the blood on your lies

Склад Хёнджэ располагался на севере города, запрятанный в незаметный уголок промышленной зоны, где въезжающие и выезжающие фургоны и грузовики не вызвали бы слишком большого подозрения. Насколько было известно Чанбину, у Хёнджэ был и легальный бизнес: он привозил алкоголь из Японии и Китая и продавал его барам, но они предпочитали закупать его в другом месте; Чан не хотел смешивать дела клуба и их более неприятные дела. Когда они с Минхо приехали, Хёнджэ ждал их у дверей, прикрывая глаза от утреннего солнечного света рукой. — Вы опоздали, — выкрикнул он, когда Чанбин вылез из пассажирского сиденья. — Нет, не опоздали, — ответил Чанбин. Он дождался, пока Минхо тоже вышел и запер двери, а потом подошел ко входу в ангар, чтобы Хёнджэ похлопал его по плечу. Он не сделал этого с Минхо, просто коротко, но дружелюбно кивнув ему. Никому никогда не приходилось говорить Хёнджэ не касаться Минхо. На людях Минхо носил свое личное пространство, словно железный щит. — Ну, как скажешь, — сказал Хёнджэ. Чанбин так и сказал, потому что они приехали на пять минут раньше, но Хёнджэ просто улыбался ему, жестом приглашая их войти внутрь. В ангаре, скрывшем их от удивительно теплого солнечного света, было прохладно; воздух был более свежим. Ангар, по большей части, был огромным квадратным зданием с несколькими служебными входами для фургонов и грузовиков, но окон не было. Половину места занимали тяжелые паллеты, несколько мужчин упаковывали бутылки в коробки; звон стекла заполнял воздух. У одной из служебных дверей стояли два грузовика, куда и складывали коробки, наверняка для доставки в город. Хёнджэ провел их мимо этой суеты к металлической лестнице на второй этаж, который был просто небольшой платформой, с которой открывался вид на весь склад. Здесь была комната отдыха для персонала и офис администратора, но Хёнджэ повел их в свой офис — комнату, находившуюся дальше всего от лестницы на первый этаж. Чанбин был здесь уже несколько раз: впервые, когда они договаривались с Хёнджэ насчет контракта о поставках оружия, и довольно часто в последние годы, чтобы оставлять заказы и забирать поставки. Минхо приходил сюда реже; обычно его сопровождал Джисон, потому что он каким-то образом разбирался в оружии — наверняка благодаря просмотренным им документалкам, но этим утром он был занят тренировками с Чонином, и, потому что он знал, как справляться с целями больше и заметно сильнее, его освободили на это утро. В офисе Хёнджэ тоже не было окон, что значило, что это место должно было выглядеть, как подземелье: с металлической стеной с одной стороны и обыкновенным верхним светом — но вместо этого офис был обставлен и украшен так, словно не находился на складе торговца оружием. Чанбин не знал, кто занимался обстановкой, потому что это точно был не Хёнджэ, но не спрашивал. Он пытался не узнавать ничего личного о их поставщиках. Перед столом были два кресла, довольно стильные: из светлого дерева с темной обивкой. Чанбин занял одно из них, доставая телефон из кармана и кладя его на стол Хёнджэ, как делал всегда, когда был вдали от Чана и хотел знать, если что-то случится. Минхо не сел. Он встал за вторым креслом, сложив руки на груди; Хёнджэ обогнул стол и сел за него. Он смотрел на них, все еще улыбаясь, тепло и дружелюбно. Улыбка была непритворной; он был хорошим парнем, и у них, насколько это можно было сказать, были хорошие рабочие отношения. — Немного времени прошло с нашей прошлой встречи, — сказал он. — Вы сломали последние игрушки, что я вам продал? — Нет, — ответил Чанбин. Последними игрушками были пистолет для Минхо, тяжелый и опасный, который он хранил где-то в своей комнате, и помповое ружье, которое Чанбину даже не довелось попробовать, потому что как только ружье оказалось у них, Джисон забрал его в поездку в лес за город и целый день занимался там каким-то дерьмом, вроде стрельбы по банкам. — Нам нужно кое-что новое. Кое-что необычное для нас. Хёнджэ поднял бровь, но уже доставал листок бумаги и ручку из стакана на столе. В таких делах Хёнджэ обычно вел записи от руки в каком-то известном только ему одному коде. — Насколько необычное? — спросил он, занося ручку над бумагой. — Если вы здесь по поводу ракетницы, то мне нужно будет заказать новую. — У тебя есть ракетная установка? — спросил Чанбин, неуверенный завораживает ли его эта идея или приводит в ужас. — Ну, больше нет, — ответил Хёнджэ. Точно приводит в ужас, решил Чанбин, но спрашивать, кому он ее продал, было бессмысленно, потому что Хёнджэ не ответил бы им. По крайней мере, он мог быть спокоен, потому что продана она была точно не Ли Джериму. Они еще не успели нажить себе достаточно врагов, чтобы волноваться о ком-либо еще. — Мы здесь не за ракетницей, — сказал Чанбин. Хёнджэ пробормотал что-то вроде я так и думал. — Нам нужны четыре штурмовые винтовки. Предпочтительно M16, если сможешь достать, но мы возьмем и что-то полегче, если не сможешь. Патроны для каждой, так много, как только удастся. Новый Remington 700, любая модель, и глушитель к нему. Хёнджэ торопливо записывал, но вторая его бровь медленно присоединялась ко второй, поднимаясь к самой линии роста волос, и когда Чанбин договорил, Хёнджэ поднял голову, взглянул на него и сказал: — Не ракетная установка, но и это не шутки. Чанбин пожал плечами. Хёнджэ знал, что он не станет объясняться, поэтому бессмысленно было пытаться выудить из него информацию. Достаточно, что Хёнджэ знал, лишь взглянув на их заказы, что, что бы они ни задумали, им нужно что-то намного более сильное и нелицеприятное, чем то, что он поставлял им раньше. Их дробовики и снайперская винтовка Джисона были именно тем, чем он их и называл: игрушками, вещами для развлечения. Джисон ясно дал это понять, когда они заказывали их, смеясь над тем, что скоро они получат новый подарок за счет Чана. Но четыре одинаковых штурмовых винтовки? Хёнджэ был не идиотом. — Ты сможешь все это достать? — холодно, холоднее обычного, спросил Минхо, словно ему не нравилось заметное любопытство Хёнджэ. — О, конечно, — ответил Хёнджэ, словно даже не слыша твердости голоса Минхо — хотя, конечно, услышал. Чанбин полагал, что Хёнджэ на этой работе встречал самых разных опасных людей, хотя иногда и было сложно представить кого-то более опасного, чем злой Минхо. — Сами понимаете, в запасе у меня их немного, но я смогу достать их для вас. — Сколько времени это займет? — спросил Чанбин. Сынмин почти закончил готовить фургон по собственным чертежам, и чем быстрее им удастся достать оружие, тем лучше. Не только Чонину придется тренироваться использовать их. Чанбин ни разу к подобному не притрагивался, а Минхо, судя по всему, использовал такую винтовку на задании до того, как присоединился к ним. Он, казалось, не был заинтересован в том, чтобы поделиться с ними навыками. — Недели три, — сказал Хёнджэ. Боковым зрением Чанбин увидел, как Минхо поерзал, явно недовольный ответом. — Прости, это лучшее, что я могу сделать. Такие винтовки повсюду, но нужно время, чтобы четыре из них случайно выпали из грузовика с оружием, если вы понимаете, о чем я. И они немного более… подозрительные, чем мои обычные закупки. — Ты только что сказал мне, что достал для кого-то ракетную пушку, — немного смешливо сказал Чанбин. — Я не привозил ее в город, — поспорил Хёнджэ. — Она осталась на побережье, где и должна быть. Три недели — это лучшее, что я могу, Чанбин, прости, но только так. Чанбин кивнул. Он не был недоволен ответом, как Минхо; он и ожидал, что понадобится время. Правда, стоило бы сделать этот заказ раньше, потому что они знали, что им понадобится подобное оружие, но теперь, когда к ним присоединился Чонин, им все равно нужна была еще одна. — И сколько ты сдерешь с нас за это? — спросил он. Хёнджэ широко улыбнулся. — Какой чудесный вопрос, — сказал он. — Насчет оружия, думаю, вы удивитесь. Как я и сказал, их не особо трудно найти, в каждой армии в мире их используют. Но боеприпасы, смотря сколько их вы хотите, могут сильно увеличить ваш счет. Я думал, у вас уже есть винтовка, любимая игрушка Джисона. — Нужна еще одна, — монотонно произнес Чанбин. Они не собирались брать детку Джисона на это задание, потому что из винтовки планировалось выстрелить всего раз и оставить позади. Если удастся забрать ее в другой день, они попытаются, но ее наверняка найдет полиция. Джисон не взял бы свою винтовку на такое задание. — Ну, та винтовка, которую вы хотите, не особенно дорогая, и глушитель тоже. Думаю вас это порадует, — сказал Хёнджэ. Минхо склонился вперед. — Сколько? — спросил он. — Двадцать пять миллионов, — слабо улыбаясь, сказал Хёнджэ. — Десять, — без всякой улыбки произнес Минхо, и теперь улыбаться прекратил и Хёнджэ. — Ну ладно тебе, — сказал он. — И кто тут с кого пытается содрать? Я вылечу из этого бизнеса с такими ценами. — Восемь, — пусто произнес Минхо. Хёнджэ умоляюще посмотрел на Чанбина. Тот широко улыбнулся ему и сказал: — Разве ты не дашь нам какую-нибудь скидку? Своим старым покупателям? Хёнджэ поджал губы. Это было притворством, Чанбин знал. Цена, которую он назвал в начале, была слишком высокой, даже для того, как сложно, по его словам, было ввезти оружие в страну. Он ожидал, что они станут торговаться, и знал, что Чанбин был здесь хорошим копом — с которым он мог договориться. Минхо, скорее всего, просто продолжал бы снижать цену. Телефон Чанбина завибрировал на столе, экран загорелся уведомлением. Когда он бросил на него взгляд, что сообщение оказалось от Сынмина: он просил его купить что-то по пути домой и оставить это в мастерской, потому что он ушел спать. Чанбин сдержал улыбку и поднял телефон, чтобы разблокировать его и написать Сынмину, что ложиться спать в четыре часа дня было плохой идеей. Но на его телефон взглянул и Хёнджэ, немного нахмурившись. — Чего? — спросил Чанбин. — Ничего, просто- — Хёнджэ указал на его телефон. — Можно еще раз взглянуть на твой экран блокировки? Чанбин моргнул, но сделал, как его просили, протягивая Хёнджэ телефон с открытым экраном блокировки. На нем стояла фотография, которую он сделал на дне рождения Чана: вся их команда была втиснута в кадр. Хёнджэ посмотрел на него, а потом — на Чанбина, и сказал: — Не знал, что вы работаете с Ёнбоком. Его голос звучал немного- странно, недоуменно и, может быть, немного осторожно. Его взгляд тоже был неуверенным; он бегал глазами между Чанбином и его телефоном. Чанбину не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что Минхо рядом с ним застыл. Чанбин, попытавшись успокоить свой голос, и спросил: — С Ёнбоком? Хёнджэ кивнул. Экран телефона погас. Когда он встретился взглядом с Чанбином, то выглядел он гораздо более недоуменно, словно не понимал чанбинова недоумения. Чанбин снова показал ему экран блокировки, осторожно указывая пальцем на Феликса, уткнувшегося в объятия Чана и широко улыбающегося. — Этот парень, да? Ты его знаешь? — Да, это же сын Мэгпай, — сказал Хёнджэ. — Ли Ёнбок. Повисла такая тишина, что Чанбин не был уверен, дышал ли кто-то вообще. Позади него Минхо был полностью неподвижен, и его неподвижность предвещала неизбежное и внезапное насилие. Чанбин смотрел Хёнджэ в лицо и знал, что тот не лжет и даже не ошибается, но ему все еще нужно было спросить, чтобы убедиться. — Ты уверен? — спросил он. — Этот парень — сын Мэгпай? — Красивый, правда? — спросил Хёнджэ. Он теперь выглядел так, будто вопросы Чанбина приносили ему глубокий дискомфорт, будто жалел о том, что заговорил об этом. Может быть, дело было в том, что теперь Минхо не был холоден — от него теперь исходила такая жаркая жажда крови, какую Хёнджэ наверняка еще не видел в нем. — Маленький с кучей веснушек? — Чанбин слабо кивнул, и он добавил: — Да, это Ёнбок, я встречал его пару раз в прошлом. Чанбин чувствовал, как его сердце колотилось в глотке, все мысли в его голове оказались стерты шоком, который принесли эти слова. Потому что если бы был кто-то, кто мог бы знать, то это был Хёнджэ — он работал с Мэгпай раньше. На самом деле, до того, как Чан пришел в этот бизнес, Хёнджэ работал только с Ли Джеримом, и Чану понадобилось много времени и работы, чтобы выпутать его из дел Ли Джерима и помочь ему встать на ноги в другом месте. Если и был кто-то, кто мог быть знакомым с сыном Ли Джерима — его единственным сыном, Чанбин знал — то это был Хёнджэ. Он увидел движение: Минхо развернулся и покинул комнату резким вихрем, распахивая дверь с такой силой, что Чанбин был удивлен, что он не сорвал ее с петель. Он исчез в коридоре, и они слышали его шаги, громкие и твердые, по металлическому полу. Чанбин чувствовал, что его сейчас вырвет — тошнота была резкой и обжигающей. Когда он взглянул на Хёнджэ, то увидел, как осознание проявляется на его лице. Осознание того, что они не знали, с кем работают, не знали, кто так уютно и близко устроился в руках Чана. Чанбин, вспоминая это, вспоминая- что Чан спит с Феликсом, думал, что его и вправду может вырвать. Но вместо этого он поднялся на ноги и ударил ладонью по столу. Приятно было видеть, как Хёнджэ немного вздрагивает. — Если ты хоть кому-то об этом расскажешь, — так низко и угрожающе, как только мог, произнес Чанбин, — то мы сделаем так, что ты пожалеешь, что вообще родился. Хёнджэ посмотрел на него. Он не выглядел напуганным, но выглядел осторожным. Он знал, что они были на это способны, и Чанбин об этом знал. — Чанбин-а, — произнес Хёнджэ, серьезно, так пиздецки серьезно. — Я уже забыл обо всем, кроме вашего заказа. Чанбин коротко кивнул. После он обернулся и вихрем покинул офис, сбежал по лестнице, перескакивая ступени, потому что знал, что если не доберется до машины как можно быстрее, Минхо может попытаться выломать дверь и завести машину без ключа. Но когда он выбежал на солнечную улицу, Минхо стоял у машины, ожидая его, почти вибрируя от- тревоги, но, возможно, и чего-то большего. Чего-то очень опасного. — Открывай ебаную машину, — сказал Минхо, и Чанбин повиновался, не тратя время на то, чтобы посмотреть, как Минхо забирается на пассажирское сиденье. Он просто обошел машину, залез на водительское и завел двигатель. Ему не нужно было указывать. Он тоже чувствовал это: как его заполняла паника, это ужасное осознание, кого именно они оставили дома со своей семьей. С Чаном, с Чонином. С Хёнджином, который так заботился о змее. С Сынмином, думал он, давая задний ход. —— Когда они остановились уже на пятом красном на их пути, Минхо захотел просто распахнуть дверь машины и побежать по улице; его тело так полнилось самой худшей тревогой так сильно, что его нога тряслась, ботинок быстро стучал по полу машины. На восьмом красном Минхо, стиснув зубы, произнес: — Блять, просто веди, Чанбин. Чанбин не стал. Он сжимал руль так крепко, что его костяшки белели. — Я не собираюсь сделать так, чтобы нас остановили, хён, — сказал он — и звучал он так, словно сжимает челюсти с такой же силой, как и Минхо. Когда на это было не плевать, хотелось спросить Минхо, но он знал, что осторожность Чанбина была, пожалуй, к лучшему. Если бы их остановили, Минхо не был бы уверен, что смог бы сдержать ярость, а это было- достаточно плохо и в лучшие времена, не говоря уже о том, чтобы это произошло с офицером полиции. Но это в нем говорила рациональная его часть — и она проигрывала в битве с иррациональным. Иррациональной части него хотелось вытолкнуть Чанбина из двери с водительской стороны, забраться на его место, вжать педаль газа в пол, и послать к чертям все последствия. Ему нужно было настоять на том, чтобы вести самому. — Все будет нормально, — сказал Чанбин, но в его голосе ясно слышно было, что он говорил это вслух только для того, чтобы убедить себя в их правдивости. Он не звучал так, будто думал, что они окажут хоть какой-нибудь эффект на Минхо. И они не оказали — потому что Чанбин не мог сказать и сделать ничего, кроме того, чтобы ехать, черт побери, быстрее, это бы успокоило панику в голове Минхо. Потому что он знал что-то, чего Чанбин не знал, и он не мог сказать этого вслух, не сделав очевидной причину его беспокойства, потому что Чанбин бы услышал в его голосе то, что он чувствовал к Чонину. Даже в тисках страха он этого не хотел. Но Минхо приготовил завтрак этим утром, для себя и Чонина — вдвоем они были единственными, кто не спал этим тусклым утром. Чонин сидел за кухонным столом и умоляюще смотрел на Минхо, пока тот ставил перед ним тарелку яичницы и жареной ветчины, и оба они притворялись, будто Минхо изначально не собирался кормить его. Минхо сел рядом с ним, неторопливо разбираясь со своей едой и наблюдая за тем, как Чонин поедает свою со скоростью света, и стал слушать, как тот рассказывает свои планы на день: сходить в душ, немного потренироваться с Джисоном, а потом у него были планы с Феликсом до возвращения Минхо и Чанбина, после чего его снова потащат на тренировки до самого конца дня. Планы с Феликсом, планы с Феликсом, думал Минхо; горло сжималось, словно кто-то медленно затягивал удавку на его шее. Планы с Феликсом, потому что они вдвоем смотрели дораму в последние несколько дней, уединившись в комнате с телевизором Чонина. Минхо заглянул к ним один раз, когда шел в офис Чана, и увидел, как они со всей серьезностью смотрят в экран, на котором двое людей, которых он не видел, кричали друг на друга. Мысль об этом, знание того, что Чонин в эту самую секунду был с Феликсом, заставила его чувствовать себя так, будто он не может дышать. — Боже, да в пизду это все, — сказал Чанбин, когда они приблизились к очередному желтому сигналу, вжимая педаль газа в пол и проносясь через перекресток. Минхо знал, что на самом деле путь от Хёнджэ занял у них не так уж и много времени; точно меньше, чем чтобы добраться до него, потому что Чанбин ехал все быстрее и быстрее. Но все равно прошло будто несколько мучительных лет перед тем, как Чанбин заехал на парковку за зданием. Минхо не стал даже ждать, чтобы он закончил парковаться. Он просто дождался, пока машина замедлила ход достаточно, чтобы он не травмировался, выбираясь из нее, распахнул дверь и выкарабкался наружу. Он думал, что слышал, как Чанбин зовет его, но не услышал слов. Он уже был у задней двери, вбивая пароль так быстро, что удивился тому, что чертов звонок не сломался. Он был еще больше удивлен тем, что смог верно ввести его с первой попытки, но, как оказалось, мышечная память работала у него лучше, чем он осознавал. Он распахнул дверь и вбежал вверх по лестнице. Иногда он видел это в своих кошмарах. Он бежал по лестнице, перескакивая ступени; его грудь вздымалась, и сейчас он не был уверен, спит он или бодрствует. В кошмарах он всегда бежал вот так, по лестнице, и слышал крики Чонина. Иногда кричал юный Чонин — эти крики он слышал, когда бежал, чтобы забить мужчину до смерти перед ним. Иногда крики принадлежали нынешнему Чонину, и голос его был ниже, взрослее. Иногда в кошмарах Минхо не успевал добраться до него. Он бежал, и бежал, и бежал, и лестницы растягивались до бесконечности, конец им так и не приходил, и Чонин все это время кричал и молил, чтобы он пришел. Пожалуйста, прошу, Минхо-хён, помоги, пока Минхо тоже не начинал рыдать, так никогда и не дотягиваясь до него. Иногда ему удавалось подняться. Он бежал, слыша крики Чонина, но когда он достигал двери, клал руку на ручку, они- прекращались. Всегда прекращались, в тот самый момент, когда он оказывался на месте, прямо как несколько лет назад. Минхо был рядом и слышал, как голос Чонина обрывается. В реальности он открыл дверь, и Чонин был жив, и Минхо удалось спасти его. В кошмарах он говорил себе проснись, проснись, но никогда не мог проснуться и всегда открывал дверь и находил Чонина мертвым, лежащим на истертом ковре, который тогда лежал у них в комнате, и его густая кровь медленно растекалась лужей, заставляя ковер хлюпать под ногами Минхо, когда он, запинаясь, подошел к нему. Он просыпался лишь тогда, когда пытался коснуться Чонина. Он не был уверен, какие кошмары были хуже. Просыпаясь, он всегда плакал. Они все по-своему пугали его. Он вломился в компьютерную, пронесся мимо рядов компьютеров к задней двери. Когда он распахнул ее, то услышал звуки телевизора, доносившиеся из приоткрытой двери в комнату. Значит, они все еще были там, и он вломился в комнату так резко, что был бы удивлен, если бы дверь не оставила вмятину в стене. Он моментально огляделся: Чонин сидел на диване, ближайшем к нему, у стены, и смотрел на него широко раскрытыми, шокированными глазами; Феликс, на диване напротив двери забился в угол и прижимал руку к груди так, словно удар двери напугал его. Его лицо, его большие глаза, которые заставили так многих из них поверить, что он безобиден, пробудило в нем ярость, и она поглотила его с головой за долю секунды. — Ты ебаная змея, — прорычал он, продвигаясь в комнату и видя, как шок на лице Феликса сменился страхом и паникой. Минхо не нужно было говорить что-либо еще; Феликс в тот же миг понял, что он имел в виду. Он в секунду вскочил с дивана, порываясь броситься к двери еще до того, как его ноги коснулись пола. Он двигался с такой спешкой, которая предполагала, что он ожидал этого, был к этому готов. Голос Чанбина раздался за ним, в двери. Феликс пытался оббежать Минхо, и он был быстрым, очень быстрым, Минхо стоило отдать ему должное, но теперь он оказался между Минхо и Чонином, все еще сидевшем на диване, и Минхо- не думал. Он двигался на чистейших инстинктах не позволить Феликсу даже немного приблизиться к Чонину, неуверенный, пытается ли Феликс добраться до двери, которую теперь перекрывал Чанбин, или он захочет- схватить Чонина, попытаться использовать его. Минхо схватил Феликса за плечо, останавливая его, как только мог, и отдернул его в сторону, почти бросая его через комнату в своей нужде сделать так, чтобы он оказался как можно дальше от Чонина. Феликс повалился на пол, приземляясь на спину, и Минхо и хотел бы, чтобы он остался там, но Феликс использовал толчок, чтобы перевернуться и встать на колени, и теперь он быстро поднимался на ноги. Кто-то, где-то научил его этому; движение было слишком плавным, чтобы быть чем-то иным, кроме умения, вбитого в него практикой. Минхо знал это, конечно, что Феликса тренировали, потому что Джисон как-то невзначай сказал об этом, но теперь он видел — его тренировки были не самыми обыкновенными. Это было неважно. Он не успел поймать равновесие до того, как Минхо снова набросился на него, прижимая его лицом к стене; удар тела Феликса о стену эхом разнесся в маленькой комнате. Минхо завел одну из рук Феликса ему за спину, использовал ее, чтобы держать Феликса у стены; вторая его рука была зажата между его животом и стеной, и Минхо не собирался позволять ему достаточно пространства, чтобы освободить ее. Феликс тяжело дышал, немного повернув голову в сторону, и Минхо видел в его глазах животный страх. Он пытался смотреть на Минхо, пытался не упустить его из виду, так что Минхо прижал его крепче к стене, поднял его руку выше по спине. Потом он почувствовал руки на своем плече, и они пытались оттащить его от Феликса. — Хён, хён, — отчаянно звал Чонин, пытаясь заставить его отпустить. Минхо не поддался. — Что ты делаешь? — Чонин, — откуда-то позади их обоих раздался голос Чанбина. — Иди сюда, отойди оттуда. Чонин не послушался. Он смотрел на Минхо с таким выражением на лице, которое заставило бы Минхо вздрогнуть, но сейчас он просто смотрел в ответ, непоколебимо. Он не был уверен, что происходило на его лице. Внутри него снова кипела жестокость, зверь пытался вырваться за границы его кожи, но он не мог позволить ему выйти, когда Чонин был рядом, все еще касался его. Его рука теперь пыталась оторвать руку Минхо от Феликса, он цеплялся за его пальцы. — Хён, — говорил он, — отпусти, хён, пожалуйста- Минхо игнорировал его. Ему совершенно не нравилось видеть руки Чонина так близко к Феликсу, ему не нравилось то, что он стоял рядом с ним. Он собирался позвать Чанбина и заставить его физически оттащить Чонина от них, но не успел он что-то сказать, как Феликс заерзал под ним — странное маленькое движение, и Минхо не был уверен, пытается ли он сбросить его с себя или прижаться ближе к стене. — Прошу, — выдохнул он, — все не так, как ты думаешь. Минхо прорычал; гнев в нем вспыхнул при звуке голоса Феликса, и он вывернул руку Феликса выше по спине. Слова Феликса оборвались высоким звуком чистой боли. — Ты сломаешь ему руку, — вскричал Чонин. Теперь он звучал искренне, по-настоящему напуганным. — Перестань, перестань, пожалуйста! Минхо на мгновение было плевать; он почти открыл рот и сказал в этом и смысл, малыш. Но сквозь пелену гнева к нему вернулось воспоминание о гипсе Чонина, удерживавшем на месте его медленно заживавшие кости. О Чонине, сидевшем на полу в компьютерной, о том, как его рука была изогнута под странным углом. Чонина тоже держали так, вспомнил Минхо; он не видел этого, но Чонин рассказал ему. И теперь Чонин смотрел, как Минхо делает это с кем-то другим. Гнев не изменился, но жестокость отчасти покинула Минхо при свете этой мысли. Ему хотелось, чтобы Чонин был в безопасности — он не хотел, чтобы Чонин его боялся. Он совсем немного ослабил хватку, недостаточно, чтобы Феликс мог двигаться, но достаточно, чтобы все они услышали, как он ахнул от облегчения. Минхо выдернул другую руку Феликса из-под его живота и поднял ее тоже, прижимая их запястья друг к другу и удерживая его. — Не двигайся, — прошипел он, — или, богом клянусь, я убью тебя. — Ты не можешь убить его, — устало и теперь ближе произнес Чанбин. Минхо бросил на него взгляд и обнаружил, что он стоял рядом с Чонином, пытаясь оттащить его, как Минхо почти попросил его. — Сначала нам надо объяснить все Чан-хёну. — Что происходит, — проговорил Чонин, близкий к слезам. Он не позволял Чанбину касаться его, но теперь он отошел и от Минхо, все еще глядя на него широко раскрытыми глазами, полными ужаса и шока, словно впервые в жизни видел его. Может быть, Чонин теперь видел его настоящего. — Что вы делаете, отпустите его. — Ладно, — сказал Чанбину Минхо. Он грубо оторвал Феликса от стены, не давая ему времени поймать равновесие и встать на ноги, прежде чем развернуть его и потащить прочь из комнаты. — Посмотрим, что скажет Чан-хён. —— Чан просматривал электронное письмо от одного из поставщиков для Maniac, пытаясь разобраться в нем, когда дверь в его офис распахнулась, громко и без предупреждения. Чан инстинктивно схватился за пистолет, выхватывая его и двигаясь еще до того, как его мозг осознал, что происходит, но это был просто- Феликс, запинаясь, проходящий в дверь, и Минхо позади него. Чан замер, наполовину поднявшись, пытаясь успокоить вдруг забившееся сердце. — Что- — начал он, возвращая пистолет в кобуру и полностью поднимаясь на ноги. Минхо удерживал Феликса, осознал он, видя, как тот с силой втолкнул Феликса внутрь, заставляя его повалиться на покрытый тонким ковром пол. Феликс с тихим вскриком упал на колени и руки, немного скользя ладонями и приземляясь на локти. Чанбин вошел за ними; лицо его было мрачным. Позади него был Чонин, напуганный, с широко распахнутыми глазами. Ни один из них не двинулся, чтобы помочь Феликсу. Что бы это ни было- это не было вспышкой гнева Минхо. Чанбин не позволил бы этому произойти. Это дало Чану паузу. — Что происходит? — на удивление тихо и мягко спросил он. Воздуха в комнате вдруг стало недостаточно, с каждым вздохом ему не хватало кислорода. Лицо Минхо исказилось от презрения, и слова его были полны злобы, когда он сказал: — Мы только что вернулись от Хёнджэ. На полу Феликс- дернулся, все его тело двинулось, резко вздрогнуло. — Я могу объяснить- — проговорил он тихим, дрожащим голосом. Чан смотрел на него сверху вниз, видел, как дрожат его плечи. Он не поднимал головы, его лоб почти касался пола. Он не смотрел ни на кого из них. Чан пытался думать, несмотря на собиравшийся внутри страх, несмотря на инстинкты, кричавшие ему защитить, утешить Феликса. Только Чанбин, стоявший сложив руки на груди, неподвижно и твердо вжав ноги в ковер, остановил его. Хёнджэ. Что мог Хёнджэ рассказать им- Минхо продолжил. — И у Чанбина, ты знаешь, стоит фотография всех нас на экране блокировки. И Хёнджэ указывает на его лицо- — Минхо резко указал на Феликса, и ненависть ярко читалась на его лице. — И он говорит, что не знал, что мы начали работать с сыном Ли Джерима. Это было самое странное ощущение — будто вокруг Чана все пропало: комната, пол — он чувствовал, будто падает, резко проваливается в холодную, пустую бездну. В уголках глаз зрение померкло. Даже тише, чем до этого, почти шепотом, Феликс снова произнес: — Я могу объяснить. Чан не чувствовал своего тела, своих ног. Его шокировало даже то, что он стоял. — Ты, — проговорил он; мысли мелькали в голове. Они сменялись слишком быстро, метались из стороны в сторону — шок от того, что он услышал сейчас, не давал ему осознать ни одну из них. Не было ничего, за что он мог бы ухватиться, ничего реального, твердого. Он был в калейдоскопе ужаса. — Нет, подождите. Подождите. Это не могло быть правдой. Но Феликс не отрицал этого. — Хёнджэ сказал нам, что его зовут Ли Ёнбок, — тихо сказал Чанбин. Глаза Чонина позади него бегали от одного из них к другому, и он прижимал руку ко рту. — Он очень ясно дал понять, что знал, кто на фотографии, они встречались в прошлом. Нет, думал Чан; отчаяние внутри него было почти тошнотворно. Хёнджэ ошибся. Это, должно быть, была ошибка; иного объяснения не было. Все, что мог видеть Чан — это макушка Феликса; черные корни под отросшим блондом, узкие плечи и спина. Почему он не отрицал? — Посмотри на меня, — онемело проговорил Чан. Долю секунды ничего не двигалось, а потом Феликс медленно поднял голову. Он встретился взглядами с Чаном из-под края стола, и Чан надеялся- он даже не знал, на что. Но он этого не нашел. То, что могло бы спасти его — этого не было на лице Феликса. Единственное, что было на его лице — это страх и вина, его глаза были широко раскрыты и полны слез. В не красившем его освещении офиса он был таким бледным, что его кожа была почти серой. Даже веснушки будто бы смыло. Чан тяжело дышал; в голове было пусто. Теперь ему перестало казаться, что воздуха недостаточно — теперь его просто не было вообще. — Это правда? — спросил он, и его голос звучал так, словно не принадлежал ему. — Ты его сын. Лицо Феликса сморщилось, слезы густо полились из его глаз по лицу. — Прости меня, — ахнул он, и Чан просто- это не могло быть правдой, это не могло происходить. Но вот оно, это было реально, и Феликс всхлипнул еще одним извинением; его дыхание начало сбиваться от плача. Его тело свернулось в комочек, словно он был маленькой куклой, которую отбросили на пол. Чан видел это, слышал, словно издалека. Каждое воспоминание, каждое мгновение с Феликсом за последние месяцы вдруг оказались раскрытыми перед ним, странными в свете этой новой информации. — Блять, — давясь этим словом, проговорил Чан. — Ты- ты лгал нам все это время, ты лгал мне- ты позволил мне впустить себя в свою постель! Его голос поднялся до крика, эхом разнесся по комнате. Феликс всхлипнул, вздрогнул от этого. Его голова снова склонилась к полу, словно он больше не мог держать ее, не мог больше смотреть на Чана, как его просили. Чан ненавидел себя за то, как Феликса пугал его гнев, ему хотелось утешить его- А потом его слова вернулись к нему, и он осознал- нет. Феликс не позволил Чану впустить его в свою постель. Феликс пришел в этот самый офис и встал перед ним на колени. Милый, смущенный, нежный Феликс вошел сюда и отсосал ему, как профессионал. А потом он взглянул на Чана этими прекрасными, широко распахнутыми глазами и сказал ему, что его почти никогда не целовали, что он был девственником. О, о, Чан был таким идиотом. Все это становилось для него ужасающе и уродливо четко. С самого начала все было слишком идеально. Не только задание, с которым он пришел к ним, эта золотая информация, которую он принес ему на простой флэшке, но и сам Феликс. Этот прекрасный, чудесный человек, такой покорный и податливый в руках Чана. Как он отвечал на те взгляды, которые Чан украдкой бросал на него, с самого начала, и всякое их взаимодействие было таким легким, слишком легким. Чан помнил даже, как думал, что Феликс был похож на мечту, словно он был создан, чтобы оказаться рядом с Чаном, лежать в постели рядом с ним. Все, чего Чан хотел, все, что угодно, сложилось в этом мальчике, таком прекрасном, что даже самым прекрасным картинам было стыдно. И часть его всегда думала, что все это было слишком идеальным, чтобы быть правдой. Потому что это и не было правдой. Никогда не было. Отчаяние острыми когтями выцарапывало свой путь по телу Чана; горло сжималось, а глаза щипало. — Полагаю, тебе было приказано соблазнить меня, — сказал он, слова горько и зло срывались с его губ. Голова Феликса резко вскинулась вверх, и он затряс ей, но Чана было больше не обмануть. — Ты пришел к нашей двери, сочинил тоскливую историю, похожую на мою, сидел в этой самой ебаной комнате и говорил мне о своей мертвой сестре, а потом ты- — голос Чана сломался, и он покачал головой, сжимая пальцами край стола и тяжело дыша, безуспешно пытаясь взять себя в руки. — Нет, — едва различимо проговорил Феликс сквозь слезы. Он был так- чертовски хорош в этом: в том, чтобы создавать вокруг себя атмосферу беспомощности, выглядеть маленьким и нуждающимся в защите. Такое идеальное притворство, призванное действовать на слабости Чана. Он, должно быть, прочитал Чана, словно открытую книгу, в тот самый миг, как вошел в этот офис. — Я не- это не было- — Блять, да перестань ты мне врать! — вскричал Чан, и губы Феликса сжались вместе, а уголки его рта задрожали. Чану хотелось- ударить его, потребовать прекратить притворяться, потому что это рвало его на куски. Он чувствовал, как разрывается надвое изнутри. — Разве недостаточно уже лжи? Разве у тебя нет- хоть капли- ебаного стыда? Нет. Нет, не было. Сын Ли Джерима- черт, его единственный сын. Его наследник. Говоривший Чану, что он любил его, с медовой сладостью, скрывавшей яд. Как могло у него быть хоть какое-то сожаление? Чан был искренен в своих признаниях до самой глубины души. И Феликс знал это, видел так ясно, как день. Манипулятор, готовый ко всему этому, он наверняка смеялся над Чаном все это время. Чану хотелось разрыдаться, но он не собирался этого делать. Он не мог позволить себе. Он не собирался позволить ребенку Ли Джерима увидеть свои слезы. — Все не так, — всхлипывал Феликс. Чану казалось, будто он дышит сквозь толщу воды. — Прошу- все не- Минхо двинулся, совсем немного, и это было хорошо, потому что Чан чувствовал, будто сейчас по-настоящему потеряет контроль, закричит и не сможет остановиться. Он не был даже уверен, что в его крике будут слова, что он не станет бесконечным воплем отчаяния, боли. Он оторвал взгляд от Феликса, которому удавалось выглядеть очаровательно даже в слезах, и посмотрел на Минхо, чья поза говорила об остром намерении. — Нужно думать о больших последствиях, хён, — сказал Минхо, твердо и зло. Чан опустошенно смотрел на него. В голове сейчас не было ни единой мысли, кроме агонии того, как все драгоценные воспоминания, связанные с Феликсом, распадаются в пепел. Странно было чувствовать, как это происходит внутри него, как все счастье просто- пропадает. Как эти воспоминания оказываются навсегда разрушены. Он никогда больше не сможет думать обо всем, что произошло в это время, не чувствуя этой агонии. — Мы работали с его информацией уже несколько недель, — объяснил Минхо, отчасти верно понимая выражение лица Чана. Он говорил так, каждое слово вылетало из его рта почти отрывисто, четко и резко. Гнев в его голосе соответствовал выражению его лица. — Мы должны предполагать, что его отец точно знает, что мы задумали. — Наверняка это была ловушка, — сказал Чанбин, и там, где Минхо был тверд, в голосе Чанбина слышалась- жалость, что было даже хуже. — Мы уже давно мешаемся Ли Джериму, и что-то подобное — сблизиться с нами, привести нас к смерти — это как раз что-то, что он мог бы использовать в качестве инициации для своего наследника. И теперь Чану по-настоящему грозил обморок. Он чувствовал холодное, липкое ощущение того, как его лицо побледнело, и повалился в кресло, не в силах устоять на ногах, пустым взглядом уставившись в стену. Не глядя ни на кого из них. Что же я наделал, отчаянно подумал он. Ему хотелось содрать с себя кожу, стереть с себя все воспоминания о том, каково было чувствовать Феликса рядом с собой, чувствовать его гладкую, теплую кожу. Каким идиотом, каким же чертовым идиотом он был. Он был так занят тем, что спал с врагом, что не сумел даже быть объективным, когда дело касалось Феликса. Даже с самого начала ему отчаянно хотелось доверять ему. Сначала — ради этой работы, так давно желанной, но потом — просто для своего собственного желания. В его голове проносились картинки Чонина с открытыми, но пустыми глазами, лежавшего в растекавшейся луже крови. Хёнджин с пулей в виске, с его алыми волосами, пропитанными кровью. Чан почти чувствовал, как к его собственному затылку прижимается холодное дуло пистолета. Они никогда бы не вышли из Blackbird живыми. Феликс забрал бы у него все. Феликс отчаянно, быстро тряс головой, когда Чан опустил на него взгляд. Чан чувствовал тяжелую пустоту в своем взгляде, неподвижное выражение своего лица. — Нет, это неправда, — проговорил Феликс; слова цеплялись за всхлипы, вырывавшиеся из его груди. Он говорил с Чаном. Всегда — с Чаном. С их слабым звеном. — Задание настоящее, я не лгал об этом- — Чан-хён, — сказал Чанбин, мягко, но перебивая Феликса. И снова в его голосе слышалось страдание. — Хён, мы- мы не можем так это оставить. Чан был полон ужаса и стыда от осознания, что Чанбин чувствовал нужду напомнить ему об этом. Что Чанбин думал, что Чан был ослеплен своими чувствами к Феликсу, что он готов был- просто позволить Феликсу уйти. И хуже всего было то, что Чан чувствовал абсолютное отвращение от давившего на его плечи осознания того, что должно было быть сделано. Осознания того, что отсюда был лишь один выход. — Я- — голос Чана, немного нестойкий, оборвался. Феликс смотрел на него с пола, его лицо было мокрым от слез. — Дай мне разобраться, — предложил Минхо. — Я выведу его за здание, тело можем отправить его отцу. Феликс ахнул, впиваясь ногтями в ковер. Что-то в его лице изменилось — Чан не знал, чего он ожидал, но Феликс, казалось, вдруг понял, что ничего не будет так, как он бы хотел. Может быть, беспомощность и была притворством, но этот страх- он был реален. И от этого Чана снова затошнило. Ему было гадко от себя самого, и он так, так пиздецки сильно злился на Феликса за то, что он чувствует себя так. За то, что он впился своими тонкими когтями так глубоко в самую душу Чана, что даже теперь Чану хотелось встать рядом с ним на колени и прижать его к свой груди. Феликсу было страшно, Феликс страдал, Феликс Феликс Феликс. Чан сжал руки в кулаки на бедрах так сильно, что костяшки побелели. Он мог вырвать Феликса из себя, даже если бы забрал самые окровавленные части себя. Забрал то, что никогда не смог бы вернуть. Даже если бы это, казалось, убило бы его. Он должен был. Боже, помоги ему, но он должен был. — Нам не нужно заходить так далеко, — говорил Чанбин, но все его слова накрывали Чана белым шумом. — Я думал- мы могли бы обменять его или взять в заложники. Держать его здесь было бы полезно- Феликс не мог здесь оставаться. — Зачем устраивать все эти сложности, когда решение прямо у нас перед носом, — рявкнул Минхо в ответ. Феликса нельзя было вернуть его отцу. Позволить ему уйти было ничем иным, как самоубийством для него. — Потому что это не изменить, и я думаю, что нам стоит хотя бы поговорить со всеми остальными, а не действовать на эмоциях, — настаивал Чанбин. — Мы все сейчас расстроены. Нам нужно успокоиться и подумать. Даже если бы они успокоились, ничего из этого бы не изменилось. Чан это знал; он знал, что и все остальные это понимали. — Каждую секунду, что он здесь, мы в опасности, — произнес Минхо. Сила его убеждения звенела в его голосе искренне и по-настоящему. — Нам нужно выбросить его тело на порог его отца, а потом переехать. Феликсу нужно было- — Хорошо, — проговорил Чан, почти шепотом, и все затихли. Чан бросил на Феликса взгляд. Феликс смотрел на него, и его лицо, залитое слезами, было так же прекрасно, как и всегда. Смотреть на него, видеть выражение на его лице было ошибкой. Но ему нужно было взглянуть в последний раз. Он никогда больше не увидит лицо Феликса. Только в своих воспоминаниях. Только во снах. Взгляды тяжестью ложились на его кожу. Он снова поднял глаза на стену. — Минхо, — пробормотал он, и энергию в комнате пробрала дрожь. — Забери его. Я не могу- прошу, просто закончи все это. —— Феликс неотрывно смотрел на Чана, и в голове его не было ничего, кроме белого шума. Хён, пытался сказать Феликс, но его губы лишь беззвучно шевелились. Он не думал, не мог думать. Комната вдруг стала слишком маленькой, словно его опять заперли дома. Было что-то шокирующее в том, чтобы лежать здесь и не видеть нависавшего над ним отца. Он чувствовал, как его качало, даже лежа на полу, и сильнее оперся на руки. Чан даже не смотрел на него — в его взгляде, направленном на стену, была лишь ужасающая застывшая пустота. Феликс всегда боялся того, что ненависть Чана к Ли Джериму перевесит его любовь к Феликсу, но все равно этого не ожидал. Разве Феликс настолько ничего не значил, был таким слабым, что, растворяясь, оставлял после себя только лишь своего отца? Он не хотел в это верить — но тогда, почему еще он пытался избавиться от этой части себя. От того, что он сын Мэгпай. Да, его отец всегда бросал на него тень, пока образ самого Феликса не стал таким размытым, что его невозможно стало различить. Он просто- надеялся, где-то в глубине души, что Чан полюбит его достаточно, чтобы это не имело значения. Позади него раздался едва слышный звук движения, и он обернулся через плечо; страх резко и остро пронзил все его тело. Минхо спокойно приближался к нему. На мгновение Феликсу показалось, что он отключится. Кровь гремела в ушах, и он не слышал ничего, не мог делать ничего, кроме как беспомощно всхлипывать, отползая прочь. — Прошу, — говорил он, когда Минхо приближался к нему; его взгляд был полон твердости там, где глаза Чана были пусты. Феликс едва мог видеть сквозь пелену слез, едва дышал сквозь всхлипы в груди. — Я не предатель, прошу- — потому что, конечно, конечно же, они думали так. В этом был смысл, ужасный, насмешливый смысл. И он никак не мог доказать обратное, не мог дать им ничего, кроме своего слова — только вот его слова не значили ничего сейчас, после всего этого, и Минхо не остановился. Он сейчас умрет — он умрет, и его отец только поблагодарит их за это. Нет, думал Феликс, почти истерически. Не так, только не так. Все, о чем он мог думать, это тот мужчина, то- то тело в мастерской Сынмина с черепом, разбитым в кашу. Все те множества раз, когда его отец бил его, эта глухая, скрежещущая боль, и он не хотел умирать так. Избитым, пока его кости не сдались бы, кем-то жестоким и безразличным к нему. Все его тело похолодело от этой мысли до самых костей, и его пробрало дрожью. Он резко отдернулся, когда кто-то коснулся его плеча, издал высокий крик чистого ужаса — он так сфокусировался на том, как Минхо приближался к нему, что все остальная комната просто пропала для него. Когда он посмотрел, то рядом с ним был Чонин — Чонин опустился на колени, обернув руку вокруг его плеч, сгорбившись рядом с ним, словно защищая Феликса от удара. Феликс моргнул, такой удивленный, что на мгновение перестал рыдать. — Чонин, — произнес Минхо, сжимая кулаки. Он боится, что я причиню Чонину вред, подумал Феликс, и эта мысль удивительно четко пронеслась сквозь туман его ужаса. Чонин прижал Феликса немного ближе. — Я хочу выслушать его сторону, — сказал Чонин. — Вы все его перебиваете. Он ничего не сделал, чтобы заслужить это, неважно, кто он на самом деле. Вы должны позволить ему сказать. Его голос был неожиданно твердым. Даже Феликс, наполовину обезумевший, заметил, как энергия в комнате изменилась. Чонин подхватил его под плечо и нежно, осторожно помог ему подняться на ноги. Феликс запинался, его ноги дрожали, будто он только что пробежал целую милю. Чонин принял его вес на себя и помог ему сесть на диван, а потом накрыл его колени одеялом. Феликс пытался успокоиться и перестать плакать, и вся эта нежность почти заставила его сорваться снова. Минхо тихо выругался. — Ты слишком мягкий, малыш, — сказал он. Чонин не обратил на него внимания. Он сел на подлокотник рядом с Феликсом, не касаясь его, но достаточно близко, чтобы Феликс почти чувствовал его тепло. Ему все еще было так холодно, он дрожал, словно в лихорадке. Чонин сказал, так по-доброму, как Феликс того не заслуживал: — Расскажи нам. Расскажи нам все. Просто- начни с самого начала. Феликс посмотрел на него, на его серьезное, но искреннее лицо, а потом оглядел всю комнату. Чан все еще сидел за столом, побледневший лицом и губами и опустошенный. Минхо выглядел полным ярости, его руки были сложены на груди, но казалось, он доволен был хотя бы возможностью встать посреди комнаты и прожигать его взглядом. Чанбин безропотно стоял рядом со столом. Феликсу стоило понять: ни у кого в этой комнате не было привычки отказывать Чонину. — Я- хорошо, — сказал он хрипло от слез. Он вытер лицо рукавами. Он не был уверен, стало ли от этого лучше, но теперь он хотя бы мог видеть. Его плечо болело от того, как Минхо вывернул его до этого, и теперь болела и голова, а глаза пульсировали от давления. Начни с самого начала, сказал ему Чонин, но с какого начала? Его жизнь, его несчастное детство, каково это — быть единственным сыном Ли Джерима. Смерть его сестры, его собственная трусость, его решение наконец бежать. Или когда он впервые вошел в это здание, изнеможенный и лишенный надежды. Он думал, что теперь было неважно, откуда он начнет свой рассказ; они все равно, наверняка, убьют его. Но он мог- сказать им, наконец сказать хоть кому-либо. После того, как он столько времени держал это внутри, он мог наконец очиститься. — Мое настоящее имя — Ли Ёнбок, — произнес он; имя на губах было странным и непривычным. Это был незнакомец, и его прошлое, казалось, было так далеко. Он ненавидел то, что ему приходилось говорить это, и теперь он опустил взгляд на свои руки, не в силах больше смотреть на лица остальных. — Феликс — это- мое прозвище, которое я выбрал в английской школе, куда мы с сестрами ходили. Мне казалось правильным пользоваться им, когда я сбежал. Когда он был Феликсом, когда он был с сестрами, он всегда был собой. Эти драгоценные моменты, что они могли украсть вместе. Если бы он должен был быть кем-то, то он хотел бы быть этой версией себя. Дань уважения, слишком поздно отданная братьям и сестрам, которых он бросил. — У меня есть две сестры, — сказал он, а потом замолк, тяжело сглотнул. — Были две сестры. — Он сжал руки на коленях. Он только сумел взять слезы под контроль, и теперь он сконцентрировался на том, чтобы рассказать историю подробно, потому что прожил ее, а не просто испытал. Лучше всего было сделать все, чтобы снова не рассыпаться на кусочки. — Вы знаете многое о моем отце и наверняка знаете о моей семье — я средний ребенок, единственный сын. Я не солгал о том, что- произошло. Моя младшая сестра мертва. Наш отец убил ее. Он коротко поднял взгляд, когда после его слов воцарилась тишина. Шокированная, неподвижная тишина. Все все еще смотрели на него, но осанка Чанбина стала свободнее, легче. Чан все еще просто- смотрел. Но его внимание — его внимание было полностью на нем. — И это не метафора, — продолжил Феликс. — Он не убил ее безразличием или по неосторожности. Она не была жертвой бизнеса. Я имею в виду, мой отец своими руками убил мою сестру. — На самом деле, я это помню, — вдруг сказал Чанбин. — Он ведь сказал, что ее сбила машина, а виновник скрылся с места? Я знаю, что операция Шима была прекращена в отместку за это. — Все было не так, — сказал Феликс. — Я знаю, он это сказал. И я знаю это, потому что видел, как он сделал это. — Что? — ахнул Чонин. — Ты видел это? — Да, — Феликс так много думал об этом в последние шесть месяцев, жил в повторяющихся воспоминаниях этого дня, что сейчас был немного удивлен тем, что обнаружил себя здесь, а не там, в той комнате, и не видел руки своего отца вокруг шеи своей сестры. Невозможно было вспоминать это и не чувствовать, как рана открывается снова. — Он задушил ее. Они ругались, я слышал это, и когда я заглянул в его офис, он уже держал ее. Я не смог- мне было слишком- Страшно. Я оказался слишком труслив, чтобы помочь ей. Он знал, что не смог бы, знал, что отец пересилит его, но даже не попытался. Ей было семнадцать, она была тонкой и маленькой, как и он сам, и ее тело марионеткой упало на пол. Отец орал на нее все это время, его лицо было алым от гнева, и его слов было почти не разобрать. Феликс никогда раньше не видел его таким, хоть и сталкивался с его яростью; его шрамы были тому доказательством. — Он убил ее, — прошептал он. — А я позволил этому случиться, а потом просто сбежал. Я убежал. Все, что у меня было — это одежда на мне, мой рюкзак и пустой кошелек. Я не- я взял так много денег со своего счета, как только мог, но у меня не было никакого плана и никаких связей. Я начал думать о том, что, может быть, мне стоит начать свою жизнь, тихую и нормальную, когда тот мужчина- нашел меня, попытался забрать. Я сбежал, но тогда понял, что никогда не смогу жить по-настоящему, пока не избавлюсь от угрозы моего отца. Тихим, нежным голосом Чонин спросил его: — Вот почему ты нашел нас? Феликс кивнул. — Я знал, что мне нужна помощь, — тихо сказал он. — И я знал, что не могу обратиться- к кому-то, у кого есть связи с моим отцом, неважно, насколько много заплатила бы эта работа. Я все еще не знаю, сколько он предлагает за мою голову. И поэтому я выбрал- вас. Он жаловался о вас, примерно год до того, как все случилось. Он ненавидел вас. И я подумал — может быть, они мне помогут, — несмотря на все его усилия, его голос задрожал, а губы начали уродливо надуваться, как то всегда ненавидел его отец. — Может быть, они смогут- помочь мне- отомстить за нее. Может, вы смогли бы сделать то, чего я не смог. Слезы снова полились из его глаз, и Феликс не мог остановить их. Он сжал одеяло на своих коленях между пальцев, держась за него, словно за якорь. — Но вы все были так добры ко мне, — всхлипнул он. — Вы не стали сомневаться в том, кто я такой, и я просто- мне не хотелось быть его сыном. Я не хотел, чтобы все вы смотрели на меня и видели только его. Я хотел начать заново, — он умоляюще посмотрел на Чана, но его лицо было странной неподвижной маской. Внутри Феликса что-то рассыпалось, когда он осознал, что его слова ничего не значили. Его грудь дрожала от всхлипов, когда он говорил: — Поэтому да, я не сказал вам, но я не- солгал- обо всем, что было важно, не о- не о ней, Чан-хён, прошу- Феликс молил, но не за свою жизнь. Он не хотел умирать, но более того, он не хотел, чтобы Чан верил, что все между ними было ложью, ужасной манипуляцией. Что Феликс впился пальцами в мягкость чанова сердца, воспользовался своей внешностью и телом, как худшим оружием. Нет, так никогда не было. И он отчаянно хотел, чтобы Чан это знал, не хотел, чтобы ему было больно, больнее, чем сейчас, когда он узнал правду о нем. Он не мог спасти его от боли предательства. Но по крайней мере, он мог немного утешить его. Как бы это утешение ни было мало. Чан не ответил ему, только смотрел, все еще слишком бледный, поэтому Чанбин двинулся вперед, немного откашливаясь. — Ты можешь доказать это? — спросил он Феликса, но не недобро. Но когда Чанбин вообще был к нему недобр. — Ты можешь- доказать хоть что-то из того, что говоришь? Феликсу снова стало трудно дышать из-за слез, и он опустил взгляд на пол. Мог ли он доказать. Нет. Он мог дать им больше информации, то, что он не рассказывал им потому, что это могло раскрыть его. Но это не стало бы доказательством, даже для его верности, когда можно было бы поспорить, что он делает это лишь для того, чтобы спасти свою шкуру. Возможно, он мог бы раскрыть то, что он не держал это в секрете ото всех — позвать Сынмина и Хёнджина в качестве свидетелей. Но нет, он не мог сделать такое с ними, когда понятия не имел о последствиях. Он не думал, что они причинили бы им боль, но до сегодняшнего дня он не думал и о том, что Чан прикажет убить его, узнав, кто он на самом деле. Не сейчас, после того, как они разделили так много друг в друге. Он мог бы расстаться с ним, прогнать его. Но не убить. И он не мог рисковать тем, чтобы Хёнджин и Сынмин хоть как-то пострадали из-за того, в чем Феликс не дал им выбора. Безмолвно, не отрывая глаз от ковра, размытой статикой стоявшего перед его глазами, Феликс покачал головой. Потом он закрыл глаза, почувствовал, как свежие слезы теплом падают на холодную кожу его щек. Никто не произнес ни слова, никто даже не пошевелился. В комнате повисла тишина. Когда Феликс наконец открыл глаза, Чанбин больше не смотрел на него. Он беспомощно, нерешительно смотрел на Чана. Передавая бразды правления ему. Минхо тоже смотрел на него, но взгляд его был острее, резче, полон безмолвного давления. Сделать то, что должно быть сделано. Застывшая маска на лице Чана треснула, его губы немного приоткрылись, он тяжело задышал, словно пойманный в ловушку волк. Он не выглядел, как человек, готовый к прощению, но как тот, кто стоял на краю пропасти, зная, что должен сделать шаг, и был в ужасе, потому что это решения нельзя было взять назад. Феликс сжал руку на подлокотнике дивана, удерживая себя, беря себя в руки. Он не был дураком, он знал, что означала эта звенящая тишина. — Я знаю- я знаю, что этого мало, — выдавил он сквозь всхлипы; сердце колотилось так сильно, что он чувствовал его в губе. В такие мгновения он с мучением вспоминал, что он просто животное, находящееся во власти своего тела и эмоций. Иногда он чувствовал это, когда оказывался загнан в угол своим отцом, когда он превращался в чистейший ужас, чувствовал, как кровь бурлит в венах, и крики его становятся такими громкими, что он едва может дышать. Он стиснул зубы, зажмурил глаза, глубоко вдохнул через нос. — Все хорошо, — тихо сказал он. Себе, Чану. Он заставил себя открыть глаза и посмотреть на него. — Все хорошо, — повторил он. Я прощаю тебя за то, что ты сделаешь, что должен. — Ты- ты должен сделать- что должен- чтобы защитить свою семью, — выдавил он до того, как всхлипы сбили ему дыхание и он почувствовал, как его лицо снова морщится. — Но пожалуйста, — прорыдал он, — прошу, если вы убьете меня- я не хочу- пусть это будешь ты, Чан-хён, прошу. — Чан отдернулся, словно Феликс ударил его, и выражение его лица исказилось. Феликс в отчаянии продолжил: — Если это должен быть кто-то, то пусть это будешь ты. Я хочу, чтобы это сделал ты. Феликс знал, что просил о слишком многом. Но он не мог вынести мысли о том, что это сделает кто-то другой, что кто-то другой наложит на него руки. Одна только эта мысль заставляла его зрение меркнуть от страха, от того, как это было ужасно: умереть вот так. Но с Чаном — вдруг даже жестокость не казалась такой пугающей, если ее несли руки Чана. Эти руки, которые дарили ему лишь нежность и мягкость. То, что Чан заберет у него свет — это казалось правильным, словно он прошел бы полный цикл. Даже если бы ему было бы больно, даже если бы он страдал, умиротворение, которое Чан подарил ему, останется навсегда, думал он. Его не печалила мысль о том, чтобы эти руки стали бы последним, что запомнит его тело. Но Чан медленно, слабо качал головой, и у Феликса вдруг закружилась голова, словно кто-то ударил его. Зрение становилось пятнистым, дыхание сбивалось, и он слышал свое тяжелое дыхание словно издалека. — Прошу, — выдавил он, едва осознавая себя. — Я- я не буду сопротивляться, обещаю, я- сделаю, что угодно, все, что ты захочешь- — Чан продолжил трясти головой, немного быстрее, и Феликсу хотелось впиться когтями в свое лицо, он не знал, что сделать со своим телом. Это не могло быть правдой. Он умрет, он умрет, и ему будет холодно, темно и одиноко- — Пожалуйста, прошу, мне нужно, чтобы это был ты. Мне нужен ты. — Прекрати, — резко произнес Чан, хриплым голосом, и Феликс издал едва разборчивый панический звук. По щеке Чана скатилась слеза, и его губы изогнулись. — Перестань. — Чан-хён, — Феликс спешно выпрямился, бездумно подаваясь вперед, к Чану, и Минхо дернулся вперед, делая быстрый шаг. Высокий, полный страха крик вырвался у Феликса, и он подскочил на ноги, отпрыгивая назад, дальше от приближающегося к нему Минхо, дальше от всех них. Его конечности ощущались так, словно были где-то далеко от него, головокружение давило на него, и он, запинаясь, отходил назад, пока не столкнулся спиной с бетонной стеной. Накрытый паникой, сквозь темноту в его мыслях, он едва почувствовал удар. Он не мог дышать, не мог дышать, в комнате не хватало воздуха. Его глаза были распахнуты, но он не видел. Паника вырвалась из него, и все остальное тоже- его пульсирующее тело все его чувства. Чернильное оцепенение охватило его, и Феликс, в своем изнеможении, не стал даже бороться с ним. —— Им повезло, что Феликс опирался на стену, когда потерял сознание, Чонин это знал, но упал он все равно тяжело. Он повалился на бок и приземлился сначала на бедро, а потом на плечо, и его голова ударилась о покрытый тонким ковром пол. После этого его бессознательное тело было неподвижно. Чонин бросился вперед и упал рядом с ним на колени, желая убедиться, что он все еще- жив. Он мягко подтолкнул Феликса, чтобы перевернуть его на спину, и увидел, как он едва ощутимо, отрывисто дышит. Может быть, он был без сознания, но его тело все еще успокаивалось. Его щеки были мокрыми от слез, и его веснушки ярко выделялись на его бледном лице. Чонин вдруг почувствовал, как его резко схватили за плечо, отдергивая его назад и поднимая на ноги. — Он может притворяться, — прошипел Минхо, словно Чонин нуждался в предостережении. — Он не притворяется, — сорвался на него Чонин, вырывая руку из хватки Минхо. Он злился на него сильнее, чем когда-либо в жизни. На лице Минхо была маска холодной жестокости, и сейчас Чонину было немного мерзко от него. — Ты ведешь себя ужасно, он невиновен. Минхо проигнорировал его. — Чан-хён, — произнес он, и это имя было одновременно требованием и просьбой. Чонин посмотрел на своего старшего брата. Чан тихо плакал, его челюсти были стиснуты, словно он пытался заставить себя остановиться. Но слезы продолжали литься, медленно и не прекращаясь. Он сидел на самом краю своего стула, словно подался вперед, когда Феликс встал, и замер, когда тот упал. — Я не могу, — простонал он и закрыл рот рукой, сгорбившись, будто бы не хотел этого говорить. Чонин сдержал в себе тихий, отчаянный вскрик; он так редко видел, чтобы Чан плакал, и он не был уверен, что когда-либо видел его таким. Чанбин безмолвно подошел к Чану и положил ладонь ему на спину. Он не стал ею двигать, просто держал ее там, твердо и успокаивающе, пока Чан, склонившийся вперед и опустивший голову между коленей, пытался взять себя в руки. Чанбин тихо произнес: — Давайте проведем общее собрание. Я хочу услышать, что скажут остальные. Потом мы вместе примем решение. Минхо недовольно фыркнул, но до того, как он успел заговорить, Чонин ответил: — Думаю, это хорошая идея. По голосу Чанбина он не мог понять, верит он Феликсу или нет. Чонин верил ему, без всякого сомнения, и он не хотел, чтобы они причиняли Феликсу боль. Он не знал, что почувствуют Сынмин или Джисон, но Хёнджин точно поверит в то, что Феликс говорит правду, и, как он надеялся, поможет ему. Все, что оставалось Чонину, это- надеяться. Ради Феликса и ради Чана. Он не хотел, чтобы Чану приходилось причинять Феликсу боль. Он не думал, что его брат был на самом деле способен на это. — Мы будем ждать, пока он проснется? — спросил Минхо, рвано и недовольно. Чанбин склонил голову. — Мы можем положить его в камеру, — сказал он, обходя Чана, открывая один из ящиков его стола и доставая из него связку ключей. Чан долго выдохнул. После он медленно выпрямился. Его слезы остановились, но взгляд его был ужасающе пуст, словно окна дома без жителей. Он бездумно вытер лицо. — Да, — прошептал он. — Мы- сделаем так. Все они уставились на лежавшего без сознания Феликса. Его грудь все еще вздымалась, слезы начинали высыхать заметными дорожками. Он выглядел- таким маленьким, таким юным, хотя Чонин и думал, что для него, из всех людей думать так было глупо. Но Феликс всегда был таким уязвимым, отчего людям вокруг него всегда хотелось его защитить, позаботиться о нем. И сейчас, под резким желтым светом, все это становилось только ярче: его тело лежало неподвижно, без сознания, открытое любой жестокости, какую они выбрали бы причинить ему. Чонин сделал шаг вперед, чтобы присесть и взять Феликса на руки. Это могло быть сложно, но он справился бы, думал он. — Я- — начал он, но Чан соскользнул со стула и упал на колени рядом с Феликсом. Минхо коротко фыркнул, когда Чан нежно взял его вокруг плеч и под коленями и взял его на руки. Голова Феликса запрокинулась, губы приоткрылись, и он даже не двинулся, когда Чан поднялся на ноги, держа его. — Откроете мне дверь? — тихо прохрипел он, и Чанбин поспешно пришел в движение. Он обогнул всех их и вышел из офиса, оставляя дверь открытой позади себя. Камера была переоборудованным шкафом рядом с офисом Чана. Из нее убрали все полки, и теперь в ней было достаточно места для маленького матраса на полу. Свернутое одеяло, сейчас уже без сомнений пыльное, лежало в его изголовье. Они никогда не пользовались этой комнатой до этого. Не было нужды. Чан вошел внутрь и опустил Феликса на матрас, укладывая его голову на тонкое одеяло. Он был мучительно нежен, настолько, что разбивалось сердце, и каждое его движение было таким осторожным. И за все это время он ни разу- не взглянул на Феликса. Он просто смотрел вперед или вокруг себя, словно боялся смотреть на Феликса напрямую. Когда он стал подниматься на ноги, ресницы Феликса затрепетали. — Чан-хён, — проговорил он, и Чан дернулся, резко отшатываясь от него. Феликс медленно моргнул, невидящим взглядом смотря на него; его губы были едва приоткрыты, а руки вяло лежали рядом с ним. Чан все еще не смотрел на него. — Мы поговорим с остальными, решим, что делать, — напряженно произнес он, повернувшись спиной к крошечной комнате. Потом он протолкнулся через всех них, направляясь в коридор; шаги его стали тише, когда он вышел в компьютерную. — Пойдем, — мягко сказал Чонину Чанбин, и Чонин отошел назад, чтобы дверь можно было закрыть. Ему хотелось что-нибудь сказать Феликсу, как-то утешить его, но он не знал, что именно, и они заперли Феликса без единого слова. Путь обратно к лестнице был до странного долгим; атмосфера — такой напряженной, что Чонину хотелось сделать что-то глупое, чтобы нарушить ее, но ничего не мог придумать, и вовсе не думал, что это хорошая идея. Но ему это не нравилось, совершенно не нравилось. Все в этой ситуации заставляло его хотеть рвать на себе волосы. — Сынмин спит, — сказал Чанбин Чану, тихо, когда они догнали его у самой двери из компьютерной. — Я спущусь и приведу его. И Джисона тоже. Чан не ответил, и Минхо тоже; они просто разделились: Чанбин пошел вниз, а остальные — наверх, и Чонин на мгновение задержался на лестнице, неуверенный, с кем ему пойти. Он держал пальцы во рту, кусая кутикулы, и даже так чувствовал, как они дрожат. Он решил последовать за Чаном и Минхо в квартиру — ему не хотелось оставлять брата, и он предпочел бы присмотреть и за Минхо, как бы он на него ни злился. Он просто- не мог поверить, как быстро Минхо сумел переключиться от готовности к желанию убить Феликса. Даже не выслушав его, даже не желая выслушать. Это было необычной жестокостью даже для него. И то, какую боль он причинил Феликсу тогда, в комнате с телевизором, почти сломал ему руку — Чонин знал, каково это, как до агонии больно это было. И он знал, что Минхо знал это, знал, что он помнил. От этого Чонину становилось плохо и немного холодно. На протяжении всего пути в квартиру и даже оказавшись внутри Минхо ни разу не взглянул на Чонина. Словно он злился на него за то, что он не позволил ему просто убить Феликса. Как странно, что в квартире ничего не изменилось. На сушилке для посуды стояли тарелки с их с Феликсом обеда. Коробочки с едой, закрытые контейнеры. Один из скетчбуков Хёнджина на кофейном столике. Чан направился прямиком на кухню и тяжело сел во главе стола, опускаясь в кресло так, словно ноги все это время грозили подвести его. Его глаза были красными, взгляд — пустым. Минхо начал оборачиваться. Чонин развернулся, прежде чем он успел сделать это, и направился дальше по коридору, чтобы постучать в дверь Хёнджина. — Да? — раздался голос Хёнджина с той стороны, и Чонин приоткрыл дверь, чтобы заглянуть внутрь. Хёнджин сидел, скрестив ноги, на кровати, с телефоном на коленях и смотрел или читал что-то. Его волосы были свежеокрашены в блестящий алый, а его губа наконец зажила настолько, что рана почти не была заметна. — Он обернулся, когда Чонин вошел. Что бы он ни увидел на его лице, от этого его выражение сменилось с внимательного на полное беспокойства и недоумения. — Чонин-а, — сказал он, выпрямляя ноги, чтобы подняться. — В чем дело? — У нас общий сбор, — сказал Чонин, и его голос был тише, чем он бы того хотел. И немного более хриплым. Волна адреналина, накрывшая его, спадала, и теперь он чувствовал себя нестойко. — Тебе нужно выйти. Он вышел за дверь, оставляя ее приоткрытой. В свой короткий путь обратно в кухню он впервые за сегодня почувствовал вкус крови и резкую боль в указательном пальце правой руки. Боль была неожиданно успокаивающей, утешающей. Но когда он вошел в кухню и занял свое место за столом, он вынул пальцы изо рта, не желая, чтобы его отругали за это. Под столом он тайком натянул рукава пониже, чтобы скрыть повреждения. Чан, сидевший слева от него, даже не двинулся. Казалось, он даже не заметил, что Чонин вернулся, и он все еще был так бледен; все еще в шоке, подумал Чонин. Он переплел пальцы с его под столом, чтобы все остальные этого не видели. Он ожидал, что Чан отмахнется от него или вовсе не отреагирует, но вместо этого Чан лишь крепче взял его за руку и легко сжал один раз. Он дрожал. У Чонина болело сердце за него. Чонин пытался не ерзать на месте, ожидая, когда все соберутся за столом. Этот стол, казалось, видевший так много всего, и иногда ощущавшийся душой этого дома, место, где они собирались, чтобы побыть вместе из раза в раз. Немного потертый, с несочетающимися стульями, собранными вместе. Он им шел, так всегда думал Чонин. Хёнджин сел напротив Чана, на другом узком конце стола, и пока он занимал свое место, раздался писк клавиатуры, и вошли остальные. Сынмин был сонным, на нем была большая толстовка и пижамные штаны, а его щеки все его были румяными от тепла постели. Джисон был полностью одет, но в обыкновенную одежду, он молчал и немного недоумевал. Чанбин закрыл за ними дверь. Он выглядел устало, и его усталость, пусть и не такая же сильная, напомнила Чонину о Чане. Он оперся о тумбу, так же медленно и болезненно, как Чан сел на стул. Чонина немного стиснули, когда Сынмин занял свое обычное место справа от него, и их руки теперь прижимались друг к другу. Теперь, когда все собрались, Минхо вернулся из гостиной, где он ходил из стороны в сторону, и занял свое место напротив Чонина. Он подвинулся вперед так резко, что его колени ударились о колени Чонина, и тому пришлось сдержать желание пнуть его в икры. Джисон запрыгнул на тумбу рядом с Чанбином, прежде чем заметил, что стул рядом с Хёнджином, с которого Феликс, сам того не желая, вытеснил его, был все еще пустым. Он казался зияющей дырой в комнате. — Где Феликс? — спросил Хёнджин, и беспокойство слышалось в его голосе и было написано на его лице. Его взгляд остро и быстро метался от одного из них к другому, собирая информацию, складывая пазл. В этом он был хорош, Чонин знал, и он уже видел страх, медленный, но сильный, распространяется по его красивому лицу с каждой секундой, что тишина затягивалась. Наконец, когда стало ясно, что Чан не собирался — или, скорее, не может — вести это собрание, вступил Чанбин. — Поэтому мы здесь, — сказал он натянуто-спокойно. — Мы- — Где он? — потребовал Хёнджин, немного поднимая голос, и в напряженной, натянутой атмосфере его громкость оказалась шокирующе высокой. — Он внизу, — гораздо тише ответил Чонин. Взгляд Хёнджина резко обратился к нему, и он уселся обратно на свое место, и всего на долю секунды он выглядел так, словно сейчас поднимется на ноги, подастся в движение. Чонин не мог улыбнуться ему, не мог хоть сколько-нибудь утешить, но после того, как Феликса уже почти похитили однажды, он правда не хотел, чтобы Хёнджин предполагал худшее. — Он в камере. Хёнджин тут же нахмурился, и взгляд его снова забегал. От Чана к Сынмину, к Минхо, к Чанбину и снова к Сынмину. — В камере? — неверяще переспросил Джисон. — Что он сделал? Ничего, зло и печально подумал Чонин. — Он сын Ли Джерима, — произнес Минхо; его губы изогнулись так, словно слова были горькими. — Единственный сын. Рядом с Чонином Чан вздрогнул, резко, оборвано, так, как человек, не знавший его, не заметил бы. К несчастью, все в этой комнате знали его хорошо, очень хорошо; все они увидели это. Чонин почувствовал это — как вздрогнула его рука. — ЧТО, — проговорил Джисон, подаваясь вперед так резко, что чуть не соскользнул с тумбы. — Вы- вы уверены? — его взгляд теперь бегал по комнате, вчитываясь в реакции, вглядываясь в лица, пытаясь понять. Но это было странно, потому что он не получал ответов. Чонин ожидал всплеска реакции от Хёнджина, вопросов, отрицания; ужаса от Сынмина, с его паранойей, с тем, как он заботился о безопасности. Но пухлые губы Хёнджина просто крепко сжались в тонкую линию, а Сынмин- застыл, словно статуя. — Мы уже поговорили с ним, — ответил Джисону Чанбин. — Он все подтвердил. — Наверняка, все это было подстроено, — сказал Минхо. Пару минут назад этими словами он заслужил бы пинок от Чонина — но теперь Чонин не до конца расслышал его слова под громом собственных мыслей, наблюдая за тем, как Хёнджин опускает взгляд, как уголки его губ дрожат, брови хмурятся. Вина. Он уже знал, подумал Чонин, шокированный этим. Феликс-хён, должно быть, рассказал ему. Он не понимал, как осознать это, но ему казалось, что отчасти это доказательство. Чонин был прав в своих суждениях о нем, когда защищал его — он мог солгать о своей личности, но не лгал о том, кто он такой. Если он рассказал Хёнджину, то наверняка рассказал бы и им, когда почувствовал бы себя в безопасности. Сынмин немного поерзал на стуле, потираясь рукой о Чонина из-за этого. Это был первый раз, когда он двинулся. — Он сказал что-то еще? — спросил он, таким спокойным голосом, какого Чонин не ожидал от него сейчас. — Он объяснил, почему солгал? — Он сказал- — Чанбин вздохнул, посмотрел на Чана и продолжил. — У него была сестра. Его отец убил ее, и Феликс увидел это. Он сбежал, пришел сюда и нанял нас, потому что хотел мести. Но он думал, что если бы рассказал нам о том, кто он на самом деле, мы бы не согласились на его задание. Поэтому он солгал. Вот его история. — Что, технически, нисколько не отличается от того, что он рассказал нам в самом начале, — отметил Чонин воодушевленный своим новым открытием. Хёнджин все еще сидел молча, явно прокручивая в голове мысли. Возможно, решая, рассказать им правду или нет. Чонин готов был позволить ему это время, если он нуждался в нем. Он продолжил: — Феликс-хён всегда говорил, что Ли Джерим убил его младшую сестру, и поэтому он хочет мести. Он просто не рассказывал нам, какие отношения связывали его и Ли Джерима. Минхо сказал: — Он все еще солгал нам. — Это недомолвка, — бросил в ответ Чонин, чувствуя себя так неправильно, сидя за этим столом с Минхо, глядя на него перед собой, в таких напряженных и ужасных обстоятельствах. Обычно это было их убежищем. Обычно только здесь Чонину доводилось видеть мягкость Минхо. Еще этим утром это место было для них именно таким: Чонин ел еду, приготовленную ему Минхо с такой заботой. Чонин задавался вопросом, смогут ли они вернуться к прежнему после этого. Минхо смотрел на него, и в нем не было никакой мягкости, даже к самому Чонину. Яркий верхний свет выделял его шрамы, его темные глаза превращались в осколки обсидиана. — Нет, — произнес Минхо так, что и Хёнджин и Джисон обратили все свое внимание на него; Хёнджин наконец поднял голову, и на его лице появилось что-то- напряженное. — Это была ложь. Он лгал нам уже несколько месяцев. Мы никак не можем узнать, говорит ли он правду сейчас. Все это может быть просто грустной историей, чтобы мы не убили его. — Минхо-хён прав, — заговорил Джисон. — Мы никак не можем это понять. Хёнджин смерил его злым взглядом, а потом рявкнул: — Блять, ладно, — он вопросительно взглянул на Сынмина, и они обменялись чем-то во взглядах, прежде чем он провел рукой по своим кроваво-красным волосам, убирая пряди с лица. Потом он выпрямился, напрягая плечи так, будто готовился к чему-то. — Вы все на меня разозлитесь, — сказал он, и теперь и Чонин готовился тоже, — но- Феликс рассказал мне. Он рассказал мне, кто он такой. Я знаю- уже давно. Повисло короткое мгновение абсолютной тишины. После Чан хрипло проговорил: — Ты- что? Хёнджин едва сумел подавить гримасу на лице. Может быть, будь это кто угодно, кроме Чана, ему бы это удалось. — Он сказал мне сразу после того, как вы сошлись, — сказал Хёнджин, и хоть звучал он твердо, в его голосе слышалось сожаление, и его искренность проявлялась и на его лице. — Когда я спросил, почему он так сопротивлялся этому. Тому, чтобы быть с тобой. Он рассказал мне, что это потому, что он сын Мэгпай. Еще одно мгновение; единственным звуком в комнате было быстрое дыхание Чана. Пугающе рваное. — И ты не подумал о том, чтобы рассказать об этом? — задушенно спросил Чанбин. — Он попросил сохранить это в секрете, — ответил Хёнджин. — Он боялся, что вы прогоните его, и я не был уверен в том, что этого не произойдет. Поэтому мы собирались рассказать вам после задания. Чан обмяк в своем стуле, губы его слегка приоткрылись. Он выглядел, словно, ужасно, готов был снова разрыдаться. Минхо отреагировал совершенно иначе. — О чем ты, блять, только думал? — спросил он, уставившись на Хёнджина с болью предательства, написанной на его лице. Удивительно было видеть это только потому, что это означало, что Минхо на самом деле, по-настоящему доверял Хёнджину. И это доверие только что оказалось разбито. — Ты всегда был слишком мягок к нему, но я не думал, что это превратит тебя в идиота. — Я знаю его лучше, чем ты, — с чопорным достоинством проговорил Хёнджин, сохраняя самообладание там, где другие бы его потеряли. Лед против огня Минхо. — Я провожу с ним больше времени. Я вижу его. Не просто так те, кто знает его, защищают его, и это не потому что мы идиоты, хён. Это потому что правда Феликса, настоящая правда, так очевидна, если провести с ним хоть какое-то время. Говоря это, он бросил взгляд на Чонина, и Минхо проследил его взгляд, но что бы ни было в глазах Хёнджина — он не хотел, чтобы Минхо это увидел. — Ты- тоже знал? — спросил Минхо, и на мгновение его маска треснула, обнажая что-то ужасающе уязвимое. Чонину почти захотелось солгать и сказать ему “да,” просто потому что он знал, что Минхо от этого будет больно. Но он никогда не смог бы сделать это, только не так, только не зная, что это глубоко ранит Минхо. Достаточно глубоко, чтобы Минхо, который, Чонин иногда думал, был готов простить ему все, что угодно, не смог бы восстановиться от такого. Неважно, как сильно Чонин злился сейчас, как расстроил его Минхо и как отчаянно он не хотел, чтобы Феликс пострадал, он не мог вынести мысли о том, чтобы так нарушить доверие Минхо, так ранить это и без того израненное существо, так верившее в него. — Нет, — ответил Чонин, ненавидя то, как смягчился его голос. Он, черт возьми, злился. Но под всей его маской Минхо выглядел так, словно только что вложил в руку Чонина нож и теперь невероятно боялся того, что Чонин воспользуется им. — Я не знал, — он позволил недовольству просочиться в голос. — Если бы знал, то сказал бы это еще в офисе хёна, чтобы вы заткнулись. Минхо снова закрылся в своей скорлупе. Чонин не упустил того, как на его лице промелькнуло облегчение, прежде чем он снова нахмурился, и раздражение снова вспыхнуло в нем. Ебаный Минхо и его скрытность, его желание подавить в себе все эмоции и не позволить Чонину увидеть их. Его гордость, и упертость, и- — Тебе правда нужно было рассказать нам, — вздохнул Чанбин, явно обращаясь к Хёнджину. Он использовал свой голос разочарованного отца, который звучал у него теперь нечасто. — Но то, что он рассказал тебе- все меняет, думаю? Минхо вскинул голову, сбрасывая с лица челку. — Как? — спросил он, на мгновение вернувшись- к обычному себе. Что было совершенной неудачей, потому что обычный он, казалось, был намерен быть огромным уебком. — Мы не можем подтвердить то, что он рассказал Хёнджину, как не можем подтвердить того что его история — правда. Хёнджин обычно не настолько глуп, так что, возможно, он лжет нам, чтобы защитить Феликса. Теперь Чонин все-таки пнул его под столом. Особого вреда это не нанесло, потому что на нем были носки. На самом деле, Чонину от этого удара могло оказаться больнее, чем самому Минхо; пальцы его ног столкнулись с твердостью икр Минхо. Тот даже не отреагировал. — Он не лжет, — сказал Минхо Сынмин, твердо и прямо, и немного гнусаво, как обычно. — Нет. Я тоже знал. Минхо моргнул. Чанбин произнес, так шокировано, что это могло быть смешно, если бы не та ситуация, в которой они были: — Сынмин. Сынмин проигнорировал их, переводя взгляд на Чана, который опустошенно смотрел на него в ответ. — Мы вместе ходили в среднюю школу, — объяснил он, и Чан долго, медленно выдохнул. Как же ужасно это было для него, подумал Чонин. Как он метался, не зная, что думать, во что верить о ком-то, кто был так ему дорог. Сынмин продолжил. — Я узнал его, как только вошел в комнату и смог по-настоящему увидеть его той первой ночью. — Охренеть, — прошептал Джисон, и Чонин безмолвно согласился. То, что Хёнджин сохранил секрет Феликса, было чем-то естественным, но то, что это сделал Сынмин, было почти немыслимо. — Сынмин, — снова произнес Чанбин, удивленно складывая руки на груди, — почему ты не сказал нам? Сынмин немного сжался; что-то, похожее на вину, промелькнуло на его лице. — Я поговорил с ним, и он не пытался лгать о том, кто он такой, не стал бороться со мной или бежать. Он просто объяснился и попросил сохранить его секрет, — почти защищаясь сказал Сынмин. — И его история показалась мне логичной. Я никогда не мог понять зачем Шиму было заказывать убийство дочери Мэгпай — это начало бы войну, которую они проиграли бы, и не было никаких гарантий, что их всех не вырезали бы. Куда логичнее то, что он убил ее в припадке гнева. Даже когда мы были в средней школе, Феликс иногда приходил на уроки и выглядел так, словно его избили — его лицо было наполовину синим и черным. Лицо Чана посерело. Чонин не смог сдержать слабой дрожи от короткого напоминания о детском доме. — Да, — тихо отозвался Хёнджин. — Он рассказал мне об этом, его отец избивал его. Оттуда у него шрамы. Его отец бил его пряжкой ремня. Чан резко оттолкнул свой стул из-за стола, практически вскакивая на ноги, а потом выбежал из комнаты по коридору. Чонин огляделся, ища в лицах остальных ответа или реакции, пытаясь понять, что ему делать, но увидел лишь шок и печаль. Он принял решение сам, быстро поднялся со стула и последовал за братом. Он вошел в спальню Чана и спешно закрыл за собой дверь, пока звуки того, как Чана рвало, не долетели до кухни по коридору. В уборной Чан сгорбился над унитазом, склонив голову над его чашей, и его все еще тошнило. Запах был ужасным, а звуки — почти хуже того, хотя теперь, пока Чан давился, стало ясно, что все, что было в его желудке, уже покинуло его. Теперь все было уже кончено, и его тело продолжало до того момента, пока в нем уже ничего не осталось. — Хён, — произнес Чонин. Он опустился на колени и осторожно, нежно положил ладонь на спину Чана. Он дрожал, его позвоночник и ребра вздымались под прикосновениями Чонина, и Чонин позволил себе слабо погладить его, пытаясь утешить. Он не знал, как это делается, только не тогда, когда дело касалось Чана. Он никогда еще не видел Чана таким. — Он- его шрамы- я всегда хотел знать- — между тяжелых всхлипов проговорил Чан, слова почти выпадали из него. — Хён, — повторил Чонин, чувствуя, как грудь полнится страданием. Он поднял руку выше, оборачивая ее вокруг плеча Чана, чтобы попытаться заставить его сесть. — Не нужно- просто успокойся, постарайся успокоиться- Голова Чана вскинулась, его алые от слез глаза нашли взгляд Чонина. — Я не знаю, что мне думать, Чонин, — ахнул он бледными губами. Словно он даже не слышал его слов. — Я не знаю, во что мне верить. — Он снова обмяк, словно тело его совершенно ослабло, но его пальцы до белых костяшек сжимали ободок унитаза. Чонин прикусил губу, полностью лишенный слов. Разве были слова, которые могли бы утешить Чана? Правда ранила бы его так же сильно, и последствия сегодняшнего дня и так останутся до боли острыми. Слезы оставили мокрые дорожки на лице Чана, и его глаза снова намокли, когда он взглянул на Чонина; его губы изогнулись, а лицо поморщилось. — Он ведь не предатель? — проговорил он, задушенно и сдавленно. Он звучал так, словно уже знал ответ и хотел, чтобы Чонин солгал ему. Чонин все равно сказал ему правду. — Я думаю, что нет. Он правда не думал. Никогда, даже услышав о том, кем был отец Феликса. Но как он мог описать это словами — то, как эти слова шокировали его до глубины души, но не изменили совершенно ничего? Но конечно, для Чана менялось все. До самой мельчайшей детали. Чан простонал, словно раненый зверь, и опустил взгляд, снова сгибаясь над унитазом, хотя больше его не тошнило. Вместо этого из него вырывались лишь всхлипы, заставлявшие все его тело вздрагивать. Чонин слышал, как стучали его зубы. Это был резкий, жестокий срыв, словно наводнение, сносившее все на своем пути. Чан просто- распадался на части на глазах у Чонина, и на долгое ужасное мгновение Чонин почувствовал, что не знает, что ему делать. В голове опустело, все мысли покинули его. На один, эгоистичный миг ему просто не хотелось ничего этого делать. Затем он собрался с духом и крепче сжал плечо Чана. — Хён, — сказал он, настойчивее оттаскивая его. — Иди сюда, пойдем- Наконец Чан поддался и позволил Чонину отстранить его от чаши унитаза, позволил помочь себе сесть, опираясь на стену душевой. Чан продолжал плакать, не пытаясь стереть слез, остановить их. Он немного подтянул колени к груди и обнял себя, пока Чонин нажал на смыв, не глядя на то, что было внутри, и оторвал туалетной бумаги. — Вот так, — нежно произнес он, вытирая губы Чана бумагой так аккуратно, как только мог. Бумагу он отбросил в туалет чтобы смыть потом. После он принялся вытирать его слезы, желая, чтобы у него было что-то мягче, что-то нежнее к лицу Чана. — Я не знаю, что мне делать, — произнес Чан опустошенно; его глаза потухли, словно в них что-то разбилось. Он не смотрел на Чонина, и слезы все еще медленно текли по его щекам, сколько бы Чонин не стирал их. — Я- я могу позволить ему остаться? Я должен? Он все равно солгал. Он знал, он знал, что я- он знал, как я- и все равно спал со мной. Я не знаю, я не знаю, смогу ли простить его, смогу ли- двигаться дальше, — его нижняя губа задрожала, а голос зазвучал нестойко. — Но- даже думать о том, как он будет там, совсем один- я не могу- — Хён, — позвал Чонин, когда Чан снова начал дрожать, — хён, все хорошо. — Он провел руками по плечам Чана, по его рукам, пытаясь утешить, пытаясь сделать все, что он только мог. — Тебе не нужно решать прямо сейчас, я так не думаю. Поспи? Все остальные поймут, — лучше бы им понять; Чонин не собирался позволить Чану вернуться туда в таком состоянии, так что им просто придется понять. Следующие его слова были менее точными, но он все равно сказал их, уже мягче: — И Феликс-хён тоже. Чан- рассмеялся. Пусто, истерически, и Чонин видел эту истерику и на его лице. Это пугало его, но боялся он за Чана, не его самого. — Я приказал убить его, — прохрипел он. — Он наверняка не захочет остаться. Он- он не захочет даже видеть меня. — Хён, я не думаю, что это правда, — мягко сказал Чонин, проводя рукой по влажным от пота волосам Чана. — Он рассказал Хёнджину, — не сдавался Чан, приходя с заключениям, от которых Чонин так хотел его защитить. — Он доверил это Хёнджину. Но не рассказал мне. И Хёнджин не рассказал мне. Никто из них- — Хён, — произнес Чонин, отчаянно желая перебить его, не позволить ему провалиться в это. — Я доказал, что он прав, — мрачно, твердо сказал Чан. Он встретился взглядом с Чонином, и его губы изогнулись в подобии улыбки, полном сожаления и ненависти к себе. — Он не смог довериться мне. Я доказал, что он прав. И что мог Чонин сказать на это? Любое заверение было бы ложью — Чонин был с ними в комнате и не мог понять того, как резко сменилось настроение Чана. Или скорее — он мог понять, но не мог- осознать. Как он перешел от такой пылкой любви к готовности приказать убийство всего за несколько минут. Но Чонин никогда не ненавидел кого-то так сильно, как Чан ненавидел Ли Джерима. Он не думал, что был создан для того, чтобы испытывать такую эмоцию, которую испытывал Чан. Поэтому Чонин не мог утешить его. Гнев Чана, его боль и чувство предательства, были совершенно обоснованы, и он имел право страдать от этой раны. Но с чем-либо кроме этого Чонин не готов был мириться. И как странно, что Чонин не сумел предсказать того, что Чан отреагирует так. Феликсу удалось, а Чонин не смог. Как странно, унизительно и ужасно это было: знать Чана так долго и видеть, как незнакомец прочитывает его лучше еще до их встречи. Как ужасно и для Чана — чувствовать, что ожидания жестокости от него оправдались. — Я не знаю, что сказать, — тихо проговорил Чонин. Впервые за весь этот разговор Чан взглянул на Чонина и по-настоящему увидел его. Все это время, казалось, он смотрел сквозь него, или просто- даже не обращался к нему, а просто говорил. Теперь его взгляд смягчился, а уголки рта немного сползли вниз. — Ах, Чонин, — сказал он, и в его голосе слышались слезы. — Прости меня. — Хён, нет? — сказал Чонин, но Чан теперь снова заметно отдалялся. Он вернулся в чувства достаточно, чтобы вспомнить их роли, свое упорное нежелание полагаться на кого-либо. И меньше всего — на Чонина. Чан двинулся, словно желая подняться на ноги, и Чонин спешно убрал руку из-под его плеча, взял его под спину и помог ему встать. Сложно было сказать, как велика была его помощь; Чан был куда тяжелее него, был сложен из твердых мышц, где Чонин был тонким и легким. Но Чан немного оперся на него, пока они возвращались в спальню; Чонин настойчиво вел его в постели, а Чан, казалось, пытался повернуть к двери. — Там все- — слабо проговорил Чан, когда Чонин заставил его сесть на край кровати. — Я сказал тебе, — твердо ответил Чонин, — мы можем продолжить завтра. Пожалуйста, хён. Чан заметно сглотнул, быстро моргая, чтобы не дать потечь новым слезам. — Хорошо, — прошептал он. Каким же маленьким он казался в этой большой спальне, на краю кровати, которую он делил с Феликсом. Чан выглядел так, будто думал о том же; его взгляд упал на одеяло, и дыхание его дрожало. Знал ли Феликс до того, как он переспал с Чаном, что именно давало жизнь гневу Чана к Ли Джериму? Чонин надеялся, что нет, надеялся, что он не знал тогда о брате Чана. Конечно, это казалось нарушением границ: то, что Чан спал с сыном своего врага, с сыном человека, который принес ему столько страданий. Чонин- и правда не знал, что делать дальше; он пытался вспомнить, что Чан делал для него, когда он болел в детстве. Однажды у него случилось расстройство желудка, когда ему было примерно двенадцать, и они даже не знали, откуда оно взялось, и пару дней его тошнило, он лежал на кровати, свернувшись в комочек с пластиковой чашей, которую нашел для него Чан. Часами он плакал, часами Чан помогал ему выпить немного воды, а потом держал его, когда она тут же выходила из него, часами Чан мыл эту чашу, стирал простыни, умывал Чонина. Ему пришлось отказаться от работы, чтобы заботиться о нем, и ему удалось отдохнуть лишь тогда, когда Чанбин пришел помочь ему. Все хорошо, шептал он, гладя Чонина по волосам, хотя после он признался, что тогда не думал, что с Чонином все хорошо, что все это время он боялся, что ему придется думать, как отвезти его в больницу так, чтобы не вмешались социальные службы. Все будет хорошо. Чонин не сказал ему этого теперь. Ничего не было хорошо. Он не был уверен даже, что будет. — Я пойду- скажу остальным, что собрание окончено, — медленно проговорил Чонин. Он взял с тумбы коробку с салфетками и поставил ее на кровать рядом с плечом Чана, где ему было бы удобнее до нее дотянуться. — И принесу тебе воды, хорошо? Я ненадолго. Чан поднял взгляд на него, опухшими, покрасневшими глазами, его лицо было таким мертвенно-бледным, и он смотрел на Чонина так, словно думал, что у Чонина есть все ответы, словно надеялся, что у него они есть. — Хорошо, — прошептал он. Чонин повернулся, не в силах вытерпеть его взгляда. Он вышел из комнаты, закрывая за собой дверь, но не до конца. Когда он снова вошел в кухню, то обнаружил всех остальных так, как оставил их, хотя куда более спокойными. Они тихо разговаривали, и Чонин не смог разобрать слов, идя по коридору, а потом замолкли, когда он вошел. Скорее всего, несмотря на все старания Чонина, они услышали хотя бы часть от того, что только что произошло. Но Чонин не собирался рассказывать обо всем этом, даже этим людям, которых и он, и Чан считали своей семьей. Чан всегда стремился скрывать свои темные эмоции, держать свою уязвимость при себе. Чонину не хотелось делиться теми вещами, за которые Чану потом будет стыдно. — Чан-хён- сейчас не может продолжить, — сказал Чан, пытаясь звучать твердо и непоколебимо сейчас, когда он чувствовал себя так нестабильно. — Он сказал, что мы продолжим завтра, все вместе. — Это не было до конца правдой, но Чонин решил- что еще тут можно сделать? Все посмотрели друг на друга, а потом Чанбин вздохнул. Он выглядел старше и невероятно печально. — Да, — сказал он. — Думаю, можно отложить все до завтра. Рука Минхо, лежавшая на столе, сжалась в кулак. — Ладно, — сказал Хёнджин. Он рывком поднялся на ноги и протянул руку, требовательно шевеля пальцами. — У кого ключи от камеры? Я покормлю Феликса. Бровь Джисона вскинулись вверх, на его лице проявилось искреннее беспокойство, а Минхо прожег Хёнджина взглядом, что Хёнджин проигнорировал. — Я- не думаю, что это хорошая идея, — сказал Чанбин. — Кончай разводить драму, — почти рявкнул Хёнджин, теперь шевеля пальцами быстрее, настойчивее и куда менее терпеливо. — Я правда не хочу слышать это от тебя, — пробормотал Чанбин, но он выудил из кармана ключи и бросил их Хёнджину, с легкостью их поймавшему. Он сунул ключи в карман, а потом принялся заглядывать в коробочки с едой, оставшиеся от того, как кто-то заказывал еду. Джисон соскользнул с тумбы и медленно сказал: — Может быть, я могу пойти с тобой, просто на всякий случай. Хёнджин посмотрел на него через плечо. Выражение на его лице убило бы тигра с двадцати шагов. — Ты мне не нужен, — ледяным тоном сказал он. Джисон замер. После он поднял руки в жесте поражения и занял место, которое оставил Хёнджин. Все в тишине дождались, пока Хёнджин не покинул кухню, а потом Джисон положил голову на стол и произнес: — Блять, ну ладно, — Чонин подошел, сел рядом с ним и похлопал его по спине. — Из-за него нас всех убьют, — натянуто проговорил Минхо, а потом его злой взгляд обратился на Сынмина. — И из-за тебя тоже. Сынмин спокойно смотрел на него в ответ, пока Чанбин беспокойно переминался с ноги на ногу. — Если бы Феликс пришел сюда, намереваясь предать нас, он сделал бы это уже давно, и не стал бы заморачиваться со сложным планом нашей смерти при попытке ограбления, — прямо и клинически сказал он, так же, как говорил, когда показывал им записи с камер на мониторах. — Вы знаете, что в этом нет никакого смысла. Особенно когда я сразу же узнал его, вы правда думаете, что Ли Джерим стал бы так рисковать своим наследником? — он замолк, а потом продолжил: — И вы думаете, что Ли Джерим захотел бы, чтобы его сын трахался с лидером вражеской банды? Думается мне, он не тот человек, который спокойно относился бы к подобному. Чонин безмолвно согласился со всеми его словами. Просто не было смысла в том, чтобы Феликс оказался предателем. Худшим, что он совершил с ними, его единственным преступлением было лишь то, что он утаил от них всю правду о своей личности. Но он не представлял никакой опасности. Даже Минхо, в гневе сейчас, с его ненавистью к обману, должен был видеть то, насколько глупым был этот план: послать Феликса сюда, чтобы он заманил их на задание, которое они могли даже не взять? Зачем тратить силы, когда просто убить их всех здесь было бы легче и менее рискованно для самого Феликса. Может быть, будь Феликс каким-нибудь обыкновенным работником, от которого можно было легко избавиться, но он не был — он был единственным сыном Ли Джерима. Минхо никогда бы не согласился на такой идиотский план, если бы кто-то предложил его. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что такой человек, как Ли Джерим тоже не совершил бы что-то столь глупое. — Но у тебя не было никаких гарантий этого, когда ты впервые увидел его, — сказал Минхо, все еще сжимая руку на столе. Ссадины на его костяшках трескались. — Ты выбрал скрыть это от нас. — Я не раскрываю чужие секреты, — странно многозначительно произнес Сынмин. Минхо, удивительно, немного порозовел. Чонин недоуменно взглянул на Сынмина, но не смог ничего понять. Чанбин снова вздохнул. — Честно говоря, — сказал он, — думаю, Сынмин прав; если бы Феликс собирался предать нас, он сделал бы это вскоре после того, как мы приняли его, потому что его прикрытие могло быть разрушено в любой момент. — На мгновение его губы поморщились; он задумчиво пожевал внутреннюю сторону щеки, а потом продолжил, теперь обращаясь к Минхо. — Я понимаю, почему ты так злишься, он солгал нам. Но правда- если бы он не сделал этого, мы не стали бы слушать ни слова от него, и он знал это. Мы все понимаем, что мы могли бы убить его на месте тогда или попытались бы взять его в заложники и угрожать его отцу, что не прошло бы хорошо для него. Учитывая то, что мы и так собирались убить его- — Ауч, — пробормотал Сынмин. — -у него не было других особых причин лгать нам, особенно учитывая то, что он думал, что мы убьем его даже после того, как он рассказал нам свою историю. Я не знаю, хён. Думаю, он говорит нам правду. Минхо долго, безэмоционально смотрел на Чанбина, а потом взглянул на Чонина. В ответ Чонин сузил глаза — так угрожающе, как только мог. Минхо хрипло вздохнул и сказал: — Даже если он говорит правду сейчас, он все еще солгал, и эта скрытая им информация могла стоить нам многого, и точно подвергла нас опасности, — даже сейчас на его лице была тонкая маска гнева. — Я не намерен прощать подобный обман, и как я могу? Я все еще не убежден, что он рассказал нам всю правду. Он очень быстро попытался сбежать. — Потому что ему было страшно, — ответил Чонин. Это было написано на его лице — этот животный страх, стерший всю его способность к логическому мышлению. — Это ни о чем не говорит, и ты знаешь. Ему просто было страшно. — Мне тоже было бы страшно, если бы Минхо-хён и Чанбин-хён вдруг накинулись на меня, — сказал Джисон, поднимая голову со стола. — И я бы тоже побежал бы, даже если бы был ни в чем не виноват. Иногда- люди просто так реагируют. Минхо промычал. — Возможно, — произнес он, нисколько не тронуто. Он нахмурился, глядя на дверь в квартиру. — Я все равно хочу, чтобы его здесь не было. — Это не тебе решать, — сорвался на него Чонин. — Ладно, — сказал Чанбин, когда глаза Минхо засверкали. — Ладно. Бессмысленно сейчас спорить, мы решим все завтра, когда Чан-хён- будет готов, — он оттолкнулся от тумбы, потягиваясь. — Может быть, кому-то стоит проверить Хёнджина, — почти что себе сказал он. — Не я, — сказал Джисон, вскакивая на ноги. — Что бы вы ни думали, я умею учиться на своих ошибках. Пойду патрулировать, или типа того, — он почти выбежал из комнаты к лестнице, словно думал, что если слишком задержится, Чанбин заставит его сделать это. Чанбин взглянул на Чонина, потом на Сынмина и последовал за Джисоном за дверь. Мгновение спустя Сынмин тоже поднялся, беззвучно, медленно, словно его тело было слишком тяжелым, чтобы двигаться. Он коснулся плеча Чонина, когда выпрямился, и когда Чонин повернулся, чтобы взглянуть на него, Сынмин посмотрел на него твердым, серьезным взглядом. Он выглядел печальным, его губы опускались вниз в уголках. Он долго ничего не говорил, достаточно долго, чтобы Чонин вопросительно хлопнул глазами. Но Сынмин все же сказал: — Ты такой хороший ребенок, Чонин. Чонин скрыл внутреннее желание поморщиться и просто кивнул. Он мог принять комплимент, но то, что сейчас его назвали ребенком, было- неприятно. Он не был ребенком, и не был уверен, как доказать это им, когда все были так намерены считать его им. Он не был против того, чтобы быть малышом, не против защиты и потакания большую часть времени. Но он ненавидел то, как все не воспринимали его всерьез. Сынмин тоже ушел, наверняка в свою мастерскую; дверь за ним тихо закрылась. Теперь, Чонин осознал, он остался наедине с Минхо, пристально смотревшим на него. Чонин почти привык к этому чувству; казалось, Минхо всегда наблюдал за ним. Иногда это было затягивающе, голодно, но иногда, как сейчас — он просто чувствовал, что Минхо на него смотрит. Словно он видит Чонина. От этого Чонин вдруг так разозлился — на него смотрели вот так, после всего, что только что произошло — и он тоже поднялся, даже не глядя на Минхо. — Тебе стоит идти, — коротко сказал он. Он подошел к шкафчику и достал стакан, намереваясь наполнить его водой и принести Чану. Может быть, он мог бы принести ему и таблетку валиума из тех, что остались у них после того, как Чанбину удалили зуб мудрости. Может быть. Он слушал, как Минхо поднялся на ноги, хоть и тихо. Все остальные заставляли стулья оглушительно скрипеть по полу, но Минхо — никогда. Ему всегда как-то удавалось понять, как двигаться так чтобы этого никогда не происходило. Но Чонин слышал его шаги, все ближе и ближе, и не был удивлен, когда Минхо встал рядом с ним у раковины. — Малыш, что же ты с собой сделал? — вздохнул Минхо, протягивая руку, чтобы обхватить его за запястье. Чонин отдернул руку, прежде чем Минхо коснулся его. Он действовал инстинктивно, в первую очередь, желая скрыть свои раны, как всегда. Он снова разодрал пальцы до крови; алый разливался под ногтями на его указательным и средним пальцем. Он ненавидел эту свою привычку, это тревожное желание, иногда казавшееся неконтролируемым, появившееся у него еще в детском доме. Он так старался прекратить, но сегодня было так сложно. К тому же он был просто- расстроен, не хотел, чтобы Минхо касался его сейчас. Это было уродливое чувство, особенно потому, что Чонин всегда старался заставить Минхо себя коснуться, и тот всегда отстранялся первым. Но, конечно, сейчас он этого хочет. От этого ярость внутри Чонина вспыхнула ярче. Он спрятал руки в рукава и прожег Минхо взглядом. На лице Минхо быстро сменились друг другом удивление, боль и пустота. Его рука упала на край раковины, больше не пытаясь дотянуться до Чонина. — Ты сегодня, — медленно сочась ядом, произнес Чонин, — был таким ужасным. — И без всякой на то нужды, отчего Чонин злился только сильнее. Чан рыдал до изнеможения, а Минхо был неумолим в своей жестокости. Подумал ли Чан о том, чтобы убить Феликса, если бы Минхо не было рядом с ним, если бы он не вложил эту идею ему в голову? Если бы он не давил, настаивал, требовал. Не вел Чана по тому пути, после которого Чан не смог бы быть прежним. И для чего? У Минхо не было тех же причин ненавидеть Мэгпай, как у Чана. Казалось, Минхо хотел, чтобы Феликс умер за свою ложь. И переубедить его было невозможно. В этот миг выражение лица Минхо немного затвердело. Не так, как когда он злился, не предвещая неизбежную жестокость. Чонин чувствовал, будто он никогда раньше не видел такого взгляда, направленного на себя. Но он видел его раньше, когда Минхо удерживал Феликса. — Я не принимаю критику тому, что я делаю ради твоей безопасности, — сказал он. — Ради моей- мне ничего не угрожало! — вскричал Чонин, не понимая, что именно видел Минхо и чего не видел он сам. — Тебе не нужно было- швырять его через комнату. Ты чуть не сломал ему руку! — Да, — без всякого сожаления произнес Минхо, и Чонину захотелось снова пнуть его по ноге. — Он представлял угрозу, и я должен был избавиться от этой угрозы. — Но это не так, — сказал Чонин. Как же он хотел знать, как достучаться до Минхо, который сейчас, казалось, упорствовал просто ради упорства. — Ты никак не мог доказать, что он предатель, ты отреагировал слишком сильно- — Но что, если бы он оказался предателем? — перебил его Минхо. Его голос резал, но близко не так, как голос Чонина. Он словно- даже не слушал Чонина, нисколько не слышал его слов. Он всегда вел себя так, когда Чонин был маленьким, но за годы будто бы начал всегда слушать его, даже когда все остальные этого не делали. — У меня нет роскоши сомневаться в своих мнениях о людях. Он мог взять тебя в заложники. Что бы ты сделал тогда? — Защитил бы себя! — ответил Чонин. — Хён, что ты вообще говоришь? Это же Феликс, если ты думаешь, что я не смогу победить его в схватке, то я не знаю, зачем ты вообще меня учил. — Смысл не в этом, — снова сказал Минхо, теперь явно срываясь. Он выглядел расстроенно, словно его слова, так легко приходившие к нему, теперь совершенно покинули его. — Тогда в чем смысл? — Чонин вскинул руки в воздух. — Что нам нужно нападать до того, как нападут на нас, просто на всякий случай? Что я глупый и слишком мягкий, потому что не согласился с тобой, потому что считаю, что ты зашел слишком далеко? Тебе даже не стыдно! Щеки Минхо едва заметно вспыхнули, его дыхание слегка ускорилось. Это должно было остановить Чонина, это остановило бы почти всех людей в своем уме. С разъяренным Минхо шутить было нельзя. — Чонин, — предупреждающе выдавил Минхо. — Не надо- говорить со мной этим тоном, столько лет спустя, — бросил в ответ Чонин, качая головой. — Ты правда считаешь, что я настолько глупый и слабый? Что я не смог бы защититься, если бы мне угрожали? Ты думаешь, что я не могу сам решить, надо ли мне действовать? Ты знаешь- ты знаешь, что было бы с Чан-хёном, если бы я не остановил тебя? Тебя вообще это волнует? Ты ведешь себя так, будто я маленький наивный идиот, но я думал об этом, я не глупый мягкий ребенок, правда нет- Минхо схватил его за плечи и встряхнул, не сильно, но достаточно, чтобы все слова застряли у Чонина в горле. Он был так занят тем, что говорил и говорил, что даже не заметил, как Минхо приблизился к нему — но теперь он стоял рядом с ним, достаточно близко, что Чонин мог видеть его покрасневшие глаза, напряжение в его челюсти. Они смотрели друг на друга, и между ними воцарилось молчание. Чонин не отводил взгляда от Минхо, крепко держась за свой гнев, прижимая его к себе. Он злился и имел на это полное право, но поддеживать эту злость было сложнее, когда он чувствовал тепло рук Минхо сквозь футболку. Если бы Минхо поцеловал его сейчас, немного размыто думал он, то он не знал бы, что ему делать. — Мне было страшно, — тихо, яростно произнес Минхо, когда тишина растянулась слишком долго. Его руки сжались на плечах Чонина, а потом он отпустил его, развернулся и ушел прочь, через всю кухню и из квартиры; дверь за ним закрылась с несоответственно тихим щелчком. Чонин не до конца понимавший, что только что произошло, немного недоумевавший от того, что его снова не поцеловали, отпустил его. Гнев, грозивший раствориться, вдруг вернулся к нему с полной силой. Ему безумно сильно захотелось швырнуть стакан через всю комнату. Вместо этого он очень, очень осторожно поставил его на тумбу, а потом вышел в гостиную, где взял с дивана одну из раскиданных по нему подушек и заорал в нее коротким бессловесным вскриком ярости. От этого он почувствовал себя ребенком, который настаивал, что он им не был, но ему стало лучше. Иногда, беспомощно думал он, он чертовски сильно ненавидел быть младшим. Он бросил подушку обратно на диван и вернулся к своей изначальной задаче: принести воды Чану. Его брат нуждался в нем, и все остальное могло подождать. —— Хёнджин ключом открыл дверь в маленькую комнатку на третьем этаже, а потом постучал по ней костяшками. Ответа не было, но он и не ожидал его услышать — никто не ждет, чтобы тюремщик просил разрешения войти — так что несколько мгновений спустя он просто открыл ее. Несколько лет назад он смотрел, как Чан и Чанбин убирались здесь, выносили полки и приносили узкую кровать. Он никогда не понимал, для чего нужна эта комната, потому что никто из них в ней не спал, но он не стал утруждать себя тем, чтобы спросить, но теперь он понял, каково было ее предназначение: держать в ней людей. Феликс не поднял головы, когда он вошел. Он сидел на полу спиной к кровати, но не касаясь ее. Его колени были подтянуты к груди, и он крепко обнимал их руками, склонив голову и всхлипывая. Сердце Хёнджина треснуло. Он поставил тарелку с приготовленной им едой на кровать и опустился на колени рядом с Феликсом. — Бедняжка, — проговорил он, обнимая Феликса за плечи и пытаясь притянуть его к себе. — Бедняжка, так настрадался. Феликс немного приподнял голову, взглянул на него такими опухшими от слез глазами, что Хёнджин был бы удивлен, если бы узнал, что сейчас он может хорошо видеть. — Хёнджин, — выдавил он. — Хёнджин, я- — Чш-ш, — сказал Хёнджин. Теперь он обхватил плечи Феликса обеими руками и, немного покачивая их обоих, нежными руками спрятал его голову на своем плече. — Я знаю. Я знаю, они все мне рассказали, тебе не нужно ничего говорить. Боже. Поверить не могу, что они заперли тебя здесь, тут так пиздецки мрачно. Феликс медленно но верно создавал на футболке Хёнджина мокрый беспорядок. Объективно говоря, это было ужасно мерзко, но впервые в своей жизни Хёнджин не собирался жаловаться. Ему просто хотелось, чтобы Феликс остановился. — Я все испортил, — всхлипывал Феликс, сжимая руками его спину. — Я все испортил. — Ты ничего не испортил, — сказал Хёнджин. Он поцеловал Феликса в макушку, один раз, другой, а потом крепче его обнял. — Ты ничего не испортил. Все будет хорошо, вот увидишь. Они все просто кучка идиотов, ты уже это знал. Он надеялся, что Феликс даст ему- хоть что-то за эту ремарку. Может, коротко усмехнется. Но Феликс лишь продолжал плакать, так что Хёнджин продолжил качать его вперед и назад; по правде говоря, он не знал, что ему делать. Другие так себя не вели. Обычно это у Хёнджина случались нервные срывы, и он никогда не видел, каково это, с другой стороны. Когда Феликс наконец заговорил, его слова было трудно разобрать. — Чан-хён, — проговорил он. — Он- и я не- я не хотел- — Боже, — сказал Хёнджин. Он отстранился, принялся вытирать лицо Феликса краем футболки. — Так тебя стошнит, Феликс, милый. Я не буду это убирать. Давай, успокойся немного. У тебя все еще есть я, — от протянул руку и взял тарелку еды, стараясь ничего не разлить. — Вот, давай, — сказал он, — съешь пельмешку. Феликс несколько раз рвано вдохнул, но покорно открыл рот, и Хёнджин скормил ему пельмешек. — Вот так, — произнес он, пока Феликс прожевал и проглотил; все его движения как-то передавали новые неизбежные слезы. — Умница. Съешь еще. Какие же они все говнюки. Иногда здесь никто не пользуется мозгами. Феликс вытер щеки рукавами, а потом сморщил лицо, когда осознал, что рукава уже были мокрыми. Хёнджин принес бы салфетки, если бы знал. — Чан-хён никогда меня не простит, — несчастно проговорил он. — Простит, если знает, что для него хорошо, а что — плохо, — мрачно ответил Хёнджин. — Кроме того, это ты не должен его прощать, он так тебя напугал. — И запер в этом гребаном шкафу, словно он представлял какую-то угрозу. Чану правда стоило бы подумать головой, стоило остановиться, прежде чем так сомневаться в Феликсе. Феликс робко покачал головой, медленно пережевывая второй пельмешек. — Ты его не видел, — сказал он; его нижняя губа дрожала. — Это разбило ему сердце. Он теперь меня ненавидит. — Детка, — пробормотал Хёнджин, перекладывая палочки между пальцев, чтобы погладить его по волосам. Бледное, шокированное лицо Чана пронеслось у него перед глазами. — Нет, он не ненавидит тебя. Он просто расстроен, но мы рассказали ему, знаешь, мы с Сынмином, что мы уже все знали- Глаза Феликса, мокрые и покрасневшие, резко поднялись на него. — Правда? — Да, — нежно ответил Хёнджин. — Так что теперь он знает, что ты этого не скрывал, — лицо Феликса чуть сморщилось, и он быстро заморгал, пытаясь бороться с новой волной слез. Хёнджин скормил ему еще один пельмешек, разглядывая его, пока он пережевывал. — Ликс, почему ты не сказал им, что мы с Сынмином уже все знали? Феликс проглотил, потом всхлипнул. — Я боялся того, что они могут с вами сделать, — сказал он, совершенно разбитый. — Не хотел, чтобы вы пострадали из-за меня. Хёнджин был так этим тронут, но и невероятно полон недоумения. — Феликс, милый, они бы не тронули меня? — сказал он; он был уверен в этом так, как не был уверен ни в чем в его маленьком мире. — Ты это знаешь. — Я- я бы подумал так, до того, что было сегодня, — сказал Феликс, качая головой так, будто кости его шеи обмякли. На его лице была написана какая-то призрачная тоска. Он и правда боялся, не только за себя, но и за Хенджина тоже. Минхо, должно быть, действительно вселил в него страх Божий. — До того, что было сегодня, я бы сказал и что Чан-хён- Дверь снова распахнулась. В дверном проеме появился Чанбин, его брови были нахмурены. Хёнджин почувствовал, как Феликс вздрогнул в его руках. — Ладно, — сказал он, осмотрев комнату. — Думаю, все нормально. Бровь Хёнджина дернулась. — Я думал, что ясно дал понять, что не нужно приходить и проверять меня. Чанбин пожал плечами. — Нет, ты сказал Джисону тебя не проверять, — сказал он. — Я могу делать, что хочу. Джисон ушел, думаю, Минхо тоже. Мне нужно поговорить с Сынмином. Когда закончишь, прошу, не забудь запереть дверь и занеси мне ключи. Хёнджин вскочил на ноги. Честно говоря, у него не было привычки быть угрожающим, но в такие моменты, как сейчас, его рост приходился кстати. Не то чтобы он правда пугал Чанбин; это сделать было достаточно сложно. Хёнджин не был даже уверен в том, что это удалось Минхо. Но он все еще мог попытаться. — Я его здесь не оставлю, — сказал он. — Ты что, смеешься, хён. Здесь херово. Он может подняться и остаться у меня. Я присмотрю за ним, если вы так этого хотите. Но я не позволю тебе запереть его здесь на всю ночь. Чанбин выглядел усталым. — Это всего на одну ночь, Хёнджин, его это не убьет. — Это тюрьма, — настаивал Хёнджин. — Ну и кто теперь разводит драму, — проворчал Чанбин. Хёнджин лишь прожигал его взглядом, сложив руки на груди. Он не собирался сдаваться. А потом он увидел на лице Чанбина — он все понял. Ничто в Хёнджине не было готово позволить запереть Феликса в этой крошечной комнате. Чанбин вздохнул и сказал: — Ладно. Только пусть не выходит, или Минхо-хён придет уже за твоей головой. — Он не выйдет, — ответил Хёнджин. Он так устал от всех них. Он все думал о том, как Джисон сказал мы никак не можем это понять, и ему хотелось ударить что-нибудь от раздражения. Хёнджин встречал настоящих психопатов и садистов в свое время, и ему было очевидно, что Феликс, по крайней мере, был искренен в том, что показывал им. И остальные могли сбрасывать со счетов Чонина как наивного ребенка, но с Хёнджином они не могли такого сделать. Чанбин пожал плечами. Он тоже был уставшим, словно вся эта ситуация прибавила ему несколько лет. Хёнджин почувствовал небольшой всплеск сочувствия к нему, потому что знал, что и ему было непросто. Минхо, может быть, и был способен переключаться в своей голове от врагов к друзьям, но Чанбин всегда был сердцем их маленькой команды, всегда заботился о них по-своему. В первые недели, что Хёнджин начал жить здесь, это Чанбин приносил ему любую готовую еду, какую только можно было представить, просто чтобы Хёнджин понял, что ему нравится. Это Чанбин пытался помочь Феликсу чувствовать себя здесь как дома. Никто не сомневался, что Чану было больнее всего, но Хёнджин видел на его лице — ему это тоже не нравилось. — Просто будьте осторожнее, — сказал Чанбин. — Постарайтесь, чтобы Минхо-хён об этом не узнал. Хёнджин кивнул. Чанбин ушел, оставив дверь распахнутой за собой. Феликс все еще сидел на полу, глядя на Хенджина опухшими алыми глазами. — Не надо, — сказал он, совершенно опечаленно. — Просто оставь меня здесь, я не хочу, чтобы у тебя были проблемы. — Никто меня не обидит, — сказал Хёнджин. Он это знал, он верил в это как и в то, что солнце взойдет следующим утром, даже если Феликс немного в этом сомневался. Следующее было немного сложнее; у Минхо была привычка быть непредсказуемым в вопросах проблем извне. — И тебя никто не обидит. Давай, поднимайся, — он протянул руку и Феликс неуверенно взял ее, позволяя поднять себя на ноги. Он явно слишком долго сидел свернувшись на полу, потому что немного не устоял на ногах, и Хёнджину пришлось удержать его от падения. Он взял еду с тумбочки и взял Феликса за руку. Чанбин, скорее всего оказался прав в том, что Минхо ушел, потому что им удалось избежать абсолютно всех. В кухне было пусто, контейнеры из-под еды все еще стояли на тумбе, двери во все спальни были закрыты. Когда он вел Феликса по коридору, из комнаты Чана донеслись звуки движения. Феликс тихо плелся за ним. Закрытая дверь спальни Чана маяком виделась в поле зрения Хёнджина, но он изо всех сил старался игнорировать ее, впуская Феликса в свою. Феликс встал посреди комнаты, пусто уставившись в пространство, словно никогда раньше не видел ее. Слезы прошли, и теперь он выглядел изможденным, словно витал где-то вне своих мыслей. Это чувство было Хёнджину так близко знакомо, и он задавался вопросом: выглядел ли он так же в такие моменты: с пустым взглядом, мертвенно-бледным лицом. Это страшно было видеть. Немудрено, что Джисон и Чан всегда так тихо разговаривали с ним в эти моменты. Он был не таким, как Джисон и Чан; он не умел говорить тихо, мягко. Вместо этого он сказал: — Я дам тебе какую-нибудь пижаму. Переоденешься, пока я схожу- — он замер, вспоминая, что зубная щетка Феликса переехала в ванную в комнате Чана, и Хёнджин не мог просто прийти и забрать ее оттуда. Он попытался вспомнить, не было ли у них запасных. Феликс не выглядел так, будто слушал его, но он все равно договорил: — В общем, схожу за вещами, так что просто переодевайся, хорошо? Он достал для Феликса штаны и футболку — одни из самых мягких, разношенных. Хёнджин любил надевать их, когда нуждался в комфорте, и решил, что попробовать дать их Феликсу не повредит. Он выскользнул из комнаты в ванную, к счастью, оказавшуюся пустой, заглянул в шкафчик над раковиной и обнаружил в нем целую кучу новых зубных щеток, явно купленных Чаном, потому что никто на этом этаже не был достаточно организованным, чтобы сделать это. Он быстро почистил зубы — наверняка быстрее, чем когда-либо за последние пять лет, а потом выдавил немного пасты на единственную желтую зубную щетку, которую смог найти. Он наполнил пластиковый стаканчик водой, намочил полотенце холодной водой и стащил рулон туалетной бумаги, просто на всякий случай. Когда он закончил, в коридоре ждал освобождения ванной Чонин. Он тоже был одет в пижаму, и в своей большой футболке и боксерах выглядел особенно маленьким; его глаза тоже были немного красными. Он посмотрел сначала на вещи, которые держал в руках Хёнджин, а потом — на его лицо. — С Феликс-хёном все хорошо? — тихо спросил он. — Не очень, — сказал Хёнджин, пытаясь говорить так нежно, как только мог, потому что Чонин явно всегда верил в Феликса так же, как и он. — В полном ужасе. Чонин обхватил себя руками вокруг живота, словно держа себя. — Ага, — сказал он едва громче шепота. — Минхо-хён- швырял его туда-сюда, и мне ненадолго показалось, что мы не сможем остановить его, прежде чем он сделает что-то еще хуже. Хёнджин почувствовал, как внутри него все провалилось из-за тревоги, когда услышал это — даже зная, что теперь Феликс был в безопасности и почти невредимым, в его комнате. Его это не удивило, и он не винил за это Минхо, просто вот таким он был. Он смертельно серьезно относился к их безопасности, и он никогда не доверял Феликсу до конца. И уж точно не испытывал к нему никакой любви. Это было одновременно самой большой силой и слабостью Минхо: он сделал бы все, что угодно, чтобы защитить их всех, но временами это желание заставляло его терять способность мыслить ясно. — Ну, — во рту у Хёнджина немного пересохло, — по крайней мере, тебе все-таки это удалось. — Хёнджин, несмотря на всю его напускную уверенность в разговоре с Чанбином, вдруг забеспокоился о том, что Феликс был в его комнате, потому что Минхо- мог принести проблемы. Хёнджин все еще не думал, что Минхо причинит вред ему, но с Феликсом, очевидно, все было совершенно иначе. Он думал, что если до того дойдет, он сможет просто закрыть Феликса собой и надеяться, что ничего не зайдет слишком далеко. Минхо можно было описать разными словами, но нельзя было назвать жестоким, и, неважно, кем на самом деле был Феликс, он был во всех отношениях беспомощным. На лице Чонина было странное выражение, которое Хёнджин не мог прочитать; что-то злое, чуждое на чертах лица Чонина, созданных для счастья. — Чанбин-хён остановил его, не я, — сказал он с легкой горечью в голосе. — Он меня не слушал. — Гнев сменился чем-то более твердым, чем-то уверенным, и, когда Чонин встретился взглядом с Хёнджином, он сказал: — Я не позволю ему обидеть Феликс-хёна. Хёнджин не впервые чувствовал легкую грусть, видя явные признаки того, что Чонин повзрослел, но в первый раз ощутил ее так ярко. Перед ним был не подросток с юным лицом, нашедший Хёнджина под дождем у каких-то дверей, не мальчик с брекетами и все еще ломающимся голосом. Хёнджин понимал, что это происходит, что Чонин взрослеет, перестает быть ребенком и превращается в мужчину, но теперь он думал — когда же это случилось. Казалось, время пролетело мимо него. — Нет, — согласился он, — он его не обидит. — Он положил руку на плечо Чонина и мягко сжал. После этого он прошел мимо него по коридору в свою спальню. Дверь в ванную закрылась за его спиной со щелчком. Феликс переоделся, одежда, которую он снял, оказалась брошена в корзину с бельем. Штаны оказались ему слишком длинными и собирались складками на щиколотках, и он не стал их подворачивать. Он просто стоял, маленький и потерянный, и Хёнджин тихо вздохнул. Он правда имел в виду то, что сказал раньше — Чану лучше бы молить о прощении после всего этого. Он понимал разочарование Чана, правда, но Феликс не просил быть сыном этого мужчины. Он не заслуживал чувствовать такой боли за то, что он был не в силах контролировать. — Держи, — сказал он, протягивая ему зубную щетку. Феликс взял ее, и на мгновение казалось, будто он не знал, что это такое, но потом он протянул руку за стаканом воды. Хёнджин отдал его ему, и Феликс наконец положил щетку в рот и начал чистить зубы. Хёнджин разложил постель, пока ждал, чтобы Феликс закончил, разделил подушки напополам, как сделал это в первую ночь. Он нашел одежду для сна и себе, новую футболку взамен той которую Феликс намочил своими слезами, и шорты, украденные у Чанбина несколько лет назад. Потом он забрался в постель и лег на бок, чтобы смотреть, как Феликс заканчивает, споласкивает рот водой из стакана и выплевывает ее обратно. Феликс наконец выключил свет и забрался на кровать рядом с ним. Сначала Хёнджин планировал использовать холодное полотенце, чтобы попробовать успокоить его бедные опухшие глаза, но Феликс выглядел измотанным, словно не мог больше держать себя. Хёнджин перевернулся на спину и позволил ему прильнуть к своему боку, теплым весом рядом с ним Хёнджин поерзал, чтобы сунуть руку под спину Феликса и приобнять его вокруг талии — он знал, Феликсу это нравилось, но обычно Хёнджин не мог долго так лежать. Феликс положил голову ему на плечо, а руку закинул ему на живот. Он вздохнул — мягко и несчастно. — Ах, Ликс, — сказал Хёнджин, очень тихо, после нескольких долгих минут молчания. — Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Феликс не ответил. Он спрятал лицо в плече Хёнджина, немного потираясь о материал его футболки. Его лицо теперь было сухим, но плечи иногда дрожали, словно он сдерживал всхлипы. Хёнджин не мог придумать, как помочь ему, поэтому просто обнимал его, пока дыхание Феликса не выровнялось и он наконец не уснул. И лишь тогда Хёнджин позволил себе отдохнуть.