the blood on your lies

Чан забыл закрыть шторы. Обычно он не забывал о таком, но прошлой ночью он вернулся в спальню поздно, и Феликс уже спал, свернувшись под одеялом в том положении, которое так любил, когда Чана не было в постели с ним. Чан не ожидал увидеть его здесь- сегодня был первый день, что он заработался допоздна, за всю неделю после того, как он разрушил все, и всю эту неделю Феликс приходил в его комнату только тогда, когда знал, что Чан в ней. Поэтому это было удивительно, и он долгое время просто стоял, разглядывая макушку темных волос, а потом бездумно почистил зубы, разделся до белья и забрался в кровать рядом с ним. Но он забыл закрыть шторы, и, как оказалось, Феликс тоже забыл, потому что когда он открыл глаза, комната была полна утренним светом. Он проснулся раньше, чем предпочел бы, так поздно завершив вчерашний день, но причиной тому наверняка был свет. Поэтому он всегда закрывал шторы. Но может быть, в этом не было ничего плохого — в том, чтобы проснуться в желтоватом утреннем свете, увидеть, как теплые лучи падают туда где под одеялом переплетены их с Феликсом ноги. Но касались только их ноги. Может быть, ночью Феликс замерз, и стал инстинктивно искать тепло чанова тела. Он лежал близко, лицом к Чану, но не касаясь его; одеяло накрывало его до самого подбородка. Его лицо было совершенно расслабленным во сне, губы — слегка приоткрыты, дыхание размеренно выходило из них. Все еще было странно видеть его волосы в таком цвете. Чан все еще привыкал к нему. Даже неделю спустя он инстинктивно искал его со светлыми волосами: всякий раз, когда он заходил в комнату, в которой — он знал — был Феликс, он не видел его и оказывался удивлен, пока его голова не начинала работать, и он не осознавал. Хуже было с Хёнджином, из-за которого Чан ловил ощущение кто это БЛЯТЬ- всякий раз, как видел его. Но Чан привыкал. Темно-русые волосы Феликса были разбросаны по его лбу и прикрывали лицо. Чану хотелось убрать несколько прядей за его ухо, чтобы увидеть его лицо, но он не хотел будить Феликса. Ему совсем не хотелось его будить — только не тогда, когда Феликс так мирно спал. Ни капли напряжения на его лице, ни капли беспокойства или страха. Этого он заслуживал. Это было тем, что он должен был получить. Кроме того, может быть, Чану и не нужно было видеть его лицо. Сколько времени он провел, наблюдая за Феликсом во сне? Наверняка уже много часов, хотя в последнюю неделю — меньше. Он не позволял себе задерживаться взглядом, как делал это раньше. Но он почти всегда просыпался раньше Феликса, в основном — потому что спал куда меньше, чем должен был спать человек, и потому у него было много времени на это: запомнить все изгибы и впадины лица Феликса, чтобы, даже когда волосы скрывали его, он мог точно определить линию его челюсти, расположение веснушек. Он не знал, как долго лежал, наблюдая за сном Феликса. Он и сам не чувствовал, что полностью проснулся. В ином случае, он бы не позволил себе отдыхать вот так; он поднялся бы, оделся; день обещал быть долгим и тяжелым. Неделя, что они провели за планированием, заучиванием плана, подготовкой Хёнджина и Джисона. Неделя, что он, и Чанбин, и Минхо, провели, убеждая себя, что могут позволить Чонину сделать хоть что-то маленькое в этой поездке, а потом шаг за шагом объясняя ему план его действий; Минхо проверял его так, словно Чонин собирался идти один на настоящее задание, а не на небольшое легкое поручение. Неделя, что он провел, пытаясь дать Хёнджину пространство, надеясь, что со временем они смогут перешагнуть произошедшее. Неделя, что он пытался проводить с Феликсом так много времени, как только мог, не причиняя ему дискомфорта. Неделя, что они разговаривали в постели, по-настоящему разговаривали. Чану почти жадно хотелось знать больше о том, каким на самом деле был Феликс, хотелось увидеть все те его крошечные части, которые он раньше скрывал. Расскажи мне, тихо просил он всякий раз, когда Феликс упоминал что-то из времени до того, как он пришел к ним — что-то о его отце, или о сестрах, или о работе, которой он занимался. Расскажи мне, я хочу знать. И Феликс рассказывал, и каждый раз Чан узнавал больше о том, каким хорошим, правильным и искренним был его Феликс. Феликс немного поерзал, выдыхая маленький звук, и одна из его рук вылезла из-под одеяла, чтобы потереть его нос. Его глаза все еще были закрыты, и когда его рука замерла, Чан задался вопросом — может быть, Феликс снова уснет? Но он не уснул; вместо этого пару секунд спустя он медленно, лениво открыл глаза. Он лежал спиной к окну, но все еще щурился от света, пока не увидел, что Чан не спит и наблюдает за ним — и тогда его глаза распахнулись, встречаясь с его. Теперь Чан все-таки убрал волосы с его лица, нежно поглаживая костяшками пальцев мягкую кожу на его щеке. Феликс без единого слова позволил ему, все так же широко раскрытыми глазами рассматривая его, немного приоткрыв губы. — Привет, — низко, тихо произнес Чан, обнимая лицо Феликса ладонью и потирая его висок большим пальцем так, как — он знал — Феликсу нравилось. — Привет, — прошептал Феликс. Его глаза снова закрылись. Его ресницы были таким темными на светлой коже его щек, и Чан был так близко к нему, что мог сосчитать их, если бы захотел. Он был так близко, что мог поцеловать его веки, если бы захотел. Он не двинулся, лишь продолжил поглаживать большим пальцем в медленном, успокаивающем движении. Раньше, они редко задерживались вот так в постели, потому что эта возможность всегда вела к тому, что Чан переворачивал Феликса на спину, чувствуя, как его руки сжимаются вокруг него, хотя все его тело было податливым ото сна. Его голос тихо выдыхал имя Чана, молил его, пока Чан поцелуем не заставлял его замолчать. Чувствовал ли Феликс это сегодня утром? Это воспоминание, его задержавшийся призрак. Они даже не целовались всю эту неделю. Это, казалось, было слишком большим шагом, пересечением границы, свободой, которую Чан взял бы силой. Он не был уверен, насколько это было правдой — он знал только то, что это беспокойство жило внутри него, и он не мог перестать обдумывать, было ли оно беспочвенно. Но что-то в выражении на лице Феликса, когда Чан касался его сейчас, вызывало внутри него ощущение, похожее на зуд под кожей, до которого он не мог добраться. Отчаянное желание оказаться ближе — но и что-то еще. Что-то, чего ему, может быть, не хватало всю эту неделю, пока он держался на расстоянии, не давал себе касаться слишком много. Что-то, о чем он забыл во всем разразившемся хаосе. Он отнял руку и не упустил тихого, быстро оборвавшегося звука протеста, который издал Феликс. Его глаза снова открылись, но он смотрел на Чана без капли жалобы в глазах, словно был полностью готов отпустить его, хотя и не желал того. И это было еще одной вещью, о которой Чан забыл, не так ли? Еще одной вещью, которую упускал из виду. То, как Феликс старался не брать ничего для себя. — Вот так, — тихо сказал он, поднимаясь выше на кровати, чтобы освободить обе руки. Он придвинулся немного ближе, одну руку опуская на талию Феликса в осторожном прикосновении. Феликс не сказал ни слова, нисколько не спорил, хотя Чан видел на его лице: он был в недоумении, не понимал, что происходит. Такой покорный, каким он был всегда, во многом, он просто позволил Чану стянуть большую футболку, которая была надета на нем (она принадлежала не Чану; наверняка, Хёнджину), через его голову, и он, так же, как и сам Чан, оказался полуобнажен на простынях. Чан отбросил футболку на край кровати. Он понятия не имел, о чем думал Феликс, глядя на него большими глазами, все еще медленно моргая. Чан снова лег на бок и обнял Феликса за талию, чтобы одной рукой притянуть его к себе, раскрыв ладонь на его спине, а другую руку подложить под его голову, запутавшись пальцами в его волосах, чтобы он смог уткнуться в его плечо. Теперь они прижимались кожа к коже, грудь к груди. Между ними не было ничего, кроме жара их тел. В тот самый момент, как они соприкоснулись вот так, руки Феликса обвились вокруг Чана: одной рукой он схватился за его плечо, а кончики пальцев другой вжал в его спину. Чан не видел его лица, но ему и не нужно было. Они были так близки, как только могли оказаться люди не занимаясь сексом, и это во многих смыслах ощущалось куда интимнее. Они вдвоем, в тишине, вместе. Феликс держался за него так крепко, что казалось, что он пытался слиться с ним в одно целое, и Чан сжал руки вокруг него, обнимая его так же сильно, отвечая на этот- жар. На это отчаянное желание. Да, подумал он, зажмуривая глаза, в которых защипало от слез. Да, этого мне так не хватало. — Хён, — проговорил Феликс. Он не плакал, Чан бы почувствовал это, но в его голосе все равно слышалось что-то сломанное. Теперь он дрожал, так сильно, что Чан ощущал это; дрожь пробирала все его тело. — Я знаю, — сказал Чан. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Феликс коротко ахнул. Он спрятал голову невозможно глубже в плече Чана. Его пальцы сжимали плечо и спину Чана так крепко, что Чан чувствовал легкие уколы его коротких ногтей. Он дрожал так сильно, что Чан подумал — если отпустить его, не рассыпется ли он на маленькие кусочки? Но он не собирался отпускать, он никогда больше не хотел его отпускать. Он не даст им обоим рассыпаться до самого своего последнего вздоха. Он выучил урок. Он ни за что не примет этот второй шанс как должное. —— Чанбин вылез из постели в такое время, какое привело бы его бабушку в ужас — к тому времени, как он раньше тащил свою жалкую задницу в среднюю школу, она обычно уже работала по дому в их маленькой квартирке уже несколько часов. Иногда она ворчала о том, как разленилась молодежь, которая ходит в школу так поздно, и Чанбин улыбался, слушая ее. Он никогда утруждал себя тем, чтобы отметить, что 8:30 — это едва ли позднее время для начала уроков. Прошлой ночью он спал в своей комнате, поэтому насладился долгими десятью часами сна, в которые никто и ничто не беспокоило его. Никакого будильника в четыре утра, чтобы он мог втащить себя на четвертый этаж и притвориться, что там и был. Просто благословенный беспробудный сон. Конечно, у этого были и свои минусы. Он уснул в одиночестве и проснулся в одиночестве, без сынминова худого тела, распластавшегося на нем. Это все еще удивляло его: как они так легко привыкли делить такую маленькую постель, как легко было уснуть вот так. Сынмин никогда не бывал в постели Чанбина, никогда не бывал в его спальне, но даже так Чанбин чувствовал его отсутствие. Целое пространство, которое могло быть отведено ему. И это было глупостью, потому что даже здесь, наверху, у Чанбина была односпальная кровать, которой едва хватало для мужчины с такими широким плечами, как у него. Когда они только переехали сюда, Чанбин с радостью занял самую маленькую из спален. Чану, конечно, отдали главную, и Чонин немного поворчал, что, как младшему, ему достается самая маленькая спальня, но Чанбин забрал ее себе, и позволил Чонину иметь достаточно большую комнату, чтобы туда помещались его вещи. В комнате у Чанбина была эта кровать, встроенный шкаф и несколько ящиков, которые он купил себе сам и даже не до конца заполнил. В комнату Чонина они, по крайней мере, смогли вместить рабочий стол. Но то, что его комната была маленькой, было неважно, потому что Чанбин проводил в ней очень мало времени. Это было местом, в котором он спал и переодевался — и всегда было. В каком-то смысле то, что она была такой маленькой, делало ощущение приватности в ней еще более ярким. Он делил спальню с бабушкой до самой ее смерти, а потом оказался переселен в детский дом, где делил комнату с еще пятью мальчиками. Даже когда он оставался на ночь у Чана, он спал либо на диване в гостиной, либо, когда присоединился Хёнджин, на полу. В конце концов, все, что ему было нужно — это комната, где он мог закрыть дверь и побыть- собой. Для него этого было достаточно. Он быстро оделся в те вещи, которые первыми выхватил из ящиков. В такой день, как сегодня, одежда была для него не важна. Принять душ, выпрямить волосы и одеться в такую одежду, которая не вызвала бы косых взглядов на улице, можно было и потом. Пока он просто вышел из комнаты и прошел по коридору в тапочках, намереваясь найти себе еды. Единственным человеком на кухне был Чонин, сидевший за кухонным столом с тарелкой перед собой — остатки бибимбапа, судя по всему. Чонин, должно быть, не спал уже достаточно долго, чтобы это считалось для него обедом в это время дня — чуть за полдень — и Чанбин остановился у самого входа в кухню, чтобы смотреть, как он ест. Он никогда не мог понять, были ли пищевые привычки Чонина естественными для него или выработались после того времени, что он провел в различных приемных семьях, а потом — в детском доме, откуда его забрал Чан. Явно не было никого, кто мог бы забрать у него еду, даже тогда, когда еды особо и не было. На самом деле, Чонину еда доставалась всегда, даже если это значило, что она не доставалась Чану и Чанбину — множество раз Чанбин ловил Чана за тем, что он отдавал свою порцию Чонину, и ему приходилось ругать его за это. И оттого было удивительно смотреть, как Чонин набивает рот едой так, словно думает, будто каждый его прием пищи может стать для него последним. Чонин заметил его и сказал что-то с набитым ртом; наверняка это было что-то вроде привет, хён. Чанбин поборол улыбку и ответил: — Привет, Чонин, не говори с полным ртом. Он сказал это таким тоном, который перенял у Чана за годы: игривым, и очень любящим, и уже готовым к поражению, потому что эти слова всегда проходили мимо Чонина, как и похожие напоминания не грызть ногти и не разбрасывать по дому вещи. Чонин отмахнулся от него. Чанбин вошел в комнату и подошел к тумбе, чтобы включить кофемашину, а потом залезть в холодильник и поискать еды для себя. Он нашел остатки пасты, которую не помнил, чтобы кто-то заказывал, и которая, судя по написанной неровным почерком Минхо дате, была почти готова к тому, чтобы ее выбросили. Он достал ее, вывалил в тарелку и поставил в микроволновку. — Чонин, — сказал он, когда гул микроволновки заполнил тишину между ними. — Ты готов к вечеру? Чонин перестал запихивать еду в рот, чтобы поднять на него взгляд и моргнуть. — Да, хён, я готов. — Помни, что тебе нужно дождаться сигнала, прежде чем идти в казино, — сказал Чанбин. — Если попытаешься войти слишком рано, то собьешь все расписание. — Да, хён, — ответил Чонин, зарываясь ложкой обратно в еду, но не поднимая головы. — Я знаю. — Ты помнишь дорогу? — спросил Чанбин. Он полез в карман за телефоном и продолжил: — Давай я открою карту, чтобы ты- — Агх, хён! — воскликнул Чонин. Посреди стола лежала кучка влажных салфеток в индивидуальных упаковках, которые со временем они насобирали из разных ресторанов, и Чонин взял одну из них и кинул в Чанбина. Он совершенно промазал, но смысл был не в этом. — Я знаю! Не приставай ко мне с этим, пока я пытаюсь есть! — Я просто пытаюсь убедиться, что ты знаешь, что делаешь! — запротестовал Чанбин. — Минхо-хён все равно допросит меня обо всем этом потом, — наигранно проворчал Чонин. — Дай спокойно поесть, пожалуйста. — Какой же ты засранец, — сказал ему Чанбин с улыбкой, и Чонин просто закатил глаза и вернулся к еде. Позади Чанбина звякнула микроволновка, и он взял кружку с кофе, который закончил капать из кофемашины, и поставил все на стол, занимая место Минхо напротив Чонина. Место Минхо напротив Чонина. Еще одна вещь, о которой он особенно не думал раньше, но стал ярко осознавать в последние недели, узнав о чувствах Минхо к Чонину. Они распределили места так не по этой причине — Минхо занял это место из-за его близости к Чану, Чанбин знал — это это было еще одним примером того, как во многом Минхо и Чонин, казалось были- связаны — пожалуй, он использовал бы именно это слово. Он не говорил с Чонином о той ночи, когда встретил его и Минхо на лестнице. Ему отчаянно хотелось, но всякий раз, когда он думал о том, чтобы начать этот разговор, в его голове звучал голос Сынмина, злой, возмущенный: Минхо-хён и Чонин имеют право на личную жизнь и приватность. Точно такую же, какая все это время была у него и Сынмина. Какую заслуживали все они. Кроме того, Сынмин был прав. Минхо нисколько не навредил бы Чонину. Он знал это, правда, но это знание затерялось во всем шуме. Все то, что беспокоило его в потенциальных отношениях между Чонином и Минхо — сила всех эмоций Минхо, то, как яростно он защищал свою приватность и свое пространство, весь его богатый опыт и наивность Чонина — перед лицом этого знания ничего из этого не имело значения. Он делает себя мягче для Чонина. Что ж, Чанбин в это поверит. Поверит, что в конце концов этого окажется достаточно, чтобы все не взорвалось им прямо в лица. Поверит, что Минхо сможет быть достаточно нежен, чтобы не навредить Чонину. В любом случае, он был уверен, что Чонин говорил ему правду о том, что произошло той ночью на третьем этаже, каким бы безумием не казалось то, что Минхо плакал перед ним. Их отношения не изменились, и Чанбин, уже ставший экспертом по тайным отношениям, знал, что по крайней мере Чонин не сможет скрывать их достаточно хорошо. Он был не настолько хорошим актером. В коридоре раздался звук открывающейся двери и шуршание шагов; знакомый звук. — Доброе утро, Хёнджин, — радостно воскликнул Чанбин, отклоняясь назад на своем месте, чтобы его было лучше слышно. — Мргх, — ответил ему голос Хёнджина, и хлопнула дверь в ванную. Чанбин повернулся к столу и поймал взгляд Чонина; тот тихо хихикнул и поднялся на ноги, держа в руках вычищенную тарелку. Один или два раза, еще до того, как они переехали в старую квартиру, когда Чан и Чонин все еще жили в той ужасной однушке, они ловили Чонина на том, что он вылизывал тарелку после того, как съел ту еду, что они приготовили или принесли ему. Чанбин по многим, многим причинам был рад тому, что Чонин потерял эту привычку. — Чонин-а, — позвал он, прежде чем Чонин ушел из-за стола, чтобы помыть посуду. — Ты знаешь, что можешь поговорить со мной обо всем, да? О чем угодно. Чонин снова хлопнул ресницами. На мгновение он выглядел удивленным, но это выражение быстро пропало. Было ли это работой чанбинова воображения — то, как ему показалось, что Чонин закрывается? Возможно. Может быть, это воображение говорило ему, что Чонин отлично понимал, на что пытается намекнуть Чанбин. Лицо Чонина вдруг стало не таким оживленным, как всегда, но взгляд его был все таким же теплым, когда он смотрел на Чанбина. — Я знаю, хён, — сказал он, и голос его был мягок. — О чем угодно, — сказал Чанбин. Чонин понял, но он не понимал. Как Чанбин ненавидел думать о том, что Чонин скрывал эту тайну от него, казалось, от всех них, если даже Сынмин осознал это только после того, как сначала узнал тайну Минхо. Как долго это продолжалось, как долго Чонин чувствовал это, пока Чанбин даже понятия не имел? — Я просто- я хотел, чтобы ты это знал. Чонин кивнул. — Я знаю, — сказал он. — Я знаю, что могу поговорить с тобой обо всем, о чем захочу. Чанбин кивнул в ответ. Выбор слов, думал он, был намеренным. Чонин поговорил бы с ним только если бы сам того захотел. И Чонин был упертым, упертым, словно осел, и Чанбин ни за что не убедил бы его изменить свое решение, так что должен был довольствоваться этим. — Спасибо тебе, хён, — добавил Чонин, а потом улыбнулся такой улыбкой, на которую, Чанбин знал, был способен только он: яркая, сильная, такая, которой хотелось улыбнуться в ответ, инстинктивно и заботливо. Каким милым был их Чонин, как полон любви. Чего бы все они не сделали для того, чтобы защитить его. — Иди, готовься, — сказал ему Чанбин, как только они услышали, как дальше по коридору включился душ. — Может быть, поспи немного, м-м? Ночь будет долгой. Чонин снова закатил глаза. — Я же не ребенок, — сказал он. Нет, подумал Чанбин, наблюдая за тем, как Чонин относит свою тарелку в раковину и принимается ее мыть. Ты не ребенок, и в этом вся проблема. —— В мастерской было- не так шумно, как было той ночью, когда Феликс пошел на ограбление в отель, той ночью, когда он наконец поддался своему желанию к Чану. Может быть, дело было в том, на какое задание они шли этой ночью, может быть — в том, что Хёнджин и Джисон еще не спустились, и оба они могли быть по-своему шумными. Но всех их словно накрывала особая энергия, словно одеяло приглушавшая звуки. Может быть, дело было в том, насколько очевидно Сынмин был недоволен перспективой покинуть не только мастерскую, но и само здание, и это недовольство пронизывало всю комнату, словно туман. Несмотря на то, что ему не нужно будет покидать фургон, он был одет куда более серьезно, чем Феликс когда-либо видел; он даже не знал, что у Сынмина были джинсы. — У тебя сегодня особые планы? — спросил Чанбин, когда вошел в комнату и увидел Сынмина стоявшим у рабочего стола рядом с Феликсом на табуретке, высокого и худого в худи и джинсах; перед ними стоял открытый ноутбук. — Мать учила меня одеваться хорошо, когда я выхожу из дома, чтобы, если я попаду в аварию, мне не было стыдно, — сказал Сынмин. Он немного подтолкнул Феликса, чтобы тот отодвинулся, и отправил ноутбук в сон, прежде чем закрыть его. — Я думал, это правило о белье, — сказал Чанбин, тоже садясь за стол рядом с Чонином, который застрял в какой-то петле движения: он поднимал руку к лицу и отпускал ее, чтобы отстучать на столе какой-то ритм. — Типа, что нужно надевать свое самое лучшее белье на случай, если с тебя будут срезать одежду. Этому она тоже тебя научила? — Уверен, тебе это очень интересно, хён, — сухо ответил Сынмин, а потом отдал Чанбину ноутбук и сказал быть полезным и отнести его в фургон. Чанбин исчез в дальней части комнаты, вернулся, и они снова стали ждать появления Хёнджина и Джисона. Феликс переместился из-за стола на диван, ведомый, по большей части, тем, как Минхо позади него ходил из стороны в сторону. Он знал, что Минхо делает это не специально, не чтобы его запугать — он немного походил и позади Чонина, явно просто взволнованный тем, что они собирались сделать — но Феликсу все равно это не нравилось, это ощущение того, что Минхо рыскал за его спиной. От этого ему стало так тревожно, что его руки задрожали, поэтому он пересел сюда, где мог видеть всю комнату одновременно. Где никто не мог оказаться у него за спиной. Он наблюдал за всеми: как Чан тихо разговаривал с Чонином, иногда бросая на Феликса взгляд, словно это было для него подсознательным действием; как Чанбин следил за тем, как Минхо ходит из стороны в сторону, и как он выглядел так, словно его это немного веселило, и сам сидел совершенно спокойно и расслабленно; и как Сынмин занимался чем-то на компьютере, стуча по клавиатуре сильнее, чем это наверняка было необходимо. Кроме Чана с его короткими взглядами, на Феликса никто не обращал внимания. Это было хорошо, это было приятно. Приятно быть невидимым после последней недели. Быть кем-то, кто снова мог слиться с помещением, стать неподвижным объектом в комнате, словно обои или что-то подобное. Никого не интересовало, чем он занимается, так что он натянул оставленное Сынмином на диване одеяло себе на колени и обмяк в уголке. — О, Хёнджин идет, — сказал Сынмин, и точно — мгновение спустя раздался стук шагов в коридоре, дверь открылась, и внутрь вошел Хёнджин, цокая обувью по полу. Все звуки в комнате в тот же миг стихли. Тишина была такой, что если бы в миле от них на пол упала булавка, они бы ее услышали; все уставились на Хёнджина в дверном проеме. Даже Минхо перестал ходить, чтобы посмотреть на него, а челюсть Чанбина просто открылась сама по себе. — Вау, — выдохнул Феликс. — Ты просто прекрасен, Хёнджин. Они это уже знали, конечно знали. Феликс даже сказал это на прошлой неделе, когда Хёнджин покрасил волосы. Но сейчас он выглядел- лучше, чем Феликс когда-либо видел его. Он был одет в костюм, за которым он ходил с Чанбином в Lotte, когда они вдвоем притворились богатой молодежью и принялись просматривать этаж с роскошными брендами, покупая все, что им было нужно, на кредитку Чана. Консультантка в Louis Vuitton все болтала про то, какой красивый у меня парень, с отвращением рассказывал Феликсу Хёнджин. Никогда меня так не оскорбляли. Феликс не видел финального результата до этого самого момента, пока Хёнджин не оказался перед ними. На нем был винного цвета пиджак — этот цвет подходил цвету его кожи — а под ним была шелковая блузка, которая выглядела так, будто ее очень приятно касаться, не говоря уже о том, чтобы носить. Она была близкого к черному оттенку, и Хёнджин оставил пару пуговиц расстегнутыми, так что она оказалась открытой до самых его ключиц и обнажала бледную гладкую кожу всякий раз, как он двигался. Брюки, которые они подобрали, были на пару оттенков темнее пиджака; умный выбор, думал Феликс, потому что так цвет немного разбивался, и Хёнджин не выглядел одной длинной полосой винного цвета. На ногах у него были оксфорды, черные и блестящие, и с первого же взгляда очевидно дорогие. Все на нем было очевидно дорогим, и Хёнджин носил эти вещи так, словно носил подобное всю свою жизнь. С его темными волосами, уложенными от лица, он был так красив, что смотреть на него было почти что больно. Он выглядел так, словно был не из этого мира. Словно он не был созданием из крови и плоти, как все они, а чем-то иным, чем-то- большим. Он оглядел всех их, то, как они просто пялились на него, и ярко покраснел, поднял руки и спрятал в них лицо. — Не смотрите так на меня! — проныл он. — Хватит смотреть! Сынмин фыркнул, и вся магия пропала. Чонин тихо рассмеялся, видя, как Хёнджин выглядывает из-за раздвинутых пальцев, и как румянец распространяется по его шее. — Что такое? — поддразнил он. — Я думал, тебе нравится, когда на тебя смотрят. — Замолчи, говнюк, — сказал ему Хёнджин. Он уронил руки от лица, но все еще ярко краснел, и это, хоть и разрушало ощущение его неземной природы, не делало его менее прекрасным. Теперь он был похож на человека, и даже больше — когда, топая, прошел к дивану; в его походке не было ничего элегантного. — Я рад, что костюм все-таки стоил того, — сказал Чанбин, когда Хёнджин бросился на диван рядом с Феликсом, выглядя, словно недовольный, хоть и невероятно хорошо одетый, ребенок. — Я просто поверить не мог тому, сколько стоил один только этот пиджак. — Столько стоит вся хорошая одежда, — нагло ответил Хёнджин. — Но откуда тебе знать, хён. — Ага, ну, — сказал Чан, поднимаясь со своего стула и подходя к Сынмину за компьютером. — Моя кредитка теперь точно, блять, знает. Феликс улыбнулся и положил край одеяла Хёнджину на ноги; тот только фыркнул, не глядя на Чана. Даже это было заметным улучшением в сравнении с началом недели, хотя все еще было- плохо. Хёнджин, в собственном стиле, делал свое недовольство хорошо известным всем, и превращал это в общую проблему, с которой все должны были примириться. За пределами рабочих вопросов Хёнджин хранил ледяное молчание. Один или два раза он даже вел себя так, будто Феликс, конечно же, должен был спать в его спальне вместе с ним, и нежно тянул его за рукав, пока Феликс не целовал его в щеку, выпутывась из его хватки, и не уходил спать в комнате Чана, в его постели. Феликс понимал его, правда. Если во всем этом беспорядке он что-то и понимал, так это чувства Хёнджина, его гнев, чувство предательства. Во многом казалось, будто со стороны Хёнджина эти эмоции были куда более объяснимы, чем со стороны Феликса, хотя он знал, что Хёнджин не воспринимал это так; Хёнджин не мог отпустить это, потому что считал, что Феликс отпустил слишком быстро. Феликс знал, что ему нужно будет поговорить с Хёнджином об этом. Он попросту уже устал быть между двух огней. Чан занял позицию наблюдателя, которая, как казалось Феликсу, работала в прошлом для более мелких обид. Феликс примерно понимал, что так они обычно и решали подобные проблемы, когда у них бывали ссоры и несогласия: заминали все это, позволяли пыли улечься самой, потому что проводили столько времени вместе, практически жили друг у друга в кармашках, так что все взъерошенные перья приглаживались сами по себе. У него никогда не было чего-то подобного. Он думал, что, может быть, в семье так обычно и бывает; здесь у него не было никакого опыта. Но он знал и то, что в этой ситуации такое не сработает. Хёнджин вел себя слишком уперто, был твердо намерен держать обиду. И Феликсу наверняка нужно будет поговорить с ним об этом. Не сейчас. Это кошмарное задание можно было отложить на потом. Он взял Хёнджина за руку и переплел их пальцы, наслаждаясь их теплом. Хёнджин отвел прищуренный взгляд от Сынмина, устанавливавшего на рабочий стол еще один ноутбук, и посмотрел на него. — Что? — спросил он. Феликс пожал плечами. — Ничего, — ответил он. Хёнджин прищуренно поглядел на него несколько мгновений. А потом сунул руку в лицо Феликсу и сказал: — Вот, потрогай, приятно? Феликс сначала потрогал рукав пиджака, который ощущался очень приятно, а потом — рубашку под ним, которая оказалась просто невероятной, точно настолько приятной, насколько он ожидал. Это было так мило: сидеть здесь, рядом с таким красивым Хёнджином, пока сам Хёнджин не мог перестать гладить себя по руке, потому что ему нравилось ощущение материала, или ерзал ногами, потому что обувь немного ему натирала. За дверью раздались другие шаги, и все они подняли взгляды, когда в комнату вошел Джисон. Рука Хёнджина коротко, словно в спазме, сжала руку Феликса. Феликс не винил его. Джисон увидел, что все смотрят на него и, одно мгновение посмотрев на всех в ответ, он широко улыбнулся и принял позу. На нем тоже был костюм, только черный, и, хоть он явно был не таким дорогим, как костюм Хёнджина, он все еще выглядел так, будто стоил денег, и был идеально подогнан по его фигуре. Если бы Феликс не знал, то задался бы вопросом, не было ли в пиджаке Джисона подплечников, потому что его плечи казались такими широкими в сравнении с тем, какой узкой была его талия. На нем была белоснежная рубашка и тонкий черный галстук, и он идеально подходил на роль телохранителя. Он уложил волосы от лица, как сделал это в их поход в Maniac, но выглядело это совершенно иначе. В Maniac такая прическа делала его юным, стильным. С этим костюмом он выглядел опасно, так, как Феликс никогда не думал, что он может. Еще он выглядел невероятно красивым. То, как Хёнджин застыл, было вполне понимаемо, по мнению Феликса. Чанбин присвистнул, так громко, что звук почти разнесся эхом по комнате. — Кто этот красивый чувак! — закричал он, и Сынмин взял со стола отвертку и пригрозил, что кинет ее в него за такой шум. Джисон улыбнулся еще шире и прошел дальше в комнату, театрально посылая Чанбину воздушный поцелуй. — Да, да, — сказал он, — я раздаю автографы в три. — И тогда он увидел Хёнджина и врезался в угол стола. Феликсу пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не фыркнуть. То, что произошло, было очевидно; все это увидели. Все услышали стук, с которым Джисон ударился о стол, почти отшатнувшись. Это наверняка было больно — Феликс поставил бы деньги на то, что останется синяк — но Джисон, казалось, ничего не заметил. Он просто стоял на месте, приоткрыв рот и глядя на Хёнджина; рука его бездумно потирала бедро. Феликс скользнул взглядом на Хёнджина. Тот просто смотрел на Джисона в ответ, не двигаясь. Его уши, открытые из-за того, как волосы были убраны назад, были красными. — Хён, — с ярко слышной усмешкой в голосе позвал Чонин, — ты в порядке? — А? — спросил Джисон. Потом он поймал себя, испугался и резко отвернулся от Хёнджина, чтобы посмотреть на Чонина. Уши Хёнджина были красными, но у Джисона все лицо покрылось румянцем. — Э-эм, да, Чонин все хорошо. Цел и невредим! Феликсу казалось странным, что никто ничего не сказал. Никто не стал дразнить Джисона, никто не стал развивать эту тему. Сейчас он уже к этому привык, но отчасти ожидал всего этого. Чана уж точно много дразнили, когда он и Феликс сошлись; тогда поддразнивания были почти счастливыми. Но чувства Джисона к Хёнджину были так очевидны — и никто не сказал ни слова. Хёнджин все не отводил глаз от Джисона, который наконец отошел от стола и подошел к Чанбину, который протягивал ему кобуру с пистолетом. Феликс ущипнул Хёнджина за бедро, не сильно, но так, чтобы привлечь его внимание. Хёнджин подпрыгнул и сдержал вскрик, а потом повернулся, чтобы прожечь Феликса взглядом. — Он заметил бы, что ты так на него пялишься, — прошептал Феликс, пока Хёнджин не успел что-то сказать ему. Хёнджин хмурился еще несколько секунд, а потом немного обмяк рядом с ним. — Заткнись, — проворчал он. — Не то чтобы я тебя виню, — все так же тихо, низко проговорил Феликс Хёнджину на ухо. — У него такая тонкая талия? Даже тоньше чем у меня. — Заткнись! — чуть громче воскликнул Хёнджин. — Я знаю! Охуеть как хорошо знаю. — Я просто говорю, — ответил Феликс, пытаясь сдержать улыбку. — Я уже занят, но, знаешь, если бы не был- Он поиграл бровями, глядя на Хёнджина. Хёнджин хлопнул ресницами, а потом расхохотался, шокировано, но счастливо, отбросив голову назад так сильно, что ударился затылком о стену. Звук удара, казалось, заставил его смеяться только сильнее, и оттого рассмеялся и Феликс, поднимая руку, чтобы мягко положить ее на затылок Хёнджина, чтобы проверить, в порядке ли он. Феликс оглядел комнату, чтобы проверить, не заметил ли кто этого звука, и был немного удивлен тому, что Чанбин не прилетел к ним, чтобы проверить Хёнджина — но тот тихо обсуждал что-то с Минхо, указывая на что-то на экране Сынмина. Но повернулся Чан — теперь он смотрел, как они смеются вместе, с таким выражением лица, от которого Феликс заерзал на месте. Слишком мягким, слишком нежным, слишком; их взгляды встретились и зацепились друг о друга, и Феликсу пришлось первому отвести глаза из страха, что он сделает что-нибудь бездумное. Из страха, что он сорвется с дивана, бросится к нему через всю комнату и взмолится о том, чтобы оказаться в его объятиях. Джисон тоже смотрел на них. Феликс даже не думал, какое выражение он ожидал увидеть на его лице — может быть, восхищение, что-то похожее на то, как он сам смотрел на Хёнджина, когда впервые увидел его — но вместо этого взгляд Джисона оказался для Феликса совершенно нечитаемым. Нет, осознал Феликс, и смех в его груди немного ослаб — Джисон смотрел не на них, он смотрел на Хёнджина, и то, что Феликс все же смог прочитать на его лице, это- печаль. Это напомнило ему о том, как Джисоон выглядел в конце вечера в "Maniac", на парковке, дрожа, когда Хенджин ругал его за то, что он мерзнет. А потом взгляд Джисона немного сдвинулся в сторону, и он столкнулся глазами с Феликсом — и улыбка вернулась; Джисон широко улыбнулся Феликсу и быстро подмигнул ему, а потом повернулся, чтобы послушать, что говорил ему Чанбин. Эта быстрая перемена, эта глубина различия в двух эмоциях, оставила Феликса в неуютном состоянии: он не был уверен, как ему реагировать. Его рука все еще обнимала голову Хёнджина. Хёнджин все еще посмеивался, слабо, позволяя своей голове лежать в осторожной руке Феликса. Какой же беспорядок, подумал Феликс — но он не знал, как исправить хоть что-то из того, что происходило между Хёнджином и Джисоном, при этом не переступив границ Хёнджина, поэтому он не собирался этого делать. Он надавил уже достаточно, и, казалось, мягкий подход все равно был лучше. — Ладно, — сказал Минхо; его голос прорезался через болтовню в комнате. Звучал он мрачно, но сложно было понять, было ли тому причиной что-то, заслуживающее мрачности, или Минхо просто был собой. — Думаю, пора выдвигаться. — Согласен, — отозвался Чан. — Чанбин, заведешь фургон? Чанбин вышел из комнаты, и мгновение спустя Минхо последовал за ним. Это, казалось, подтолкнуло всеобщее оживление: Чонин и Сынмин вышли вместе, Сынмин — неся в руках ноутбук, а Чонин — болтая с ним о какой-то видеоигре, в которой, судя по всему, оба они были заинтересованы. Джисон вышел за ними без единого слова. Хёнджин поднялся на ноги — каблуки его ботинок цокали по полу с каждым его шагом — а потом повернулся и протянул Феликсу руки. Феликсу не нужна была помощь, но он не сказал этого. Он отложил одеяло в сторону, взял Хёнджина за руки и позволил ему поднять себя на ноги. Хёнджин мерз легче, чем Чан, и его руки были прохладными, но держаться за них все еще было приятно. — Готов, ангел? — тихо спросил Хёнджин. — А ты? — отозвался Феликс, сжимая его руки. Хёнджин пожал плечами. — Так готов, как только могу. Снаружи Чанбин завел фургон. Минхо сидел на пассажирском и что-то говорил ему; голос его был приглушен. Джисон стоял рядом с машиной, которую они арендовали для него и Хёнджина, и ждал их у открытой двери с водительской стороны. Хёнджин, заметив, как Джисон его ждет, тихо щелкнул языком, отчего Феликсу захотелось снова рассмеяться. Дверь на улицу захлопнулась за ними с писком. — Удачи, Хёнджин, — раздался голос Чана. Они оба оглянулись на него через плечо. Он посмотрел на них в ответ, держа руки в карманах и мягко улыбаясь — с надеждой, подумал Феликс. Хёнджин просто прищурился, глядя на него, и улыбка померкла, а потом Чан добавил: — Напиши мне, когда вы приедете. — Ладно, — сказал Хёнджин. Он отпустил руку Феликса, чтобы направиться к машине. Джисон смотрел на то, как он подходит к нему, так, будто пытался смотреть на него незаметно, или, может быть, вовсе пытался не смотреть, но не мог отвести глаз. Хёнджин сел на заднее сидение, захлопнув за собой дверь. Мгновением спустя, Джисон сел на водительское. Феликс почувствовал прикосновение к своей пояснице и инстинктивно прильнул к нему, чувствуя, как ладонь Чана прижимается к нему крепче. — Пойдем, пока Минхо не начал кричать на нас, — прошептал ему Чан, и, когда Феликс тихо рассмеялся, мягкая улыбка вернулась на лицо Чана. Он повел Феликса к задним дверям фургона, пока Джисон выехал с парковки. Феликсу не нужна была помощь от его руки на своей пояснице, но он совершенно не собирался жаловаться; не нуждался он и в том, как Чан поддержал его под локоть, пока он залезал в фургон, но все равно принял помощь. Сынмин уже занял свое место и сидел на одной из маленьких табуреток, которые они принесли сюда для него и Феликса, и Феликсу пришлось протиснуться мимо него, чтобы занять свое — дальнее от двери, между самим Сынмином и перегородкой. Чан сел на свободное место на скамье, а потом в фургон забрался Чонин — он был последним, потому что должен был выйти первым. Он закрыл за собой дверь, и Чанбин завел мотор; под хлипкой табуреткой Феликса задрожал пол. Blackbird находился на другом берегу реки от дома Чана — в более богатом, дорогом районе по сравнению с университетским, в котором находился Maniac. Дорога была недолгой, но ощущалось это странно: сидеть в фургоне без окон, не чувствуя ничего, кроме покачивания от езды. Ехать куда-то и не видеть ничего снаружи, быть пассажиром без зрения. Это было хорошо, думал Феликс. Это значило, что он не увидит сам Blackbird, ему не придется выглянуть из окна и увидеть это золотое здание, в котором он провел такое ужасное время. Всякий раз, когда они проезжали через лежачий полицейский, или слишком резко поворачивали, Сынмин тихо ворчал. Все экраны и ноутбуки были достаточно хорошо закреплены, но Сынмин, казалось, все еще нервничал из-за них или, может быть- из-за задания, из-за того, что оказался вне дома. Он был напряжен, все его тело было словно натянутая струна. Феликс оглянулся на Чана и Чонина, сидевших на скамье, и встретился с Чаном взглядом. Он смотрел на него в ответ, уже смотрел в направлении Феликса — и это, хоть и было не особенно удивительно, заставило напряжение немного покинуть Феликса. Он даже не осознавал, как был напряжен в тот момент. Чан улыбнулся ему, но не успел Феликс улыбнуться в ответ, Чонин сказал что-то, что заставило Чана обратить все внимание на него; их тихие слова друг другу потерялись в звуках движения фургона. Феликс тоже отвел взгляд на компьютеры перед Сынмином, на своей собственный экран, установленный на случай, если он понадобится им. Сегодня ролью Феликса было, по большей части, провести Сынмина в систему, объяснить ему, как забраться туда, чтобы он смог сделать это сам в день задания, пока Феликс будет занят сейфом. В отражении в экране выключенных ноутбуков он выглядел- смазанным, синеватым. В последнюю неделю Хёнджин все жаловался на то, что он снова похудел, но Феликсу так не казалось. Он снова посмотрел на Чана, обнаружил, что тот все еще разговаривает с Чонином, и принялся просто- наблюдать за ним. За его пухлыми губами, за тем, как его глаза щурились, когда он улыбался, на широкие кости его рук, когда он жестикулировал. Когда Чан поднял взгляд и поймал его, Феликс не стал притворяться, что не смотрел, хотя и чувствовал румянец на своем лице. Он лишь улыбнулся, куда более смущенно, чем улыбался ему Чан до этого. Чан так очевидно растаял, что Феликс почувствовал, как его губы дрожат от сдерживаемого смеха. Ему так хотелось, чтобы они были достаточно близко, чтобы он мог потянуться и взять Чана за руку. Фургон заехал на тротуар, и их подбросило так сильно, что Сынмин громко выругался. В перегородку постучали, а потом голос Чанбина крикнул в промежуток между ними и передними сидениями: — Хён, Чонин, мы на месте. — Окей, — отозвался Чан. Он взглянул на Чонина, который уже двигался, чтобы выскочить из задних дверей фургона. От Чонина ощущалась энергия волнения и предвкушения, и она так странно сочеталась с тем, как смотрел на него Чан: немного похоже на то, словно он посылает кролика в клетку ко льву. Феликс же знал, что хотя задание Чонина было довольно легким на бумаге, сам он не был уверен, что был достаточно храбрым, чтобы выполнить его. — Чонин, — сказал Чан, когда Чонин распахнул дверь, впуская внутрь ночной холод, который сменил слегка влажный, образовавшийся от того, что в одном пространстве сидело так много людей, воздух. — Удачи, будь осторожен. — Буду, хён, — сказал Чонин. Он звучал серьезно выглядел серьезно; в тот момент, когда фонари светили ему в спину, он выглядел как настоящий взрослый, которого — Феликс знал — он и хотел чтобы в нем видели остальные. А потом момент пропал; он выпрыгнул из фургона и захлопнул за собой двери. Повисла пауза; Чан едва слышно вздохнул, и фургон съехал с тротуара и отправился к своему финальному месту назначения. —— Осень по-настоящему перешла в зиму, и было, как полагалось, холодно. Чонин не привык к подобным температурам, он едва ли бывал снаружи, и у него уж точно не было привычки неподвижно ждать на улице; уши начинало покалывать. Дыхание вырывалось заметным облачком в свете фонарей. По крайней мере, не шел снег, как было пару ночей назад — маленькие, наполовину растаявшие сугробики лежали в водосточных желобах и уже пропали с улиц и тротуаров. Но настоящие холода еще только предстояли, и тогда снег точно задержится. Чонин спрятал руки в карманы теплого жилета; ему не хотелось надевать пуховик, потому что он сковал бы его движения, если бы что-то пошло не так и ему пришлось бы защищаться. Но толстовка под жилетом не особенно спасала от холодного ночного воздуха. Лучше бы он надел еще один слой. Или шарф, ворчливо подумал он, когда подул ветер, морозя шею. Я ведь и правда малыш, подумал он, смутно недовольно. Он оперся о стеклянную стену круглосуточного магазина, у которого его оставили, пытаясь укрыться от ветра. Им нужно было время, чтобы припарковать фургон и чтобы Сынмин и Феликс могли начать- делать то, что им нужно было. А пока Чонину оставалось надеяться, что его не прогонят за то, что он стоит тут без дела. Ему немного хотелось подождать в магазине, купить шоколадку. Но он не двинулся с места. В кармане завибрировал телефон. Он достал его и обнаружил сообщение от Чана, который был записан у него единственным эмодзи волка. Иди, просто гласило оно. Никаких просьб быть осторожнее или напоминаний о его задании — что уже было хорошо, потому что Чонин достаточно наслушался этого от Чана, Минхо и Чанбина — и даже Джисона — за последние несколько дней. Он сунул телефон в карман, оттолкнулся от стены и легким шагом пошел полтора квартала в направлении Blackbird, дрожа — не от волнения, но и не от нервов. Ему пришлось считать, чтобы убедиться, что его темп остается ровным. Они оставили его на небольшой двухполосной аллее, и, когда он оказался у Blackbird, то подошел к задней стороне трехэтажного и удивительно монотонного с этой стороны здания. Здесь было тише, но не полностью беззвучно; другие заведения, по большей части — рестораны, все еще работали и были полны людей. Здесь многое было открыто если не круглые сутки, то хотя бы всю ночь. Вот, что бывает, когда ты работаешь по соседству с одним из самых популярных казино в городе. Чонин пытался запомнить так много, как только мог. У казино был задний выход, а рядом с ним стояли пластиковые стулья и перевернутые ведра в качестве подставок для ног и столов. Там были три работника казино, явно мерзнувших в своей форме; они курили. Судя по всему, два официанта и один мужчина покрепче, больше похожий на охранника. Другие люди, по большей части мужчины средних лет, проходили по улице небольшими группами. Бизнесмены. Чонин не ожидал, что будет так выделяться. Он скользнул за угол казино, и никто не заметил его, даже работники. Для того, чтобы не выглядеть подозрительным, нужно не быть подозрительным, сказал однажды Хёнджин, а потом фыркнул, когда Чонин опустошенно уставился на него, потому что это был самый бесполезный совет, какой он когда-либо слышал. Я имею в виду, попытался еще раз Хёнджин, если будешь выглядеть взволнованно, как будто делаешь что-то плохое, люди заметят. Если будешь держать голову высоко, и вести себя так, словно и должен здесь быть, то впишешься лучше, даже если в твоем внешнем виде что-то выделяется. Чонин распрямил плечи, но сейчас уже некому было это увидеть. Кроме камер видеонаблюдения, полагал он — и кто знал, кто будет смотреть записи с них позже. Сынмин и все остальные сейчас наверняка следили за ним, пытаясь различить его в куче пикселей. Здесь было ужасно темно, никакого света, и Чонину приходилось пользоваться светом с улицы, чтобы видеть. Он был рад тому, что аллея оказалась пустой; она была лишь достаточно широкой, чтобы по ней проехала машина. По углам было больше снега, грязного и усыпанного окурками и другим мелким мусором. Запах сигаретного дыма доходил даже до сюда, смешиваясь с ароматом зимы, хрустким и влажным. Примерно на полпути от улочки за спиной Чонина и главной улицы перед ним находилась задняя дверь в Blackbird. Судя по вони и разбросанному мусору, это было еще одним местом, где отдыхал персонал казино. Здесь было тихо: но в том смысле, что все звуки были приглушены; все еще доносились голоса, шум проносившихся мимо машин, какофония всех звуков казино негромко просачивалась через стены. Чонину хотелось, чтобы у него был какой-нибудь наушник, но они волновались о том, что его могут поймать — а провод в ухе сразу же натолкнул бы любого на мысль, что Чонин не тот, за кого себя выдает. Это не останавливало крошечную часть его, которая очень хотела слышать сейчас голос Минхо, который говорил бы: Хорошо, малыш, теперь иди. Потому что он не знал, как все пройдет, не знал, кто окажется за этой дверью. Он полагал, что если все пойдет не по плану, его телефон взорвется от старательно закодированных сообщений — и сейчас он молчал. Дверь была металлической, с окнами, перекрытыми металлическими решетками, для охраны. Окна на более высоких этажах не обладали такими мерами охраны, но здесь, на первом этаже, они не были особенно добры в своих предположениях о местной клиентуре. На двери был замок с клавиатурой, подсоединенный к основной охранной системе. Он был заперт. Сейчас или никогда, пока все чисто. Чонин схватился за ручку, подождал, и кнопки на клавиатуре загорелись голубым светом; ему даже не пришлось их касаться. Еще мгновение спустя замок пискнул и со звуком разблокировался; Чонин повернул ручку и открыл дверь. Теплый воздух вырвался наружу вместе с белым, ярким светом из устланного ламинатом коридора. Чонин моргнул, с трудом привыкая к свету после темноты аллеи. Вот и все. Чонин дрожаще выдохнул, все еще не отпуская ручки двери. На этом его обязанности на сегодня заканчивались. Им нужно было убедиться, прежде чем послать сюда Хёнджина и Джисона, что в случае необходимости Сынмин и Феликс могли открывать и закрывать замки. Феликс сказал, что это должно быть возможно, но Минхо захотел быть уверенным. Лучше проверить все заранее. Теперь Чонин должен был уйти, позволить двери закрыться и продолжить свой путь по аллее на главную улицу и туда, где ждал его фургон. Вот, что он должен был сделать. Он остановился. Что, если они проверят записи с камер, подумал он. Разве не будет странно видеть, как молодой парень подходит к их двери, открывает ее и уходит? Он не думал об это раньше, но стоя здесь, в ярком свете коридора перед, словно в свете софитов, эта перспектива вызывала настоящее беспокойство. Основной причиной того, почему они выбрали его для этого задания, было беспокойство о записях с камер; Чанбин, или Минхо, или кто угодно из остальных рисковали оказаться узнанными — это должен был сделать Чонин. В конце коридора, над другой дверью, была камера — небольшая черная полусфера, уставившаяся прямо на него. Чонин перешел порог, и его телефон в тот же миг завибрировал в кармане. Он проигнорировал это, позволил двери захлопнуться за собой, закрывая его от холодного воздуха. Замок автоматически заблокировался с писком. Что теперь, спросил себя он. Перед ним был еще один коридор, ведущий налево, дверь в конце того коридора, в котором стоял он, и дверь направо. Звуки, доносившиеся со стороны коридоров, были- кухонными, подумал он. Слышался звон посуды и приборов. В отеле был небольшой ресторанчик, где подавали в основном небольшие закуски, в дополнение к двум барам на каждом этаже. Идти на кухню было нельзя. Но он не знал, что находится за другими дверями. Стоило изучить чертежи. Телефон не прекращал вибрировать; сначала он ритмично жужжал звонком, а теперь — издавал беспорядочные бз-з-з, бз-з-з от приходящих одно за другим сообщений. За ним снова пискнула дверь. Чонин обернулся, думая, что это, должно быть, Сынмин разблокировал ее удаленно, чтобы указать ему на то, что он должен уходить. Но дверь открылась, и в нее вошел охранник, которого Чонин видел за углом здания. От него густо, неприятно пахло сигаретным дымом, и он застыл на месте, как только увидел Чонина. Чонин не смог бы бороться с ним. Бессмысленно было даже пытаться. Насколько он понимал, все охранники были вооружены, а Чонин — не был. Мужчина был значительно выше и шире него. Он не запаниковал, страха не было. Проблемой было то, что не было и ничего другого — мозг Чонина просто превратился в статический шум, и он и охранник просто смотрели друг на друга. Он знал, что наверняка выглядел- пойманным. Может быть, он мог работать с этим. — Ты- ты здесь не работаешь, — сказал охранник; опустошенное удивление пропало с его лица, сменившись недружелюбным подозрением. Он быстро подошел вперед, словно он боялся, что Чонин убежит, и за долю секунды схватил Чонина за капюшон, обматывая его вокруг своей руки и заставляя ворот толстовки врезаться в горло Чонина. Чонин не стал бороться, позволил мужчине грубо схватить себя, хотя ему было сложно побороть желание начать упираться. Его сердце билось в безумном темпе, он чувствовал, как кровь гремит в нем. — Как ты вошел? — Я- дверь была не заперта, — проговорил Чонин, прижимая руки к груди, словно пойманный за шкирку котенок. Он сделал голос выше, заставил его дрожать, широко раскрыл глаза. Он хотел выглядеть- юным, таким безобидным, как только мог. — Я хотел- поиграть в автоматы. Охранник прищурился, все еще не отпуская его. Чонин пытался сглотнуть с прижимавшися к горлу воротом. — Тут не главный вход, — сказал охранник, ворчливо, но уже не так враждебно. — Тебе вообще сюда хоть можно? — Да, — солгал Чонин, потому что решил, что именно это и сказал бы несовершеннолетний, которого поймали за попыткой пробраться в казино. Он постарался, чтобы ложь в его голосе была слышна. Охранник издал неверящий звук. Он толкнул Чонина к двери — к счастью, к двери наружу. — Еще раз сюда полезешь, и я сломаю тебе нос, — сказал он, распахивая дверь и грубо вытолкнул его. Чонин по-настоящему потерял равновесие и повалился на асфальт; он пытался поймать себя, но его рука соскользнула, и он упал на локоть и бедро. Дверь снова закрывалась, забирая с собой свет, и он услышал, как охранник кричит: — Кто, блять, не запер дверь- — и тогда она захлопнулась, блокируя звук. Чонин дышал, и обнаружил, что дрожит. Он толчком сел, потирая руки, чтобы стряхнуть с рук мелкие камешки и мусор. После света коридора видеть было сложно, но он был бы удивлен, если бы не содрал руки до крови. Его телефон затих. Чонин поднялся на ноги; было немного больно, но он не пострадал. Он смог в обычном темпе дойти по аллее до главной улицы. Ветер здесь, где у него было пространство, был сильным, и Чонин позволил тому, как он щипал уши, отвлечь его от боли в ладони и наверняка содранном локте. Фургон был припаркован в паре кварталов в узкой аллее, так далеко, как только позволял сигнал. Здесь было немного тише, больше ресторанов было закрыто, окна пекарен были темными. На втором и третьем этаже здания был фитнес-зал и офис стоматолога. Все было закрыто на ночь. Это место было выбрано так, чтобы здесь их никто не увидел. Задние двери фургона распахнулись, когда Чонин подошел, и из фургона вылез Минхо с раздраженным выражением на лице. — Залезай, быстро, — прорычал он, затаскивая Чонина внутрь, подхватив его за плечи, сжимая его толстовку в кулаках. Как только все чониновы конечности оказались внутри, Минхо захлопнул двери. Руки Чана уже схватились за него — на самом деле, Чонин оказался брошен прямо на колени Чана. В фургоне было не так уж и много место с такой кучей людей и оборудования внутри. — Ты в порядке? — спросил его Чан, взволнованно хмурясь. Минхо навис над ним. Чонин, должно быть, занял его место на узкой скамье, так что теперь все, что мог делать Минхо — это стоять согнувшись, чтобы уместиться под низкую крышу фургона. Ближе к передней части фургона была доска, выступавшая в качестве стола, и перед ней сидели Феликс и Сынмин; их лица освещало свечение монитора. Они сидели на маленьких невысоких табуретках, которые обычно использовались как приступки, а не мебель, на которой можно было сидеть. Скамья, на которой сейчас сидели он и Чан, была еще одной доской, едва ли достаточно длинной, чтобы вместить их обоих. — Ага, — ответил Чонин, немного запыхавшись, не осознавая, как все сжималось в его груди весь путь до сюда. Казалось, он наконец мог дышать, хотя внутри фургона было тепло и немного влажно. — Все нормально. — Чем ты думал, — рявкнул Минхо. — Это было абсолютной тупостью. — Он оперся рукой о стену за головой Чонина — ему наверняка было неудобно нагибаться так низко. Другой рукой он схватил Чонина за запястье, смотря на его ладонь на свет. На ладони Чонина было всего несколько ссадин и пара кусочков содранной кожи. В детстве на площадке он падал и хуже. Но в ссадинах была грязь, уродливо смешивавшаяся с каплями крови. Минхо издал низкий грудной звук. — Я его убью. Сердце Чонина снова заколотилось. Он отнял руку, пряча ее в рукаве худи. — Все нормально, — повторил он, видя, как напряженный взгляд Минхо поднимается на его лицо, как его глаза блестят. — Минхо, успокойся, — уже устало проговорил Чан. Потом он взглянул на Чонина; их лица были близки, плечи и руки были прижаты друг к другу. Он тихо продолжил: — Ты не подчинился приказу, — это было очень нежным обвинением. — Ты не должен был идти внутрь. Чонин немного сдулся. Он думал, что, может быть, должен был быть раздражен от того, как его- словами ударили по рукам, и наверняка — быть смущенным за то, что это произошло вот так. Но адреналин вымывался из крови, и теперь он чувствовал себя опустошенным и запоздало встревоженным. — Я просто- я подумал, что будет подозрительно, если я просто открою дверь и уйду? То есть, разве это не гораздо более странно, чем какой-то странный парень, который пытается пробраться в казино? — сказал он. Губы Чана сжались. — Возможно, — ответил он, — но решать это было не тебе. — Да, в следующий раз предупреждай! — крикнул Чанбин с водительского. — Чтобы мы заранее подготовили смирительную рубашку для Минхо-хёна! Минхо фыркнул и отстранился, задевая колени Чана и приседая между Сынмином и Феликсом, оперевшись руками о их табуретки. Свет от экранов сделал его шрамы яркими и четкими. — Мы думали, что придется тебя вытаскивать, — напряженно объяснил Чан, и Чонин покрылся румянцем. В его голове промелькнула мысль, когда тот охранник держал его, что в любой момент сюда может ворваться Минхо, устроить беспорядок — и тогда им придется забросить это задание. Это было бы ужасно. Едва слышно Сынмин проговорил: — И это он преуменьшает. Феликс отклонился назад, выглянул из-за спин Сынмина и Минхо, чтобы посмотреть на Чонина и Чана. — Все должно быть нормально, — низко сказал он. Чонин не был уверен, кого он утешает. — Они скинут вину на кого-нибудь с кухни, уверен, такое бывало и раньше. — Да, — Чан вздохнул, проводя рукой по волосам, которые уже выглядели так, будто он терся головой о шерстяной свитер. — К счастью, все прошло хорошо. Думаю, мы готовы дать Джисону и Хёнджину зеленый свет. Сынмин быстро напечатал что-то на клавиатуре, отправил сообщение Джисону, который ждал в их дорогой арендованной машине в паре кварталов. Как и Чонин, ни Джисон, ни Хёнджин не могли сегодня носить наушник. Слишком рискованно. Чан взял Чонина за руку, немного нежнее, чем сделал это Минхо. Но в отличие от Минхо, Чан поднял рукав худи Чонина выше и выше, пока не открыл его локоть и предплечье. Вдоль его локтя были длинные ссадины, а с локтя была сбита кожа — крови было больше, чем Чонин ожидал, настолько, что она размазалась по толстовке и немного капала с локтя. Чонин моргнул, и Чан снова вздохнул. — Чонин-а, — грустно сказал он. — У нас нет с собой аптечки. — Промою, когда буду дома, — тихо сказал Чонин. Из-за Чана на него смотрел Минхо, сфокусировавшись на его локте, напряженный и настороженный, как существо в лесу, почуявшее запах крови на ветру. — Они двигаются, — сказал Сынмин, не отводя глаз от мониторов; с Чонином все было нормально, и задание продолжалось. По крайней мере, все перестали вертеться вокруг него. Минхо все еще смотрел на него. Он выглядел так же, как и обычно, но в нем было что-то явно взъерошенное. Прости, проговорил Чонин одними губами, натягивая рукав худи вниз. На лице Минхо ярость сменилась- чем-то, что Чонин не мог описать словами: ноющая нежность, которая давала Чонину знать: он был прощен еще до того, как попросил о прощении. А потом Минхо встряхнул головой, словно пытаясь избавиться от мыслей, и повернулся обратно к мониторам. Подавив желание вздохнуть, Чонин подвинулся вперед так, как только мог, и перевел взгляд на зернистые кадры главного входа в казино, и машина с его друзьями появилась на виду. —— Джисон подъехал к главному входу в Blackbird и остановился у знака валет-паркинга. Перед ними медленно отъезжала в парковочный гараж Lamborghini. Джисон полагал, что она не была арендованной, как их машина. Он вышел не сразу, хотя мужчина в темном костюме ожидающе подошел к окну с водительской стороны. Вместо этого он посмотрел в зеркало заднего вида на Хёнджина, сидевшего закинув ногу на ногу и постукивавшего пальцами по колену. Когда их взгляды встретились в зеркале, Джисону стало почти больно. — Готов? — спросил он. Хёнджин слабо хмурился. Он выглядел таким взволнованным, каким Джисон никогда не видел его перед заданием, но это было неудивительно, потому что та роль, которую играл Хёнджин на заданиях обычно, никогда не включала этого. Хёнджин был тихими шагами в темноте, тенью, проскальзывавшей через открытое окно так быстро, что люди задавались вопросом, а видели ли они вообще что-то. Он не занимался работой под прикрытием, и уж точно обычно не прогуливался у позолоченных парадных дверей заведения, которое они планировали ограбить через несколько недель. Вопрос Джисона, однако, казалось, вырвал его из собственных мыслей. Его лицо полностью лишилось всякого выражения. — Да, — сказал он немного колюче, словно бы спрашивая как ты можешь вообще спрашивать меня о таком. Услышав это, Джисон улыбнулся — это было так ему знакомо. Это по-своему успокаивало — слышать, что Хёнджин все еще мог быть собой. Он вышел из машины на тротуар, ярко освещенный фонарями и огнями, сиявшими у входа в Blackbird. Валет пробормотал ему приветствие, которое Джисон заставил себя проигнорировать; он прошел к пассажирским сиденьям и открыл заднюю дверь для Хёнджина, в последний момент остановив себя от преувеличенного жеста. Как и Хёнджин, сегодня он играл роль. Когда Хёнджин вышел, в нем не было и следа от того взволнованного мужчины, каким он был на пассажирском сиденьи, от того тихого мальчика, который часами молча рисовал в гостиной — это, иногда думалось Джисону, была самая настоящая версия Хёнджина. Вместо этого Хёнджин, который вышел из машины, с головы до ног представлял собой образ богатого и избалованного наследника; он высоко держал голову, костюм сидел на нем так, будто он был рожден для того, чтобы носить его. Будто он носил такие вещи каждый день, и это было для него совершенно привычно, будто пару часов назад он не сидел в штанах, которые, Джисон знал, потому что видел их в уличных магазинчиках в студенческом городке, стоили десять тысяч вон. Он даже не взглянул на валета, севшего в машину. Он не взглянул на Джисона, стоявшего рядом с ним, который держал руки перед собой примерно так, как держали их телохранители, которых он видел раньше. Вместо этого Хёнджин посмотрел на фасад Blackbird, несколько секунд не произнося ни слова, а потом тихо, самодовольно усмехнулся. Джисон понимал его эмоции. На первый взгляд Blackbird казался отелем, причем довольно маленьким — всего три этажа — но была у него такая энергия, какой обладали все здания в этом районе, построенные в последние двадцать лет, но выглядевшие так, будто стояли здесь десятилетиями дольше, с выдуманной историей, которая сочеталась с атмосферой роскоши, которую они должны были источать. Наверняка большинство из этих зданий и были роскошными; Джисон не знал, потому что никогда не бывал в таких местах. Иногда ему было сложно поверить, что он вообще мог себе это позволить. Даже так, Blackbird выделялся среди зданий вокруг — одним из которых был парковочный гараж, а другим — обычное офисное здание, из которого Хёнджин и Джисон и должны были начать свой путь во время задания. Оно было примерно того же размера, что и Maniac, или, может, чуть меньше; сложно было точно сказать, когда вокруг были здания таких разных форм. Первые два этажа Blackbird были больше третьего и выдавались вперед; по всему второму этажу были окна. Они были обшиты золотыми панелями; огромные двойные двери в передней части здания, охраняемые двумя крепкими мужчинами в костюмах, были обшиты золотыми панелями; название, написанное курсивом над дверью, огромными буквами, которые невозможно пропустить, было написано золотом. Золота было многовато. Хёнджин поджал губы на мгновение, а потом бросил на Джисона взгляд. — Ну, пошли, — сказал он, уже делая шаг вперед. Джисон последовал за ним. Несмотря на то, как быстро двигался Хёнджин, Джисону удалось успевать за ним, тенью идти за его спиной; Хёнджин прошел к главному входу, где ожидал персонал. В отличие от Maniac, здесь не было очереди людей, которые хотели попасть внутрь: это могло быть связано либо с поздним ночным часом, либо просто с тем, какие люди обычно посещали это место. Наверняка с последним, потому что когда Хёнджин подошел к дверям и охранник попросил его документы, тот был удивительно вежлив. Хёнджин сунул руку в карман пиджака и протянул вид на жительство, который сделал для него Сынмин — на фотографии у него был новый цвет волос и совершенно вымышленное имя. Это было сделано в спешке, и Сынмин жаловался на это, но так, словно жаловался он просто для того, чтобы закрыть часы, отведенные ему на этой неделе на жалобы. Джисон протянул свое фейковое удостоверение личности, одно из многих, которыми он пользовался. Это конкретное делало его на два года старше Хёнджина, и на мгновение в машине он думал сказать Хёнджину называть его хёном. А потом поспешно отмахнулся от этой мысли. Охранники едва взглянули на их документы, убедившись лишь, что им достаточно лет, чтобы войти, и жестом пропустили их. Хёнджин забрал свою карточку, взмахнув головой так, что стало ясно: даже эти несколько секунд — это большее время, чем то, на которое он готов был задержаться, — и уверенно прошел внутрь. Первое впечатление Джисона о Blackbird было простым: шумно. Он никогда раньше не был в казино, по большей части потому, что когда он куда-то выходил, то предпочитал не потерять все свои накопления в процессе — но он представлял себе казино по фильмам и шоу. Однако ничего не могло подготовить его к звукам. В Maniac бывало шумно, но только из-за музыки. Здесь звуки исходили от такого множества источников, что он немного поморщился, ошеломленный. Хёнджин остановился, сделав лишь один шаг внутрь, и оглядел помещение со скучающим выражением на лице. Он бросил взгляд через плечо и сказал, так тихо, что это мог слышать только Джисон: — Пиздец, как же тут уродливо. Это было правдой. Снаружи здание выглядело достаточно плохо, но внутри оно было в тысячу раз хуже. Этот этаж был огромным открытым пространством, по которому можно было свободно перемещаться. Ковер, покрывавший большую часть помещения, был тошнотворным сочетанием алого, коричневого и золотого в закрученном рисунке, который был почти однородным, но не совсем, и оттого выбивал из колеи. Автоматы стояли в основном в дальней части помещения, ряды за рядами, мигая разноцветными огоньками, все звенело и перезванивалось, когда в них играли. Они пришли сюда не за этим, что было отлично, потому что автоматы, казалось, могли вызвать мигрень. Перед ними и по левую сторону от них были столы из темного дерева — Джисон сомневался, что это было настоящее красное дерево — все их обслуживали дилеры: блэкджек, рулетка, несколько столов, за которыми велись различные партии в покер. В дальнем левом углу располагался длинный бар, из того же темного дерева, что и столы, инкрустированный золотом во всех возможных местах, все бармены за которым были одеты в униформу, которая была всего на ступеньку ниже, чем полноценный костюм, как на Джисоне: черные брюки, отглаженная белая рубашка, узкий черный галстук. Дилеры за столом были одеты в основном так же, хотя у всех у них были еще и черные жилеты. Большая часть второго этажа была вырезана, так что потолок был очень, очень высоким. С потолка свисала огромная люстра, сияющая каплями стекла. То, что оставалось от второго этажа, было балконом, выступающим над основным этажом, с парой человек, стоящих у балюстрады и пьющих что-то похожее на шампанское, наблюдая за этажом внизу. В стене справа от них был ряд открытых двойных дверей, за которыми, как знал Джисон, находилась большая лестница, огороженная красной веревкой, охраняемая двумя мужчинами, которые, очевидно, были вооружены: Джисон не мог видеть пистолеты, но то, как они стояли, давало это понять. Хёнджин перевел взгляд с Джисона на эти открытые двери, на все помещение перед ним. Потом он начал двигаться сквозь толпу, не бросив на Джисона ни взгляда. Джисон держался рядом с ним, не позволяя никому оказаться между ними. По правде говоря, эта роль едва ли была для него сложной. Всякий раз, когда он и Хёнджин выходили на задания вместе, он чувствовал себя так: нуждался в том, чтобы следовать за ним, быть рядом на случай, если он понадобится Хёнджину. Защищать его так, как только может. Эта роль делала эту нужду формальной, превращала ее из чего-то, для чего Джисон был просто рожден, в рабочую обязанность — но это лишь придавало ей внешнюю оболочку. Когда их в первый раз готовили к этому, Чанбин, смеясь, сказал никто не поверит, что ты светский человек, а Хёнджин — твой охранник, Джисон, и Джисон тоже рассмеялся и согласился, но на самом деле он даже не знал, мог ли бы он притворяться в любом другом сценарии, кроме этого. В какой-то момент он забылся бы. Разрушил бы все просто потому что не сумел бы отключить в себе инстинкт защищать. Насколько Джисону было известно, Хёнджин тоже ни разу не был в казино, но понять это просто глядя на него сейчас, было сложно. Он совершенно проигнорировал автоматы и направился к столам для покера, за которыми было несколько свободных мест. Он занял одно из них, и все в его теле выражало безразличие, но элегантность, его глаза изучали карты на столе, за которым уже шла игра. Одна его рука свисала со спинки стула, ноги были закинуты друг на друга. Другая его рука скользнула в карман и вынула пачку наличных; он, даже не глядя на сумму, протянул деньги Джисону. — Сходи, принеси мне все барахло. Джисон взял деньги и для безопасности спрятал в пиджак. После он без единого слова отошел от стола к будке кассира, которую нашел глазами, когда они вошли. Она находилась у стены рядом с баром, и он быстро добрался до нее, не желая оставлять Хёнджина одного на большее время, чем необходимо. Сумма, которую Хёнджин так легко протянул ему, была близка к трем миллионам вон — кассир, обменявший ее на фишки, даже не моргнул глазом. Вероятно, это и к лучшему, потому что когда Джисон увидел сумму наличных, которую Хенджин спрятал во внутреннем кармане, он почувствовал смутную слабость. Конечно, им часто платили столько за одну работу, иногда даже наличными, но это было в запертых портфелях или один раз — буквально в спортивной сумке. Но Хёнджин не носил этих денег с собой. Он отнес фишки к столу, где Хёнджину уже раздавали карты на следующую игру; дилер взял деньги, которые Хёнджин положил на край стола и обменял их на фишки. Джисон не знал, что так можно, но Хёнджин явно знал; значит, он готовился, по-настоящему готовился. Он всегда был таким, никогда не относился к делам вполсилы, и поэтому он выглядел совершенно спокойным, когда взял у Джисона дополнительные фишки и поднял карты. Джисон стоял у него за спиной чуть сбоку, чтобы все еще видел его профиль; Хёнджин сидел тихо и неподвижно. Наверное, он должен был обращать внимание на игру, но он так старался следить за всем сразу, что быстро потерялся в том, что происходит. Он играл в покер только для веселья: в старшей школе с друзьями, а потом — со своей командой. То, что происходило здесь, было куда серьезнее. По правде говоря, сложно было отвести от Хёнджина взгляд. Хотя, нет, это было- неправдой. На самом деле, смотреть на Хёнджина, сидевшего за столом в дорогом костюме и расслабленно разглядывавшего карты было сложно. Скучающее выражение вернулось на его лицо — иногда он выглядел так, когда говорил с Джисоном, и от этого выражения Джисону отчаянно хотелось- рассмешить его, как-нибудь впечатлить. Увидеть, сможет ли он заставить это выражение хоть немного померкнуть, хоть он никогда и не пытался. Когда Хёнджин выглядел так, он был по-особенному холодно прекрасен. Он, слегка прикрыв глаза и поджав губы, следил за игрой. Эти губы, эти губы; Джисон пытался отвести взгляд, но это было так сложно, когда он смотрел на Хёнджина с этого ракурса. Когда его волосы были уложены назад вот так, было невозможно не смотреть на его губы, невозможно было не видеть лицо Хёнджина целиком. Несмотря на то, что Хёнджин выглядел так, будто игра идет скучно, и прятал притворный зевок в тыльной стороне руки, Джисон видел, как он ни на секунду не отводил взгляда от стола. Для всех остальных за столом он наверняка был просто скучающим богатым наследником, но Джисон видел, с какой внимательностью смотрел на все Хёнджин, как пристально следил за картами в игре. Он выигрывал, и стопка фишек росла перед ним все выше и выше. Но даже это выглядело для него как ерунда. Словно он и не ожидал ничего другого; самодовольство сочилось из него. Я хочу забраться под стол и взять его член в рот, подумал Джисон — эта мысль ворвалась в его разум, не успел он остановить ее. Она так шокировала его, что на несколько мгновений он не мог выбросить картинку из головы: этот ужасный ковер под его коленями, его голова, уложенная на бедро Хёнджина, дорогой материал хёнджиновых брюк между ним и кожей Хёнджина, горячий, тяжелый вес его члена на языке. А потом он вспомнил- где он был, и о ком сейчас думал — и ему пришлось ущипнуть себя за запястье, вывернув кожу, чтобы не дать себе продолжить. Даже ужаса, который заполнил его при осознании, что он думает подобные вещи о Хёнджине, который сидел прямо перед ним, было недостаточно, чтобы остудить жар, который пылал внутри него. Картинка перед его глазами была слишком яркой, слишком живой. Он почти мог ощутить руку Хёнджина в своих волосах- только вот Хёнджин не стал бы делать этого, не стал бы играть с волосами Джисона, пока играет в покер. Он вовсе не обращал бы на Джисона внимания. От этой мысли по всему телу Джисона пробежала дрожь. Прекрати прекрати перестань, подумал он, почти крича на себя, щипая себя сильнее — он нуждался в этой боли, чтобы избавиться от картинки перед глазами. Он был более чем немного возбужден, и он находился среди людей, где его мог увидеть кто угодно. Где Хёнджин мог в любой момент повернуться и увидеть его, стоявшего за его спиной с покрасневшими щеками. Это осознание прорезалось сквозь возбуждение, достаточно, чтобы несколько мгновений спустя он отпустил свое запястье; кожа немного пульсировала болью. Он наверняка порвал кожу — он почти что прокалывал себя ногтями; он был почти уверен, что останется синяк. Но никто не смотрел на него, и, казалось, пока он стоял здесь, отвлекаясь на свои возбужденные мысли, ничего особенного не произошло. За столом даже не закончили разыгрывать карты, которые раздали на этом круге. Его телефон не вибрировал в кармане, что, как он надеялся, значило, что Сынмин и все остальные следившие за ним по камерам тоже не заметили, как он был гребаным извращенцем. Но избавиться от этого чувства было трудно. Время шло, и выигрыш Хёндина увеличивался, а скучающее выражение на его лице становилось все более и более ярким. Он бездумно собирал фишки перед собой, пока ждал, чтобы остальные игроки за столом сделали свои ходы, длинными пальцами художника складывал их в стопки. Джисон был заворожен его движениями. В его голове вертелась мысль, мысль, которую он всегда держал запертой так глубоко, но которая теперь оказалась так близко к поверхности. Я хочу, чтобы он- Хёнджин вдруг фыркнул, когда дилер объявил его победителем очередной игры, и отбросил карты на стол нетерпеливым жестом. — Как скучно, — громко и нагло сказал он, судя по всему — просто в воздух. — Я думал, тут будет хоть что-нибудь интересное. Игроки за столом, о которых он только что вытер ноги, смерили его злыми взглядами. Джисон подошел ближе к нему, расправляя осанку, чтобы хотя бы его плечи выглядели лучше. Дилер, однако, выглядел совершенно невозмутимо. Вместо этого он передал выигрыш и внимательно осмотрел Хёнджина — явно вглядываясь в дизайнерский, ушитый по меркам Хёнджина костюм, на его изысканную красоту и тяжелые дорогие часы, которые показывались на хёнджиновом запястье, когда он двигал руками. Потом его взгляд метнулся на Джисона, очевидно игравшего роль охранника, готового и следившего за всем. — Если вы заинтересованы в чем-то более сложном, — очень вежливо сказал он, обращаясь к Хёнджину, — возможно, вы хотели бы присоединиться к одному из наших более эксклюзивных столиков? Хёнджин слабо закатил глаза. — Надеюсь, там играют не на карманные деньги? — язвительно спросил он. Джисон взглянул на фишки перед Хёнджином. Он почти точно удвоил то, что положил на стол изначально — довольно большую сумму, насколько знал Джисон. Судя по взглядам других игроков за столом, они были согласны с его подозрениями. Дилер просто улыбнулся. — Конечно, сэр, — ответил он. Хёнджин постучал пальцами по темному краю стола и сказал: — Что ж, если это будет интереснее, я готов попробовать. Дилер кивнул и сделал жест рукой кому-то рядом с рулеткой. Подошедший мужчина был выше, старше и одет в ту же форму, но с пиджаком. Он коротко переговорил с дилером, а потом с улыбкой повернулся к Хёнджину. — Добрый вечер, сэр, я менеджер этой секции, — сказал он. — Не могли бы вы последовать за мной? Хёнджин поднялся из-за стола и проследовал за мужчиной через казино. Теперь людей здесь было больше, гораздо больше, словно за тот час, что Хёнджин провел играя в покер, это место вдруг ожило. Из-за этого Джисону было сложно держаться к Хёнджину так близко, как он предпочел бы, но он не стеснялся отталкивать некоторых людей, чтобы не отходить от него — и они легко добрались до двери на лестницу. Менеджер поговорил с охранником, и тот кивнул и открыл ограждение. За открытыми дверями была широкая лестница, покрытая тем же уродливым ковром, ступени которой были обиты золотом — это, наверняка, должно было выглядеть дорого. Они молча поднялись на второй этаж; Хёнджин был все так же высокомерно элегантен, а Джисон старался держаться так, чтобы всем было ясно: он думает, что кто-то хочет накинуться на Хёнджина прямо на этой лестнице. На вершине лестницы были еще один закрытые двойные двери. Менеджер постучал, и они распахнулись; за ними оказалось помещение, которое было похоже на нечто среднее между лобби отеля и комнату службы безопасности аэропорта. Джисон ни разу не бывал в аэропортах, но достаточно видел их в кино и сериалах, чтобы эта картинка тут же всплыла у него в голове. Прямо перед ними находилась высокая рамка металлодетектора, за которой стоял охранник. Он был явно вооружен и даже не пытался этого скрывать: на его поясе в легком доступе висел пистолет. За ним была стойка ресепшена, за которой стояла красивая и хорошо одетая женщина; она поклонилась ниже, чем обычные работники, когда увидела, что вошли люди, и, выпрямившись, не сказала ни слова. По правую сторону от ее стола были еще одни двери — как предположил Джисон, они вели в главную часть второго этажа. За столом находилась еще одна лестница — снова отделенная кордоном и на этот раз охраняемая двумя мужчинами. Их оружие было значительно больше, чем то, которое находилось в кобуре охранника у металлодетектора. Перед металлодетектором стоял стол с золотым подносом на нем. Менеджер взял его в руки. — Джентльмены, не могли бы вы снять все металлические предметы и положить их сюда? — он сказал это в непринужденной, сдержанной манере, которая, вероятно, нравилась богачам, посещавшим это место, но Джисона она заставила заскрежетать зубами. — После этого вы можете пройти через наш детектор безопасности. Хёнджин снова поджал губы, показывая свое нежелание. После он начал расстегивать часы; по нему ясно было видно, что ему причиняют неудобство. Он положил их на поднос, а потом небрежно через плечо махнул рукой Джисону. — У него что-то было, — беззаботно произнес он. — Что там у тебя, хён? Это “хён” выбило Джисона из колеи сильнее, чем навязчивая мысль о том, как он хочет греть член Хёнджина у себя во рту. Ему понадобилось мгновение, прежде чем он сумел натянуть на лицо сардоническую улыбку, слабо закатил глаза и сказал: — Glock 17. Одно только предположение, что кто-то пронес огнестрельное оружие в Maniac, заставила бы все это место закрыться. Но здесь менеджер просто сказал: — Боюсь, оружие придется положить в запирающийся шкафчик, прежде чем мы позволим вам войти в приватную секцию. Не могли бы вы положить его на стол, сюда? Джисон задался вопросом: как много людей пытались спорить с ним об этом. Без сомнений, если бы он попытался, их обоих без колебаний выбросили бы за двери. Поэтому он сделал так, как его попросили и положил пистолет на стол; взамен ему дали небольшой номерок, чтобы он смог вернуть свои вещи. Джисону показалась настолько забавной идея гардероба с номерками для пистолетов, что ему пришлось прикусить щеку, чтобы не позволить себе улыбаться слишком широко. Они прошли через металлодетектор без проблем, и как только оказались над другой его стороне, девушка за ресепшеном улыбнулась им. Ее волосы были идеально собраны в пучок на затылке, что Джисону оставалось только предполагать, что среди персонала в этом месте были профессиональные стилисты по волосам. — Добрый вечер, господа, — сказала она. — Кёнхи, не могла бы ты отвести этих джентльменов в приватную комнату для покера? — спросил менеджер. Она кивнула. Менеджер кивнул в ответ и направился обратно к лестнице. Кёнхи оглядела Хёнджина и Джисона и спросила: — Вы оба будете играть? — Только я, — сказал Хёнджин. Еще один жест рукой в сторону Джисона. — Он не будет. — Конечно, — ответила она. Она напечатала что-то на компьютере, экран которого был скрыт от посторонних глаз, не теряя при этом своей идеальной осанки, а потом кивнула снова и вышла из-за стойки. Она была одета в узкую черную юбку, шифоновую блузу и самые высокие каблуки, какие Джисон только видел за пределами фотографий с красных дорожек. Как вы стоите в них всю ночь? хотелось спросить Джисону. — Пожалуйста, следуйте за мной, — сказала она, распахивая двери и проходя вперед. Двери вели прямиком на балкон, который просматривался с первого этажа и оказался зоной отдыха с баром, стоявшим вдоль противоположной стены, и столами и диванами. Здесь было очень мало людей: всего несколько мужчин в костюмах, сидевших на низких стульях у края балкона, и две очень хорошо одетые женщины у высокого стола. Здесь было гораздо приятнее, чем на первом этаже; в первую очередь, полы не были покрыты ковром, а выложены плиткой — либо мраморной, либо выполненной под мрамор. Высокие каблуки Кёнхи стучали по ней, отвлекая на себя все внимание. Золота все еще было много, даже здесь. Столы были сделаны из темного дерева с золотой гравировкой, а на подлокотниках стульев были золотые изгибы, но в остальном они были обиты со вкусом подобранной кремовой обивкой. Здесь, наверху, все просто казалось... гораздо более стильным и на самом деле симпатичным — Джисон даже мог бы вытерпеть необходимость находиться здесь. Он не был уверен, что то же самое можно было сказать о Хёнджине, на лице которого все еще была высокомерная усмешка. Джисон не знал, была ли она настоящей или притворной. Их провели через зону отдыха к большому открытому дверному проему в другом конце балкона. Оказалось, что эти двери вели в коридор, похожий на коридор отеля больше, чем на что-либо еще; двери были обиты светлым деревом. Она повела их налево; ее темп был неторопливым, но живым. Здесь было еще больше дверей. Джисон примерно помнил план здания, но не мог сказать, что за ними были за комнаты. Это было неважно, потому что Кёнхи провела их прямо туда, куда им было нужно — в самый конец коридора. Джисон, по правде говоря, был удивлен, что все вышло так легко. Теперь плечи Хёнджина напряглись немного сильнее — возможно, от того, что он должен был продолжать играть роль, а возможно — от того, сколько денег они должны были сейчас потерять. Джисону хотелось положить ладонь на его поясницу, протянуть руку и сжать его пальцы в успокаивающем жесте. Я рядом, хотелось сказать ему, но он не мог сделать это так, чтобы его не услышали. Я позабочусь о тебе. Но для этого не было времени. Дверь в комнату для покера открылась перед ними, и они вошли внутрь. —— В фургоне абсолютно не было места для Минхо, но он силой забрался туда. Сначала он пришел туда, чтобы следить за тем, как продвигается Чонин, и был рад тому, что сделал это, потому что если бы он сидел на переднем сидении, когда Чан высоким от паники голосом проговорил почему он заходит туда, Минхо просто вылез бы из фургона и побежал. После того, как он затащил причину своего сердечного приступа в машину и убедился, что причина в порядке, он вернулся на свое место: опустился на колени между Феликсом и Сынмином и принялся смотреть в их экраны. Если бы здесь сидел Чанбин, Минхо положил бы руку на его плечо или спину для баланса, но сейчас он просто стоял на коленях так близко, как только мог, не касаясь ни одного из них. Изображение на экране было не особенно качественным: оно было зернистым от статики, которую обычно придавали видео камеры наблюдения. Минхо внимательно следил за тем, что делают Феликс и Сынмин, но большая часть этого просто прошла мимо него. Он знал достаточно, чтобы понимать: что бы за систему Феликс ни установил, она была очень крепкой, и понадобилось время, чтобы Феликс пробрался в нее, не стриггерив сигнализацию. Чан провел почти все игры Хёнджина хлопоча над содранным локтем Чонина и ворча о том, как ему, должно быть, больно. Чанбин передал ему салфетку, и Чан стер ей кровь; Чонин принял все это с таким терпением, в котором Минхо не сумел бы даже притвориться. Оба они затихли, когда Сынмин тихо сказал они поднимаются на второй этаж, и Чонин соскользнул со своего места на скамье рядом с Чаном и опустился на пол по другую сторону от Сынмина, встав на колени между ним и Чаном. Фургон был таким маленьким, что он оказался рядом с Минхо, так близко, что всякий раз, когда кто-то из них менял положение, их плечи соприкасались. Тот факт, что на Чонине все еще была куртка, а на Минхо — кофта, был маленьким благословением. На экране Хёнджин сидел за столом для покера — карты в его руках и выражение его лица нельзя было разглядеть на зернистой трансляции, но язык его тела источал такую высокомерную праздность, что Минхо чувствовал, как стискивает зубы лишь глядя на него. Он невероятно хорошо притворялся богатым и бесполезным, и- может быть, Хёнджин и хотел бы быть таким человеком, но он не был, и Минхо не особенно нравилось смотреть, как он притворяется. Джисон отошел к окну, поворачиваясь полубоком к тому, где сидел Хёнджин. Его роль на поверхности была простой: комната, в которой они находились сейчас была зеркальным отражением этажа над ними, и это было идеальным местом, чтобы он и Хёнджин сбежали во время самого задания. Окно выходило в аллею между казино и парковочным гаражом, скрытую от глаз людей на улицах перед казино и за ним. В теории все было идеально. На практике они не знали, чего ожидать, с чем они должны были работать — они не знали даже того, было ли в здании достаточно большое окно, чтобы они оба могли пробраться через него. К счастью — было, и Феликс сделал что-то, чтобы дать им доступ к записям с камер на третьем этаже, чтобы они смогли осмотреть комнату там. Это, судя по всему, была комната для собраний — в ней стоял большой стол размером примерно с тот, за которым сидел сейчас Хёнджин, и множество стульев. Сынмин сделал несколько скриншотов, чтобы показать Джисону. Джисон коснулся подоконника. Он стоял распрямив плечи и спину, и это касание выглядело естественным; он оперся на подоконник, возможно, проверяя крепость дерева, возможно — выглядывая наружу, чтобы увидеть высоту. Хёнджин за столом начинал очередной раунд игры; он протянул руку в пиджак и достал еще одну пачку денег. — Боже, — пробормотал Сынмин. — Сколько денег Хёнджин собирается потерять? — Предпочтительно, все, — сказал Чан, — и ты, скорее всего, не хочешь знать, сколько я ему дал. Необходимое зло, но Минхо, который испытывал апатию к суммам денег выше тех, в которых он нуждался для выживания, не испытывал к нему особенной симпатии. Чан настаивал на том, что сможет компенсировать траты, и Минхо доверял ему в этом, но этому заданию, которое дал им Феликс, лучше бы было принести дивиденды. Краем глаза он заметил, как Чонин подносит руку ко рту. Он грыз ноготь на большом пальце, наблюдая за как Хёнджин и Джисон поднимаются на второй этаж, проходят через металлодетектор и через зону отдыха, и Минхо просто- терпел это, пытался обращать внимание только на то, что происходит на экране, на случай если Джисону и Хёнджину нужна будет помощь. И Чонин в конце концов остановился, отнял руку от губ и положил ее на спину Сынмина, склоняясь ближе, чтобы видеть лучше. Но — Минхо увидел это, бросив короткий взгляд в его направлении — он делал это снова — даже хуже, теперь он не жевал краешек ногтя, он скользнул указательным и средним пальцем в рот, сомкнул вокруг них губы. Даже в этот короткий момент Минхо успел увидеть белизну его зубов. Пришлось оторвать взгляд и снова заставить себя смотреть на экраны, как он и должен был. Но на экранах ничего не происходило — Хёнджин просто терял все больше и больше денег. Это до неуютного сильно было похоже на то, как он сидел в комнате с телевизором вместе с Чонином и Феликсом и не мог сконцентрироваться на дораме, только сейчас у него была работа, и более того- Чан сидел рядом с ними, сбоку, и смотрел в их направлении, потому что тоже следил за экранами. Напоминание о близости Чана сработало хотя бы для того, чтобы заставить его отвести взгляд физически, но он не мог не обращать внимания. Видеть Чонина боковым зрением ужасно отвлекало. С этого угла он не видел, что делает Чонин, но ему было и не нужно — он провел долгие минуты, наблюдая за ним в комнате с телевизором, пока он кусал пальцы. За тем, как слюна блестела на его коже, как он оттягивал пальцами нижнюю губу. Он делал это и сейчас, Минхо знал, и это осознание было зудом в его мозгу — было почти невозможно смотреть сейчас на зернистые картинки на экране. Каково бы это было — заменить пальцы Чонина своими, проникнуть ими глубже? Не просто кончиками, слегка задевая его губы, но глубже, дальше первой, второй фаланги. В какой момент Чонин подавился бы ими, каково было бы чувствовать, как его язык скользит между ними? Он бросил еще один короткий взгляд и увидел, на мгновение, розовый цвет внутренней стороны чониновых губ- Он сорвался. Повернулся к Чонину и обхватил рукой его запястье, чтобы вытянуть эти пальцы из его рта. Он не был так нежен, как, возможно, мог бы быть, или был бы, если бы возбуждение не гремело в его крови; кости запястья Чонина были твердыми в его крепкой хватке, и он почувствовал, как напугал Чонина своим прикосновением. Но Минхо лишь твердо отстранил его руку и сквозь стиснутые зубы проговорил: — Прекрати. Жевать. Пальцы. Чонин посмотрел на него. Его глаза были очень широко раскрыты, и быстро-быстро моргали, не так, как когда он обычно смотрел на Минхо. На долгий миг его губы были слегка приоткрыты, нижняя блестела от слюны, — а потом он прикрыл рот, чтобы сглотнуть. Он начинал краснеть, алый цвет очаровательно разливался по его щекам и носу, доходя до самых волос — Минхо видел даже его покрасневшие уши. Минхо надеялся, что его действия успокоят огонь под его кожей, но каким-то образом они сделали хуже. Минхо ожидал, что Чонин заноет, освободит запястье из его хватки или снова смутится из-за того, что его снова поймали. Но Чонин лишь смотрел на него, безмолвно краснея. Чан тихо рассмеялся. Звук его смеха почти заставил Минхо подпрыгнуть на месте, и он едва сумел сдержать свою реакцию. — Не ругайся на него просто потому что злишься за его небольшую самодеятельность, Минхо, — сказал Чан. Его тон был легким, даже насмешливым. Сердце Минхо колотилось со скоростью в тысячу миль в час. Он отпустил запястье Чонина, словно обжегся, и без единого звука повернулся обратно к экранам. Пришлось немного перенести свой вес на коленях, чтобы джинсы не так сильно натягивались в паху, просто на всякий случай. Внутри фургона все время было слишком жарко от того, как все они были стиснуты здесь, но сейчас ему казалось, что воздух физически лежит на его коже, словно он не может дышать им; он мучительно четко осознавал присутствие Чана. Он ждал, не расслабляя плеч и чувствуя, как они медленно поднимаются вверх до его ушей, что Чан скажет ему что-то еще. Разозлится на него за то, что он сделал, за то, как коснулся Чонина. Руку покалывало, словно тепло кожи Чонина все еще осталось на ней. Его дыхание ему самому казалось слишком громким. Он был немного удивлен тому, что грохот его сердца был не слышен. — Все нормально? — спросил Чан. Он говорил с Сынмином, который хмурился, глядя на экран. — Ага, — медленно ответил тот. — Феликс, можешь- так и должно быть? Феликс склонился вперед, чтобы взглянуть туда, куда указывал ему Сынмин. Минхо немного встряхнул себя, пытаясь тоже сфокусироваться на экранах, хотя нисколько не понимал, на что именно смотрит. Он тоже подался вперед, хотя бы чтобы дать понять о своем присутствии, но Феликс уже бормотал: — Думаю, да, дай-ка мне- Сынмин подвинул свой табурет с дороги, чтобы Феликс мог добраться до его клавиатуры. Несколько напряженных секунд спустя Минхо сквозь стиснутые зубы выдавил: — Объясни. — Ничего страшного, — серьезно ответил Сынмин без всякой колкости в голосе, какая обычно слышалась в нем, когда они были на задании и Минхо приставал к нему с вопросами. Сынмин был таким всю последнюю неделю — вел себя с ним так уважительно, что Минхо хотелось скрежетать зубами; он думал, что такое отношение было почти хуже, чем если бы Сынмин просто попытался отмахнуться от всего, что произошло, словно это не имело значения. Но вместо этого Сынмин встретил кипящий гнев Минхо с чувством законного сожаления, и Минхо, по правде говоря, понятия не имел, как иметь дело с таким, когда речь шла о Сынмине. — Это не “ничего страшного”, — сказал Минхо, — расскажите мне, что- — У Хёнджина и Джисона проблемы? — спросил Чан, и их голоса смешались. — Нет, все нормально, хён, — немного отстраненно проговорил Феликс, печатая что-то. — Думаю, мой отец заставил кого-то войти в мои системы, и они что-то поменяли, но все в порядке, нам просто придется обойти их охрану. Это не проблема, я уже все решил. — О, я вижу, — сказал Сынмин, склоняясь к Феликсу; они снова принялись бормотать что-то вместе, и в их речи было столько жаргона, что Минхо почти не понимал их. Он ненавидел это — не понимать, но как и с бомбами, он не мог стать хорош в чем-то подобным за одну ночь, как бы ни старался. Приходилось доверять их экспертам, как бы неприятно это ни было. Чонин поерзал на коленях так, чтобы ему ничто не загораживало экраны, и оказался еще ближе к Минхо — теперь их плечи были полностью прижаты друг к другу. Минхо стиснул челюсти и не двинулся в сторону — потому что ему, черт побери, некуда было двигаться. Какой же ад. Какая же пиздецкая пытка. —— Игра складывалась не в пользу Хёнджина. По большей части, это было сделано намеренно: Хёнджин специально проиграл несколько хороших раздач — однако это не значило, что он испытывал особенно радостные чувства по этому поводу. Напротив — сумма денег, которую он терял, заставляла слезы выступать на его глазах. Он собирался выбросить на ветер больше денег, чем было потрачено на его наряд, и ему было сложно держать скучающее выражение на лице, наблюдая как все эти деньги летят в трубу. Но он, в конце концов, все еще просто следовал приказу. Чан сказал ему проиграть, когда они поднимутся наверх, позволить себе проиграть все деньги, которые выиграл внизу, и еще немного, потому что богатый парень, который проигрывает за столом с большими ставками, не вызовет ни у кого подозрения — но богатый парень, который выигрывает в первый свой раз здесь? Это точно привлечет внимание. Но скоро нужно будет остановиться. Если он задержится здесь еще на какое-то время, то не просто будет осушать карманы Чана — он уже подвергнет всех их риску банкротства. За своей стороной стола он был один; он сидел, перекинув ногу на ногу, расслабленно и спокойно. Остальные мужчины в комнате — за столом играли только мужчины, он заметил — не были так спокойны. У одного из них, судя по всему, тоже был телохранитель, и он держался к мужчине ближе, чем Джисон к Хёнджину, но рядом с остальными были женщины, их девушки или жены или- ничего из этого. Некоторые из этих женщин — эскорт, нанятый клубом, как полагал Хёнджин, — попытались подойти к нему пару раз за игру. Одна из них даже пододвинула стул и села рядом с ним. Он не винил их за то, что они пытались, но даже если бы его интересовали женщины — а они его не интересовали — этих женщин можно было в лучшем случае назвать отвлекающим фактором. Еще что-то в нем вызывало- шум в его голове. В плохом смысле — ему казалось, будто эти женщины были одновременно знакомы ему и нет. Они смотрели на него и видели прекрасного мужчину в очень дорогом костюме — цель, деньги, которые они могли бы получить — и понятия не имели об обмане, лежавшим под всем этим. Они понятия не имели, что он тоже когда-то был таким же, как они — или кем-то вроде них. Есть ли у вас выбор, хотел спросить он, но этот вопрос уж точно не вызвал бы хорошую реакцию, и он не был уверен, какой ответ хотел услышать. Что он мог сделать, если бы ответом стало “нет”? Вместо этого он был вежлив, даже позволил одной из них коснуться его, не отмахнувшись от нее, но он был так очевидно не заинтересован, что в конце концов они отстали от него, чтобы найти себе цель получше. Он пожелал бы им всей удачи в мире, только вот услышал, как где-то позади него одна из них сказала: — Красавчик, не хочешь посидеть со мной? — А, — так легко ответил Джисон. — Боюсь, я не могу. Хёнджин обернулся, чтобы посмотреть на них: Джисон все еще стоял у окна, но теперь лицом в комнату; красивая молодая женщина была рядом с ним, улыбалась ему, положив руку ему на предплечье. На мгновение Хёнджин вернулся в Maniac, где он видел, как другая симпатичная женщина касается голой руки Джисона, и чувствовал тошноту от мысли, что Джисон уйдет с ней домой. Тогда он не ушел, и сейчас он не собирался сидеть с этой женщиной, но он улыбался ей — слабо и с сожалением, и Хёнджин не мог понять: была ли это джисонова версия его собственной холодной вежливости, или Джисон по-настоящему сожалел о том, что не может провести с ней время. Хёнджин в Maniac не мог ничего с этим сделать. Хёнджин, сидевший здесь с картами в руках и стопками фишек перед ним, сказал, прямо, достаточно громко, чтобы быть услышанным: — Он на работе, это значит — он здесь не ради тебя. Взгляд Джисона резко обратился к Хёнджину, и он в тот же миг отошел в сторону на такое расстояние, что рука женщины упала. Она выглядела немного удивленной, возможно потому, что когда она разговаривала с Хёнджином ранее, он ответил ей без этого недовольства в голосе. Ему пришлось побороть себя, чтобы не сказать ей еще что-нибудь гадкое; в конце концов, она была не виновата, что он ревновал. Хёнджин обратил внимание обратно на игру и раздраженным броском руки отшвырнул от себя карты. — Мне надоело, — объявил он, поднимаясь на ноги. — Хочу выпить. Он вышел из комнаты, игнорируя насмешки других игроков за столом, их выкрики о том, какой он неудачник и как мало денег он поставил. Он был уверен, что Чан не согласился бы с ними. Он не утрудился тем, чтобы проверить, следует ли Джисон за ним, пока не пересек половину зоны отдыха и застыл на месте. Джисон, каким-то образом, не подбежал к нему — что оказалось впечатляюще, потому что когда Хёнджин все же повернулся к нему, он был прямо за его спиной. Должно быть, он спешно последовал за ним прочь из комнаты, потому что Хёнджин был значительно впереди него. Но Джисон был рядом, смотрел на него серьезно и внимательно. Не думая о той женщине, но просто глядя только на него. Как же по-детски было чувствовать удовольствие от этого, но Хёнджин давно уже принял, что в душе он ребенок. — Я пойду выгляну с балкона, — сказал он, взмахивая рукой в том направлении. — Принеси мне выпить? Он хотел, чтобы это звучало как приказ, но что-то в том, как смотрел на него Джисон: терпеливо и твердо — превратило его слова в просьбу. Его голос прозвучал мягче, тише; на мгновение казалось, будто они немного вышли из ролей, которые играли. Джисон кивнул и сразу же направился к бару. Хёнджин не сказал ему, чего хочет, но это наверняка не было проблемой. Джисон уже знал, что ему нравилось. Он сделал, как и сказал, и направился к краю балкона, оперся на балюстраду из темного дерева. Когда он смотрел на нее вот так, вблизи, люстра, свисавшая с потолка была по-настоящему уродливой в своем монструозном сочетании золота и слишком белых ламп. Хёнджин сомневался, что она была сделана из настоящего золота, и смотреть на нее было больно. Так что он не стал на нее смотреть. Вместо этого он опустил взгляд на этаж казино, на всех сновавших там людей. Теперь там было гораздо более людно, чем когда они пришли сюда, шум был громче, но был куда более рассеянным здесь, на втором этаже. Здесь было легче, над ним не висела угроза столкнуться с кем-нибудь или задеть кого-то. Здесь он мог лучше оценить этот шум, эту активность. Голоса дилеров, объявлявших ставки за столами, крики или радостные возгласы людей, и, под всем этим шумом — звон игровых автоматов. Выносить все эти звуки здесь было значительно легче, но вот декор — точно нет. Хёнджин не был уверен, откуда именно Ли Джерим черпал вдохновение, но откуда бы то ни было — Хёнджин не хотел бы оказаться в том месте. Если бы он уже не знал, что Ли Джерим социопат, теперь, глядя на это место, он бы это понял, и сейчас он думал о том, чтобы, вернувшись домой, усадить Феликса перед собой и убедиться что ничего из этого чувства стиля не передалось ему по наследству. — Хёнджин, — тихо позвал его Джисон. — Вот. Хёнджин бросил на него взгляд и обнаружил, что Джисон держит в руках тонкий бокал, наполненный чем-то шипучим и розовым. Бокал выглядел, как бокал для шампанского, но внутри него было не шампанское — или не только оно, полагал Хёнджин. На дне было что-то, похожее на малину. Хёнджин принял бокал и спросил: — Что это? Джисон широко улыбнулся ему, возможно, впервые за ночь. Не смотри на меня так, хотел рявкнуть на него Хёнджин; в то же время, ему хотелось прошептать да, да, продолжай смотреть на меня вот так. — Хочешь узнать название? — спросил Джисон, опираясь бедром на ограждение рядом с Хёнджином. — Ты все равно не запомнишь. Просто попробуй. Хёнджин смерил его невпечатленным взглядом краем глаза и сделал небольшой глоток. Было вкусно, немного терпко — это точно было шампанское, подумал он, хоть и не был уверен, с чем оно смешано. Он сделал еще глоток, уже больше, и позволил себе насладиться вкусом во рту, прежде чем проглотить; а потом снова вернулся вниманием на первый этаж. Стоя здесь, было проще понять план здания, в отличие от того, чтобы смотреть на него на чертежах. Если бы они пришли сюда впервые той ночью, когда выполняли бы задание, это стало бы для них сделкой в тяжелых обстоятельствах, наихудшей попыткой, и Хёнджин отчаянно надеялся, что им не придется этого делать, потому что попытка пробиться через главный этаж была бы кошмаром. Слишком много людей, слишком много охраны, слишком много столиков, через которые им пришлось бы пробираться, чтобы добраться до единственного выхода — до этой позолоченной, окруженной людьми двери. — Хёнджин-а, — очень тихо сказал Джисон. Хёнджин отозвался маленьким звуком и сделал еще глоток напитка. — Я хотел бы извиниться за то, что произошло несколько дней назад. Теперь Хёнджин повернулся к нему, недоуменно нахмурившись. — Что ? — спросил он. — В кухне, с Феликсом и Чонином? — сказал Джисон. — Думаю, я сделал тебе неуютно, когда назвал тебя красивым. Или- не назвал тебя красивым? По правде говоря, я не уверен, в чем именно дело, но я знаю, что сделал тебе неуютно. Поэтому я хотел бы извиниться. Боже. Хёнджин посмотрел на него, а потом залпом допил коктейль, прежде чем смог что-то сказать. В носу немного защипало, но это было лучше, чем то, как иногда его горло горело от алкоголя. — Джисон, — пораженно произнес он, — ты сейчас это делаешь? Здесь? — Я не думал, что у меня будет еще один шанс! — заспорил Джисон, но тихо, явно стараясь, чтобы их разговор не подслушали. — Если я не извинюсь сейчас, когда мне доведется еще одна возможность? Мы живем вместе, хотел сказать ему Хёнджин, но не стал. Иногда его удивляло, насколько глупым был Джисон, в то же время будучи таким умным, и сообразительным, и полным идей. Нежное веселье внутри него подавить было почти невозможно — таким сильным оно в нем было, таким теплым в его крови. Ему просто нравился Джисон, так сильно нравился, и ему так хотелось, чтобы ему было легче показать это, или, может быть, чтобы сказать об этом казалось не так опасно. В другой жизни ему хватило бы смелости. — Мне не было неуютно, — сказал он. — Ты не сделал мне неуютно, Джисон. Я вовсе не расстроился. — О, — сказал Джисон. Он выглядел так, будто эта новость привела его в полнейшее замешательство. Неужели он правда провел последние несколько дней мучительно обдумывая, как ему извиниться за это перед Хёнджином? — Я просто- я знаю, тебе не нравится, когда люди говорят о тебе- вот так. — Хёнджин приподнял бровь. — Я имею в виду, красивым, — закончил Джисон, звуча немного проигравшим. Он был прав, вот что было хуже всего: Хёнджину не нравилось, когда многие люди звали его красивым или прекрасным или вообще хоть что-то говорили о его лице или теле. Но это было с незнакомцами, людьми, которых он не знал — он не знал их намерений, не мог понять, что они хотели получить от него. С Джисоном все было иначе. Может быть, не с самого начала, не с самой первой встречи, но теперь он знал Джисона, знал хорошо, и он знал, что Джисон вкладывал в свои слова. Но было и что-то большее- Хёнджин не просто был не против того, чтобы Джисон говорил подобные вещи, он желал слышать их, так отчаянно хотел. Он хотел услышать, как устами Джисона звучали бы слова ”ты прекрасен”, хотел узнать, как звучал бы его голос, когда он хвалил бы то, как выглядит Хёнджин. Это смущало его, да, и злило, но он так в этом нуждался. Стоя здесь, в этом месте, в дорогом костюме, с холодным бокалом в руке, слыша шум всех этих людей внизу — он чувствовал, будто жил ту другую жизнь, которой всегда хотел жить. Он был не Хёнджином-напуганным ребенком, отчаянно нуждавшимся в близости с кем-то, с его спутанным мозгом. Он был Хёнджином-избалованным, и уверенным, и достаточно прекрасным, чтобы Джисон, который так очевидно пытался не смотреть на него всю ночь, все равно не мог отвести глаз. Этот Хёнджин знал, чего хотел. У этого Хёнджина хватало уверенности, чтобы попытаться взять желаемое себе. — Но ты думаешь, что я красивый, да, — сказал Хёнджин, поворачиваясь и опираясь поясницей и локтями на ограждение. На мгновение он увидел, как взгляд Джисона пробегает по всему его телу, прежде чем он неуверенно, широко распахнув глаза посмотрел на него. — Ты думаешь, что мне идет этот цвет волос, — сжалился он. — О, — произнес Джисон. Он выглядел так, словно его вынуждают идти через минное поле: он знал, что должен продвигаться вперед, но боялся, что земля взорвется у него под ногами. Хёнджин снова почувствовал вину, сожаление за то, что Джисону было так сложно говорить ним. — Да, я хотел сказать, цвет волос тебе очень идет. Хёнджин готов был принять это. — Спасибо, — сказал он. Он не был уверен, краснеет ли он; он надеялся, что нет. Человек, которым он был сейчас, не стал бы краснеть, смущаясь от комплиментов Джисона. Он указал на пустой бокал у себя в руке. — Не мог бы ты-? Джисон, не сказав ни слова, взял у него бокал и направился к бару, чтобы принести Хёнджину еще один напиток. Хёнджину не стоило бы его пить, и он наверняка бы этого и не сделал, но так ему довелась возможность недолго посмотреть на Джисона со спины, на четкие линии его тела в этом костюме. Костюм Джисона, может быть, выглядел не так ярко дорого, как хёнджинов — но ему и не нужно было, когда у Джисона было такое тело и все было идеально подшито, чтобы сидеть на нем. Он чуть не закатил истерику, когда Джисон вошел в дверь мастерской в этом наряде, с этими уложенными назад волосами, открывавшими его андеркат — Хёнджин больше всего любил, когда он выглядел так. Ему хотелось сказать Джисону пойти и переодеться, потому что нельзя было ожидать от него, что он сможет просто находиться рядом с таким Джисоном. Но, конечно, он не смог этого сделать, и теперь застрял здесь, и в его крови ужасающе сильно гремело что-то, что, как он думал, могло быть желанием. Джисон повернулся к нему с еще одним бокалом в руке, и Хёнджин отвел взгляд, когда он направился обратно, чтобы Джисон не понял, что он рассматривал его. — Вот, держи, — оживленно сказал Джисон, передавая ему бокал, словно это было так просто, словно он был не против играть роль прислуги для Хёнджина. Может, он и не был против — он никогда не протестовал, когда Хёнджин указывал ему. — Спасибо, — сказал Хёнджин. Он позволил себе сделать глоток, для смелости и ради того, что ему показалось, как он увидел взгляд Джисона на своих губах, когда они касались края бокала. — Мне тоже нравятся твои волосы, знаешь, — сказал он, делая голос ниже для Джисона. — С андеркатом. С ним ты очень горячий. Он ожидал, что Джисон немного покрасуется перед ним или засмеется и поблагодарит его за комплимент. Он видел, как Джисон ведет себя так с другими, немного отшучивается. Джисон не сделал ничего из этого; его рот немного, но очевидно приоткрылся, и румянец быстро разлился по его щекам. В один миг он выглядел, как обычно, а в другой — был алым до самых корней его уложенных назад волос. Это было лучшей реакцией, чем все, на что Хёнджин мог надеяться. В последнее время ему казалось, что Джисон так часто заставлял его краснеть своими словами, милыми и искренними, понятия не имея, что они делают с хёнджиновым сердцем. Приятно было хоть немного ответить ему тем же, увидеть, как Джисон краснеет и теряет слова, стоя здесь и глядя на него. От этого Хёнджин почувствовал себя- сильным. Словно он контролировал что-то, словно ничего из того, что он говорил, не могло быть использовано против него, для того, чтобы подтолкнуть все не в том направлении. Он мог сказать это Джисону здесь, сейчас, и в этом не было ничего страшного, думал он. Ухмылка медленно и лениво расползлась по его лицу. — Ах, — все так же низко произнес он. Он куда расслабленнее оперся о балюстраду. — Тебе понравилось? Джисон быстро-быстро захлопал глазами. Хёнджин и правда сбил его с толку — он никогда не думал, что такое возможно. Если и было что-то, на что Джисон всегда был способен — это болтовня. Но сейчас он стоял и не говорил ни слова, уставившись на Хёнджина так, будто не знал, что происходит, но не жаловался. Тишина растянулась так долго, что ухмылка Хёнджина превратилось во что-то, скорее похожее на нежную улыбку. — О-о-о, — немного жалостливо, немного насмешливо сказал он, — единственная клетка твоего мозга перегрелась? Джисон хрипло произнес: — Ты никогда раньше мне не улыбался. Улыбка пропала с лица Хёнджина, несмотря на то, что он того не желал. Немного казалось, будто Джисон- не ударил его, но сделал какое-то резкое движение в его лицо, от которого он дернулся, хоть ему ничего не угрожало. Это было шоком, эти слова были шоком. Он даже не думал, что Джисон следит за этим, что замечал это настолько, что одна только улыбка, направленная ему, заставила бы его звучать так — более, чем удивленно, глубже, куда более открыто. От охриплости его голоса, от всех эмоций в нем, внутри Хёнджина что-то задрожало. Ему нужно отвести взгляд, и он повернулся лицом к краю балкона, слегка опустив голову. Теперь не так уверенно, уже чувствуя себя- собой, Хёнджином, который мог иногда проснуться утром и чувствовать, что не вынесет, если на него будут смотреть. Хёнджином, который проводил каждое лето в длинных рукавах, потому что знал: Джисон будет смотреть на него, увидит его обнаженную кожу — и эта мысль одновременно пугала и приводила его в восторг, и эти чувства были так равны, что его разрывало на части. Это был Хёнджин, настоящий Хёнджин, и сейчас он снова был с ними в одной комнате. — Просто я никогда тебе не показывал, — прошептал он, и услышал, как Джисон резко вдохнул рядом с ним. Сердце колотилось в груди, тошнота подступала к горлу; слова нельзя было забрать назад, и Джисон сейчас точно скажет что-то, спросит, что это значит, и Хёнджин- как мог он объяснить это, подобрать слова? Хёнджин, которым он был сейчас, не был на такое способен. В его кармане провибрировал телефон. Он никогда не был так благодарен за то, что чувствует это. Он спешно потянулся за ним, выхватил из кармана и слегка отвернулся от Джисона, чтобы прочитать сообщение. Оно было от Чана: готовьтесь идти, коротко и прямо, и это были именно те слова, которые Хёнджину нужно было услышать сейчас. — Пошли, — сказал он, не бросая ни взгляда в направлении Джисона. — Нам пора. Вернуть себе эту самодовольную, наглую личность теперь, когда эта маска была так изломана, было так, словно он пытался одеться в этот костюм после того, как его постирали, и обнаруживать, что рукава теперь коротки, а плечи — слишком узки. Но у него не было иного выбора, и он, должно быть, справился с этой задачей достаточно хорошо, потому что никто даже глазом не моргнул, когда они забирали пистолет Джисона со стойки у входа и спускались по лестнице к главному входу, выходя в острый холод улицы. Снаружи было людно и шумно, хотя даже близко не так, как в окрестностях Maniac. Многие заведения все еще были открыты; на улице было множество кафе, заполненных парочками, судя по тому, что Хёнджин мог разглядеть через дорогу. Теперь ко входу в Blackbird выстроилась очередь, хоть и небольшая; по большей части она состояла из молодых мужчин, которые были одеты так, будто пришли сюда выпить после работы. Здесь было гораздо тише, несмотря на количество людей, и это успокаивало нервы Хёнджина. Джисон протянул их парковочный билет валету, который исчез, чтобы вывезти их машину из гаража. Хёнджин как-то забыл обо всем этом, о том, что машину придется ждать; в его защиту — он никогда не бывал в таких дорогих местах, чтобы в них был валет-паркинг. Он даже не подумал, что будет вынужден- стоять и ждать. Он чувствовал взгляд Джисона на себе. Он привык игнорировать Джисона, но не так, так — никогда; это было сложно, не давать себе смотреть на него в ответ, хотя он и знал, что если он сделает это, то Джисон спросит его. Он спросит, почему ты сказал это или почему ты не позволяешь мне видеть твою улыбку, и у Хёнджина не было для него ответа. Такого, какой он мог бы ему дать. Что, черт побери он вообще думал, говоря Джисону такое. Не говори со мной, отчаянно думал он, словно если будет достаточно сильно думать в направлении Джисона, эта мысль перейдет в его мозг. Он вынужден быть храбрым, и теперь был совершенной противоположностью. Пожалуйста, не спрашивай меня, прошу, нет, нет- Он выхватил телефон из кармана, почти роняя его на землю в спешке и немного отвернулся от Джисона, включая экран. Он отчаянно пытался источать спокойную отчужденность, которая удавалась ему в Blackbird, притвориться, что у него были более важные вещи для беспокойства, чем Джисон, словно Джисон был неважен. Когда-то это было легко. Теперь — гораздо сложнее. нам ехать сразу домой? написал он Чану. Ответом ему было да, и он знал об этом, но не отводил от экрана взгляда, пока не получил ответ — короткое сардоническое да, прямо домой, словно Чан думал, что они заедут в Starbucks по пути. Он смотрел на это сообщение, пока его телефон не погас, и только тогда нехотя сунул его обратно в карман. — Все хорошо? — мягко спросил Джисон. Его голос звучал так близко, что Хёнджин чуть не подпрыгнул от испуга, и когда он повернулся, то увидел, что Джисон подошел ближе на пару шагов, чтобы его голос не разносился по округе. Хёнджин чуть не сделал инстинктивный шаг назад. — Ага, — ответил он. Его голос был нетверд, и он ненавидел это. — Нам просто нужно ехать прямо домой. — А-а, — сказал Джисон. Он был слишком близко; он был в одном или двух шагах от него, но это было слишком близко, с его темными глазами и темными волосами, слегка приоткрытыми, когда он смотрел на Хёнджина, губами. Он выглядел неуверенным, немного пошевелил губами, а потом сделал глубокий вдох, выпрямляя плечи, и Хёнджин знал еще до того, как он заговорил, о чем именно Джисон его спросит. — Хёнджин, ты- — Ты думаешь, что у нас получится? — выпалил Хёнджин, перебивая Джисона, слишком громко, чтобы его можно было проигнорировать. Джисон хлопнул ресницами. — Чего? — Ты думаешь, у нас получится? — повторил Хёнджин, теперь уже тише. — Я имею в виду — задание. Как Хёнджин и ожидал, Джисон не стал заканчивать собственный вопрос, а в тот же миг сфокусировался на вопросе Хёнджина. Хёнджину, может быть, было стыдно за эту легкую манипуляцию, за то, как он воспользовался тем, что Джисон всегда делал так, но он не мог найти в себе ничего, кроме чистейшего облегчения. Чем дольше он оттягивал этот разговор, тем менее вероятно было, что Джисон снова поднимет эту тему. Джисон смотрел на него так, как смотрел иногда — смертельно серьезно. Он смотрел на Хёнджина так, как в тот день, когда в дом ворвался тот мужчина, навредив Сынмину, когда Джисон стоял между Хёнджином и дверью, своим телом защищая его от опасности. — Да, — очень твердо ответил он. — У нас получится. Ты справишься. — Это- — Хёнджину нужно было отвести от Джисона взгляд, он не мог этого вынести. — Это опаснее, чем почти что все, что мы делали, Джисон. — Я знаю, — ответил Джисон. — Но даже так, у нас получится. И что бы ни случилось, Хёнджин, я защищу тебя. Я обязательно защищу тебя. Его дыхание сбилось бы меньше, если бы Джисон подошел к нему и ударил его в солнечное сплетение. Искренность в голосе Джисона в такие моменты была такой ошеломляющей — от того, что исходила от человека, который так много шутил в неловкие ситуации, использовал юмор и шутки, чтобы сгладить углы. Но он звучал смертельно серьезно, и Хёнджин- как мог он сделать что-то, кроме как поверить ему в этом? — Господин, — раздался голос позади него. Хёнджин не сдержался: он чуть не выскочил из собственной кожи. Он развернулся, чтобы увидеть валета и их арендованную машину. Валет протянул ему ключи. — Ваша машина. Хёнджин забрал ключи и сразу же передал их Джисону, едва ли не бросая их в него из страха, что их руки могут соприкоснуться. Джисон снова натянул на себя маску, и у него это вышло куда легче, чем у Хёнджина, и с неровной улыбкой он разблокировал двери машины и прошел к пассажирскому, чтобы с легким жестом открыть ее для Хёнджина. — После вас, — сказал он. Хёнджин поджал губы. Для него стало облегчением наконец оказаться внутри, почувствовать прохладную кожаную обивку сидения, стерильный запах арендованной машины. Когда Джисон захлопнул дверь, все звуки улицы полностью оборвались. С ними пропали все эти взгляды, все эти люди, смотревшие на него и ожидавшие от него притворства. За глазами росло пульсирующее давление. Джисон сел на переднее с коротким всплеском звука, и снова наступила благословенная тишина. Расстояние между ними теперь, вот так, казалось огромным: Джисон на водительском, Хёнджин здесь, обмякший на сидении и позволивший себе уронить голову на подголовник. На мгновение он увидел, как Джисон смотрит на него через зеркало заднего вида; он не был уверен, проверяет ли Джисон, в порядке ли он, или он хочет поговорить. Но Хёнджин знал это. Расстояние был слишком большим. Джисон не стал бы спрашивать. И он не стал. Вместо этого он сказал: — Пристегнись. — Его голос был слишком мягким, чтобы это было приказом. Он был слишком полон заботы. Хёнджину почти хотелось отказать ему, словно упертому ребенку, просто потому что звук джисонова голоса снова заставил бабочек ужасающе ожить в его животе. Но он не был ребенком, и поэтому со щелчком пристегнул ремень, и только тогда Джисон повез их домой. —— Сынмин наблюдал как арендованный Porsche отъезжает от роскошных дверей Blackbird и чувствовал, как все его мышцы расслабляются. Он не мог расслабиться полностью, пока не мог; он все еще был не дома, и здесь не могло быть по-настоящему безопасно. Но он все равно испытывал облегчение, что Джисон и Хёнджин справились со своим заданием и не пострадали. Что все они теперь могли поехать домой. — Собирайся, — сказал Чан — что на самом деле значило, что Минхо нужно было двигаться. И он послушался, открыл боковую дверь фургона и выпрыгнул наружу, забираясь на пассажирское сидение рядом с Чанбином. Чонин предпочел остаться на полу, но чтобы не упасть он сел скрестив ноги. Сынмин немного подвинул свою табуретку, чтобы опереться о стену в надежде не покатиться на ней, когда Чанбин сделает слишком резкий поворот. Когда все двери были закрыты, они тронулись с места; Чанбин выехал из их небольшой аллеи и влился в движение на главной дороге. Ощущение движения вызвало облегчение в его груди, но его было недостаточно, даже близко. Он закрыл глаза, принялся дышать. Мысленно следил за движением, по покачиванию фургона определяя, где именно они находились на дороге домой; под его веками была карта. Какое-то время все молчали. Он задавался вопросом, чувствовали ли все остальные то же, что и он, позволяли ли напряжению покинуть их тела. В конце концов Феликс тихо спросил: — Как давно ты в последний раз выходил из дома? — Сынмину не нужно было открывать глаз, чтобы понять, что вопрос обращен к нему. Чан низко присвистнул. — О, по крайней мере уже год? Что-то вроде того. — Десять месяцев и шестнадцать дней, — сквозь стиснутые зубы произнес Сынмин. Он не выходил с задания в лаборатории Сон, где он нужен был им, чтобы пробраться в их базу данных. Это было ужасно, и с того самого момента он не выходил наружу. Пара шагов за дверь здания, которую он делал время от времени, чтобы попрощаться с Чанбином или недовольно прищуриться, глядя на солнце, не считались. Его запястья мягко коснулись, а потом слабо обхватили его. — Ты молодец, — сказал Феликс; его низкий голос смешивался с шумом двигателя. Будь это кто-то другой, Сынмин бы решил, что над ним насмехаются — но только не Феликс. Он знал, что Феликс говорил это из доброты, от всего сердца. — Спасибо, — ответил он, коротко, но не резко. Повисла короткая пауза. После Чан сказал: — Что думаешь? Как все прошло? Сынмин не был уверен, с кем он говорил, но ответил ему Феликс. — Думаю, все нормально, — задумчиво сказал он. Сынмин приоткрыл глаз и увидел, как Феликс в раздумьях надул свои полные губы. — Сынмин, кажется, понял систему, и то, что они добавили туда после моего ухода — не слишком большая проблема для меня, и для него тоже. Если они не внесут никаких значительных изменений до нашего задания, я думаю, у нас все пройдет хорошо? — Скажи это еще раз, но увереннее, — крикнул Минхо через перегородку, и Чонин на полу тихо фыркнул. Феликс выглядел немного смущенно и испуганно; взволнованный тоном Минхо, но явно успокоенный реакцией Чонина. У Минхо, Сынмин знал, было довольно сухое чувство юмора, и многие люди его не понимали. Сынмин бросил на Чонина знающий взгляд, но тот его совершенно не заметил. Это было чем-то вроде- Сынмин не назвал бы это вызовом- но чем-то похожим на него — не перемотать назад записи с камер и не посмотреть, чем занимались Чонин и Минхо той ночью на третьем этаже. Но это сделало бы его худшим лицемером, и более того — он искренне считал, что Минхо и Чонин заслуживали приватности. Он не хотел бы так ее нарушать. Но ему было любопытно. Что было немного необычно, потому что когда он успел таким стать? Когда его вдруг начали интересовать чужие дела? В других командах, в прошлом, он мог случайно войти в помещение, где кто-то трахался бы, и ему было бы плевать. Это стало еще одним напоминанием о том, как сильно он влился в эту команду — возможно, слишком сильно. Эти люди были ему так дороги, как он никогда не думал, что ему будет дорог еще кто-либо. И, как оказалось, с этим пришло желание знать о том, что у них происходит. Чан смотрел на Сынмина — Сынмин видел боковым зрением бледность его лица, повернутого к нему. — Сынмин? — позвал он. — Что думаешь? — Я справлюсь, — ответил он, уверенный хотя бы в этом. Он мог это сделать. Это было достаточно сложно даже сейчас, в тренировочной поездке, а на самом задании, когда на кону будет куда больше, окажется еще сложнее, и Сынмин нисколько этого не ждал. Его ждало множество панических атак с сегодняшнего дня и до самого задания, и они наверняка заберут с десяток лет его жизни от стресса — но он мог. И готов был. — Вот тебе уверенность, Минхо-хён, — сказал с водительского Чанбин. Сынмин слышал в его голосе улыбку. Ему хотелось и увидеть ее. Ему хотелось бросить Чанбину ботинок в голову. После этого наступила благословенная тишина. Она дала Сынмину шанс попытаться остановить дрожь в руках до того, как они приехали бы домой, где кто угодно мог это заметить. Кто-то, кроме Чанбина, который увидел бы, как губы Сынмина побледнели всего на оттенок, и прочитал бы его, словно книгу, понял бы все его страхи и давящий адреналин. И он ничего не мог с этим сделать. Прошло столько времени. Десять месяцев без всякого контакта с миром за пределами дома кроме того, что он видел с камер. Так всегда было, когда он выходил: его руки тряслись, и страх в нем было нельзя описать словами. Агорафобия, однажды поздно ночью мягко предложил Чанбин, когда в маленькой спальне Сынмина были только они вдвоем — и наверняка это так и называлось, но Сынмину не нравилось, чтобы у того, что творилось в его голове, было клиническое название. От этого все становилось слишком четко. На суде на него смотрели. И после, когда он выходил вместе с мамой, в том же самом костюме, который надевал на похороны, и надел бы еще раз — только уже на похороны собственного отца. Они делали фотографии, пока он спускался по ступеням от здания суда; их камеры вспыхивали и щелкали затворами в быстром тиктиктик, которое все еще порой играло у него в голове, когда он пытался уснуть. Они пришли и на похороны, снимали его, когда он стоял у могилы, в которую опускали гроб его отца. Неважно было, что он был несовершеннолетним, и они не могли использовать его фотографии. Одного только факта, что его снимали, было достаточно. Не смотрите на меня, твердил он миру, и когда мир не послушался, он сам скрылся от него, стал гнить в темных комнатушках в одиночестве. Еще одно слабое касание к его запястью; от этого он вздрогнул. Снова Феликс, и его голос — такой же мягкий, как и раньше. — Сынмин, мы дома. Сынмин поднял взгляд в тот самый момент, как Чонин распахнул задние двери фургона. Они остановились не из-за светофора, а потому что были дома, и перед его глазами была их парковка. Он слышал, как открываются и закрываются двери: Чанбин и Минхо вышли наружу — но ему потребовалось несколько мгновений, чтобы заставить себя выбраться вслед за Чаном. Он мешал Феликсу выйти. Но Феликс ничего не сказал, просто сидел молча, пока Сынмин не заставил себя подняться и выйти. Джисон и Хёнджин уже вернулись; Джисон болтал о чем-то с Чаном, подбрасывая в руке ключи от машины. Как только Феликс вышел, Хёнджин бросился к нему, набросив руку ему на плечо и начав вести его к задней двери, уже говоря что-то о том, какой ужасный вкус у твоего отца, Ликс- Компьютеры нужно было убрать, но сделать это можно было и потом, когда Сынмину удалось бы заставить кого-то помочь. Он не торопясь захлопнул двери фургона, а когда обернулся, все уже исчезли внутри, кроме Чанбина, который запирал передние двери. Специально ли он задержался, ожидая Сынмина, или просто оказался последним, как часто бывало, заканчивал все мелкие дела, которые лежали на нем? Сынмин не знал. Он на тяжелых и одревеневших ногах пошел ко входу и — почти ожидаемо — почувствовал, как Чанбин пошел рядом с ним. Сынмин не мог посмотреть на него. Все его внимание было на этой двери, на перспективе оказаться за стенами, твердыми, бетонными и безопасными. Он почувствовал — так успокаивающе, как влажное полотенце на горящий лихорадкой лоб — как рука Чанбина легла на его поясницу. Касание было нежным, таким, что его можно было прекратить в любой момент, и Сынмин задался вопросом — каково было бы, если бы Чанбину не нужно было все это делать? Прижался ли бы он к нему по-настоящему, позволил бы почувствовать себя? — Ты молодец, — прошептал Чанбин, так тихо, хотя вокруг них не было ни души. — Ты хорошо справился. — Не будь снисходительным, — проворчал Сынмин, но- позволил Чанбину поторопить себя и вошел в дом, не заставляя его отнять руки. Только когда они оба прошли через дверь и оказались в сером коридоре, Сынмин отошел вперед, и рука Чанбина упала с его поясницы. Они надевали маски. Когда-то он считал это слабостью — нужду в чьем-то утешении. Теперь он не был так в этом уверен. —— Несмотря на все, что произошло с Феликсом, на вломившегося к ним нарушителя и всю тревогу, которая пришла за этим, Минхо все равно находил глубокое успокоение в том, чтобы вернуться домой. Ощущение безопасности, которое он не мог принимать как должное, пришло, когда дверь мастерской закрылась за всеми ними, и все внутри него немного успокоилось. Это ненадолго, подумал он, наблюдая за Чонином, который бросился на комковатый диван Сынмина. — Итак, — сказал Чан, вставая рядом с рабочим столом, уперевшись в него руками. С огромной драматичностью Сынмин упал в свое кресло и, казалось, сдулся. Минхо почти было немного его жаль, но он не мог наскрести в себе этой жалости. Раздражение, которое вызывал в нем Сынмин, было похоже на старый синяк, в который он время от времени вжимал палец, чтобы напомнить себе о боли. — Хёнджин, Джисон, что вы думаете? Хёнджин занимался тем, что снял с себя пиджак и аккуратно сложил его, перекинув через руку. Шелк струился по его телу, и Джисон рядом с ним был так занят тем, что не отводил от Хёнджина глаз, что, казалось, даже не услышал вопроса. Тишина растянулась слишком надолго, и взгляд Хёнджин поднялся от пиджака, с которым он все никак не мог совладать, и его брови поползли вверх, когда он осознал, что все смотрят на них, а Джисон так и не сказал ни слова. — О, — произнес он, вопросительно глядя на Джисона; тот быстро отвел глаза, покраснев. Боже. — В целом, все так, как и сказал Феликс. Никаких неожиданностей. Думаю, спуститься с крыши и выйти через окно — это лучший наш вариант; даже если мы сможем сделать все, что нам нужно, на третьем этаже незамеченными, будет невозможно пройти через второй, не заставив сработать сигнализацию. Чанбин сложил руки на груди, и это движение туго натянуло ткань футболки на его груди. Минхо сардонически задался вопросом, не порвет ли он на себе одежду, и мог бы сказать что-то на этот счет, но краем глаза заметил, как Чонин снова бездумно тянет руку ко рту. — Тогда нам нужно будет убедиться, что у нас есть хорошее альпинистское оборудование, — говорил Чанбин, а фокус внимания Минхо медленно сужался до кончика пальца Чонина, которым тот трогал свою нижнюю губу. Сейчас он был слишком далеко, чтобы остановиться его, и Чонин даже не смотрел на него, обращал все свое внимание на разговор — как должен был и Минхо. — И, скорее всего, потренироваться на нем, честно говоря. — Ага, конечно, будет классно, предлагаешь нам повисеть в окне компьютерной? Уверен, никто точно не заметит, — сухо протянул Хёнджин. Чанбин фыркнул, и Феликс повернулся к Чану, положив ладонь ему на предплечье. — У тебя есть пустой ангар, или что-то вроде того? Чтобы они могли где-нибудь потренироваться? Минхо прикусил кончик языка с такой силой, что ему стало почти больно. Ему нужно было сказать Чонину прекратить. Он не мог сказать ему прекратить. — Да, я сделаю пару звонков, — ответил Чан, тепло, почти сентиментально улыбаясь Хёнджину, который в ответ лишь прищурился. — Чанбин прав, вам точно нужна тренировка, но на улицах мы этим заниматься не можем. — Он взглянул на Джисона с гораздо менее сентиментальной, но все такой же теплой улыбкой. — Тебе что-то заметилось, Джисон? Чонин, наконец-то, все же почувствовал на себе взгляд Минхо. Он повернулся к нему, и Минхо коротко покачал головой, взглядом указывая на его губы. — Не то чтобы. В основном то, что нам придется быть очень скрытными, — говорил Джисон, а по лицу Чонина медленно, тягуче, словно сироп, растекалась улыбка. — Взлом камер — буквально наше спасение, иначе нас с Хёнджином арестуют. И я не собираюсь попадать в перестрелку со всей этой вооруженной охраной. Минхо с горящими ушами и гремящим сердцем наблюдал за тем, как Чонин, вместо того, чтобы убрать пальцы от губ, скользнул ими глубже. Уже не кусал ногти, а скорее — легко посасывал кончики пальцев. — Камеры не будут проблемой, — гнусаво и насмешливо ответил Сынмин. — И двери тоже. Язык Чонина прижался к подушечке пальца, розовый и блестящий, видневшийся между пальцами. Он все еще улыбался, на щеке его были глубокие ямочки, между губ выглядывали острые, белые зубы. — Думаю, следующей проблемой будет вообще пробраться на крышу, — сказал Джисон. Его голос звучал особенно далеко. Минхо твердел в своих джинсах, и это ощущение было похоже на волну тепла. Невозможно было сопротивляться, невозможно отрицать. Чанбин склонился в сторону и подтолкнул Минхо локтем. Скрытно, так, чтобы никто не заметил. Но он тихо откашлялся, делая это, и это дало Минхо понять, что сделал он это не случайно. Предупреждение, напоминание, где он находится. С кем он. — Я думаю, Минхо все еще над этим работает? — сказал Чан, поворачиваясь теперь к Минхо, который резко повернул голову в его сторону. Он знал, что на всем его лице была написана вина. Он старательно ее стер. Теперь все смотрели на него. Видели ли они, как пульсировала вена на шее Минхо, как его виски покрылись тонким слоем пота? Он едва ли вообще следил за разговором. Чан кивнул, глядя на него так, словно- словно заметил, что Минхо ведет себя странновато, но к счастью — не понимал почему. — Хорошо, отлично, — сказал он, а потом снова оглядел всю комнату с улыбкой. — Минхо захочет увидеть отчеты, так что. Джисон и Хёнджин, вам нужно описать все, что заметили в Blackbird, даже самые мелочи. Чонин, тебе тоже. Все, что ты видел на улице, снаружи здания или- — Чан бросил на Чонина укоризненный взгляд. — Все, что ты заметил в свою короткую вылазку внутрь. — Мне придется писать отчет? — отозвался Чонин. Минхо бросил на него взгляд — теперь обе его руки лежали на коленях. Он делает это не специально, почти отчаянно подумал Минхо. Он просто пытался меня побесить. Это знание ничего не меняло. Он чувствовал, как кровь пульсировала между его ног. Какой же пиздецки длинный выдался день. — Ага, — сказал Хёнджин, и Чонин возмущенно вскрикнул. Хёнджин широко улыбнулся, и в своем дорогом костюме он был похож на акулу. — Добро пожаловать на задания. — Это что, офис какой-то? — простонал Чонин. Джисон рассмеялся. Минхо механически повернулся к Чану, посмотрел на него через рабочий стол. — Я иду спать, — сказал он, почти как робот от того, как он пытался не позволить эмоциям проникнуть в голос. Чан нисколько не отреагировал. — Конечно, — ответил он. Феликс рядом с ним прильнул к нему, уложив голову на его плечо. — Все еще поедешь с Чанбином утром отдавать машину? Минхо уже придерживал для себя дверь. — Да. — А, ну почему я? — пожаловался за его спиной Чанбин. — Почему Джисон не может пойти? — Ты стоял рядом и выглядел угрожающе. Давай на камень-ножницы-бумага. Дверь мастерской закрылась за Минхо, обрывая чанбинов крик: — Йа! Ты выбросил позже- — Чанбин замолчал так, словно кто-то нажал кнопку выключения звука. Минхо быстро поднялся по лестнице; но не так, будто спешил. Каждое мгновение казалось- напряженным, контролируемым. Почти окаменелым. Внутри него было что-то, отчего казалось — если он хоть немного отпустит себя, то распадется на кусочки. Словно оттянутая слишком далеко резинка или игрушка, за которую тянут с двух сторон. Чонина хотелось придушить. Картина того, как его, открытого и беззащитного, бросают на асфальт, оказалась выжжена у него под веками, несмотря на то, каким зернистым было изображение. Он хотел, чтобы Чонин снова оказался на полу, хотел вжать его в бетон лестничной клетки- но не для того, чтобы сделать ему больно. Минхо хотелось схватить его за тонкие щиколотки и, словно чудовище, утащить его в свою темную спальню — такого покорного и мягкого, каким он только мог быть. Минхо отпер дверь своей спальни и вошел внутрь, не включая свет. Фонари снаружи слабо освещали комнату, давая видеть где что находится: небольшие холмики из его книг, гладко застеленная кровать. Он утащил бы Чонина сюда, если бы мог. Раздел бы догола и накрыл одеялом, чтобы ему было тепло, безопасно. Чтобы он был здесь, спрятанный и его. Чтобы ничто в мире больше никогда его не тронуло. Кроме Минхо. Минхо, который, на самом деле, был одной из главных вещей, от которых Чонина следовало защищать. Минхо резким движением стянул с себя футболку, одной рукой расстегивая ремень. В его комнате было прохладно, но это нисколько не спасло от жара, которым неприятно пульсировала его кожа. Жара от разочарования, от волнения. От возбуждения, если бы он был честен. Он прошел в свою импровизированную ванную, отодвигая назад пластиковую штору. Он включил душ, стоя в стороне, чтобы вода нагрелась, стаскивая с бедер джинсы и боксеры. Его член уже наполовину затвердел, налившись теплом и потяжелев, и он собрал одежду в кучу и зло швырнул ее в корзину для белья в углу. Обычно Минхо не возбуждался так просто- или, скорее, обычно он мог без особых проблем побороть возбуждение. Но в последнее время все становилось все хуже и хуже, каждый маленький проблеск бедра или живота Чонина притягивал его взгляд. Его обнаженная шея, тонкие запястья. Возможно, это было знаком того, что Минхо нужно было выйти и найти кого-нибудь, на ком можно было бы выплеснуть энергию, но в последние дни у него не было времени, и он неохотно выходил из дома, даже всего на несколько часов. Он зашел под душ; в воздухе начинал клубиться пар. Горячая вода намочила его волосы, ручьями побежала по его лицу и телу эхом того касания, которого он так желал. Он закрыл глаза и подумал о последнем человеке, которому позволил отвести себя домой. Это было в другом клубе, не в Maniac — там предпочитали синее освещение и резавшую слух музыку. Было довольно рано, но людей все равно было полно; было тепло и влажно. День был долгим и закончился легкой спарринг-сессией с Чонином- ему нужно было выбраться из дома. У него никогда не было сложностей в том, чтобы находить себе кого-нибудь на ночь, особенно — в гей-клубах, которые он обычно предпочитал. Не мешал даже шрам. Иногда он думал, что шрам даже помогал, привлекал определенных людей. Ему не нравилось анализировать это. В конце концов, ничего из этого не имело значения. Он никогда не уходил с одним и тем же человеком дважды, неважно, сколько бумажек с номером телефона оказывалось подсунуто ему его довольными, мокрыми партнерами. Той ночью он отказал нескольким людям, зацепившись взглядом за незнакомца на другом конце клуба, молодого парня в мешковатых футболке и джинсах, худого под всей этой тканью. Необычный наряд для клуба, и его волосы на затылке были немного взъерошены, мягкие и явно свежевымытые. Он выглядел так, словно его сюда позвали в последнюю минуту друзья. Схожесть была такой сильной, что на короткую секунду, подходя к нему, Минхо подумал, что перед ним может оказаться Чонин. Иллюзия разбилась вдребезги, когда парень повернулся — у него были большие глаза и полная верхняя губа, мягкая, округлая челюсть. Он нисколько не был похож на Чонина, с его лисьими глазами и острыми костями. Минхо все равно вжал его в стену и последовал за ним, когда парень сбито прошептал ему в губы, я живу неподалеку. И тогда уже неважно было, каким было его лицо, потому что у него были длинные пальцы и густые темные волосы — и когда Минхо в темноте перевернул его на живот, иллюзии оказалось достаточно. Его бледная спина, изгиб поясницы, тонкая талия — это мог бы быть Чонин. И Минхо прижимался с жаркими поцелуями открытых губ к его шее, а потом закрыл его рот рукой, когда стон, сорвавшийся с его губ, не звучал милым голосом Чонина. Вина всегда приходила после — но в разгаре всего, когда желание туманило ему разум, а его член был чувствительным и таким твердым, было сложно вспомнить о чувстве стыда. Минхо обхватил себя рукой — теперь он полностью затвердел — и медленно провел по члену рукой, дрожаще выдыхая; вода стекала по его опущенному вниз лицу. Минхо погладил головку члена большим пальцем; смазка смывалась водой, не успевая задержаться. Ему не нужно было много времени, он знал это, начиная быстрее двигать рукой. Сегодня была не такая ночь, чтобы он оттягивал удовольствие, и он не думал даже, что смог бы, если бы захотел. Он закрыл глаза, чтобы не видеть больше, как его рука двигается на его члене, и представил, что толкается в жар чонинова тонкого тела, небольшими толчками двигая бедрами в свой тугой кулак. Если бы они были в постели, все было бы не так, никаких маленьких, сдержанных движений. Ему хотелось трахнуть Чонина грубо, так, чтобы все болело, чтобы между телами был беспорядок из пота и смазки, чтобы Чонин был мокрым между ног от всего этого. Он не стал бы переворачивать Чонина на живот — по крайней мере, не в первые несколько раз. Он хотел его на спине, чтобы видеть, как Чонин распадается на части, как слезы стекают по его щекам, пока Минхо запихивает пальцы ему в рот, заставляет давиться. Он был бы таким теплым вокруг пальцев Минхо и его члена, он бы ерзал и стонал, пока Минхо брал бы его. Минхо вжался бы кончиками пальцев в его мягкий язык, заглушил бы его стоны, наконец, наконец-то чувствуя его шелковый жар, чувствуя розовую, мокрую внутренность его тела. А когда Чонин кончил бы, Минхо отнял бы пальцы лишь для того, чтобы собрать его сперму, расплескавшуюся по его животу, по груди, и вернул бы эти пальцы в рот Чонина, заставил бы его убирать собственный беспорядок. — Блять, — прошипел Минхо; мышцы живота сжались от напряжения, и его рука задвигалась быстро-быстро — и он кончил, представляя, как Чонин будет смотреть на него своими темными глазами, а губы его будут испачканы в его собственной сперме. После Минхо просто дышал, немного рвано. Он отнял руку от стремительно обмякающего члена; сперма водоворотом смылась в слив. И теперь — вина. Вина, потому что Чонину стало бы стыдно и страшно, если бы он узнал, что его хён думает о том, как он лежит перед ним на спине. Вина, потому что Минхо не хотелось взять Чонина, как сделал бы это влюбленный, он хотел его слез, его мольб, чтобы ему было больно, чтобы его ноги натягивались, словно струна и сжимались вокруг его талии. Минхо на долгие секунды закрыл лицо руками, а потом выпрямился, убирая волосы с лица и отходя из-под душа. После задания он уйдет. После задания он найдет себе свое место, куда сможет приводить милых мальчиков с темными волосами и длинными ногами, и трахать их так, как никогда не позволил бы себе с тем, кого по-настоящему хотел. —— — Ах, — выдохнул Чонин, в сбивчивом ритме двигая бедрами, надрачивая себе. Он даже не разделся, только запер дверь в спальню, упал на спину, стянул джинсы до середины бедер — и этого было достаточно. Ему едва удалось выбраться с того собрания достаточно быстро, когда ушел Минхо. Чан хотел потрястись над его идиотской рукой, и Чонин мог бы проникнуться его беспокойствами, если бы его член с огромной скоростью не стремился к состоянию каменной твердости. И Чонину нужно было выбраться отсюда. Он думал о Минхо. О Минхо в фургоне, о том, как он прорычал ему приказ, как держал его так так так близко к тому, где Чонин хотел. О Минхо в мастерской, смотревшем на него с желанием написанным на лице, пока Чонин обхватывал пальцы губами. О том, как Минхо просто, черт побери, сбежал со встречи, и движения его были такими напряженными, что Чонин знал: сейчас он в своей спальни, толкается бедрами в свой кулак. Представляет ли он меня? думал Чонин. Меня на коленях, его член у меня в горле. Или его пальцы у меня во рту- Чонин так сильно этого хотел. — Блять, — простонал он, — хён- Он прижал сжатую в кулаке его свободной руки футболку к лицу немного крепче — теперь уже не для того, для чего использовал ее изначально, а чтобы заглушить свои звуки. Эта футболка теперь едва ли пахла Минхо — совсем не так, как когда Чонин стащил ее из грязного белья год назад. Какое-то время в самом начале Чонин кончал из-за нее так быстро, что это было почти стыдно. Запах Минхо делал фантазию куда более реальной, и живое воображение Чонина подхватывало ее. Но теперь футболка пахла немного залежало и похоже на чонинов освежитель воздуха; оставалось лишь совсем чуть-чуть запаха Минхо. Чонин издал короткий разочарованный звук и отбросил футболку в сторону; она упала на пол, откуда он запнул бы ее под кровать. Он был близко, его рука двигалась быстро, смазанная предъэякулятом. В безумном желании он толкнул пальцы в рот, прижал их к языку. Ему хотелось, чтобы они принадлежали Минхо; чтобы это его пальцы заставляли его давиться. Чтобы его толстый член растягивал его, пока Чонину не стало бы больно, пока он не смог бы ходить, сидеть или даже думать, не вспоминая об этом. Сперма Минхо внутри него, липкая, мокрая и такая пиздецки горячая. Малыш, стонал бы Минхо ему на ухо, заполняя его. Мой малыш. Чонин вскрикнул вокруг своих пальцев и кончил.