the blood on your lies

Хёнджин рисовал, когда Феликс вошел в его комнату, не стуча и не дожидаясь ответа. Может быть, это должно было расстроить Хёнджина или иначе побеспокоить его, но никогда не беспокоило, только не с Феликсом, даже после того как он переехал. Просто это казалось таким идеально естественным: то, что Феликс относился к этому месту, как к своему собственному, а не как ко святыне, которая принадлежала исключительно Хёнджину. Было бы Хёнджину комфортно сейчас, если бы на месте Феликса был кто-то другой? Возможно. Он не был уверен в том, что хотел экспериментировать, чтобы это узнать. Он повернулся на табуретке, когда Феликс тихо закрыл за собой двери, поставил кисточку в кружку с водой, прежде чем краска на ней высохла. — Ликс, — сказал он, жестом приглашая его подойти ближе. — Иди сюда, скажи, что думаешь. Феликс так и сделал, подошел к нему и оперся бедром на его плечо. Хёнджин обвил его талию рукой, держа его рядом с собой, пока Феликс рассматривал картину — пейзаж города с крыши здания, скорее смесь его воспоминаний, чем что-то реальное. Это отличалось от того, что он делал обычно: цветы, что-то с референсов. Это был вызов. Ему нравилось такое в его искусстве. Иногда, когда люди смотрели на его картины, они сразу же начинали хвалить его; слова вырывались у них так быстро, что Хёнджин понимал, что они ничего особенно не разглядели. Чанбин иногда делал так, но Хёнджин знал, что это шло из его любви к нему, и мог это простить. Феликс такого не делал. Он долгие несколько секунд молча рассматривал незаконченную работу Хёнджина, явно вглядывался в нее, а потом сказал: — Это прекрасно, Хёнджин. Кажется, быть в этом месте было бы очень спокойно. Хёнджин медленно кивнул. Да, так и было, думал он. Мысль о чем-то таком, о том, чтобы видеть весь город так далеко, как он только мог, успокаивала его. Свобода была небом, открытым пространством, звуками машин и людей вдалеке, не заглушенными стенами вокруг него. Может быть, он мог бы когда-нибудь взять эту картину на крышу здания и дописать ее там. Конечно, пришлось бы предупредить Чанбина заранее. Чтобы он не беспокоился о том, куда и зачем пошел Хёнджин. Феликс стоял рядом с ним еще какое-то время. Хёнджин позволил тишине накрыть их, наслаждался этим пока мог, потому что вокруг Феликса была атмосфера задумчивости, так знакомая Хёнджину. Словно он хотел что-то сказать, хотел рассказать или обсудить что-то с Хёнджином, но все еще пытался подобрать слова. Иногда ему было сложно говорить что-то подобное четко. Хёнджин был бы не против, если бы он и не пытался быть точным — он все равно бы понял его. — Мы можем поговорить? — наконец спросил Феликс. — Конечно, ангел, — ответил Хёнджин. Он снял перчатки, которые надевал, когда рисовал, и Феликс отошел от него, чтобы сесть на край кровати. Он выглядел совершенно спокойным и уверенным, отчего Хёнджин тоже не беспокоился так сильно — потому что слова вызвали у него тревогу. Но Феликс не выглядел так, словно то, о чем он хотел поговорить, как-то не давало ему покоя. Он даже улыбнулся Хёнджину, когда он сел рядом с ним, и в тот же миг потянулся, чтобы взять его за руку. Хёнджин позволил ему, как позволял всегда; рука Феликса была такой маленькой и такой теплой в его руке. Хёнджин всегда знал, что легко мерз, и его руки и ноги всегда были холодными, но лишь тогда, когда он начал постоянно держаться за руки с Феликсом, он осознал, насколько сильно замерзал. Насколько они были разными, как рука Феликса в его руке иногда заставляла его держаться за него крепче. После еще одной недолгой тишины Феликс сказал: — Как долго ты еще будешь злиться на Чан-хёна? Хёнджин хлопнул глазами. Вопрос, думал он, был сложным, но ответ на него был простым. — Сколько захочу, — ответил он. Обычно так все и было. Он забывал обиду тогда, когда хотел ее забыть. Но Феликс только вздохнул и слабо улыбнулся ему. Хёнджину не нравилась эта улыбка; ему не нравилось, когда она становилась вот такой: напряженной и неуверенной. — Ну, — сказал Феликс, — может быть, ты все же захочешь поскорее? Хёнджин ничего не ответил. Он не сделал ничего из того, что хотел бы, когда его просили о подобном — не нахмурился и не запротестовал, не сказал Феликсу “нет”. И, о, ему хотелось. Но вместо этого он держал лицо пустым от эмоций, когда сказал: — Ты хочешь, чтобы я простил его. — Да, — ответил Феликс. Он поменял положение их рук и переплел их пальцы, словно боялся, что Хёнджин высвободится из его хватки. — Прошло уже три недели, Хёнджин. Разве не пора уже его простить? Хёнджин держался молча, напряженно, физически прикусил язык, чтобы не сказать что-то, чего не хотел говорить. Смотри, хотел сказать он себе, смотри, я учусь, но не был уверен, было ли это знаком какого-то общего прогресса, или с Феликсом быть нежным всегда было легче. — Ангел, — сказал он, когда наконец почувствовал, что может контролировать себя. — Он хотел тебя убить. — И он сожалеет об этом, — сказал Феликс. В его голосе было такое терпение, которое наверняка бы заставило Хёнджина устыдиться, если бы не то, о чем они вели разговор. — Он попросил прощения, множество раз, и он трудится, чтобы загладить свою вину. Но, Хёнджин, я ведь не был невинен во всем этом. Я знал- я знал, как он относится к моему отцу. И все еще сделал выбор спать с ним. Разве то, как плохо он отреагировал, было неожиданно? — Можно отреагировать плохо, — так спокойно, как только мог, сказал Хёнджин, — а можно приказать убить тебя. — Значит, ты никогда не простишь его? — спросил Феликс. Может быть, Хёнджину было бы лучше, если бы Феликс злился на него или звучал раздраженным этим разговором. Но он звучал так спокойно, как и Хёнджин. Может быть, у него было право чувствовать себя так, потому что слыша этот голос Феликса, ему хотелось упереться лишь сильнее. Он никогда не чувствовал такого раздражения из-за Феликса. — Даже если я уже простил? И это со мной все произошло? Тебе не стоило этого делать, хотел сказать ему Хёнджин. И наверняка именно поэтому он все еще держался за эту обиду, за этот гнев, в который он закутывался по-новой каждое утро — потому что Феликс простил его так легко, потому что Феликс был слишком хорошим, слишком понимающим, потому что Феликс любил Чана, и Чан любил его в ответ, и для него этого было достаточно. Было ли плохо со стороны Хёнджина то, что ему этого не хватало? В конце концов, он видел как Чан пытался. В каком-то смысле ему казалось, словно те два или три дня были коротким мгновением, чем-то ненастоящим, потому что с того самого момента Чан заботился о Феликсе так же, как и всегда, только — наверное, хуже. Словно всякий раз, когда его внимание отрывалось от работы, он задаривал им Феликса. Безжалостная часть Хенджина говорила, что это было результатом нечистой совести, и, возможно, так оно и было. Рациональная часть его говорила — ну, это просто Чан, не так ли? Именно таким был Чан. Он обожал Феликса. Он молчал так долго, что Феликс снова вздохнул. Он поерзал на кровати так, чтобы положить голову на плечо Феликса; теперь они не смотрели друг на друга. — Мне сложно, Хёнджин, — почти шепотом проговорил он. — Мне сложно вот так разрываться между вами. Мне это не нравится. Я люблю вас обоих, и я не хочу, чтобы ты так злился на Чан-хёна за меня. Мне не нужно это, Хёнджин. Я его простил. Хёнджин прикусил язык так сильно, что был удивлен тому, что не почувствовал вкуса крови. Наконец он сказал: — Ты слишком добрый, Феликс. — Я знаю, что ты так думаешь, — сказал Феликс. — Может быть, это правда. Или может быть, я в первый раз веду себя эгоистично. Я столько лет провел, Хёнджин, в этом несчастье, и Чан-хён — свет в моей жизни. Я не хочу- чтобы ошибка это разрушила. И я не хочу, чтобы все оказалось разрушено и для тебя. Хёнджин закрыл глаза. Ошибка? Он полагал, это можно было так назвать. Дело было просто в том, что эта ошибка нанесла слишком глубокую рану, и ее было так сложно совершить случайно. Это не было случайностью: Чан открыл свой рот и приказал убить Феликса; это не было и ошибкой. Хёнджину было гораздо легче прощать случайности. То, что произошло, произошло с Феликсом, это было правдой. Хёнджина это не касалось, только вот- он чувствовал, что его это касалось, потому что он подтолкнул Феликса и Чана друг к другу, это он давно сказал, он мой защитник, желая, чтобы Феликс увидел, чтобы Феликс почувствовал такое же пронизывающее до самых костей чувство безопасности рядом с Чаном, какое всегда испытывал Хёнджин. Какое-то время Хёнджин думал, что Феликс действительно чувствовал, понимал это чувство, и это казалось Хёнджину чем-то личным — то, что Чан так легко разбил эту безопасность, словно стекло об асфальт. Но Феликс был прав — как долго Хёнджин мог злиться на Чана за это? Иногда ему казалось, что это может продолжаться вечно, этот гнев пылал внутри него так сильно. Но иногда тянуться за этим гневом было словно слишком сильно растягивать мышцы, и внутри все болело, потому что он не хотел злиться, не так, не на Чана. Это изматывало. Как Феликс и сказал, это было сложно. — Агх, — все же произнес он. — Ладно. Ладно! Ты победил, ангел. Я буду вести себя хорошо с Чан-хёном Будь это кто-то другой, будь это сам Хёнджин, они выглядели бы самодовольно из-за того, что все вышло так, как они хотели. Но не Феликс, конечно, не Феликс — он просиял, глядя на Хёнджина, и глаза его ярко засветились. — Спасибо тебе, Хёнджин, — сказал он. — Я очень это ценю. Хёнджин тихо проворчал что-то, но не словами — а просто дал понять о своем показном недовольстве. Это было похоже на его стыд пару недель назад; он мог проглотить слова, примириться с гневом, если бы Феликс был счастлив из-за этого. Его улыбка была словно чистый солнечный свет. Его ворчание резко оборвалось, когда Феликс склонился к нему и поцеловал его в щеку, прижавшись сухими губами к его коже. Хёнджин немного закашлялся от этого, но не оттолкнул Феликса, просто сидел неподвижно, пока Феликс не отстранился, все еще улыбаясь ему. Теперь мягче, нежнее, может быть, немного игриво. — Избалованный наглец, — пробормотал Хёнджин. — Так ты и сказал, — прощебетал Феликс. Он поднялся на ноги, мягко касаясь его плеча. Это прикосновение успокаивало. — Я пойду приму душ. Тебе стоит поесть, Хёнджин, уже почти час дня. Хёнджин хлопнул глазами и проверил телефон, лежавший экраном вниз на его столе рядом с кружкой воды для кистей. — Хм, — произнес он. — И правда, стоит поесть. После того, как Феликс выскользнул из комнаты, оставив дверь приоткрытой в явном намеке не забыть о еде снова, Хёнджин потратил несколько минут на то, чтобы убраться. Сегодня он наверняка не вернулся бы больше к этой картине, только не после этого разговора с Феликсом. Для нее нужно было особое состояние мыслей, и он больше был не в нем. Он тихими шагами прошел по коридору в кухню в своих толстых пушистых носках. Он застыл у самого входа в кухню — там был Джисон, он сидел за кухонным столом и ел рамен прямо из кастрюльки, глядя на что-то в своем телефоне, и все, что мог видеть Хёнджин — это его часть его лица под его челкой, спадавшей вниз, такой мягкой, будто он только что помыл волосы. Мгновение, в течение которого Хенджин ждал, что при виде Джисона внутри него возникнет это чувство скрытого раздражения, а вместо этого почувствовал только- как что-то сжалось у него в животе, как ослабло напряжение в плечах. Искра чего-то, что, как он предполагал, должно быть счастьем, вспыхнула в его груди, когда он внезапно наткнулся на Джисона здесь, где когда-то, возможно, даже не так давно, это просто вывело бы его из себя. Это все равно разозлило его. Не столько то, что Джисон был здесь, сколько его собственная реакция. Как и гнев на Чана, ему хотелось сохранить в себе это раздражение, обернуть его вокруг себя, словно тяжелое одеяло — но его не было. В его руках остались лишь лоскуты, которые не могли сложиться в цельную форму. Он прошел дальше в комнату. Он подошел довольно близко к столу, когда Джисон наконец заметил его присутствие и поднял голову. Он очень очевидно и очень комично взглянул на него дважды, чтобы проверить. — Хёнджин, — сказал он голосом, в котором было столько недоумения, что Хёнджин поднял бровь. — Ну да, — сухо ответил он. — Кто еще? Джисон улыбнулся и выключил экран телефона, отодвигая его в сторону и беря в руки палочки. — Не буду лгать, чувак, — сказал он, наматывая лапшу на палочки. — Я все не могу привыкнуть к твоим новым волосам. Каждый раз, когда я их вижу, я такой а это, блять, еще кто. Хёнджина это посмешило достаточно — потому что он испытывал примерно похожую реакцию всякий раз, когда ловил свое отражение в зеркале — что он позволил себе улыбнуться, совсем слабо. Его улыбка была маленькой, но Джисон все равно запутался в своих палочках, почти уронив их в кастрюльку. Его глаза широко раскрылись, и он уставился на Хёнджина через весь стол. Это было чем-то новым в их отношениях в последние две недели после их похода в Blackbird — Хёнджин стал позволять себе улыбаться, совсем слабо, в ответ на некоторые вещи, которые говорил Джисон. Отчасти это было из-за того, что он уже сделал это однажды, и небо не упало ему на голову, и теперь ему одновременно было легче позволить себе это и сложнее остановиться, чем раньше. Раньше он отворачивался, старался, чтобы Джисон не увидел его улыбки, но в последние дни было несколько раз, когда у Хёнджина просто не было на это времени. Улыбка приходила к нему слишком быстро. Отчасти он делал это потому, что Джисон реагировал точно так же, как и сейчас, каждый раз: ронял то, что было в его руках, смотрел на него, шокировано приоткрыв рот, краснел ушами и щеками. Всякий раз Хёнджин снова будто возвращался в Blackbird, совсем едва превращался в того Хёнджина, которым притворялся там. Глядя на Джисона в такие моменты, он испытывал что-то, чего не мог описать словами, что-то, что шептало ему еще, еще, заставь его покраснеть еще. Он никогда не чувствовал ничего подобного. Он долго смотрел на Джисона, и Джисон смотрел на него в ответ, а потом, очень естественно сказал: — Ах да, точно, мои уродские волосы. Реакция была не такой моментальной, какой была реакция на его улыбку; Джисону словно понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать его слова. Когда это произошло, на лице Джисона появилось драматическое отчаяние, и теперь он уронил палочки в кастрюльку. — Я ведь не это сказал, Хёнджин-а! — вскричал он, немного ерзая всем телом — Хёнджин полагал, что это движение можно было назвать милым. — Я никогда не говорил, что они уродские! Мне нравится! Хёнджин подавил в себе желание рассмеяться; это было бы слишком большим шагом. Он прошел в кухню и начал искать по шкафчикам то, чего бы хотел поесть. — Ага, я знаю, — прохладно сказал он. — Ты уже сказал мне, что они красивые. — Очень красивые, — сказал Джисон. Рука Хёнджина, которой он закрывал дверцу одного из шкафчиков, немного дернулась, и он хлопнул этой дверцей слишком сильно. К счастью, Джисон, судя по всему, не заметил, потому что уже говорил: — И не скучные! Перестань приписывать мне слова Чонина. — Ладно, ладно, — сказал Хёнджин, оборачиваясь через плечо, чтобы закатить глаза. — Расслабь булки в трусиках. Если бы это сказал Чанбин, Джисон наверняка ответил бы, откуда ты знаешь, что на мне трусики. На Хёнджина он просто взглянул покраснев, а потом взял палочки, чтобы продолжить копаться в своей еде. Хёнджин еще раз закатил глаза и вернулся к тому, чтобы копаться в шкафчиках. Пару мгновений этого спустя Джисон сказал: — Что ты делаешь? — Ищу, что поесть, — вздохнул Хёнджин, захлопнув еще одну дверцу. Голод в теле ощущался, но был где-то далеко, все еще терялся под тем притупляющим эффектом который давала ему работа над искусством. В такие моменты ему было очень сложно решить, что он хотел бы съесть, и приготовить это. — Э-эм, — произнес Джисон. — Хочешь, я поделюсь с тобой? — Хёнджин обернулся к нему. Теперь была его очередь хлопать глазами. Джисон смотрел на него в ответ, удивительно спокойно для человека который был так смущен всего минуту назад. Он указал на кастрюльку перед собой. — Я приготовил две пачки, потому что был голоден, но оказалось, что я переоценил себя. Я могу с тобой поделиться, если ты хочешь. Два месяца назад Хёнджин бы фыркнул и отказался из принципа; всего пару недель назад он сказал бы “нет”. Сегодня же он молча стоял так долго, что увидел, как Джисон заметно ерзает, а потом сказал: — Конечно, сейчас достану тарелку. Это, судя по всему, снова шокировало Джисона так сильно, чтобы он замолчал, потому что когда Хёнджин взял тарелку и палочки для себя, а потом сел напротив Джисона, тот ничего не сказал. Джисон сидел на месте Сынмина, что значило, что Хёнджин оказался на стуле Феликса — или Джисона, чьим этот стул был изначально. Этот стул, который Хенджин так небрежно и, он мог признать, бессердечно отдал. Тогда он говорил себе, что все в порядке, потому что Джисон не был бы против, Джисон никогда не был против подобного. Он знал, что это не было правдой. Теперь он думал, какой же ты бываешь сукой. Джисон подвинул кастрюльку с лапшой ближе к центру стола. Он улыбался Хёнджину, не обычной своей мальчишеской и прекрасной улыбкой — но чем-то более мягким. Она была почти нежной, эта улыбка, и он смотрел на Хёнджина, не говоря ни слова, только улыбаясь. Хёнджин не показывал на своем лице никаких эмоций, пока перекладывал себе в тарелку рамен. — Ты даже яйцо не положил, — колюче сказал он, когда Джисон продолжил ему улыбаться. — Прости, — все так же легко ответил Джисон. — В следующий раз я обязательно добавлю два. В следующий раз, в следующий раз. Они ели вместе, только вдвоем, впервые. С ними не было никого, кто мог бы отвлечь Хёнджина от того, как его щеки надувались, наполненные едой, ему было не о ком заботиться, некого использовать как оправдание своему веселью. Было только это: они вдвоем за столом и общая кастрюлька рамена между ними. — М-м, — произнес он. — Постарайся не забыть. —— Чонин бездумно скроллил ленту в телефоне, лежа на кровати, свернувшись на боку, завернутый в одеяло и подогнув ноги, чтобы не мерзнуть. Это Джисон познакомил его с социальными сетями, завел ему Instagram-аккаунт, чтобы Чонин мог смотреть видео и картинки. Джисон, конечно, удалил все его данные, когда Чонин присоединился, но Чонин все равно был благодарен ему за помощь. У Чонина не было фотографии профиля, он даже не был ни на кого подписан; ему просто нравилось смотреть на картинки. Он лежал так уже какое-то время, просматривая видео лишь наполовину и перелистывая на следующее, с того самого момента, как проснулся после утреннего сна. Он делал так довольно часто, но особенно часто — зимой, когда даже с отоплением в полу воздух был прохладным, когда он встал с кровати в шесть утра, чтобы позавтракать с Минхо. Он ел, наслаждаясь временем, которое они проводили вместе, а потом, когда Минхо уходил по своим делам, которые были запланированы у него так рано утром, Чонин обычно возвращался в постель еще на пару часов. Никто не знал, что он делал это, особенно — Минхо. Все наверняка просто думали, что он проводит время в своей комнате. Но было холодно, а он был слабым, так что обычно он просто засыпал, а потом занимался чем-то подобным: лежал в кровати и играл в телефоне или на приставке, пока ему не нужно было вставать и что-то делать. Сегодня у него не было дел и он устроил себе приятный ленивый день — только вот теперь он услышал голос Минхо с кухни. Не слова, но его звук, который он мог узнать в любой момент. Осознание, что Минхо снова был в кухне, заставило его встать еще до того, как ему пришла четкая мысль сделать это. Он слез с кровати, благодарный за то, что пол был теплым, хоть все его тело и обдавал холодный воздух. На нем были шорты и старая футболка, белая, за годы носки и стирки ставшая почти что прозрачной. На завтрак он надел худи и тапочки, но теперь не стал утруждаться этим и вышел из спальни в коридор. Минхо был в кухне, стоял рядом со столом и разговаривал с Джисоном, который мыл посуду в раковине и сейчас держал в руках маленькую тарелку, покрытую мыльной пеной. — Вы ведь ненадолго уйдете, да? — говорил Джисон, глядя на Минхо через плечо. — Нет, — ответил Минхо, но он больше не смотрел на Джисона. Он перестал на него смотреть в тот самый миг, как в комнате появился Чонин, как он всегда делал, когда Чонин оказывался с ним в одном помещении. Его взгляд резко оказался на нем, сфокусировался. В первый раз, когда Чонин заметил это, он смутился и застеснялся. Сейчас же он чувствовал бесстыдное самодовольство. — Привет, Минхо-хён, Джисон-хён, — прощебетал он, заходя в комнату, тихо шлепая ногами по деревянным полам. Здесь, в этой одежде, ему было достаточно холодно, чтобы он чувствовал, как его кожа покрывается мурашками, а соски твердеют. Ему не нужно было опускать взгляд, чтобы знать, что они видны сквозь футболку, что и было частью того, почему он не стал переодеваться. — Привет, Чонин, — ответил Джисон, идеально похожим радостным тоном. Взгляд Минхо все еще был направлен на него; он смотрел на него с такой силой эмоций в глазах, какую Чонин редко видел в нем так открыто. Его взгляд быстро скользнул вверх и вниз по чонинову телу и вновь зафиксировался на его лице. А потом в нем что-то разбилось, и он вернулся к тому, что Чонин видел гораздо чаще — намеренно приглушенная эмоция, которую Минхо испытывал сейчас. — Малыш, — сказал он. Он был одет так, чтобы уйти по делам; он должен был ехать с Чаном и Чанбином, чтобы забрать оружие, которое наконец получил для них Хёнджэ, и для этого, судя по всему, требовалось одеться лучше, чем он одевался обычно. На нем были черные брюки и заправленная в них рубашка, белая с тонкими светло-серыми полосками. Его наряд выглядел бы слишком формально, если бы не то, что рукава его были подогнуты, а на левой стороне рубашки был вышит маленький черный котик. У него даже выглядывал крошечный розовый язычок. Чонин с улыбкой подошел к нему. Минхо смотрел, как он приближается, не говоря ни слова, не отрывая от него глаз, и не остановил его, когда Чонин подошел к нему очень близко и игриво потянул за его рубашку. Не пытаясь выправить ее из-под пояса брюк, но намекая на это. — Очень милая рубашка, хён, — сказал он. — Никогда ее раньше не видел. Минхо позволил ему тянуть еще несколько мгновений, а потом взял его за запястье и нежно, но твердо, отстранил его руку. — Она новая, — сказал он — его голос был таким мягким, как когда он не хотел, чтобы Чонин подумал, будто он чем-то расстроен. Несмотря на то, что он отстранил запястье Чонина, Минхо не отпускал его еще несколько секунд. Чонин никак не реагировал, лишь стоял и улыбался, пока Минхо не отнял руку и не позволил запястью Чонина упасть вниз. После он осторожно отошел назад, создавая между их телами больше расстояния. Чонин думал об этом не впервые, но сейчас к нему снова пришло осознание того, что Минхо желал именно таких прикосновений, в которых был так твердо намерен отказывать себе. Когда они дрались, Минхо никогда не позволял своим касаниям задерживаться, и его руки на теле Чонина были быстрыми и уверенными. Но иногда, иногда, когда Чонин этого меньше всего ожидал, Минхо был таким: его руки были такими теплыми, когда касались Чонина, немного задерживались на нем, словно на мгновение Минхо забывался, терялся в удовольствии от даже таких коротких моментов. Но он всегда отпускал. Однажды он не будет чувствовать, будто должен это делать, только не с Чонином. — Тебе лучше надеть худи, малыш, — сказал Минхо. — Ты замерзнешь. — М-м, — тихо произнес Чонин. Он слегка перенес вес назад, оперся на ногу позади себя, наклонив бедра так, как видел на фотографиях в интернете, зная, что так его соски точно проглядывали сквозь тонкий материал футболки. Взгляд Минхо снова пробежал по ему телу, теперь очевидно медленнее, чем до этого, вверх и вниз — и он не был уверен, что Минхо полностью осознавал, что вообще делает это. Было заметно, когда он поймал себя на этом, потому что его челюсти заметно сжались, словно кто-то повернул в нем ключ. — Ты ведь возьмешь с собой пальто, хён? — спросил Чонин, вместо того, чтобы сходить за толстовкой или сделать хоть что-то, чтобы прикрыться. — Тебе снаружи будет холоднее. — Минхо не отвечая кивнул. Теперь его взгляд был сфокусирован на лице Чонина. Его глаза всегда были так полны эмоций, особенно сейчас, в них не было даже той едва заметной нежности, с которой он обычно смотрел на Чонина. Сейчас его взгляд пылал, скрытый под совершенно пустым выражением его лица, которое скрывало его так хорошо для людей, которые не знали, чего искать. Чонин знал. Он сделал этот поиск наукой. И теперь он видел, стоя посреди гостиной в одной футболке и шортах. Он не стал бороться с дрожью, которая пробрала его, зная, что она будет принята за знак того, что ему холодно, и почувствовал, как соски твердеют от нее. Пришлось напомнить себе, что Джисон был в комнате с ними, заканчивал с мытьем посуды; звук лившейся из крана воды стал фоновым в этом разговоре. Он думал, что дрожь подарит ему еще один такой горячий взгляд по всему его телу, но вместо этого Минхо моргнул пару раз, а потом его веки снова поднялись, и взгляд его остался таким же темным, но уже менее горячим. — Малыш, — сказал он. — Оденься потеплее. Чонин слегка надул губы. — Я пойду в душ, когда вы уйдете, хён, — сказал он. — Все в порядке. — М-м, — ответил Минхо — этот неверящий звук, скептический и немного снисходительный. Этот звук играл роль в таком множестве сексуальных фантазий Чонина, хотя, по правде говоря, теперь в Минхо осталось мало чего такого, о чем Чонин бы не думал, пока дрочил. Звук бегущей воды затих. Джисон положил последнюю ложку, которую он вымыл, на сушку и повернулся к ним с улыбкой. Чонин выпрямился из своей соблазнительной позы, прежде чем Джисон успел ее заметить, но, по правде говоря, он думал что Джисон и не заметил бы ее. Джисон смотрел на мир просто, легко принимал все, что видел, не чувствуя нужды зарыться глубже. Вероятно, поэтому он был так хорош на заданиях: он умел принимать приказы и выполнять их, не задумываясь об их причинах. Спорило с этим фактом то, что Джисону хотелось знать все, что только можно было знать о мире за пределами того, что он видел в данный момент. Все эти документалки, все видео, которые он смотрел. Чонин однажды увидел его историю поиска, и она включала в себя вещи вроде температурный диапазон выживаемости тихоходок и генеалогическое древо эрцгерцога Франца Фердинанда. История поиска Чонина, в сравнении с ним, была между самим Чонином и тем божеством, которое существовало над ним. Минхо перевел взгляд от Чонина на Джисона, который вытирал руки полотенцем. — Я серьезно, Джисон, — сказал Минхо, продолжая тот разговор, который прервал Чонин. — Никуда не ходи, пока нас нет, даже в магазин. — Я знаю, хён, — очень терпеливо ответил Джисон. На самом деле, он звучал так терпеливо, что очевидно было: Минхо повторил это ему уже несколько раз. — Пока нас нет, ты должен следить, чтобы все было в порядке, — продолжил Минхо, будто Джисон ничего и не сказал. — Не выпускай никого из дома, даже Хёнджина. — Конечно, хён, — сказал Джисон. Он встретился взглядом с Чонином, и они быстро обменялись почти-смешливыми взглядами, а потом он добавил: — Я скажу ему об этом, хорошо? Он не стал отмечать то, что Минхо уже знал: если Хёнджин хотел выйти из дома, приказ от Минхо, переданный ему через Джисона, скорее всего ничего бы не изменил — Хёнджин бы вышел из дома. Но они знали, что Минхо это знал, и этот разговор был призван скорее утешить тревогу Минхо. Минхо повернулся к Чонину. — Ты тоже, — сказал он. — Никуда на ходи, пока мы не вернемся. Чонин улыбнулся ему, зная, что нежность на его лице будет видна любому наблюдателю. Но это было так похоже на Минхо — так сильно заботиться обо всех здесь, беспокоиться о них даже тогда, когда его не было дома. — Куда я пойду, хён, — сказал он. — Сегодня я просто буду смотреть дораму. Минхо кивнул, хоть и не выглядел уверенным в том, что все они прислушаются к его указаниям. Он никогда бы не поверил Чонину, если бы Чонин сказал ему, но иногда Минхо был просто- милым. Иногда — странно предсказуемым, а иногда — нет, и все это казалось Чонину милым и забавным; он собирал всю эту информацию о Минхо, словно дракон, собирающий у себя сокровища. — Я пойду, — сказал он. — Мы вернемся вечером. Звоните, если кому-то будет нужно что-то, если что-то пойдет не так. Поняли? — Два кивка, Джисон и Чонин встряхнули головами. — Поняли. Он все еще выглядел так, будто не хочет уходить, остановился у двери, прежде чем выйти из квартиры. Чонин солнечно помахал ему рукой; Джисон отсалютовал ему так торжественно, что выглядело это уже непочтительно. Минхо прищурился, глядя на него, и позволил двери захлопнуться за своей спиной. Джисон и Чонин несколько секунд стояли, не глядя друг на друга, ожидая, пока не будут уверены, что Минхо их не услышит. А потом Чонин повернулся к Джисону, их взгляды встретились, и Чонин рассмеялся. Джисон тоже захохотал, но, казалось, веселье Чонина смешило его больше, чем излишняя защита от Минхо. — Чего, — сказал он, широко улыбаясь Чонину, — чего ты смеешься? Ты под домашним арестом, и смеешься над этим. Чонин с трудом мог взять себя в руки и ему едва-едва это удалось. — Чего ты смеешься, — спросил он Джисона, все так же сияя. — Это тебе нужно сказать Хёнджину, что ему нельзя выходить из дома следующие пять часов. Джисон поморщился и зарылся пальцами в волосах. Он задумчиво прикусил щеку изнутри на несколько мгновений, а потом щелкнул пальцами. — О, придумал, — сказал он. — Я попрошу Феликса. — А потом он снова улыбнулся, и Чонин опять расхохотался. —— Прошло много времени с того, как Чан в последний раз приезжал в ангар Хёнджэ. Он был достаточно далеко от города, чтобы Чану никогда не было смысла добираться до него, потому что всегда была вероятность того, что может возникнуть что-то требующее его внимания: в Maniac или с очередным клиентом. Последний раз был примерно восемь месяцев назад, когда в его расписании появилось достаточно времени, чтобы появиться там. Сегодня он выделил это время, убедился, что у него нет других встреч, и организовал этот визит во вторник, когда Maniac был закрыт для посетителей и только принимал поставки. Этих поставок уже было так много, что менеджер мог справиться с возможными проблемами сам. Проблемы с поставками бывали редки. Было холодно, и Чан не был уверен, где было холоднее: здесь, в ангаре, или у них дома, или это было всего лишь плодом его воображения, но все равно глубже укутался в пальто, выбираясь с заднего сидения машины. Это всегда ощущалось странным: когда его везли в подобным места, и он был вынужден сидеть на заднем сидении, отстраненный от всего, что происходило впереди. Если бы он мог решать, то ехал бы с Чанбином на переднем, а Минхо сидел бы сзади, но когда бы он ни пытался сделать что-то подобное, Минхо всегда реагировал так, будто Чан говорит глупости. Хёнджэ обычно встречал их у дверей, но сегодня их ждал один из его работников, парень возрастом примерно с Хёнджина или Джисона; он держал руки в задних карманах джинс, наблюдая за тем, как все они выходят из машины. Чану он был отдаленно знаком, но прошло слишком много времени, чтобы у него осталась надежда на то, чтобы вспомнить его имя. К счастью, для этого здесь был Чанбин. — Сону-я, привет, — дружелюбно сказал он, направляясь к двери. — Гда Хёнджэ-хён? — Ему понадобилось сделать звонок, — ответил Сону. Его волосы были слишком длинными и, казалось, ему всегда угрожало то, что они в любой момент могут уколоть его в глаза. — Он у себя в офисе. Он попросил меня проводить вас. — Мы знаем дорогу, — немного пренебрежительно ответил Минхо. Сону взглянул на него. В его лице что-то говорило о том, что его нельзя было легко напугать или впечатлить. Даже шрамы Минхо особенно его не волновали. — Он попросил меня проводить вас, — повторил он. — Почему бы тогда тебе не начать вести? — предложил Чан, прежде чем Минхо успел сказать что-либо еще. Все-таки было логично, что кто-то должен был отвести их в офис, который располагался в ангаре, полном вещей, которые Хёнджэ наверняка не хотел бы им показывать; каким бы прямым и простым ни был путь, посетителям, по понятным причинам, не разрешалось просто бродить по своему желанию. Он бросил на Минхо короткий успокаивающий взгляд через плечо и последовал за Сону в здание. Дверь в офис Хёнджэ была закрыта, но Сону не стал даже стучать, прежде чем открыл ее. — Хён, Крис приехал, — объявил он, стоя в дверном проеме так, что Чан не видел ничего из-за его спины. — Сделать им кофе, или что-то еще? — Нет, избавлю их от этого ужаса, — сухо ответил Хёнджэ. — Пусть войдут. Сону отошел в сторону, жестом приглашая Чана войти. Хёнджэ сидел за столом, но поднялся, когда увидел Чана, склонился вперед, протягивая ему руку. Чан пожал ее; хватка Хёнджэ была крепкой и твердой, но взгляд его был сдержан, и в нем недоставало той привычной теплоты, с которой он смотрел на Чана, когда тот приходил к нему. — Крис, — сказал он, отпуская его руку. — Рад встрече, давно не виделись. — Это правда, — согласился Чан. — Спасибо, что согласился встретиться с нами после такого позднего предупреждения. — Ничего страшного, — ответил Хёнджэ. Точно сдержанно, его голос был значительно менее дружелюбным, и Чан не мог понять причину. — Чанбин, Минхо, рад видеть вас тоже. Минхо издал ворчливый звук. Чанбин, явно более цивилизованный из них двоих, сказал: — Здравствуй, хён. Хёнджэ указал на кресла перед своим столом. — Садитесь, садитесь. Чан сел, оглядывая офис так незаметно, как только мог. Он всегда немного завидовал офису Хёнджэ: во всех смыслах он должен был быть депрессивным местом, но был обставлен с таким вкусом, что Чан думал, что если бы у него было такое пространство, он ни за что бы не нуждался в спальне. Просто расстилал бы футон, и дело с концом. Офис у него дома казался ему темным и мрачным, особенно в сравнении с этим, но у него не было таланта к дизайну интерьеров, и он ничего не мог с этим поделать. Но может быть, это и к лучшему. Так он хотя бы выходил из офиса. Чанбин занял другое место, что было необычно на подобных встречах, но обычно Чан был тем, кто сидел спиной к стене, и Чанбину приходилось возвышаться за ним. На встречах, подобных этой, с клиентами или контактами, которые им нравились, это был не лучший подход. Кроме того, Минхо занял позицию у задней стены, прямо рядом с дверью, и сам по себе он был довольно устрашающим. — Приготовь заказ Криса, — сказал Хёнджэ Сону, все еще стоявшему в дверном проеме, убрав руки обратно в карманы. — Не указывай мне, — ответил Сону, но все равно исчез из комнаты, закрывая за собой дверь — удивительно мягко, учитывая непочтительный тон его голоса. — Засранец, — сказал Хёнджэ, садясь за свой стол и проводя рукой по волосам. — Избавиться бы от него, но мой партнер его обожает. — Чан моргнул; он не знал, что у Хёнджэ был бизнес-партнер, но не собирался в это лезть. — В общем. Ваше оружие. — Наше оружие, — повторил Чан. В языке тела Хёнджэ было что-то удивительно странное, и, казалось, все становилось только хуже. Теперь и его слова были скованными, совершенно непохожими на то, как легко он говорил с Чаном обычно. Чан видел и слышал это, ощущая как в животе что-то проваливается; он не мог избавиться от этого чувства. Он хотел прийти сюда и лично обновить их связи, показать Хёнджэ, что то, что произошло в прошлый раз, было лишь проблемами в их группе. Он немного волновался, что уже слишком поздно. — Привезли в основном по той цене, которую я вам и обещал, — сказал Хёнджэ. Он поискал на столе и выудил лист бумаги, который передал Чану. Это было самое близкое к счету-фактуре, что они когда-либо получали от Хёнджэ, разбивка расходов, закодированная так, чтобы все выглядело так, будто это была обычная поставка офисных принадлежностей. Компьютеры вместо оружия, пачки бумаги вместо пуль. — Боеприпасы для автоматов оказались немного дороже, чем ожидалось, поэтому я добавил пару бесплатных коробок с тем, что вы берете обычно. Чан кивнул, просматривая лист, по большей части — просто проверяя, чтобы цены не слишком отличались от того, что Хёнджэ изначально назвал им. Вышло немного дороже, но разница бы не разорила их. По правде говоря, они потратили больше денег на небольшое приключение Хёнджина в Blackbird, чем собирались отдать Хёнджэ сейчас. Он почувствовал, как Минхо двигается позади него, хотя тот лишь тихо ступил вперед. Чан уже повернулся, чтобы передать ему счет, прежде чем Минхо попросит, зная и не нуждаясь в напоминании о том, что Минхо захочет проверить сам. Минхо взял счет, почти вырвав его из рук Чана маленьким движением, и вернулся обратно к дальней стене. Повисла небольшая тишина, пока Минхо читал; обычно эту тишину Чан бы заполнил разговором — спросил бы об оружии, о бизнесе Хёнджэ, о том, не было ли у него на складе чего-нибудь интересного, что он мог бы им продать. Но Хёнджэ не смотрел на него даже сейчас, продолжая складывать бумаги у себя на столе в аккуратную стопку. Будет ужасно сложно искать нового поставщика оружия. Чан не был даже уверен, был ли в этом городе еще кто-то, кого он мог бы вынести. — Все нормально, — резко сказал Минхо, снова подходя вперед и передавая бумагу Чану; тот принял ее, аккуратно сложил вдвое и убрал во внутренний карман. — Когда мы проверим все оружие, я отправлю деньги, — сказал он Хёнджэ. Тот кивнул, все же взглянув на него, казалось, впервые с того момента, как Чан вошел сюда. Его взгляд был серьезен, а изгиб губ- почему-то немного грустным. — Хорошо, — ответил он, а потом, медленнее, добавил: — Послушай. Я надеюсь, что- не принес Ёнбоку проблем из-за того, что произошло в прошлый раз. Я не хотел- этого. По какой-то причине Чан не ожидал, что Хёнджэ заговорит об этом. Он сидел в этом непривычно удобном кресле и не был уверен, что ему делать со своим телом, как реагировать. Он думал, что эта встреча закончится без обсуждения слона в комнате — только вот он не думал об этом так, потому что не игнорировал это. В их бизнесе подобные вещи должны были стираться из воспоминаний людей, оказываться намеренно забытыми. Но, конечно, Хёнджэ заговорил об этом. Особенно, судя по тому, как неуверенно он говорил, было ясно, что он думал, что они убили Феликса. Чан видел это на его лице: выражение человека, который ждал неприятных новостей, новостей, которые совершенно не хотел слышать. Неужели Хёнджэ провел эти три недели, думая об этом? Три недели, думая, что его слова убили человека? — Э-э, — произнес Чанбин, когда ясно стало, что Чан не сможет ничего сказать. — Ну, все было немного- суматошно, но все уже успокоилось. Это явно не успокоило Хёнджэ. — Он хороший парень, — теперь невероятно серьезно сказал он. — Совсем не такой, как отец. Я не успел объяснить в прошлый раз, но он- он не такой, как Мэгпай. Что ты знаешь о нем, хотел спросить Чан. Почему ты знаешь его так хорошо, чтобы говорить о нем такое. Феликс звал его Хёнджэ-хёном, и ему было комфортно делать это, и он делал это естественно. Чан почти жадно желал узнать это, знать, каким Феликс был в глазах человека, который знал его исключительно как сына Ли Джерима. Они не могли проводить время вместе, они встречались лишь тогда, когда у Ли Джерима были дела с Хёнджэ, так как он мог знать подобные вещи? Но, конечно, он знал это. Феликс сиял своей добротой, своей яркостью. Чан был уверен, что все это выделялось куда сильнее рядом с Ли Джеримом. — Он хороший парень, — согласился Чанбин. Его голос теперь был твердым, словно он наконец-то понял, что заставило Хёнджэ заговорить о таком. — Мы все наслаждаемся его способностью к выпечке. Чан видел, как на мгновение напряжение покинуло Хёнджэ от этого использования настоящего времени. На мгновение, до того, как он взял себя в руки, он выглядел так, словно испытывал невероятное облегчение. Потом это выражение сгладилось, и он выпрямился на своем месте. Он перевел взгляд на Чана, все это время сидевшего неподвижно и молча, не доверяя тем словам, которые выйдут у него, если он откроет рот и заговорит. Взгляд Хёнджэ стал расчетливым Чан узнал этот взгляд лишь потому, что выглядел похожий тогда, когда Хёнджэ собирался сказать что-то, чтобы сбить свою цель с толку. — Ага, — прохладно, ни на мгновение не отводя от Чана глаз сказал он. — И он просто пиздецки красивый, не так ли? Повисла тишина. — Неважно, — все так же холодно продолжил Хёнджэ, словно не заставил чаново сердце колотиться; он снова перевел взгляд на Чанбина, — глушитель для новой игрушки Джисона было удивительно сложно достать так что лучше вам позаботиться о нем, потому что я не знаю, смогу ли найти еще один в ближайшее время. — Конечно, мы будем аккуратны, — сказал Чанбин о винтовке, которая вероятнее всего останется брошена на крыше. Чан продолжал дышать спокойно, не давая эмоциям показаться на своем лице. Потому что, конечно же, ему стоило знать — все это началось из-за того чертова фото на экране телефона Чанбина, на котором он, широко улыбаясь, сидел, крепко и осторожно обнимая Феликса. Конечно, Хёнджэ взглянул на то фото и сложил все вместе. Как позорно. Как унизительно. Его уши покраснели он чувствовал это, неважно, как сильно пытался не позволить выражению лица поменяться, но, к счастью, Хёнджэ не смотрел на него. Он говорил с Чанбином об оплате, о том, что делать, если с оружием будут проблемы, как им нужно проверить все, прежде чем отправляться в то приключение, в которое они собирались. — Конечно, хён, — оживленно ответил Чанбин. — Можем ли мы теперь увидеть оружие? Хёнджэ быстро, коротко взглянул на Чана и улыбнулся. По-настоящему, как улыбался обычно, и в его голос вернулась та дружелюбная теплота, которая обычно была в нем. Даже такой смущенный, как сейчас, Чан почувствовал облегчение. — Конечно, — сказал Хёнджэ. — Пойдемте посмотрим. —— Джисон выбрасывал энергию, накопленную за целый день, на боксерской груше, когда на лестнице в подвал раздались шаги и открылась дверь. Первым вошел в Чанбин, держа в руках кейс с оружием, значительно больший, чем те, которые они обычно получали от Хёнджэ. За ним следовал Минхо, в чьих руках был длинный кейс, в котором, должно быть, находилась новая винтовка, которая предназначалась Джисону. Он сразу же забросил тренировку. Ему было немного обидно за то, что его оставили дома и не взяли в поездку к Хёнджэ — настолько, что даже недавний небольшой момент с Хёнджином не отвлек его от этого. Удовольствие от этого позволило ему продержаться около часа после отъезда остальных, а потом дом затих, и Джисон понял, что раздражен. Особенно после того, как в последний раз ему тоже не довелось поехать, хотя он и знал, что те люди, которые ехали сейчас, ехали потому, что делали это в прошлый раз. Но все равно, поездки к Хёнджэ были одной из лучших частей этой работы. Иногда, когда Джисон приезжал, Хёнджэ позволял ему поиграться с жутко дорогим оружием, которое Чану никогда не было нужно. Но теперь, увидев оружие, он забыл обо всех своих обидах. — У-у! — воскликнул он, разматывая с рук бинты и откидывая их на пол. — Тут все? — Да, — ответил Чанбин, с кряхтением ставя кейс на металлический стол. Минхо последовал за ним; длинный кейс едва помещался на стол. Теперь вошел Чан, неся в руках коробку с амуницией. Каким бы сильным он ни был, даже ему, казалось, было тяжело нести такой вес. Джисон подбежал к нему, чтобы помочь, и радостно довел его до стола. — Спасибо, Джисон, — сказал Чан, когда все оказалось на столе. — Без проблем, — немного отсутствующе ответил Джисон; он не мог отвести взгляда от коробки, перед которой все еще стоял Минхо, и думал, сможет ли без последствий мягко оттолкнуть Минхо в сторону, чтобы увидеть новые винтовки. Теперь, когда он бросил тренировку, холодный воздух начинал ощущаться на его потной коже, и его голые руки покрылись мурашками. У него была худи, но он снял ее, оставшись в одной майке, и теперь он начинал думать о том, что стоило бы взять ее с собой. К счастью, ему не пришлось отталкивать Минхо от стола. Тот сделал шаг назад и посмотрел на Чана, с пустым ожидающим выражением на лице, с которым так часто смотрел на него. Оно не было механическим, но иногда казалось, будто Минхо ждет, пока ему отдадут приказ. — Я пойду все проверю, — сказал он. — Нужно убедиться, что пока нас не было, ничего не произошло. — Ничего не произошло, — пробормотал Джисон, но Минхо просто проигнорировал его слова, что было неудивительно. Чан кивнул ему, давая понять, что он может идти, позволяя двери в подвал захлопнуться за ним. Как только он ушел, Джисон бросился к коробке с винтовкой, отщелкивая замки по бокам и распахивая ее. — Моя малышка, — вздохнул он, глядя на блестящие черные детали в коробке. Чан фыркнул. — Не привязывайся к ней, — сказал он, помогая Чанбину открыть другую коробку, где лежали четыре M16, отдаленно зловещие в их пенопластовой форме. — Скорее всего, ты используешь ее всего раз. — Не говори это рядом с ней, — сказал Джисон. Он уже принялся вытаскивать детали; его руки собирали винтовку еще до того, как его мозг понимал, что делать. Если Чонин умел стрелять, то Джисон был тем человеком, который по-настоящему разбирался в оружии. Он не был лучшим стрелком, когда начал тренироваться с Чанбином: слишком сильно реагировал на отдачу, вздрагивал от звука выстрела. Он сильно напрягался, когда нажимал на курок. Это было неважно. Оружие, может быть, и не было продолжением него, но оно было его частью. Он трудился, чтобы понимать его, хорошо обращаться с ним, оттачивал эти навыки, пока не начал инстинктивно понимать, как стрелять, как собирать его, как разбирать и как ухаживать за ним. Он назвал бы оружие своей первой любовью, только вот он познакомился с Хёнджином до того, как его первый пистолет оказался у него в руках. Но оружие было чем-то в этом роде. — Здесь ты даже пострелять из нее не сможешь, — сказал Чанбин. — Зачем собирать? — Хочу посмотреть, как она выглядит, — сказал Джисон. Он уже видел, что эта винтовка не будет такой же хорошей, как его снайперка, но учитывая тот факт, что от этой планировалось избавиться, он не слишком об этом волновался. Дальнобойные винтовки были его любимым оружием, из которого он когда-либо стрелял. Он не мог объяснить, почему. Он не думал, что причина была в расстоянии от цели, потому что он не боялся оказываться близко к людям, с которыми дрался и в которых стрелял. Он думал — может быть, дело было в том, что это напоминало игру: ему приходилось учитывать столько всего: угол, скорость ветра, движение цели. Его мозг делал все эти расчеты за доли секунды, и он обожал чувство, когда оказывался прав. Может быть дело было в том, что стрельба с далеких расстояний требовала от него сидеть неподвижно долгое время. Он к этому не привык за пределами отдыха в постели. Чан и Чанбин переложили M16 в сейф для оружия; они тихо беседовали о чем-то, склонившись над сейфом, пока Джисон работал над винтовкой. Амуниция отправилась в сейф для подобных вещей. Джисон только закончил собирать Remington, когда Чан подошел к нему с незаряженной M16 в руках и протянул ее Джисону. — Посмотри, — сказал он. — Что думаешь? Джисон положил винтовку и взял автомат. Ему никогда раньше не приходилось стрелять из подобного. Обычно на заданиях они таким не пользовались — в этом городе было оружие, если знать где его искать, но сложность и дороговизна ввоза его в страну означала, что большинство людей пользовались тем, что было легче всего достать. Пистолеты, простые и маленькие, но выполнявшие свою работу — если работой было убийство. На этом задании им придется много убивать, Джисон знал, особенно в части с сейфом. Такие автоматы им понадобятся. Автомат оказался легче, чем он ожидал. Чтобы убедиться, нужно было проверить, но ему было интересно, какой будет отдача. Он задумчиво повертел ее в руках, почувствовал вес. Минхо стрелял из такой раньше, Джисон слышал, но Чанбин — нет. Чонин даже не держал ничего такого размера, они позволяли ему стрелять только из пистолетов. У Джисона чесались руки от того, как сильно ему хотелось опробовать ее. — У нас хватит патронов, чтобы я поиграл с ней? — спросил он, поднимая бровь. — Чтобы поиграть — нет, — сказал Чан. — Для тренировок — да. Джисон кивнул. Он это и имел в виду, хотя понимал, какое различие видел между этими двумя вещами Чан. Но для Джисона все это всегда было игрой: учиться обращаться с оружием, разбираться в том, как использовать его наилучшим образом. — Было бы проще, если бы Минхо-хён согласился нас научить. — Я знаю, — ответил Чан. Он пожал плечами, словно говоря, а что поделать. Минхо не отказался тренировать их на этих винтовках, но достаточно ярко показывал свое нежелание и достаточно размыто говорил о том, что вообще знал о них, что его отказ становился очевиден. Джисон не знал, что было тому причиной, и все они знали, что Чан мог просто приказать ему научить их, но наверняка была какая-то причина тому, почему он не хотел этого делать. Наверняка, тайно думал Джисон, Минхо просто не думал, что его опыта будет достаточно. Он не был человеком, который выставлял бы себя за эксперта, не имея никаких экспертных знаний. — Для задания они будут хороши, — возвращая автомат Чанбину, ответил Джисон. — Они легкие, но боеприпасы к ним будут тяжелыми. Вам понадобится много, если Феликс дал нам верные числа. Числа наверняка не были полностью верны, не сейчас, через девять месяцев после того, как у него в последний раз был доступ к этой информации. Если Мэгпай не тупица, он изменил расположение своей охраны и не только из-за того, какую угрозу представлял Феликс. Охрану нужно было менять каждые полгода, как Сынмин все пилил его, заставляя менять пароли на технике каждые шесть месяцев. — Я узнаю, сможет ли Хёнджэ достать нам еще для самого задания, — задумчиво сказал Чан. Потом он сделал какое-то движение всем телом, от которого у него хрустнул позвоночник. Он поморщился; Джисон тоже. — Что ж, я пошел наверх. Я вам еще нужен? Раздался хор из двух “нет”, и Чан улыбнулся. Он ушел, легко помахав Джисону, и дверь за ним закрылась. Чанбин, склонившийся над сейфами и запиравший их, выпрямился. Он посмотрел на дверь, убедился, что Чан действительно ушел и с улыбкой сказал Джисону: — Хёнджэ-хён заметил, как ему нравится милое личико Феликса. Джисон расхохотался, потому что это было поводом для смеха, и если кто и заслуживал такого замечания, то это был Чан. В начале Джисон многое упустил, занятый тем что переживал за отношения Феликса и Хёнджина, но теперь — особенно в последние недели — он видел, как по уши влюблен был Чан в Феликса. Но от этого ему стало не по себе. От того, что он знал, что Хёнджин видит это. И от того, что он сам наверняка выглядел так же глупо, глядя на Хёнджина. Единственной его удачей было то, что никто не был заинтересован в том, чтобы смеяться над ним за это. Он потянулся, услышал, как в его позвоночнике тоже что-то хрустит. — Хочешь подраться со мной, хён? — спросил он. — Но сначала переоденься. — Не-а, — ответил Чанбин. — На сегодня у меня все. Пойду проверю пару вещей. Не забудь закрыть дверь перед уходом, хорошо? Джисон легко отсалютовал ему. Он не стал наблюдать за тем, как Чанбин уходит, просто вернулся на коврик под боксерской грушей и заново обернул руки. Сейчас он снова замерз и дрожал в одной майке. Она была старая, дырки для рук были растянуты; он и так купил ее большой. Она открывала шрамы на его спине, и иногда он думал- у Феликса тоже были шрамы там, и получил он их в похожих обстоятельствах. Знал ли он, что в этом Джисон был на него похож? Узнал бы он их, если бы Джисон прошел в этой майке по квартире, где Феликс наверняка бы его увидел? Он провел столько времени бессмысленно завидуя всему тому, что у Феликса, казалось, было, а у Джисона — нет, что никогда не думал о том, каково было иметь что-то, что объединяло бы их. Он отмахнулся от этой мысли, поднял руки и вернулся к своей тренировке. —— Минхо, как хороший сторожевой пес, не позволил себе пойти прямо на третий этаж, где, как он предполагал, находился Чонин. Нет, вместо этого он заглянул в мастерскую, где в своем компьютерном кресле сидел Сынмин, накинув на плечи уродливое пестрое одеяло. Он не обернулся, пока Минхо не заговорил с ним. — Все тихо, пока нас не было? — спросил Минхо. Сынмин злобно покосился на него через плечо — это казалось куда более нормальным, чем то, как он ходил на цыпочках вокруг Минхо до последних пары дней. — Ты что, серьезно думаешь, что я стал бы ждать, пока вы затащите свои нелегальные пушки в подвал, прежде чем выйти и сказать, что что-то случилось, — категорично сказал он. — Я не собираюсь делать вид, что знаю, как работает твой крошечный мозг, — просто ответил Минхо и закрыл дверь, не успел Сынмин ответить. Он замер, не убирая руки с дверной ручки, и долго выдохнул. Он не думал, что что-то может случиться, но внутри него пробежало что-то вроде облегчения, когда они подъехали на парковку, и здание- было на месте. Не обгорело, не вопило сиренами. Все в порядке, думал он, поднимаясь по лестнице. Все целы. Он проверил дверь в свою спальню — заперта — и открыл ее, чтобы повесить пальто в гардероб. В ангаре он был рад тому, что оно у него было, но нося его он испытывал такое тепло, которое простиралось дальше простого физического. Он пытался не обращать внимание на то, что причиной тому было то, что это Чонин попросил его надеть это пальто, то, что Чонин заботился о том, чтобы он не мерз. Он пытался забыть об этом с той самой ночи, как Чонин напился в Maniac. В комнате все осталось на месте. Он позволил себе выйти, снова запер дверь. Следующая, теперь в комнату Джисона, была не заперта, но это не было чем-то необычным. Казалось, Джисона не особенно заботило, кто заходил в его спальню; это наверняка что-то говорило о том, как он доверял людям, которые тут жили. Минхо не знал. Здесь творился беспорядок, одежда была разбросана по полу, но спальня была пустой. Когда Минхо стал подниматься выше, он прошел мимо третьего этажа — он знал, что только увидев Чонина, он больше не сможет вернуться к делам. Поэтому он направился на четвертый этаж, в квартиру. Его сразу же встретил аромат шоколада, слишком сладкий и густой. Аромат этот был ему уже знаком, и перед ним разворачивалась привычная сцена, которой Минхо, однако, не видел уже несколько недель, точно не после прошлой встречи с Хёнджэ. Феликс занимался выпечкой, в его руках была чаша с темно-коричневой смесью, а Хёнджин за столом рисовал в дневнике: небольшие рисунки, немного слов, может быть — стихотворение. Минхо знал, что иногда Хёнджин занимался и поэзией, однако, в отличие от своих картин, ею он никогда не делился. Как только он вошел, они оба повернулись; Феликс улыбался, слабо и осторожно, но его улыбка не особенно отличалась от той, какой она была до всего случившегося; Хёнджин же в тот же миг захлопнул дневник и прищурился. Взгляд его устремился на пол, где Минхо стоял в своих черных кроссовках, в которых он ездил к Хёнджэ, а не в мягких домашних. — Как все прошло? — с тихим звоном стекла отставив чашу на тумбу, спросил Феликс. Он вел себя поразительно прилично с Минхо: никогда не стремился к нему, но и не пытался скрыться. Минхо думал, что стоило отдать ему должное. В нем была храбрость, которая, однако, не превращалась в безрассудство. — Нормально, — ответил Минхо; ему все еще не было особенно комфортно обсуждать дела с Феликсом, хотя он пытался избавиться от этого чувства. Все-таки, они делали все это для задания Феликса, и Чан наверняка все равно держал его в курсе. Но Минхо предпочитал не думать, о чем они беседовали в спальне. — Хён и Чанбин ушли в подвал проверить оружие с Джисоном. Как дела здесь? Феликс поднял из теста ложку, покрытую шоколадом. — Было тихо, мы поели вчерашней еды, — сказал он. Это прозвучало бы, как ненужная деталь, но Минхо это дало понять, что они не выходили за едой, оставались дома, как он и просил. Ему было интересно, спорил ли с этим решением Хёнджин: у него была глупая привычка делать именно то, что ему говорили не делать. — М-м, — тихо отозвался Минхо, а потом без единого слова повернулся, чтобы уйти. Феликс за его спиной сказал: — Вот, держи. — А потом Хёнджин фыркнул. — Чтобы твое лицо стало повеселее. Когда Минхо обернулся на закрывавшуюся дверь, он увидел, как губы Хёнджина были испачканы в шоколаде. Феликс рядом с ним держал ложку и широко улыбался. Иногда Хёнджин и Чонин могли играюче драться, чаще словами, чем физически. Но это было редко и не совсем то же самое. За отношениями Хёнджина и Феликса часто было приятно наблюдать. Феликс умел поставить Хенджина на место, не взъерошив ему ни перышка. Минхо привыкал к нему. Пытался, как Чонин и просил, увидеть в Феликсе того, кем он был на самом деле. С Джисоном ему это со временем удалось, и он полагал, удастся и с Феликсом. На лестнице было пусто, когда Минхо шел вниз, на третий этаж, где, словно драгоценная жемчужина, сидел Чонин. Как только он открыл дверь в компьютерную, то услышал тихие звуки телевизора. Дверь в коридор была широко открыта и за ней Минхо видел приоткрытую дверь в комнату с телевизором; через нее мелькал свет. Дверь в офис Чана была закрыта. Минхо приблизился осторожно, следя за тем, куда ставит ноги, как распределяет вес. Он не хотел шуметь, приближаясь к комнате с телевизором, и едва приоткрыл дверь еще немного, чтобы заглянуть внутрь. Он позволил себе засмотреться, стоя едва за порогом. Чонин сидел на диване напротив телевизора; Минхо видел его лицо в профиль. Он снял обувь и подогнул ноги под себя. По обыкновенной его плохой привычке он поднял руку ко рту и грыз ногти, уставившись на глупости, происходившие в дораме у него на экране. Женщина в дораме была очень обеспокоена тем, что кто-то там был ее кузеном. Чонин казался завороженным; его бедные кутикулы были наверняка разодраны. — Такими темпами нам придется приклеить перчатки к твоим рукам, — сказал Минхо обычным голосом, открывая дверь шире. Чонин вздрогнул, резко повернул голову и уронил руку на колени. — Хён! — воскликнул он, когда увидел Минхо, и на его лице тут же расцвела улыбка. Словно Минхо уходил в море на годы, а не ездил забирать поставку на пару часов. Он поерзал на диване, встал на колени и всем телом повернулся к нему, а потом снова сел. — Ты вернулся! Все прошло хорошо? — Да, все прошло спокойно, малыш, — ответил Минхо, не в силах сдержать небольшой улыбки при виде очаровательного энтузиазма Чонина. — Скорее всего, ты сможешь начать тренироваться с новым автоматом уже завтра. — М-м! — кивнул Чонин, все еще улыбаясь. Он бросил быстрый взгляд на телевизор, словно пытался следить за- сюжетом. Если это можно было так назвать. — Звучит отлично, хён. Минхо промычал и приподнял бровь, глядя на экран. — Смотришь дораму? Без бедного Феликса? — спросил он, проходя в комнату и тяжело падая на другой конец дивана с Чонином. — Ты решил сжалиться над ним? Чонин прищурился и поднял нос. — Это другая дорама, — всхлипнул он с игривым недовольством в голосе. — Неужели, — произнес Минхо, без всякого вопроса в голосе. Женщина на экране теперь рыдала в машине. Она выглядела точно так же, как главная героиня той дорамы, которую они смотрели до этого. — Да! — ответил Чонин, ерзая и устраиваясь на диване удобно. Он демонстративно повернулся к телевизору. После он возмущенно пробормотал: — Разве ты не должен быть очень наблюдательным? Надо сказать Чан-хёну, что тебя стоит понизить. Как ты вообще планируешь задания. Минхо широко улыбнулся. Каким же чудом мог быть Чонин. — Думаю, тогда нам стоит посмотреть что-нибудь, за чем я смогу следить лучше, — сказал он, хватая пульт с подушки, лежавшей между ними, и переключая канал. Чонин развернулся к нему, и в полном неожиданности недовольстве он вскричал: — Хён! — он сразу же вскочил на колени, протягивая руки за пультом, но Минхо прижался к подлокотнику дивана и продолжил листать каналы: повтор музыкального шоу, какое-то ток-шоу с ужасным фоновым смехом. Чонин схватил его за запястье и дернул на себя, хотя против силы Минхо это ничего не значило. — Эй, — пожаловался Минхо, когда Чонин с огромным усердием, но совершенно безуспешно продолжил пытаться оторвать его пальцы от пульта. — Разве так нужно вести себя с хёном? Я старше, у меня был долгий день, я должен решать, что нам смотреть. Чонин, упершись коленом в бедро Минхо, посмотрел ему в лицо, встречаясь с ним взглядом. Он был- очень близко, и его лицо было очаровательно нахмурено. — Но моя дорама! — плаксиво произнес он, так до глубины души жалко, что Минхо не смог сдержать смеха; улыбка на его лице расплылась еще шире. От этого Чонин нахмурился только сильнее, вскрикнул и возобновил свои усилия по тому, чтобы вырвать пульт из пальцев Минхо. Ему ничего не удавалось — Минхо держал крепко. — Если бы ты обращал больше внимания в спарринге, — немного насмешливо сказал он, — тебе бы сейчас было легче. Чонин резко ахнул, а потом подчеркнуто возмущенно сказал: — О. А потом он склонился вперед и вонзил зубы в запястье Минхо. Минхо вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли, и его пальцы инстинктивно ослабили хватку, позволяя Чонину наконец выхватить у него пульт. Он тут же принялся листать каналы обратно, и в эту паузу Минхо попытался вернуться в строй. Он вскочил, и Чонин снова издал вскрик, который превратился в у-уф, когда Минхо пихнул его локтем в грудь. Не с силой, но достаточно, чтобы Чонин отшатнулся и упал на подушки. Минхо последовал за ним, пихая его назад, прижимая к дивану ладонью на груди и другой рукой пытаясь отобрать у него пульт. Чонин вытянул руку за голову, размахивая пультом из стороны в сторону — ему правда стоило бы быть повнимательнее на занятиях. Минхо уж точно учил его лучшему, чем это, хотя в конце концов, Чонин был просто- меньше, не таким мускулистым, как Минхо. Он был сильнее, чем раньше, Минхо чувствовал силу в его теле, когда он пытался вырваться из-под его руки, но этого было недостаточно. Минхо все еще тяжело дышал, когда сумел забрать пульт из руки Чонина. Их борьба заставила нажаться несколько кнопок, и теперь на экране телевизора была статика. — Аха! — триумфально воскликнул Минхо, сбито дыша и глядя на Чонина с новообретенным самодовольством. А потом оно пропало. Он оказался между ног Чонина, и Чонин бедрами обнимал его вокруг талии. Минхо- склонялся над ним, лежавшим на спине; волосы Чонина были разбросаны по подушке, а глаза его, глядевшие прямо в лицо Минхо, — широко раскрыты. Под ладонью Минхо на его груди он тоже тяжело дышал; его щеки были покрыты румянцем, его сердце колотилось. Минхо чувствовал это. Он был таким чудесным, в нем так пульсировала жизнь, и Минхо так хотел- всего. Каждую часть его, он так хотел, чтобы Чонин крепче обхватил его ногами, хотел опуститься вниз- — Хён? — мягко спросил Чонин с легкой неуверенностью в голосе. Его руки расслабленно лежали у его плеч. Жест поражения. Что я творю, подумал Минхо, почти злясь на себя за это. Чонин доверял ему, а он- он. Минхо оторвал себя от него. Он упал назад, отбросил свое тело в противоположный угол дивана, пытаясь перевести дыхание; тело колотилось в груди, словно птица в клетке. Его лицо горело, и он надеялся, что не краснел, и изо всех сил постарался сесть прямо и естественно. Скажи что-нибудь, вопил на него мозг. Отшутись, скажи что-то грубое, что угодно. Но все, на что был способен Минхо — это сидеть и дышать. Он не чувствовал кончиков пальцев и сфокусировал взгляд на статике на экране телевизора. Чонин- не двинулся с места. Он лежал на подушках там, где оставил его Минхо, дыша так же тяжело, как и он. Его стопы в носочках прижимались к бедру Минхо. — Хорошо, — прошептал Чонин удивительно мрачно. Минхо бросил на него взгляд, но Чонин смотрел в потолок, сжав губы. Он еще раз тихо повторил, — Ладно. Минхо едва ли удалось задаться вопросом, говорит ли Чонин с ним или сам с собой, прежде чем Чонин резко встал с твердым выражением на лице. Если ему нужен был пульт, Минхо готов был просто отдать его ему, но чониновы движения не были такими неистовыми как до этого. Он даже не тянулся к его рукам. Нет, он- он прополз по дивану и перебросил ногу через бедра Минхо, садясь к нему на колени. Минхо шокировано глотнул воздух от ощущения чонинова веса на своих ногах, такого неожиданного и так давно желанного. Вокруг лица Чонина над ним был ореол света, и его лицо было уверенным и спокойным. Минхо не мог прочитать его, и видеть эту поразительную силу эмоций на лице Чонина, было странно. Он не знал, что ему делать, как себя вести, как спасти этот момент, как отмахнуться от собственной реакции. Потому что Минхо застыл, и это было совершенно не- незаметно, не нормально. Его разум превратился в такую же статику, какая была на экране телевизора, паника бушевала в нем, словно волны, прибивавшие его к песку. И не успел он даже попытаться взять себя в руки, Чонин снова пришел в движение, и его руки легли на плечи Минхо, шокирующе большие. Руки Минхо беспомощно замерли в воздухе. Он никогда в своей жизни не был так неуверен в том, что с ними делать. Пульт выпал из его бесчувственных пальцев, упал на диван, и Чонин не бросил на него ни взгляда. Нет, Чонин смотрел на Минхо, и его лицо вдруг оказалось так близко, что Минхо чувствовал тепло его дыхания. — Чонин, — хрипло ахнул он. Все слова, какие он только мог найти, чтобы вернуться туда, где сможет твердо стоять на ногах, были жалкими и мелкими. Чонин выдохнул, наполовину рассторенно, наполовину нежно. — Ох, Минхо-хён, — тихо сказал он, сжимая воротник рубашки на Минхо между пальцев; удерживая его на месте, осознал Минхо. Потому что в следующий миг Чонин склонился вперед, сокращая расстояние между ними. И Минхо некуда было податься, когда Чонин поцеловал его, крепко прижавшись губам к его вдруг приоткрывшемуся рту. Его губы были теплыми, а его волосы, касавшиеся лба Минхо, мягкими. Все тело Минхо вздрогнуло без его на то желания, и он сбито выдохнул в губы Чонина. Словно вместо поцелуя Чонин прижал к его коже раскаленное добела клеймо вместо поцелуя, обжигающего и мучительного. Черт побери, Минхо чувствовал, что сейчас умрет, что его сердце сейчас откажет. Он не мог дышать. Это было сном. Это должно было быть сном. Словно Чонин за десять секунд выключил его мозг, словно нашел кнопку, которую Минхо искал годами. Он не мог думать. Что-то, похожее на онемение, теплое и сладкое, накрывало его с головой, делало мысли тише. Его пальцы сжимались, сгибаясь и выпрямляясь. Губы Чонина двигались на его губах с поразительно мокрым звуком, таким громким в тишине комнаты. Минхо даже не закрыл дверь, когда вошел. Он этого совершенно не ожидал. Чонин прикусил его нижнюю губу, а потом втянул ее между зубами, словно исследуя. Минхо казалось, будто его пытаются поглотить. Он сбито дышал, позволяя Чонину скользнуть языком в его рот, позволил Чонину склонить его голову так, чтобы прижаться ближе к нему. От ощущения чонинова языка на его у Минхо- кружилась голова. Прошу, подумал он, а потом, нет. Под удовольствием, которое приносило тело Чонина на нем, их груди, прижатые вместе, его губы, нежные и влажные, едва ощутимая сладость вишневых конфет, которые любил Чонин, на его языке- под этим туманным онемением, было что-то обезумевшее, вопившее — осознание того, что это Чонин. Это его губы сейчас скользили по губам Минхо. Чудесный, милый Чонин, которого Минхо никогда не хотел так портить, пятнать- собой. Ты пачкаешь его в крови. Это было не сном. Это было по-настоящему. Чонин сидел у него на коленях и целовал его. Он не мог этого осознать, не мог понять, но это было по-настоящему, и оно- не могло. Не могло быть. На его голову словно вылили ведро ледяной воды. Вдруг он снова вернулся в свое тело, твердое, и крепкое, и неидеальное, и настоящее, и этот приятный туман в его голове пропал, и он словно остался без кожи. Нет нет нет- Он оттолкнул Чонина — молниеносным движением, быстро уперевшись руками в его грудь и с силой отпихнув его от себя. Сильнее, чем когда-либо в прошлом. Чонин повалился с его колен на пол. Он выкрикнул тихое: — А! — от удивления, и его тело ударилось о ковер с болезненным стуком. Минхо ахнул, дернулся — хотелось упасть на колени, помочь Чонину подняться. Он не двинулся с места. Он не мог коснуться Чонина. Он никогда больше не мог его касаться. Чонин несколько мгновений лежал на полу, обмяк, съёжившись. Склонив голову. Минхо не видел его лица, волосы Чонина скрывали его. Потом Чонин оперся руками за спиной и толчком сел, подогнув ноги на одну сторону. Он поднял взгляд на Минхо; его волосы упали с лика, он приоткрыл губы, немного более- пухлые, чем до этого. Розовые. Его глаза были широко раскрыты, и пропало то мирное, непостижимое существо, взобравшееся на колени к Минхо. Чонин, свернувшийся на полу, смотревший на сидевшего на диване Минхо, был ему хорошо знаком. Маленький, немного неуверенный, сбитый с толку и ищущий у хёна помощи. Минхо чувствовал, что его сейчас стошнит. Неужели он был так очевиден в своих желаниях, неужели его горячий взгляд слишком долго задерживался на нем слишком много раз, и Чонин это заметил? Конечно, да, думал он с отвращением к себе. Ему стало слишком комфортно, он стал слишком наглым. И Чонин был таким милым, таким хорошим, и он так любил Минхо, по-своему, и видел в Минхо слишком много, иногда, казалось, взрезал его до самых костей. Неужели он почувствовал, что Минхо отчаянно этого желал, и теперь пытался- помочь Минхо? — Хён, — произнес Чонин; его глаза блестели под челкой, спадавшей ему на лицо. Он был в беспорядке. От того, что целовал Минхо, от того, как упал на пол. Он не поднялся. Остался там, куда его бросил Минхо. Он был чем-то похож на Феликса, когда Минхо кинул его к ногам Чана. Словно красивая сломанная кукла. Он все еще опирался на руки, и линии его запястья были такими изящными. Дыхание Минхо было рваным и громким, словно у зверя, загнанного в угол. Чонин протянул руку, коснулся его колена сквозь штаны. — Хён. Минхо сорвался с места. Это единственное, что пришло ему в голову. Все было кончено — Чонин знал. Он знал, он предлагал Минхо свое тело, и Минхо не мог не мог не мог. Он побежал к открытой двери. Он уйдет. Он сбежит, сейчас, этой же ночью. Задание- задание, задание подождет. Минхо придется рассказать Чану. Что обещание было нарушено. Чонин поцеловал его. Он должен был уйти. Он должен был- Вокруг его щиколоток обвились руки. Минхо упал. Звук его падения на пол был даже громче, чем тот, с которым упал Чонин. Ему удалось выбросить руки вперед, чтобы не удариться лицом о пол — покрытый ковром или нет, он наверняка сломал бы нос. Падение все равно заставило его лоб отскочить от ковра, удар в грудь немного выбил из него дух. Удар ошеломил его, прервав его панические, зацикленные мысли. — А? — пробормотал он в ковер. Теперь руки, не особенно нежные, пихнули его в плечо и заставили перевернуться на спину. Минхо снова смотрел на Чонина снизу вверх, но теперь он понимал выражение его лица — гнев. — Ты сбил меня с ног, — низко проговорил Минхо, немного недоуменно. — Ты пытался бежать, — словно это было ответом, сказал Чонин. — Ты всегда бежишь, всегда убегаешь, — разочарование на его лице просачивалось в его голос. — Ты закрываешься и бежишь, и, честно, хён, меня это так заебало. Минхо смотрел на него приоткрыв рот; он был сбит с толку, как никогда в жизни. — Чонин, — сказал он, пытаясь звучать хоть немного тверже, чем чувствовал себя. Он попытался сесть, подогнуть локти и оттолкнуться, но руки Чонина легли ему на плечи и он снова перекинул ногу через него, садясь на него, прижимая к полу. — Нет, — быстрым движением перенеся вес на руки, сказал Чонин. Когда Минхо не лег обратно на пол, Чонин нахмурился, и он жарче воскликнул: — Нет! Я не хочу быть Чонином. Я хочу быть малышом! Я хочу быть твоим малышом! Разве ты не понимаешь, блять, разве ты не видишь? Ты всегда отстраняешься. — Его хмурое лицо вдруг- погрустнело, и его руки перестали так давить на плечи Минхо; он сел на пятки; он сидел на животе Минхо, не на его бедрах — и это было не так комфортно, но казалось безопаснее. Мягче он сказал: — Ты всегда отталкиваешь меня. Минхо открыл рот, едва не назвав Чонина по имени снова, но поймав себя на этом. — Малыш, — сказал он осторожно. Так осторожно. Он держался неподвижно, лежал на спине на полу посреди ебаной комнаты с телевизором, подпирая себя локтями, и Чонин сидел на нем. Его голова кружилась, если он слишком сильно задумывался об этом: о Чонине над ним, о его печальных глазах и сжатых губах. — Прости меня. Тебе больно? — Нет, — сказал Чонин, и на его лице появилось что-то знакомое Минхо. Немного разгневанное, немного обиженное. — Я же человек, не тарелка. Меня нельзя разбить. И это было глупостью, потому что именно это Минхо и мог сделать. — Я- малыш, мне нужно, чтобы ты объяснил, — напряженно проговорил он. Это все, что он мог сказать. Он не понимал. Желание оттолкнуть Чонина от себя и просто сбежать в холодную ночь было все еще- сильно внутри него. Он боролся с ним, потому что чувствовал, что Чонин просто догонит его, если он попытается убежать, не позволит ему так просто скрыться. Но Минхо не мог найти слов. Он никогда не думал, что ему придется говорить об этом с Чонином. — Объяснить? — повторил Чонин, склоняя голову набок. — Что объяснить? — Ты поцеловал меня, — ответил Минхо, и слова эти- казались безумием, совершенным безумием. Они были сказаны так безэмоционально, словно сухой факт, но реальность их казалась ненастоящей. Чонин выглядел немного удивленным, словно мир, в котором они только что поцеловались, не был чем-то, нарушавшим порядок вселенной. — Мне нужно это объяснять? — медленно спросил он. Он смотрел на Минхо сверху вниз, и Минхо смотрел на него в ответ. Не отводить глаз было трудно; он начинал по-настоящему осознавать слова Чонина. Чонин склонился вперед, а Минхо стал отклоняться назад, чтобы их лица не оказались ближе, пока не лег на пол, и ему больше некуда было деться. Чонин тоже остановился; его ладони теперь лежали по обе стороны головы Минхо, а лицо его было очень близко. — Хён, — сказал он, немного нежно, немного с жалостью. Сердце Минхо снова начинало биться скорее, но теперь — легким трепетом, а не глухими низкими ударами, тревожными и быстрыми прямо у него в горле. Его мир переворачивался с ног на голову, кусочки пазла складывались в совершенно новую странную картинку. Он думал об этом утре, как Чонин выгибал бедра вперед, как его соски были твердыми и легко виднелись через его футболку. Он думал о том, как их взгляды встретились через всю мастерскую, о том, как Чонин скользил пальцами в рот. Он думал о Чонине в Maniac, о том, как он просил его потанцевать. О шортах зимой, под которыми мелькали его худые бледные бедра. О ранних утрах, о поздних ночах, о тяжело дышавшем на тренировочном мате Чонине, о чониновой руке, обхватывавшей его локоть. О Чонине. Который всегда, всегда был рядом. — Ты- флиртовал со мной, — прошептал Минхо — скорее, ахнул; его рот, казалось, принадлежал вовсе не ему. И снова тем же тоном, словно Минхо только сейчас понял старую шутку. — Ты правда замечаешь только сейчас? — спросил Чонин. Когда Минхо просто продолжил смотреть на него, не скрывая эмоций с лица — страха, тоски — Чонин смягчился. — Я не хотел на тебя давить, ты всегда- колебался. Но хён, теперь-то ты точно видишь, да? — он поднял одну руку, обводя ключицу Минхо сквозь его рубашку. Минхо чувствовал его прикосновения так ярко, словно все его нервные окончания наконец сфокусировались на нем. — Я уверен, что был хоть немного очевидным. Или ты думал, что это все- просто так. — Я думал, что я просто представил все это себе, — сказал Минхо, искренне, пока не успел задуматься над ответом, успел осознать последствия своих слов. — Ты со всеми такой милый. Чонин, следивший за движениями собственных пальцев, снова взглянул на лицо Минхо; его глаза были темными, а веки — слегка прикрыты. — Я совершенно не так мил со всеми остальными, как с тобой, — проговорил он. Минхо закрыл глаза, дрожаще выдохнул. Блять. Как он это упустил? Как он мог остановить то, что вышло из-под контроля еще до того, как он заметил, что оно пустило корни. Я не хотел на тебя давить. Это было почти смешно. Сама только мысль о том, что Чонин ходил на цыпочках вокруг Минхо, вокруг его тонких чувств, словно это он мог нанести Минхо ужасающий, непоправимый вред, если бы поддался своим желаниям. А не наоборот. Прикосновение. Губы Чонина, до боли нежные, прижались к уголку его рта, к его шрамам. Минхо отвернул голову, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. — Нет, — выдавил он, зажмуривая глаза. Чонин замер над ним, застыл. Минхо почувствовал это в его ногах, мышцах его бедер, сжимавших его таз. Почувствовал это в его дыхании у своего лица, вдруг остановившемся. Минхо не мог посмотреть на него. Чонин хочет меня. Он думал об этом с восторгом, с ужасом. Все эти полные ноющей боли ночи и мучительные сны, и вот он Чонин — принес себя ему на колени, буквально. Невозможно, непостижимо. И, почему-то, реально. Минхо дрожал. Он чувствовал, как сейчас сделает что-то, что нельзя будет простить. — Тебе нужно дать мне уйти, — едва выдавил он. Чонин в ответ перенес больше своего веса на него. Он не был настолько тяжелым, чтобы это имело особое значение, если бы Минхо захотел сбросить его с себя. — Зачем? Чтобы ты спрятался у себя в комнате? — спросил Чонин, обдавая дыханием его щеку. — Чтобы ты дальше притворялся, что не хочешь меня? Шок от того, что эти слова были произнесены вслух, заставил Минхо вздрогнуть, резким движением. Он так пытался держаться за свое- все. За свои мысли, за свое самообладание, за свои слова. Все это, казалось, готово было развалиться. Потом, к счастью, Чонин отстранился. Тень двинулась над закрытыми веками Минхо, и он почувствовал, как его тепло пропало. Руки Чонина легко легли на его грудь. — Ты ведь- хочешь меня, да? — спросил Чонин. В его словах была слышна уязвимость, легкая дрожь, которая заставила Минхо открыть глаза, чтобы увидеть- Чонина над собой, вдруг немного неуверенного. Его локти были прижаты к телу, а колени крепко сжимали бока Минхо, словно он пытался их свести. Минхо тяжело сглотнул. Прямота этого вопроса, неоспоримый ответ, заставили его поежиться. Он должен был солгать, но не думал, что это будет честно. — Да, — прошептал он. Позорное признание. Секрет, за который он держался так долго, это неправильное, грязное желание. — Я никогда не хотел, чтобы ты узнал. Простая правда этого — он трудился годами, чтобы скрыть это, защитить Чонина, которого любил так сильно, больше всего на свете. Он хотел, чтобы Чонин остался незапятнанным всем этим, чтобы он жил, не зная, что его хён, которому он доверял,- хотел его. Чтобы он оглядывался назад на все проведенное ими вместе время и никогда не думал, все это время Минхо-хён хотел меня трахнуть. Для Минхо это было невыносимо. Чувство собственного убожества накрыло его с головой, пронзило льдом до глубины души. — Блять, — проговорил Минхо, и уголки его рта поползли вниз, а голос немного задрожал. — Малыш, мне- — Не смей, — поразительно ядовито сказал Чонин. Кончики его пальцев впились в ребра Минхо. Минхо замолк. — Даже не смей, блять говорить, что тебе жаль, что ты хочешь меня, когда я тоже тебя хочу. Когда я хочу тебя так же сильно. Когда я хотел тебя еще дольше. Дыхание Минхо сбилось в груди, и жар накрыл его так же быстро, как до этого ледяной стыд. Он позволил ему прогнать холод, потому что это было приятнее — эта туманная теплая картина. Страсти Чонина, его желания. Как давно, хотел спросить он. Как давно, и как ты меня хочешь, и неужели ты тоже просыпаешься возбужденным после снов обо мне, и позволил ли бы ты мне- Ты смотрел на него так, словно хочешь разорвать его на части. Эти слова голосом Чана разнеслись по его голове. Внутри все тошнотворно провалилось, это напоминание было словно удар в живот. Чан сказал ему это и, вот, Минхо снова думал о той самой вещи, которую поклялся никогда не делать. Неужели он ничему не научился? Он все эти недели назад поклялся Чану не трогать Чонина, держать от него подальше свои руки, свои мысли и желания; Чан видел его насквозь, и даже он, доверявший Минхо во многом, сказал ему этого не делать. И Минхо должен был сдержать эту клятву, это обещание, которым он был обязан Чану. Да что со мной не так, подумал он, вдруг яростно разозлившись на себя. Чонин залез ему на колени и поцеловал его, и все, что Минхо строил уже несколько лет, просто разбилось. Неужели это правда все, чем он был? Этим злом, которое было внутри него, этот ебаный зверь, рычавший под его кожей. Нельзя было отрицать, что он едва ли был похож на человека. Он был едва ли чем-то большим, чем существом обычных инстинктов. — Ты не можешь, — резко сказал Минхо — куда резче, чем намеревался. Эти слова предназначались скорее ему, чем Чонину. — Мы не можем. — Я не могу. Лицо Чонина наполнилось гневом, глаза стали проницательнее. — Почему нет? — потребовал он. Он звучал так насмешливо, как Минхо никогда его не слышать. — Потому что я слишком юный? Потому что я ребенок? Потому что я слишком наивный, чтобы понять- — Блять, да потому у меня в башке все слишком переебано, чтобы я был с тобой! — бросил ему в ответ Минхо. Ему нужно было, чтобы Чонин услышал это, хоть в глубине души ему так отчаянно хотелось, чтобы это было неважно. Но это было важно. Очень важно. Это было реальностью, не какой-то фантазией, не притворством. Не одной из любимых Чонином дорам, где пострадавший главный герой обретал свой счастливый финал, обвязанный красивым бантиком. Минхо дернул подбородком в сторону экрана, на котором шуршала статика. — Потому что ты думаешь, что жизнь вот такая. Но это не так. И отношения — это не так, и я — не такой. — Ты смотришь на себя через кривое зеркало, — почти прорычал Чонин; его ноздри раздулись, а глаза сузились до щелочек. Минхо поднялся на локтях. — Нет, Чонин, это не так, — сказал он, позволяя жару желания превратиться- в гнев. Хотя он не мог по-настоящему злиться на Чонина. Тогда — в бессильное раздражение. — Ты не знаешь, какой я, когда- Он прикусил язык, чтобы не сказать последние слова. Перед глазами вставали картинки — темные комнаты и мрачные аллеи, слезы, которые он слизывал с милых щек, соленые на его языке. Звон пряжки ремня и боль от излишней стимуляции. Полные мольбы голоса и царапины по его спине. Грудь Чонина стала вздыматься сильнее. — Когда? — подтолкнул он, опасно и низко. — Когда не пытаюсь быть осторожным, — закончил Минхо — это было единственное, что он мог сказать, не- говоря вещи, которых не хотел говорить. — И не делай ошибки, с тобой я всегда осторожен. Но бывают ситуации, в которых- сложно удержать контроль. — Я не прошу тебя быть со мной осторожным, — сказал Чонин с уверенностью человека, который понятия не имел, что дразнит тигра. Минхо хотелось его встряхнуть. — Мне придется, — произнес он, сжимая зубы так сильно, что челюсти начали болеть. — Ты, блять, даже не представляешь, о чем просишь. — Чонин, привыкший получать все, что захочет. Чонин, не любивший боль, не любивший ждать, не любивший плакать. Чонин, такой стеснительный, Чонин, широкими глазами смотревший на мир, и Чонин, любивший мягкие улыбки и нежные руки. Чонин, застрявший здесь и напряженный, словно игрушка на пружине. Чонин, которому просто хотелось разрядки, который выбрал Минхо, потому что Минхо был привлекательным и добрым к нему, всегда готовил для него и дрался с ним, нанося осторожные удары. Я так не трахаюсь, подумал Минхо. Я не такой человек. Еще один голос в его голове шептал, ты мог бы попытаться. Он достаточно сильно хотел Чонина, так пиздецки сильно хотел его, что может быть, он мог бы попытаться, может быть, он должен был. Если бы так Чонин оказался под ним. Минхо мог бы взять его в миссионерской позе, в темноте, осторожно и медленно, прикусив язык, чтобы не позволить словам вырваться наружу. У него бы не вышло. Точно не вышло бы. И это было бы- ужасно. Одна только мысль о том, что Чонин будет плакать — и не от боли, смешивающейся с удовольствием, но потому что Минхо сделал ему по-настоящему больно. Ранил его в самом интимном, уязвимом состоянии. Нет. — Я знаю, — говорил Чонин. — Я знаю, о чем я прошу. — Знаешь? — прорычал Минхо, обнажая зубы. Он толчком поднял себя вперед, опираясь на руки, и от этого Чонин немного отшатнулся назад. — Ты знаешь? Чонин заметно сглотнул, сжимая руки в кулаках. Но не дрогнул. — Я прошу, чтобы ты трахнул меня, — сказал он. Минхо схватил его — одной рукой за левое плечо, второй — под правое бедро. А потом он поднял его, поднимая свои бедра вперед, чтобы подогнуть ноги. Чонин вскрикнул от удивления, падая назад, когда Минхо поменял их положение, и вдруг это он оказался спиной на ковре. Минхо навис над ним, схватил его за запястья и одним цельным быстрым движением прижал их к полу по обе стороны от его плеч. Он навалился всем телом на Чонина, слишком много своего веса перенося на него, и грубо толкнулся вперед бедрами, заставляя Чонина раздвинуть ноги. Минхо чувствовал, как тяжело Чонину было дышать под ним, так близко видел шок на его лице. Кончики их носов соприкасались. — Ты этого хочешь? — рыкнул Минхо, чувствуя кости запястий Чонина в его хватке. Он ожидал, что Чонин застынет, начнет вырываться, резко отвернет лицо. По крайней мере — вздрогнет. Минхо отпустил бы его, перекатился бы с него в ту же секунду, как он сделал бы это; ему совершенно был не интересен- партнер, который не хотел того же, что и он. Ему просто нужно было, чтобы Чонин понял. Нужно- нужно, чтобы Чонин боялся его, ненавидел его, если так он стал бы держаться от него подальше. Неважно, как это бы сломало самого Минхо, ему нужно было, чтобы Чонин был в безопасности. Это было для него так же важно, как дыхание. Но Чонин не вздрогнул. Вместо этого он- расслабился, раскрылся, словно цветок под первыми лучами рассвета. Он расслабился в руках Минхо, скользнул стопами по его бедрам и обнял своими ногами его вокруг таза. С этим движением он выгнулся в пояснице, прижимая их животы друг к другу, сводя их бедра вместе. Минхо чувствовал, что Чонин был наполовину возбужден, и его член прижимался к члену Минхо через ткань их штанов. Минхо- замер. — Хён, — хрипло проговорил Чонин, краснея. Его ресницы тяжело прикрывали его расширенные зрачки. — Я знаю, о чем прошу. И поэтому я прошу тебя. Эти слова были похожи на удар; они выбили из него весь воздух. И снова, это ощущение того, как весь его мир- переворачивается, перестраивается, такое сильное, что ему казалось, будто сама ткань реальности может разорваться. Но от одного мгновения к другому ничего не менялось. Он выпрямился, быстро, но плавно, скользя руками до локтей Чонина и поднимая их, неуверенный, куда их деть. Он не поднялся на ноги, хотя и- думал об этом. Снова размышлял, не убежать ли ему. Но внутри него была слабость, отвратительная гниль, которая увидела все это и оживилась, словно почувствовавшая запах крови акула. Части его хотелось увидеть, куда это зайдет. Поэтому Минхо не встал. Он сел на пятки перед Чонином, лежавшим там, куда его бросили, все еще раздвинув ноги вокруг бедер Минхо. Этот вид был почти что хуже, чем то, что видел Минхо, когда был с ним лицом к лицу. Чонин выглядел, словно подношение языческим богам; на его коже не было ни единого следа, его волосы были мягкими. Он был таким свежим, юным и нетронутым. Нетронутым. Эта мысль пришла к нему иглой в сердце. — У тебя никого не было, — проговорил он немного- удивленно. Немного в ужасе. Он знал это — или знал бы, если бы хоть раз подумал об этом раньше, но он намеренно этого не делал. Опыт Чонина или его отсутствие были неважны, потому что Минхо не собирался приводить его в свою постель. Но теперь он вдруг обнаружил, что столкнулся с этой реальностью, и он не мог больше предполагать. Чонин ярко порозовел; привычная стеснительность возвращалась к нему. Но он не стал пытаться лгать или приукрашать. — Нет, — сказал он. — Не было. Это знание не сделало приятно Минхо — лишь той животной части его, той части, которой он не мог позволить выйти на свободу, если бы все продолжилось. Мысль о том, чтобы быть у кого-то первым, была некомфортной, особенно — если речь шла о Чонине. Как мог первый, кто коснется Чонина, обладать окровавленными когтями вместо рук и не всегда знать, как безопасно втянуть их? Он знал, Чонин заслуживал большего, чем эти грязные спрятанные части того, что Минхо хотел сделать с ним, но это лишь все подтверждало — как бы все ни пошло, Минхо должен был действовать так осторожно, как только был способен. — Чонин, — сказал он, и чонинов взгляд резко поднялся к нему на звук его имени, — почему нет? Минхо произнес это и осознал, насколько глупы были его слова — с кем Чонину было узнавать обо всем этом? С Хёнджином — маловероятно, с Джисоном — возможно, полагал он. С Сынмином — смешно. Но Чонин был милым, и иногда в клубе за ним присматривал не Минхо, а Чанбин. Он не думал, что Чанбин позволил бы Чонину ускользнуть в уборную с незнакомцем, но он- не знал. Он намеренно никогда не спрашивал об этих ночах, лишь убеждался, что Чонин вернулся целым и здоровым. Чонин не сказал ничего из этого. — Потому что я хотел, чтобы это был ты, — вот, что проговорил Чонин, не в силах удержать зрительный контакт. Он позволил голове склониться набок, словно спрятавшись он бы исчез. Эти слова были прямиком из фантазий Минхо. Его словно ударили по голове. — Ты хотел, чтобы я был у тебя первым, — безэмоционально от шока повторил Минхо. Чонин кивнул из-под своей руки, и Минхо отдаленно подумал, что ему нужно уйти куда-нибудь, опустить голову между коленей и долго, долго сидеть так. Он не знал, что сказать; во рту вдруг пересохло. Рациональная часть его мозга, настаивавшая, что он не мог стать первым для Чонина, жестоко боролась с той собственнической, темной его частью, которой отчаянно хотелось забрать его себе. Стать первым человеком, который привел бы Чонина к этому особому физическому удовольствию, первым, кто увидел бы, как Чонин кончает, услышал бы, какие звуки он издает. Стиснув зубы на несколько мгновений, Минхо сумел выдавить: — Я не должен быть у тебя первым, малыш. Рука Чонина немного опустилась, и он выглянул из-под нее. — Тебе- это не нравится? — тихо спросил он. — То, что я девственник. Минхо казалось, словно он пропустил начало книги и сразу же перескочил в середину. Как я здесь оказался, ошеломленно подумал он. — Малыш, дело не в этом, — натянуто проговорил он. Он не хотел, чтобы Чонин считал себя проблемой во всем этом. Проблемой был Минхо. Всегда — Минхо. Чонин с трудом сел; положение было неудобным. Он не отстранился, и когда он выпрямился, его ноги, согнутые в коленях, все еще обнимали бедра Минхо. Это не могло быть комфортно. — Это мое тело, — мягко, но настойчиво сказал Чонин. — Мое тело. Мое. Я могу отдать его, кому захочу. — Ты не должен отдавать его- мне, — заставил сказать себя Минхо. — Ты не должен доверять его мне. — Он на мгновение стиснул челюсти, готовясь к тому, что нужно было сказать дальше. — Ты видел, — едва двигая губами проговорил он. — На что я способен. Что я делал. Из всех людей Чонин хорошо знал, на что был способен Минхо. Эмоционально — его чувства слишком часто оказывались ранены острыми углами Минхо. И физически. Минхо разорвал человека на части перед ним, превратил плоть и кости в сплошное месиво. Но вместо того, чтобы в отвращении отстраниться, как он должен был, Чонин просто склонил голову набок и очень серьезно спросил: — Ты сделаешь со мной то же самое? Никогда, почти яростно подумал Минхо. — Нет, — ненамеренно резко произнес он в своем жаре. Чонин не дрогнул — он выглядел почти самодовольно. Минхо фыркнул, в его разуме металось отчаянное чувство срочности. Просто потому что Минхо никогда, ни за что не поднял бы руку на Чонина, не был бы с ним намеренно жесток, не значило, что он не навредил бы ему. Он не желал бы этого, но просто- он не был создан для нежности. — Дело не- в этом. — А в чем тогда, — прошептал Чонин, склоняясь вперед, касаясь предплечий Минхо. Его взгляд упал на губы Минхо. Минхо не знал, как заставить его слушать, не знал, как объяснить ему. Но это вдруг показалось таким важным — заставить его понять. Но откуда начать, как передать все эти вещи, которые — Минхо знал — были правдой о нем, обо всем, чего он заслуживал, а чего — нет. Такие существа, как я не должны касаться чего-то столь чистого, как ты. В старом мире Минхо бы отрубили руки за одну только попытку этого, и это стало бы справедливым наказанием. — Я неправильный, Чонин, — мягко сказал Минхо, и взгляд Чонина резко поднялся к его глазам. — Меня не исправить. Ладони Минхо лежали у него на коленях от незнания, что еще сделать с ними. Чонин опустил руку вниз и взял его за руку, поднимая их между ними, ладонь к ладони. — Я видел, на что ты способен, да, — прошептал Чонин, опуская глаза и наблюдая за тем, как другая его рука гладила тыльную сторону ладони Минхо, все косточки и вены. Минхо поборол в себе желание задрожать. — Я видел, как ты забил человека насмерть. — Его взгляд поднялся обратно, хотя пальцы продолжили свои нежные поглаживания. Его голос снова понизился, такой мягкий, и Чонин сказал: — Я все еще хочу эти пальцы внутри себя. Минхо- вздрогнул, его рука дернулась в ладонях Чонина. Он ахнул, не в силах сдержать этого звука. Чонин выглядел осторожным, глаза его были широко раскрыты и темны, но его слова были твердыми и искренними. Минхо уже думал о своих старых фантазиях, о том, как бы он скользнул пальцами в рот Чонина или между его ног. В мягкий шелковый жар его тела. Он уже чувствовал это фантомное ощущение кончиками пальцев. Это казалось ловушкой, каким-то тестом, словно божества пытались соблазнить Минхо его самыми глубокими желаниями, чтобы узнать, сколько стоит его душа. И он проваливал проверку. Минхо выдохнул, воздух дрожаще вырвался из его груди, словно он был сломанной машиной. Он отнял свою руку от Чонина, отстранился, чтобы встать. Чонин смотрел на него, и это нервное, уязвимое выражение вернулось на его лицо. Словно он ожидал отказа, его унизительной боли. Минхо наклонился вперед, протягивая ему руку. — Давай, малыш, поднимайся с пола, — тепло и любовно сказал он, пытаясь дать Чонину знать, что он не переступил черту. Чонин взял его руку и позволил поднять себя на ноги. Когда он встал, никто из них не отпустил руки. — Ты уйдешь? — тихо спросил Чонин. — Я должен, — хрипло произнес Минхо. Они стояли так близко, что их лбы почти соприкасались. — Блять, Бог знает, я должен. Их накрыла тишина; они оба дышали в одно пространство. Минхо нужно было отпустить, но он не мог заставить свое тело подчиняться ему. Ему было трудно с этим знанием внутри, пропитывавшим его — он должен был уйти. И его так легко, так просто затуманивало ощущение теплой руки Чонина в его руках. То, что было не так с ним, нельзя было исправить, мрачно подумал он. И это было лишь большей причиной остановиться. — Я вижу, как ты иногда на меня смотришь, — сказал Чонин, тихо и хрипло, так интимно. — Когда чувствуешь слишком много, когда не можешь этого скрыть. Я вижу- — он замолк, прикусил нижнюю губу, на пару мгновений прикрыл глаза. Что ты видишь, хотел спросил Минхо. Видел ли Чонин его голод, его пылающее желание? Видел ли он в них то, чем они были на самом деле? Чонин не закончил мысль, и вместо этого начал новую. — Ты так сильно цепляешься, хватаешься когтями, так борешься, — пробормотал он. — Ты запираешься в комнате, сторонишься нас. Ты такой- ты столько всего делаешь для нас, для меня. Доводишь себя до бессилия, никогда не просишь ничего в ответ. — Он подошел немного ближе, и их стопы соприкоснулись. — Разве ты не думаешь, что заслуживаешь чего-то хорошего? — прошептал он, обдавая губы Минхо своим дыханием. — Разве ты не устал отказывать себе? Да, вопило животное внутри Минхо. Он хотел чего-то хорошего, блять, он хотел утопить себя в этом. Хотел потерять себя в Чонине, унести его во тьму, словно собственную упавшую звезду. Использовать его, чтобы отгонять тени, чтобы хранить себя в тепле. Маленькая прелесть под простынями Минхо — обнаженный и его. Разве он не заслуживал этого? После всех страданий и холода, острых, словно нож, изрезавших его, разве мир не был обязан ему этим? — Нет, — прошептал Минхо. — Я этого не заслуживаю. — Хён, — проговорил Чонин; его губы изогнулись, а глаза почему-то немного погрустнели. Его рука на мгновение сжалась, а потом он опустил ладонь Минхо вниз, на свою грудь, чуть выше талии. Он оставил ее там, позволяя Минхо чувствовать свое дыхание. — Хён, — снова сказал он. — Тебе можно. Тебе можно быть со мной. Минхо чувствовал истерику. Ему нельзя было быть с Чонином, вот в чем дело. Нельзя было. Их носы коснулись друг друга. Минхо начал дрожать от того, с какой силой он держал себя неподвижно. Он не знал, что он сделал бы, если бы отпустил себя. Чонин под его ладонью дышал глубоко и спокойно, и Минхо отчаянно пытался повторять за ним, пытался не позволить себе развалиться. Он поднял вверх вторую руку, прижал ее к другому боку Чонина, ощущая его живое движение, слабое биение его сердца. — Я этого хочу, — прошептал Чонин. — Я хочу быть для тебя чем-то хорошим. — Малыш, — почти умоляюще прошептал Минхо. Чонин не знал, насколько сильно это предложение рвало его на части. — Я не хороший человек для тебя. Ты не- ты не понимаешь- я никогда бы не попросил от тебя такого- Чонин снова обнял лицо Минхо обеими руками. — Я не жертвенный ягненок, это не только ради тебя. Я тоже этого хочу, я не позволил бы никому коснуться меня, если бы этого не хотел, — пообещал Чонин, так смертельно серьезно, что хотя бы этот страх успокоился в сердце Минхо. С жаром он продолжил: — Я хочу тебя. — Его щеки немного порозовели, но он не дрогнул под неподвижным взглядом широко раскрытых глаз Минхо. Упертый. Такой упертый, такой уверенный в своей правоте. Такой же, какой он был после того, как они узнали, кто такой Феликс. Твердо намеренный спорить с Минхо, пока один из них не принял бы положение. — И больше никого. Я никогда никого больше не хотел. Минхо не знал, как поспорить с этим. Он не знал, мог ли. Он опустошенно проговорил: — Малыш, есть так много людей лучше меня. — Было так сложно выдавить эти слова из себя, каждая часть него вопила от желания насилия при одной только мысли о том, что Чонин будет с кем-то другим. Из всех людей в этом мире, себя Минхо знал лучше всех, знал, чего он стоил, как никто не мог этого знать. И стоил он мало. — Столько людей, кто мог бы этого заслужить. — Заслужить тебя, твою доброту, твое солнечное тепло. — Но не я, милый. Не я. — Это неправда- неправда, — сказал Чонин, перебивая его, когда Минхо захотел поспорить. Его руки сжали лицо Минхо, заставили смотреть себе в глаза. Руки Минхо спустились по его ребрам на талию, немного онемевшие. — И даже если бы было правдой — мне плевать. Все это неважно. — Чонин искал что-то в его лице, в его глазах, умоляя Минхо послушать, услышать. Как он всегда слышал Минхо. — Этот голос у тебя в голове, все вещи, которые ты делал, — мягко продолжил он, — все за дверью этой комнаты. Ничего из этого — ничего — не важно. Минхо смотрел на него, чувствуя, как широко раскрыты были его глаза. Как могло это- как все это- Руки Чонина на его лице стали нежнее; он читал Минхо, как всегда видел его душу. Была- какая-то эмоция в глазах Чонина. Нежность. Голая и искренняя. Его большие пальцы мягко погладили Минхо по щекам. — Я так давно тебя хотел, — проговорил он так нежно. Он прильнул ближе, всем своим телом прижавшись к Минхо. — Здесь только мы, — сказал он шепотом. — Только мы. Это только для нас. Все остальное- это неважно. Отставь это в сторону. — В его голосе теперь слышалась мольба, и Минхо впервые слышал ее. Это отчаяние, которое Чонин прятал под своим упорством. — Я- — ахнул Минхо, так несчастно. Он так сильно любил Чонина, он не мог этого вынести. — Я- Чонин подался вперед и невинно прижался губами к уголку рта Минхо. — Будь сегодня со мной, — сказал он в губы Минхо, — прошу. От этих слов было больно. Сегодня. Чонин просил лишь его тела, но Минхо не мог отдать ему лишь его. В этом акте было бы слишком много от него самого. Чонин не знал, насколько сильно Минхо желал его, не знал, насколько глубока была его привязанность, его желание обладать. Было бы лучше, если бы он и дальше этого не знал, если бы Минхо смог дать ему лишь свое тело, как Чонин так очевидно хотел, не обременяя его ничем другим. Он не был уверен, что способен на это. Он был очень уверен, что не должен был. — Малыш, — нетвердо проговорил Минхо. Теперь и в его голос просочилась мольба. Чонин отстранился, чтобы взглянуть ему в глаза. — Мне плевать на кровь на твоих руках, — сказал он, все еще держа лицо Минхо в своих ладонях; его грудь прижималась к груди Минхо с каждым его вдохом. — Мне плевать на твои острые углы. Мне плевать на это, — одна его рука чуть приподнялась, но лишь для того, чтобы он мог провести кончиками пальцев по шрамам Минхо, по его скуле и веку. — Ты ведь- мой хён. Мой Минхо-хён. — Губы Чонина немного изогнулись в улыбке, смущенной и такой милой. — Я доверяю тебе. Я хочу тебя. Минхо поборол в себе смех. Он поборол в себе всхлип. Лучший человек, человек более правильный, чем Минхо, смог бы сказать Чонину “нет”. Продолжать не было ни единой хорошей причины, но было столько причин остановиться. Гнев Чана, стоило бы ему узнать об этом, глубокая гниль в душе Минхо, чониново неизбежное разочарование в иллюзиях — но Минхо был не из лучших людей. Никогда таким не был. Он видел это перед глазами — как развернулись бы следующие несколько часов, каким же чистейшим ебаным блаженством это бы было. Наконец взять то, чего он так долго хотел, в чем так долго себе отказывал. Чувствовал ли он хоть что-то похожее на то, как ощущался тот поцелуй, в своей жалкой маленькой жизни? И это было лишь крошечной частью того, что ждало его. Он думал, что знал, что такое счастье- или даже больше, он думал, что нашел то, насколько счастливым было дозволено быть такому человеку, как он. И все же сейчас, когда Чонин гладил большими пальцами изгиб его скул, так нежно, словно в руках у него было что-то бесконечно драгоценное, Минхо осознал, что ничего он не знал. Вот это было счастьем. Он знал, что больше никогда не сможет вернуться к бледным картинкам своего воображения. Только не после того, как попробовал это. Теперь он знал — с отдаленным чувством отвращения к себе — стоя здесь, продолжая спорить — что он не уйдет. Он никогда не хотел уйти. Он был слишком большим эгоистом, он был слишком голоден для этого; Чонин заполнял в нем пустоту. Он слишком сильно, слишком давно его хотел. Раньше Минхо думал об этом: что не был уверен, сможет ли бороться с этим; и теперь он знал — он не мог. — Блять, — выдавил Минхо; его руки спазмом сжались на талии Чонина. Его пальцы согнулись, путаясь в футболке Чонина, сжимая ткань так, словно это успокоило бы его. Оттолкни его. Эта отчаянная мысль, словно фейерверком в нейронах умирающего мозга, возникла в самый последний миг. — Блять, — повторил он, почти рыча, а потом рванул Чонина к себе и поцеловал его. Чонин растаял в его руках, в то же мгновение хватаясь за его спину и без колебаний открывая рот, когда Минхо скользнул языком за его зубы. Покорный, протянул животный мозг Минхо. Покорный и желающий. Все, чего всегда хотел Минхо. Минхо отстранился так же быстро, как подался вперед, и Чонин недоуменно моргнул. — Ты уверен? — отчаянно, сбито проговорил Минхо. Он искал в лице Чонина ответа, в котором нуждался. — Блять, малыш, ты уверен? Ресницы Чонина затрепетали. — Да, — сказал он. — Да, хён, я уверен. Тишина повисла между ними на долгий миг, прежде чем Минхо кивнул, принимая неизбежное, эгоистичное решение. — Хорошо, малыш, — сказал Минхо и сделал шаг назад, потом еще один, отпуская Чонина, увеличивая расстояние между ними. Чонин следил за ним взглядом уже слегка остекленевших глаз. Он издал крошечный, тихий и раненый звук, словно их короткая разлука причиняла ему боль. Минхо хотелось напиться этим звуком, хотелось утащить Чонина в темный уголок и поглотить его по кусочку. От знания, что Чонин позволил бы ему, он пьянел. Минхо медленно, спокойно сел на диван. Он откинулся на спинку, снова протягивая руку. Чонин пошел к нему, словно в трансе, и снова залез к нему на колени. Минхо прижал его ближе, крепче, чем, может быть, должен был, пальцами вжавшись в литые мускулы чониновой спины через его тонкую футболку. Они были так близко прижаты друг к другу, грудь к груди, и Чонин над спинкой дивана обнимал его за плечи. Он снова твердел, Минхо чувствовал, как его возбуждение прижималось к его животу. Он еще раз прижался своим лбом ко лбу Чонина, скользя рукой вверх по его спине, обхватывая его за загривок, и склонил его голову в поцелуй. Губы Чонина приоткрыты еще до того, как коснулись губ Минхо, и Минхо скользнул языком в его рот, не позволяя ему задать темп, слишком быстро, слишком грубо. Чонин простонал ему в губы, и Минхо подумал, что должен ощутить сладость на языке от того, каким сладким был этот звук. Минхо хотелось заставить его простонать еще раз. Он хотел- хотел, чтобы Чонину было так же хорошо, как ему, хотел знать, каково чувствовать биение пульса Чонина на губах, слышать, как его голос ломается в удовольствии. Его кровь разносилась по венам, низко гремя в ушах. Чонин извивался в его руках маленькими беспокойными движениями, пока Минхо вылизывал его рот. Одна из рук Чонина вплелась в волосы Минхо, не дергая и не оттягивая, лишь поглаживая большим пальцем его висок. А потом Чонин перенес вес и толкнулся бедрами вперед, и Минхо дернулся назад, шипяще выдохнув. Он схватил Чонина за бедра, удерживая его на месте. — Подожди, — ахнул Минхо, чувствуя, как его накрывают эмоции, и Чонин, к абсолютному его шоку, издал по-настоящему грязный расстроенный звук, вырываясь из хватки Минхо, толкаясь бедрами, сопротивляясь ему. Минхо почувствовал, как его собственные глаза стекленеют на короткое мгновение; у него вырвался низкий рык. Кровь приливала к его члену так, что Чонин скоро должен был это заметить. — Малыш, — выдохнул Минхо позорно хрипло. Его слова должны были стать упреком, и Минхо был до глубины души шокирован, когда ответом Минхо стал низкий стон. От этого по телу Минхо разлилось расплавленное тепло, его сердце забилось скорее. Он зажмурился, пытаясь успокоить дыхание. — Из-за тебя сюда кто-нибудь придет, — сумел выдавить он. — Так шумишь- — Плевать, — простонал Чонин, немного выпрямляясь, легким дыханием обдавая лицо Минхо. Минхо открыл глаза, чтобы посмотреть на него. Это стало ошибкой. По переносице, щекам Чонина разливался румянец. Его дыхание было сбитым и рваным. Минхо смотрел на него, на его сияющие глаза и поалевший рот. — Мне плевать, если они узнают, что я твой. Наплевать. Твой. Время, казалось, остановилось. Мой. Дыхание Минхо сбилось. Он не сказал ни слова, не мог даже придумать, что можно сказать. Глаза Чонина прикрылись легкой дрожью ресниц, и он снова поцеловал Минхо в уголок рта, чуть выше изгиба челюсти, немного влажно и очень тепло. — Хён, — тихо всхлипнул он. — Хён, пожалуйста. — Его бедра сжимались вокруг бедер Минхо в слабых отчаянных движениях. Минхо знал, чего он просил, но не ожидал, что сделает это- здесь. Сейчас. И снова эта звенящая настойчивость, похороненная в глубине его сознания. Ты на самом деле сделаешь это? Он едва ли слышал ее сейчас. Казалось, она больше ничего не значило, только не перед лицом этого: Чонина, обнаженного под ним. Его лица, еще сильнее поалевшего от удовольствия, от его стонов имени Минхо. Его тела, влажного и горячего, полного желания и податливого, вокруг его члена. Он сделает это. Он уложит Чонина на постель и заберется на него и трахнет его так, как он так мило его просил. Он возьмет тело Чонина, как подношение, позволит себе насладиться этим даром, который не должен был оказаться в его кровавых руках. Отдаст свое в ответ. Чонин сделал этот выбор, и Минхо даст ему то, чего он хочет, пока он будет этого хотеть. Сегодня, завтра. Пока Чонин не решит, что на Минхо больше не стоит тратить силы. Или пока ему не наскучит. Он получит от Минхо все, чего пожелает. Казалось, словно финальный кусочек картины встал на место — внутри Минхо что-то разбилось. Это не было чем-то плохим, словно керамическая посуда, разбившаяся об пол, скорее было похоже на осторожный, мягкий разрыв кокона. Было не больно. Но он почувствовал это. Внутри него что-то изменилось. Что-то непоправимое. Минхо позволил своим рукам обмякнуть на бедрах Чонина. Чониново тело двигалось на нем, словно волна, словно непреодолимый прилив. Минхо не мог удержаться от того, чтобы мягко податься бедрами вперед, когда Чонин толкнулся ему навстречу. Пока он не давал себе скользнуть рукой между ног Чонина, позволить ему тереться о свою ладонь, почувствовать жар его члена пальцами. Но это все, на что хватало его самообладания. Позволить Чонину объездить его, почувствовать ощутить его собственное отчаяние. Позволить ему довести себя до взвода, сильнее и сильнее. Минхо хотелось напиться этим медом, утолить свое желание. — Хён, — высоко, с придыханием, прошептал Чонин ему на ухо. Его губы касались раковины уха Минхо. — Я здесь, малыш, — проговорил Минхо, поворачивая лицо к Чонину, ища его сквозь тяжелеющие веки. Чонин понял, чего он хотел, встретил губы Минхо своими, чуть прикрытыми. Минхо позволил глазам закрыться. Я рядом. —— Сынмин отошел от фургона и направился к рабочему столу, где лежала небольшая кучка влажных салфеток, которые он забрал с кухни в последний раз, когда был там. Он открыл одну из них и протер руки, сегодня чувствуя легкую брезгливость. Он попросил Чанбина завезти фургон обратно в мастерскую спустя пару дней после поездки в Blackbird. Нужно было сделать несколько исправлений в обустройстве, и он пытался заставить себя выйти и поработать над ними снаружи. Все-таки, было легче, если фургон стоял на парковке и не занимал большую часть пространства мастерской. Но после поездки даже выход на технически все еще принадлежавшую им территорию казался слишком большим шагом. К самому заданию ему станет лучше, он знал, но сейчас ему нужно было, чтобы все- делалось так, как хотел он. Он попросил Чанбина завезти фургон внутрь, и Чанбин сделал это без вопросов. Он отбросил влажную салфетку на скамейку рядом с выпотрошенным жестким диском и повернулся к своему столу, которому, честно говоря, тоже уже требовалась уборка — здесь уже дня три стоял полупустой стаканчик с кофе навынос и несколько пустых банок из-под энергетиков. Проходя мимо, он окинул взглядом монитор с трансляциями с камер; это было скорее привычкой, чем чем-либо еще. Отдаленно сквозь стены он слышал, как трое их старших вернулись домой, их шаги и голоса. Его глаза быстро пробежали по монитору, а потом- замерли на месте. Мгновение спустя он был уже у своего стола, уперевшись в него руками и чувствуя- по правде говоря, он понятия не имел, что чувствовал. Почти четверть экрана занимало зернистое изображение целующихся Минхо и Чонина. Чонин, как казалось, забрался на колени к Минхо, и даже через нечеткое изображение с камер- энергия всей этой ситуации была ясна. Чонин, без всяких сомнений, более чем отлично все контролировал. Этого было достаточно для Сынмина, чтобы оставить их в покое. Но все равно- комната с телевизором — это немного слишком. — Охренеть, — произнес он в тот самый момент, когда за его спиной открылась дверь в мастерскую. Он выбросил руку вперед и выключил монитор, прежде чем тот, кто вошел сюда, успел увидеть то, что увидел он. — Охренеть? — отозвался голос Чанбина за его спиной, очень насмешливый. Сынмин повернулся к нему и на мгновение почувствовал, словно его ударили током в позвоночник и его волосы должны были встать дыбом. Боже правый, подумал он, он ходил так на улицу. Раздражение внутри него было так сильно, что наверняка показывалось на его лице. Чанбин знал, как его читать; небольшая самодовольная улыбка появилась на его лице, когда он вошел в комнату дальше и позволил двери захлопнуться за собой. — Ты что, купил это в детском отделе? — спросил Сынмин так язвительно, как только мог. Чанбин лишь улыбнулся сильнее. На нем были темно-серые брюки, и они, по крайней мере, были ему по размеру. О его рубашке, с другой стороны, такое сказать было нельзя. Она была белой, и так натягивалась на его груди и плечах, что Сынмин был искренне удивлен, что она не разорвалась. Рукава сидели на его бицепсах как влитые. В общем, вид был совершенно грязный, и Сынмин поверить не мог, что Чанбин ходил так на встречу с клиентом. — В прошлом году она сидела отлично, — ответил Чанбин. Он слабо пожал плечами. Сынмин смотрел на него наполовину шокированный, наполовину — возбужденный; под тканью двигались мышцы. — Хён, — сказал он, — ты вообще понимаешь, как работает течение времени? — Ну, знаешь, — сказал Чанбин таким тоном, какой использовал, когда ему казалось, что Сынмин ведет себя особенно мило — или когда он собирался сказать что-то, от чего Сынмин гарантированно должен был покрыться румянцем. Сынмину казалось, что он должен был готовиться к чему-то, когда он слышал этот тон. — Я думал, что уже перестал расти. Эта ловушка была слишком легкой. Сынмин не испытывал никакого стыда, собирая так низко висящие фрукты. — Ты и перестал, — сказал он. — Только вверх. Чанбин рассмеялся; этот звук шел от всего его тела, и Сынмин так любил его слышать. Чанбин вошел в комнату дальше. Его намерение поцеловать Сынмина было очевидно, и это согревало внутри Сынмина ту его часть, которая всегда казалась глубоко ледяной. Несмотря на это, он вытянул руку вперед, заставил Чанбина остановиться и сказал: — Нет-нет. Встань сюда и покажи мускулы. Чанбин все еще смеялся, словно думал, что Сынмин шутит. — Хочешь, я поднимусь к себе и принесу еще гантели? — спросил он. — Покажу тебе свою тренировку? — Нет, — ответил Сынмин таким тоном, чтобы его мнение о глупости Чанбина было очевидно. Кроме того, ему не нужно было показывать Сынмину свою тренировку: Сынмин наблюдал за тем, как он тренируется так долго, чтобы выучить ее наизусть. — Я пытаюсь увидеть, насколько крепко держатся пуговицы на твоей бедной рубашке. — А-а, детка, — сказал Чанбин, и теперь его голос упал ниже, стал таким, что по спине Сынмина грозился пробежать холодок, — если ты хочешь, чтобы я разделся, тебе нужно только попросить. Я с радостью это сделаю. — Нет, хён, — сказал Сынмин немного раздраженно. — Я хочу увидеть, можешь ли ты разорвать шов. Я думаю, это было бы очень смешно. Ну, давай, попробуй. Чанбин, улыбаясь так, словно он думал, что Сынмин ведет себя очень мило и флиртует с ним, сделал так, как ему было сказано: он выгнул спину и напряг мышцы груди, выставляя ее напоказ. Одна из пуговиц тут же оторвалась и отлетела в другой конец комнаты, где ее судьбой было потеряться навсегда, или по крайней мере, пока Сынмин не решит пропылесосить. Сынмин фыркнул, поднимая руку ко рту, чтобы приглушить этот звук, но потом Чанбин с шокировано раскрытым ртом повернулся в ту сторону комнаты, куда улетела пуговица, а потом посмотрел на Сынмина, распахнув глаза, и Сынмин потерял самообладание. Он не мог удержаться, и смех накрыл его в тот же миг. Он согнулся пополам от хохота, и Чанбин проныл: — Это была лучшая моя рубашка! Теперь мне придется покупать новую. Хватит смеяться, Ким Сынмин. Сынмин не мог перестать, хотя и взял себя под контроль достаточно, чтобы выпрямиться; в глазах стояли слезы, и Чанбин, надувший губы, был немного размытым. Чанбин подошел ближе, и, хотя он и пытался продолжать дуть губы, вид смеющегося Сынмина явно на него влиял. То, как его лицо смягчилось, когда он посмотрел на него, было видно Сынмину даже тогда, когда он не мог четко видеть его. — Это было не смешно, — сказал Чанбин, но когда Сынмин пытался стереть слезы, Чанбин улыбался ему, словно понимал, почему Сынмину это казалось настолько смешным. Или, может быть, он просто был рад тому, что Сынмин был счастлив. Кто знал, что творилось в больной и полной розовых соплей голове Чанбина? — За что ты ругался на свой компьютер? Агх, подумал Сынмин, и все веселье покинуло его от напоминания о том, что он только что увидел. В какой-то момент он должен был сказать Чанбину, он знал, но не сегодня, не вот так. У него не было никаких гарантий тому, что Чанбин не побежит наверх, чтобы остановить их или попытаться накричать на Минхо. Не благодари, Чонин, мрачно подумал Сынмин. — Не о чем волноваться, — вслух сказал он. А потом, потому что он знал, что отвлечь Чанбина проще всего немедленно переведя его внимание на другое задание, он сказал, указывая на дверь своей спальни. — Иди туда, быстро. Чанбин посмотрел на дверь, а потом — на лицо Сынмина. Что бы он там ни увидел, улыбка медленно и текуче словно мед разлилась по его лицу; в такой улыбке можно было утонуть, болезненно и задыхаясь. — Слушаюсь, сэр, — сказал он. Сынмин проверил, что все его сигнализации были включены на ночь и последовал за Чанбином в комнату. Дверь едва успела закрыться за ним, когда он начал стаскивать штаны с бедер, позволяя им упасть вниз, на пол. В его груди, в горле бурлило что-то дикое. Обычно он не позволял своему желанию быть таким заметным так рано. Чанбин повернулся, чтобы наблюдать за ним. Он смотрел на него, стоявшего в одной худи и боксерах так же, как иногда смотрел на него полностью обнаженного, словно в коленях Сынмина было что-то особенно эротичное. Он поднял руки и стал расстегивать рубашку, но он успел расстегнуть только две — третья исчезла в мастерской — прежде чем Сынмин положил руки ему на грудь и остановил его. Трогать грудь Чанбина всегда было приятно. Поразительная работа с его сторону. Он позволил рукам спуститься вниз по его груди — материал рубашки приятно ощущался под ладонями — и моментально отвлекся от того, что хотел сказать. Ему почти пришлось встряхнуть себя, чтобы вспомнить. — Нет, — произнес он. Чанбин поднял бровь. — Нет? — отозвался он. — Нет, — повторил Сынмин, кладя руки на плечи Чанбина, переступая ногами, чтобы выйти из штанов на полу и подойти немного ближе к теплу чанбинова тела. — Нет, я разденусь, а ты трахнешь меня так. Именно так. Чанбин уставился на него так почти так же шокировано, как когда его пуговица отлетела от рубашки. А потом его руки, твердые и тяжелые, легли на талию Сынмина, прижались к нему сквозь толстый материал худи, и он рывком подтащил Сынмина к себе. — Слушаюсь, сэр, — произнес он. —— Феликс вынимал печенье из духовки и раскладывал печенья с противня, когда дверь в квартиру открылась. На этот раз внутрь вошел Чан, выглядевший с ног до головы идеальным бизнесменом, каким он не был, когда Феликс впервые встретил его: дорогая темно-зеленая рубашка с воротником-стойкой, узкие брюки, красивые туфли, которые он снял в прихожей, не дожидаясь указаний Хёнджина. Через руку у него было перекинуто длинное черное пальто, и он был усладой для уставших глаз. Чан, как только он осознал, кто находился в комнате, улыбнулся Феликсу своей самой мягкой улыбкой; он выглядел так, словно думал о том же, о чем и Феликс. Иногда Чан смотрел на него так, словно Феликс был его первым глотком воды после того, как он затерялся в пустыне. На самом деле, когда он перевел взгляд на Хёнджина, его глаза не потеряли ни капли того тепла. Но, по крайней мере, он выглядел немного меньше сопливо-влюбленным. — Вы печете, — сказал он, заходя в комнату и кладя пальто на спинку одного из диванов. Без обуви его шаги едва ли были слышны. — Ого, пахнет так вкусно. В следующее мгновение Феликс оказался в его крепких объятиях, на которые тут же ответил. Он наверняка пачкал красивую одежду Чана мукой, но это было неважно — точно не тогда, когда его так обнимали. Он знал, почему Чан так крепко держал его в своих руках: прошло уже несколько недель с того момента, как Феликс в последний раз пек. Три недели, что он игнорировал кухню и заходил туда лишь тогда, когда ему нужно было поесть, три недели, что аромат ванили или шоколада не заполнял всю квартиру. Но сейчас квартира была полна этим ароматом. Чан был прав, пахло отлично. — Я все еще здесь, если вы не забыли, — пожаловался Хёнджин откуда-то из-за спины Чана, но в его голосе не было злобы. Чан фыркнул от смеха в ухо Феликсу и отстранился, но недалеко, лишь достаточно, чтобы не отчаянно прижиматься к Феликсу, а приобнимать его. Чан убрал прядку волос за ухо Феликсу, нежно задев кончиками пальцев висок Феликса. — Можно мне одну? — спросил он. — Им нужно остыть полчаса, — сказал Феликс. — Но почему бы тебе не переодеться, и потом, может быть, я подумаю о том, чтобы разрешить тебе съесть одну рано. Чан улыбнулся, легко и игриво; Феликс не видел его в таком настроении уже несколько недель. — Я уверен, они будут стоить того, — сказал он. — Я все еще здесь, — громче, чем до этого, сказал Хёнджин. Феликс рассмеялся и полностью отстранился от Чана, делая шаг назад и поворачиваясь к печенью, чтобы продолжить раскладывать его. Чан положил руку на его талию и посмотрел на Хёнджина; тот закрыл свой блокнот, когда он вошел в комнату. Феликс был хорошо знаком с содержимым блокнотов Хёнджина, но даже он не видел, что было внутри этого. — Мы с Ликсом хотели посмотреть фильм внизу, когда я вернусь, — ответил Чан, кругами поглаживая поясницу Феликса через материал его толстовки. — Ты не против, если я украду твоего ангела на ночь? Хёнджин нахмурился. Он всегда был недоволен, иногда игриво, иногда — нет, когда Чан спрашивал о таком, когда он мешал тому времени, которое Феликс и Хёнджин проводили вместе, чтобы попросить о его компании. В прошлом это было ради секса — Чан забирал Феликса ради того, чтобы провести с ним час или два, наполненные наслаждением. Ничего подобного не происходило в последние недели — хотя они целовались, Чан прижимал Феликса в матрас, твердыми и крепкими руками сжимая его талию. — Конечно, — сказал он. Он звучал так спокойно и вежливо, что Феликс увидел, как Чан пораженно моргает. — Флаг вам в руки. Но завтра он мой. — Я же не игрушка, которую нужно делить с братом, — сказал Феликс, но Чан уже с улыбкой ответил, договорились, и вышел из комнаты, чтобы переодеться, как сказал ему Феликс. Феликс смотрел ему вслед несколько секунд; он был необъяснимо смущен этим разговором и уверен, что немного краснел. Хёнджин прищуренно смотрел на него, когда Феликс обернулся к нему, и Феликс так искренне, как только мог, сказал: — Спасибо тебе, Хёнджин. — Да, да, — ответил Хёнджин. Он принялся собирать свои вещи, карандаши и блокнот. — Пойду порисую у себя в комнате, надеюсь, вы с Чаном хорошо проведете время за своим фильмом. Лучше бы тебе позволить Чан-хёну съесть печенье рано, потому что я сам съем их все в отместку. — Хорошо, — оживленно ответил Феликс. — Через полчаса они должны полностью остыть, и тогда ты можешь поесть их, если захочешь. Сможешь переложить их в контейнер, если не съешь все? — Не испытывай удачу, — сказал Хёнджин, что Феликс принял за то, что он сделает это. Он тоже исчез из комнаты и оставил Феликса заканчивать разбираться с печеньем. Процесс был монотонным: он убирал печенья с бумаги для выпечки и перекладывал на подставки снова и снова. Он закончил работу до того, как Чан вернулся из спальни, и ему хватило времени снять фартук и помыть руки, прежде чем он услышал, как дверь в спальню открывается и закрывается. Чан переоделся в штаны и худи, черные и очевидно старые. Большая часть чановой одежды, которую он носил не на работу, была такой: старой и выношенной до такого состояния, что распадалась на нем. Он протянул Феликсу руку, и Феликс взял ее без всяких колебаний. — Пойдем, — сказал Чан. Он держал его за руку, переплетя с ним пальцы, когда они спускались по лестнице. Феликсу нравилось, когда Чан делал так — соединял их всего одним касанием, но таким крепким. Он так это любил, но он не думал, что Чан настолько же задумывался об этом; он просто держал Феликса за руку, как ему это нравилось. Они могли бы посмотреть что-нибудь наверху, на телевизоре, который находился на стене гостиной и почти не использовался, но в этом было ощутимо мало приватности. Феликсу хотелось- приватности в подобных вещах, этих псевдо-свиданиях, которые должны были возвращать им интимность. Их отношения в прошлом во многом казались очень открытыми глазам остальных; весь срыв, произошедший три недели назад видели все. Феликс хотел чего-то личного для них, чего бы никто не увидел. Не говоря уже о том, что телевизор внизу был значительно больше. — Чонин, скорее всего, смотрит дораму, — сказал Чан, когда они вошли в компьютерную. — Надеюсь, он не будет против, если я выгоню его для этого. Чонин, вероятнее всего, был бы против, особенно — если он находился в середине эпизода, но в конце концов он смирился бы, как это сделал Хёнджин. Когда-то раньше Феликс предложил бы Чонину остаться и посмотреть фильм вместе с ними, но не сегодня, не так. Поэтому Феликс просто с улыбкой сжал руку Чана и последовал за ним через комнату в коридор, который вел в комнату с телевизором. Дверь в эту комнату была открыта — это стало первым, что осознал его мозг. Вторым был оборванный стон, такой узнаваемый звук, хоть и звучавший голосом Чонина, и Феликс точно никогда раньше не слышал подобного звука из уст Чонина. Чан резко замер, нахмурился; все его тело одеревенело. Феликс, сложивший два и два, и, как надеялся, понявший правильный ответ, сказал: — А, хён, думаю, нам стоит- Но Чан снова пришел в движение, и теперь быстрее, почти вихрем понесся к двери. Он двигался так уверенно, что Феликс почти почувствовал, что он знал, что найдет там, хотя Феликс и не знал, откуда он мог это понять. Ему хотелось потянуть Чана на себя, не позволить ему войти в эту комнату, но, в конце концов, он не стал этого делать, и Чан распахнул дверь и вошел внутрь. Чонин был в комнате. К несчастью, он сидел на коленях у Минхо, и они целовались; оба они были так погружены в это, что ни один из них не обратил внимания на то, что дверь оказалась открыта. Руки Чонина путались в волосах Минхо, его колени были раздвинуты вокруг бедер Минхо, и даже с этого угла Феликс видел, как он ерзал на коленях Минхо, чьи ладони лежали на его бедрах. О, нет, подумал Феликс. — Какого хуя, — взорвался Чан. Его голос был таким громким, звучал так неожиданно, что Феликс инстинктивно отшатнулся от него, стискивая его руку. Он поднял ладонь и прижал ее к своему вдруг забившемуся сердцу. От этого Минхо тоже вздрогнул, сжав руки на бедрах Чонина, и оторвался от него. Но он не заставил Чонина подняться, и Чонин просто опустился на его колени так, словно это было для него совершенно нормальным местом. Чонин повернулся к двери и посмотрел на них. Его губы были опухшими и очень красными. — Привет, хён, — сказал он по-обыкновенному жизнерадостно. Эта жизнерадостность была немного приглушена его сбитым дыханием. — Какого хуя ты творишь! — проорал Чан так громко, что его голос эхом разнесся по маленькой комнате. Феликс уставился на него, неуверенный в том, что происходит, зная, что ему это совершенно не нравилось, но Чан смотрел на Чонина и Минхо и совершенно не обращал на него внимания. — Ли Минхо, ебаный ты ублюдок, я же сказал тебе не трогать его! Под Чонином Минхо смотрел на Чана с таким выражением лица, которого Феликс никогда не видел на нем: его глаза были широко распахнуты, и в них не было ни следа от той обычной спокойной пустоты или гнева. Он явно пытался вернуть лицу опустошенность, но ему это не удавалось. Феликс был так занят тем, что пытался прочитать эмоции Минхо, что ему понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать слова Чана. Чего, подумал он, чертовски недоуменный. — Хён, — сказал Чонин, хмурясь — отчасти недоуменно, отчасти зло; он двинулся так, будто хотел встать с колен Минхо, но не стал этого делать. Чан совершенно проигнорировал его. — Ты поклялся, что оставишь его в покое, ты поклялся, что никогда не сделаешь ничего подобного! — кричал Чан. — Ты дал мне слово, и я тебе поверил, я поверил тебе и- вот, что я получаю в ответ? За все, что я сделал для тебя за эти пять лет? Я принял тебя к себе, дал тебе дом, чтобы тебя не швырнули обратно за решетку — и так ты мне отплачиваешь за это? Ты, вероломный, лживый- — Прекрати! — вскрикнул Чонин. Он смотрел на Чана в пораженной ярости, так, словно понятия не имел, кто он такой. Он вытянул правую руку ладонью вперед, словно пытался физически защитить Минхо от слов Чана. Феликс ожидал бы- что Минхо сорвется на Чана в ответ, скажет что-то, сделает что-то в ответ на его слова. Феликс достаточно знал о Минхо, чтобы понимать, что подобный крик на Минхо не был чем-то, что делали случайно; слишком высок был риск вывести его из себя. Но Минхо совершенно не реагировал. Вместо этого он словно- сжимался, тонул в спинке дивана, пока Чан кричал на него; его руки поднялись с бедер Чонина и упали на диванные подушки. Феликс воспользовался шансом, чтобы отпустить руку Чана, и отошел в сторону, твердо кладя ладонь ему на грудь. — Успокойся, — сказал он. — Хён, тебе нужно успокоиться. Чан снова взял его за руку и нежно отстранил ее от себя. Он держал Феликса так мягко, несмотря на гнев в своем голосе, что Феликс немного разозлился. Потому что это значило, что Чан не сошел с ума от гнева, и слова, которые он бросал в сторону Минхо были ничем иным, как очень обдуманным выбором. Он отпустил руку Феликса и отошел в сторону, чтобы Феликс не стоял перед ним. Он даже не смотрел на Феликса. Его взгляд ни на миг не отстранился от Минхо. Сосредоточенный и выжидающий. — Ну? — потребовал он, краснея лицом. Минхо не ответил ему, лишь продолжил молча смотреть на него; его глаза блестели, но не от слез. Наконец, Чан прорычал: — Скажи что-нибудь, ублюдок! Минхо очень тихо отозвался: — Я не знаю, что тебе сказать. Эти слова, очевидно, еще сильнее разозлили Чана. Феликс совершенно не понимал, что тут происходило, или чего хотел Чан, кроме того, чтобы просто кричать. — Ты не знаешь, что сказать? — бросил в ответ Чан, так громко, что это было почти больно. — Как насчет “извини”? А? Как насчет этого? Ты, больной ублюдок, ебаное животное, как насчет того, чтобы контролировать себя- — Я поцеловал его, — выплюнул Чонин, низко и ядовито. Феликс был рад, что он заговорил; Минхо выглядел так, будто каждое чаново слово било его, словно кнут. Хуже — он принимал каждый удар так, словно думал, что заслуживает этого. Чонин довел свое движение до конца и поднялся, поставил правую ногу на пол, а левое колено оставил на диване. Он словно пытался защитить Минхо, закрыть его от их взглядов. Левую руку он положил на плечо Минхо, нежно поглаживая его большим пальцем. Успокаивающе. Чан оглядел их, нисколько не успокоенный словами Чонина. Он издал легкий раздраженный звук, чуть отстранившись назад; его верхняя губа скривилась от отвращения. — Отлично, — усмехнулся он. — Теперь ты будешь просто сидеть и позволишь моему гребаному младшему брату тебя защищать? — Нет, — почти шепотом проговорил Минхо. Он двинулся, словно тоже собираясь подняться, но Чонин явно надавил на его плечо, не позволив ему. — Он не должен тебе отвечать, он ничего плохого не сделал, какого хуя, хён, — поразительно спокойно, учитывая все происходящее, сказал Чонин. Чан коротко покачал головой, указывая на Чонина и уже спокойнее говоря: — Не лезь. — Чонин тихо ахнул, пораженный, но внимание Чана снова обратилось на Минхо. — Он знает, что сделал, — Чан ткнул пальцем в сторону Минхо; тот опустил взгляд в свои колени. — Отлично, давай, играй в раскаяние, я не поверю в это снова. — Я знал, что ты будешь злиться, — пробормотал Минхо. Он снова посмотрел на Чана, нависшего над ними в паре шагов от них. — И за это я прошу прощения, — прошептал он. — Но я не могу просить прощения ни за что больше; это было бы ложью. — На его лице промелькнула боль, которую он почти скрыл. Рот Чана приоткрылся, а потом он рассмеялся, скорее выдохнув, чем издав звук. — Вау, ты просто нечто, — сказал он, проводя рукой по волосам. — Я привел тебя сюда, я поверил- я поверил, что ты не просто бешеная псина, какой все — все — тебя считали. Ты бы жрал мусор с улиц, если бы не я, ты наверняка бы сдох, если бы не я. И это все что я получаю взамен? Минхо тяжело сглотнул. Его руки на диванных подушках сжались в кулаки. От этого Феликс занервничал, но, помимо того факта, что он думал, что, возможно, Минхо имел право ударить Чана по лицу прямо сейчас, он мог сказать, что Минхо был напряжен, но не зол. Чонин тоже это заметил. Он склонился вперед и поцеловал Минхо в уголок губ, мягко, в контрасте с тем, как он только что смотрел на Чана. Все напряжение покинуло Минхо, словно он был игрушкой, у которой перерезали ниточки; он склонил голову в поцелуй. Его глаза немного остекленели, мысли явно замерли. Чонин нашел, как его выключить. Это было бы мило, если бы не обстоятельства. Чонин выпрямился и снова прожег Чана взглядом. Минхо опустил лицо вниз, и его глаза скрылись под его волосами. — Ты закончил? — спросил Чонин, и голос его был острым, словно кусочки льда. — Нет- нет, я не закончил! — закашлялся Чан, явно сбитый с толку увиденным. Он жестом указал на Чонина и Минхо. — Он лживый ублюдок, и он не может просто- — Закрой свой ебаный рот, — рявкнул Чонин. Шок от того, что он только что услышал это от Чонина, заставил Чана замолчать лучше, чем сами эти слова. — Блять, да какая ложь, ты- ты сказал, что он поклялся тебе не трогать меня, — произнес Чонин медленно, постепенно осознавая. Он смотрел на Чана так, словно никогда раньше не видел его, словно перед ним был совершенно новый человек. — Ты- ты говорил с ним об этом? Ты заставил его поклясться. Чан не ответил, лишь крепко поджал губы, и Феликс посмотрел на него с легким ужасом. Чонин повернулся к Минхо, сжимая руку на его плече, и сказал: — Он заставил тебя поклясться? — И Минхо не ответил, казалось, он все еще потерялся в мыслях или просто- ушел в себя, мрачно подумал Феликс. Чонин взял его за подбородок, не грубо, но крепко. Он заставил Минхо поднять лицо, посмотрел ему в глаза. — Он заставил тебя поклясться, что ты не тронешь меня, — спросил Чонин совершенно безэмоционально от сдерживаемой ярости. — Да, — прошептал Минхо. Чонин уронил руку от его лица, отошел от дивана и теперь полностью повернулся лицом к Чану. — Ты- — прошипел он, сжимая руки в кулаки. Он выглядел таким злым, каким Феликс никогда не видел его; он даже не знал, что Чонин может быть настолько зол. — Как ты посмел. — Ты не понимаешь, — напряженно произнес Чан. — Ты слишком юный, чтобы понять. Но он понимает. — Чан кивнул подбородком в сторону Минхо, который все еще смотрел на Чонина снизу вверх, не двинувшись с того места, где его оставил Чонин. — Ты думаешь, мне пришлось его заставлять? Да он сам согласился, что он, блять слишком большая проблема для тебя! — Это не так, — твердо и уверенно ответил Чонин. — Это правда не так. — Чонин, — позвал Минхо немного болезненно, словно- словно был не согласен. Чонин бросил на него взгляд; его голос и взгляд стали нежнее, когда он сказал: — Это не так. — Ты понятия не имеешь, во что лезешь, и это- — Чан указал на них обоих, — -вот это все только подтверждает. — Во что я лезу? — бросил в ответ Чонин, разворачиваясь к Чану и выбрасывая руку вперед. — В отношения с человеком, который всегда, блять, был ко мне добр? Ты даже не знаешь, о чем говоришь. Ты вообще ничего не знаешь. Мне почти двадцать, и если я хочу целоваться с кем-то или трахаться с кем-то, это мне решать. Минхо смотрел на него, широко раскрыв рот; Чан немного побледнел. — Ты не можешь- только не с ним, — прохрипел он. — Да, с ним, — сказал Чонин. Он склонился и схватил Минхо за руку, поднял его на ноги. Минхо подчинился. — Меня достал этот разговор, мы закончили, — сказал Чонин, протаскивая Минхо мимо Чана к двери. — Ты не можешь- куда ты идешь? — спросил Чан немного громче, недоуменно, словно не мог понять, когда потерял контроль над этой ситуацией. — В мою комнату, — просто ответил Чонин. — В твою- — сбивчиво произнес Чан. — Зачем? Чонин бросил на него невпечатленный взгляд через плечо. — Должно быть понятно, хён. Они исчезли за дверью. Чаново недоумение от всей реакции Чонина, казалось, на несколько секунд сделало его неподвижным, но потом он бросился в движение, последовал за ними и громко позвал: — Ли Минхо, если у тебя осталось хоть какое-то чувство стыда, ты вернешься сюда- Феликс оттолкнул его и встал в дверном проеме, обеими руками держась за него так крепко, как только мог. Не особенно крепко против силы Чана, но достаточно, чтобы донести свое намерение, и Чан остановился; недоумение не пропало из его взгляда. — Ликс, — произнес он. — Остановись, — сказал Феликс. — Ты не можешь пойти за ними. — Я должен, — сказал Чан. Звучало ли в его голосе снисхождение? Феликс не мог понять. — Они сейчас- — Я знаю, — перебил его Феликс. — Поэтому ты не можешь. Он дрожал, держась за дверной проем. Не от страха, в нем не было страха — или, скорее, это был не настоящий страх, он нисколько не был похож на так тот, который всегда приходил к нему, когда люди кричали при нем. Он не боялся Чана, и какой же странной мыслью это было после всего, что произошло, но сегодня вечером, в последние дни, это казалось аномалией. Казалось, словно так все и должно было быть: он мог стоять здесь и знать, что неважно, что он сделает и скажет, гнев Чана никогда не станет чем-то, чего он должен будет снова бояться. Нет, Феликсу не было страшно. Он злился. — Хён, что, черт побери, происходит, — сказал он. Ему пришлось потрудиться, чтобы его голос был таким нормальным, как только можно; он вышел немного ниже обычного, немного грубее. — Ты- ты серьезно заставил Минхо-хёна поклясться тебе, что он будет держаться подальше от Чонина? Чан смотрел на него совершенно сбито с толку; по его взгляду явно было видно, что он не понимал, почему Феликс задает этот вопрос. — Да. Ликс, пожалуйста, дай мне пройти. — Нет, — немного резко ответил Феликс. — Успокойся и хоть раз подумай головой, хён. — Он не был уверен, что заставило Чана вздрогнуть и заморгать: его слова или его тон. — Объясни мне, что произошло, — сказал ему Феликс. — Как- как ты мог так поступить? Разочарование, грусть были ясно слышны в его голосе. Когда Чан заговорил, он почти начал заикаться, словно этот вопрос, этот тон голоса он понимал еще меньше, чем прошлый. — Как я мог- Феликс, я прошу его не трахаться с одним человеком, не- приказываю ему отгрызть себе ногу или что-то вроде того. Неужели сложно держать свой член в штанах? Одно мгновение Феликс боролся с собой. После он очень вопросительно поднял одну бровь. — О, перестань- — все еще немного заикаясь проговорил Чан, но звучал он так, словно теперь встал на ноги тверже. Феликс не понимал, как это могло произойти. — Это другое. Ты — это ты. А Чонин — это Чонин. — Что это вообще значит, — безэмоционально произнес Феликс. Чан отвернулся от Феликса, все еще стоявшего в дверном проеме, и принялся ходить из стороны в сторону по комнате. Вперед-назад, вперед-назад, но слегка беспорядочно, неровно. — Я не готовил Чонина к реальному миру, — проговорил Чан, так же сбито, как и его шаги. Феликс безмолвно наблюдал за ним, не двигаясь с места. — Я опекал его. Это- я делал это намеренно. Я хотел, чтобы он думал, будто мир — это голубое небо и солнышко, потому что когда он был маленьким- все было не так. Его голос стал мрачным, и Феликсу не нужно было спрашивать, чтобы знать, о чем ведет речь Чан. Ему не нужно было, чтобы ему напоминали об этой истории. Картина, которую написал для него Чан, эта мысль об индустриальных сушилках, не покидала его мыслей все эти месяцы. Мысль о маленьком Чонине, лицо которого горело от удара большой ладони. — Все было не так, — повторил Чан. — И теперь он вырос таким счастливым и- наивным. Я этого и хотел. У меня этого не было. — Он повернулся на пятке и теперь смотрел на Феликса. — У тебя этого не было. Нет, у Феликса не было этого. У него было богатство и престиж и когда он думал о том, как мало было у Чана и Чонина столько лет, он понимал, что несмотря ни на что, это было привилегией. Но он с юных лет знал, что мир не был добрым, справедливым и честным. Он еще в детстве потерял мать, и с ней ушел даже шанс на доброту и комфорт. Его жизнь превратилась в бесконечную пелену пустоты впереди. Я не знаю, как ты вырос таким хорошим человеком, с таким отцом, как у тебя, однажды прямо сказал ему Хёнджин еще до того, как Чан узнал, и Феликс даже сейчас не понимал, сколько этого хорошего было в нем врожденным, а сколько — родилось из его собственного желания быть добрым к тому миру, который дал ему так мало взамен. И все же. Ничего из этого даже близко не объясняло, о чем, черт возьми, говорил Чан. — Ты плохо объясняешь, о чем говоришь, — сказал ему Феликс. — Ты слышал, что сказал Чонин, — ответил Чан со смешком, вскидывая палец вверх, в потолок, словно указывая туда, где сейчас наверняка был Чонин. Он повторил слова Чонина, не насмешливо, но явно так, словно считал их наивными. — “Отношения с человеком, который всегда был ко мне добр”. Он не понимает, Феликс! Минхо не вступает в отношения, не так, как этого хочет Чонин. Он думает, что они- будут вместе романтически. — Может они и будут, — мягко сказал Феликс. — Может, ты не понимаешь. Было бы легче, подумал он без всякого веселья, если бы он мог просто рассказать Чану о том, что он знал. Если бы он мог рассказать ему о том, что Чонин уже поговорил с ним об этом, что Чонин уже любил Минхо. Но это был не тот секрет, который мог рассказать он, и он знал, слушая Чана, что от этого ситуация не станет лучше. Он полагал, что это лишь все ухудшит. Чан рваным движением покачал головой. — Минхо- он не про любовь и не про отношения, — сказал он. — Он всегда говорил мне, что его никогда не интересовала и никогда не будет интересовать любовь. Он всегда смеялся над ней, когда я спрашивал его об этом. Феликс на несколько секунд прикусил щеку изнутри, обдумывая эти слова, прежде чем сказать: — Значит, ты думаешь, что он разобьет Чонину сердце. — Да, — с отчаянной уверенностью ответил ему Чан. — Но более того. Я не- я не знаю, был ли бы Чонин так заинтересован в Минхо, как сейчас, если бы- видел его таким, какой он есть. Я боюсь, что он хочет Минхо, потому что придумал себе- — он окинул телевизор таким же рваным жестом; он говорил так быстро, что его слова запинались одно о другое. — Какую-то историю о любви, созданной на небесах. Любовный роман. И это — сцена, где они, наконец, сходятся, и все вокруг волшебно. Но все не так, Феликс. Не так. Голос Феликса звучал теперь еще тише. Он отпустил дверной проем и сделал шаг вперед, чувствуя, как внутри него что-то смягчается от слов Чана. — Хён. — Минхо не такой, как Чонин, — продолжил Чан, все еще поспешно, словно пытаясь сказать все, что хотел, до того, как Феликс перебьет его. — Чонин подумает: если Минхо согласился переспать с ним, то он отвечает на его чувства взаимностью. Но Минхо не любит Чонина. Не так, он дорог ему, я это знаю, Чонин ему дорог, но это- не романтическая любовь. — Он снова зарылся рукой в волосы. — Минхо относится к своим сексуальным нуждам, как к необходимости есть и упражняться. Это для него потребность тела, за которой нужно следить, как за состоянием машины. И я не знаю- я не знаю, согласился ли бы Чонин спать с ним, если бы знал эту правду. — М-м, — тихо протянул Феликс. — В школе я знал девочку, чей парень сказал ей, что любит ее, чтобы переспать с ней. — Он услышал об этом все, сидя за своей дальней партой в углу и наблюдая за тем, как она рыдает со своими подругами. Он никогда ничего не говорил, по правде говоря, он даже не знал ее имени, но его сердце болело за нее. — Об этом ты волнуешься. Но я не думаю, что Минхо может солгать Чонину так. — Ему и не придется, — ответил Чан. — Чонин уже поверил в эту ложь. Минхо, может быть, даже- не понимает, откуда Чонин все это взял. Поэтому мне нужно поговорить с ним. Он снова направился к двери. Феликс сделал шаг назад и так же крепко, как и до этого встал в дверном проеме. — Не-а, — произнес он, и Чан застыл на месте. Его недоумение было даже сильнее, чем до этого, и Феликс почувствовал, как гнев в нем снова начинает бурлить. — Все, что ты сделал сейчас — это забросал его оскорблениями, которых он не заслуживает. Если ты хочешь поговорить с ним, ты можешь сделать это завтра, когда успокоишься. И извинишься. Чан приоткрыл рот на долгие несколько секунд, прежде чем немного громче нужного сказать: — Извиниться? Перед ним? Он солгал мне. Если бы он не лгал, мне вообще не пришлось бы кричать на него. Ему даже не было стыдно! — Ты вообще не имел никакого права требовать от него этого обещания, — сказал Феликс с большим терпением, чем то, которого заслуживал Чан. Теперь было очевидно, что Чану казалось, будто все, кроме него, вели себя совершенно глупо. Постоянный отказ Феликса отойти с дороги, казалось, каким-то образом выводил его из себя. — Мне и не нужно было требовать, — сказал он. — Минхо согласился со мной, когда я впервые поговорил с ним об этом. Он согласился, что не подходит Чонину в этом смысле. Он знает, что в конце концов причинит Чонину боль, и сейчас он решил сделать это, несмотря ни на что. От этого Феликс остановился, прикусывая нижнюю губу и рассматривая Чана. Минхо не был человеком, которому можно было приказывать сделать что-то, чего он не хотел. Феликс был достаточно знаком с ним, чтобы знать, что Минхо нелегко подчиняться требованиям, с которыми он не согласен; как странно, что он сделал это тогда. Это было правдой: Феликс плохо знал Минхо, но вот, что ему точно было известно: Минхо никогда не дал бы обещания, которое не собирался выполнять. Чонин знал Минхо лучше. Чонин был уверен, что Минхо любил его в ответ, настолько уверен, что прямо сказал об этом Феликсу. То, что видел Феликс в Минхо, давало понять о том, какие нежные чувства он испытывал к Чонину, и они стали особенно видны в его глазах, когда Феликс стал их искать. Но Феликс не знал, насколько глубоко простиралась эта эмоция. Было ли это правдой, как Минхо и сказал Чану — что он не способен был любить? Неужели Чонин обманывал себя? Феликс не мог разобраться в кусочках картины перед ним, но ему и не нужно было. В конце концов, суть была не в этом. — Я понимаю, почему ты волнуешься, — так нежно, как только мог, сказал он. — И даже почему ты злишься. Ты чувствуешь, что тебя предали. Но, хён, — продолжил он, пытаясь заставить Чана увидеть, — этот выбор делать Чонину. Чан снова провел рукой по волосам. Они уже стояли в воздухе дыбом. — Я не могу просто стоять в стороне и позволять этому произойти, — сказал он. — Он- Чонин просто запутался в себе. — Может, и так, — сказал Феликс. — Может, это ошибка. Может, он пожалеет об этом. Но разбитое сердце — это нормально. Это часть человеческой жизни, хён. Эти слова вышли так тихо, но так искренне. Это было самым близким к правде из всего, что знал Феликс, это было правдой всей его жизни. Его сердце разбилось после смерти его матери, разбилось, когда убили его сестру. Его сердце разбилось после того, что произошло между ним и Чаном всего три недели назад. Феликс не верил в то, что жизнь состояла из одних только страданий — даже в доме отца он находил счастье в маленьких его урывках. Но этого было достаточно, чтобы никого нельзя было защищать от этого вечно. Грудь Чана тяжело вздымалась, но дыхание его было удивительно спокойным. — Значит, что? — сказал он, и его голос дрожал. — Я должен просто пойти в офис или к себе в спальню и сидеть там, пока- — он задушено замолк. Он явно верил в то, что говорил, и это приводило его в ужас. Феликс никогда не слышал подобного страха от него. Когда Чан продолжил, его голос звучал так, словно каждое слово было для него тяжестью. — Чонин никогда- я очень, очень кратко поговорил с ним о пчелках и цветах, когда ему было четырнадцать. — Несмотря на все, Феликс моментально отвлекся на мысль об этом: Чан, пытающийся поговорить с маленьким подростком-Чонином о сексе, с трудом пробираясь через этот разговор. Пришлось вытеснить эту мысль из головы, потому что она была невероятно милой, а он сейчас был твердо намерен злиться на Чана, даже если- если страх, который испытывал сейчас Чан, заставлял его хотеть утешающе коснуться его. — И я ждал, что когда он станет старше, он снова спросил меня об этом- или что он- найдет кого-нибудь, и я увижу это, и снова поговорю с ним. Объясню ему больше. — Ему почти двадцать лет, — указал Феликс. — Уверен, он понимает, как все работает. — Я не- я не знаю, понимает ли он больше этого, — хрипло произнес Чан. — Я так защищал Чонина, а Минхо слишком- он очень опытный. Он очень- они не подходят друг другу. Что-то в тоне Чана, в том, как он не мог подойти к тому, что хотел сказать, снова наполнило Феликса раздражением. Он хотел отметить, что у Чонина был доступ в Интернет, но это было не таким твердым аргументом. — Хён, — сказал он. — Ты занимался сексом с Минхо-хёном? Этот вопрос так шокировал Чана, что он, казалось, подавился собственной слюной. — Чего? — закашлялся он. — Нет! Феликс так и думал. — Тогда откуда ты знаешь, какой он в постели? — Ликс, — сказал Чан. Во взгляде, которым он смерил Феликса, читалась его собственная версия усталости. — Как ты думаешь, какой он? Феликс, стоило сказать, не особенно задумывался об этом, даже после того, как Чонин признался ему в чувствах к Минхо. Но ему не понадобилось много времени, чтобы найти ответ на этот вопрос. — Пылкий, — ответил он после недолгой паузы, осторожно подбирая слово. — В лучшем случае, — сказал Чан. Он мрачно взглянул на Феликса, и- да, Феликс знал. Он понимал, что имел в виду Чан. Вероятные склонности Минхо в постели были так же очевидны, как шрам на его лице. Это было видно в том, как он держал свое тело, как двигался и говорил. Феликс не захотел бы подобного для себя, но — он не был Чонином. — Хён, — сказал он. — Никто из тех людей, которые хотят переспать с таким, как Минхо-хён, не пошли бы на это, не зная, какой Минхо человек. Отчасти это и привлекает. Чан взглянул на него так, словно он только что заговорил на другом языке. Неужели он и правда не понимал? Возможно — он выглядел так, будто был полностью убежден, что Чонин понятия не имеет о подобных вещах. Феликс вздохнул. — Чонин, — сказал он, — наглый и дерзкий. Я не сомневаюсь в том, что он скажет, если будет чего-то хотеть или не хотеть. — Он позволил голосу стать тише, но не лишиться твердости. — И Минхо-хён может быть способен на многое, но я не думаю, что он- такой человек, который не прислушается к слову “нет” в таком контексте. — Этим утром я сказал бы, что он никогда не нарушит клятвы, которую дал мне, — ядовито произнес Чан. — Но теперь я не знаю, на что способен Ли Минхо. Феликс поднял на него взгляд. — Хён. Как ужасно думать так о нем. Чан обмяк. Он выглядел совершенно потерянным, но лишь малая часть в нем стыдилась своих слов. По большей части, он был полон страха, Феликс знал. Страха за Чонина. Его руки сжимались и разжимались по бокам от его тела, а плечи лишились прямой осанки. Он тяжело сглотнул, и звук этот громко разнесся по комнате. — Чонин — мой младший брат, — тихо, хрипло произнес он. — Я знаю, — нежно сказал Феликс. — Но если сейчас ты побежишь наверх и остановишь их, ты разрушишь ваши отношения. Ты слышишь меня? Чонин никогда не простит тебе это. Повисла долгая пауза, прежде чем Чан сказал: — Да. Да, я слышу. — Он все еще был расстроен, и терзания читались на чертах его лица. Он провел по лицу рукой, словно пытаясь спрятаться. От этого Феликсу стало так плохо. Он ненавидел злиться, ненавидел говорить с другими резко. Он знал, что это раздражало Хёнджина, что Хёнджин считал, что ведя себя так, Феликс превращается в коврик под дверью, но ему просто было неприятно. — Я знаю, Минхо не- он не стал бы- я просто- — Чан потерянно выдохнул. — Он сделает Чонину больно. В каком-то смысле, это неизбежно. И он это знает. Он знает. Даже если он попытается избежать этого, он словно осколок стекла. Он режет, даже не пытаясь. Феликс наконец вышел из дверного проема. Он прошел вперед и встал перед Чаном так, что теперь мог взять его за руки. Чан дрожал, хотя и держался напряженно, и его руки схватились за феликсовы, словно за спасательный трос. — Я знаю, сейчас ты хочешь услышать не это, — сказал ему Феликс, — но ты ничего не можешь сделать. Нет, хён, позволь мне- ты защищал его с самого детства, но он больше не ребенок, и ты не можешь защитить его от всего в этом мире. — Чан выглядел немного так, словно не верил этому. Феликс сжал его руки. — Я думаю, тебе стоит подняться в офис и попытаться над чем-нибудь поработать? А я пойду наверх и буду слушать, просто на случай- если что-нибудь случится, хорошо? Чан крепко сжал губы, так, что они побелели. Он выглядел так, будто страдания забрали у него что-то, что никогда больше нельзя было вернуть назад. Феликс твердо имел в виду все, что сказал сегодня, но разговор о том, что Минхо может оказаться слишком грубым, зайти слишком далеко, заставил немного волноваться и его. Он понимал беспокойства Чана. Чонин не говорил об этом с Феликсом. Он говорил лишь о своих чувствах, и Феликс не был уверен, что Чонин понимал, во что ввязывается. Он не думал, что Минхо намеренно переступил его границы, и был уверен, что он остановится, если это произойдет. Минхо не был жестоким человеком, и его забота о Чонине была очевидна; Феликс заметил это в самые первые свои дни здесь: что мягкость, с которой Минхо относился к Чонину всегда ярко отличалась от его грубой заботы или уважения к остальным. Но больно можно было сделать случайно. Тот факт, что Минхо мог сделать это сам того не желая, не остановил бы этого. Понадобилось время, чтобы Чан наконец кивнул; его тело говорило о поражении. Он выглядел очень уставшим. Он слабо сжал руки Феликса и отпустил их без единого слова. Феликс сделал то же самое и отошел назад, позволяя Чану знать, что он может идти. Он думал, что Чан скажет ему что-то, хотя бы “спокойной ночи”, но он ушел из комнаты, не сказав ни слова. Феликс стоял, пока не услышал, как закрывается дверь в его офис, тише, чем он ожидал. Потом он обеими руками грубо потер лицо; разочарование и печаль заполняли его с головой. О, Чонин, с легкой мрачностью подумал он. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. —— Минхо последовал за Чонином вверх по лестнице на четвертый этаж, в квартиру, покорно и безмолвно. Укрощенный, подсказывал ему мозг, и от отмахнулся от этой мысли. Никому не удавалось по-настоящему добиться этого. Рука Чонина в его руке была теплой и держала его так крепко, уверенно. — Обувь, — тихо сказал он, снимая собственные поношенные кроссовки, когда они остановились в дверях квартиры. Сердце Минхо колотилось безумно быстро. Он никогда не снимал обувь в квартире. Он знал, почему Чонин просил его об этом сейчас, когда раньше это никогда его не беспокоило. Не было никакого смысла в том, чтобы отказывать ему в этой просьбе, но когда он выскользнул ногами из кроссовок, это действие показалось ему очень осознанным решением, чем-то большим, чем просто войти в квартиру в одних носках. В конце концов, он не мог оставаться в обуви в постели Чонина. Его рука сжалась в руке Чонина, как только ему пришла эта мысль, и он подавил ее в себе, попытался успокоиться. Чонин повел его по коридору. Каждое нервное окончание в теле Минхо сфокусировалось на этом маленьком контакте между ними, на их прижатых друг к другу ладонях, переплетенных пальцах. Он давно уже не был в комнате Чонина. Там не стало ни чище, не грязнее, чем в прошлый раз. Но это пространство было так наполнено Чонином, что Минхо казалось, что только войдя в комнату, он переместился куда-то в другое место. Здесь пахло Чонином, и это накрывало с головой. Чонин закрыл за ними дверь и одним быстрым движением запер ее. Потом он отпустил руку Минхо, чтобы почти что обмякнуть, опершись на дверь спиной. Словно замка было недостаточно, словно ему нужно было всем своим телом держать дверь закрытой. Он ударился затылком о деревянную поверхность, тяжело вздыхая и прикрывая глаза. — Малыш, — прошептал Минхо. Ему не нравилось видеть Чонина таким- уставшим. Несущим на плечах тяжесть, которую не должен нести. Чонин открыл глаза, все еще запрокинув голову назад. — Ты в порядке? — спросил он, и сердце Минхо пропустило удар. Он чувствовал, как его уши краснели, становились горячее. Что же он сделал в своей жизни, чтобы заслужить такую заботу Чонина. Минхо задумался над вопросом, погрузился в себя. — Да, — несколько мгновений спустя сказал он, и, что поразительно, это было правдой. Он принял тот факт, что его отношения с Чаном будут разбиты, в тот самый миг, когда позволил Чонину снова забраться к нему на колени. Минхо не был дураком, никогда не обманывал себя на этот счет. Он точно знал, какой будет реакция Чана и боялся ее — но теперь это было в прошлом. Чан пытался остановить его, но в каком-то смысле его гнев возымел противоположный эффект. Минхо больше не нужно было волноваться, готовиться к последствиям. Их дружба была разрушена. Пути назад не было. Так что Минхо мог растолочь ее осколки в пыль. Закончить то, что начал. Дать Чонину то, чего он хотел. — А ты? — тихо, мягко спросил он. Поразительно мягко для него. Чонин снова вздохнул. — Да, — сказал он, отталкиваясь от двери. — Я знал, что с ним будет трудно. Но не знал, что он уже решил, что не позволит этого. — Он зло усмехнулся, и его брови нахмурились, упрямо и мило. — И если я слишком сильно задумываюсь об этом — или о том, что он тебе наговорил — я пиздец как сильно злюсь, — мрачно добавил он, взглядом прожигая дыру в полу, словно обладал рентгеновским зрением и мог видеть Чана в этот самый момент. — Поэтому я не буду сейчас об этом думать. Минхо чувствовал такую нежность от мысли о том, что Чонин злился за него. Он был тронут. В этом вовсе не было необходимости. Минхо заслуживал всего, что сказал ему Чан. Вероломный, так назвал его Чан. Лживый. Ненависть, сочившаяся из его голоса, то, как он говорил с Минхо так, словно Минхо был лишь грязью на подошве его ботинка — Минхо знал, что нескоро забудет это. Он говорил с Минхо так, как говорили с ним охранники в тюрьме, и Минхо знал — это было его заслугой. Он заслужил это за то, что сделал, за то, что нарушил данную Чану клятву. Ты наверняка бы сдох, если бы не я. В этих словах ужасно звенела правда. Но неужели это значило, что за это Минхо должен был бездумно подчиняться Чану? Минхо был предан ему даже сейчас. После всего, что сейчас высказал ему Чан, Минхо все еще принял бы пулю за него. Он был человеком Чана до мозга костей, до самой своей смерти. Или пока Чан не решит избавиться от него. Проблема была в том, что Минхо был обязан Чану своей жизнью, но Чонину он был обязан свой душой. Этот мальчик исцелил его сердце, превратил его дни из выживания в жизнь. Чонин, чья улыбка была словно рассвет, Чонин, который был домом для Минхо куда больше, чем эти стены. Разве он не был обязан и Чонину? Конечно, был. Он был обязан слушать его и слышать его слова. Уважать его, верить ему, позволять самому решать, что он хочет. Минхо так зациклился на том, чем он был обязан Чану, но теперь он знал — он был обязан и перед Чонином. И он пытался отдать дань уважения этому долгу, защищая его. Чонин хотел другого, и Минхо мог представить это сейчас: как был бы расстроен Чонин, как ему было бы больно, если бы Минхо бросил его здесь, ушел, несмотря на все, что сказал ему Чонин. Отказать ему сейчас было бы предательством. Чан никогда бы не смог этого увидеть. — Хён, — позвал Чонин таким голосом, который всегда напоминал Минхо птичий щебет. — Ты уверен, что в порядке? Минхо помолчал, взвешивая свои ответы. Чонин смотрел на него так серьезно, немного печально. — Поцелуй меня, и мне станет лучше, — проговорил Минхо, и эта печаль испарилась, сменившись пораженным желанием. Чонин сделал шаг вперед, крепко обнимая его вокруг торса. Как только губы Чонина встретились с его губами, Минхо почувствовал, как напряжение во всем его теле, в затвердевших плечах и спине, просто тает, словно шоколад на теплых кончиках пальцев. Да, подумал он, склоняя голову и скользя губами по чониновым. Он обнял Чонина в ответ, прижался ладонями к его спине. Да, ты стоишь всего, что угодно. Ты стоишь всего на свете. Если возможность быть с Чонином значила, что Чан будет злиться на него всю оставшуюся жизнь, то Минхо готов был это принять. Ему приходилось претерпевать и худшую боль, хотя сейчас ему было больнее, чем он ожидал. Но Минхо привык к боли, он мог ее вытерпеть, если это было ради Чонина. Если ему дозволено было обладать- этим. Чонин был сладким, в нем не было того отчаянного жара, какой был раньше. Он отстранился, но лишь так, чтобы его губы едва касались губ Минхо. Он принялся прижиматься к нему поцелуями — к его нижней губе, к верхней, туда, где она была рассечена. К уголку его рта, вдоль шрамов на его щеке, оставляя за собой дорожку влажного тепла. Такой милый, его малыш. Даривший нежность ране, которая давно уже зажила. — Другой стороне тоже нужно внимание, — пробормотал Минхо, когда Чонин достиг следов на его скуле. — Ты выбираешь любимчиков. Чонин выдохнул удивленный смешок в его кожу. — Хён! — хихикнул он. Но он перешел на другую сторону и оставил крепкий поцелуй на мягкой нетронутой шрамами щеке Минхо, прежде чем его руки крепче обхватили его торс и он спрятал лицо в его шее. Тихо, словно это было тайной, он сказал: — Я так рад, что ты здесь. Минхо слышал то, чего Чонин не говорил. Что он был благодарен за то, что Минхо перестал убегать. Что не ставил слово Чана выше слова Чонина в этом. Маленькая часть него наслаждалась этой похвалой, осознанием, что он делает Чонина счастливым. Но внутри него все еще что-то отчаянно пиналось и кричало о том, каким отвратительным монстром он был. Каким ужасным было его предательство Чана, то, что он собирался сделать с Чонином после того, как держался так долго. Глубокое разочарование в себе, в том, что он сдался. Эгоист, шипело оно. Минхо опустил голову, и когда он поцеловал Чонина на этот раз, этот поцелуй был крепким и немного грубым. Чонин выдохнул, легко и довольно, с готовностью приоткрывая рот, позволяя Минхо скользнуть языком внутрь. От этого внутри Минхо все замерло. Все крутившиеся в голове мысли — блять, совершенно любые его мысли. Пропали. В этом моменте не было ничего, кроме Чонина. Назад пути нет, напомнил он себе. Назад пути нет. И если он отправил себя в ад, то этим спуском он собирался насладиться. Язык Чонина встретился с его языком маленькими экспериментальными касаниями, с грязными звуками. На этот раз эта осторожность вдруг стала понятна Минхо. Он отстранился, бегая взглядом по чонинову лицу. Чонин смотрел на него в ответ, тяжелыми веками прикрыв глаза. Его губы немного приоткрылись. — Малыш, — прошептал Минхо, наблюдая за тем, как глаза Чонина следят за движениями его губ. — Ты сказал, что у тебя никого не было, значит, это и твой первый поцелуй? Чонин кивнул, легко склонил голову. — Да, — очень тихо ответил он. От этой мысли внутри Минхо поднялось что-то темное — что-то собственническое, одновременно похожее и нет, на то насилие, которое — он знал — жило в нем. Это чувство не удивляло его, потому что он испытывал его и в ночном клубе, наблюдая за тем, как Чонин, пьяный и прекрасный, смеялся над чем-то, что сказал ему другой мужчина. Никто другой, мурчал зверь внутри него, никто не целовал губы Чонина; никто не знал, каким он был на вкус. — Это тоже хранил для меня? — спросил Минхо, и голос его подобрался слишком близко к тому, что он хотел бы крепко держать на поводке сегодня ночью. Он с силой потянул за этот поводок. — Может быть, — пробормотал Чонин, кончиками пальцев сжимая рубашку на спине Минхо. Наверняка в смущении. Он слабо улыбнулся, так, чтобы на его щеках показались ямочки. Улыбка была почти извиняющейся. Минхо хотелось поцеловать его в ямочку на левой щеке, более глубокую. — На самом деле, я не очень хорошо знаю, что делаю. Минхо поддался желанию и все же поцеловал эту ямочку, как того и хотел, и почувствовал, как Чонин попытался прильнуть в поцелуй. — Не думай слишком усердно, — хрипло сказал он, когда их губы соприкоснулись. Он погладил Чонина по талии, наслаждаясь тем, как тот задрожал. Такой чувствительный. — Просто чувствуй. — Хорошо, — прошептал Чонин, доверяя Минхо вести его, сделать все хорошо. Минхо не хотелось его разочаровывать. Он скользнул рукой вверх по спине Чонина и уложил ладонь на его загривок, поглаживая большим пальцем волосы на затылке. Чонина было легко двигать, и Минхо склонил его голову, притянув ближе. Просто чувствуй, сказал ему Минхо, и Чонин явно подчинился ему. Он смотрел на Минхо, тяжело прикрыв глаза. Минхо не мог удержаться от того, чтобы немного не поддразнить его, коснуться кончика его носа своим, почти соединяя их губы. Он чувствовал, как Чонин пытался податься вперед, и остановил его рукой, что держала волосы на его затылке. Он едва задел губы Чонина своими, один раз, два, лишь призрачным касанием, пока чониново дыхание не сбилось, не начало вырываться из его рта легкими выдохами. Он коснулся челюсти Чонина, прижался кончиком пальца к его нижней губе, оттянул ее вниз. — Язык, малыш, — сказал он, и Чонин задержался на мгновение, но все же кончик его языка выскользнул между его зубов. Минхо обхватил его губами, слабо посасывая, и рот Чонина открылся, накрывая губы Минхо; у него вырвался дрожащий стон. Он схватился за Минхо крепче, скользнул языком глубже в его рот. Минхо позволил ему — пусть этой ночью Чонин исследует то, что ему нравится. Это подверглось небольшому испытанию, когда Чонин подтолкнул его назад, и Минхо попятился назад, пока его ноги не коснулись кровати. Минхо справился с дрожью, которая угрожала пробежать по нему. Та часть его, которая пела от порочного удовольствия от того, что это был первый поцелуй Чонина, хотела повалить его на кровать, забраться на него сверху и заставить забыть обо всем, кроме имени Минхо у него на губах. Та его часть, которая в хорошие дни достаточно неплохо походила на человека, напоминала ему, что он не мог этого делать. Руки Чонина скользнули по его спине, и Минхо подумал, что сейчас он толкнет его на постель, но вместо этого неловкие пальцы Чонина принялись вытягивать его рубашку, заправленную в брюки. — Такой нетерпеливый, — произнес Минхо в его губы, и Чонин прикусил его нижнюю губу, и Минхо- до глубины души это нравилось. Эта легкая боль, эта дерзость. Он схватил Чонина за руки и отстранил их, и тот сделал шаг назад; его глаза были покрыты поволокой, а щеки алели. — Если хочешь продолжить, — сказал Минхо, может быть, немного успокаивающе. Он не позволил бы Чонину торопиться, но и не хотел ждать, не хотел потерять самообладание. — Снимай футболку и ложись на кровать. Он отошел в сторону, давая Чонину пространство, чтобы последовать приказу. Чонин хлопнул ресницами, всего раз, словно не ожидал этого, но потом спешно подчинился. Он стянул футболку через голову, или не пытаясь выглядеть красиво напоказ, или просто не зная, как. Это было неважно. Один только вид его живота, груди, его бледной кожи, заставило что-то задрожать внутри Минхо. Теоретически он знал, как могло выглядеть тело Чонина. Иногда он чувствовал его, когда они тренировались: линию его талии, худобу его тела. Он видел руки Чонина в футболках, его ноги в шортах. Ничего из этого не могло подготовить его к реальности, к тому, чтобы увидеть изящную силу его плеч, его темные соски, тонкую дорожку волос под его пупком. Если бы Минхо не знал, что слабый, мягкотелый мальчишка, которого он встретил годы назад, пропал, увидев его сейчас он бы в этом убедился. Минхо понадобилось несколько мгновений, чтобы перевести дыхание, успокоиться, усмирить внутри голод, который желал только брать и брать. Он смотрел, как Чонин забрался на кровать, сел на ней без футболки, теперь немного смущенный, наблюдая за тем, как Минхо рассматривал его. Он не мог- быть собой. С прошлыми его партнерами, с теми людьми, которых он находил в клубах, исключительно ради секса, ему не нужно было волноваться. Они хотели того же, что и он, и он знал, что никогда больше не увидит их; ему не нужно было сдерживаться. Но это был Чонин. Чонин, который никогда раньше этого не делал. Он просил об этом, но это не значило, что он был готов- ко всему. Минхо должен был позаботиться о нем. — Хён? — позвал Чонин, когда Минхо продолжил смотреть на него. Теперь он краснел, заливался румянцем под его взглядом. Он не мог сидеть смирно, его пальцы сжимали простыни. Минхо медленно поднял руки ко своей рубашке и расстегнул ее, одна пуговица за другой. Чонин наблюдал за ним, следил за каждым движением рук Минхо, спускавшихся по его телу. Минхо притворился, что не видел этого, сбросил рубашку с плеч и сложил ее, не торопясь. Он повернулся спиной к Чонину и положил рубашку на его стол, и услышал, как Чонин издал тихий звук — не ахнул, это звучало слишком легко, но что-то вроде этого. На мгновение он замер и позволил Чонину смотреть. Когда он повернулся, Чонин прикусывал нижнюю губу; Минхо видел, как между его губ выглядывали белые зубы. Он расстегнул пряжку ремня одной рукой и вынул его, а потом сложил в руках. В голове мелькнуло воспоминание о том, как этот ремень звучал, когда бил по чужому телу. Он представил, как выглядели бы милые алые полосы на бедрах Чонина. Чонин продолжал безмолвно наблюдать за ним. Минхо положил ремень на рубашку, подошел к кровати в три шага и забрался на нее, медленно подполз туда, где сидел Чонин. С тем, как он приближался, Чонин все сильнее откидывался назад, опираясь на локти, словно знал, что Минхо собирался уложить его на спину, и сам уже этого хотел; чтобы когда Минхо наконец достиг своей цели, он смог бы забраться на него, толкнуть его дальше сильным давлением на плечо. Это было похоже на то, как Чонин прижимал его к полу. Он чувствовал себя хищником, жажда крови бурлила в его венах. Но это отличалось от его обычной жестокости, отличалось от того, что он обычно чувствовал, когда он смотрел в распахнутые темные глаза Чонина под собой, на его расширенные зрачки. Это было не желание покалечить — это было желание укусить. Он навис над Чонином, поставив колено между его развинутых бедер и держа себя на одном локте. Его рука гладила Чонина по волосам, и чониновы глаза прикрылись. — Ах, малыш, — вздохнул Минхо, прежде чем опустить голову и снова поцеловать его. Чонин выгнулся в поцелуй, тихо простонав в его губы. Он положил руку на талию Минхо, сначала с осторожностью, словно ждал, что Минхо скажет ему “нет” или сбросит его руку с себя. По правде говоря, Минхо чуть не сделал это, и ему пришлось сдержаться от того, чтобы инстинктивно вздрогнуть. У него не было привычки касаться своих партнеров больше необходимого, или позволять им касаться в ответ, и кроме того — это был Чонин, это его теплые прикосновения Минхо чувствовал на своей коже. Как же Минхо желал этих прикосновений, как долго мечтал об этом зная, что никогда не сможет получить их. И теперь — они были реальны, и руки Чонина скользили вверх по его обнаженной спине, прижимая ближе. Минхо медленно и уверенно целовал его; не ускоряясь даже тогда, когда Чонин начал двигаться под ним, пытаясь прижаться пахом к его бедру. Минхо сдвинул колено назад, лишил Чонина даже намека на прикосновение. Чонин, он знал, не был терпеливым, ему никогда не приходилось быть терпеливым. Он слишком привык получать все, чего только хотел, и Минхо не был в этом исключением. Он тоже баловал Чонина, по-своему. Но здесь, сейчас, Чонин должен был научиться ждать. Он поднял голову. Губы Чонина были красными, немного влажными, открытыми в тяжелом дыхании; он смотрел на Минхо затуманенным взглядом, алея щеками и переносицей. Минхо не смог удержаться от очередного поцелуя и долго целовал его открытый рот. Когда он отстранился снова, Чонин еще раз простонал. — Малыш, — тихо позвал он, чувствуя, как Чонин слабо ерзает на постели. — Если я собираюсь тебя трахнуть, нам кое-что понадобится. Ему стоило подумать об этом раньше, Минхо знал, и дело было даже не в том, что он забыл об этом. Просто он никогда и никого сюда не приводил и даже не думал об этом, и в его комнате ничего не было. Он привык покупать все, что ему было необходимо по пути в ту квартиру или комнату в отеле, куда вел его партнер. Он уже смирился с тем, что ему придется подняться и пойти в магазин, и ему просто хотелось, чтобы он вспомнил об этом до того, как снял футболку — но Чонин сказал: — А-а? О, у меня есть смазка. Минхо- замер. — У тебя есть смазка, — повторил он. — Да, — сказал Чонин. Он все еще немного ерзал нетерпеливыми маленькими движениями. — В нижнем ящике. Минхо медленно осознал его слова. — Презервативы? — спросил он. Чонин провел ладонью вниз по спине Минхо, едва царапая ногтями, и положил ее на его бедро. — Нет, — сказал он невероятно дерзко, нагло, таким тоном, который Минхо не должен был считать таким очаровательным, но всегда считал. — Я не хочу использовать презервативы. Минхо слабо закатил глаза и увидел, как Чонин это заметил. — Ты, может быть, и девственник, малыш, — сказал он, — но я — точно нет. На лице Чонина промелькнуло что-то, почти напоминающее мрачную хмурость, но оно быстро пропало. Минхо пытался понять это выражение, когда Чонин твердо сказал: — Я не хочу. Каким же избалованным малышом он был. Он говорил так, словно полностью ожидал того, что все будет так, как ему захочется, словно он мог просто потребовать Минхо трахнуть его без защиты и Минхо сделал бы это — и хуже всего было то, что он был прав. Минхо был чист, но всегда в прошлом настаивал на презервативах, и он не собирался покидать эту постель, чтобы купить презервативы, если в них не было необходимости. Но это казалось принципом. Минхо едва не сказал ему, ты не можешь никому больше так доверять, но не хотел думать о том, что Чонин может сделать это с кем-то другим. Он положил ладонь на грудь Чонина, прижимая его к постели. Чонин замер, издав короткий, едва слышный выдох, и захлопал ресницами. Минхо надавил чуть сильнее в явном приказе не двигаться, и переместился на другую сторону кровати, протягивая руку к третьему ящику. Там, как оказалось, Чонин хранил футболки для сна, старые, поношенные и мягкие. Минхо осторожно порылся в них, пытаясь не слишком устраивать беспорядок, и где-то в середине стопки нашел маленький флакон смазки. Он достал его и оглядел. Часть его хотела знать, откуда, черт побери, Чонин это взял, потому что, насколько было известно Минхо, он не ходил никуда в одиночестве. Как он умудрился купить смазку? Но что удивляло еще сильнее — так это то, что флакон был явно открыт и явно не стоял без дела. Он снова навис над телом Чонина, держа в руках флакон так, чтобы Чонин мог его видеть. — Пользуешься этим, малыш? — спросил он, и голос его стал еще более хриплым. — Растягиваешь себя пальчиками? Чонин покраснел еще сильнее, чем раньше, румянец разлился по всему его лицу. Но когда он заговорил, то звучал так, словно изо всех сил старался не смущаться. — Да, — ответил он. Минхо думал о том, чтобы попросить его показать, как он это делает, заставить его лечь на кровать и растянуть себя на глазах у Минхо. Но этот инстинкт, пожалуй, стоило оставить на другой день. Ему не хотелось заходить слишком далеко с Чонином, не хотелось шокировать его. Кроме того, он предполагал, что наедине с собой Чонин не уделял этому столько времени, сколько — Минхо знал — ему понадобится, сколько он хотел уделить ему. Он хотел убедиться, что все пройдет идеально. Минхо положил смазку на постель рядом с ними. Когда он снова положил ладонь на грудь Чонина, то позволил своему большому пальцу погладить его кожу прямо над бившимся в грудной клетке сердцем. Чонина пробрало дрожью от этого прикосновения, его соски затвердели. Минхо склонился над ним и обхватил один из его сосков зубами, проводя по нему языком. — О-ох, — низко простонал Чонин, еще раз пытаясь потереться о его бедро. Минхо продолжил медленно играть языком с соском, пока его руки опустились на пояс его штанов. Он стянул их с Чонина и тот слегка приподнял бедра вверх с кровати, чтобы позволить ему сделать это. Как же иначе это ощущалось, совсем не так, как когда Чонин был пьян и Минхо помогал ему снять джинсы. Он отнял губы от груди Чонина, чтобы чтобы полностью снять с него штаны и отбросить их на пол. На Чонине сегодня снова были боксеры, светло-голубые; они натягивались его твердым возбужденным членом. Спереди на них было влажное темно-синее пятно. Минхо положил на него руку, прижимаясь ладонью прямо к его эрекции, не в силах не задаться вопросом, каким же влажным он был под бельем; он почувствовал, как его собственное дыхание сбивается и попытался скрыть это. Чонин выдавил что-то, толкнулся бедрами в его руку, рваным движением потираясь о его ладонь. Когда Минхо отнял руку, Чонин произнес: — Хён, — словно его каким-то образом обидели. Минхо проигнорировал его. Он стянул с него боксеры и отбросил их в сторону к штанам, и только тогда позволил себе полностью оглядеть Чонина. Это казалось сном, чем-то сюрреалистичным и нереальным, стоять на коленях на постели Чонина и видеть его, раскрытого и обнаженного перед ним. Его член был влажным и тек смазкой прямо на живот. Чонин заерзал под его взглядом, явно желая прикрыться, но Минхо взял его за запястье и отвел его руку. — Дай мне посмотреть на тебя, — сказал он. Его голос сейчас совершенно охрип. Чонин простонал, отвернув лицо. Минхо лишь смотрел на него несколько долгих секунд, впитывая вид перед собой: чониновы бледные бедра, его твердый член, плоский живот. Как же он был прекрасен, как же Минхо хотел его. Он желал каждый сантиметр плоти его тела. Он придвинулся ближе, перекинул ногу через бедра Чонина, не касаясь его члена. Взгляд Чонина резко встретился с его взглядом, и одна из его рук легла на подушку, а другая поднялась вверх с матраса, будто желая коснуться. Минхо взял его за запястье и подвел его руку к своему паху. — Ты сделай это, малыш, — проговорил он, прижимая ладонь Чонина к своему возбужденному члену под тканью брюк. — Достань мой член. Он не повиновался сразу, лишь касался его члена ладонью, словно пробуя его вес в руке. Затем он второй рукой потянулся к его брюкам, расстегивая сначала пуговицу, а следом и замок. Минхо держался неподвижно, совершенно тихо, и единственным звуком в комнате было чониново дыхание, немного сбитое, слишком громкое. Он немного стянул брюки Минхо вниз, скользнул рукой в белье и достал его член. Его глаза распахнулись. — А-а, — произнес он, и дыхание его сбилось сильнее, чем до этого. Минхо лишь наблюдал за его лицом, не реагируя на то, как Чонин провел рукой вверх и вниз по его члену. Чонин снова прикусывал нижнюю губу и сквозь прикрытые веки следил за движением своей руки. Однажды, подумал Минхо, он трахнет этот рот, скользнет головкой своего члена по нижней губе Чонина и позволит ему принять себя так. Но и это тоже он оставит на другой день. Минхо отстранил руки Чонина и твердо положил их на постель. После, он стянул брюки до колен и медленно снял их, чувствуя взгляд Чонина на себе все время. Оказавшись обнаженным и избавившись от штанов, он, наконец, взял смазку. — Раздвинь для меня ножки. Чонин издал маленькое вопросительное а-а, но сделал то, что ему было сказано, неуверенно разводя колени. Минхо провел рукой по его икре, устраиваясь между разведенных в стороны бедер Чонина. — Вот так, — сказал он, двигая ногу Чонина так, чтобы его стопа опиралась на кровать, а нога была согнута в колене. Другую его ногу Минхо тоже отвел в сторону, пока Чонин не оказался полностью раскрыт под его взглядом. — Хорошо, — произнес он, когда Чонин оказался разложен так, как ему нравилось. — Хорошо. Чонин спрятал лицо в ладонях, тихо простонав. Минхо улыбнулся, позволяя своему лицу расслабиться в этой улыбке, пока Чонин не видел, и со щелчком открыл флакон со смазкой. От этого звука Чонин вздрогнул, все еще пряча лицо, но с этой дрожью, с этим явным движением- его стопа двинулась выше по матрасу, раскрывая его сильнее. Он и правда этого хочет, подумал Минхо, и эта мысль почти пьянила. Минхо нанес смазку на пальцы, пытаясь немного согреть ее. Он коснулся тремя пальцами входа Чонина, размазывая смазку, и Чонин издал высокое — О, — немного напрягаясь, словно думал, что Минхо попытается проникнуть в него всеми этими тремя пальцами. Словно Минхо когда-то сделал бы это. Вместо этого он едва скользнул внутрь кончиком среднего пальца, лишь дразня. Чонин выдохнул, расслабился навстречу проникновению, но Минхо не двигался дальше. — Когда ты растягиваешь себя пальчиками, — мягко произнес он, глядя, как Чонин пытается двинуть бедрами так, чтобы его палец оказался глубже, — сколько ты можешь принять? — Два, — простонал Чонин, — иногда три. — М-м, — ответил Минхо. Наконец, наконец-то он толкнулся пальцем в Чонина, чувствуя, как чониново тело так легко открывается для него. — Это из-за того, что ты не можешь принять больше, или из-за того, что тебе просто не хватает терпения? Потому что я значительно больше, чем даже два твоих пальца, малыш. — Я смогу тебя принять, — ахнул Чонин. Минхо издал небольшой вопросительный звук, и взгляд Чонина резко встретился с его. Он выглядел- уперто, так, как выглядел всегда, когда ему говорили, что он не может или не должен что-то делать. — Я смогу. Что ж, это им еще предстояло увидеть. Минхо планировал убедиться в этом — он не сомневался, что проблемой Чонина был недостаток терпения, когда он делал это сам, но если Минхо чем-то и обладал, то это терпением. Ему не хотелось торопиться, двигаться слишком быстро и причинять Чонину боль. Так было всегда, но, как и со всем остальным, с Чонином это чувство становилось ярче. Он немного проник внутрь вторым пальцем, совсем кончиком, как сделал это с первым, пробуя, как чониново тело примет его. Даже это было очевидно большей растяжкой, и он не торопился, наблюдал за лицом Чонина, проникая вторым пальцем вместе с первым. Чонин не открывал глаз, но, казалось, ему не было больно — его рот снова приоткрылся, и он прерывисто задышал. — Посмотри на меня, — сказал он. Глаза Чонина распахнулись, ресницы слегка задрожали, и когда он посмотрел на Минхо, взгляд его был ярким, почти лихорадочным. Он был- прекрасен, румянец доходил до самой его груди, а член истекал смазкой на живот. Минхо медленно двигал пальцами, немного раздвигая их, и другой рукой держал бедро Чонина, широко раскрывая его. Чонин начал двигаться навстречу его пальцам, старательно толкаясь бедрами. Минхо мог бы прижать его к постели, не позволить ему двигаться, но ему нравилось это, этот явный знак того, что Чонин тоже этого хочет, наслаждается этим. Он проник пальцами глубже, старательно ища нужный угол, и увидел на лице Чонина внезапный шок, словно каждое нервное окончание в его теле загорелось. Он снова выгнулся, хватаясь руками за простыни, крепко стискивая их между пальцев. — Вот так, — проговорил Минхо, снова и снова толкаясь пальцами в эту точку, заставляя Чонина давиться словами хён, хён. В лице Чонина было что-то, от чего Минхо задался вопросом, удавалось ли когда-нибудь Чонину стимулировать себя так собственными пальцами. Его удивление было долгим, словно удовольствие накрывало его по-новой всякий раз, когда Минхо прижимал кончики пальцев к его простате. — О, — простонал он, двигаясь телом вместе с рукой Минхо, — ох, хён, Минхо-хён, это так- ох, блять- — Хорошо? — спросил Минхо. Он выскользнул пальцами сначала лишь слегка, а потом почти полностью, и два его пальца скользили теперь совсем легко. Он почти ожидал, что Чонин запротестует, но вместо этого он просто лежал на кровати, тяжело дыша. Возможно, был рад передышке. Минхо слегка сжал его бедро, чувствуя, как напряглись мышцы под его пальцами. — Тебе понравилось? — Да, — на выдохе простонал Чонин. — Ах, хён- о-о- Он слабо дернулся на кровати. Минхо выдавил больше смазки прямо ему на кожу, распространяя ее по своим пальцам и теперь не волнуясь о том, что она была холодной. Она текла по коже Чонина, и между ног у него все блестело; Минхо толкнулся кончиком указательного пальца в него, снова дразня. Чонин подался ему навстречу, и это движение казалось почти инстинктивным, и на этот раз Минхо все же прижал его к постели, не давая двигаться, не желая быть слишком грубым. — Такой нетерпеливый, — сказал он, замирая пальцами в ожидании, пока Чонин немного успокоится. Чонин издал ноющий стон, и мышцы на его бедре напряглись, но Минхо удержал его. — Я не хочу сделать тебе больно, малыш. Чонин проворчал что-то неразборчивое, но перестал ерзать, замер на постели. Минхо подождал еще секунду и проник в его тугое нутро уже тремя пальцами. Чонин дышал, пытаясь привыкнуть к ощущению растяжки, но на его лице все еще не было дискомфорта или боли, и Минхо продолжил медленно скользить внутрь. Когда он снова прижался к его простате, Чонин произнес: — Ох, черт, блять. Минхо чувствовал себя живым от осознания, что удовольствие Чонина лежало в его руках. Он все еще не мог до конца поверить, что был здесь, раскрывал Чонина вот так. Он принялся растягивать его тремя пальцами, осторожно, медленно, не обращая внимания на то, как Чонин начал просить: — Хён, пожалуйста, пожалуйста, мне нужно- ох, пожалуйста, прошу- — Пока нет, — совершенно не поддаваясь ему, ответил Минхо и Чонин издал звук, почти похожий на всхлип. Его колено, которое не держал Минхо, выпрямилось, а стопа скользнула вниз по постели. Он заметался на кровати, теперь двумя руками сжимая подушку под головой, пока Минхо продолжал растягивать его тремя пальцами. К тому моменту, как Минхо выскользнул пальцами из его тела, Чонин уже едва слышным голосом повторял пожалуйста, пожалуйста, прошу. Его член был таким влажным, и Минхо провел мокрыми от смазки пальцами по этой лужице предэякулята, использовал эту смесь, чтобы смазать собственный член. Было так приятно наконец коснуться себя, и он воспользовался этим моментом, проводя рукой вверх и вниз по всей длине члена, наблюдая как затуманенный взгляд полуприкрытых глаз Чонина опустился вниз и- остался там. — Хён, — позвал он; одна из его рук отпустила подушку и потянулась к Минхо. Минхо взял его за руку и снова положил ее на свой член. Чонин погладил его, поднимаясь пальцами вверх и вниз, и снова вверх. — Хён, — повторил он. — Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, малыш? — спросил Минхо. Чонин стыдливо кивнул — снова смущаясь, даже сейчас, когда обхватывал пальцами его член. — Хорошо, — сказал Минхо и отнял его руку, положив ее на постель. Пальцы Чонина сжались и он снова схватился за простыни. Минхо подхватил под колено ту его ногу, которая раньше была согнута а теперь лежала на постели, и толкнул ее вверх, пока ноги Чонина не оказались разведены еще сильнее, шире вокруг бедер Минхо, когда он приблизился к чонинову телу. Он ожидал того, как Чонин слегка напрягся, когда Минхо коснулся головкой члена его входа и начал медленно проникать внутрь, как делал это пальцами. Напряжение было неосознанным, и Минхо в очередной раз вспомнил, что Чонин девственник. Он провел рукой по его талии, медленно и успокаивающе, и дождался, пока напряжение не покинуло его тело и он не смог медленно, медленно скользнуть внутрь. Чонин, казалось, не дышал все это время, и когда он почувствовал, как Минхо двигается глубже внутри него, он долго и дрожаще выдохнул, инстинктивно подгибая ноги ближе к груди. Несколько мгновений Минхо не мог говорить; его с головой накрыло этим ощущением, тем, как туго сжимал его Чонин, несмотря на легкое проникновение. Чонин под ним был таким очаровательным, его ресницы дрожали, и Минхо опустил взгляд вниз, туда, где его член исчезал внутри Чонина, и ему пришлось снова отвести глаза, потому что от этого вида все в нем сжалось, а воздух в легких вдруг стал слишком горячим. Он склонился над Чонином, опираясь на одну руку, ища на лице Чонина признаки дискомфорта. — Все хорошо, малыш? — хрипло спросил он. — Тебе нравится? — Да-а, — простонал Чонин, хватаясь за запястье руки Минхо, на которую тот опирался на кровать. — Ах, хён, так хорошо, хорошо. — Хорошо, — сказал Минхо. Он убрал челку с чонинова лица рукой, и выпрямился, удерживая Чонина за бедра, не давая двигаться. Он снова вышел почти до конца, и Чонин слезливо простонал от ощущения движения его члена внутри. Минхо резким, грубым движением толкнулся в него; он сделал так еще, и еще раз. — Ох, блять, — проговорил Чонин, когда Минхо повторил свои движения: медленно вышел и грубо толкнулся назад. — Ох, блять, хён, Минхо-хён, это- я- о-о- Его голос надломился на высоком стоне, а спина выгнулась, когда Минхо совсем немного изменил угол и наконец попал туда, куда хотел. На долгое мгновение казалось, будто теперь была очередь Чонина лишиться дара речи, оказаться способным лишь на бессвязные стоны, пока Минхо продолжал двигаться внутри него во все том же ритме. Длинная линия его шеи блестела от пота. Чувство внутри Минхо было близко тому, что он испытывал в схватке, когда жестокость волной поднималась в нем и смывала все остальное. Нужда повторять, повторять, продолжать. Но когда он дрался, когда он убивал, его словно тоже смывало этой волной, и внутри него не оставалось ничего, кроме жестокости; здесь, сейчас, ему казалось, что он никогда не находился в собственном теле настолько твердо. Было так легко держать этот грубый ритм, все его естество сфокусировалось на этом. Тело Чонина было таким горячим вокруг него, и каждый толчок выбивал стон из его горла. Он все пытался произнести имя Минхо, но сдавался на половине. Минхо стискивал зубы, отчасти боясь того, что может вырваться, если он откроет рот и позволит себе говорить. Он чувствовал, что все контролирует, думал он, двигаясь внутри Чонина. Контролирует резкие движения своих бедер, мышцы, едва ли чувствующие напряжение. Он не чувствовал, что контролирует свой рот. Минхо пытался избавиться ото всех мыслей, забыть ту часть себя и стать лишь своим телом, которое испытывало слишком много. Струйки пота, стекавшие по его коже, скольжение его члена внутри Чонина; чониново тяжелое дыхание, которое так сильно отличалось от того, что представлял себе Минхо, и звучало лучше. То, как мышцы на животе Чонина сокращались, когда он слабо подмахивал бедрами навстречу толчкам Минхо. Каким же пиздецки прекрасным он был, как напрягались изящные мускулы его рук, когда он сжимал простыни. Глядя на него, Минхо чувствовал, как сходит с ума, словно проваливаясь в безумие. Иногда, когда его держали в одиночной камере слишком долго, у него случались галлюцинации: он чувствовал, как кто-то касался его лба, как кто-то обнимал его. Один или два раза в этих галлюцинациях к нему приходила мать, то немногое, что он помнил о ее лице. Сейчас он почему-то чувствовал что-то подобное: словно сейчас он вдруг проснется и окажется не здесь, не в постели с Чонином, как он мечтал годами, а на полу в камере, где у него не было места, чтобы двигаться. Было что-то инстинктивное во всем этом: и в том, как Минхо трахал Чонина, и в чем-то новом, помимо этого. Что-то, особенно связанное с Чонином, что-то в том, как он произносил имя Минхо, как извивался на постели, когда шли минута за минутой, и Минхо продолжал двигаться все в том же ритме, не сбиваясь с него ни на мгновение. Жар его тела вокруг члена Минхо ощущался почти слишком приятно, настолько, что Минхо не мог дать названия своим чувствам. Прошло много времени с тех пор, как он делал это в последний раз, но даже так- обычно это не было так приятно. — Х-хён, — смог проговорить Чонин после того, как Минхо уже потерял счет времени, — хён, боже, блять- — он протянул руку вперед, пытаясь схватить Минхо за плечо, но сумел дотянуться лишь до предплечья, которое крепко стиснул, впиваясь ногтями. Его волосы липли ко лбу от пота, темные на его коже. Когда он снова заговорил, его голос вышел дрожащим выдохом. — Ты- ох, о-ох- ты вс-всегда так в этом хорош? Это позабавило Минхо, наверное, даже больше чем должно было. Он ухмыльнулся Чонину, увидел, как его глаза прикрылись в ответ на это. — Не знаю, малыш, — сказал он. — Так хорошо? Почему бы тебе не рассказать мне? По правде говоря, он имел представление. В прошлом ему никогда не жаловались, напротив, и в этом он всегда был твердо намерен убедиться. И хватало лишь одного взгляда на Чонина, чтобы сказать — он был совершенно разрушен, его член был ярко-красным и дергался от каждого толчка Минхо внутри него. Наверное, часть этого осознания была видна на его лице, потому что Чонин сказал: — Ты знаешь, ты должен- должен знать. — М-м, — протянул Минхо, проводя ладонями по телу Чонина от бедер до грудной клетки, склоняясь над ним ниже. От этого угол его проникновения снова изменился, и чониновы бедра поднялись с постели; Чонин простонал так громко, что все ебаное здание, должно быть, слышало его. — Я хочу услышать, как ты скажешь это. Чонин почти всхлипнул. Прошло долгие несколько секунд, прежде чем он смог ответить, и тогда он звучал немного пьяно, его слова сливались вместе. — Я- я не знал, что может быть так хорошо, — проговорил он. — А-а-ах, хён, хён, прошу- — М-м, вот так, — сказал Минхо, когда почувствовал, как Чонин вытягивается, чтобы толкнуться навстречу его члену. — Умница, малыш. Умница. Маленькая шлюшка. Блять, подумал он, и на мгновение почувствовал такую панику, словно земля провалилась у него из под ног — а потом Чонин всхлипнул хён! и кончил без всяких прикосновений, продолжая двигаться на его члене, сжимаясь. Минхо замер внутри него, искренне удивленный, и стал смотреть на лицо Чонина, на его очаровательно раскрытые губы и закатившиеся глаза. Минхо хотелось укусить его за горло. Он не ожидал такого от Чонина и, как он думал, Чонин и сам не ожидал этого от себя. Минхо знал его достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что он предупредил бы его, если бы был близко. Он выпрямился, не выходя, остался внутри Чонина в ожидании, пока он восстановится. Спустя время, Чонин обмяк на постели, смущенно глядя на него. Он краснел, и это был не просто румянец от секса. — Я- прости, — сказал он, подтверждая подозрения Минхо, добавив: — Я не хотел. — Ну, — осторожно произнес Минхо, впервые с того момента, как они вошли эту дверь, чувствуя себя выбитым из колеи, — это твой первый раз, малыш. Так бывает. Чонин потряс головой, и его волосы раскидались по подушке. — Нет, — очень тихо проговорил он. — Дело- дело не в этом. Это потому что- потому что ты назвал меня- Казалось, он не сможет сказать это вслух. Внутри Минхо все равно забилось что-то дикое и грубое. — Потому что я назвал тебя маленькой шлюхой, — сказал он так же тихо, как и Чонин. — Поэтому? Теперь Чонин кивнул, ярко краснея. Он не произнес ни слова, но ему и не нужно было. Минхо почувствовал, как по его телу пробежала дрожь, когда Минхо снова произнес эти слова. Дикое чувство внутри Минхо стало сильнее, и зверь, который раньше мурлыкал, вдруг сорвался с поводка. — Тебе нравится, когда я зол с тобой, малыш? — хрипло, нетвердо произнес он. — В этом все дело? Чониновы глаза закрылись медленным, долгим движением его век; а зубы снова впились в нижнюю губу. К тому моменту, как они закончат, она наверняка будет искусана в кровь, и Минхо даже не довелось шанса сделать это самому. — Хён, — прошептал Чонин. — Хочешь, чтобы я был жестоким? — Минхо слабо толкнулся бедрами, едва двигаясь в обмякшем теле Чонина. — Отвечай мне, малыш. Я буду жестоким, если ты попросишь меня. — Да, — ахнул Чонин, когда Минхо снова двинулся в нем. — Да, я хочу- ах, ах, я хочу, будь злым, прошу- Это не может быть правдой, подумал Минхо, почти полностью выскальзывая из Чонина и резко толкаясь внутрь, возобновляя прошлый ритм. Удивление ярко вспыхнуло на лице Чонина, и он стиснул простыни в пальцах, словно был шокирован тем, что Минхо продолжил. — Хён, — сказал он, — я- но я уже- — Я заметил, — перебил его Минхо, позволяя своему взгляду упасть на брызги спермы на груди Чонина. Его голос- стал холоднее, таким, каким часто бывал в постели с другими. Все, что он пытался все это время держать в узде, свободно вырывалось у него. — Но такой милой шлюхе, как ты, должно быть нетрудно возбудиться снова. Чонин издал маленький звук, немного поерзал. — Я не- я не знаю, получится ли, — едва дыша проговорил он. Минхо остановился. Опустил глаза на Чонина, немного склонив голову набок, клиническим взглядом осматривая его. По телу Чонина снова пробежала ощутимая дрожь. Чонину действительно, действительно нравилось, когда Минхо был так жесток и холоден. — О, милый, — снисходительно произнес он. — Обязательно получится. Чонин долго, дрожаще выдохнул. Минхо обхватил его бедра, удерживая там, где хотел, немного крепче, чем до этого, и эту хватку Чонин точно должен был почувствовать. Когда он продолжил двигаться в Чонине, держать ритм было проще теперь, когда Чонин был придавлен к месту, и медленное скольжение из него ощущалось даже лучше, чем до этого. Чонин, казалось, был способен лишь задыхаться долгие несколько минут; каждый толчок выбивал из него дыхание; теперь, после того, как он кончил, он был таким чувствительным, все его нервы явно были натянуты. Значит, он никогда не пробовал этого раньше — не доводил себя до оргазма и не продолжал после. Конечно, нет, зачем ему делать это — Минхо уже знал, каким нетерпеливым был Чонин. В конце концов, одного раза ему было достаточно. Но Минхо этого не хватало: он увидел теперь, как выглядел Чонин, как звучал его голос, когда он кончал, и теперь желание увидеть это снова зудело под его кожей, заставляя сходить с ума. — Так хорошо принимаешь мой член, не так ли? — сказал он, переставая сдерживать свои слова после того, как Чонин попросил об этом. — Я не знал, что ты будешь таким, не знал, что ты такая потаскуха, малыш. Чонин смотрел на него так- на его лице не было ни страха, ни отвращения, ни неприязни. Не было даже удивления. Он выглядел- завороженным, его зрачки были возбужденно расширены. Он был прекрасен, прекраснее всего, что Минхо видел в своей жизни, и он хотел этого, хотел тех слов, которые вырывались изо рта Минхо, холодные, бесчувственные и жестокие. У Минхо немного кружилась голова. — Хён, — простонал Чонин, сжимая коленями талию Минхо, двигаясь вместе с ним, когда Минхо начал трахать его еще грубее, набирая такой ритм, который не мог попробовать до этого. — Ах- хён- я не могу, не могу- не- не останавливайся. Минхо и не собирался. Было слишком хорошо: Чонин сжимался вокруг его члена, его кожа была такой горячей и влажной под его ладонями. — Тебе нравится? — прошептал он. — Нравится чувствовать член хёна внутри? Он был немного удивлен тому, что Чонин ответил. — Да, — ахнул он. — Да, нравится, а-ах, хён, прошу- Минхо не мог поверить, что все это происходит в реальности. Чонин обеими руками сжимал простыни, и его глаза теперь были закрыты, а голова запрокинута назад, на подушку. Минхо видел, как каждый его толчок заставлял все тело Чонина дрожать. Вот так, думал он, Чонин был похож всего лишь на- игрушку в руках Минхо, инструмент, струны которого перебирал он. Теперь он чувствовал себя свободным, в хорошем смысле, так, как не чувствовал себя обычно. То, как пульсировала кровь в его венах, как двигалось его тело — обычно, это означало насилие, то, что он никогда не смог бы забрать назад. Не это — не то, как Чонин всхлипывал его имя, как снова начинал двигаться навстречу его члену. На этот раз Минхо не позволил ему; он продолжал удерживать его со всей силой, на которую был способен. В ключицах Чонина собирался пот, бусинками стекал по лбу вдоль линии роста его волос. Минхо на мгновение склонился над ним — Чонин простонал от того, как глубоко член Минхо проник в него под новым углом — и слизал пот с его виска, почувствовал его соленый вкус. Чонин тихо всхлипнул, слепо поворачивая голову к Минхо и приоткрывая рот. Какой нуждающийся, подумал Минхо. Какой же идеальный и нуждающийся. — Хочешь, чтобы я поцеловал тебя, малыш? — тихо произнес он, останавливая движения своих бедер и заполняя Чонина членом. Чонин слабо кивнул. — Попроси хорошо, — сказал ему Минхо. — Пожалуйста, — в тот же миг прошептал Чонин. — Пожалуйста, поцелуй меня, прошу, поцелуй- Минхо поймал его губы на полуслове, обхватив его нижнюю губу своими. Поцелуй был яростным, совсем не таким, как предыдущие. Минхо поднял голову и схватил волосы Чонина в кулак, заставляя его склонить голову под нужным углом, заставляя принимать все, что Минхо давал ему, и заметил, как этот жест заставил одну руку Чонина в отчаянии схватиться за его плечи, царапая их краями обкусанных ногтей. Он толкнулся в него раз, два, скользя языком в его рот, и отстранился, оттягивая его нижнюю губу зубами, прикусывая ее немного сильнее, чем сделал бы до этого. После он лизнул его подбородок, всего раз. Он выпрямился. Чонин тяжело дышал, не открывая глаз. Его рука упала со спины Минхо на постель, но не схватилась за простыни, как другая. Она просто безвольно лежала, когда Минхо схватил его за бедра и продолжил использовать его тело. В какой-то момент Чонин осознал, что Минхо не позволит ему двигаться, не позволит подмахивать — и научился просто принимать. Он снова бессловесно стонал, скулил, его безвольное тело лежало на постели — и тогда Минхо заметил, что его член снова затвердел. Ему понадобилось даже меньше времени, чем Минхо ожидал. — Ах, какая же хорошая шлюха, — проворковал он голосом, в котором звучала ледяная насмешка. Глаза Чонина распахнулись, и зрачки его были так расширены, что радужки было почти не различить. — Снова твердый для меня, как я и сказал. Обычно ты не такой покорный, малыш, — в ответ на эти слова Чонин сжался вокруг него, и Минхо втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прошипел: — м-м, я почувствовал, — сказал он; его нижняя губа поднялась вверх в чем-то между ухмылкой и оскалом. Член Чонина, твердый на его животе, дернулся, хотя он сам и отвернулся, смущенный. — Хён, — произнес он. Он едва дышал, но в его голосе слышалось что-то, что отозвалось внутри Минхо, что-то, чему он не мог дать названия. Этого ли хотел Чонин, к этому ли стремился, когда лежал под Минхо на полу комнаты с телевизором? Я знаю, о чем я прошу. Неужели об этом? Минхо даже близко не думал о том, что Чонин может хотеть чего-то подобного; он надеялся, что не подводит его ожиданий. — Малыш, — тихо, низко позвал Минхо. — Хочешь кончить еще раз? — Чонин проскулил, словно не был уверен, но его член тек ему на живот. — Ты был таким милым, когда кончил на моем члене. Так что скажи мне, ты хочешь кончить еще раз? — Да, — прошептал Чонин. — М-м, — протянул Минхо. Он еще раз склонился над Чонином, лишь немного, чтобы по-настоящему взглянуть ему в глаза. Он держал голос идеально отстраненным, словно для него все это ничего не значило, когда сказал: — Я позволю тебе, если ты скажешь мне, какая ты милая шлюха. Чонин все еще смотрел на него вот так: словно этого он всегда и хотел, словно слова, звучавшие изо рта Минхо были совершенно правильными, словно не было ничего плохого в том, как Минхо относился к нему. Но на глазах выступили слезы, а грудь тяжело вздымалась. Он проговорил что-то одними губами. — Скажи мне, — произнес Минхо. — Скажи мне, что ты милая шлюха, и я позволю тебе кончить. — Он толкнулся в Чонина особенно грубо, и Чонин едва ли не задохнулся от стона, запрокидывая голову. — Тебе не должно быть сложно, малыш, ты ведь так хорош в том, чтобы быть ею. — Я- я- — голос Чонина оборвался, все еще дрожа с каждым толчком члена Минхо — Я, боже, блять- В голосе Минхо зазвучал абсолютный ледяной холод. — Скажи мне, малыш. Чонин глотнул ртом воздуха. А потом он проговорил: — Я шлюха, хён, прошу, я- я милая, ах- На мгновение Минхо испытал- шок, удивление тем, что с этими словами с неба его не ударила молния. Эти слова, сорвавшиеся с губ Чонина, сделали все еще более нереальным. Чонин все еще пытался выговорить то, что было ему сказано. — Умница, — сказал ему Минхо. — Этого достаточно, милый, мне этого достаточно. Чонин издал звук, в котором, казалось, слышалось что-то вроде спасибо, и потянулся рукой к своему члену. Ах, наивный, очарованно подумал Минхо. Такой наивный. Он грубо оттолкнул руки Чонина, и тот посмотрел на его с чем-то вроде шока, смешанного с напуганным недоумением в глазах. — А, а, — произнес Минхо. — Потаскухи не трогают себя. Чонин выгнулся на постели, заерзал всем телом и снова обмяк. — Минхо-хён, — позвал он, и дамба прорвалась: одна, потом две слезы потекли по его лицу, смешиваясь с капельками пота. — Хён, я так хочу, пожалуйста, прошу, ах, ах, я сделаю это, но тебе нужно- — Мне не нужно ничего делать, — прорычал Минхо, но опустил руку и грубо обхватил пальцами головку чонинова члена. Чонин вскрикнул, сжимая коленями бедра Минхо. — Этого ты хотел? — спросил Минхо, скручивающим движением обернув ладонью головку его члена, слишком быстро, слишком сильно. Кожа Чонина была такой горячей, вязкая смазка вытекала пульсирующими движениями. — Ты хотел, чтобы я потрогал тебя здесь? Теперь Чонин по-настоящему всхлипывал, извиваясь так, словно не знал: хочет ли он толкнуться в руку Минхо или вырваться из его хватки. Стимуляция была слишком сильной; он не смог бы кончить вот так. Удовольствие внутри Минхо тоже подходило к зениту. Он мог продолжать дальше, мог трахать Чонина дольше, но желание кончить, эта нужда, давали о себе знать. — Я думал, ты сказал, что не сможешь больше возбудиться, — сказал он, все еще двигая ладонью по головке его члена. — Но посмотри на себя, так течешь. Такой мокрый, и только для меня, хм-м? Чонин, казалось, совершенно лишился способности говорить, и каждый звук, вырывавшийся у него, был сломанным плаксивым стоном, который разносился по комнате эхом. Минхо испытывал мрачное удовольствие от того, что доводил Чонина до таких громких звуков. Наконец он пожалел его, на мгновение отпустив член и по-настоящему обхватив его рукой, обвивая всю длину пальцами. Чонин чуть не взвизгнул от этого. — Ну же, — сказал Минхо, ускоряя движения рукой и продолжая грубо трахать Чонина. — Кончи для меня, кончи еще раз, малыш, моя дорогая маленькая шлюшка, позволь мне себя увидеть. — Хён, Минхо-хён, — ахнул Чонин — и кончил. Рука Минхо продолжала гладить его сквозь оргазм. Теперь он увидеть это как следует, ничто не застало его врасплох: глаза Чонина зажмурились, рот приоткрылся, длинная линия его шеи обнажилась. Он горячо и туго сжался вокруг члена Минхо, настолько, что Минхо почти не мог двигаться. Мой, мой, думал глупый мозг Минхо, и ему пришлось раздавить эту мысль в тот же миг. Минхо склонялся над Чонином еще до того, как тот обмяк на постели. Его руки с бедер и члена Чонина легли на его талию, крепко сжимая ее, когда он продолжил двигаться в нем еще грубее, чем до этого. Теперь он гнался за собственным удовольствием, позволял себе его, разгоряченный тем, как выглядел и ощущался под ним Чонин. Ему казалось, что Чонин на долгую минуту совершенно перестал дышать, член Минхо выбил из него весь воздух. Минхо же, казалось, шагнул к черте с поразительной скоростью, но, может быть, в этом не было ничего удивительного, может быть, это легко можно было объяснить. С Чонином всегда было иначе, он всегда чувствовал с ним больше. Он склонился ниже, прижался губами к шее Чонина, а потом опустился к его плечу, где, по крайней мере, завтра никто не смог бы увидеть, если бы он- слабо присосался к коже губами. Он хотел сделать именно это, прижаться раскрытыми губами к соленой от пота коже Чонина, но вместо этого впился зубами в плоть на плече Чонина, прикусил- сильно, но не слишком, не так жестоко, как хотел, как вопили его инстинкты. — О, о-о, — проскулил Чонин, когда Минхо продолжил трахать его, толкая в настоящую гиперстимуляцию, заставляя вздрагивать от нее всем телом, в крепких руках Минхо. — Ох, да, сильнее, укуси меня сильнее, хён, умоляю, о- Чонин замолк со всхлипом, когда Минхо сделал то, о чем он и просил: вонзил зубы так глубоко, что сам удивился, как не почувствовал кровь у себя на языке. Он кончил вот так, все еще толкаясь в обмякшее, не сопротивлявшееся тело Чонина, кусая его так сильно, чтобы утолить голод зверя внутри него, зверя, который думал о том, каким след его укуса будет назавтра, и начинал тихо мурчать от этой мысли. Между ними не было никаких звуков, кроме их дыхания. Минхо отнял зубы от плеча Чонина и успокаивающе прижался языком к оставленному следу. После он повернул лицо так, чтобы оно прижалось к чониновой шее, и вдохнул его запах. Чонин обхватил его руками, почти держа на месте, только вот у него не хватало на это сил. И даже так — это было больше, чем все, что когда-либо было у Минхо; это ближе всего было похоже на объятия, чем все, что он когда-либо испытывал. Он никогда не задерживался в таком положении после секса. Никогда не переплетался всем телом с кем-то, после того, как кончил. Когда он все же поднял голову, лицо Чонина было мокрым от слез, но он слабо, устало улыбался. Его ноги все еще обхватывали талию Минхо, все еще находившегося внутри него. — Хён, — сказал он. Одна из его рук поднялась, чтобы коснуться лица Минхо, почти так же, как когда он был пьян — нежное, изучающее прикосновение, от которого он почти дернулся, несмотря на все, что произошло в последний час. Это прикосновение спустилось вниз по скуле Минхо, и Чонин обнял его челюсть ладонью. Минхо поцеловал его еще раз; как он мог этого не сделать. После этого он осторожно вышел из него, садясь на пятки на постели, чтобы по-настоящему посмотреть Чонину в лицо, ища в нем дискомфорт или- что-то еще. Но этого не было. — Малыш, — так мягко позвал он. — Ты в порядке? — Да, — едва слышным шепотом ответил Чонин, и его улыбка стала шире. Его голова откинулась на подушку. Он весь был мокрым от пота, блестевшего в свете лампы, и грудь его все еще быстро вздымалась. Минхо видел, как двинулось его адамово яблоко, когда он сглотнул. Он был самым прекрасным, что видел в своей жизни Минхо и что когда-либо увидит, раскрасневшийся от удовольствия, с его сияющими темными глазами. — Мне так хорошо. Минхо услышал эти слова, искренность в голосе Чонина, увидел счастье на его лице- и улыбнулся, не в силах остановить своей улыбки. Улыбка Чонина чуть померкла, и в его глазах появилось что-то, чему Минхо не мог дать имени, и долгое мгновение он просто смотрел на него. А потом он поднял руки вверх в явном требовании об объятиях. — Мы мерзкие, малыш, — пробормотал Минхо, и улыбка не сошла с его лица, оказалась слышна в его голосе. — Нам нужно привести себя в порядок.. Чонин вытянул руки сильнее, надул губы и издал жалобливый маленький звук, совершенно наигранный, но для Минхо это было неважно; он не мог отказать ему ни в чем. Он опустился вниз, лег на спину на постели, просунул руку под чониновы плечи и перевернул его так, чтобы он прижался к боку Минхо. Чонину, казалось, было совершенно наплевать на то, что Минхо был таким же потным, как и он. Он свернулся рядом с ним, положил голову ему на плечо, а ладонь — на его грудь. Было- приятно. Удивительно приятно чувствовать рядом обнаженное и теплое после оргазма тело Чонина. Минхо прошелся кончиками пальцев по его позвоночнику, почувствовал остывавший пот. Хотелось поцеловать волосы Чонина, щекотавшие его подбородок, и он осознал, что- может. Он может. И он сделал именно это, прижался губами к макушке Чонина, к едва влажным корням его волос. Чонин поерзал, закидывая ногу на его бедро и кончиками пальцев зарываясь между его икр. Он поднял голову и подполз вверх так, чтобы поцеловать его под челюстью. Милый. Такой милый. Его малыш. Его чудесный малыш. — Хён, — прошептал Чонин медленно и довольно. Его глаза медленно моргали. — Тебе понравилось? Минхо провел рукой по его боку, чувствуя, как под его прикосновением остаются мурашки. — Ты был идеален, — сказал он, так тихо и, может быть, слишком искренне, и Чонин спрятал лицо в его шее. Минхо чувствовал, как он улыбается в его кожу. Кончик его пальца рисовал узоры на груди Минхо, бездумно и сонно. Это движение становилось все медленнее и медленнее. Скоро он уснет. Тогда Минхо приведет в порядок их обоих. Так двигаться будет легче. Чонин пробормотал ему в плечо: — Ты так же счастлив, как и я? Минхо поймал его руку и прижал к своей груди. — М-м-м, — протянул он. Он обнял Чонина крепче, ближе, и почувствовал, как он вздыхает, как совершенно расслабляется в его руках. Лежать вот так было- настолько приятно, что Минхо казалось, будто он летает, окруженный облаком теплого удовлетворения. Счастье. Да. Вот, что это было. До этого оно было ему незнакомо вот так. Он слегка перевернулся, и этого хватило, чтобы Чонин слегка повалился назад, и его голова откинулась на плечо Минхо. Уснул. Его губы были приоткрыты, а дыхание выровнялось, стало глубже. Минхо прижался с поцелуем к его щеке, к переносице. — Да, малыш, — прошептал он, чувствуя, как дыхание Чонина легко обдает его лицо. Минхо убрал влажные от пота волосы с его лба; чониновы ресницы затрепетали. — Да, думаю, я так же счастлив, как и ты.