часть коробки молока на тумбу, но закончилось чем-то, что выглядело и пахло невероятно, особенно, когда они покрыли торт шоколадной глазурью и украсили свечами, которые купил для них Чанбин: большими двойкой и четверкой в самом центре. Клавиатура снаружи запищала, и, когда открылась дверь, первым вошел Джисон,театрально открывая ее, чтобы Чанбин сопроводил Чана внутрь перед собой. Чан выглядел совершенно растерянным всем этим, но на его губах была слабая улыбка, которую он явно пытался скрыть. Но оглядел комнату, посмотрел на растяжку с надписью “С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ”, которая была у них уже несколько лет и использовалась по таким поводам и теперь была спешно приклеена на скотч к стене, а потом — на всю еду, разложенную по тумбам и на торт, занимавший почетное место. — Вам правда не стоило все это делать, — сказал он, как говорил каждый год. — Но, хён, — сказал Феликс, так очаровательно искренне, — у тебя день рождения. Чан немного обмяк. У него совершенно не было сил, чтобы выстоять перед этим выражением на лице Феликса, и он наверняка не выстоял бы перед ним даже до того, как они переспали. Чонин думал, что искренность Феликса была еще более впечатляюща, потому что он знал, насколько вся эта вечеринка была шуткой: Чонин рассказал ему всю историю, пока они готовили торт. Сынмин проскользнул в дверь за Чанбином, позволяя ей закрыться с писком клавиатуры. — Сколько тебе вообще, хён, — сказал он, — сорок три? Чан вихрем повернулся к нему, но Сынмин уже устраивался на диване, свернувшись у подлокотника, ближайшего к телевизору, который никто никогда не использовал. Он похлопал глазами, глядя на Чана, который со вздохом сказал: — Тогда начнем? — О, подождите, — сказал Джисон, указывая на Феликса и Хёнджина, почти что слипшихся вместе. — Я не знал, что у нас командная форма, где моя? Феликс на мгновение оглядел их, немного недоумевая, прежде чем все таки вспомнил их сочетающиеся свитера. Хёнджин в это время повернул голову набок под таким углом, чтобы Джисон не видел его лица, но Чонин, стоявший в кухне, мог. Он улыбался, совсем слабо, но достаточно, чтобы эту улыбку невозможно было упустить, если бы Джисон увидел ее. Хёнджин часто такое делал, Чонин заметил это. Он не был уверен, заметили ли остальные; он знал, что Джисон точно никогда не обращал внимания на то, как Хёнджин иногда отворачивался или уходил из комнаты, когда Джисон шутил, чтобы тот не осознал, что ему было смешно. Чонину всегда казалось, что это было очень в стиле Хёнджина: он с самого начала решил, что не считает Джисона забавным и теперь должен был сохранять непроницаемое лицо. — О, если ты тоже хочешь себе такой, у них есть еще много цветов, — сказал Феликс без намека на шутку в голосе. — Мы можем вернуться и купить тебе. Джисон похлопал глазами. Он выглядел так, будто не был уверен, шутит над ним Феликс или нет, или может быть просто не привык к тому, чтобы на его юмор отвечали такой искренностью и серьезностью. Выражение на его лице заставило Чонина рассмеяться, а Хёнджин повернулся к ним, взъерошил его волосы и сказал: — Ах, ангел, пожалуйста, не потакай ему. — Вы двое и правда выглядите очень мило, — сказал Чан. Он прошел в кухню и протянул руку, не требовательно, но почти бездумно. Феликс взял ее еще до того, как Чан полностью вытянул ее, и легко поддался, когда Чан повел его к дивану. — Ыгх, — произнес Сынмин в тот же момент, как Чанбин, сидевший рядом с ним на соседнем диване, сказал: — О-оу. Чан показал Чанбину средний палец, но щеки его были немного розовыми, когда он устроился у подлокотника дивана. Феликс яростно краснел и выглядел так, словно мог попытаться отсесть подальше и создать между ними дистанцию, но Чан потянулся к нему и притянул к себе за талию. Феликс не стал даже сопротивляться. Он просто поддался, плотно прижимаясь к Чану. Чонин чувствовал, что его реакция была где-то между реакциями Сынмина и Чанбина. Он так сильно был рад за Чана, что думал, что может взорваться, если будет думать об этом слишком глубоко, но, как он и сказал Чану раньше — ему не нужно было это видеть. — Боже, вы такие милые, — произнес Хёнджин. — Это даже немного противно, — на этот раз Феликс поднял руку и со странной изящностью показал Хёнджину средний палец. Хёнджин хохотнул; Чан запрокинул голову назад и рассмеялся, отчего Феликс немного испугался — или что-то вроде того, на его лице промелькнуло удивление, которое быстро сменилось улыбкой, прекрасной и смущенной. — Вы не позвали Минхо-хёна? — спросил Чанбина Чонин. — А, нет, — ответил Чанбин. — Его спальня была заперта, и я не хотел его беспокоить. У меня было достаточно работы, я заставлял его подняться, — он показал большим пальцем на сидящего рядом с ним Сынмина. — Я был занят, — сказал Сынмин, но очень тихо, без резкости. Он подтянул обе ноги на диван, почти спрятав пальцы ног под бедро Чанбина. Хотя в квартире было тепло, в мастерской, должно быть, было холодно, Чонин знал это по собственному опыту, и даже теперь Сынмин прятал руки в рукавах куртки. — Может, кому-то стоит- — начал Чонин, но клавиатура уже запищала, и, когда он повернулся к двери, в нее вошел Минхо. На нем были темные джинсы и синий свитер, и сложно было понять, принарядился ли он или просто пришел в том, что было на нем весь день. Он никак не отреагировал на то, как все обернулись, чтобы посмотреть на него, когда он вошел, и не снял кроссовки к шумному возмущению Хёнджина. — Привет, — сказал он. — Я ничего не пропустил, да? — Нет, не пропустил, — со вздохом ответил Чан. — И теперь, когда ты здесь, мы можем закончить с этим как можно скорее. Чонин, возьми себе еды, чтобы все остальные тоже могли. Чонин медленно кивнул и нашел себе тарелку. Даже наполняя ее едой, он наполовину обращал внимание на Минхо, который, как обычно, притащил один из стульев к диванам и сел на него. Он не присоединился к болтовне вокруг, но в этом не было ничего нового. С этого ракурса было сложно увидеть его лицо, но его плечи были- немного напряжены. Наверное, прошлой ночью Чонин слишком сильно надавил на него. Он знал, что вот так говоря о чувствах, о любви, он заставил Минхо защищаться, но он не ожидал того, как он- смутится, какой явно панической будет его реакция. Может быть, он не должен был удивляться, но так и было, когда Минхо почти сбежал из комнаты от этого разговора. Еще более удивительными оказались его слова: Того, чего я хочу, я не могу получить. Для Чонина в этом ничерта не было смысла. Он прокручивал эти слова в своей голове снова и снова с того самого момента, как услышал их, и они все равно вызывали в нем недоумение. Минхо звучал так, словно- был убежден в этом, тогда: это не было осознанием, которое только что пришло к нему, но чем-то, что он осознал как правду уже давно. Это было давнее убеждение. Что-то, о чем он думал и давно принял сам, даже не обсудив это с Чонином. Но это никогда не было так — что Минхо не мог получить Чонина. Чонин всегда был его. Он вернулся на диван со своей тарелкой еды и занял единственное свободное место, рядом с подлокотником, ближайшим к Минхо. Он не был уверен, сел ли Минхо сюда намеренно, потому что знал, что сюда сядет Чонин, или Чонин уже- придумывал то, чего нет своими мечтами. Все, что раньше казалось ему таким ясным, сегодня было немного более замутнено. Минхо не обратил на него внимания, когда он сел. Он смотрел на Чана, который поднялся на ноги — его день рождения был единственным днем, когда его можно было убедить выбрать свою еду после Чонина — и потянул Феликса за собой, и они стояли так близко, что даже полный незнакомец мог бы войти в комнату, увидеть их и понять, что между ними за отношения. Минхо нисколько не скрывал того факта, что хмурился, глядя на них, но они либо не заметили, либо выбрали игнорировать. Хёнджин тоже поднялся, жалуясь, что еда так остынет, и тогда к ним присоединились другие; Чанбин немного потеснил Чана, пытавшегося наложить на тарелку Феликса еды в ущерб своей, пока Феликс протестовал. Минхо, однако, не присоединился. Он сидел, наблюдая за разворачивавшимся хаосом, и Чонин со своего места почти видел его профиль. Чонин- смотрел на него, зная, что Минхо почувствует это. Но Минхо просто выглядел так красиво, вот так: прямая линия его носа, фома его губ. С этой стороны Чонин не видел его шрамов, и желал увидеть их. В первый раз, когда он увидел шрамы Минхо, он показался ему угрожающим, и его пятнадцатилетнее сердце заколотилось так, как он того не понимал. Теперь они были лишь частью лица Минхо, такие же любимые, как и весь он. Однажды он спросил его, юный и достаточно глупый, чтобы быть храбрым и любопытным, как Минхо получил эти шрамы. Минхо взглянул на него с таким холодом в глазах и сказал не лезть не в свое дело. Может быть, он рассказал бы Чонину теперь, если бы он спросил, но Чонин был- достаточно умен теперь, чтобы не делать этого. — Хён, — тихо сказал он. Минхо не двинулся, но Чонин почувствовал, как его внимание обратилось на Чонина больше, чем до этого. Мгновением позже он полностью повернулся к Чонину, глядя на него, не холодно, но- и не тепло. — Ты не будешь есть? — Пока нет, — ответил Минхо. Он махнул рукой туда, где все пытались друг через друга взять себе то, чего хотели. — Я подожду, пока успокоится беспорядок. Чонин кивнул. Он взял одноразовые палочки и разделил их, а потом снова взглянул на Минхо, который теперь наблюдал за ним. Для Чонина он оказался шокирующе нечитаемым в этот момент. — Хён, — снова сказал он, все еще так тихо, и Минхо издал тихий горловой звук. — Я расстроил тебя прошлой ночью. Я хотел бы извиниться, я вовсе не хотел тебя расстраивать. Минхо приподнял брови, но Чонин не мог понять, удивлен он этими словами или тем, что Чонин вообще извиняется. Или, как иногда делал Минхо, было ли это саркастическим жестом. — Ты не расстроил меня, малыш, — сказал он. Это было такой ложью, что Чонин даже не знал, с чего ему начать. — Я говорил о вещах, от которых тебе было некомфортно, — сказал он. — Я не хотел, чтобы тебе было некомфортно. Прости меня, хён. Он и правда не хотел. Он хотел надавить, но не настолько, чтобы вот так расстроить Минхо. И он не был уверен, что бы он делал, если бы Минхо продолжал чувствовать разочарование или раздражение из-за него. Если бы Минхо устал от него, так же, как всегда уставал от него в прошлом, когда Чонин был не более, чем раздражителем, который вертелся вокруг. Это было, во всех смыслах, самым большим страхом для Чонина. Минхо вздохнул. По крайней мере, этот вздох не звучал раздраженно, просто- устало, может быть, и к этому тону от Минхо Чонин привык гораздо больше. Но его лицо смягчилось, а взгляд потемнел. Знал ли Минхо, задавался вопросом Чонин, что иногда он делал это, глядя на него? — Малыш, тебе не нужно извиняться, — сказал он. — Если я выглядел так, будто мне было некомфортно, в этом не было твоей вины, хорошо? Тебе не нужно так волноваться о хёне. Как будто Чонин мог это сделать. Но вместо того, чтобы сказать Минхо, насколько это невозможно, он лишь безмолвно кивнул. Он взглянул на свою тарелку, тыча в кусочек курицы палочкой и коротко почувствовал руку в своих волосах, слегка взъерошивающую их. На мгновение он подумал, что это Чан, только вот Чан садился на диван напротив, и когда Чонин удивленно поднял взгляд, Минхо уже отстранял свою руку, не глядя на Чонина и поднимаясь на ноги. — Возьму немного еды, — сказал он, все еще не глядя на Чонина, что было неплохо, потому что Чонин понятия не имел, что сейчас было на его лице. Он был рад, что никто не обращал на него внимания, потому что он знал, что, по крайней мере, он краснел. Он позволил своей голове опуститься вниз, закрыл лицо волосами и снова склонился над тарелкой. Иногда, яростно подумал он, Минхо заставлял его чувствовать себя так, что он волновался, что просто превратится в лужицу на полу посреди гостиной, и им придется собирать его, только вот они не смогут достать его из трещин в ламинате. Все его тело — тающая, нагретая штука. Кто-то сел рядом с ним, толкая локтем в бок, почти заставляя вздрогнуть так сильно, что он чуть не уронил еду. — Хён, — пожаловался Чонин, не нуждаясь в том, чтобы посмотреть, чтобы понять, что это Чанбин, и что он сделал это специально. — Почему ты задумался, — сказал Чанбин. — Ешь свою еду- ой, — добавил он, когда Сынмин сел рядом с ним и сделал локтем что-то такое, от чего тарелка Чанбина чуть не улетела в воздух. — Смотри, что делаешь этими штуками. Сынмин закатил глаза и устроился у подлокотника, как сидел там до этого, осторожно устроив тарелку на коленях. — Я не виноват, что ты занимаешь столько места, — сказал он. — Что я должен делать, если твои бедра занимают половину дивана. — Я много трудился ради них, — сказал Чанбин. — Прояви немного уважения. Сынмин пробормотал что-то и сунул свои пальцы ног под эти самые бедра, чтобы опустить колени и поесть. Напротив Хёнджин снова сел рядом с Феликсом и, как обычно, занимался тем, что следил, чтобы у Феликса достаточно еды. Казалось, что он не доверял тому, что Чан хорошо справился, и Феликс сидел между ними, выглядя таким страдающим, каким Чонин только видел его — но он немного краснел, розово и очаровательно. Чонин хотел бы выглядеть так, когда краснел. Он всегда думал, что просто покрывается пятнами. Обычно Джисон делал то же, что и Минхо и придвигал стул, но поскольку его стул Феликс отдал Хёнджину, он не пользовался им. Вместо этого он обошел диван и сел у стены под телевизором, поставив тарелку на кофейный столик. Так он оказался ближе всего к Хёнджину, который взглянул на него и на то, как он не взял себе напиток, который они заказали к курице, и сказал: — В холодильнике с напитками есть Fanta. Он звучал очень пренебрежительно, так что Чонин не был удивлен тем, как Джисон не сразу осознал сказанное. Когда это все таки произошло, он улыбнулся так искренне и тепло, что Чонину почти стало стыдно смотреть на него. — Правда? — спросил он, поднимаясь на ноги. — Спасибо. — Это не я ее купил, — еще более пренебрежительно ответил Хёнджин. Он сказал это так, словно это было верхом тупости: ожидать, что он сходил в продуктовый ради этого. — Спасибо тогда, что сказал мне, — радостно сказал Джисон, словно этот тон его вовсе не беспокоил, и, возможно, так и было. Джисон, казалось, очень хорошо умел различать, когда Хёнджин был резким просто из вредности, а когда — потому что был в плохом настроении. Чонин иногда думал- неважно было, в чем было дело, потому что, если бы Хёнджин заговорил так с ним, он восстановился бы далеко не легко. Джисон вернулся со своей Fanta и сел обратно на пол, и когда Минхо занял свое место, они все собрались. Только тогда Чонин начал есть, присоединился к остальным, которые уже начали, чувствуя, как внутри него что-то успокаивается при виде- этого завершенного круга. Чонин, у которого был только Чан, который проводил все все время в однокомнатной квартире в одиночестве, пока Чан зарабатывал деньги, и был так благодарен сбежать из детского дома со всем его шумом, и болью, и ужасными старшими — что бы он подумал, если бы видел, какой полной сейчас была его жизнь? На самом деле, подумал он, пока Чанбин начал пререкаться с Джисоном из-за того сколько курицы каждого вида он заказал, прошлый Чонин испугался бы шума. Разговор продолжался тут и там. Чонин разговаривал с Сынмином напротив Чанбина о видеоигре, прохождение которой они смотрели у других людей, пока на другом диване Хёнджин продолжал перекладывать кусочки курицы на тарелку Феликса, пока там не оказалось больше еды, чем в начале. Он фыркнул, и переложил половину на тарелку Хёнджина, которую он чуть не уронил. — Я не могу столько съесть, Хёнджин, — сказал он. — Мне не нужно столько есть, ешь лучше ты. — Но ты все еще такой худой, — произнес Хёнджин. В его глазах все еще был этот блеск, который не нравился Чонину, и он перегнулся через Феликса, чтобы ткнуть Чана в щеку. — Ты видел, — сказал он. — Разве он не слишком худой? Чонин ожидал бы, что Чан смутится или скажет Хёнджину перестать, но он не сделал этого. Несмотря на то, что его уши снова заалели, его голос был удивительно твердым, когда он сказал: — Так и есть, я сказал ему прошлой ночью. — Я не худой, — почти что проворчал Феликс. — Я почти вернулся в норму. — М-м, — ответил Чан, его голос был таким теплым, таким мягким. — Тогда ты все еще слишком худой, — а потом он тоже подтолкнул кусочек курицы на тарелку Феликса. Чонин засмеялся при виде выражения на лице Феликса — такого усталого раздражения, которое он не привык на нем видеть. Чанбин, широко улыбаясь, склонился вперед на диване и сказал: — А, Хёнджин, разве тебе не грустно отдавать свою детку Чану? — Я никого не отдаю, — сказал Хёнджин тем особенным тоном, который он использовал с Чанбином — язвительным, но в то же время нежным. — Он все еще моя детка. У нас с Чан-хёном теперь общая опека. Чонин снова рассмеялся, как и Чан. — О, — сказал он, — вот так значит? Хёнджин открыл рот, но Феликс его опередил. Он поставил тарелку на кофейный столик, а потом взял свободную руку Хёнджина в свою, крепко сжимая ее. — Конечно, — сказал он, улыбаясь Хёнджину, мягко, со сжатыми губами. — Он не сможет так легко от меня избавиться. Хёнджин очевидно немного растаял, и это надменное выражение на его лице сменилось мягкой улыбкой. Он сжал руку Феликса в ответ и сказал: — Ах, Ликс, кто мог бы от тебя отказаться? — И кто теперь тошнотворный? — спросил Чан, но он вовсе не выглядел так, словно его от этого тошнило. Он поставил свою тарелку рядом с тарелкой Феликса, а потом обнял Феликса за плечи освободившейся рукой, обхватывая плечо ладонью. Феликс не двинулся, но обмяк в его объятиях и прижался к Чану. Глядя на них, Чонину пришлось побороть в себе желание бросить взгляд на Минхо, который молчал весь разговор. Он видел боковым зрением, как Минхо копается в своей еде, явно ест, но делает это медленно. Каково бы это было: сидеть на этом диване, чтобы Минхо вот так обнимал его вокруг плеч так легко и комфортно, по-собственнически? Он не мог смотреть на Минхо, так что смотрел в сторону и видел, как Джисон наблюдал за троицей на диване, нахмурившись. Не слабо, но достаточно недоуменно, чтобы не быть злым — и Чонин не был уверен, что Джисон способен на такое выражение лица. Чонин не знал, что приводило Джисона в такое недоумение, потому что именно он рассказал Джисону обо всем. Но он смотрел на Чана, Феликса и Хёнджина так, будто пытался- что-то понять. Потом он поднял глаза, встретился взглядом с Чонином и улыбнулся ему. Он был хорош в этом,Чонин знал. Хорош в том, чтобы скрывать эмоции. Это делало его идеальным на заданиях: его способность сливаться с толпой, превращать свое лицо в то, что он хотел, уметь выпутаться почти отовсюду. Для людей, которые знали его, от этого становилось сложно читать его. — О, погодите, — широко улыбаясь, сказал Чанбин. — Чан-хён доел, это значит, настало время для ежегодного семейного фото. Сынмин издал звук, который звучал, как бле, и Чонин услышал, как Минхо тихо вздохнул. Чанбин уже поворачивался и вставал на колени на диване, поднимая телефон и пытаясь поставить его так, чтобы поймать в кадр всех их. Они по опыту знали, что Чанбина не переубедить, и, по правде говоря, они нечасто собирались вместе вот так. Каждый год Чанбин делал фотографию всех их вместе и использовал их как фоновый экран для телефона последующие двенадцать месяцев, что было очень в его стиле. Прошло много времени с того момента, как на фотографии появлялось новое лицо. Восемь человек начинали выходить за рамки возможностей его телефона. — Йа, Ким Сынмин, не прячься, — сказал Чанбин, настраивая зум, — и Хёнджин, можешь немного склониться к Феликсу? — Может быть, мне стоит сделать фотографию за тебя, — сказал Хёнджин, склоняясь к Феликсу так сильно, что тот оказался прижат к Чану. — У меня руки длиннее. — А голова больше, ты закроешь весь кадр, — сказал Сынмин, и Чанбин расхохотался, и Феликс засмеялся тоже. Они сделали фотографию вот так, когда большинство из них улыбались. Рот Хёнджина был приоткрыт в возмущенном ответе, половина лица Сынмина была не в кадре, а Минхо приставлял к голове Чонина заячьи ушки. — Хорошо, — сказал Чанбин, устраиваясь на диване, со смехом в голосе, — теперь время подарков! — Спасибо, что напомнил, хён, — сказал Хёнджин. Чан громко простонал, но Хёнджин проигнорировал его, а потом взглянул на Чонина и сказал: — Так кто первый? — На самом деле, — сказал Джисон. — Можно я? Все уставились на него. Никто, кроме Чонина и Хёнджина не дарил Чану подарков на день рождения. Смысл, по правде говоря, никогда не был в подарках, потому что в самом начале все, что могли позволить себе Хёнджин и Чонин — это снэки из продуктового магазина, и деньги им давал Чанбин, когда понял, для чего они им. Никто из остальных не покупал ему подарки, даже Чанбин, потому что дело было не в том, чтобы отпраздновать день рождения Чана, а в том, чтобы заставить его сесть и побыть центром внимания так, как он того ненавидел. Джисона не смутила тишина, он потянулся под кофейный столик и, словно из ниоткуда, достал завернутую коробку, которую, по-видимости, положил туда раньше. Он широко улыбнулся при виде всех удивленных лиц и сказал: — Чан-хён, с днем рождения! Чан опомнился первым. — Вау, — произнес он, и звуча, и выглядя совершенно тронутым, когда Джисон передал коробку Хёнджину, который принял ее так, словно думал, будто она взорвется, а потом передал ее Чану. — Джисон, вау, тебе не обязательно было делать это? — Я знаю, — весело сказал Джисон. — Просто я увидел это и подумал, что тебе идеально подойдет, так что решил купить. — Спасибо тебе, Джисон, — ответил Чан. Он осторожно открыл коробку, разворачивая бумагу так, словно думал, что ее можно спасти, и да- Чонин понимал это, если задуматься об этом, но когда он наконец снял бумагу, то в его руках оказалась простая картонная коробка, снаружи которой ничего не говорило о том, что лежит внутри. Феликс забрал у него бумагу и смял ее в руках. — Открой, хён, — сказал он. Чан так и сделал, хотя для этого ему потребовалось подковырнуть коробку, и Минхо пришлось принести ножницы с кухни, чтобы он смог разрезать скотч. Когда коробка наконец оказалась открыта, Чан залез внутрь и достал огромную темно-синюю кружку с надписью, которую Чонин не мог разглядеть с того расстояния и угла, под которым сидел. Феликс мог; он фыркнул от смеха, а потом изо всех сил постарался скрыть это. Хёнджин, сидевший рядом с ним, поднял руку и закрыл лицо. Чан, слегка опасным голосом, произнес: — Джисон. — Что, — очень невинно сказал Джисон. — Разве тебе не нравится, хён? — Джисон, — сказал Чан. — Хён, поделись с классом, — попросил Чанбин. Чан поднял кружку, поворачивая ее так, чтобы все они смогли увидеть надпись, сделанную игривым белым шрифтом и значившую “ЛУЧШИЙ ПАПА В МИРЕ”. Чонин расхохотался, как и Чанбин, никто из них не мог сдержаться, несмотря на совершенно усталое выражение на лице Чана — оно заставило Чонина рассмеяться еще сильнее от того, как выглядел Чан, демонстрируя всем им эту кружку. Со стороны он услышал мягкий смех Минхо, и едва остановил себя от того, чтобы резко повернуть голову, чтобы посмотреть. Но Минхо смеялся, так громко, как только мог смеяться перед другими людьми, удивительно мило для кого-то такого- угрожающего, такого сильного. — Я подумал, тебе понравится, — надул губы Джисон, отчего Чанбин почти взвыл от смеха. Рядом с ним Сынмин улыбался с полным ртом курицы. Чан вздохнул, так тяжело и устало, словно на его плечах лежал вес целого мира, что Феликс, отчаянно пытавшийся перестать смеяться над ним, наконец сдался. Он расхохотался по-настоящему и, когда Чан взглянул на него взглядом, полным чувства предательства, спрятал лицо в его плече и заглушил свое хихиканье. Хёнджин поднялся без единого слова, обошел диван и исчез в коридоре. Джисон смотрел за ним, но не был удивлен тому, что Хёнджин не присоединился к шутке, а потом его внимание обратилось на Чана, который сказал: — Спасибо, Джисон, — поставил кружку обратно в коробку, а потом убирая ее обратно под кофейный столик. — Хён, — сказал Джисон. — Если не нравится, можешь просто сказать. — Ты знаешь, что мне не нравится, — устало сказал Чан. — Мне нравится, — встрял Чанбин, переваливаясь через него, чтобы попросить дать ему пять. Джисон просиял и хлопнул по его руке. — Отличный выбор, Джисон. — Окей, — раздался голос Хёнджина из коридора. — Я выношу подарок для Чан-хёна, приготовьтесь. Чонину нужно было это предупреждение. Когда Хёнджин вышел, он держал перед собой холст, удивительно огромный, с лицом Чонина на нем. Это выглядело- удивительно хорошо, что было вовсе не шокирующе, потому что это нарисовал Хёнджин, и, более того, он провел долгое время, работая над этим, и делая ее такой хорошей, как только мог. Картина была сделана акрилом, и Чонин знал это только потому что Хёнджин рассказал ему; портрет был стилизованным, некоторые линии его лица были размыты, а цвета были яркими. Он выглядел великолепно. Чонину хотелось бы только чтобы это было не его лицо. Хёнджин торжественно внес его в комнату. Чанбин снова начал смеяться, хотя Чонин не был уверен, было ли это из-за того, кто был на картине, или из-за того, как вел себя Хёнджин; в любом случае, Чонин с силой ударил его по бедру. Это было словно ударить по камню. Чан, и это было видно на его лице, был в восторге. — Хёнджин! — воскликнул он, поднимаясь на ноги и забирая картину, чтобы взглянуть на нее поближе. — О, это невероятно, ты правда это нарисовал? — Да, — ответил Хёнджин. Он нагло улыбался Чонину, но в его голосе, когда он принимал комплимент своему искусству, не звучало ничего подобного. Он никогда не звучал нагло, когда принимал комплименты тому, что создал своими руками. — Это заняло целую вечность, хён, тебе нравится? — Очень нравится, — ответил Чан, так искренне, что Чонину стало почти стыдно за свою ненависть к картине, такую сильную, что он почти хотел поджечь ее. — Это такой чудесный подарок. — Ах, да, — сказал Минхо, достаточно громко, чтобы все услышали, и в голосе его звенел смех. — Лучший подарок, какой только можно получить, лицо малыша. Чонин простонал и спрятал лицо в руках, уверенный, что краснеет до самых корней волос. Это было не только из-за смущения, но и — для него было особенной радостью, когда Минхо поддразнивал его вот так, не зло, но игриво. Слышать этот тон голоса от Минхо, направленный на него, и эта особенная близость от того, что его дразнит человек, который знает его достаточно, чтобы ему ничего за это не было. — Спасибо тебе, Хёнджин, — сказал Чан, когда Хёнджин снова занял свое место, теперь немного ближе к Феликсу. — Это правда так прекрасно. Мне нужна рамка для нее. Минхо склонился поближе к Чонину и подтолкнул его локтем. — Лицо малыша в рамке, — низко сказал он, только для Чонина. Чонин прожег его взглядом между пальцев, но внутри него не было ничего, кроме- облегчения, слабо бурлящего удовольствия. Минхо не злился на него, его правда не расстроило то, что произошло вчера — или, если он был расстроен, то быстро обо всем забыл и теперь все было нормально. Даже лучше, теперь, среди всех их, он смеялся и улыбался, слушая шутки и игривые пререкания. Может быть, думал Чонин, подтолкнуть было правильной идеей. Чан сел и поставил картину в ноги. Он улыбнулся Чонину, который теперь стал прожигать взглядом его. — Не волнуйся, — сказал он. — Я повешу ее в своей комнате, так тебе не придется смотреть на нее. Феликс издал на это маленький задушенный звук, и когда все посмотрели на него, он сказал, тоже краснея, но улыбаясь: — Я не уверен в этой идее, хён,. Может быть, я не хочу видеть лицо Чонина, когда мы- ну ты знаешь- — Хорошо, — торопливо сказал Чан, когда Чанбин и Хёнджин взвыли от смеха, а Джисон перегнулся через кофейный столик от того, как сильно хохотал. Чонину же хотелось, чтобы земля под ним разверзлась и поглотила его целиком. Он не хотел чтобы что-то, даже похожее на его лицо видело подобные вещи. — Тогда я найду ему место. Понадобилось какое-то время, чтобы смех затих, и пока это происходило, Чонин ушел, чтобы принести свой подарок из спальни. Он уже немного сомневался насчет него, перед гораздо более сложным подарком Хёнджина, и он знал, что по большей части Хёнджин сделал это, чтобы смутить его. Чонин предполагал, что он нарисует их обоих, как на фотографии, которая стояла на столе Чана. Чонин в таком случае не был бы настолько против. Унизительным это делало то, что на ней было только лицо Чонина. Его собственный подарок в сравнении казался каким-то жалким. Но он вел войну на истощение против Чана и у него был собственный план по тому, как подарить ему подарки, и этот план нужно было довести до конца. Так что он отыскал свой в спешке завернутый пакет и принес его в гостиную, где Чанбин разливался в похвалах искусству Хёнджина. — Мастер, — говорил он, — своего искусства! Талант среди нас. Ты знаешь, Хёнджин, это все благодаря мне, это я водил тебя в музеи. Боже, Чонин помнил это. Часы, проведенные в этих местах, куда Чонин тащился за компанию, потому что нуждался в умственном обогащении. Он не был уверен в том, что оказался обогащен — большую часть этих походов он провел, чертовски скучая, пока Хёнджин молча стоял у одной картины и переходил к другой. Чонин предпочитал посмотреть и идти дальше, но Хёнджин стоял по несколько минут. В первый раз Чонин предположил, что Хёнджин читает табличку на стене, но это оказалось не так. Он просто смотрел на картину с таким выражением в глазах, какого они еще не видели. С чем-то вроде- восхищения. Он выбирал картины, на которые смотрел, случайно, по какому-то критерию, который знал только он сам. Его нельзя было торопить, и Чанбин не позволил Чонину даже попытаться, неважно как ему было скучно. И после, когда они пили виноградную газировку в кафе музея, Хёнджин спросил, так тихо, как он всегда говорил на публике тогда, можно мне попробовать это? — Чан-хён покупает мне все принадлежности, — спорил Хёнджин теперь. — Хватит ругаться, — сказал Чонин. Он бросил пакет на колени Чана и сказал: — Вот. С днем рождения, хён. Чан открыл пакет, все еще улыбаясь ему. В подарке не было ничего особенного, всего лишь алая футболка, которую Чонин нашел, когда ходил на шоппинг с Хёнджином и Феликсом, и синие джинсы, купленные еще до того. Но в этом и не должно было быть чего-то необычного: смысл подарка Чонина каждый год был не в том, чтобы быть особенным, а в том, чтобы добавить цвета в гардероб Чана. — Лучше бы тебе носить все это, хён, — сказал он, как всегда. — Конечно буду, Чонин, — ответил Чан, как всегда, хотя он едва ли когда-то делал это. Одежда присоединилась к кружке на столе. Чонин подозревал, что кружка будет использоваться чаще, чем вещи, но в этом не было ничего плохого, потому что кружка была и вправду очень смешной. Мгновение спустя Феликс сказал: — О, теперь мы можем разрезать торт! Чонин, можешь выключить свет, когда я зажгу свечи? — Погодите, что? — спросил Чан, но Чонин, уже предвкушая выражение на его лице, побежал к выключателям у двери, мягко покачиваясь на ногах взад-вперед, пока Феликс пошел на кухню, где стоял торт. Он зажег свечи спичками из найденной в каком-то из ящиков коробки, и Чонин погасил свет. Никто из них не планировал петь, но Чанбин взял на себя то, чтобы начать, и мгновением спустя к нему присоединился Джисон, и оба они начали соревнование по тому, кто сможет спеть громче и глупее. Феликс широко улыбался, когда осторожно принес торт туда, где сидел Чан — он выглядел так, будто хотел бы быть в ужасе от всего этого, но был слишком очарован улыбкой Феликса, чтобы позволить этому проявиться на своем лице. Чан поднялся наверх, когда они пекли, и явно чувствовал что-то насчет того, что Феликс испек целый торт для него. Отчасти поэтому Чонин был рад помочь ему с этим. Не только потому что ожидал стыда, но и потому что это добавляло что-то к этому дню, к вечеринке, которую они с Хёнджином изобрели вместе. Они смотрели дораму по телевизору, когда Хёнджин заговорил об этом: тихо спросил когда у тебя день рождения? после того, как персонаж на экране задул свечи на торте. Я не помню, сказал тогда Чонин. Где-то в феврале. А твой? Хёнджин покачал головой. Он совершенно не помнил, поэтому выбрал день поздней весной, когда Чанбин отвел его в ботанический сад. Когда они спросили у Чана, когда его день рождения, радость, когда они узнали, что он помнил точную дату, и что она была через несколько дней, и зажгла одно из этих маленьких празднований: Хёнджин и Чонин подарили ему снэки, купленные на десять тысяч вон, и настояли на том, что это была вечеринка для него. Чанбин, более чем тронутый всем этим, настоял на том, присоединился к ним в следующем году. Чонин- любил его. Искренне и по-настоящему, как своего старшего брата. Отсюда все и шло, все эти годы назад. Это было, правда, ничем иным, как их любовью к Чану. — Вот так, хён, — сказал Феликс протягивая торт Чану и выглядя так, словно тоже хочет рассмеяться, когда Джисон протянул особенно высокую ноту в конце песни. — Загадай желание. Чан посмотрел на него, долгие несколько секунд просто- наблюдая за ним с небольшой улыбкой на лице. Он выглядел таким счастливым; он выглядел влюбленным, и сердце Чонина полнилось, когда он видел это на его лице. Он сделал бы что угодно ради Чана, и он был так отчаянно счастлив, что у него все получилось. Что он получил это, то, чего он хотел. Наконец, Чан склонился вперед и задул свечи. На этот раз, Чонин присоединился к поздравлениям. —— Рюкзак, который Минхо купил ему взамен того, который он порвал, был заметно лучше того, что был у него изначально. Он был крепким и качественным, светло-серого цвета; Феликс выбрал его из вариантов, которые показал ему Хёнджин. Он понятия не имел, какого он был бренда и сколько стоил — он лишь выбрал картинку из нескольких, и Хёнджин передал его выбор Минхо. Теперь он лежал открытым на постели Хёнджина, пока тот складывал туда некоторые из вещей, что Феликс приобрел за месяц или около того, что жил здесь. По большей части это была одежда и вещи, которые Феликс мог использовать в первые несколько дней, пока они не перенесли остальное: его белье, несколько пар носков, пижамные штаны, принадлежавшие Хёнджину, но фактически перешедшие к Феликсу. Он протянул Хёнджину свои джинсы и смотрел, как его быстрые руки свернули их и положили в рюкзак. Здесь разворачивалась игра в тетрис, Феликс знал, и Хёнджин, судя по всему, был в ней экспертом. — Так хорошо, — сказал Хёнджин, каким-то образом вмещая в сумку еще одну футболку. — Ты видел его лицо? Он так счастлив, что ты переезжаешь к нему. Феликс молчал, наблюдая за его работой. Он видел, как улыбка солнцем осветила лицо Чана, когда после того, как вечеринка закончилась, Хёнджин подошел к нему и спросил, Так значит Ликс теперь будет оставаться с тобой, так?. Чан явно пытался скрыть свое счастье от этой идеи и просто сказал, что будет рад Феликсу, если он того хочет. Феликс мог бы сказать ему, что было бессмысленно обращать на это внимание. Последние недели научили его тому, что чего бы Хёнджин ни захотел, он это получит. Но Феликс и так хотел этого, хотел иметь возможность вернуться в комнату Чана и чувствовать себя, может быть, комфортно в ней, более комфортно, чем той ночью, прежде чем они стали целоваться. Дело было не в том, что ему не нравилось делить комнату с Хёнджином, вовсе нет, но ему намного сильнее хотелось еще поспать в объятиях Чана. Ему так хорошо спалось. — Ага, — медленно произнес он. — Кажется немного нереально. Я просто рад, что все- так добры к этому. По большей части. Хёнджин сделал быстрое пренебрежительное движение. — Не волнуйся о Минхо-хёне, он привыкнет, — и звучал он так уверенно, так легко, что Феликс немного расслабился от его заверения. Минхо все еще был для него неизвестной переменной, и Феликсу казалось, что если он попытается понравиться Минхо, то эффект будет противоположным. Лучше позволить пыли усесться самой, понял он. Хёнджин схватил рюкзак за ручки и встряхнул, получше устраивая вещи внизу, прежде чем торопливо сказал: — Знаешь, Джисон пришел сюда и вел себя странно, когда узнал. Но на вечеринке он был нормальным, так что, думаю, он смирился. Феликс немного склонил голову набок, хотя Хёнджин не смотрел на него. — Правда? Хёнджин кивнул, перебирая что-то в сумке. — Думаю, он решил, что я буду злиться или что-то вроде того, — сказал он. — Потому что ты будешь проводить со мной меньше времени, — Феликс подумал, что в этом был смысл, но Хёнджин вздохнул так, будто это предположение было для него тяжелой ношей. — Он и правда идиот. Теперь Феликс широко улыбнулся. — Потому что не то чтобы ты супер сильно лип ко мне все это время, или что-то такое, — сказал он с явной насмешкой в голосе. — Как это может быть бессмысленно, ты же расстроишься, потеряв своего маленького ангела. — Ничерта я не теряю, — сказал Хёнджин, бросая на него короткий взгляд. — Ты будешь обниматься со мной перед сном. — Договорились, — улыбка Феликса стала только шире. Хёнджин покачал головой в любящем раздражении. — Ах, Ликс, вы двое будете так счастливы вместе, — сказал он. Он закончил укладывать последние вещи и застегнул рюкзак. Это была его идея, перенести часть вещей Феликса, просто чтобы ему не приходилось постоянно приходить в его спальню каждое утро и вечер. Чан сказал что-то о том, чтобы перенести вещи Феликса и из его уборной, но единственное, что было там у Феликса — это зубная щетка и одноразовая бритва, которую Феликс использовал всего пару раз в неделю, так что на это не потребуется много времени. Хёнджин протянул ему толстовку, которая оказалась слишком большой, чтобы положить ее в сумку, и добавил: — Я понимаю Чан-хёна, но правда не знаю, почему ты был так против этого. Это же отлично. Феликс держал толстовку в руках, чувствовал ее слегка шершавый материал. Слова что-то пошевелили в его голове, внезапную мысль о том, что- он мог бы рассказать Хёнджину. Все было бы в порядке, если бы он доверил Хёнджину эту правду, потому что Хёнджин доверил ему в ответ свою. Хёнджин сел с ним в этой комнате и рассказал Феликсу все, все, что было важно. И Феликс чувствовал, что был обязан отдать Хёнджину часть этого доверия, часть этой правды назад. Все в порядке, сказал он себе. Это Хёнджин. Ему не пришлось говорить это Сынмину, не таким множеством слов; Сынмин знал это сразу, и Феликсу осталось лишь подтвердить это. Это оказалось куда сложнее, чем он ожидал — открыть рот и сказать это вслух, зная, что не сможет забрать слова назад. — Потому что я сын Мэгпай. Хёнджин, пытавшийся засунуть последнюю пару носков в передний карман рюкзака, фыркнул. — Это плохая шутка, — сказал он. Феликс молчал, не знал, что сказать, не был уверен, сможет ли найти слова, чтобы доказать, что это не шутка. Мгновение спустя, Хёнджин поднял на него взгляд, и Феликс видел это — как Хёнджин разглядывал его мрачное выражение лица, его напуганные глаза. То, как Феликс совершенно не улыбался. Он видел, как улыбка Хёнджина застывает на его лице, а потом, долгий миг спустя, медленно пропадает, оставляя позади что-то шокированное. — О боже, — почти ахнул он. — Ты серьезно. — Да, — тихо ответил Феликс. Он был серьезен. Хёнджин опустился на край кровати, все еще держа в руках свернутые носки, и глядя на Феликса с пораженным выражением лица. Феликс держался неподвижно, пытался не слишком вчитываться в его реакцию. Он не мог позволить себе плакать в этом разговоре, Хёнджин не делал этого, когда рассказывал Феликсу о своем прошлом. — Феликс, — в конце концов проговорил Хёнджин. — Почему? Этот вопрос мог бы быть смешным, если бы вся ситуация не была такой отчаянно невеселой. — Я это не выбирал, — сказал он. — Не- — Хёнджин бросил носки на кровать и потер лицо рукой. Он, казалось, с трудом пытался осознать это, и Феликс понимал это. Иногда это шокировало и его, думать — я сын Мэгпай. До того, как он убежал, это всегда вызывало в нем тревогу, потому что думать о том значило вспоминать все, в чем его жизнь не принадлежала ему, и все, в чем он мог оказаться разочарованием. В последнее время эта мысль просто приносила недоумение. Он чувствовал, словно напоминал себе что-то, что просто не было правдой. — Чан-хён знает? — потребовал Хёнджин, все еще низко и шипя и бросая взгляды на дверь, словно боялся, что кто-то может их подслушивать. Феликс поколебался, неуверенный, хотел ли говорить это, раскрывать Сынмина так. Сынмин так хорошо относился к нему все то время, что он провел здесь, не просто храня его секрет, но помогая ему и в другом. Стал еще одним другом Феликсу, и Феликс не думал, что может такое иметь. Он не хотел, чтобы у Сынмина были проблемы. Но он не хотел и лгать, в этом разговоре, только не Хёнджину, и поэтому он сказал: — Сынмин знает. — Сынмин- — Хёнджин выглядел так, словно его по новой шокировало и это. — Вау. Окей. Сынмин знает. Но Чан-хён не знает? — Феликс покачал головой. — Блять. Феликс. Ты должен ему рассказать. — Я не могу, — тихо проговорил Феликс. Он знал, что не может. Пока не может. Он знал, потому что слышал, с каким презрением Чан произносит имя Мэгпай, и знал, что если он откроется Чану, он не отреагирует так же, как Хёнджин. — Ты должен, — повторил Хёнджин. Он снова выпрямился и потянулся, чтобы взять Феликса за руку, но Феликс, впервые, уклонился. — Вот, — сказал Хёнджин, пытаясь еще раз. — Послушай, я пойду с тобой- — Не сегодня, — сказал Феликс, отходя назад и глядя на него с мольбой в глазах. — Я не могу сделать это сегодня, Хёнджин, у него день рождения. — Ты не можешь, потому что у него день рождения? — голос Хёнджина был задушенным, а слова — почти неразборчивыми из-за того, как он выдавливал их из себя. — Феликс, смысл не в этом, совершенно не в этом. — Я боюсь, что он возненавидит меня, — ответил Феликс, потому что вот в этом был смысл. Это всегда было главным для него. В самом начале он просто не хотел сорвать задание, заставить их отменить его, как только они узнают, но позже- позже ему просто стало страшно. Он боялся, что Чан возненавидит его, будет смотреть на него этим ледяным, ужасным взглядом, какой Феликс так часто видел на лице отца. Даже до прошлой ночи Феликс знал, в глубине души, насколько это его разрушит — столкнуться с ненавистью Чана. — Я боюсь, что он выгонит меня. Хёнджин снова потер лицо руками, куда сильнее, чем до этого. — Ах, ангел, — сказал он. — Он- Он замолк, резко себя обрывая. На мгновение выражение его лица не изменилось, но ему и не нужно было, потому что Феликс прочитал это молчание так, как было нужно: Хёнджин хотел уверить его, что все было не так, но потом осознал- что так и могло быть. Так, наверняка, и случилось бы. Хёнджин не мог ничего пообещать ему, только не в этом. Губы Хёнджин на мгновение изогнулись; он смотрел через плечо Феликса на пустую стену расфокусированным взглядом. Потом он взглянул на Феликса, не так твердо, как когда он просил Феликса рассказать Чану. — Он заслуживает знать. — Я знаю, — прошептал Феликс. Он знал, он знал, как ужасно было прятать это от Чана. Они смотрели друг на друга, и тишина растягивалась между ними — Хёнджин так же не мог найти слов как и Феликс, потому что видел на его лице, что он не расскажет Чану сегодня, только не так, как Хёнджин того хотел. — Я расскажу ему после задания? — в конце концов сказал Феликс. — Чтобы он- чтобы он знал, что я- что я предан ему. Только ему. Неважно, откуда я пришел, я теперь его. Хёнджин смотрел на него в упор, впитывая его слова. Феликс был совершенно искренен в них: теперь он принадлежал Чану. Может быть, он принадлежал ему с того самого момента, как вошел в его офис, увидел его сидящим за столом. Он никогда не принадлежал своему отцу, никогда — так, как отец этого хотел, но он принадлежал Чану, и это было все, что важно. Хёнджин вздохнул и с осторожностью подошел к нему, словно боялся, что Феликс продолжит отшатываться от него. Но Феликс позволил ему подойти, стоя неподвижно, когда Хёнджин положил руку ему на плечо, а потом склонился вперед и прижался, сухими, мягкими и теплыми губами ко лбу Феликса. — Ликс, — произнес он. — Мне так жаль. Феликс потянул за рукав Хёнджина кончиками пальцев. — Ты ведь не расскажешь ему, да? — спросил он. — Только не до задания? Пожалуйста, не говори ему, Хёнджин. Хёнджин покачал головой, и облегчение, заполнившее Феликса при этом, почти заставило его упасть на колени. — Нет, — сказал он. Он не выглядел так, будто был счастлив этому, но Феликс знал, что Хёнджин- не солжет ему, только не об этом. — Я не расскажу ему, Феликс. Я оставлю это тебе. Путь в комнату Чана с рюкзаком и толстовкой в руках казался- размытым, нереальным, словно он был в каком-то трансе. Это не было похоже на возбуждение, нисколько не так приятно — он чувствовал себя почти полностью оторванным. Он рассказал Хёнджину, и мир не упал вокруг него. Он рассказал Хёнджину, и Хёнджин не злился и даже не был расстроен, лишь взволнован и полон недоумения. Он рассказал Хёнджину, и это совершенно не казалось реальным. Он постучал в дверь и подождал мгновение, прежде чем она открылась, и за ней оказался Чан, на чьем лице расцвела улыбка при виде Феликса. — Тебе не нужно стучать, — сказал он. — Заходи, давай мне рюкзак, можешь разобрать его завтра. Феликс позволил забрать у себя рюкзак и проплыл в комнату, позволяя двери закрыться за ним с тихим щелчком. Чан положил сумку на ящики, а потом повернулся и положил руку на изгиб Феликсовой челюсти. Феликс так потерялся, что до того самого момента, как почувствовал жар губ Чана на своих, не осознал, что его крепко и настойчиво целуют. Он вернулся во время и реальность с таким ударом, что это оказалось почти болезненно. Теперь он так полностью вернулся в свое тело, почувствовал, как кровь бежит по венам, как кончики пальцев на руках и ногах покалывает, как его губы двигаются и как он прижимается к Чану с крошечным беспомощным звуком. Другая рука Чана обхватила его за талию, крепко держа его на месте. Как мог он быть сыном Мэгпай, вот так? Это было невозможно. Он совершенно не был этим человеком. Он был Феликсом, который принадлежал Чану. Вот и все: он просто принадлежал Чану.