the blood on your lies

Когда Чанбин вошел в офис, Чан выглядел дерьмово: мешки под его глазами были значительно больше обычного, а волосы торчали в разные стороны. Этот человек не спал или спал здесь, на диване, слишком маленьком для взрослого, хоть и такого невысокого, как Чан. Не то чтобы Чанбин мог говорить что-то на этот счет. Сынмин скользнул в помещение за Чанбином, едва касаясь его, и занял одно из мест перед рабочим столом. В руках у него была папка распечатанных фотографий, а одет он был в флисовые пижамные штаны и, возможно, самую большую толстовку, в какой Чанбин его только видел. Они встретились на лестнице, совершенно случайно, и Сынмин всю дорогу до офиса хмурился и ворчал о том, как ему снова приходится тащиться наверх, когда они могли просто провести собрание в мастерской. Они могли бы, это было правдой, но Чан, казалось, не был особенно готов к движению сейчас. Он выглядел, как человек, с трудом повалившийся в кресло и неспособный подняться без чужой помощи. Прошлой ночью, когда они, обнаженные, лежали под одеялом и Сынмин лежал у него на груди, кожа к коже, он рассказал Чанбину. Чанбин поглаживал кончиками пальцев его спину, вверх и вниз, и почти засыпал, когда Сынмин тихо сказал: — Раньше, когда ты спросил меня, за что я ругаюсь на свой компьютер, дело было в том, что я увидел, как Чонин и Минхо-хён целуются в комнате с телевизором. Чанбин так дернулся от неожиданности, что едва ли не сбросил Сынмина на пол и вынужден был подхватить его, пока это не случилось. Сынмин взглянул на него тем невпечатленным взглядом, на который был способен только он: пустым и безэмоциональным, и куда более насыщенным, чем все, на что был способен Хёнджин. Чанбин, крепко прижимая к себе Сынмина, спросил: — Почему ты ничего не сказал? — Чтобы ты не смог их остановить, — сказал ему Сынмин, и уткнулся лицом ему в шею, всем телом изогнувшись так, чтобы его ноги не выглядывали с кровати. Разговор, как понял Чанбин, явно был окончен, и Сынмин вскоре уснул, но сам он долго лежал без сна, гоняя по голове мысли. До этого, на лестнице, Сынмин сказал ему, рвано и коротко: — Чан-хён знает о Чонине и Минхо-хёне. Он поймал их прошлой ночью. Он не рад. Как и Чонин. — Как и он сам, судя по тону его голоса. Чанбину хотелось расспросить его еще, но они уже дошли до офиса, и он решил оставить расспросы на потом, но, взглянув на Чана, уже решил, что понимает все чуть лучше. — Привет, хён, — сказал он. — Сходить за Джисоном? — Грубо, — раздался голос Джисона из коридора прямо перед тем, как он распахнул дверь и вошёл в комнату. — Я здесь, я пришел вовремя, не нападай на меня, когда я не могу защитить себя, хён. Чанбин закатил глаза. — О, чудо, ты вовремя пришел на встречу, — сказал он, когда Джисон сел рядом с Сынмином. — Запускайте салюты. — Джисон показал ему средний палец. — Кончайте уже, — сказал Чан. Обычно их переругивания его забавляли, и он немного журил их, но сейчас в его голосе слышалось настоящее раздражение, от которого Джисон затих, опустил руку и спрятал ее в кармане штанов. Он неуверенно взглянул на Чанбина, и тот улыбнулся ему, что не очень-то успокоило Джисона — наверняка потому, что Чанбин обычно не улыбался ему так. Сынмин смотрел на Чана холодно, слегка приподняв брови. Чанбину было интересно: что же увидел Сынмин на камерах, когда просматривал записи утром. Что именно он имел в виду, когда говорил, что Чан не рад. Чанбин мог бы предположить. Чан был одним из самых спокойных людей, которых Чанбин встречал: он редко раздражался, не говоря уже о том, чтобы злиться. Когда они работали на старые банды, Чан соглашался на худшие задания, принимал неуважение и грубость с такой улыбкой, которая даже не казалась притворной. Ему множество раз приходилось успокаивать Чанбина. Но когда Чан злился, он взрывался. С уверенностью сказать, когда это случится, всегда было непросто, потому что он оставался таким спокойным даже когда не высыпался, когда был голоден или хотел пить. Но иногда он злился и бросался такими словами, забыть которые было сложно. В первый раз, когда они поссорились, о том, напасть ли им на Ли Джерима, Чан сказал ему нечто настолько плохое, что Чанбин, даже зная, что в конце концов он простит его, не разговаривал с Чаном два дня. Это было большим недостатком Чана. Они видели это с Феликсом; Чанбин мог представить, что Минхо увидел это вчера. Пытаясь разбить неуютную тишину, повисшую над ними, Чанбин сказал: — Хён, хочешь я принесу тебе кофе или еще что? Выглядишь, как ведро с мусором. Чан взглянул на него. Чанбин посмотрел в ответ, почти бросая ему вызов сорваться и на него, но Чан просто сказал: — Нет. Скоро начнем собрание. Собранию и правда скоро пора было начаться, но Минхо не было. Он увидел сообщение, которое отправил ему Чанбин, потому что в чате оно было помечено как прочитанное, но не ответил, и теперь минуты шли, и время встречи уже подошло, и Чанбин смотрел, как Чан все больше и больше напрягался в своем кресле, Сынмин раздражался все сильнее, а Джисон все продолжал поворачиваться к двери, как будто это должно было заставить Минхо появиться быстрее. — Хочешь, я схожу за Минхо-хёном, — в конце концов сказал Чанбин. Чан нахмурился. — Нет, — почти что прорычал он. — Если он не может уважать- Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Минхо. На нем были штаны и футболка, но она была так измята, что понятно было, что надели ее в спешке. Его волосы были влажными и торчали в стороны, словно им не позволили высохнуть прямо, а его губы покраснели и чуть опухли. Он выглядел, как человек, который совсем недавно был с кем-то в постели. Глядя на него, Чанбин подумал, боже, он правда трахается с Чонином. — Прошу прощения за опоздание, — очень тихо сказал Минхо, закрывая за собой дверь. Он не стал объяснять причины своего опоздания, просто отошел от двери и замер: безэмоционально, ожидающе того, что бы ни произошло. — Я рад, что ты смог найти для нас время, — зло и саркастично сказал Чан. Брови Джисона вскинулись к самым его волосам, но Минхо никак не отреагировал; на его лице не дрогнуло ни мускула. Он просто продолжал выжидающе смотреть на всех них. Чан раздраженно фыркнул и сказал: — У Сынмина есть для нас новости. Сынмин на несколько секунд поджал губы, не глядя ни на кого из них, а потом заговорил. — Три вещи. Первое — я нашел ангар, в котором Джисон и Хёнджин смогут потренироваться и повисеть на веревках. — Он достал лист бумаги из папки и протянул его Джисону. На листе, судя по всему, был адрес, а под ним — черно-белое фото большого здания. — Находится недалеко от Йонъина. — Не очень-то близко, — пробормотал Джисон. — Вам нужно было место, где вы сможете спускаться на веревках вдоль стены здания, — поспорил Сынмин. — Не думаю, что получится сделать это незаметно посреди Сеула. Джисон сделал лицо, которое, казалось, говорило справедливо. Чан протянул руку за листком, взглянул на него и отдал обратно. — Тебе и Хёнджину нужно поехать туда как можно скорее, чтобы успеть потренироваться достаточно до задания, — сказал он. — Чанбин, поедешь с ними, проследи, что они делают все безопасно. — Ну, я и сам про это ничего не знаю, — сказал Чанбин, пытаясь звучать позитивно, — но хорошо, конечно. — Звучит очень весело, — отозвался Джисон, так же притворно радостно. — Второе, — немного громче, словно пытаясь остановить возможную болтовню между Джисоном и Чанбином — он даже кинул предупреждающий взгляд на Чанбина — что должно было усмирить Чанбина, но оказалось безуспешно, потому что Чанбин обожал, когда Сынмин смотрел на него так, — когда мы ездили в Blackbird, нам с Феликсом не удалось сфотографировать сейф, в котором Мэгпай хранит деньги. — Но вы сделали фотографии комнаты с сейфом, — резко отозвался Минхо, словно думал, что Сынмин и Феликс об этом лгали. — Офиса Мэгпай. — Сделали, — ответил Сынмин, — но сам сейф спрятан за картиной, и никто не двигал ее за все то время, что мы были там. Феликс видел его всего раз или два, и, очевидно, не знает, что это за модель, хотя знает, что у него аналоговый замок, и по его описанию нам удалось отобрать несколько моделей. Но мы не знаем, что именно это за модель, поэтому никак не можем дать Хёнджину возможность потренироваться на настоящем сейфе. В этом вопросе ему придется идти вслепую. — Мне это не нравится, — пропуская руку сквозь волосы, произнес Чан. — Мы не поймем, сможет ли он взломать его, до самого задания. — Именно, — ответил Сынмин. Он умел говорить на собраниях вот так, кратко и по делу, и Чанбин никогда не сказал бы этого ему, но иногда он думал, что и Сынмина вышел бы хороший юрист. Не то чтобы Чанбин знал, как ведут себя юристы; он видел их только по телевизору. — Значит, что, — сказал Джисон, изогнув губы оглядывая их всех. — Что будет, если мы попадем туда и окажется, что Хёнджин не сможет вскрыть сейф? Просто взорвем все и будем надеяться, что хранилище все покроет? — Нет, — сказал Минхо. Если Сынмин на собраниях был четким, то Минхо был краток. — В хранилище может не оказаться ничего полезного. Blackbird — мы хотя бы знаем, что там есть деньги. Нам нужно узнать, какой у них сейф. — Ну, надеюсь, ты уже придумал, как мы найдем эту информацию, — сказал Сынмин, — потому что я- Дверь в офис распахнулась, перебивая его. Они все повернулись, чтобы увидеть, кто это, но это оказался просто Чонин, который расслабленно вошел внутрь. Сначала он взглянул на Минхо, с теплой улыбкой, потом — на остальных, но тогда тепло уже не достигало его глаз. Если Минхо выглядел слегка слегка помято, то Чонин был в совершенном беспорядке; на нем была серая футболка, свисавшая на его худых плечах. Она совершенно точно не принадлежала ему. — Чонин, — сказал Чан, хмурясь, скорее от недоумения, чем от чего-то еще. — В чем дело, что-то не так? У нас собрание. — Я знаю, — ответил Чонин. — Поэтому я и здесь. Он прошел к дивану и сел, а потом накрыл свои колени одеялом. Они все почти хлопали глазами, глядя на него — кроме Сынмина, который не скрываясь закатил глаза и повернулся к Чану — но Чонин просто посмотрел на них в ответ совершенно невинно, словно он каждый день приходил посреди собраний. — Малыш, тут не очень интересно, — сказал ему Минхо. Его голос звучал странно — в нем слышалась смесь легкой усталости и невероятной нежности. Чанбин привык слышать нежность в голосе Минхо, когда тот говорил с Чонином, но это заходило дальше того. Каждое его слово сочилось любовью. — Я пришел не потому что тут интересно, — разглаживая одеяло, ответил Чонин. — Не обращайте на меня внимания, продолжайте. — Как я и говорил, — продолжил Сынмин, забирая почти все внимание себе — Чан несколько секунд хмуро посмотрел на Чонина и перевел взгляд на Сынмина; Минхо не оторвал от Чонина глаз. — Я не знаю, как достать информацию о модели сейфа. Минхо ничего не сказал; он все еще смотрел на Чонина, а потом оторвал взгляд и посмотрел на Сынмина. — Феликс знает, когда обычно опустошают сейф в конце дня? — спросил он. — Да, — ответил Сынмин. — Приблизительно, в четыре утра самое раннее, и самое позднее — в шесть. — Тогда нужно пригнать туда фургон к этому времени, — сказал Минхо, словно разговаривал с кем-то очень глупым, — и сделать фотографию сейфа, когда они откроют его, чтобы достать деньги. Сынмин нахмурился — вероятно, из-за того, что с ним разговаривали вот так, и Чанбин знал: что бы сейчас ни вышло из его рта, это будет в лучшем случае неприятно — но Чан уже заговорил: — Это сработает, Сынмин? — Пауза, потом Сынмин кивнул. — Отлично. Тогда, Минхо, ты и Сынмин завтра займитесь этим, нам нужна эта информация так быстро, как только это возможно. Минхо и Сынмин взглянули друг на друга с неприязнью во взглядах, от которой Чанбину пришлось поджать губы, чтобы не улыбнуться. Если бы Сынмин поймал его на этом, Чанбин заплатил бы за это. Но иногда они были так похожи: их настроения были одинаковыми, их реакции были одинаковыми. Хуже всего было то, что даже их стили в работе подходили друг другу, и Чан наверняка правильно посылал их вместе, потому что оба они были безжалостно эффективны. Но Сынмин- ему будет сложно снова покинуть дом. Чанбин видел, как напряжены были его плечи. Но он просто кратко сказал: — Понял. Спустя небольшую паузу Минхо ответил: — Ладно. — Хорошо, — сказал Чан. Он ни разу не взглянул на Минхо, даже когда говорил с ним напрямую. Все это время он смотрел на Сынмина, словно пытался притвориться, как это было возможно, в том, что Минхо в комнате не было. Неясно было, насколько хорошо ему это удавалось. В глазах Чанбина он пытался делать то, о чем попросил Чонин, не обращайте на меня внимания, но все продолжал кидать на него короткие взгляды; Чонин, все еще свернувшийся на диване, смотрел на них почти безмятежно. Джисон тоже смотрел на него, явно более чем недоуменно. Чонин был чем-то вроде слона в комнате. — Что третье, — спросил Сынмина Чан. — Третье, — сказал Сынмин, — вот это. — Он открыл папку снова и достал еще несколько распечаток — фотографий, который он разложил на столе Чана так, чтобы все могли их видеть. Чанбину понадобилось несколько секунд, чтобы понять, куда и на что он смотрит. — Здание по соседству с Blackbird продали кому-то новому, и теперь первые два этажа там перестраивают в круглосуточную кофейню. Еще я нашел документы из городского управления, судя по которым третий этаж перестроят в офис. Кофейня открывается через два дня, что значит: к тому моменту, как мы пойдем на задание, там будет открытый бизнес, а не заброшенное здание, как мы планировали. На этот раз тишина растянулась надолго; все они впитывали эту информацию. Минхо сделал несколько быстрых шагов вперед, встал между двух стульев, чтобы посмотреть на фото. Чан откинулся на спинку кресла, когда Минхо подошел, и с того угла, под которым он смотрел, Чанбин видел только то, как он снова нахмурился. Минхо либо не заметил этого, либо проигнорировал, потому что он просто смотрел на фотографии. — Блять, — произнес он. В целом, это все и описывало, как считал Чанбин. Джисон, оглянув Минхо и Чана, спросил: — Что это значит? — Я не знаю, — ответил Минхо. Он все еще перелистывал фотографии, рассматривая зернистые фото съемки. — Мне нужно будет либо понять, сможете ли вы пройти через это здание по крыше со всем оборудованием, которое вам для этого понадобится, так, чтобы этого никто не заметил, либо придумать, как сделать так, чтобы вы все-таки прошли через первый этаж Blackbird. Он звучал- мрачно. Ни один из этих вариантов не был хорошим, и, Чанбин знал, ни один из них не был легко выполнимым. Они планировали, что соседнее здание будет полностью пустым, и Хёнджин и Джисон смогут пробраться туда и пройти на крышу. Но это было невозможно, если им будет мешать открытый бизнес. Даже с замаскированной винтовкой их наверняка остановили бы с вопросами прежде чем они добрались бы достаточно высоко. Проходить через первый этаж было- идиотской идеей. Они знали это с самого начала. — Ну, тебе придется решить поскорее, — сказал Чан. Его тон был резким, и в нем звучало что-то гадкое. Нетерпеливое, каким так редко бывал Чан. — У нас нет времени на то, чтобы ты возился и пытался разобраться. На мгновение повисла тишина. Джисон в полнейшем шоке смотрел на Чана, его плечи немного ссутулились; он выглядел так, словно инстинктивно пытался защититься от удара. Минхо лишь бросил на Чана короткий взгляд и тихо ответил: — Конечно. Я дам тебе знать, как только что-то решу. Чан совершенно не отреагировал. Вместо этого он посмотрел на Сынмина и сказал: — Дай мне знать, что там за сейф, завтра, чтобы мы могли поискать такую же модель. Не буду вас больше задерживать. Сынмину не нужно было говорить дважды. Он собрал фотографии и сложил их обратно в папку, а потом, пару секунд спустя, протянул их Минхо. Минхо принял папку с кивком, они недолго посмотрели друг на друга, а потом Сынмин тихо покинул комнату. — Вероятнее всего, завтра нам нужно будет поехать в ангар, — сказал Чанбин, — утром, пока там никого нет. Чан кивнул. — Звучит хорошо, — сказал он. — Вы все можете идти, кроме Минхо, ты останься. Я хочу с тобой поговорить. Минхо не взглянул на него. Он все еще смотрел на папку у себя в руках, и лицо его было совершенно пусто. В языке его тела было что-то, до неуютного напоминавшее Чанбину то, каким он был, когда на полу здесь лежал Феликс, хотя Чанбин никогда не отнес бы его в эту категорию. Он все еще раздумывал: настоять ли ему на том, чтобы остаться здесь на время этого “разговора” — когда Чонин поднялся с дивана на ноги и сказал: — Нет. Голова Минхо приподнялась. Чан поднял бровь. — Нет? — отозвался он. — Нет, — повторил Чонин. Он потянулся и взял Минхо за свободную руку, ту, которой он не держал папку с фотографиями. Минхо взглянул на него по-настоящему, и на его лице тоже было что-то удивленное, но он не отстранился и не остановили Чонина, когда он переплел их пальцы. — Что значит “нет”, — спросил Чан с раздражением и усталостью в голосе. — Чонин, ты не можешь просто- — “Нет” и значит “нет”, — сказал Чонин. Он особенно холодно оглядел Чана, таким взглядом, которого Чанбин от него не ожидал. На нем он выглядел очень странно. Видя его выражение лица, Чанбин думал, нужно уговорить Сынмина показать мне записи с прошлой ночи. Сынмин сказал ему, что Чонин не обрадовался тому, что произошло — но что бы здесь ни было, это шло гораздо глубже. — Ты не будешь с ним разговаривать, особенно — наедине. Нам нужно тренироваться на новых автоматах с Джисон-хёном. Он посмотрел на Джисона, который с полнейшим шоком на лице не отводил глаз от переплетенных рук Минхо и Чонина. Когда тот осознал, что Чонин на него смотрит, то сказал: — Э-э, конечно? Чонин кивнул, а потом сказал Чану: — Видишь? — и потянул Минхо к двери и прочь из комнаты, игнорируя чаново Минхо, вернись обратно-. Дверь за ними двумя захлопнулась с финальным щелчком. Джисон, неуверенно глядя на Чана, словно понятия не имел, что происходит, молчал. Чанбин пожалел его, этого мальчика, который не просил, чтобы его втягивали в весь этот беспорядок, когда забрался к ним в окно по пожарной лестнице. — Ты можешь идти, — сказал ему Чанбин. — На самом деле, мне нужно поговорить с Чан-хёном наедине. Джисон посмотрел на него и покинул комнату в такой спешке, которая в обычных условиях была бы смешной. Как только он ушел, Чанбин обошел стол и занял место, которое только что освободил Джисон, и сказал: — Хён, какого хуя ты творишь. Чан прорычал — странный звук от него. — Чанбин, — произнес он. — Минхо спит с Чонином. Прошлой ночью они- — Нет, я знаю, — перебил его Чанбин, прежде чем Чан снова утянул себя в гнев, и это немного сработало: Чан запнулся и посмотрел на Чанбина. — Я знаю об этом. Я говорю не про это. Я говорю о том, что ты вообще заставил его пообещать держаться подальше от Чонина. Стоило догадаться, что Чонин будет в ярости, когда узнает об этом. Чан смотрел на него, распахнув рот. — Он не должен был об этом узнать, — в конце концов горячо проговорил он, — потому что Минхо не должен был его трогать. И откуда ты, блять, об этом знаешь? Никто больше не должен был узнать. — Мне рассказал Сынмин, — ответил Чанбин. Он сказал это не задумываясь, и глаза Чана прищурились, достаточно, чтобы в голове Чанбина зазвенела сигнализация. — Что? — Сынмин тебе ужасно много всего рассказывает, — сказал Чан. — Даже те вещи, которые должны быть секретом. — Как скажешь, — с трудом находя нейтральный тон, сказал Чанбин. — Он волновался. Он подумал, что и ты, и Минхо-хён совершаете большую ошибку. — Ну, я так точно, — горько произнес Чан. — Было ошибкой думать, что Минхо — человек слово. Прошлой ночью ему было плевать, он даже не извинился. Раньше- — он на мгновение замолк, сглотнул и сказал: — Сегодня утром я увидел след от укуса на плече у Чонина. Темный синяк. Еще он сказал, что Минхо дал ему пощечину, когда они занимались сексом. Что-то полное ужаса провалилось в Чанбине от этих слов, картина того, как кто-то делает Чонину больно, была почти слишком мучительной, чтобы вынести ее. Мысль о том, что это может быть Минхо, человек, которому Чонин так доверял, была еще хуже, и на мгновение Чанбин потерял контроль над своим лицом. Чан увидел это и умоляюще проговорил: — Чанбин, я не могу позволить этому произойти. Ты ведь понимаешь, да? Мы не можем- это же Чонин, он просто ребенок. Прошло мгновение. Страх, ужас почти прошли. — Он был расстроен? — спросил Чанбин. — Что? — Был ли он расстроен, — повторил Чанбин. — Чонин, сегодня утром. Когда ты увидел укус, когда он рассказал тебе о том, что Минхо ударил его. Он был этим расстроен? — Нет, — ответил Чан, звуча так, словно совершенно не понимал, к чему эти вопросы. — Он сказал, что хотел этого, но это ведь подтверждает то, о чем я говорю? Он не знает, что происходит, Чанбин. Он не понимает, что здорово, а что нет. Чанбин посмотрел на него, на своего хёна, которого он знал уже столько лет. Его брата во всех смыслах, кроме законного, во всем, кроме крови. Чанбин готов был последовать за Чаном в самые глубины ада, если бы Чану это понадобилось. Чанбин сделал ради Чана много такого, что иногда не давало ему спать по ночам, заставляло просыпаться в кошмарах. В такие ночи, когда он был в постели с Сынмином, ему немного страшно было его касаться — он боялся, что кровь, залившая его руки в его сне, была настоящей, и он мог испачкать ей бледную, чистую кожу Сынмина. Чего бы Чанбин не сделал для Чана? Таких вещей было очень мало. Но в этом он не мог его поддержать. — Чонин юный, во многих смыслах, какие мы еще даже не видели. Но он не ребенок, — сказал он. — Он взрослый человек. Он может делать все, что захочет. И я думаю, тебе не стоит лезть в это, хён. Он не позволил Чану ответить. Он поднялся на ноги и быстрым шагом вышел из офиса, закрывая за собой дверь. Сердце в его груди билось слишком быстро. Часть его хотела сказать, я понимаю, я вижу это, я чувствую себя так же, я тоже боюсь за него, но все эти слова утонули в голосе Сынмина. В голосе Сынмина, говорившем ему, что Чонин заслуживал, чтобы к нему относились как ко взрослому человеку, каким он и был. Он сделал дрожащий вдох. Он надеялся, что хотя бы Сынмин гордился им. —— Джисон добежал до лестничной площадки между вторым и первым этажом и вслух произнес: — Какого хуя. — Его голос эхом разнесся в пустом пространстве. Казалось, будто реальность того, что он только увидел, наконец дошла до него: то, как Чонин без всяких колебаний взял Минхо за руку, как Минхо позволил этому случиться — Минхо, который едва ли терпел, когда ему по-дружески клали руку на плечо, позволил этому случиться. И это само по себе было странно — но никто больше не отреагировал так, будто это было самым странным, что они видели в жизни. Чан выглядел злым, Чанбин был абсолютно спокоен. Джисону хотелось спросить у них, привет, а вы ЭТО ВИДЕЛИ, но он знал, что видели, и реакции их были именно такими. То, как Минхо и Чонин держались за руки, не шокировало их. Он выудил из кармана телефон, почти уронил его на бетон, но вовремя поймал. Когда он разблокировал его, на экране открылся чат с Чанбином, и в последнем сообщении он звал его на собрание. Он вышел из этого чата и открыл сообщения с Хёнджином. Номер Хёнджина ему дали вместе с номерами остальных, когда он наконец по-настоящему влился в группу после своего первого задания с Чанбином. Он никогда не использовал его до пары недель назад, когда Хёнджин вдруг написал ему, чтобы дать ему знать, что Чонин потерял телефон и искал его. Джисон не знал даже, что у Хёнджина был его телефон, и от шока сделал первое, что пришло ему в голову и отправил (стоило признаться, довольно тупой) мем. что значит эта картинка было ответом Хёнджина, и Джисону пришлось объяснять ему, что такое мемы, и все это время он разрывался между нежным весельем и такой неописуемой словами печалью, что у него болело сердце. С того дня они переписывались немного чаще: Джисон спрашивал, не нужно ли что-то Хёнджину, когда выходил на улицу, Хёнджин говорил ему, осталось ли наверху что-нибудь из еды. Все это было Джисону невероятно драгоценно, но еще более драгоценно было то, как теперь Хёнджин иногда отправлял ему свои мемы, которые он, очевидно, нашел в интернете, часто — без контекста, потому что хотел, чтобы Джисон объяснил их ему. Всякий раз Джисон чувствовал себя взволнованным целый день. Он пытался работать над тем, чтобы отправлять Хёнджину мемы, которые покажутся ему смешными. Но прежде ему нужно было узнать, что вообще Хёнджин считал смешным. А для этого он должен был заставить Хёнджина рассмеяться над чем-то, что он сказал, и у него были все шансы на то, что это никогда не произойдет. я только что видел как минхо-хен и чонин держатся за руки??? отправил он теперь, и несколько секунд спустя сообщение оказалось прочитано. Ответ занял немного больше времени. хёнджин: а, ага хёнджин: они вчера переспали Джисон уставился в телефон, распахнув рот, а потом поднял голову в потолок и, прищурившись, посмотрел в установленную Сынмином камеру. Если это было шуткой, и Сынмин записывал все происходящее ради собственного веселья или ради того, чтобы Хёнджин потом мог посмеяться над этим, Джисон бы- ну, честно говоря, его это тоже повеселило бы. Но все равно! джисон: ??????????????????? джисон: это что шутка хёнджин: нет? хёнджин: ты так позорно отстал джисон хёнджин: ты буквально узнал последним — Ну, ладно! — вслух воскликнул Джисон, неуверенный, что, черт подери, сейчас происходило, но готовый плыть по течению, по одной только причине, что это даже не казалось ему самой странной вещью за последние несколько недель. То, как милый и добрый Феликс оказался наследником Мэгпай, было, каким-то образом, более шокирующе. Кстати, о том- Казалось ли это ему чем-то нелогичным, когда он думал об этом? Первой его реакцией было удивление, конечно, но не то чтобы шок. Для него с самого начала было предельно очевидно то, с какой нежностью Минхо относился к Чонину, и то, как Чонин тянулся к Минхо, как не тянулся к другим. Тот факт, что это каким-то образом перешло в сексуальные отношения, показался бы Джисону чем-то вроде преувеличения, и казался и сейчас, но он не мог сказать, что между ними совершенно ничего не было. Но это все еще было пиздец, как странно. Ему все еще казалось, будто все их здание подняли в воздух, встряхнули и неправильно поставили на место, словно домик в “Волшебнике страны Оз”. Он отправил плачущий эмодзи в ответ Хёнджину, убрал телефон в карман и пошел вниз по лестнице. Дверь в мастерскую Сынмина была, как обычно, закрыта, и Джисон подумал о том чтобы заглянуть внутрь и убедиться, что Хёнджин на самом деле не шутит над ним, но Хёнджин был не из таких людей. Он не шутил с Джисоном. Это было одной из определяющих черт их отношений. Вместо этого он продолжил путь вниз, в подвал; Чонин стоял рядом со столом перед стрельбищем, держа в руках один из новых автоматов; другой лежал на столе. Минхо тоже был там, он стоял ближе к стене, сложив руки на груди в такой манере, которая всегда заставляла Джисона думать, что сейчас его будут за что-то критиковать. Минхо никогда не критиковал Джисона в таком смысле, но что-то в его позе всегда выглядело так, словно он находится в паре секунд от того, чтобы рявкнуть Джисону, что у него ужасная осанка. — Хён! — воскликнул Чонин. Его голос звучал, пожалуй, так ярко, как никогда. — Привет! Ты тоже в восторге от всего этого нового оружия? Джисон посмотрел на него, потом на пушки, а потом снова на Чонина. Если бы он еще не знал правды, то подумал бы, что Чонин выглядит немного странно, потому что он казался пьяным. Он выглядел, как человек, у которого в последние двадцать четыре часа был хороший секс: его улыбка сияла, а все тело было расслаблено. Он выглядел, на самом деле, как человек, у которого был такой секс, который был у Джисона только когда он оказывался в руках милых девушек со страпонами. — Конечно, — ответил он, потому что новое оружие и правда приводило его в восторг; ему не терпелось поиграть с ним, подержать в руках. Он не был уверен, что его восторг был таким же, как чонинов, но причиной тому, возможно, были оргазмы. — Но сначала дай мне попробовать первому, Чонин-а. Просто на случай, если что-то не так, хорошо? Чонин слегка надул губы, но было непонятно, было ли тому причиной то, что он думает, что Джисон обращается с ним, как с ребенком, или то, что ему просто не терпелось пострелять. В любом случае, он отошел назад и позволил Джисону взять еще один автомат. Чонин уже достал несколько магазинов, и Джисон взял один и повертел в свободной руке. Он никогда раньше не работал с подобными автоматами. Он никогда не пользовался внешними магазинами, только теми, которые вставлялись в пистолет, или, в случае со снайперской винтовкой, ее он старательно заряжал пулями по одной. Прошлым вечером он почитал о том, как заряжать эти автоматы, и теперь делал это медленно: одновременно для того, чтобы сделать все правильно, и для того, чтобы Чонин мог смотреть, что он делает. К счастью, он не проебался. Обычно он был бы не против этого, если бы здесь был только Чонин и не особенно важный пистолет. Но это оружие было важно, и рядом был Минхо, следивший за ними. Джисону всегда в каком-то смысле хотелось впечатлить Минхо, с самого начала. Тот факт, что Минхо не хотел, чтобы он оставался здесь, ничего не изменил, потому что Чан и Чанбин настояли на том, чтобы ему был дан шанс, но Джисон знал, что с Минхо могло было быть- сложно, если бы он не одобрил его. Это желание впечатлить никогда до конца не ушло. Минхо просто был слишком умел во всем, что он делал. Джисон этому невероятно завидовал. Он показал Чонину, как зарядить его автомат — Чонин быстро понял, как бывало всегда с оружием, — и направился, чтобы взять для них обоих наушники, и именно тогда Минхо заговорил в первый раз. — Без защиты, — произнес он. — Джисон — ты можешь, если хочешь. Но у Чонина на задании их не будет, поэтому ему нужно привыкнуть ко звуку. Джисон посмотрел на Чонина и пожал плечами. Кто-то — возможно, Минхо, хотя кто знал, когда он успел сделать это — все равно прикрепил глушители к автоматам, поэтому, хоть звук и обещал быть громким, он, как надеялся Джисон, не должен был быть оглушающим. Кроме того, Минхо был прав: на задании у них не будет защиты, так что хотя бы Чонину нужно было тренироваться без них. Эти автоматы были тяжелее того оружия, которым они пользовались обычно, так что Джисон ожидал, что отдача будет значительно сильнее обычной, что он почувствует ее дрожью в своих руках. Однако, она оказалась не такой уж и сильной, что было удивительно, и в первый выстрел его стойка оказалась слишком напряженной, он слишком крепко прижался ногами к полу. Выстрел прошел мимо цели, пуля исчезла за трибунами и мишенями и вонзилась в бетонную стену. — Хм, — произнес он, услышав, как Чонин за его спиной хихикает. Джисон оглянулся на него через плечо, улыбаясь. — Осторожнее, — сказал он. — Отдача куда слабее, чем ты ожидаешь. — Окей, — ответил Чонин и подошел к нему, поднимая автомат и вставая в легкую стойку. Вот так, он всегда выглядел хорошо. Было что-то такое в конечностях Чонина: в том, какими они были длинными, в том, как он выглядел вытянутым, хотя не был особенно высоким, и оттого казался неуклюжим. Джисон заметил в нем это еще до того, как увидел, как он сносит что-то со стола или врезается в дверь. Но от этого не оставалось ни следа, когда Чонин стрелял. Он один раз нажал на курок. Отдача не застала его врасплох так, как Джисона, но он все равно произнес: — О! — когда эхо выстрела затихло. Он опустил взгляд на автомат у себя в руках. — Вау, очень чувствительная, — сказал он. — Я едва коснулся курка. — Ага, — ответил Джисон, тоже заметивший это. — Кажется, тут реально важно следить за тем, чтобы предохранитель был всегда включен, хм. Чонин кивнул. Волосы на его затылке торчали вверх. Когда Джисон увидел это еще в офисе Чана, он подумал, о-о, он только проснулся. Теперь, добавив к этому тот факт, что на Чонине была футболка, в которой Джисон отдаленно узнавал то, что когда-то раньше носил Минхо, он подумал, о, боже, они занимались сексом раньше. Это был один из самых странных дней в джисоновой жизни. Они еще несколько минут поигрались с автоматами, пытаясь разобраться, как лучше всего их держать, как попадать в цель. Это оказалось сложнее, чем Джисон ожидал, а для Чонина это, должно быть, было самым сложным, что он когда-либо делал: потому что ему никогда не приходилось привыкать к новому оружию, только к вариантам старого. Иногда Чонин злился на подобное, но сейчас он был в таком хорошем настроении, что всякий раз, когда его выстрел попадал не туда, он только хихикал. Дело шло медленно, и получалось у них не особенно хорошо, и минут десять спустя Минхо вздохнул за их спинами. Джисон не был уверен, выбрал ли Минхо время специально, чтобы они услышали его между выстрелами, но это не казалось чем-то, что он мог бы сделать — скорее, так просто совпало. — Ладно, — сказал он. Джисон обернулся, и увидел, как Минхо подходит к ним, теперь уже не складывая руки на груди. — Ладно? — повторил Чонин, тоже глядя на него. — Я помогу, — сказал Минхо. — Кажется, так дело пойдет быстрее. Так, Джисон, — добавил он, и Джисон резко обратил все внимание на него, едва сдерживаясь от того, чтобы отсалютовать. Это не прошло бы хорошо. — Ты слишком высоко поднимаешь плечи, автомат тяжелее обычного, ты перекомпенсируешь. — Он коротко коснулся плеча Джисона, подтолкнул, чтобы оно опустилось вниз. Потом замер, явно ожидая, что Джисон выстрелит. Джисон так и сделал, и разница оказалась видна ему сразу же: на этот раз его выстрел попал в цель. — Вау! — воскликнул он. — Спасибо, хён. Минхо тихо проворчал и повернулся к Чонину. — Насчет тебя, малыш, — сказал он. — Меня? — Чонин хлопнул глазами, такими большими на его лице, и посмотрел на Минхо через плечо. В любой другой день, если бы Джисон не знал того, что знал об их отношениях, он не подумал бы совершенно ничего о выражении чонинова лица. Он не задал бы ни единого вопроса. Но теперь, глядя на Чонина, он видел, что Чонин точно знал, что он делает. Выражение его лица было намеренно выбрано. Джисону это казалось по-настоящему впечатляющим. Он не знал, что Чонин умел быть таким смущенным и соблазнительным. Минхо подошел к Чонину и встал рядом с ним, куда ближе, чем стоял с Джисоном, и мягко обхватил локти Чонина руками. — Ты странно стоишь, малыш, — сказал он низким шепотом, куда интимнее, чем с Джисоном. — Вот так нужно стоять. Он подтолкнул Чонина в нужное положение, и Чонин легко подчинился; Минхо отнял руки, но не отошел. Казалось, он ждал, пока Чонин сделает выстрел, но Чонин не стрелял. Вместо этого он повернулся и нежно прижался губами к уголку губ Минхо. — Спасибо, хён, — сказал он похожим шепотом. На лице Минхо отразилось- что-то. Джисон мог поклясться, что услышал, как в голове Минхо проигрывается звук выключения Windows; его лицо полностью лишилось эмоций на секунду. Джисон никогда не видел, чтобы он выглядел так. Он чувствовал, что смотрит на что-то, что ему совершенно не предназначалось. Но момент прошел, и Минхо вернул себе лицо. — Малыш, — сказал он. Звучало почти резко, но не совсем, почти рвано, но не совсем. Этот тон снова напомнил Джисону о девушках, путавшихся пальцами в волосах на его затылке и прижимавших его лицо в подушку. Чонина пробрала дрожь. — Это серьезно. Вау! подумал Джисон. Окей! — Я знаю, — ответил Чонин, почти дуя губы. — Я профессионал. Веки Минхо слегка опустились. — Приходить в моей футболке на собрание — это профессионализм? — спросил он, дергая за край серой футболки, в которой сейчас тонул Чонин. — Тебе не нравится? — спросил Чонин, жеманно хлопая глазами. Минхо не ответил, и Чонин склонил голову. — Я хорошо стреляю, неважно, что на мне надето. Минхо это нисколько не тронуло, так что Чонин сделал пару шагов вперед, поднял автомат в том самом положении, какое показал ему Минхо, а потом трижды выстрелил. Каждый его выстрел попал в мишень, и каждый был ближе к центру, чем все джисоновы. Чонин посмотрел на Минхо через плечо, теперь уже не так застенчиво. — Видишь? — М-м, — протянул Минхо. — Молодец. Чонин просиял. Джисону очень хотелось покинуть помещение. Он никогда не чувствовал себя третьим лишним настолько сильно, и он провел довольно много времени в одной комнате с обнимавшимися на диване Хёнджином и Феликсом, пока делал в кухне рамен. Он слушал, как Хёнджин шептал что-то Феликсу на ухо, а тот хихикал, и даже в эти моменты ему было не так некомфортно, как сейчас, когда он слышал тепло в голосе Минхо и понимал, что очень хорошо может представить, как этот голос используют в других обстоятельствах. И несмотря на все это — Джисон понимал. Ему никогда не хотелось переспать с Минхо — ему нравились мужчины, а не тигры из клетки — но он не мог сказать, что не видел, в чем его привлекательность. Минхо был красив, и его шрамы добавляли к этой красоте, не портили ее. Минхо был сильным, источал энергию, и Джисону бы все это понравилось, если бы он не провел первые три месяца здесь до смерти боясь Минхо. Это обычно довольно значительно топило его желание гадить там, где он ел. Ну, и тот факт, что он был влюблен в Хёнджина с самого первого взгляда. Его сердцу было легче, когда секс был анонимным. Минхо опять занял свое место у стены, снова сложил руки на груди и с ожиданием посмотрел на них обоих. Джисон бросил на него взгляд и юркнул к Чонину, еще не готовый продолжить. Внутри него было чувство, которое напоминало ему то, что он испытывал, когда приставал к Чанбину, зная, что в какой-то момент тот взорвется. Игривое желание побесить. Проверить границы. Он отлично знал, что Минхо его слышит, но изобразил скрытность, когда тихим голосом сказал Чонину: — Ты и правда не ищешь легких путей, а, Чонин-а? Чонин фыркнул и толкнул Джисона локтем. — Ты себя-то давно видел, хён? — сказал он. И, ну, это было правдой. Если и был кто-то, кто не мог говорить о том, как другие усложняют себе жизнь своими романтическими предпочтениями, так это Джисон. Он не мог усложнить себе жизнь сильнее, если бы попытался. Джисон не ответил на это. — Давай, — сказал он, толкая Чонина в ответ. — Покажем Минхо-хёну, что мы умеем. — И Чонин, по крайней мере, рассмеялся, даже если Джисон не осмеливался оглянуться на Минхо. —— Сегодня Феликс почти на целый день занял себя делами, переходил от одного человека к другому, от одного занятия к другому, чтобы по большей части держаться подальше от квартиры, но и от Чана. Когда он все же вернулся в их спальню, то отчасти ожидал, что Чан проведет очередную ночь в своем офисе как мученик за- Феликс не знал даже, за что он мучился, он не понимал, что творилось в голове у Чана. Мысль об этом его раздражала, но недостаточно, чтобы спуститься вниз и самостоятельно вытащить Чана наверх. Это было в каком-то смысле чем-то вроде теста. Ему не было нужды беспокоиться. Он переодевался в пижаму, когда в дверь легко постучали, а секунду спустя она открылась и в спальню вошел Чан, особенно похожий на мокрого щенка: жалкий, грустный, с огромными глазами и потерянным лицом. Прекрати, ворчливо подумал он, хотя внутри него при виде этого что-то растаяло. — Хён, — мягко сказал он. — Ликс, — сказал Чан. Он был измотан, под его глазами лежали темные тени, словно прошлой ночью он вовсе не спал. — Я- Он замолк. В глазах его было такое выражение, которое не нравилось Феликсу, что-то, напоминавшее ему то, что было в его глазах, когда они впервые разговаривали в этой комнате после того, как Чан узнал правду о Феликсе. Что-то отчаянное и близкое к пропасти — он выглядел, как человек, который не знал, что ему делать. — Пойдем в постель, хён, — тихо сказал Феликс, протягивая Чану руку. — Тебе нужно поспать, мы можем поговорить утром. — Нет, — сказал Чан, делая шаг вперед, чтобы крепко взять протянутую ему руку, своей дрожащей рукой. Его пальцы были необыкновенно холодными. — Нет, я- Ликс, можно попросить тебя кое о чем? Ты можешь кое-что для меня сделать? Я- мы ляжем спать после этого, но я не могу спать, не могу, пока не узнаю- — Хён, — перебил его Феликс, склоняя голову набок. Попросить, подумал он, чувствуя, как его брови приподнимаются. Он положил их сплетенные руки на свой живот и накрыл руку Чана своей ладонью, чтобы попытаться согреть. — Что такое? — Ты можешь поговорить за меня с Чонином? — спешно произнес Чан. Внутри Феликса все провалилось, его хватка на руках Чана ослабла, когда рука Чана, наоборот, сжала его крепче. — Я боюсь, что он не знает, что делает, — все так же быстро проговорил Чан; его глаза пылали. — Что он не знает- не знает, что может сказать “нет”, если захочет. Он говорит, что все контролирует, что сам об этом просит, но я не- я никогда не говорил с ним о таком. Он звучал так искренне обеспокоенным, все в нем было полно тревогой и волнением. И ничего из этого не было притворным — это было очень реально. — Хён, — нежно сказал Феликс. — Он взрослый человек, я уверен, он разобрался- — Феликс, он сказал, что Минхо его ударил. Он сказал, что Минхо дал ему пощечину, — сказал Чан. Феликс хлопнул глазами, не в силах скрыть с лица удивление. Чан, казалось, прочитал его и продолжил. — Я просто- я не знаю, как до него достучаться, он так разозлился на меня, когда я попытался поговорить с ним, и никто больше не думает, что здесь есть какая-то проблема, но Минхо бьет и кусает его, и я просто- он не в безопасности, мне нужно, чтобы он знал, что он не обязан все это делать- Он был так близко к тому, чтобы начать задыхаться, что Феликс протянул руки, чтобы обнять его лицо и остановить вырывавшиеся из него слова. — Хорошо, хён, хорошо, — сказал он большим пальцам гладя скулу Чана. На мгновение он задумался, впитывая слова Чана. Потом он кивнул и сказал: — Я поговорю с ним, хорошо? Я пойду и- поговорю с ним. Он не хотел, правда, это казалось нарушением границ, и обещало быть безумно неловко. Но теперь он был полностью уверен, что во многих смыслах это было необходимо. Чан доводил себя до истерики, до таких эмоций, которые только подпитывались его измотанностью. И он никогда не успокоился бы, если бы Феликс не поговорил бы с Чонином- по душам. Чан так любил своего младшего брата, и Феликсу с самого первого дня увидеть это было так же легко, как солнце в небе, и его страх за то, что сейчас происходило, был совершенно реальным. И Чонин- в отличие от Чана, Феликс нисколько не сомневался в том, что он мог принимать решения сам. Если Минхо впускал боль в их игры в спальне, то Феликс подразумевал, что Чонин согласился на это. Но еще Феликс знал, что изначальное согласие не всегда сохранялось. Иногда партнеры становились слишком глупыми, переступали черту. Когда Феликс только начинал свои эксперименты, тайком выбирался в клубы, у него было несколько опытов, которые оказались далеко не приятными. Он боялся, что его поймают, боялся, что- он не был даже уверен, чего, сейчас. Выглядеть глупым, казаться дураком. Он не до конца понимал, что на самом деле, мог передумать даже посреди минета. Минхо был умным человеком, и Феликс не думал, что он отнесется к подобному с пренебрежением; Феликс не думал, что он вообще к чему-то мог относиться с пренебрежением, но все это казалось немного- слишком, для самого начала, и Феликсу вдруг стало немного страшно, что Чонин бросается в омут с головой и может утонуть. Поэтому он должен был поговорить с Чонином. Чтобы успокоить все эти страхи. Чан смотрел на него с таким голым облегчением, что оно почти сгладило раздражение в душе Феликса. Но только почти. — Спасибо тебе, Ликс, — прошептал он. — Спасибо. Снова выйдя из квартиры, засунув ноги в кроссовки, Феликс протопал вниз по лестнице. Его шаги эхом разносились по бетонным лестничным площадкам; руки он держал в карманах, чтобы не мерзли. На лестницах было холодно теперь, когда зима наконец наступила, и особенно — когда садилось солнце. Он немного дрожал к тому моменту, как добрался до двери в спальню Минхо. Он осторожно постучал костяшками по дереву. Ему хватило времени лишь на то, чтобы пару раз перемяться с ноги на ногу, прежде чем дверь открылась и из-за нее показался Минхо, смотревший на него своим пустым взглядом, чертовски пугающий. Иногда Феликсу казалось, что Минхо делал это не специально, что просто такое у него было лицо. Но иногда он думал, что это совершенно намеренно. Сегодня, ему казалось, был первый случай. Минхо ничего не сказал. Он просто смотрел на стоявшего у него на пороге Феликса, пока тот не сказал, очень вежливо: — Привет, можно мне, пожалуйста, поговорить с Чонином? Откуда-то из комнаты раздался полный удивления голос Чонина: — Феликс-хён? — Пару секунд спустя, ничего не говоря, Минхо отстранился в сторону, чтобы Чонин смог выглянуть наружу и посмотреть на Феликса. В том, как Минхо двигался, чтобы дать место Чонину, было что-то такое легкое — ему словно даже не нужно было думать об этом; сердце Феликса сжалось. — Привет, — сказал Феликс. Чонин хлопнул глазами. — Я думал, с тобой будет Чан-хён, — сказал он. — Нет, — ответил Феликс, не в силах сдержать того, как его лицо немного скривилось в ответ на это. — Просто я. Хотя я здесь по его просьбе. Он хочет, чтобы я поговорил с тобой- кое о чем. Если ты не против. На лице Чонина было написано то, что Феликс мог назвать только сомнением. — Кое о чем, — безэмоционально повторил он. — Да, — сказал Феликс. Он встретился с Чонином взглядом и, полностью намеренно, позволил Чонину увидеть, как он закатывает глаза. — Кое о чем. Минхо оглянул их и впервые заговорил, совершенно спокойным голосом. — Я пойду в мастерскую, малыш, — сказал он. — Вы можете поговорить здесь. Это вызвало в Чонине почти коммическое удивление. — Хён, все хорошо, — сказал он. — Мы с Феликсом можем подняться наверх, или куда-нибудь еще, тебе не обязательно- Но Минхо уже проскользнул мимо Феликса, вышел из спальни и направился вниз по лестнице на первый этаж. Чонин смотрел на него совершенно сбито с толку. Феликс тоже немного недоумевал. Хёнджин говорил ему раз или два, что никогда даже не видел, как выглядела комната Минхо изнутри, с того момента, как он здесь поселился, и именно поэтому использовал маленькую ванную Джисона, чтобы красить там волосы. Комната Минхо была очень личным пространством, и вот он: пускает Феликса внутрь. — Хён, — позвал его Чонин, делая шаг за дверь, — хён, ты уверен? Минхо остановиться на середине лестницы и повернулся, чтобы посмотреть на него. Когда он смотрел на Феликса несколько мгновений назад, в его глазах было пусто, не читалось ни единой эмоции — что на лице Минхо было само по себе эмоцией. Но когда он смотрел на Чонина, его взгляд казался повторением сегодняшнего утра, только- больше. Если бы Феликс не видел этого собственными глазами, он был бы уверен, что Минхо не способен смотреть на кого-то так нежно, как на Чонина сейчас. — Все в порядке, малыш, — сказал он. — Вы можете использовать мою комнату. Чонин не пригласил Феликса войти, пока Минхо не исчез за поворотом лестницы. Потом он, сделав шаг назад, сказал: — Ну, наверное, заходи. Феликс вошел в спальню, которую едва ли можно было описать этим словом. Она выглядела едва ли лучше, чем некоторые лачуги, в которых он оказывался, пока жил на улице и прокрадывался в заброшенные здания, сворачивался калачиком в сырых углах или на старых матрасах. Огромная комната, в которой не было ничего. Дело было даже не в том, что здесь не было вещей, которые говорили бы о личности владельца комнаты — она была почти совершенно пустой. Чонин закрыл за ними дверь. Феликс посмотрел на него, уже зная, что его глаза были широко раскрыты. — Боже, — проговорил он. — Эта комната? — Я знаю, — ответил Чонин. Он хмурился, сам оглядывая комнату, не приглашая Феликса пройти дальше. Хотя Феликс не был уверен, куда здесь можно было пройти. Сесть было негде, кроме как на незастеленную кровать, и он не очень хотел сидеть на поцарапанном полу. — Это- я все исправлю. Поверить не могу, что он пустил тебя сюда вот так. Он правда- я и сам сегодня впервые оказался здесь. — О, — произнес Феликс. Он понятия не имел, что сказать на это, что думать. Это явно не было знаком того, что Минхо доверяет ему так же, как Чонину, потому что он все последние недели давал ясно понять: он все еще пристально наблюдает за Феликсом, старательно следит, чтобы у него не было ни шанса переступить черты. Его могло бы это расстроить, но он уважал Минхо даже сильнее за то, что он не скрывал этого. От того, что Феликс просто знал, что за ним наблюдают, стресс немного растворялся. Чонин прикусил щеку изнутри, оглядывая комнату. Феликс задался вопросом: значил ли тот факт, что никто, кроме Минхо, никогда не заходил сюда то, что никто больше не знал, как выглядит эта комната? Когда Феликс поселился в комнате Чана, она казалась стерильной, но, без сомнений, была спальней. Комната Хёнджина с первого взгляда показалась ему таким местом, которое могло быть создано только тем человеком, который чувствует себя комфортно в своем пространстве. Здесь все было не так. Эта комната принадлежала человеку, который был готов покинуть ее в любой момент. Феликсу это было знакомо. Его собственная спальня в доме его отца выглядела так же, только- красивее, полагал он. Но все еще пусто и обезличенно, почти без единой вещи, которую он не смог бы оставить позади. Единственным, что было ему дорого, были несколько фотографий мамы, которые ему удалось спрятать, и письмо, которое она написала ему перед своей смертью. В конце концов, ему пришлось все это оставить. — Кажется, ты был прав, — нежно сказал Феликс, когда Чонин продолжил стоять неподвижно, кусая губы и в защитном жесте сложив руки на груди. Когда Чонин посмотрел на него, Феликс продолжил: — В том, что Минхо-хён заботится о тебе. Часть напряжения спала с плеч Чонина, но взгляд его оставался настороженным. — Это правда, — сказал он, уперто сжимая губы. — Чан-хён не понимает. — Он волнуется, — сказал Феликс, не повторяя тона Чонина. — Вот и все. — Он рассказал тебе об укусе? — потребовал Чонин. — Он упомянул его, — спокойно ответил Феликс. Румянец, прозрачный и розовый, залил щеки Чонина. — И что-то о том, что Минхо-хён ударил тебя. — Я этого хотел, — в тот же миг ответил Чонин. Он снова закрывался. — Он послал тебя сюда, чтобы ты попытался убедить меня в том, что Минхо-хён насилует меня? — спросил он; под его безэмоциональностью не особенно успешно скрывался гнев. — Снова. Феликс вздохнул и потер лицо рукой. Ему хотелось понять точку зрения Чана, правда. И, он полагал, что частью чанова страха был- Хёнджин. Чан вырастил Хёнджина после того, что произошло с ним, и зло этого мира предстало его взгляду в новом свете. Феликс представлял, что для него одна только мысль о том, чтобы спасать Чонина после такой травмы была- ужасающей. Так что Феликс понимал. Правда. Но между этим и между тем, что делали Минхо и Чонин, была большая разница, даже если они не пытались делать это безопасно. В чем еще не было уверенности. То, как Чан говорил о том, что Минхо ударил Чонина, давало ясно понять, что он не видит это как какие-нибудь игры в спальне, не видит верного контекста. Феликс понятия не имел, было ли это чем-то особенным для Минхо и Чонина, или для Чана этот концепт оказывался в слепой зоне, если он воспринимал это как нечто неправильное. Если дело было в последнем, то- что ж. Феликсу предстояло самому заняться этим. — Мне жаль, что он это сказал, — напряженно проговорил он. Он был немного обижен тем, что ему приходилось извиняться за Чана. Что Чонин смотрел сейчас на него и видел, в каком-то смысле, то же самое, что видел в Чане. Человека, намеренного играть с ним роль няньки. Почти видевшего в нем неспособного ребенка. — Он не должен был так говорить. Я понимаю, почему ты злишься. Но я не стал бы этого делать, даже если бы Чан-хён попросил меня. Я здесь не за этим. Гнев в Чонине растворился, превратившись во что-то вроде напряженного подозрения. Его губы задумчиво поджались. — Тогда зачем ты здесь, — спросил он. — Чонин-а, — мягко сказал Феликс. Он сделал шаг вперед, чтобы коснуться руками плеч Чонина, положил на них свои маленькие ладони и почувствовал его тепло сквозь футболку. Сложенные руки Чонина расслабились, и он сквозь ресницы посмотрел на Феликса, склонив голову вниз. Феликс чувствовал себя кем-то вроде родителя, что было глупо, потому что Чонин был едва ли младше него. Но Феликсу очень хотелось о нем позаботиться. Может быть, это было- частью сверхъестественного очарования Чонина. — Я сказал тебе, я на твоей стороне. Плечи Чонина совершенно обмякли. — Я подумал- — проговорил он, замолкая, чтобы нервно смочить губы. — Сегодня утром ты сказал, что поддерживаешь меня, но я подумал, что это изменилось, если Чан-хён поговорил с тобой. Он- он не понимает. Феликс поморщился. Нет, Чан не понимал. — Не понимает, — сказал он, спускаясь ладонями по плечам и локтям Чонина, чтобы взять его за руки. Чонин позволил ему, позволил Феликсу обхватить свои длинные пальцы. — Но я понимаю. Правда. Я пришел не затем, чтобы говорить тебе, что делать в постели. Я просто- я хочу убедиться, что ты в безопасности. Чтобы я мог вернуться в спальню и честно сказать Чан-хёну, что все в порядке. Враждебность прошла, и теперь Чонин выглядел смущенным. Лишь тогда, когда его лицо лишилось этого, Феликс понял, каким упертым он был. Как напряжено было все его тело. С того самого момента, как этот разговор начался, Чонин был похож на то, как выглядел вчера, защищая Минхо от Чана. Словно он думал, что ему придется защищать его и от Феликса, или защищать их отношения. Но ему не нужно было делать этого, не с Феликсом. Не тогда, когда Феликс знал, что чувствовал Чонин и что чувствовал Минхо. Минхо попросил у него прощения после того, как сказал, что никогда этого не сделает, просто потому, что Чонин попросил его об этом. Его чувства простирались глубже простой нежности, простой заботы. — Минхо-хён никогда не сделает мне больно, — твердо сказал Чонин. Для Феликса дело никогда не было в этом. — Намеренно — никогда, — ответил Феликс, и во взгляде Чонина мелькнуло что-то неспокойное. — Иногда мы можем зайти дальше, чем намеревались, особенно в разгаре момента. Мы соглашаемся на одно, и наш партнер не знает, что это не значит, что мы согласны на что-то большее. Со мной такое было. Не с Чан-хёном. Но было. — Мне жаль, хён, — серьезно и непоколебимо сказал Чонин. — Мне жаль, что такое случилось с тобой. Но если бы с нами было что-то подобное- я сказал бы “нет”, хён. Я просто- я сказал бы “нет”, и он остановился бы. Феликс почувствовал, как улыбается. Это ощущение, словно его сердце сжималось, теперь отпускало. Хорошо. — Об этом я и беспокоился, — сказал он, желая быть настолько искренним и открытым, как только возможно. — Может звучать глупо, но я не был уверен, что ты знаешь, что тебе можно это сделать. Я не хочу относиться к тебе, как к ребенку, Чонин, прошу, не думай, что сейчас я пытаюсь делать это. Просто иногда что-то может быть приятно сначала, но потом может перестать, и я хотел, чтобы ты знал, что можешь все остановить. — Я знаю, — сказал Чонин, все так же твердо. — Мы не делаем ничего, что я не хотел бы. — М-м, — тихо протянул Феликс. — Ты поговорил с Минхо о стоп-словах? Он не ожидал, что у Чонина это вызовет изумление, но почему-то так и было, словно сам вопрос был необычным. Феликс уже начинал беспокоиться, но Чонин спросил: — Хён, ты знаешь про стоп-слова? От этого Феликс расхохотался вслух, склоняя голову назад, с потом улыбнулся Чонину. — Я же не под камнем рос, Чонин, — сказал он. Он узнал обо всем этом примерно так же, как и Чонин, как он предполагал: через интернет, в попытках разобраться в том, откуда, черт побери, взялись все эти желания внутри него. Он не делал ничего похожего на то, что делал Чонин, но это не значило, что он не знал основ. — Ну, нет, — немного ворчливо проговорил Чонин. — Но- не то чтобы тебе с Чан-хёном они нужны, да? — Ну, не настолько, — сказал Феликс, и Чонин выглядел так, словно собирался сказать что-то об этом, широко распахнул глаза, и Феликс быстро добавил: — Смысл не в этом. Важно другое: говорил ли ты с Минхо-хёном о стоп-словах? Или- вообще о чем-нибудь? О твоих лимитах и обо всем таком? Повисла пауза; Чонин явно пытался решить, обратить ли внимание на то, что сказал Феликс, или нет. — Нет, — ответил он. — Не говорил. Мне не нужно, хён. Если я попрошу Минхо-хёна остановиться, он остановится. — Это хорошо, — мягко сказал Феликс. — Но тебе все равно стоит поговорить с ним о стоп-словах, Чонин. Вам нужно твердо понимать, когда и как вы можете остановить свое согласие в подобном. Я знаю, для твоего хёна это важно, но и для меня тоже. Чонин долгую, долгую минуту ничего не говорил. Потом он тяжело вздохнул — по-настоящему притворно. — Ладно, я поговорю с ним об этом, — устало произнес он. — Хорошо, — согласился Феликс. — Я только этого и хотел. И теперь я могу пойти и сказать Чан-хёну, что все в порядке, и, может быть, он хоть немного успокоиться. Чонин закатил глаза. — Я на это надеюсь, потому что- — Его лицо немного помрачнело. — Я начну очень сильно злиться, если он так продолжит. — Ты в этом не один, — Феликс освободил одну из своих рук, чтобы погладить чониновы. — Я пойду, а вы продолжайте- кусаться, или что вы тут делаете. Чонин удивленно хихикнул. Это было очаровательно, он был таким хорошим. Чан так хорошо его вырастил, и теперь отказывался это видеть. Видеть то, каким Чонин был- взрослым. Феликс притянул Чонина в крепкие объятия, обхватив его руками вокруг шеи — для этого ему пришлось подняться на носочки. — Дай ему пару дней, — сказал он в ворот футболки на Чонине. — Думаю, ему нужно немного поспать и прийти в себя. Он любит тебя. — Я тоже люблю его, — приглушенно проговорил Чонин в его плечо. — Но от этого ничего не меняется. Нет, думал Феликс, поднимаясь по ступеням в квартиру, после того, как попрощался с Чонином у двери спальни Минхо, от этого ничего не менялось. Но он задавался вопросом: видел ли Чонин панику Чана, как видел ее Феликс. Этот очень реальный страх за его безопасность. Наверняка, не видел, потому что вот таким был Чан; Феликс уже знал, как Чан скрывал свои эмоции от других. Страх проще всего было спрятать в беспокойстве, панику — в излишней любви. Когда он вошел в спальню, то не был удивлен увидеть, что Чан еще не спал. На самом деле, он был больше удивлен тем, что он не ходил по комнате из стороны в сторону. Вместо этого Чан сидел на кровати, не переодевшись из того, что было на нем целый день, и просто ждал. Он поднялся на ноги, когда Феликс вошел. Он был таким уставшим, измотанным. — Ну? — спросил он почти требовательно. — Ты поговорил с ним? Феликс несколько секунд ничего не говорил. Вместо этого он прошел вперед и погладил Чана по волосам, пытаясь сделать это так успокаивающе, как только умел. Волосы нуждались в мытье, ощущались грубоватыми на пальцах Феликса. Чан прильнул к касанию, скорее — больше из инстинкта, чем от чего-то еще. — Да, — тихо сказал Феликс, поглаживая его еще раз, просто ради удовольствия увидеть, как Чан немного расслабляется. — Я поговорил с ним. Все хорошо, хён, честное слово. — Ты- что ты сказал ему? Ты сказал ему, что он не обязан все это делать? Феликс снова промолчал. Он заставил Чана опуститься на постель и сделал шаг вперед, чтобы встать между его колен и запрокинуть его голову, чтобы заставить посмотреть на себя. Чан подчинился удивительно легко, такой неожиданно покорный, чего Феликс не ожидал; он поднял на Феликса умоляющий взгляд. Он ждал, чтобы Феликс сказал ему то, чего он не мог сказать. — Я поговорил с ним о согласии, — сказал он, — и о том, как важно говорить. Я клянусь тебе, хён что Чонин не запутался в своей голове. Он очень умный и очень упрямый. Он не позволит втянуть себя в то, что ему не нравится. Ты очень хорошо его воспитал, хён. Чан на несколько мгновений прикрыл глаза. Феликсу немного хотелось склониться вперед и поцеловать его веки. Немного хотелось встряхнуть его. Разве ты не видишь, хотел спросить он. Разве ты не видишь, откуда у него это упрямство? — Но он все еще там, — прошептал Чан. — Он не поднялся с тобой наверх. — Нет, — сказал Феликс. — Он там, где он хочет быть. Чан кивнул, все не открывая глаз. Он склонился вперед и прижался лбом к животу Феликса, поднимая руки, чтобы обнять его за талию. Руки Феликса легли на его плечи, и он почувствовал, насколько напряжен был Чан, как он слабо подрагивал, пытаясь держаться неподвижно. В тишине спальни его дыхание было громким, немного сбитым. Дыхание человека, пытавшегося не заплакать. — Хён, — позвал Феликс, когда ему показалось, что дыхание Чана немного выровнялось. — Пойдем в постель? — И он почувствовал, как Чан кивнул, но прошло много времени, прежде чем хоть кто-то из них двинулся с места. —— Минхо вошел в мастерскую, не утруждая себя необходимостью стучать; по большей части потому, что никто не стучал в эту дверь, но отчасти и потому, что знал, какое раздражение это вызовет у Сынмина. Он никогда не просил, чтобы кто-то стучал в его дверь, на ней не было никакого знака, так что Минхо не думал, что у Сынмина были на то основания, но он все равно злился, что никто этого не делал. Но когда он вошел, на первый взгляд, Сынмина в мастерской не было. Там был Чанбин, и он сидел за рабочим столом с открытым ноутбуком и разбросанными бумагами. Верхний свет горел ярко, и, когда он повернулся посмотреть на Минхо, он пожевывал кончик карандаша. — Привет, хён, — сказал он. — Привет, — отозвался Минхо. Не то чтобы он был удивлен видеть Чанбина здесь, потому что чанбинова спальня была размером с коробку для обуви, и обычно он работал либо здесь, либо в кухне. Удивительно было отсутствие Сынмина в мастерской в такое время ночи. Было еще примерно три часа до того времени, в которое он обычно поднимался наверх за едой. — Где Ким Сынмин? Раздался грохот из фургона, задвинутого в угол помещения. Сынмин вышел из его задних дверей, держа в руке гаечный ключ; на его щеке было размазано темное пятно. На нем были эти идиотские тапки-собаки, которые подарил ему Джисон; по-видимости, уже было достаточно холодно, чтобы носить их. Он пусто посмотрел на Минхо и сказал: — Ты меня искал, хён? — Нет, — ответил Минхо. Он обошел стол, чтобы пройти к мини-холодильнику у дивана, где Сынмин хранил напитки, которые таскал из кухни наверху, и остатки еды, которую можно было есть холодной. Он достал две бутылки воды, повернулся к Сынмину, помахал ими в воздухе и сказал: — Я забираю это. Сынмин закатил глаза. Он подошел к рабочему столу и принялся вытирать руки тряпкой. — Ты знаешь, что наверху целая куча воды, — сказал он. — Тебе не нужно забирать ее из моего холодильника. Минхо пожал плечами. Он знал. Обычно он даже не утруждался этим, не держал воду в своей спальне и пил из-под крана, когда ему хотелось пить, что случалось редко. Но в этой комнате он больше был не один, и пусть для него это было и нормально, мысль о том, что Чонину придется делать то же самое, наполняло его эмоцией, невероятно близкой к огорчению. Он не мог позволить Чонину пить из грязных кранов. Он не мог позволить Чонину спать на том матрасе на полу, не попытавшись сделать хоть что-то, чтобы стало лучше. Он видел удивление на лице Чонина, слышал его в его голосе, когда Минхо позволил Феликсу войти в свою комнату, и это было вполне понятно, потому что он никогда и никого туда не пускал, даже Чонина. Если бы кто-то спросил об этом Минхо до сегодняшнего дня, он сказал бы, что Феликс никогда, ни за что не переступит его порог. Но все это было до сегодняшнего дня. До того, как он увидел в этой комнате Чонина, улыбавшегося ему в пятнах солнечного света, проникавшего сквозь заклеенные газетами окна. До того, как тишина, которая всегда казалась ему немного давящей, заполнилась звуками того, как Чонин стонал, ахал от удовольствия, всхлипывал и звал Минхо по имени. Комната совершенно преобразилась благодаря присутствию Чонина. С тобой здесь лучше. Он не шутил, не преувеличивал. С Чонином его комната была лучше, больше на казалась темным углом, отведенным в этом здании, чтобы Минхо гнил в нем. Теперь это было место Чонина, и Минхо позволил бы ему делать там все, что он захотел бы. Так что ему нужна была вода, и он не мог пойти за ней наверх. Шанс того, что в квартире окажется Чан, был слишком высок. Это было позорной трусостью, но он не хотел оказываться с ним наедине. Он готов был остаться после собрания, даже если внутри него все сжалось от слов Чана, но Чонин утащил его за собой, и ему не пришлось этого делать. Он не собирался искать встречи с Чаном. Он пришел бы по его зову, но не собирался намеренно идти к этому разговору. — Хён, — сказал Чанбин, глядя на него над крышкой ноутбука. — Чонин сегодня остается у тебя? Минхо- застыл. Он знал, что Чанбин знал, просто потому что тот и глазом не моргнул, когда Чонин схватил Минхо за руку после собрания. И он остался после того, как Минхо ушел, и если он не знал тогда, то Минхо не сомневался, что Чан рассказал ему. Когда стресс от того, что все они узнали, кем был Феликс на самом деле, начал понемногу растворяться, Минхо почти начал ждать, что Чанбин отыщет его и предупредит, как сделал это Чан. Он был готов к этому, ко всем причинам, по которым в глазах Чанбина он и Чонин не подходили бы друг другу, по которым для Минхо было неправильно хотеть его, любить его так. Чанбин любил Чонина как старший брат; может, даже больше. Он любил Чонина так же, как любил его Чан: как брат, как отец и все между этим, защищал его и заботился, делал для него все, чего Чонин заслуживал. Но этого так и не произошло. Чанбин ни разу не поговорил с ним насчет этого, ни единого раза. Минхо в какой-то момент стал задаваться вопросом, было ли дело в том, что Чанбин, уже зная, что Чан потребовал у него это обещание, решил, что этого достаточно. Что если Минхо уже дал слово, то Чанбин мог доверять ему, как Чан и сказал. Если все было так, то Чанбин ошибся в своем доверии, как это сделал и Чан. Чанбин ожидающе смотрел на него. — Да, — в конце концов, ответил Минхо. Чанбин кивнул. — Хорошо, — сказал он. Потом он улыбнулся, немного кривовато. — Я так и думал, что он будет с тобой, он не отлипал от тебя целый день, м? — Он разговаривает с Феликсом, — сказал Минхо, теперь уже немного на автопилоте. — Я пришел, чтобы принести ему воды. — М-м, — протянул Чанбин. Минхо чувствовал, как застыл. Обычно у него никогда не было сложностей в том, чтобы говорить с Чанбином, который был выше его по званию, но не в том смысле, который действительно так много значил в общей схеме вещей. Скорее, их объединяла общая цель, общий пакт о верности Чану, который был превыше всего остального. Ну, почти превыше всего остального для Минхо. Возможно, именно в этом он потерпел неудачу по сравнению с Чанбином. — С ним все в порядке? — спросил Чанбин. Его голос звучал очень буднично, более буднично, чем раньше, но в нем не было ни малейшей небрежности. — Все хорошо? Минхо чувствовал это, этот сконцентрированный на нем интерес. Но Чанбин, казалось, не злился, и вопрос казался искренним. Но он был, этот вопрос, и, как бывало и всегда, Минхо чувствовал себя обнаженным, потому что начинал думать, что все в этом доме просто- знали. Они всегда в каком-то смысле знали, кто он такой, и теперь начинали видеть, какое он все-таки животное. И теперь они наблюдали за тем, как Чонин передает себя в руки Минхо, по собственной воле и с энтузиазмом. Он не мог винить их за беспокойство. Он смог заставить себя коротко кивнуть. Он не знал, как ответить на этот вопрос. Да, с Чонином все было хорошо, он был в безопасности в комнате Минхо, где Минхо мог приглядывать за ним и заботиться о нем. Нет, с Чонином ничего не было хорошо, потому что он был в постели Минхо, где Минхо хотел держать его вечно, спрятанным от всех остальных. Раньше Чонин сказал, что он может это сделать, и Минхо сказал ему, что это невозможно, но это не отменяло того факта, что он этого хотел. — Хорошо, — сказал Чанбин, словно Минхо ответил ему, а не просто кивнул, замерев рядом со столом и уставившись на него. А потом он повернулся к компьютеру и стал что-то печатать. Минхо осторожно, сдержанно выдохнул через рот, чтобы не издавать слишком много звука. Так он иногда дышал на заданиях, когда ему нужно было застать кого-то врасплох. Ему потребовалось чуть больше времени, чем обычно, чтобы наконец суметь повернуть голову, но когда он сделал это, то обнаружил, что Сынмин наблюдал за ним с лишенным эмоций лицом, все еще держа в руках тряпку. — Что, — сухо сказал Минхо. Сынмин просто пожал плечами. Минхо задумывался: как прошел его разговор с Чонином раньше, когда Сынмин показал ему запись его ссоры с Чаном. Часть его была более чем раздражена тем, что Сынмин вообще показал ее Чонину, что он показал ему то, что было контекстом одного из самых больших проебов Минхо. Обещание, данное им человеку, которым он был обязан преданностью, и так быстро нарушил. Еще одна часть его была благодарна, почти извращенно, за то, как Сынмин по-своему защищал Чонина, так сильно заботился о нем. Этого Чонин и заслуживал. Сынмин отбросил тряпку на стол и спросил: — Во сколько хочешь поехать в Blackbird утром? Минхо попытался вспомнить собрание, все детали того, что было сказано. Обычно у него не было проблем, чтобы запоминать подобное, каждое слово выжигалось у него в памяти, но что-то в том, что в комнате рядом с ним был Чонин, в панике, которая вспыхнула в нем, когда Чан сказал ему остаться, слегка помутило его воспоминания. — Феликс сказал, что они открывают сейф в любое время с четырех до шести? — спросил он. Сынмин молча кивнул. — Тогда уедем в три, чтобы добраться и быть готовыми вовремя. Чанбин, как краем глаза увидел Минхо, поморщился. Сынмин не отреагировал, просто сказал: — Ладно, хён, — и взял маленькую отвертку, и, судя по всему, решил, что разговор закончен и вернулся к фургону. Им нужно будет поехать на нем, чтобы взять с собой все оборудование, и Минхо был не особенно восторжен идеей быть за его рулем. Он мог это сделать, но фургоны всегда были значительно заметнее машин, особенно в ранние утренние часы. Он направился к двери, держа в руках воду. Чанбин поднял взгляд от экрана и сказал: — Спокойной ночи, хён. Можешь передать “спокойной ночи” Чонину от меня? Минхо кивнул и вышел в пустой коридор; в груди было тесно. Он не понимал, почему. Может быть, от постоянных напоминаний о том, насколько любим был Чонин. Минхо не был уверен, что когда-либо в его жизни кто-то когда-то тратил время на то, чтобы попросить у кого-нибудь пожелать ему спокойной ночи. Он никогда не был кому-то настолько дорог, чтобы сделать что-то подобное. И я хороший, и милый, и нежный, сказал Чонин почти саркастично, словно одна только мысль о том, чтобы описать себя этими словами, была для него глупой. Но разве он не видел, как мог он не видеть, насколько они были правдой? Все знали это, все видели это — Чонин светился всем хорошим, что было в нем. Это и правда было чем-то близким к фантазии: то, что Минхо оказалось позволено касаться его так, как вчера. К тому моменту, как он вернулся в спальню, Феликс уже ушел, и Чонин сидел на кровати все еще в той же самой серой футболке, которую Минхо оставил на полу перед собранием. Ему было так стыдно, когда он осознал, как сильно опаздывает на собрание, что он забыл, что у него уже была футболка, и нашел новую в ящике. Когда Чонин вошел в офис Чана в его футболке, сердце Минхо заколотилось в груди, а первой его мыслью было, О, он даже не понял, что взял мою футболку. А потом, мгновение спустя, он подумал, О, нет, он сделал это специально. Какой же маленький наглец. Это напоминало ему то чувство, когда он осознал, что Чонин флиртовал с ним все это время — неожиданный шок во всем его теле. Если бы он был в квартире, и Чонин вошел бы в комнату в футболке, только что снятой с тела Минхо, Минхо наверняка не смог бы удержаться от желания утащить его в постель. На собрании он был настолько на взводе из-за того, что находился рядом с Чаном, что все, на что он был способен — это держать лицо пустым от эмоций. — Хён, — сказал Чонин. Просто безумие — какой яркой была его улыбка всякий раз, когда он видел Минхо. — Ты вернулся. Минхо кивнул. Он закрыл за собой дверь, прошел к постели и протянул ему одну из бутылок с водой. Чонин взял ее, хлопнув веками; его улыбка стала меньше, более смущенной, сжатой. Он пробормотал благодарность и положил бутылку рядом с подушкой ближе к стене, которую он, судя по всему, решил считать своей. Когда он снова посмотрел на Минхо, улыбка его была такой милой, что у Минхо почти заныли зубы. — Чанбин желает тебе спокойной ночи, — сказал он. От этого Чонин снова просиял, коротко, прежде чем скрыл эту улыбку, как бывало обычно, когда дело было связано с Чанбином. Они с Хёнджином были такими: любили Чанбина, но дразнили его своим сдержанным вниманием. Между ними были такие семейные отношения, к которым Минхо никак не мог привыкнуть. — Пойдем в постель? — сказал Чонин. Хотя Минхо и сказал Чанбину, что Чонин сегодня хочет остаться в его комнате, лишь тогда, когда он услышал эти слова из уст Чонина, он окончательно понял, что именно это значило. Что Чонин, как и прошлой ночью, будет лежать в его руках, ерзать, ища его тепла. Что Минхо уснет и проснется завтра — хотя и в три часа утра — и Чонин будет рядом. Он не мог придумать, что ему сказать. Он прошел в свою маленькую уборную и почистил зубы, позволяя рутине успокоить свой разум достаточно, чтобы слова пойдем в постель? перестали крутиться у него в голове к тому моменту, как он выплюнул зубную пасту в раковину и прополоскал рот. Когда он вышел из уборной, Чонин поднял взгляд от телефона и не отводил его, когда Минхо снял с себя штаны, аккуратно свернул их и положил на стопку книг рядом с гардеробом, чтобы надеть утром. Когда Минхо повернулся к нему, на лице Чонина читалось выражение, которое начинало становиться Минхо знакомым. Это выражение все еще его удивляло. Он выключил свет. Комната погрузилась в темноту, разбавленную лишь светом от сверкавших на соседнем здании зеленых и синих знаков, приглушенным газетами на окнах. Минхо опустился на постель, глядя на Чонина, на его прекрасное лицо, понемногу возвращавшееся в фокус, когда его глаза привыкали к темноте. — Малыш, — сказал он, когда Чонин протянул руку, чтобы коснуться его. Минхо уклонился от пальцев, которые хотели коснуться его щеки, и взял эту руку и положил ее к себе на колени. — О чем Феликс говорил с тобой? Прошло мгновение, а потом Чонин слабо вздохнул. Но он все еще улыбался, и это было видно даже в темной комнате, так что о чем бы ни шел разговор, он его не расстроил. — Он хотел проверить, как у меня дела, — сказал он, и не стал говорить подробностей, хотя и добавил: — Хён, как ты думаешь, нам нужны стоп-слова? Минхо склонил голову набок, посмотрел на Чонина: на ямочки на его щеках, на его волосы, пушистые с той стороны, на которой он лежал на подушке. Он не знал, было ли причиной этого вопроса что-то, что сказал Феликс, или Чонин просто сам задался им — Мы можем придумать стоп-слова, если ты хочешь, малыш, — мягко сказал он. Взгляд Чонина пробежал по лицу Минхо, пристально рассматривая его, ища чего-то, хотя Минхо не мог понять, чего. — Ты ведь знаешь, что это такое, да, хён? Минхо почти улыбнулся на это. — Да, малыш, — сказал он. — Я знаю. Взгляд Чонина немного сузился; в этом освещении увидеть это было трудно. — По опыту? — спросил он. — Да, — ответил Минхо. — Иногда они появлялись. Зависело от партнера. — Иногда он уходил с кем-то домой, и секс был таким интенсивным, что остановиться было сложно — но это был просто секс. Иногда он приходил с кем-то в квартиру или комнату в отеле, и очень быстро становилось ясно: то, о чем его просят, заходит за рамки нормы. Когда все было так, он делал все, чтобы убедиться, когда именно он должен остановиться. Чонин немного напрягся, отвернул голову. Минхо сжал его руку. — Мы можем придумать их, если ты хочешь, малыш, — сказал он. — Если так ты будешь чувствовать себя в безопасности. Но нам они- не нужны. — Чонин поднял на него взгляд, приоткрывая рот, чтобы поспорить, и Минхо понимал, почему. Все те вещи, о которых говорил ему Чонин утром, более чем требовали такого. — Если ты скажешь мне “нет”, — сказал он, прежде чем Чонин успел произнести слово, — или скажешь остановиться, не делать что-то — это все. Я остановлюсь. Нам не нужны стоп-слова, малыш, потому что слова “хватит” достаточно. Чонин смотрел на него. Минхо не мог прочитать выражения его лица, только не в темноте, но оно не выглядело удивленным. Но это было правдой, всегда было. Минхо не хотел партнера, который не хотел бы того же, что и он, и именно поэтому мысль о том, чтобы сделать шаг навстречу Чонину, вызывала у него тошноту: потому что он думал, что Чонин может не хотеть его, но позволить Минхо трахнуть себя. Он не мог вынести этой мысли. Было кое-что в его голове, кинки, которые — Минхо знал — имитировали это. Сценарии, где Минхо прижимал Чонина к постели и брал его, несмотря на то, что Чонин говорил ему “нет”, умолял перестать. Минхо не мог этого сделать. Он был готов попробовать многое ради Чонина, и большая часть того, что упоминал Чонин, была привлекательной. Но это было, пожалуй, единственным, на что Минхо был абсолютно не готов. Если бы Чонин когда-либо сказал ему “нет”, Минхо не тронул бы его. Чонин молчал достаточно долго, чтобы Минхо почти спросил, в порядке ли он. Но потом Чонин двинулся, поерзал, чтобы оказаться ближе к нему, чтобы поцеловать Минхо. Он не прижался губами к его губам мягко, как сделал это перед Джисоном. Чонин целовал его так, словно безмолвно умолял Минхо поглотить себя в ответ. Словно хотел быть поглощенным так, как Минхо хотел сделать это с ним. Минхо обхватил его руками, не давая двигаться, и поцеловал его так, как не считал возможным до прошлой ночи. Грубо, удерживая на месте под натиском своих губ, впитывая мягкие звуки, вырвавшиеся из его горла, когда Минхо прижал его ближе, посадил к себе на колени. Как пылавшее внутри него желание все еще ни на йоту не утолилось, несмотря на то, что Минхо взял его уже столько раз сегодня? Он отстранился, пытаясь немного восстановиться. Ему казалось, будто в каждое мгновение, что губы Чонина касались его губ, его кожи, он терял что-то, за что так старательно держался большую часть времени. Чонин таял в его руках, обнимая его, хватаясь за его спину, за плечи. Его голова склонилась так, что бледная шея оказалась обнажена, и Минхо не успел остановить себя и поцеловал ее. — Хён, — тяжело дыша, высоко проговорил Чонин. — Трахни меня еще раз, пожалуйста, прошу, трахни меня еще? У Минхо кружилась голова. Эта мольба выбила почти все рациональные мысли из его мозга. Только вот- — Ах, малыш, — сказал он, едва отрывая губы от его кожи. Зубы ныли от желания укусить его. — Мне нужно спать. Я должен проснуться через пять часов. Он не видел лица Чонина, не видел его реакции. Но мгновением спустя его толкнули на спину на кровать. Он мог сопротивляться этому, но позволил этому случиться; руки Чонина были так нежны по сравнению с тем, как отчаянно он говорил. Когда он оказался на спине, Чонин сел на него, раздвинув бедра вокруг его таза; его грудь быстро вздымалась и опускалась. В пульсировавшем, приглушенном свете из окон, он казался ненастоящим. Он выглядел как что-то из самых мрачных снов Минхо. Он был уже твердым в своих боксерах. О, сила юности, смешливо отметил Минхо. Чонин уперся руками в его грудь и притерся бедрами к его. Минхо не отреагировал, даже когда их члены прижались друг к другу, лишь положил руки на чониновы бедра; Чонин ахнул и сказал: — Я могу все сделать сам, хён, ты можешь просто расслабиться, если хочешь. — Маленькая шлюха, — сказал Минхо, так неизмеримо нежно. Какой же он наглый и нуждающийся. Веки Чонина прикрылись. — Ты и правда без этого не можешь, да? Чонин без колебаний потряс головой. Сейчас у него должно было все болеть после того, что Минхо сделал с ним утром, и все же это, казалось, было для него неважно. Это должно было быть важно для Минхо — как и то, что ему и правда скоро нужно было вставать. Но его это не волновало. Животное под его кожей сорвалось с поводка; он не мог отказать Чонину ни в чем. Он грубо, быстро перевернул их, так, что Чонин не успел поймать равновесие, и толкнулся бедрами навстречу Чонину, как сделал это прошлой ночью в попытке заставить его одуматься. И снова Чонин словно расцвел, стал под ним таким мягким и покорным. Он смотрел на Минхо, хлопая глазами, и губы его были красными и опухшими. — Пожалуйста, хён, — прошептал он, словно думал, что если попросит достаточно хорошо, Минхо послушается. — Не волнуйся, — произнес Минхо таким теплым, полным обещания жестокости голосом. — Хён даст тебе все, что тебе нужно, малыш. —— Лампы в кухне тихо гудели — Хёнджин заметил это еще тогда, когда они переехали в это здание. Это не раздражало его, он просто обращал на это внимание — может быть потому, что в старой квартире лампы тоже гудели, но тише, не так очевидно. Он спросил Чанбина о том, почему это происходит, а тот передал вопрос Чану, который дал Хёнджину слишком сложное и научное описание, чтобы его мозг это понял. Того малого, что Хёнджин помнил из уроков естествознания в начальной школе, оказалось недостаточно, чтобы он разобрался в основах электричества. Лампы гудели и теперь, над его головой; это был постоянный гул. Он включил весь свет в комнате, чтобы не осталось никаких теней. Было слишком холодно, чтобы подниматься на крышу, да и слишком поздно; даже с фонариком на телефоне он мог запнуться на лестнице. Его комната была слишком маленькой, стены вокруг него понемногу сжимались. Придется довольствоваться этой комнатой, со всеми включенными огнями. Его пальцы легко постукивали по кухонному столу. Эта привычка обычно заставляла Чонина ныть, что Хёнджин его раздражает. Но в комнате кроме него не было никого, и уж точно Чонина. Чонин не вернулся в квартиру сегодня. Чонин, судя по всему, проводил эту ночь в комнате Минхо. Внутри Хёнджина что-то сжалось, словно он был в машине, слишком быстро заехавшей на кочку на дороге. Он чувствовал это весь день всякий раз, когда вспоминал о новых- отношениях Чонина с Минхо. Всякий раз, как вспоминал о криках, и слезах, и стонах. Он вздрогнул, когда снаружи запищала клавиатура — неожиданный и громкий звук в полной тишине комнаты, прорезавшийся сквозь гул ламп. Это был Джисон; он тихо напевал какую-то песню, пока заходил и снимал обувь, судя по всему так сфокусировавшись на этом, что даже не заметил Хёнджина, пока не поднял взгляд и не увидел его за кухонным столом. Теперь была его очередь подпрыгнуть, вскидывая руку к груди. — Боже, — слегка задыхаясь произнес он. — Ты меня напугал. — Я сижу прямо здесь, — ответил Хёнджин. Реакция его посмешила, но недостаточно, чтобы прорезаться через остальные чувства. Ощущение веселья, казалось, было подавлено под весом его страха и грусти. — Свет горит. Я же не виноват, что ты следишь за пространством, как золотая рыбка. — Я и правда не следил, — со смехом признался Джисон; он смеялся над собой, но включал в это веселье Хёнджина, если он сам того хотел. — Мне слишком не терпелось сделать рамен. Хёнджин поднял бровь. — Рамен вызывает у тебя такой восторг? — спросил он. — Ты же вчера его ел. — А, но видишь, — ответил Джисон, — то был дерьмовый дешевый рамен, который покупает Чанбин-хён. Сегодня я сходил и купил хороший. — Он прошел в комнату и начал доставать все, что ему нужно было. — И нет ничего более прекрасного, чем Shin Black в полночь. Он говорил глупости, и для Хёнджина это было не ново: Джисон часто говорил вещи, которые казались Хёнджину глупостями. Такие вещи заставляли его думать, он такой умный и такой дурак, и жидкая нежность плескалась в нем, затапливая его легкие, пока ему не становилось тяжело дышать. — Как скажешь, — ответил он. Джисон повернулся к нему, держа в руках два пакетика своего любимого рамена. Даже без того, что только что сказал Джисон, Хёнджин знал, что он нравится ему больше всего, потому что, наблюдая за ним, когда знал, что его не поймают, заметил, как часто Джисон его ел. Хёнджин собирал детали о нем, которые были совсем бесполезными, но заставляли его чувствовать особенный триумф; все эти вещи, которые он знал о Джисоне, не нуждаясь в том, чтобы ему об этом рассказывали. — Хочешь есть? — спросил Джисон, помахивая в воздухе одной из пачек. — Поешь со мной? Я добавлю два яйца, как обещал. — Нет, — не задумываясь об этом, ответил Хёнджин. На лице Джисона что-то едва померкло. — Я не голоден, — добавил он, чтобы уточнить, чтобы Джисон- не перестал предлагать ему. — Я уже поел. Это было в каком-то смысле правдой. Он погрел себе немного панкейков и поел их днем, но он не лгал, когда сказал, что не голоден. У него не было аппетита целый день, и он не мог вынести мысли даже о том, чтобы поесть рамен, особенно тот, который нравился Джисону, немного более острый, чем то, что предпочитал Хёнджин. Уточнение сработало; улыбка Джисона вернулась и не казалась натянутой, какой бывала иногда, когда он пытался надеть маску и скрыть раны, которые Хёнджин так часто на нем оставлял. — Хорошо, — сказал он. — Ты не против, если я поем? Хёнджин покачал головой. Джисон кивнул и повернулся к плите, куда поставил кипятиться кастрюльку воды. Он больше не говорил с Хёнджином, а занимался своей едой, обратил на готовку все свое внимание, но в какой-то момент начал напевать — потому что это был Джисон и он был неспособен молчать дольше пяти минут. Эта песня вертелась где-то в подсознании у Хёнджина: он слышал ее когда-то давно или, может быть, пару раз в магазине. Но не мог даже примерно вспомнить слов. Он стоял к Хёнджину спиной, и на нем была слишком большая ему худи, которой каким-то образом удавалось скрыть его плечи. Хёнджин разрывался между разочарованием из-за того, что не мог скрытно смотреть на эти плечи, и странной, сбивающей с толку радостью от того, что видел Джисона таким маленьким. Потому что он и правда казался маленьким, когда носил такую одежду, и это случалось достаточно редко, чтобы Хёнджин замечал. Он не знал, что такого было в Джисоне, что вызывало в нем шок всякий раз, как он осознавал, что Джисон, на самом деле, был значительно меньше него. Что-то в его ауре, в том, как он держался — все это делало Джисона выше, больше в воображении Хёнджина. Иногда Хёнджин думал о том, чтобы сделать с Джисоном то же, что делал иногда с Феликсом: навалиться ему на спину всем своим весом и закрыть его тело собой. Феликс обычно смеялся и принимал это или сбрасывал его с себя. Это ощущалось бы не так, если бы он сделал это с Джисоном. Это не могло ощущаться так же. Он снова постукивал пальцами. Джисон стал коротким отвлекающим моментом, но теперь его голова вернулась в этот закрученный водоворот движения мыслей, цеплявшихся одна за другую. Это было не тем же самым, что кролик, потому что он не мог поймать ни одну из них, чтобы хотя бы последовать за ней. Стоило уже привыкнуть к этому, к неуверенности. К этому чувству, что он знал о мире одновременно так много и так мало. Он слишком много знал о том, как больно может сделать человеку другой человек, и, наверное, слишком мало о том, каким может быть добро, но последние пару лет сделали много для того, чтобы две этих стороны сравнялись. Вчера Феликс попросил его простить Чана за то, что, по мнению Хёнджина, было нехарактерным ему злом. Сегодня Феликс сам злился на Чана. Но Хёнджин больше не знал, что ему думать, только не в этой ситуации, только не в таких вопросах, как этот. Он слышал голос Чана сегодня утром, когда он говорил с Чонином в кухне, всю боль, беспокойство и страх, которые нес в себе Чан, и от этого Хёнджин чувствовал себя глубоко неспокойно. Все это время, уже недели, он хотел верить словам Феликса. Секс это не больно, сказал он с такой уверенностью, а сегодня настаивал на том, что Чонин плакал не из-за боли и что его слезы не были чем-то плохим. Феликс не стал бы ему лгать, только не о таком, когда он знал, как это важно для Хёнджина. Но он знал, что и Чан не стал бы лгать ему. Я не хочу, чтобы он плакал во время секса, сказал Чан, и это значило, что это что-то плохое, потому что Чан хотел Чонину только хорошего, как хотел только хорошего Хёнджину. Хёнджин так много времени провел доверяя его словам, веря его- авторитету в том, что для него хорошо, что нежно и мягко, что будет для него приятно, и было почти невозможно примирить ужас Чана из-за того, что Чонин плакал, и заверения Феликса в том, что ему не о чем беспокоиться. Голова, казалось, шла кругом. Нужно было справиться слишком со многим, слишком многое удержать внутри, ему нужно было- Джисон поставил кастрюльку с раменом на стол с небольшим театральным жестом, который заставил бы Хёнджина улыбнуться, слабо и едва заметно, как он позволял себе в последнее время. Вместо этого, когда Джисон начал садиться на стул Минхо, что-то в этом действии выбило из него слова, и он выпалил: — Ты когда-нибудь плакал во время секса? Как только эти слова оказались произнесены вслух, он почувствовал, как стыд тошнотворно накрывает его; но он не смог бы сдержать их в себе, даже если бы попытался. Но он и не пытался, они без единой мысли вывалились из его рта. Джисон, казалось, на мгновение потерял равновесие, почти упал на стул; его глаза были распахнуты и не отрывались от Хёнджина, который — он сам знал — краснел. Он чувствовал, как от кожи исходил жар, какой иногда можно было почувствовать от асфальта в середине лета. Какой-то миг они просто смотрели друг на друга. Потом Джисон оглядел комнату, словно думая, что кто-то сейчас выскочит с камерой и закричит сюрприз!. Хёнджин видел такие видео в интернете и всегда думал, что жестоко делать такое с другими людьми. Не самое жестокое, что можно совершить, но все еще жестокое, и он никогда не сделал бы подобное с кем-либо. Когда Джисону стало ясно, что это не шутка, он снова посмотрел на Хёнджина и проговорил: — Э-эм. Прости. Я- ты хотел знать, э-э, плакал ли я когда-нибудь во время секса? Это было ужасной идеей. Только Хёнджину нужно было знать, он хотел знать, и что-то внутри него рыдало от того, насколько он недоумевал, насколько запутался. Он не стал бы спрашивать Джисона, но кого еще ему было спросить? Он не хотел спрашивать Чанбина, потому что тогда ему пришлось бы думать о том, что Чанбин занимается сексом, и не мог спросить Сынмина, потому что не думал, что у Сынмина когда-нибудь был секс. Оставался только Джисон. Он сумел заставить себя слабо кивнуть. Джисон сглотнул, глядя на него, а потом сказал, немного хрипло: — Ну, да. Несмотря на то, как звучал его голос, слова его были удивительно спокойными, словно ему не нужно было думать после того, как он осознал вопрос. Словно он понятия не имел, как эти слова заставили все в животе Хёнджина провалиться куда-то в ноги. Он тоже покраснел и смотрел теперь на Хёнджина так, будто этот разговор так сильно сбил его с толку — он явно был в недоумении от того, как этот вопрос так неожиданно прозвучал от Хёнджина. Но еще он смотрел на Хёнджина так, что Хёнджин понимал: он воспринимает это всерьез. Так же, как всегда воспринимал всерьез все разговоры с Хёнджином. Но все равно- — Это было что-то плохое? — прошептал Хёнджин, заставляя себя задать этот вопрос. — Или хорошее? Мгновение, а потом джисоново лицо смягчилось. Вот она, жалость, сочувствие, которые так ненавидел Хёнджин. Он так редко чувствовал их от Джисона, но, может быть, дело было в том, потому что он никогда их не искал. Он всегда, по самым очевидным причинам, избегал этого разговора с Джисоном, и часть его была в шоке от того, что сейчас он был способен его вести. Может, это и был прогресс? Но эта жалость на лице Джисона чуть не отправила его обратно в спальню. — Не смей, блять, меня жалеть, — резко, зло и искренне сказал он. — Не- это не то, о чем ты думаешь, не жалей меня. Лицо Джисона лишилось эмоций, осторожно смягчилось. Это было непросто, и Джисон пришел к ним, уже обладая этой способностью, этим навыком превращать свое лицо в пустую маску. Хёнджин видел это выражение лица в последние пару лет так часто, видел, как Джисон прятал свою реакцию от него, как никогда не позволял ему увидеть, как его ранили его слова. Хёнджин знал, что ему было больно от его слов, всегда было. И сожаление было реальным, вина была реальной, но это было лучше жалости. Он не мог вынести жалости. — Хорошее, — мгновение молчания спустя ответил Джисон. Его голос был тихим, но искренним. — Это было что-то очень хорошее, Хёнджин. Хёнджин не осознавал, как был напряжен, до того момента, как сбросил это напряжение; когда он расслабился, хоть и совсем немного, то почувствовал тяжесть в шее и плечах. Это странное ощущение понимания, что ему говорят правду, и неспособность поверить в это. Это что-то хорошее, что-то очень хорошее — плакать во время секса. — Это- — начал Джисон, но замолк, поджал губы. Но потом все же продолжил: — Это из-за Минхо-хёна и Чонина? — Хёнджин кивнул, все так же слабо. Лицо Джисона наконец сделало что-то, похожее на улыбку. — А. — А? — повторил Хёнджин. Он начинал чувствовать усталость. Усталость от себя, усталость от этого разговора, усталость от того, что он сидел здесь и думал о Джисоне, и сексе, и удовольствии в одной беседе. Удовольствие было для него запертым, пойманное в ловушку зарослями ежевики, которые покрывали весь его разум, густые и разрастающиеся едва ли не быстрее, чем он мог их разрубить. — Ну, я задавался вопросом, — сказал Джисон, явно пытаясь, чтобы в его голосе звучал его обычный игривый юмор. — Утром Чонин выглядел таким счастливым, каким я никогда его не видел, и учитывая, что Минхо-хён- ну ты знаешь- — Хёнджин не знал, Хёнджин ничего не знал. — Ну, это понятно. Готов поспорить, Чонину было очень хорошо. Понятно ли? Хёнджину ничего из этого не было понятно, ничего, и ему не особенно удавалось следить за тем, куда двигается этот разговор. — Когда ты плакал, — проговорил он, пытаясь понять, пытаясь озвучить это для себя самого, — когда это было- что-то хорошее. Это потому что тебе было хорошо? Ты это имел в виду? Джисон, казалось, даже глазом не моргнул на то, что разговор пошел по кругу. На его лице теперь не было той жалости. — Да, — сказал он. — Это потому что мне было очень хорошо. У Хёнджина, может быть, и не было доступа к такому удовольствию, но это не значило, что и у Джисона тоже; и разве не в этом был смысл? Джисон нашел бы в этом удовольствие: к том, чтобы касаться Хёнджина, трахать его, использовать его тело так. Но картина этого в его голове казалась такой- абстрактной. Призрачное ощущение матраса под его спиной, фантомное растяжение в бедрах, такое знакомое ощущение, которого он не испытывал так давно. Когда он думал о сексе с Джисоном вот так ему не удавалось представить его лицо над собой. Но теперь перед его глазами встал образ: Джисон, на постели Хёнджина, его приоткрытые алые губы и влажное от слез лицо. Без футболки — его широкие плечи, бледная кожа, мускулы его рук, и Хёнджин мог смотреть смотреть смотреть, без волнения, без страха, и Джисон плакал, тянулся к нему, и хёнджиново имя в его устах звучало так же, как имя Минхо голосом Чонина сегодня. На мгновение этот образ принес ему такое шокирующе незнакомое чувство, что его дыхание сбилось: желание, горячее и острое, пульсировавшее сквозь него, не похожее ни на что из того, что он испытывал раньше. Даже в те редкие моменты, когда ему удавалось подрочить и дойти до оргазма, он не чувствовал ничего подобного. А потом, так же быстро, пришло осознание, о чем он сейчас думал. И ужас от того, что он видел удовольствие в том, что он знал, знал, не приносит ничего подобного. Он силой заставил себя подняться на ноги; стул заскрипел по полу. Джисон ковырялся в своем рамене, и этот звук заставил его поднять глаза — и то, что он увидел на лице Хёнджина, заставило его сказать: — Блять, Хёнджин, прости меня, если я сделал тебе некомфортно- — Нет, — ответил Хёнджин. Он заставил свой голос звучать спокойно. Он мог быть сдержанным, мог быть рациональным. Но отвращение и вина стекали по его телу, словно капли крови в ведре с водой. Ведра иногда ему давали, чтобы он мог умыться. Иногда в такие моменты он все еще плакал. — Не сделал. Мне не надо было спрашивать. — Я не против, — сказал Джисон. — Хёнджин, ты можешь спрашивать меня о таком, я не против. Я против, подумал Хёнджин и покачал головой. — Все нормально, — сказал он. Возможно, он больше никогда не сможет говорить с Джисоном о подобных вещах. Пока не исправит все, что сломано внутри него. — Ешь свой рамен. — Хёнджин, — позвал Джисон, немного отчаянно. Он протянул руку через стол и схватил Хёнджина за запястье, крепко обхватил его пальцами. Хёнджин, только хотевший сделать шаг назад, застыл от шока. Дело было не в том, что Джисон никогда так его не хватал — никто его так не касался. Никто никогда не удерживал его на месте. Мгновение спустя Джисон отпустил, вскидывая руку в воздух, словно хёнджинова кожа его обожгла. — А-а, — произнес он, так же отчаянно. — Боже, Хёнджин, прости, пожалуйста. Не извиняйся, хотелось закричать Хёнджину. Хотелось кричать, как ребенку, яростно и зло, без всяких слов. Хотелось сказать Джисону вернуть свою руку обратно, снова коснуться его, вот так крепко. Ему не было плохо, не было неприятно, когда это сделал Джисон, своими теплыми мозолистыми пальцами. Хотелось попросить, чтобы он сделал это еще раз, но Хёнджин не мог придумать, как это сделать, не переборщив, не придав этому слишком большого значения, и поэтому вместо этого он просто- заплакал. Это не случилось постепенно — одна или две слезинки перед потопом. Нет, потоп просто обрушился на него, слезы полились густо и быстро, и он поднял руки, чтобы попытаться спрятать лицо. — А-а! — снова, еще более отчаянно, воскликнул Джисон. — О, нет, нет, Хёнджин. — Между своих пальцев, сквозь слезы, Хёнджин мог размыто различить Джисона, обогнувшего стол и склонившегося над ним. Но он все еще не касался его. — Что мне делать? Разбудить Чан-хёна? Хёнджин затряс головой; дыхание выходило у него рваным и поверхностным. Слезы давали всему странное ощущение нереальности, и он чувствовал, что может сказать, что захочет, как будто перед ним стояли сейчас Чонин или Феликс, и слова вышли у него полным отчаянной нужды скулежом. — Обними меня, — проговорил он сквозь всхлипы. Теперь уже ему было наплевать, наплевать на то, что Джисон мог увидеть его насквозь. Печаль и недоумение были слишком невыносимы. Понадобилось несколько мгновений, но Джисон все же обнял его. Он был невероятно осторожен, оставлял между их телами достаточно расстояния, чтобы Хёнджин не чувствовал тепла его тела, поглаживал его спину неловкими маленькими движениями. Хёнджин чуть придвинулся к нему, пытаясь дать ему понять, в чем он нуждался, не говоря этого словами, и Джисон понял — потому что не отстранился и сжал руки вокруг хёнджинова тела. — Не плачь, — говорил он, почти захлебываясь словами в своей обычной манере. — Ну не плачь. — Его рука поднялась выше по спине Хёнджина, легла между его лопаток, а потом он сказал: — А-ах, почему ты такой высокий, какой же ты высокий, Хёнджин-а. Если бы Хёнджин мог, он засмеялся бы, но он был слишком занят слезами. Он сказал бы, нет, это ты слишком низкий, но был занят всхлипами. Так что он позволил голове опуститься вниз, пока она не оказалась на плече Джисона, уткнулся лбом в изгиб его кости. Хотелось спрятать лицо в джисоновой шее, но так он залил бы его кожу слезами и соплями, поэтому он не стал. Вместо этого он просто всхлипывал в джисонову дурацкую огромную толстовку. Джисон ненадолго замолчал. Его руки, уже не так неловко, стали поглаживать Хёнджина по спине, вверх и вниз, в ровном ритме. Он, наверное, даже не осознавал, как это успокаивало Хёнджина, эти осторожные, заземляющие прикосновения. Джисон держал его, но не удерживал, и его руки были достаточно легкими, чтобы Хёнджин смог легко из них высвободиться, если бы захотел. Хёнджин знал это до самой глубины души. — Как тебе помочь? — спустя время проговорил Джисон; его голос звучал так близко к уху Хёнджина, что он мог бы подумать, что это слишком — но вместо этого ему пришлось изо всех сил сдержать пробравшую его дрожь. — Хёнджин? Что тебе нужно? — Я просто не понимаю, — прошептал Хёнджин, склоняя голову так, чтобы его слова можно было услышать. — Плакать — это плохо. Плакать — значит тебе грустно, значит тебе обидно. Значит тебе больно. Я не- я не хочу, чтобы Чонин плакал, как плакал я. В том месте он иногда плакал. Не так много, как люди, наверное, ожидали, думал он, не так много, как они посчитали бы нормальным. Большую часть времени у него просто не было слез, потому что внутри него была холодная оцепенелость, которая не оставляла места эмоциям. Боль приводила его туда. Но иногда, после того, как эта боль проходила, он чувствовал слезы на своем лице, соль у себя во рту. Его тело реагировало там, где разум не мог. После этого он плакал много. И это тоже было из-за боли. Из-за плохих вещей — и он плакал на диване, лежа головой на коленях Чонина. Плакал в уборной музея современных искусств в объятиях Чанбина, потому что на него накричал охранник. Плакал в своей комнате всего пару лет назад, пьяный и полный печали, напуганный тем, что на его руке должны были остаться синяки в том месте, где тот мужчина схватил его, пытаясь заставить потанцевать с ним. Он все еще мог услышать, если сильно задумывался об этом, как хрустнуло его запястье, когда Минхо оторвал его от Хёнджина. — Хёнджин, — сказал Джисон. Если бы в его голосе звучала жалость, Хёнджин снова потерял бы самообладание, но он слышал лишь спокойную серьезность. — Все было не так. Я уверен, все было не так. — Феликс тоже это сказал, — все еще всхлипывая, проговорил Хёнджин, — но- Чан-хён сказал- и я- — Хэй, хэй, — сказал Джисон. Он отстранился, нежно положив руки на хёнджиновы предплечья, чуть подталкивая его вверх. Хёнджину не хотелось отстраняться, не хотелось поднимать голову — но он должен был, поэтому он выпрямился совсем немного. Его руки обмякше лежали на талии Джисона. Он никогда не касался Джисона там. Устало он подумал, как думал иногда, смогли ли бы его пальцы соприкоснуться вокруг его талии? Сейчас было не то время, чтобы проверять. — Знаешь- — Джисон оборвался, на мгновение прикусил губу, обдумывая слова. — Ты когда-нибудь плакал из-за чего-нибудь хорошего? Или просто потому что- чувствовал слишком много всего сразу? Например, как когда ты смотришь очень хороший фильм, или видео, где стригут собачек, и плачешь из-за того, какие они милые. Хёнджин не мог сказать, что у него бывало такое. Может быть раз или два у него на глазах выступали слезы, когда он смотрел с Чонином какую-нибудь дораму. Но он понимал, что пытался сказать ему Джисон, так что слабо кивнул, едва двигая головой. — Вот, — подбадривающе сказал Джисон. — Это что-то похожее. — Его большие пальцы рисовали небольшие круги на предплечьях Хёнджина. Хёнджину хотелось обнять его еще раз. — Все хорошо, все хорошо. Хёнджин так сильно хотел ему верить. Доверять ему. Это отличалось от желания доверять Феликсу. Это не было похоже на его доверие к Феликсу в таких вещах, потому что доверие к Феликсу было фактом жизни вселенной. Здесь, сейчас, с Джисоном, Хёнджин хотел. Он хотел быть способным ему доверять. — Тогда почему Чан-хён выглядел так, будто это что-то плохое, когда я рассказал ему, что слышал это? — сквозь слезы спросил он. Джисон на мгновение прикусил щеку изнутри, а потом сказал: — Может, он думает об этом так же, как думаешь ты. Что это не может быть чем-то хорошим, но я говорю тебе — может. Чан-хён знает не все на свете, и- — он наклонился вбок, чтобы выглянуть в коридор из-за спины Хёнджина, двигаясь особенно театрально. Потом он прикрыл рот рукой, словно боялся, что Чан услышит его из спальни. — Он не всегда прав. Хёнджину удалось тихо фыркнуть на это. — Как будто я не знаю, — пробормотал он. Он коротко прикусил губу. Джисон без всякой реакции смотрел на его лицо. — Ты правда так считаешь, Джисон? — спросил он, зная, что звучит бессмысленно-отчаянно. — Правда? — Клянусь своим сердцем, — кладя ладонь на грудь, ответил Джисон. — Слезы могут быть чем-то хорошим! Чем сильнее я реву, когда кончаю, тем лучше. Хёнджин хлопнул глазами. Эти слова были сказаны так весело, так естественно, что на мгновение он задумался, а правда ли услышал их. Он знал, что услышал, точно знал. И, конечно же, через несколько секунд Джисон покраснел так ярко, что стал похож на помидор; румянец залил все его лицо. — А-а! — воскликнул он так высоко, как Хёнджин никогда от него не слышал. — Нет! Забудь, что я это сказал! Сотри из памяти! Он помахал руками перед лицом Хёнджина в стирающем движении, напоминавшем движение дворников на лобовом стекле машины и волшебника из кино, накладывавшего заклинание. Он выглядел нелепо, и, кроме того, Хёнджин не мог просто забыть это. Как мог он просто забыть что-то подобное? — Ты пиздец какой странный, Хан Джисон, — сказал он после нескольких секунд попыток Джисона стереть ему память. Ему хотелось сказать ему перестать, попросить его вернуть руки обратно, может быть, положить их на его талию, как Хёнджин все еще держал за талию его. Он не мог этого сделать. Просить об объятиях уже было слишком, и тогда у него было оправдание: он плакал. Так что вместо этого он отпустил Джисона и поднял руки, чтобы вытереть лицо. Джисон наблюдал за ним, не отходя в сторону; он все еще розовел. Теперь он замолк, и глаза его снова были большими, как блюдца. — Спасибо, — сказал Хёнджин, все еще вытирая лицо. — Прости меня. — Хёнджин, — сказал Джисон. Как же Хёнджину нравилось, когда Джисон вот так звал его по имени, искренне и серьезно, хоть и с толикой смущения, все еще оставшейся в его голосе. — Это- тебе не нужно просить прощения, ты не сделал ничего плохого. Мне не было некомфортно. — Он потер щеку, не переставая смотреть на него. От этого Хёнджин- засмущался. От этого ему захотелось дольше не отводить от Джисона глаз. — Я просто- я хочу, чтобы ты мог поговорить со мной, обо всем. Я не осуждаю тебя, и это не- это не жалость, это- Несколько секунд он не мог подобрать слов. Хёнджин так редко видел, чтобы Джисон терялся в словах, и это всегда случалось вот в такие моменты: когда они оказывались наедине и Джисон пытался сказать ему что-то. Что-то, что трогало их обоих до глубины души, и Хёнджин знал, что Джисон даже не понимал, что это ощущение было взаимно. — Мне не все равно, Хёнджин, — в конце концов сказал Джисон. — Ты мне дорог. Я хочу помочь, если могу. Я хочу быть рядом с тобой. Я отвечу на все твои вопросы, если ты когда-нибудь захочешь их задать, хорошо? Хёнджин снова почувствовал угрозу надвигавшихся слез, но теперь он не чувствовал той же истерики, что до этого, когда ему казалось, что всхлипы вырывались из него силой и он не мог остановиться. Этот плач был бы медленнее и, каким-то образом, куда более полон боли. — Ты никогда ни о чем не просишь, — едва громче шепота проговорил он. — Никогда не хочешь ответов, когда я о чем-то требую, никогда не просишь- ничего. Ты никогда не говоришь мне “подожди” или “хватит”, ты возишь меня, куда я скажу, и никогда, никогда не задаешь вопросов. Разве это не тяжело? Разве со мной не тяжело? — Нет, — ответил Джисон, и голос его был таким твердым, таким уверенным, что Хёнджин почти вздрогнул. — Как я и сказал. Ты мне дорог. Это совсем не тяжело. — Это было слишком; Хёнджин чувствовал, как поморщилось его лицо, когда слезы снова накрыли его. — А-а, ах, — произнес Джисон, по-новой взволнованный видом перед ним. Он принялся вытирать лицо Хёнджина короткими маленькими касаниями кончиков пальцев на его щеках. Он все прятал их между каждым прикосновением, словно не был уверен, дозволено ли ему касаться. — Не плачь снова! Я подерусь с твоими слезными протоками! Он был таким нелепым. Но Хёнджину не удалось выдавить даже самой слабой улыбки. — Сегодня просто плохой день, — сказал он, позволяя словам наконец вырваться. — Слишком много- воспоминаний. И я слишком устал, как какой-нибудь, блять- трехлетка. Просто не могу уснуть. — Прошлой ночью он лежал без сна, надев наушники и включив громкую музыку, просто на случай, если услышит что-то, чего не хотел слышать, а теперь, так близко к полуночи, этот недостаток сна наконец начинал сказываться. — И мне надо рано вставать ради этой идиотской тренировки. — Его нижняя губа задрожала; он без сомнений знал, что выглядело это по-дурацки, но Джисон смотрел на него с обеспокоенностью. — И твой рамен весь размок, а ты так его хотел. — Хёнджин, милый, — сказал Джисон, — похуй на мой рамен. Но это было важно. Для Хёнджина, в его усталости, это было так же важно, как и все остальное. Но его внимание больше было не на рамене, а на- — Милый? Джисон сказал это не так, будто имел что-то в виду под этим. Он сказал это так естественно, что это было похоже на то, как Хёнджин звал Феликса деткой. Но Джисон обычно использовал слово “чувак”, и хёнджинов переутомленный мозг зацепился за это слово, и он знал, даже не нуждаясь в том, чтобы подумать об этом, что это слово будет вертеться у него в голове еще несколько дней. Но, может быть, в этом не было ничего плохого. — А, прости, — сказал Джисон, снова краснея. — Я не хотел- — он снова помахал руками перед лицом Хёнджина, теперь чуть более размашисто. — Забудь, что я- Хёнджин схватил его за запястья, не слишком крепко, но достаточно, чтобы остановить его движения. — Перестань. — Он фыркнул смешок, тихий, но все равно заметный, потому что Джисон выглядел так глупо, пытаясь его загипнотизировать. Иногда он был таким дурашливым, глупым в таком смысле, который был недоступен Хёнджину, но- иногда, глядя на Джисона, Хёнджину хотелось быть таким же. Что-то в особой дурашливости Джисона было таким расслабляющим. Мгновение спустя он отпустил. — Ты самый странный человек, какого я когда-либо встречал, — сказал он Джисону. Джисон смотрел на него, хлопая глазами и выглядя немного недоуменно; на его щеках снова появился румянец. Но потом он просиял, словно лампочка во всю мощность перед лицом Хёнджина. Хёнджин чуть не сделал шаг назад. — Самый странный? — повторил Джисон, поднимая ладони к лицу, чтобы они обрамляли его, словно цветок. Хёнджин видел, как девочки иногда делали так на фотографиях, и никогда не понимал, зачем это. — Не самый хороший, не самый смешной? — Он сделал еще одну позу, теперь склонив голову влево и ткнув пальцем в щеку. Его щеки были такими мягкими, что его палец утонул в этой мягкости. Хёнджин не знал, как у человека могут быть такие щеки, если он наполовину не белка, или кто-нибудь еще. — Не самый милый? — продолжил Джисон. На этот раз он надул нижнюю губу, пухлую и влажную, и положил на нее палец. Он глупо изогнул спину, так, чтобы его задница оттопырилась, и согнул одно колено. Хёнджин и эту позу видел в интернете. — Не самый дьявольски-очаровательный- Я хочу его поцеловать, подумал Хёнджин. — Я иду спать, — сообщил он, перебивая Джисона. Он отвернулся, потому что не мог больше смотреть ему в лицо, когда он был таким милым. Даже когда это было наигранно, он был милым, даже когда это было наигранно, Хёнджину хотелось отшлепнуть его руку и поцеловать его. — Увидимся через пару часов, — добавил он, уже уходя в коридор. — Ешь свой рамен. — Хорошо, Хёнджин! — сказал ему вслед Джисон, так счастливо и совершенно не расстроенно резким уходом Хёнджина. — Добрых снов! Хёнджин скользнул в свою комнату и крепко закрыл за собой дверь. Какое-то мгновение он просто стоял, вдыхая запах краски, цветов и ароматической свечки, которую зажег раньше в попытках успокоиться. Потом он опустился на край кровати, чувствуя, что ноги немного его подводят. Он прикрыл лицо рукой. Прикрыл рукой улыбку, растягивавшуюся на губах и казавшуюся чудом. Всего десять минут назад он не подумал бы, что сможет улыбнуться, но- конечно, конечно. Это был Джисон, потому что хоть иногда он и заставлял Хёнджина чувствовать, будто он тащит тяжесть своей травмы, словно камень, привязанный к его горлу, иногда из-за Джисона он чувствовал себя- воздушным. Легким, словно мыльные пузыри. Может, истерика еще не до конца прошла. Но голос Чана, говоривший, Я не хочу, чтобы он плакал во время секса, сменился картинкой Джисона, державшего палец у рта, и его голосом, когда он сказал, Чем сильнее я реву, когда кончаю, тем лучше. Хёнджину ведь можно было думать о таком? Это не было чем-то плохим, скорее хорошим, чем-то, что Джисону нравилось. Что-то, что нравилось ему в постели, и это что-то Хёнджин мог запрятать глубоко в своем сознании. Он мог это представить, даже если не мог получить в реальности. Он упал спиной на кровать, все не отрывая руки от лица, закрывая ей свет над головой. — Блять, — не прекращая улыбаться, прошептал он. — Блять, я так хочу его поцеловать. —— Сынмин спрятал зевок в тыльной стороне ладони; фургон ехал по пустым улицам города, освещенным лишь фонарями, огнями зданий и иногда фарами проезжавших мимо машин. Внутри фургона было тихо. Минхо не сказал ему ни слова с того момента, как появился в его мастерской в три утра и сказал: — Пошли. Чанбин вывез фургон из здания прежде чем пойти в постель в свою комнату, оставив Сынмина с поцелуем и особенно нагло схватив его за задницу. Нагло, по мнению Сынмина, потому что не то чтобы у него было что хватать. Сынмин показал ему средний палец, и Чанбин расхохотался, а потом Сынмин сидел без сна за компьютером, пока не пришло время ехать. Минхо, казалось, все же поспал, но он все еще выглядел очень уставшим. Он был достаточно бодрым, чтобы вести машину, но все еще уставшим, и он зевал так же часто, как и Сынмин — они наверняка заставляли зевать друг друга. По крайней мере это — раздражение зеванием — не давало Сынмину слишком задумываться о том, что он видел за окном из пассажирского сидения фургона, открытые улицу. Он предпочел бы ехать в задней части, где было темно и тесно, как ехал в прошлый раз, но когда он попытался сесть туда, Минхо посмотрел на него, как на сумасшедшего, и Сынмин сел на переднее. Он знал, каким был уставший Минхо. Сынмину не хотелось сейчас с ним сталкиваться. Хотелось, чтобы с ним был Чанбин. На собрании он почти этого потребовал, почти открыл свой глупый рот и сказал, Разве Чанбин-хён не может поехать со мной? У него не было оправданий этому, потому что не то чтобы Чанбин был бы полезнее Минхо в этом деле, и Чан уже решил, что Чанбин поедет в ангар. Но все стало бы гораздо, гораздо проще, если бы Чанбин сидел сейчас на водительском. Сынимн видел заднюю аллею, на которой они должны были припарковаться, только на фотографиях, и вживую она выглядела не лучше. Минхо затормозил, нажал на ручной тормоз, в потом впервые повернулся к Сынмину. — Давай, — сказал он. — У нас мало времени. Сынмин проверил часы на панели, и обнаружил, что они доехали всего за полчаса. Даже с учетом подушки безопасности к тем параметрам, что им дал Феликс, у них было предостаточно времени. Но он не стал пытаться спорить под ожидающим взглядом Минхо. Он просто вышел из фургона, обошел его и забрался в заднюю часть. Сегодня было холодно. Ему стоило достать пуховик из вакуумного пакета, заткнутого куда-то в самый низ шкафа, куда он положил его пару лет назад. Он обычно никогда не выходил на улицу зимой, когда было холодно, и не дай бог — когда на улице лежал снег. В этом было удовольствие быть затворником, иметь оправдание. Он мог просто сидеть дома. где ничего из этого его не касалось — по крайней мере, ничего такого, с чем не могли бы справиться обогреватель, одеяло и пушистые тапочки. Он в тишине настроил трансляции с камер. Игнорировать все физическое вокруг было довольно просто, когда он концентрировался на задании, и, хотя Феликс рассказал ему о собственных системах и даже провел его через них, это все еще было непросто. Иногда ему казалась поразительной мысль о том, что Феликс, который последние несколько месяцев провел, подчиняясь суетливой заботе Хёнджина и готовя для них печенье, был человеком, который разработал такую систему. Казалось, у него не было особенного желания сохранить эти навыки. Все выглядело так, словно, когда он пришел к ним, он решил совершенно забросить технологии. Когда он проник в трансляции камер и добрался до той, которая находилась в углу офиса, он отодвинул свой табурет назад, чтобы опереться спиной о стену фургона, и спрятал руки в толстовку. Через перегородку между передними сиденьями и задней частью фургона раздался ворчливый голос Минхо. — Лучше бы все законичилось побыстрее. — Да, да, — отозвался Сынмин. — Я знаю, ты бы сейчас предпочел быть дома и трахаться с Чонином. Слова вышли куда более злыми, чем он хотел бы; его голос получился куда более колючим, чем голос Минхо. Он не был даже уверен, откуда это взялось. Может быть, дело было в том, что было холодно, или в том, что он устал, или что был здесь и чувствовал себя открытым миру, хотя и сидел в закрытом фургоне. В прошлый раз эти металлические стены его успокаивали, но сегодня они не давали ему такого ощущения. От Минхо не было ответа. Это казалось- неожиданным. — Прости, — сказал Сынмин, ссутуливаясь на табуретке. — Я не это имел в виду. Правда. Снова молчание. Сынмин вздохнул, смирившись с собой. Он и правда не имел в виду это, потому что эта мысль не была злой — он тоже предпочел бы быть дома, в теплой постели, слушая, как Чанбин сопит ему в ухо, или, может быть, лежа под Чанбином, который прижимался бы к нему, грел его вот так. Он предпочел бы быть где угодно, только не здесь. Но примерно через минуту абсолютной тишины Минхо произнес: — Чонин сказал, что ты видел нас с ним на камерах. В комнате с телевизором. Лицо Сынмина поморщилось без его воли. — Ага, — сказал он. — Я вас видел. У Минхо была привычка — особенно, когда он разговаривал с Сынмином — ждать секунду или две после каждого ответа, прежде чем продолжить говорить. Как будто сынминова привычка не говорить больше необходимого его раздражала. — После? — спросил он. — Когда просматривал записи? Или ты видел это- в тот же момент. — И то, и другое, — признался Сынмин. — Я просматривал записи на следующий день, но я видел, когда вы целовались. — М-м, — тихо протянул Минхо. Вот так, когда Сынмин не видел его лица, прочитать его было практически невозможно. Он смотрел на экраны, на пустой офис. Картинку на экране можно было посчитать статичной: минуты шли, а в ней ничего не менялось. — Ты нас не остановил, — спустя несколько минут сказал Минхо. Сынмин посмотрел на перегородку и нахмурился. Минхо не увидел бы его лица, но ему все равно нужно было это сделать. — Нет, — сказал он таким голосом, будто разговаривал с особенно глупым ребенком; он не мог удержаться от этого. — Нет, я не пришел и не остановил вас. На кой черт мне это делать? — Я не знаю, Ким Сынмин, — сказал Минхо, почти идеально повторяя колючесть в его голосе. — Ты мне скажи. — Я сказал, — ответил Сынмин, выпрямляясь на месте. — Я сказал тебе, еще тогда, когда Чан-хён заставил тебя дать то идиотское обещание. Я сказал, что Чонину ты, скорее всего, нравишься в ответ, и вы оба повели себя так, будто я идиот. Ну, я был прав. Почему, блять, я должен был вас остановить? — Ты- — произнес Минхо, а потом замолк, не давая себе сказать того, что хотел. Сынмин почувствовал, как дышит чуть тяжелее обычного, как дышал после того ужасного разговора с Чаном в мастерской, после спора с Чанбином по той же причине. Он не до конца понимал, почему все это его так трогало, кроме того, что- может быть, он ненавидел терять контроль. Все вокруг, казалось, были так рады заботиться о Чонине, лишая его возможности самостоятельно принимать решения. Разве не в этом был смысл, разве не для этого Чан оберегал его все эти годы? Чтобы Чонин мог делать выбор, чтобы Чонин не застрял в одном месте, как все они. Не попался в ловушку мира, делая то, что они должны были делать, чтобы выжить. Сынмин мечтал быть инженером, пойти в колледж и создать что-то полезное для мира. Это были детские мечты, но и он был ребенком. Такого и стоило ожидать. Если Чонин выбрал быть с Минхо, то, по крайней мере, это был его выбор. Отказать ему в этом — значило сделать последние годы бессмысленными, по мнению Сынмина. — То, что есть у тебя с Чонином, — сказал Сынмин когда стало ясно, что Минхо больше ничего не скажет, — это не мое дело. Это ничье больше дело, кроме тебя и Чонина. И уж точно не дело Чан-хёна. Минхо вздохнул. — Ты не понимаешь, Ким Сынмин. — Я понимаю, хён, — сказал Сынмин. — Просто думаю, что это очень глупо. Это каким-то чудесным образом заставило Минхо издать короткий смешок, почти слишком тихий, чтобы расслышать его из-за перегородки. Сынмин снова проверил трансляции с камер, но на них все еще не было видно ничего, кроме пустого офиса. Пол был покрыт ковром, светло-бежевым с орнаментом, который через статику камер казался отвратительным. Если бы он продолжил смотреть на него, то рисунок навечно отпечатался бы в его мозгу. — Я знаю, что ты ненавидишь меня, хён, после того, что произошло с Феликсом, — сказал Сынмин так тихо, как только мог, все еще оставаясь услышанным Минхо. — Я знаю. Но- — Не будь идиотом, — сказал Минхо, безэмоционально и твердо. — Я не ненавижу тебя. — Хён, не надо меня обманывать, — сказал Сынмин. Он с самого начала знал, что его ложь должна была изменить в их команде так много всего. Ему повезло, что остальные простили его, даже если Минхо — нет. Сынмину это было неважно. Это было немного похоже на то, что было раньше с Чонином. Сколько бы Сынмин не сопротивлялся и не спорил, Чонин мог положиться на него. И неважно, сколько Минхо язвил и рычал на Сынмина, Сынмин всегда знал: если он позовет на помощь, Минхо прибежит, чтобы убить угрозу, которая причинила ему боль. — Не называй меня лжецом, — ответил Минхо. — Я считаю тебя идиотом за то, что ты сделал для Феликса, не имея никаких доказательств тому, что он не попытается убить нас всех во сне. Это не то же самое, что ненавидеть тебя. Он мог убить тебя, пока ты спал, ты никогда об этом не думал? — Не знал, что тебя это беспокоило, хён, — сказал Сынмин. — Я убью тебя, пока ты будешь спать, — прорычал Минхо. Сынмин просто закатил глаза и не стал отвечать. С минуту спустя Минхо сказал: — Это было наивным решением. По правде говоря, я все еще не могу понять, чем ты думал. Но- — он вздохнул. — Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал, Сынмин. Сынмин и сам не знал. Дело было даже не в том, что он хотел прощения от Минхо, потому что он этого не хотел. Он не хотел и понимания от Минхо. Он принял то решение, которое принял, и с этим просто нужно было жить. Если бы Минхо никогда этого не понял, Сынмин бы все равно не пострадал. В конце конце, он оказался прав. Сынмин пожал плечами, потом задрожал. Сегодня было очень холодно. — Я хочу, чтобы ты сказал, что я был прав насчет Чонина, — сказал он. Снова молчание, только теперь слышно было, как Минхо двигается на переднем сиденьи. На мгновение Сынмин подумал, что он выходит из машины, чтобы зайти сюда и ударить его или что-нибудь вроде того. Но потом Минхо просто сказал: — Господи, блять, Иисусе, какой идиот не надевает пальто посреди зимы. С тобой что-то серьезно не так, Ким Сынмин. Мгновение спустя Сынмин почувствовал? как с передних сидений потянуло теплом. Минхо впервые включил обогреватель, и, судя по тому, как много тепла доходило до Сынмина, — на полную мощность. Было ли это чем-то вроде предложения мира, способом для Минхо сказать, что он услышал слова Сынмина, не говоря этого? Возможно. Сынмину было неважно. Он готов был принять и это. Он повернулся к экранам компьютера и приготовился к тому, что утро будет долгим.