the blood on your lies

Минхо проснулся позже обычного. Для нормального человека это было все еще рано, и день едва ли можно было назвать потерянным, но для него было странно открыть глаза и осознать что он проспал. Свет, который просачивался сквозь газеты, закрывавшие окна, был не таким бледным и серым, как обычно; пятнышки солнечного света падали сквозь дырки в газетах на пол. Пылинки медленно летали в лучах солнца. В его комнате было так пусто и пиздецки серо, подумал он, уставившись в ее огромную пустоту, в темные пыльные углы. Но сейчас она не казалась такой, хотя ничего не изменилось. Одно только то, что в ней был Чонин, делало ее совершенно иной. Чонин рядом с ним ровно дышал; его мягкие волосы касались щеки Минхо. Ночью они поменялись местами, Чонин сполз вниз так, чтобы с головой укрыться одеялом, и устроился на груди Минхо. Спать рядом с ним было не особенно легко: он много ворочался, постоянно пытался прижаться ближе, даже когда они уже были близко. Но тело Минхо уже привыкло, и когда это случалось, он просыпался лишь достаточно, чтобы понять, что угрозы нет, и проваливался обратно в сон. А Чонин, как всегда, спал так крепко, что едва ли что-то могло разбудить его до того, как он сам этого хотел. Минхо воспользовался этим, прижал Чонина ближе к себе, крепко обнимая его, и склонил голову, чтобы прижаться поцелуем к его лбу. Чонин лишь тихо шмыгнул носом, даже не открывая глаз, когда Минхо принялся оставлять поцелуи по всему его лицу. Это было так- приятно — Минхо полнился чистым удовольствием от этого простого ощущения его мягкой кожи под своими губами. От того, как его любимый человек теплым весом доверчиво лежал в его руках. От того, как этот человек любил его в ответ. В свете утра это осознание ощущалось иначе. Многое казалось другим после ночи сна, и сейчас все было точно так же. Это чувство не стало ни более понятным, ни менее огромным. Но того невероятного ужаса, который испытывал Минхо вчера, просто не было. На самом деле, его волны ушли достаточно, открыв новые берега, на которых Минхо обнаружил нечто, прежде скрытое под всеми более бурными эмоциями — облегчение. Эгоистичное, гадкое облегчение. Слава Богу, шептало оно глубоко в его подсознании. Слава Богу, он любит меня в ответ. Оно не помогало справиться со страхом. В каком-то смысле, оно делало страх только сильнее. Доказывало, что Минхо не заслуживал это, что он был слишком большим эгоистом, слишком жестоким. Как он мог испытывать счастье от того, что Чонин любит его. Это было настоящим ужасом. И все же- он хорошо знал Чонина. Очень хорошо. И он знал, как выглядела чонинова преданность, что значила его любовь. Он знал, что Чонин никогда не оставил бы Минхо после того, как выбрал его. То, что Чонин мог его выбрать казалось невозможным, Минхо все еще не мог осознать этого. Но Чонин его выбрал, и это- Минхо знал, что это значило. Что даже, если бы Чонин прошел сквозь грязь, кровь и мерзость — он все еще остался бы рядом с Минхо. Минхо был достаточно эгоистичен, чтобы это его утешало, но не настолько, чтобы не ненавидеть себя за это. — Малыш, — прошептал Минхо. Он оставил еще один, последний поцелуй на лбу Чонина, и осторожно выпутался из объятий Чонина, перелез через него и сел на краю матраса, подтягивая к себе вчерашнюю одежду. Он оделся быстро и тихо, а потом убедился, чтобы Чонин был хорошо укутан, подтянул одеяло повыше, чтобы оно накрывало нижнюю часть его лица. Чонин даже не дрогнул, и Минхо позволил себе несколько секунд полюбоваться его спящим лицом. А потом он направился к двери, открыл и закрыл ее с едва ли слышным звуком. Поднимаясь по лестнице, он подумал, что для этого может быть еще слишком рано. Стоило отправить сообщение- но нет, это было неважно. Если Чан еще не проснулся, Минхо просто поднялся бы в квартиру, приготовил бы себе и Чонину еды, принес бы ее Чонину в постель и разбудил бы его ароматом тостов и фруктов. Он бы придумал, как воспользоваться этим временем. Когда Минхо добрался до третьего этажа и прошел через компьютерную в дальний коридор, он обнаружил, что дверь в офис Чана была как обычно закрыта. Он осознал, что немного дрожит, когда поднял руку. Хватит убегать, подумал он и постучал. Повисла пауза. — Да? — позвал голос Чана, недоуменный и, может быть, немного изможденный. Чан часто просыпался рано, но не был таким жаворонком как Минхо. Минхо принял это как разрешение и открыл дверь, немного проходя внутрь. Чан посмотрел на него, хлопая глазами, опухшими после беспокойного сна; его волосы были взъерошены и непричесаны. — Это просто я, — без нужды сказал Минхо. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал такую неловкость с Чаном — он не был уверен, что такое вообще когда-либо бывало. — Можно? Чан потер щеку рукой, почесал щетину и устало сказал: — Не ожидал, что этот разговор случится в восемь утра, но да, заходи, садись. Минхо заставил себя сесть на один из стульев перед столом Чана, хотя все, чего ему хотелось сейчас — это ходить из стороны в сторону. Рядом с ковриком для мыши на столе стояла кружка с кофе, почти полная и дымившаяся. Неужели Чан буквально только зашел сюда, когда он пришел к нему, подумал Минхо. — Я могу вернуться потом, — предложил он, хотя не был уверен, что у него хватит на это смелости. Чан покачал головой. — Чонин наверняка захочет проследить, если мы сделаем это позже, — сказал он — и это, наверняка, было правдой. Он коротко и внимательно осмотрел Минхо. — Я полагаю, сейчас он спит? — Маленькое язвительное замечание. В ответ на кивок Минхо он сказал: — Да, думаю, нам нужно поговорить наедине, значит сделаем это сейчас. Минхо выпрямился, глубоко вдохнул, отвел плечи назад. Подготовился к удару, не желая оказаться сбитым с ног. Он готов был принять то, что бы Чан ни захотел бросить в него, даже если бы его слова были недобрыми. Минхо- хотел услышать это, хотел справиться со всем что скажет ему Чан так, как было необходимо. — Хорошо, — сказал он, кладя руки на бедра. Они смотрели друг на друга через стол; пар от кофе клубился между ними. Стало очевидно, что Чан ждал, чтобы Минхо заговорил, но это не Минхо сдерживал в себе все слова, а Чан. Когда тишина затянулась слишком надолго, Чан долго выдохнул, взял кружку с кофе и сделал глоток. — Когда мы не соглашаемся в чем-то, — сказал он, слегка щелкая губами и отставляя кружку в сторону, — насчет задания, или безопасности, ты всегда четко высказываешь свое мнение. Но когда приходит время и я даю тебе приказ, ты слушаешься. Неважно, как ты недоволен моим решением, ты всегда- — он немного поморщился, поджимая губы. На столе он крутил на месте кружку с кофе, положив пальцы на ободок. Его грудь поднялась в глубоком вдохе, а потом он продолжил: — Всегда, каждый раз, когда я давал тебе приказ, который — я знал — тебе не нравился, я задавался вопросом: вот сейчас я достигну предела? И эта мысль всегда вертелась у меня в голове. Я понятия не имел, что буду делать, если я дам тебе приказ, а ты просто скажешь мне “нет”. Минхо не мог ничего, кроме как смотреть на него и моргать. Он не знал, что делать с этой информации. Из-за нее внутри него что-то неуютно ерзало. Чан смотрел на него. — Ты не похож на остальных, — неожиданно нежно сказал он. — Во многих смыслах, ты слишком сильно казался мне равным. Ты член этой команды, но в чем-то мне всегда казалось, что в то же время ты управляешь собственной командой. — Его голос стал очень печальным. — Командой из одного человека. На это было нечем ответить. Минхо это не удивляло. Он никогда не был человеком, который давал бы другим заботиться о себе, никогда не позволял себе считать кого-то или что-то в своей жизни постоянным. Включая эту команду. Это было способом самосохранения. Это было плодом работы его вечно бурлившего разума, который постоянно видел трещины и ямы, куда все могло провалиться. Он не мог позволить себе успокоиться. Так что держался в стороне. Чан видел в этой команде свою семью, а Минхо отчаянно пытался сохранять отчужденность, которая давно уже исчезла. Он просто притворялся, что это было не так. Эти люди стали для него более, чем коллегами, более, чем друзьями. Но он никогда не позволял им оказаться достаточно близко, чтобы они почувствовали к нему то же самое. — Я- — его голос чуть сломался, тихий и сбивчивый. Он откашлялся. — Я знаю, как выгляжу со стороны. Каким кажусь. Но я- член твоей команды. Я предан тебе. Есть очень мало таких приказов, которые ты мог бы дать мне и я отказался бы их исполнять. И большая часть из них — это то, чего ты и так от меня не попросишь. Чан смотрел на него в упор; его лицо не было открытой книгой, но Минхо все равно мог его читать. Он видел, какой шок вызвали его слова. Чан резко потер лицо руками, словно все это стало для него слишком. — Я не понимаю, Минхо, — сказал он. — Ты пообещал мне. Ты согласился со мной. Ты говоришь, что предан мне, а теперь даешь моему младшему брату пощечины в постели. Минхо покрылся румянцем от этого; стыд тяжелым свинцом опустился в его животе. Потребовалось много усилий, чтобы не поморщиться. Желание повесить голову, признать свою неправоту было сильно. Но он слышал голос Чонина в своих мыслях, и он говорил ему, Все, что происходит в постели — неважно. Минхо не был уверен в том, что это правда, однако не собирался- просить за это прощения. Он сделал глубокий вдох, сжимая руки в кулаки. — Я дал тебе обещание, — смог спокойно сказать он. — И когда я дал тебе его- я полностью намеревался его сдержать. — Он надеялся, что Чан услышит искренность в его словах. Если он услышал, то это, казалось, не помогло. — Так что случилось, а? — спросил он; удивление в его голосе превращалось в раздражение. Первый знак гнева от Чана во всем этом разговоре. Это обещало быть нелегко. Описать свои чувства Чонину было достаточно сложно, и он любил его так сильно, что эти чувства по-настоящему пугали его. От одной мысли о том, чтобы хоть что-то из этого описать Чану, Чану, который был заслуженно зол на него- Минхо казалось, что он не может дышать. Все начинается сегодня, подумал он, пытаясь успокоить свое колотившееся сердце. Все начинается сейчас. — Чонин, — произнес Минхо. — Чонин случился. — Что, потому что он тебя поцеловал? — спросил Чан; его слова сочились неверием. — Ты не мог его оттолкнуть? — Я оттолкнул, — проговорил Минхо — теперь в его голос проникали его собственные эмоции. Он так хотел, чтобы Чан его понял. — Я оттолкнул его. Хён, я предан тебе. Я не хотел предавать этого. Но если ты ставишь мою преданность к тебе против- — Он заставил себя замолчать, впившись зубами в нижнюю губу. — Твоего либидо? — попытался насмешливо закончить за него Чан, приподнимая бровь. Это чувство возвращалось: комната была слишком тесной, его одежда — тяжелой, давила на него, связывала. Он пытался найти слова, когда весь состоял из картинок и чувств, которые невозможно было описать. Как он мог даже попытаться объяснить все это. — Ты помнишь, — начал он, — ту ночь, когда мы отвели Феликса в Maniac? И я вел пьяного Чонина домой? Внимание Чана вдруг заострилось. — Да. Минхо знал, какой вывод сразу же сделал Чан, и в нем не нашлось сил отвлечься, чтобы отрицать его. Ему нужно было держаться своего курса, он не мог отпустить своих мыслей. — Хён, — сказал он, а потом стиснул зубы, тяжело сглотнул. Все, о чем он мог думать — Чонин, его острая улыбка, направленная Минхо. Теплые, короткие касания кончиков его пальцев, иногда неожиданные, но никогда — неприятные. Как он мог объяснить. — Никто- не касается меня. Никто по-настоящему не доверяет мне, даже люди, которые живут в этом доме. — Левый уголок его губ невесело приподнялся, шрамы сделали это движение рваным. Он сардонически проговорил: — Бешеная псина, и все такое. Никто и никогда не уверен в том, что я не сорвусь и не укушу. Он ожидал, что Чан слабо кивнет, но не мог предвидеть того, что он вздрогнет. От этого Минхо на мгновение сбился, но заставил себя продолжить. Он впился ногтями в ладони. — Никто, — немного хрипло проговорил он, — кроме- Чонина. Он доверяет мне. Так пиздецки сильно. — Минхо чувствовал, как в горле у него встает ком, как тяжело ему становится выдавливать слова из все сильнее тяжелевшей груди, словно ему не хватало воздуха. — Я ебаный убийца, а Чонин, пьяный до беспамятства, готов заплакать, потому что подумал о том, как плохо мне было в тюрьме. Он видел, как я забил человека насмерть, и говорит мне, что все еще видит во мне хорошее. — Он дышал слишком быстро, словно был в схватке или бежал. Он быстро моргал, очевидно пытаясь избавиться от слез. Он ненавидел, когда его чувства становились так очевидны. — Хён, — сказал он, устало и умоляюще. — Дело не в том, что с моей преданностью к тебе что-то не так; дело в том, что ты ставишь ее против моей любви к Чонину, и я никогда и ничего не смогу поставить выше него. Чан смотрел на него, приоткрыв рот, так долго, что у Минхо начали гореть уши. — Твоей- любви к Чонину, — задушенно проговорил он, и Минхо склонил голову. Чан тяжело откинулся на спинку стула, и тот покачнулся от перемены веса. — Когда ты начал работать на меня, то сказал, что тебя не интересуют отношения. Что ты даже не способен на романтические привязанности. — Его недоумение звучало теперь не зло, а скорее- шокированно. — Я так и думал, — сказал Минхо, чувствуя, как правда этих слов пронзает его с головы до ног. — Чонин заставляет меня чувствовать многое; то, что, как я думал, выбили из меня еще в детстве. — Те части его души, которые казались ему мертвыми, возвращались к яркой жизни в руках Чонина. — Я- Минхо- — Слова вышли немного сбивчиво, словно Чан заговорил не просто не успев собраться с мыслями, но и не сделав вдох. — То, что я увидел на твоем лице тогда, в мастерской — это была не- — Он резко закрыл рот, бросая на Минхо очень говорящий взгляд. Минхо в какой-то момент потерял контроль над своим лицом, и теперь не знал, что на нем творится. Его лицо, казалось, совершенно онемело. — Нет, — согласился он, немного опустошенно, — это был голод. — Он видел, как на лице Чана появляется новый страх — эхо того, что чувствовал сам Минхо. — Я не буду лгать тебе и говорить, что моя любовь к Чонину сахарная и сладкая, что это все- пикники и свидания в кафе. Это не так. Она- сильная, это самое сильное, что я когда-либо чувствовал. — Он встретил взгляд Чана, сказав это, и его голос стал низким и эмоциональным, таким, какой никогда не успокоил бы, и сказал: — Я бы убил за него снова. Я бы умер за него. Я бы сжег весь ебаный мир, чтобы он продолжал улыбаться, чтобы его глаза продолжали светиться. Чан, конечно, не выглядел убежденным. Выражение его лица было таким, какое могло быть у человека, наблюдавшего за природным катаклизмом по телевизору в реальном времени. Медленно накрывавший его ужас — удар за ударом, без остановки. Он явно совершенно лишился слов. — Я не прошу твоего благословения, — продолжил Минхо в эту тишину. — Я знаю, что ты его не дашь. И я знаю, что ты хотел для него не такого. Я тоже не хотел. — И тише, боясь сделать из себя мученика, которым он себя не считал, он добавил: — Я готовился уйти после работы Мэгпай, потому что чувствовал, что все заходит слишком далеко, и не хотел- — Он тяжело сглотнул, пытаясь избавиться от растущего в горле кома. Даже говорить о том, чтобы уйти, было так болезненно. — Как бы больно мне ни было от мысли о том, чтобы оставить эту команду, оставить его, я сделал бы это ради него. — Он немного склонился вперед, говоря теперь шепотом в попытке скрыть дрожь в голосе. — Хён. Прошу. Я пытался сдержать обещание. Я сделал все, что только мог. Чан медленно поднял руки и спрятал в них лицо, громко дыша. Он замер в таком положении на долгие несколько секунд, явно собираясь с мыслями. Это было серьезно, Минхо знал. Он хотел бы, чтобы ему лучше удалось передать это словами, передать эту- тягу внутри него, такую же абсолютную, как гравитация. Наконец Чан опустил руки, но только так, чтобы были видны его покрасневшие глаза, все еще закрывая нос и рот. Из-за них он спросил: — А если Чонин когда-нибудь решит, что не любит тебя? — Эти слова раскаленным добела прутом пронзили Минхо в самую грудь, и Чан безжалостно продолжил: — Потому что он наивный, и все еще видит звезды даже в спутниках на небе, что если в будущем он осознает, что видел в тебе того, кем ты не являешься? — Он опустил руки ниже и сжал их, прижимая большой палец к губе. — Что ты сделаешь тогда, со всеми своими эмоциями и гневом. — Я отпущу его, — незамедлительно ответил Минхо, не нуждаясь в том, чтобы обдумывать ответ. — Я всегда хотел только того, чтобы этого хотел он сам. — Что-то похожее на стыд мелькнуло на лице Чана, отчего Минхо стало немного неуютно. На что Чан считал его способным. — По правде говоря, это уничтожило бы меня. Если бы я потерял его теперь. Но я никогда не стал бы удерживать его против его воли, угрозами, чувством вины или манипуляцией. Если ты спрашиваешь об этом. Чан быстро кивнул. — Да. — Его голос хрипел. — Я бы этого не сделал, — сказал Минхо, теперь почти умоляя. — Я знаю, что недостаточно хорош для него. Я знаю, что никогда не буду. Но поверь хотя бы в то, что я люблю его. Пожалуйста, поверь, что я- сделаю все, что в моих силах, чтобы он был счастлив, что бы это ни было. Чан смотрел на него, сжимая руки перед собой, поставив локти на стол. Ища, изучая. — Ты кажешься знакомым, — пробормотал он. — И кажешься незнакомцем. Все, что ты сказал сейчас — совершенно похоже и непохоже на того человека, которого я знал все эти годы. — Я закрытый человек, — сказал Минхо, как всегда безэмоционально, но насмешливо. Чан выдохнул несколько раз в низком смешке. Он потер глаза большими пальцами. — Боже, блять, — сказал он, наконец делая еще один глоток кофе, теперь достаточно остывшего, чтобы пить его залпом. — Все это время я думал, что ты хотел от него только секса, и что он слишком наивен, чтобы не вмешивать в это свои чувства, и что тебе когда-нибудь станет скучно и ты все закончишь, и это разобьет ему сердце. — Он замолк. — В реальности все- не хуже, но серьезнее. Больше. Потому что, да, ты непростой человек. А он упрямый. Я думал, все успокоится за полгода, но сейчас- Сейчас они смотрели на что-то, что могло длиться до конца их жизней. Минхо никогда не оставил бы Чонина, и, казалось, Чонин был слишком- слишком собой, чтобы оставить Минхо. Преданным, упорным и с сияющими глазами. Так что всем вокруг них оставалось лишь привыкнуть или уйти. Других вариантов не было. Эта перемена, как бы оба из них этому ни противились, была навсегда. Шепотом Минхо проговорил: — Я не сделал бы этого с ним. Если бы для меня это был просто секс, я мог бы получить его где угодно. Я не ранил бы его так, и не сделал бы такого и с тобой. — Это- поэтому я так разозлился, — напряженно ответил Чан. Да, Минхо мог это понять. Конечно, Чан был расстроен, конечно он так яростно защищал Чонина. Чонин и так стоил того, чтобы защищать его, но вера Чана в то, что Минхо использует и бросит его, делала нужду защитить его еще более серьезной. — Я не мог понять, почему ты готов был разрушить все, что мы построили за четыре года, просто, чтобы переспать с ним, — признался Чан. — Это ранило, мне было глубоко не по себе думать, что я так серьезно тебя не понял. По правде говоря, реальность- не такая пугающая, но мне все еще тревожно. — Минхо выпрямился, принял этот удар держа голову высоко. Он открылся Чану, и теперь Чан открылся ему. Вся вражда теперь покинула его, и он готов был говорить с Минхо на равных. Быть честным, но не наносить ран намеренно. — Ты прав, — со вздохом сказал он. — Я не могу дать вам свое благословение. Я все еще не думаю, что вы подходите друг другу. — Совершенно невеселая, слабая улыбка появилась на его губах. — Но Чонин дал очень ясно понять свою позицию, и он на твоей стороне. Даже если ради нее он готов оставить меня. — Я пытался отговорить его, — поспешил объяснить Минхо: ему нужно было, чтобы Чан знал, он никогда, никогда не пытался настроить Чонина против него. — Здесь его дом, и ты его брат. Его семья. — Он нервно облизнул губы, и добавил: — Если я правда- не могу остаться- мы можем что-то придумать- — Нет, — резко и твердо перебил его Чан. Минхо замолк, отклонился назад в тот же миг. Взгляд Чана смягчился, и его тон тоже. — Нет. От меня это звучит как- нет. — Он пропустил пятерню сквозь волосы, убирая пушистые кудри с лица. Он не отводил от Минхо глаз, искренних и серьезных. — Здесь и твой дом тоже, Минхо. Я хочу, чтобы здесь был твой дом. Я не- я бы не одобрил, если бы ты сошелся с- Джисоном, или Сынмином, или Чанбином тоже. Но тогда я бы просто сказал, хей, может, это не самая лучшая идея. И даже если бы ты решил проигнорировать меня, все двинулось бы дальше. Я пожал бы плечами и сказал себе, ну, ты пытался. Но это Чонин, и я позволил своим эмоциям перекрыть тот факт, что ты часть этой команды, важная часть. Я никогда не видел в тебе кого-то, кто нуждался бы в моей защите, как другие. Но тебе тоже она нужна. Ты полагаешься на меня. Я не хочу использовать это, чтобы давить на тебя — твою безопасность, твой дом. Это неправильно с моей стороны. Глаза Минхо снова защипало от слез, и он быстро заморгал, чтобы избавиться от них, крепко поджал уголки губ, чтобы они не дрожали. Чан наверняка заметил, как заблестели его глаза, но не стал ничего говорить об этом. — Спасибо тебе, — напряженно проговорил Минхо. Губы Чана изогнулись в печальной улыбке. — Прости меня, Минхо, — сказал он. — За все, что я наговорил тебе недавно и тогда, в мастерской. — Минхо начал качать головой, но Чан вытянул руку вперед, как сделал бы на собрании, чтобы заставить всех замолчать. — Пожалуйста, позволь мне- — Ты был прав, — перебил его Минхо. — Я был бы мертв, если бы не ты, или вернулся бы в тюрьму — что, по сути, то же самое, потому что я не думаю, что пережил бы еще один срок. — Чан моргнул, Минхо стало неуютно. Он рассказал слишком много. — Ты доверился мне, а я нарушил это доверие. Я не виню тебя за все, что ты сказал. — Но я должен был сделать то, что делаю сейчас, — настаивал Чан. — Сесть и поговорить с тобой. Вместо того, чтобы бросаться оскорблениями. Мне правда жаль, Минхо. Я был дерьмовым лидером для тебя, и дерьмовым старшим братом. — Теперь это Чан выглядел так, будто был готов заплакать, и Минхо не был уверен, что сделал бы, если бы это произошло. — Я думаю, — сказал Чан, — если я попрошу тебя еще обещать мне еще что-то, Чонин никогда больше со мной не заговорит, но, пожалуйста, будь с ним осторожнее? Я люблю его больше всего на свете. Минхо совершенно не мог говорить. Особенно когда в его мыслях недоуменно вертелось, старший брат? Он решил просто кивнуть, и Чан отвел взгляд, повернувшись лицом к стене. — Тебе стоит вернуться к нему, — пробормотал Чан. — Он скоро проснется. Минхо склонил голову, как всегда почтительно, и вышел, беззвучно закрыв за собой дверь. Все прошло- нормально. Так нормально, как только могло. Он не мог пообещать Чану, как хотел бы того, что никогда не причинит Чонину вреда. Он хотел бы дать это обещание. Но без сомнений проебался бы. Он мог пообещать попытаться. Он мог пообещать слушать. Он мог пообещать стремиться к переменам. Этим оставалось довольствоваться. Когда он вернулся в комнату, свет все еще не горел, но по силуэту в слабом свете из заклеенных окон он видел, что Чонин сидел в постели. Его волосы были в полном беспорядке, торчали в стороны, словно вороны попытались свить из них гнездо. Он сутулился, едва открывая глаза и прищуренно глядя в направлении Минхо, слегка покачиваясь. Минхо было ясно, что он сел, чтобы дежурить в ожидании его и не уснуть, но это едва ли работало. — Куда ты ушел, — пробормотал он, когда Минхо запер за собой дверь. — Поговорить с Чан-хёном, — он слышал нежность в собственном голосе: она была здесь даже тогда, когда он не выпускал ее. — М-м, — произнес Чонин дерзко и оттого мило. — Он хорошо себя вел? Минхо улыбнулся, не в силах сдержаться: Чонин стал щуриться с подозрением. — Да, — ответил он. — Он попросил прощения, как и обещал. И я объяснил ему кое-что, отчего, как я надеюсь, все теперь будет проще. Чонин надул нижнюю губу — не обиженно, а, скорее, с очаровательным сомнением. — Что ты ему объяснил. — Что я чувствую к тебе, — подходя к постели, сказал Минхо. Чонин сонно следил за его движениями. — Что это не просто секс. — Он остановился у матраса, глядя на смятые простыни и Чонина в самом его центре. — Он попросил заботиться о тебе. Сказал, что любит тебя больше всего на свете. Чонин издал долгий и ворчливый звук. — Ясно, — пробормотал он, потирая глаз. Минхо хотелось съесть его, как конфету. — Ты не будешь ложиться? — Я не собирался, — сказал Минхо. Сегодня планировалось собрание, и он хотел заранее повторить свои записи. — О, — произнес Чонин, и Минхо не знал, звучало это разочарованно или просто устало. — Ладно. — А что? — спросил он. — Ты можешь еще поспать, я не против. — Теперь, когда ему больше не нужно было старательно избегать Чана, он теоретически мог поработать и в кухне. — Я знаю, — устало вздохнул Чонин. Минхо пришлось поджать губы, чтобы не улыбнуться слишком широко. — Я просто- — Чонин хлопнул ресницами и склонился к нему, опираясь рукой на матрас. — Ты можешь полежать со мной? Но если ты занят, то не нужно- Минхо уже принялся снимать с себя обувь и штаны, оставаясь в футболке и боксерах. Слова Чонина затихли. — У меня нет никаких дел, которые не могут подождать еще час, — пообещал ему Минхо, и Чонин плюхнулся обратно на постель, отодвигаясь и освобождая место, которое тут же занял Минхо, забравшись под одеяло рядом с ним. Он был таким теплым, и Минхо обхватил его руками и стал оставлять поцелуи на всем его лице, которое повернулось к нему, словно цветок к солнцу. Чонин захихикал, но звучал он все еще очень сонно. Вес Чонина ощущался в руках Минхо по-разному, когда он спал и когда бодрствовал. Сейчас он был таким мягким и расслабленным, словно был не совсем в сознании. — М-м, вот тут ты и должен быть всегда, — пробормотал Чонин, собирая слова в кучу. Минхо не мог понять, было ли дело в том, что он засыпал, или в том, что чониновы губы прижимались к его плечу. — Должен быть всегда? Хочешь не выпускать меня отсюда? — спросил Минхо, проводя пальцами через темные спутанные пряди его волос. Чонин издал согласный звук, сжал руки вокруг талии Минхо, и Минхо сказал: — Думаю, Чан-хён захочет с этим поспорить. Все-таки, он платит мне за работу. — В жопу Чан-хёна, — проворчал Чонин по-своему бунтарски. — Малыш, — сказал Минхо, пряча улыбку в его волосах, хоть здесь и некому было ее увидеть. Ему было так- легко. Намного лучше. — Когда-нибудь придется его простить. — Я прощу. Со временем, — твердо ответил Чонин. — Может быть, когда доставят диваны. Рука Минхо замерла. — Диваны? Еще один тяжелый и долгий вздох, оставшийся влагой на шее Минхо. — Может быть, я вытребовал у Чан-хёна не только извинения перед нами, — сказал Чонин. Когда Минхо отстранился, чтобы заглянуть ему в лицо, Чонин щурил один глаз и не открывал второго. Он не выглядел так, будто шутил, хотя понять было трудно. — Ты- что, — пораженно сказал Минхо. — Я хочу мебель, — нахмурившись, ответил Чонин. — Так что Чан-хён нам ее купит. За эмоциональный ущерб. — Понятно, — произнес Минхо, немного задушено. — Хмпф, — сказал Чонин, утыкаясь лицом в шею Минхо. — И я сниму газеты с окон. Если ты так хочешь приватности, мы купим шторы. Минхо продолжил Чонина по волосам, немного более бездумно, чем раньше. — Все, что захочешь, малыш. — М-м. Вот это я и люблю слышать. —— Чанбин вошел в мастерскую и обнаружил там Сынмина, сидевшего за компьютером совершенно неподвижно, читая с экрана какой-то текст. Он не повернулся, чтобы посмотреть, кто вошел, что, вероятнее всего, означало, что он увидел его на камерах, потому что когда Чанбин пересек комнату и подошел к нему, он оказался не удивлен компании. Он лишь продолжил щуриться, глядя в экран. — Ты рано, — сказал он спустя одно или два мгновения, что Чанбин просто смотрел на него. По правде говоря, у него было более чем достаточно возможностей просто понаблюдать за Сынмином, поскольку Сынмин обычно был в одном из двух настроений: он либо позволял Чанбину смотреть и притворялся, что не замечает происходящего, либо ныл по этому поводу и заставлял Чанбина прекратить. Чанбин не был вполне уверен, в каком настроении он пребывал сегодня. — Да? — легко спросил он. — Что ты рассматриваешь? Сынмин все еще не отвел глаз от экрана и несколькими щелчками мыши распечатал то, на что он смотрел. — Еще одно сообщение от сестры Феликса пришло пару минут назад, — ответил он. Чанбин, хлопая глазами смотрел на его профиль: красивый изгиб его носа и его длинные ресницы. — Ты сказал Минхо-хёну? — Нет, скоро собрание, — сказал Сынмин. Он скрыл текст сообщения на экране, и под ним оказались планы какого-то здания. — Тогда и передам. Принтер пару секунд пощелкал и погудел, а потом что-то выплюнул. Чанбин подошел к нему, чтобы забрать единственный листок бумаги с крупными черными буквами текста на одной стороне. На нем было сообщение, которое написал прошлой ночью Минхо, и новое — они вместе занимали где-то половину страницы. Я рада слышать, что ты нашел друзей. Я тоже хотела бы с ними познакомиться. Ты был прав — ночью чампон почему-то вкуснее, хотя я не уверена, что мой желудок это оценил. В следующий раз я закажу что-нибудь другое. Посоветуешь что-то? Сейчас самое время все это попробовать, пока моего отца нет дома. — Ха, — произнес Чанбин. — Она и правда это сделала. — Судя по всему, да, — ответил Сынмин. Он звучал немного ворчливо, словно его все еще раздражало, что он не мог понять всю идею с доставкой. Чанбин подошел к нему и положил листок на край стола Сынмина, а потом подтащил табуретку, чтобы сесть рядом с ним так близко, как только мог, не задевая кресла Сынмина. Сынмин бросил на него взгляд. — Зачем ты спустился так рано, — сказал он. — Я занят. — Я хотел тебя увидеть, — ответил Чанбин. Он поднял руку и медленно, словно проверяя, можно ли ему, погладил шею Сынмина. — Разве ты не рад меня видеть? Сынмин издал маленький скептический звук, но не стал отрицать. Он не сказал Чанбину уйти или убрать руку. Большой палец Чанбина вжался в ямочку под его ухом, и он почувствовал, как Сынмин оперся головой о его руку. Он никогда не был полностью уверен в том, делает ли Сынмин это намеренно или нет — с одной стороны, Сынмин редко когда делал что-то не специально, и еще реже — реагировал на что-то инстинктивно, не думая. С другой стороны — у Сынмина не было привычки так открыто показывать, что ему что-то нравилось. Когда ему что-то не нравилось — конечно, но свои симпатии он скрывал. Но Чанбин всегда знал: как Сынмину нравилось вот так чувствовать его руку. Поддерживавшую его, не дававшую упасть. Сынмин подавался навстречу этим прикосновениям с самого первого раза, как Чанбин сделал это. — Было бы забавно, — сказал он тихо, словно их могли подслушать; не могли — на этаже еще никого не было, — если бы мы остановили собрание, чтобы признаться в наших отношениях. Сынмин, удивительно, нисколько не напрягся от этих слов. Он делал в компьютере что-то, чего Чанбин не мог понять, и что выглядело очень сложно, но учитывая то, как спокойно выглядело сынминово лицо, наверняка было довольно легко. Или может быть — легко для Сынмина. — Я не уверен, что использовал бы слово “забавно”, — сказал он. — Ты так не думаешь? — спросил Чанбин, разглядывая его профиль. — Все соберутся здесь, мы сможем увидеть их лица, и просто, о, кстати, мы с Сынмином безнадежно влюблены друг в друга уже- — Это симптом, — перебил его Сынмин так спокойно, что почти агрессивно. — Что? — спросил Чанбин. На его лице появлялась улыбка, которую он не смог бы сдержать. Просто ему так нравилось, когда Сынмин решал подыграть ему, и Чанбину даже не приходилось его уговаривать. Может быть, с его стороны это было странно, потому что если он чего-то и не мог сделать — так это выиграть в словесной перепалке с Сынмином, но Чанбину и не нужно было побеждать. Ему просто нужно было, чтобы Сынмин улыбнулся. — Бредовые идеи, — сказал Сынмин. — С таким надо к доктору идти, хён. Чанбин рассмеялся, не в силах удержаться, и, хотя Сынмин все еще не улыбнулся, он сильнее подался навстречу его руке, по-настоящему заставляя Чанбина поддерживать себя. Чанбин мог бы просто опереться рукой о подголовник сынминова кресла, но не хотел этого делать. Он хотел сам держать Сынмина. — М-м, ну, думаю, я могу говорить только за себя, — сказал он. Сынмин поерзал. Он выглядел так будто ему приходилось физически сдерживаться от того, чтобы не скосить на Чанбина взгляд. — Но ты не думаешь, что нам все равно стоит признаться? Собрание — лучшее время для такого. — В чем признаться, — сказал Сынмин. — Мне признаваться не в чем. Не путай меня с собой, хён. Чанбин погладил пальцем узелок в мускуле на шее Сынмина, и почувствовал, как того пробрала дрожь. Он не стал это отмечать. — Но как ты тогда это объяснишь? — спросил он. — Если я погибну на задании, как ты объяснишь свою скорбь на моей могиле? Сынмин застыл. Его неподвижность была такой, что Чанбин не мог определить, была ли она признаком его разочарования. Пару секунд молчания спустя Сынмин сказал: — Пиздец, хён, какой же ты идиот. — Эй! — запротестовал Чанбин. — Не будет у тебя никакой могилы, — сказал Сынмин. — Только у богатых мудаков, как мой отец, бывают могилы. Тебя кремируют, так что, если что, то я буду рыдать над твоим пеплом. — Он бросил короткий острый взгляд на Чанбина, и веселье в его глазах было таким живым, таким ярким, что у Чанбина сбилось дыхание. — Если есть какие-то пожелания, где его развеять, я весь внимание. Чанбин открыл рот, чтобы пошутить, и закрыл его. По правде говоря, он знал, что нужно было сделать с его пеплом, знал с того момента, как ему было шестнадцать и он держал в руках урну с пеплом бабушки. Чан был рядом с ним, у крематория, и его рука лежала на плече Чанбина, такая успокаивающая, что Чанбин едва ли не расплакался снова. Когда я умру, сказал он тогда, заговорив впервые с самого утра, смешай мой прах с ее и развей на пляже. Она так и не смогла увидеть море, и Чан сказал ему, ты не умрешь, а Чанбин почти улыбнулся и ответил, все когда-нибудь умирают, хён. Но для этого разговора это было слишком, так что он открыл рот снова и сказал: — Не надо меня развеивать, вы должны будете создать мой алтарь в этой мастерской. Чтобы все могли меня оплакивать. — Как я и сказал, — отозвался Сынмин, — бредовые идеи. Он склонился вперед, отстраняясь от руки Чанбина, но тот уже отстранялся сам, потому что тоже увидел, как на камерах Чан спускался вниз, по пути разговаривая с Минхо. Чонин шел позади них, пряча в ладони зевок. Чанбин не был уверен, что в последние пару дней видел Минхо и Чонина отдельно друг от друга хоть на сколько-нибудь продолжительное время, и задавался вопросом: было ли это теперь навсегда или только на период их медового месяца. Чанбин сел за рабочий стол прямо перед тем, как открылась дверь и в нее вошел Чан, серьезный, но не напряженный, не расстроенный. Минхо, следовавший за ним, тоже выглядел нормально, это ощущение- собаки, готовой к тому, что ее пнут, пропало. Казалось, будто что бы ни произошло вчера между Феликсом и Чаном, наконец вставило что-то в чановой голове на место. — Привет, хён, — сказал Чанбин, а потом уклонился от попытки Чана взъерошить ему волосы, как он постоянно делал раньше с Чонином, когда тот был маленьким. Уклонился он так резко, что едва не свалился с табуретки. Сынмин фыркнул от смеха, но этот звук оказался по большей части заглушен мягким, едва усталым смехом Чонина. — Привет, Чанбин, — ответил Чан, словно ничего этого только что не произошло, и сел на стул за самый дальний конец стола, ближе всего к двери. Чанбин просто прожег его взглядом. Минхо выглядел так, будто собирался сесть рядом с Чаном, спиной к стене и лицом к двери, только Чонин занял это место первым, так что Минхо пришлось сесть по правую сторону от него, отдельно от Чана. Чанбин- не был уверен, сделал ли это Чонин намеренно: с Чонином теперь мало что можно было понять — но если это было намеренно, то, казалось явным знаком того, что Чонин все еще не до конца доверял Чану. Дверь снова открылась: Джисон с торжественным жестом придержал ее для Хёнджина, который тянул за собой за руку Феликса. — Спасибо, Джисон, — сказал Феликс, широко улыбаясь. Джисон поклонился, словно рыцарь своему лорду, и Феликс захихикал. Хёнджин закатил глаза. — Какой же ты задрот, — сказал он. Джисон показал ему пис, и глаза Хёнджина закатились еще сильнее. Чан схватил табурет по другую сторону от себя и придвинул его так, чтобы он стоял прямо рядом с ним. Здесь было более чем достаточно места, в отличие от кухонного стола наверху, поэтому обычно так близко никто не садился. Феликс подошел и сел рядом с ним, прижавшись к его боку. Чан положил руку на его плечи, на мгновение сжав в объятиях. Чанбина по-настоящему удивляло то, как человек мог в любой возможный момент выглядеть так невероятно влюбленно. Хёнджин занял ближайшее к Феликсу место, рядом с Чанбином, и с мучительно скрипящим звуком придвинул табуретку поближе к Феликсу. Так они оказались настолько близко, что касались друг друга, и Чанбину это показалось милым. Эта так легко возникшая связь между Хёнджином и Феликсом все еще поражала его, казалась чудом. Колючий Хёнджин, который так старался защитить свою мягкую и нежную душу от внешнего мира, бросил всего один взгляд на маленького мокрого котенка, который оказался у их двери, и решил взять его под свое крыло. На самом деле — может быть, это было не так уж и шокирующе. Разве не это же оказалось сделано с самим Хёнджином все эти годы назад? Без всяких сомнений, он был таким человеком, который- захотел бы отплатить за подобное. Джисон обошел угол стола чтобы занять место рядом с Минхо, поиграв бровями в сторону Чанбина напротив него. С тяжелым вздохом, словно все происходившее было для него огромной обязанностью, Сынмин наконец поднялся из-за своего кресла и сел на другом конце стола, один. Когда-то раньше Чанбину и в голову бы не пришло взять его за руку. Теперь ему пришлось остановить себя от того, чтобы сделать это. Чан оглядел всех их, поставив локти на стол перед собой. — Что ж, — сказал он. — Всем доброе утро. — Обожаю, когда ты делаешь вид, будто мы все не живем в одном доме, — сказал Джисон. Чан коротко с прищуром взглянул на него. — Обычно мы не проводим собрания все вместе, — ответил он. Это было неудивительно, подумал Чанбин: с приходом Феликса на кухне перестало хватать для всех них места, а Сынмину не особенно понравилось бы постоянно терпеть их всех здесь во время больших собраний. — Мы приближаемся к выполнению работы Феликса, — сказал Чан после того, как Джисон победно улыбнулся ему. — Возможно, она даже ближе, чем мы ожидали. Думаю, я хотел бы сделать все в эту пятницу- ну, технически, в субботу. В три утра, верно, Минхо? Все взгляды обратились на Минхо, сидевшего рядом с Чонином. — Приблизительно, — монотонно ответил он. — Вау, уже на этих выходных? — спросил Джисон, качаясь на стуле взад-вперед. — Что изменилось? — Мы получили сообщение от сестры Феликса, — ответил Чан. — Джерима нет в городе. Теоретически, он забрал с собой свою лучшую охрану. Это проблема? Джисон выглядел так, будто ему было неуютно из-за того, что вопрос оказался обращен к нему: он всегда был рад, когда ему говорили, что делать, а не просили решить самому. Он пожал плечами, но Хёнджин сказал: — Мы не достали сейф. Я так и не потренировался. — Я знаю, — ответил Чан. — И ситуация не идеальная, но, похоже, такую модель больше не производят, а отследить использованный пока не удается. — Он бросил взгляд на Сынмина, чтобы убедиться в том, что ничего не изменилось, и Сынмин ничего не ответил ему, продолжив сидеть с недовольным выражением лица, явно раздраженный тем, что не справился с этой работой. Чан почти улыбнулся при виде этого и повернулся обратно к Хёнджину. — Может понадобиться много времени, чтобы найти его. Думаешь, нам лучше подождать? Хёнджин провел рукой по волосам, убирая их от своего лица. Чанбину все еще казалось, что он не мог привыкнуть к его темному цвету, даже несколько недель спустя. — Я работал с похожими сейфами в прошлом, — сказал он. — Просто скажите мне, сколько времени у меня будет? Может быть, мне не удастся открыть его быстро. — В его голосе послышалось сомнение, легкая неуверенность в себе — Чанбину казалось, что он все чаще слышит это от Хёнджина, после того как привык к его уверенности в себе после всего, через что он прошел. — Я знаю, что вы хотите денег, но если я не смогу забраться туда — значит, я не смогу. — Когда я говорю “три утра”, я имею в виду, что наша цель — быть у сейфа в три, — сказал Минхо, все так же безэмоционально. Взгляд Хёнджина переключился на него. — Так у тебя будет как минимум полчаса, чтобы поиграться, больше, если очень захочешь рискнуть. Я хочу только, чтобы вы двое вышли оттуда до четырех, потому что тогда есть вероятность, что они придут собрать заработанное за ночь. Хёнджин несколько секунд подумал, поджав губы, а потом выдохнул и сказал: — Хорошо. Это- нормально. На мгновение повисла тишина, а потом Сынмин сказал: — Мы получили еще один ответ. От сестры Феликса, примерно двадцать минут назад. За столом все оживились; Минхо резко повернулся к Сынмину, но не успел он что-то сказать, как Феликс перегнулся через стол, протянув руку вперед. — Можно посмотреть? — спросил он. Сынмин передал ему листок. — Здесь вчерашний ответ Минхо и ее ответ, — сказал он. Феликс на мгновение прижал листок к себе, а потом отстранил его достаточно, чтобы прочитать его вместе с Чаном, положившим голову ему на плечо. Эта поза была довольно близкой для общего собрания, но то, как- расплывчаты были границы Чана в отношении Феликса давно уже было ясно. Феликс прочитал текст, а потом, казалось, прочитал снова, как сделал вчера с ее первым ответом. Он словно впитывал каждое слово своей сестры, которую не видел уже почти год. Чан же поднял подбородок с феликсова плеча, но не отстранился от него. — Ты сказал ей заказать китайскую доставку? На лице Минхо было пусто. — Что она сказала в ответ? — спросил он. — Сказала, что у нее несварение, — ответил Сынмин. Минхо молча протянул руку. Феликс посмотрел на него, а потом — на лист в своих руках, и на мгновение его неуверенность была очевидна. Чанбин почти сказал, мы можем напечатать еще одну копию, но Феликс уже передал лист Чану, который отдал его Минхо; тот быстро пробежался по написанному взгляду. — Она закажет еще, — сказал он с едва слышным удовлетворением в голосе. — Хорошо. — Почему ты хочешь, чтобы у бедной сестры Феликса продолжалось несварение? — нахмурившись, спросил Джисон. Минхо взглянул на Феликса, вместо того, чтобы ответить сразу. — Ты сказал, что дом твоего отца в городе построен таким образом, что в нем есть лифт, который открывается прямо в прихожую квартиры. И чтобы подняться наверх, нужно использовать либо биометрические данные — отпечатки пальцев и лицо — либо получить доступ от кого-то, кто уже находится в квартире. Феликс кивнул. — Да, — сказал он. Чанбин задумался, когда, черт подери, Минхо успел выяснить у Феликса это. Это звучало- ну. Как мог бы быть обустроен дом по-настоящему богатого человека, каким Ли Джерим и был. — Я предполагаю, что охрана внутри квартиры находится вблизи лифта, а за тем этажом, на который он выходит, пристально следят, — сказал Минхо. — Если бы вы пошли забрать ее, и лифт внезапно начал бы подниматься, они явно встревожились бы. Лучшим способом избежать этого будет заставить их привыкнуть. На лице Джисона появилось осознание. — Так значит, ты говоришь ей заказывать доставку по ночам снова и снова, чтобы когда мы придем ее спасать, охрана подумает, что это снова доставка чампона, а не какие-то чуваки с пушками. Минхо пожал одним плечом; язык его тела был не то чтобы- спокойным, но почти пренебрежительным, как бывал иногда на собраниях. Словно внимание, весь фокус на нем и о том, как умно он придумывал планы и решения проблем, как-то смущали его. — Надеюсь на это, — сказал он. — Хён, — сказал Чонин — в его голосе ясно слышались восторг и восхищение. — Ты такой умный, — уши Минхо поалели так быстро, словно кто-то поднес к ним пламя. Чан, снова серьезный, наблюдал за ним. — Ты разрабатывал план спасения? — спросил он полным удивления тоном. Феликс рядом с ним смотрел на Минхо широко распахнутыми глазами, словно растерянный ягненок. — Я так и думал, что нам придется пойти туда и освободить ее, — ответил Минхо. — Ее первый ответ подтвердил мои подозрения. Однако, я не уверен, когда мы сможем ее забрать. Перед заданием — не вариант, а после- — он замолк, поджал губы, а потом сказал: — Если все пойдет хорошо, это может оказаться несложно. Но если кто-то из нас окажется арестован, или пострадает, или хуже — или если Ли Джерим примчится обратно в страну, когда услышит, что произошло с его сейфом — все это может сильно сбить наши планы. Тогда нам будет трудно забрать ее. — А во время задания? — тихо спросил Феликс. В этих словах была подавленная надежда. Чанбин думал: каково это, иметь живую семью. Он спрашивал себя: чего бы он не сделал, если бы у него это было? Чан немного выпрямился. — Я мог бы пойти, вместо того, чтобы быть охраной для Хёнджина и Джисона. — Если пойдет кто-то из нас, я планировал, что это будет Феликс, — сказал Минхо. — Она его сестра. — Э-э, без обид, Феликс, — перебил Джисон, — но он бы, типа, не пристрелил даже неподвижную корову с десяти метров. И он, конечно, неплохо дерется, но против вооруженной охраны он не выстоит. Минхо с прищуром посмотрел сначала на него, потом — на Феликса. — Все серьезно так плохо? — спросил он. — Да, — ответил Феликс и немного порозовел. Минхо выглядел немного пораженным этим. Он знал, и Чанбин знал, что он знал, но может быть, он считал это наигранным, прикрытием для того, чтобы никто не понял, что Феликс — сын Ли Джерима, но теперь убедился в том, что это правда. Мгновение спустя он взглянул на Чана. — Так, — сказал он, почти язвительно растягивая слова, — ты хочешь пойти в дом Ли Джерима, пока остальные из нас выполняют рискованную работу, и таким образом остаться без прикрытия, самому побороть всех охранников и украсть его оставшегося ребенка? — Я- мог бы сделать это, да, — сказал Чан. Он больше не звучал и не выглядел так уверенно. Слушая, как Минхо вот так все это перечисляет, Чанбин подумал, что это звучало, как одна и самых тупых идей, которые приходили к ним в голову. Наверняка, не самая тупая. Они принимались за множество глупых работ в прошлом, до того, как у них появилась роскошь сказать “нет”. — Нет, — прямо сказал Минхо. — Может быть, я тоже могу пойти? — предложил Феликс. — Чан-хён сможет- притвориться, что взял меня в заложники. Все-таки за меня все еще предложена награда. Они знают, как я выгляжу, но не узнают его. Эта идея Минхо тоже не обрадовала, но выглядел он так, будто его не обрадовала бы ни одна идея такого рода. — Может быть, — ответил он. — Я подумаю. Сынмин поерзал на месте. — Получается, я останусь в фургоне один, — сказал он. Он не звучал особенно счастливо, и Чанбин- может быть, ему эта идея тоже не нравилась. И без того сложно было знать, что он оставляет Сынмина позади, знать, что Сынмин впервые за долгое время окажется в поле, и не быть рядом с ним, часами не знать, как все идет. Одна только мысль о том, что Сынмину придется справиться с этим в одиночестве, была невероятно болезненной. — Ты знаешь мои системы довольно неплохо, думаю, ты сможешь разобраться без меня? — сказал Феликс. Его голос звучал нежно, будто он говорил правду, которой — он понимал — Сынмину было недостаточно. — Я могу еще раз все тебе рассказать, если нужно. — Нет, — отрезал Сынмин. Он сказал это не грубо, но все еще раздраженно. Или может быть, не так. Все выглядело так, словно Сынмин просто хотел закончить разговор и готов был сделать для этого что угодно. — Плевать. Все нормально. — Сынмин? — позвал Чанбин, говоря его имя так, как обычно сказал бы “милый”. Посреди собрания это было риском, но никто не моргнул и глазом. Сынмин посмотрел на него, и их взгляды встретились на короткое мгновение, в которое чанбиново сердце зашлось, — а потом вздохнул и сказал: — Мне просто это не нравится. Мне не нравится, что мы все окажемся разбросаны по разным заданиям. Мне не нравится, как это опасно. Повисла долгая тишина; все они впитывали сказанное. В конце концов, Сынмин был прав. Было гораздо опаснее делать разные задания в одно и то же время, не имея больше поддержки. Чан, возможно, был всего лишь одним человеком, в крайнем случае он мог помочь. Отправляя его к Ли Джериму, чтобы забрать сестру Феликса, они выводили его из этого уравнения. — Это самое близкое, что ты делал, к тому, чтобы признать, что у тебя есть чувства, — сказал Хёнджин; на его губах играла улыбка. — Заткнись, — ответил Сынмин, теперь точно раздраженно. — Беру свои слова назад. Надеюсь, тебя подстрелят. — Давайте- не будем, — сказал Чан, вдруг невероятно уставший. — Если мы хотим выполнить задание через пять дней, — сказал Чанбин, прежде чем Хёнджин начал пререкаться с Сынмином, — что насчет проблемы со зданием? С кафе по соседству? — А, Минхо говорил, что у него что-то есть? — сказал Чан, глядя на Минхо. — Решение очень непрочное, — ответил Минхо. Он положил листок с сообщением от сестры Феликса на стол, будто только сейчас почувствовал, что может выпустить его из рук, потому что разговор двинулся дальше. — Я думаю, мы можем воспользоваться валетной парковкой. Снять машину, положить замаскированную винтовку и взрывчатку на заднее сиденье, а Хёнджин и Джисон спрячутся в багажнике. Кто-нибудь — думаю, Чан-хён — подгонит машину к Blackbird как клиент казино. — Его взгляд бегал между людьми, которых он упоминал, внимательно изучая их реакции. — Вместо того, чтобы пойти в казино, Чан-хён обойдет здание сзади и уйдет. Валет отгонит машину в парковочный гараж, и проблема того, как пробраться мимо охраны, будет решена. В такое время ночи там будет достаточно людно, чтобы мы могли надеяться, что машину отвезут на третий этаж. — Он сфокусировал взгляд на Хёнджине и Джисоне, оглядывая их по очереди. — Вам придется прокрасться оттуда всего на один этаж выше. На четвертом этаже гаража нет крыши, и он выше, чем казино. Даже со всем вашим оборудованием вы сможете спрыгнуть оттуда. К концу его речи Джисон быстро хлопал глазами, явно пытаясь все понять и обдумать. — Вау, — произнес он. — Вау! Хён, это так круто. — Чонин рядом с Минхо поезрзал и взял его за руку, словно говоря, что соглашается с этими словами. Тот факт, что Минхо позволил ему сделать это без единого недовольства, все еще немного поражал. — Хёнджин? — спросил Чан. Чанбин повернулся к Хёнджину — бледному, очень бледному; губы на его белом лице почти пропали. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы заговорить. — Меня- — его лицо спазматически сморщилось. Он немного повел плечами, словно бы- чувствовал себя связанным. Пытался расслабить мышцы, которые не были даже напряжены. — Меня раньше перевозили в багажниках машин. Тишина между ними теперь была полна ужаса; слова Хёнджина медленно оседали в головах всех за столом. Джисон выглядел так, будто готов был проблеваться; Чанбин понимал это чувство, эту тошноту в животе, словно он сделал несколько глотков масла, и теперь оно густо покрывало его горло изнутри. Дело было не в том, что он когда-либо забывал о том, через что прошел Хёнджин, но он знал очень мало подробностей. Иногда, в их старой квартире, в первые несколько месяцев своего- восстановления, как полагал Чанбин, Хёнджин задавал вопросы о том, что они делали, или говорил что-то о том, что считал нормальным, и после этого в голове Чанбина появлялось еще одно маленькое знание, отвратительное и гадкое, которое он должен был переварить так, как только мог. Со временем Хёнджин перестал это делать. Со временем он стал ходить к Чану, чтобы говорить с ним о подобных вещах, и Чан рассказывал Чанбину очень мало, храня приватность Хёнджина. И, может быть, Чанбину стоило расстроиться из-за этого, почувствовать, что Хёнджин не доверяет ему достаточно, чтобы поделиться этим с ним — как было с Джисоном, которого Хёнджин всегда брал с собой на месть. Но Чанбин никогда не чувствовал ничего подобного. В жизни Хёнджина он играл другую роль — вот и все. — Забудьте об этом, — сказал Минхо, очень твердо. — Я придумаю что-то другое- — Нет, — перебил его Хёнджин. Феликс протянул руку и коснулся его руки. Хёнджин повернул свою ладонью вверх, почти нетерпеливо, но когда Феликс переплел их пальцы, он сжал его руку. — Нет. Это единственный вариант. И здесь все легко и просто. — И не успел кто-то сказать что-либо еще, попытаться поспорить с ним, он добавил: — Как мы выберемся из багажника. Минхо выглядел так, будто точно хотел поспорить. Но он, Чанбин знал, уважал в Хёнджине профессионала, так что продолжил: — Есть модели машин, в багажниках у которых есть ручки. Вы сможете открыть его изнутри. Хёнджин кивнул. Движение было коротким и рваным, и совершенно непохожим на его обычные движения. Он все еще был очень бледен и не смотрел ни на кого из них, уставившись в стену за их головами. Джисон откашлялся, привлекая часть внимания к себе. — Как мы, э-э, вернем машину? — спросил он. — Никак, — ответил Минхо. — Придется оставить ее там. Поэтому мы ее арендуем. — Нам понадобится арендовать две машины, если мы с Феликсом поедем забирать его сестру, — отметил Чан. Он все это время внимательно наблюдал за Хёнджином, и только сейчас посмотрел на Минхо. — Пока трое в хранилище. Вам тоже нужна будет машина. — Да, — сказал Минхо, словно это было очевидно. Джисон оглядел их, ерзая на месте. — Так значит, мы, типа, реально сделаем это, а, — произнес он. Чанбин мог бы ожидать от Чана возбуждения — они были так близки к делу, к которому он готовился, если не буквально, то эмоционально, последние десять лет. Но когда он заговорил, голос его звучал мрачно: — Думаю, да. —— Хёнджин сидел на кровати, положив раскрытый скетчбук себе на колени, и наблюдал за освещенными ранним послеполуденным солнечным светом пылинками в воздухе. Страница, на которой был открыт его скетчбук, была пустой; его металлический пенал с карандашами лежал на кровати рядом с ним, а между его пальцев не было ничего. Ему хотелось порисовать — он планировал это, когда проснулся сегодня утром, но теперь он сидел здесь, и у него было время, но больше не было мотивации. Вместо этого он просто- рассматривал свою комнату, свет, его желтый квадратик на деревянном полу. Воздух был прохладным, но если бы он поднялся и сел в этом квадрате света, ему стало бы тепло, солнечный свет согрел бы его кожу. Но на нем была толстовка и штаны, и ему не нужно было этого делать. Под ним было мягкое одеяло и податливый матрас. Здесь не было ничего твердого, ничего жесткого и грубого. Его тело забыло чувство голода. Каким же чудом это иногда казалось. Он не знал, сколько времени провел- дрейфуя в мыслях, прежде чем в его дверь легко постучали костяшками. Это словно пробудило его из дремы, и он выпрямился и позвал: — Входите? Будь он немного более в себе, он мог бы спросить, кто стоит за дверью — но в его состоянии у него не было сил на эту мысль, и у дверей его спальни оказался Чан; его лицо было мрачным, но таким нежным, как мог сделать только он. Хёнджин медленно закрыл блокнот; страницы перелистывались одна за другой. Чан сделал безмолвный жест, и Хёнджин кивнул, собирая открытый пенал с карандашами и откладывая его в сторону, чтобы, когда Чан сел на кровать, он не перевернул его и карандаши не посыпались на пол. Мгновение спустя Хёнджин сам подвинулся, чтобы сесть на край кровати, не касаясь Чана, но достаточно близко к нему, чтобы чувствовать, как под ним прогибается матрас. Сейчас ему было не настолько плохо, чтобы это ощущение беспокоило его, но он ощущал его очень- ярко. Они долго сидели в тишине. Хёнджин знал, что Чану наверняка есть что сказать, но не находил в себе воли подтолкнуть его на это. Это было приятно — сидеть вот так рядом, чувствовать такое твердое, успокаивающее присутствие Чана. В конце концов, не глядя на него, Чан сказал: — Когда ты только пришел к нам, я с первого взгляда на тебя понял, что ты не простой ребенок с улицы. — Его голос звучал по-интимному хрипло. Не в сексуальном смысле, вовсе нет — просто эмоционально. Это был секрет между ними двумя. Хёнджину всегда было интересно, какими были отношения Чонина и Чана, когда они были одни. Может быть, они были ближе как братья. Раньше Чан всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке рядом с Хёнджином. — Я знал, что с тобой произошло что-то ужасное. Я хотел помочь тебе, но не знал, могу ли. Ты был не- ты был таким недостижимым. Хёнджин сглотнул. Он уставился на ярко-желтый носок, который не попал в корзину с бельем. — Да, — прошептал он. Он помнил. — Нам не понадобилось много времени, чтобы сложить все части, нам хватило всего- нам это казалось таким большим, слишком большим, — пробормотал Чан. Впервые за этот разговор он посмотрел на Хёнджина. — Знаешь, мы с Чанбином разговаривали о том, чтобы передать тебя властям. Страх острым лезвием прорезался сквозь Хёнджина, хотя он и знал, что все произошло не так. Он вскинул голову, чтобы посмотреть на Чана, который сейчас был ниже него, потому что оперся локтями в колени. — Серьезно? Чан слабо, все еще мрачно кивнул. — Ты просто- ты сидел в углу дивана и смотрел в никуда целыми днями, а если ты не делал этого, то ты плакал, — сказал он, и Хёнджину снова пришлось отвести взгляд. Он посмотрел на свои колени, сложив руки вместе, видя их словно чужим взглядом. — Синяки зажили, и ты набрал вес, но тебе не становилось лучше, и мы не знали, что делать. Мы думали, есть кто-то, кто мог бы помочь тебе лучше, что тебе нужны были ресурсы для этого- тебе нужно было что-то, чего я просто не мог тебе дать. Хёнджин понимал, почему Чан мог думать так, хотя это было неправдой. Ему больше всего на свете нужно было время. Время, чтобы очнуться после того кошмара, в котором он жил, время, чтобы осознать его, понять что все осталось позади. Освободиться от тяжести ожиданий. Он не был уверен, как справился бы с этим, если оказался бы в каком-нибудь учреждении, где люди в униформах и белых халатах задавали бы ему вопросы и приставали к нему. Которые нашли бы его семью, передали бы его им и захотели бы, чтобы он был- человеком. Ребенком, сыном. Его воспоминания о семье тогда уже почти растворились. Его бы словно оставили с незнакомцами — незнакомцами, которые ожидали бы любви, радости. Незнакомцами, которые сказали бы, он наконец-то вернулся домой. Это не стало бы для него комфортной спасительной гаванью. Это стало бы для него очередной клеткой. — Ты дал мне именно то, в чем я нуждался, — сказал он дрожаще от искренности. Чан улыбнулся, едва изогнув уголки губ; на его щеке появилась ямочка. — Может быть, — более хрипло, более тихо он повторил: — может быть. — Он отвел взгляд, повесив голову. — Я хотел бы говорить, что мы оставили тебя с нами, потому что не знали, есть ли у тебя живая семья — никто из нас не хотел, чтобы ты оказался в детском доме, — пробормотал он. Хёнджин подавил дрожь. Нет, для него это было бы ужасно. — Или потому что- не доверяли, что власти сделают все правильно с таким ребенком, которого так легко могло снова захлестнуть тьмой. Все это правда, но в конце концов мы не поэтому оставили тебя. — Он неожиданно, но быстро протянул свою удивительно теплую руку вперед и взял Хёнджина за руку. Мгновение спустя Хёнджин повернул свою ладонь так, чтобы обхватить его руку в ответ. Ладонь Чана была сухой, немного грубой. Хёнджинова ладонь была мягкой — благодаря тому, как старательно он использовал крем. Он не всегда был таким. — На самом деле, — продолжил Чан так хрипло, что Хёнджин понял, что он сдерживает слезы, — мы думали, что не сможем вынести жить с тем, чтобы не знать, что с тобой. Хотя мы и знали, что кто-то другой справится лучше нас- мы не могли. Мы уже любили тебя. — Когда он посмотрел на Хёнджина, его губы все так же улыбались, но глаза теперь блестели. Он тяжело сглотнул и сказал: — Я любил тебя с того самого момента, как дал тебе кружку горячего шоколада и увидел, как восторженно загорелись твои глаза. С самой первой ночи. — Хён, — проговорил Хёнджин дрожащим голосом; в глазах защипало. Чан поднес к нему вторую руку, сжимая ладонь Хёнджина между своими. — Это было одной из лучших наград в моей жизни — видеть, как ты- становишься кем-то большим, растешь и расцветаешь, — произнес он так серьезно, так искренне. Хёнджин краснел и яростно пытался сморгнуть слезы с глаз. — Я сделал для тебя все, что мог. Но это ты, Хёнджин. Почти все сделал ты. Я горжусь тобой. Хёнджинова рука спазмом сжала руку Чана. Он снова сказал: — Хён. Маленькая кривая улыбка на губах Чана стала чуть шире. — Можно тебя обнять? Вместо того, чтобы ответить, Хёнджин просто уронил ладони Чана и обернул руки вокруг его плеч. Он зарылся лицом в ворот его рубашки, почувствовал, как Чан обнял его в ответ; их бедра прижались друг к другу, и угол был неудобным, но не плохим. Совсем не плохим. Чан пах все так же, как всегда. Этот запах у Хёнджина ассоциировался с комфортом. Все тот же кондиционер для белья, все тот же шампунь, как и годы назад. Раньше Чонин и Чан пахли похоже, если не одинаково: все они пользовались одними и теми же продуктами. Но за годы, когда у них появились деньги, они стали использовать разные — все они, кроме Чана, запах которого был таким же, какой Хёнджин почувствовал, когда Чонин только привел его домой. Когда дверь квартиры открылась, и Хёнджин, вымокший от дождя, сделал первый вдох, он не знал, как сильно изменится его жизнь. Дом. Это был запах дома. Дома, который Хёнджину было позволено найти для себя. Дома, который он выбрал сам в своей жизни, которая так часто не давала ему сделать выбор. Когда они отстранились, слезы собрались в уголках глаз Хёнджина — он быстро стер влагу кончиками пальцев. Чан не отпустил его полностью, поднялся ладонью по его предплечью и положил ее на его плечо. — Ты уверен насчет задания? — спросил он, сжимая свою руку так, будто пытался успокоить Хёнджина. — Тебе не нужно никому ничего доказывать. Даже себе. — Я уверен, — сказал Хёнджин, вытирая слезы о свои штаны. Он не позволил бы всему заданию провалиться по своей вине. Чан несколько секунд посмотрел на него и сказал: — Я ненавидел Ли Джерима больше десяти лет. Месть- важна для меня. Но не настолько важна, как ты. Хёнджин готов был снова расплакаться из-за него. — Я уверен, хён, — повторил он с такой уверенностью, в которой ему, к удивлению, не пришлось притворяться. Оказаться запертым в багажнике машины будет невероятно неприятно, но он мог справиться. Джисон будет там с ним, и это- значительно все меняло. — Я справлюсь. — Хорошо, — сказал Чан, а потом его ладонь поднялась с хёнджинова плеча и легла на колени Чана. Еще одна пауза, после которой он вдруг сказал: — Куда бы ты пошел, — Хёнджин вопросительно склонил голову, и Чан продолжил: — Если бы мы заставили тебя сдержать свое слово, и тебе пришлось бы уйти с Феликсом. Куда бы ты пошел? Это казалось такой неожиданной переменой темы, что Хёнджин не до конца понимал, откуда это взялось. Может быть, из всего этого разговора о том, как он изменился. Несколько лет назад, может быть, всего год, идея о том, что Хёнджин может действовать самостоятельно, казалась невозможной, чуждой. — Не знаю, — признался он. — За море. Я хотел уехать куда-нибудь, где будут хорошие пляжи. Мне нравится идея сделать так, чтобы у Феликса появилось еще больше веснушек. А что? — Чонин угрожал мне, что уйдет, вчера, — сказал Чан, и внутри Хёнджина все провалилось. — Он пришел ко мне в офис и сказал, что если я не отстану от Минхо, то они переедут вместе. В тот момент Хёнджин испытал часть того, что, должно быть, чувствовали Чан и Чанбин, когда этим же им угрожал Хёнджин. Просто слово “нет”, накрывшее его, словно волна. Это хорошо объясняло то, что вертелось в голове у Хёнджина. Он тактично сказал: — Мне было интересно, почему ты вдруг стал намного вежливее с Минхо-хёном на собрании. Я думал, может быть, Феликс достучался до тебя. — Отчасти да, — ответил Чан, а потом улыбнулся, по-настоящему. — Но по большей части дело было в том, что Чонин воспользовался примером от одного своего хёна. Хёнджин шмыгнул носом для драматичности, а потом еще раз — по настоящему; у него текло из носа. — Думаю, он правда любит Минхо-хёна. — Да, — улыбаясь чуть печальнее, ответил Чан. Он был очень красивым, подумал Хёнджин — хотя он ни за что не сказал бы этого, если бы ему не пообещали награду. — Это правда. Хёнджин задумчиво замолк. Это немного поражало его: Чонин и Минхо, и то, как Чонин готов был убежать с Минхо. Но Хёнджин понимал. Иногда он задавался вопросом, что сделал бы, если бы Джисон ушел. Он не знал, что делал бы, если бы Джисона больше не было в его жизни. — Чонин заслуживает быть счастливым, — прошептал он. Он заслуживал быть с человеком, которого любил. Взгляд Чана трудно было прочитать. — И ты тоже. —— Какой же долгий и тяжелый выдался день, а время еще только близилось к шести. Продуктивный день, во многих смыслах, но все равно тяжелый. Чан вышел из комнаты рано утром, но не потому что этого хотел. Это было одной из самых сложных вещей в мире: оставлять спящего Феликса одного, хотя тот этого и не заметил, просто перекатившись на теплое место, которое оставил за собой Чан, и уткнувшись лицом в подушку. Но несмотря на все время, проведенное в офисе в последние несколько дней, Чан проделал не особенно много работы. Его обычная привычка топить себя в работе, что понимаемо, не принесла плодов, потому что все, что происходило в последние дни, слишком отвлекало. Именно поэтому он проснулся так рано: чтобы попытаться поработать перед собранием. Но потом Минхо пришел к нему, уронив на него бомбу, которой Чан никогда бы не ожидал от него. Даже сейчас, несколько часов спустя, он просто не знал, что чувствовать по поводу этого. Он думал, что, может быть, ему понадобится много времени, чтобы это принять. Полностью осознать, что значило то, что Минхо любил Чонина. Еще вчера он слышал, как звенела искренность в голосе Чонина, когда он говорил ему, что любит Минхо. Он слышал ее же сегодня утром, когда Минхо умолял понять его. И несмотря ни на что, нельзя было отрицать того, что они чувствовали друг к другу. Для Чана было нередко чувствовать себя потерянным. Он привык к тому, чтобы узнавать все самому. В этом и заключалась работа лидера; он не мог полагаться на других людей в том, чтобы они решили, что ему делать — он должен был решить это сам — или, по крайней мере, он всегда так думал. Но сейчас он должен был признать: было облегчением наконец снова оказаться на одной стороне с Минхо. До того, как он столкнулся с возможностью того что Минхо перестанет ему помогать, он не до конца осознавал, насколько привык полагаться на него в поисках совета и знания. Слава Богу, они помирились. Слава Богу, он помирился с Феликсом вчера. Но после утреннего разговора, собрания и его разговора с Хёнджином после, такого искреннего, что даже сейчас он не мог думать о нем, не испытывая тех эмоций внутри, он устал — и все еще не смог сделать никакой работы. Не помогало и то, что он проебался в чем-то на компьютере. По большей части он научился пользоваться им; в те пару лет, что он ходил в среднюю школу у него даже были базовые уроки, а потом ему не приходилось использовать компьютер почти до взрослого возраста. Большая часть работы, которую он выполнял, была физической и практической, без особой нужды в компьютере. У него никогда даже не было смартфона или счета в банке, пока ему не исполнилось восемнадцать и он не попал на работу в группу, которая смогла достать ему настоящие документы. Всему остальному он научился сам, по большей части, методом проб и ошибок. В отличие от Хёнджина, который предпочитал пользоваться исключительно телефоном, а ко всему остальному относился как к вещам, которые были направлены против него, ему нужно было научиться, и, в конце концов, ему это удалось. Но это означало, что в такие моменты, когда он смотрел на таблицу, которую прислал ему бухгалтер клуба, и понимал, что сломал что-то, не зная, как, он понятия не имел, как это исправить. Он вздохнул и ущипнул себя за переносицу, глядя на перепутанные ячейки таблицы. Нужно было попросить Снымина взглянуть, попробовать исправить — Сынмин никогда и глазом не моргал на подобные просьбы, что было удивительно. Было много поводов, по которым Сынмин готов был относиться к людям, как к тупицам, но обычно, когда Чан приходил к нему с вопросами о компьютерах, Сынмин был удивительно терпелив. За целый день перед ним каким-то образом накопилась куча бумаг, которая полностью покрывала его обычно чистый стол, и теперь он рылся в них в поисках телефона, чтобы позвать бедного Сынмина наверх, когда услышал, как телефон вибрирует о деревянную поверхность. Когда он нашел его, экран светился от входящего звонка от контакта, который был сохранен у него одним эмодзи медведя. Он моментально ответил. — Крис, — произнес Хёнджэ, как только звонок соединился. — Хёнджэ, — ответил Чан, неуверенный, что думать о его звонке в такое время вечера. Обычно это Чан связывался с ним, и даже тогда они сначала договаривались о звонке через сообщения. — В чем дело? На мгновение повисла тишина. Когда Хёнджэ заговорил, его голос был абсолютно спокоен. — Мне удалось достать Meilink восьмидесятых годов с комбинированным замком, — сказал он — Я готов отдать его тебе, если ты сделаешь для меня кое-что взамен. Чан удержался от желания отстранить телефон от уха и посмотреть на него в полном неверии, как будто он в каком-то фильме. — У тебя есть Meilink, — повторил он. — Да, — все также твердо ответил Хёнджэ. — Я слышал, что ты ищешь как раз такой. Чан кивнул, хоть Хёнджэ и не видел его. — И что ты хочешь взамен? — спросил он немного настороженно. Хёнджэ не был таким человеком, который отказывался от оплаты, особенно в таких случаях, как этот, когда, прочитав между строк, можно было понять, что он нашел этот сейф специально для Чана. — Я хочу увидеть Ёнбока. Чан резко вдохнул так, что это, наверняка, было слышно через динамик. Первым его инстинктом было отказаться, сказать “ни в коем случае”. Что-то внутри него протестовало. Сейчас он не был уверен, было ли тому причиной желание защитить или ревность — но ему не нравилось ни то, ни другое. — Позволь мне увидеть Ёнбока, и я отдам тебе этот сейф бесплатно, — сказал Хёнджэ, когда Чан молчал слишком долго. — Сделка такова. Чан сделал еще один осторожный вдох, теперь так, чтобы Хёнджэ его не слышал. Ему казалось, что он борется с чем-то внутри себя — с желанием держать Феликса так близко к себе, чтобы никто, даже Хёнджэ, не смог ни добраться до него, ни посмотреть на него. Это чувство было- странным, и возникло, казалось, из ниоткуда, учитывая, что с другими он не испытывал ничего подобного. Он не чувствовал такого даже с Хёнджином, буквально поцеловавшим Феликса у него на глазах. Это не было тем чувством, с которым он хотел принимать решения. — Я перезвоню тебе, — сказал он и повесил трубку до того, как Хёнджэ успел ответить. Времени было немного, он знал. Он не мог заставлять Хёнджэ ждать слишком долго, не обидев его. Он быстро написал сообщение Минхо, краткое и четкое: зайди ко мне в офис, и увидел, как оно оказалось прочитано без ответа. Это было неважно. В его дверь постучали меньше чем через две минуты, и когда он позвал Минхо войти, тот был полностью собран и одет. Спасибо, Боже, за ебаные чудеса, подумал Чан, а потом без отлагательств сказал: — Хёнджэ только что звонил. У него есть сейф Meilink, и он готов отдать его нам без оплаты, если мы возьмем с собой Феликса, чтобы он увидел его. — Нет, — моментально ответил Минхо; его лицо нахмурилось таким образом, от какого однажды вздрогнул даже Чанбин. — Это может быть ловушкой. — Я знаю, — ответил Чан. Ему хотелось схватить себя за волосы. Дело было не в том, что он не думал об этом. Он доверял Хёнджэ, так же, как доверял другим людям вне семьи, с которыми работал, но была разница между доверием и слепой верой. — Но нам бы очень пригодился этот сейф. — Мы можем найти его где-то еще, — надавил Минхо. — Можем ли? — спросил Чан. — Бесплатно? В такой короткий срок, когда даже Сынмину это пока не удалось? Нам нужен этот сейф. Неужели мы ничего не можем сделать, Минхо? Он видел, как Минхо хотелось сказать “нет” и умыть руки. Сказать “нет”, упустить эту возможность и позволить картам лечь так, как получится. Но Чан видел и то, как его мозг начинает работать, решать, и он знал, что Минхо уже знал, так же хорошо, как и он, что это был подарок, которым они не могли легко пренебречь. По крайней мере, Чан был готов пойти на это, если это означало, что работа пройдет более гладко, чтобы убедиться, что Хёнджин не столкнется с неприятными сюрпризами. Он чувствовал, что Минхо думал о том же. Минхо молчал несколько секунд, и его челюсти сжимались все сильнее и сильнее, но он сказал: — Нельзя ехать к нему. Нельзя встречаться на его территории. Очевидно, приглашать его сюда тоже нельзя, нужно предложить другое место встречи. — Его губы на мгновение изогнулись, а потом он добавил: — Возможно, в Maniac. Не в твоем офисе, скорее в одной из комнат для встреч, чтобы- скрыть твое положение там. Чан почувствовал, как его губы дергаются. От этой мысли в животе было неприятно, хотя он и понимал, что Минхо был прав, предлагая это. Но он столько времени провел, пытаясь держать два этих мира отдельно друг от друга: Бан Чана, владельца Maniac, и Криса, который управлял этой маленькой командой. Владельца законного бизнеса и преступника, которым он был гораздо дольше. Он мог бы придумать оправдание для Хёнджэ, сказать, что знает владельца; но Хёнджэ был умен, он наверняка бы сложил бы все детали воедино. Не успел он надумать, не успел отговорить себя от этого решения, он взял телефон и перезвонил Хёнджэ, включив для Минхо громкую связь. Хёнджэ ответил после второго гудка. Его голос, когда он произнес имя Чана, был не таким спокойным, как до этого; в нем слышалось напряжение. — Мы можем встретиться, — сказал ему Чан. — Но мы не поедем к тебе, мы встретимся в другом месте. — Хорошо, — перебил Хёнджэ еще до того, как Чан объяснил ему все. — Можем встретиться в Maniac. Я готов встретиться там. Чан поднял шокированный взгляд на Минхо; его сердце неприятно колотилось в груди. Минхо теперь уже не хмурился, а буквально пытался уничтожить телефон Чана выражением своего лица. Он молчал, наверняка, не желая, чтобы Хёнджэ узнал о его присутствии. Он смотрел на телефон, но не говорил Чану повесить трубку. Мгновение тишины, должно быть, заставило Хёнджэ осознать шок Чана, так что он не стал скрывать его, когда сказал: — Откуда ты знаешь о Maniac? — О, — произнес Хёнджэ. Он звучал искренне удивленно. — Это должно было быть секретом? Я давно уже понял. Чану хотелось зарыться лицом в руки. Хотелось тереть лицо до тех пор, пока его не начало бы щипать, так грубо, чтобы в его мыслях хоть что-то прояснилось. Все эти годы, что он хранил все в секрете, и сначала это понял Феликс — хотя со временем он и признался, что это было слепым выбором и Maniac не был первым заведением, в котором он пытался его найти — а теперь Хёнджэ. — Я никому об этом не рассказывал, — сказал Хёнджэ, когда тишина слишком затянулась. — То есть, зачем мне, не то чтобы разговор когда-нибудь заходил об этом. — Ладно, — ответил Чан; его челюсти были так напряжены, что слова буквально выходили сквозь стиснутые зубы. — Встретимся в Maniac. Я скажу, чтобы тебя ждали у главного входа. Чан взглянул на Минхо; тот посмотрел на него в ответ, явно раздраженный всей этой ситуацией, чтобы выглядеть так стоически-спокойно, как хотел. Все о чем мог думать Чан, это он знает о Maniac и он знает о Феликсе; эта мысль, острая и колючая, не выходила у него из головы. Хёнджэ знал два его секрета, и Чану оставалось просто верить в то, что он не раскроет их. — Ты можешь взять меня или Чанбина, — произнес Минхо, так резко и рвано, как делал когда был раздражен. — Один из нас должен остаться здесь на случай, если это ловушка, и они придут в дом. — Значит, и Джисон тоже, — сказал Чан, постукивая указательным пальцем по столу. Всю их силу нужно было поровну распределить в двух местах. — Но я не хочу, чтобы мы были там только вдвоем. Я хочу, чтобы с нами был кто-то третий, помимо Феликса. В таком случае их вариантами были Хёнджин или Чонин; Сынмина точно нельзя было взять. Чан знал, кого он хотел выбрать в такой ситуации, но ничего не сказал. Может быть, это был тест для Минхо — чтобы посмотреть, что сделает он — а может быть, Чан просто не хотел говорить об этом сам. Ни один из этих вариантов не заставлял его гордиться собой, точно так же, как он не был уверен в том, идет ли его раздражение от мысли о встрече Феликса с Хёнджэ из ревности или желания защитить. Тишина между ним и Минхо была напряженной, настолько густой, что ее можно было разрезать одним из хёнджиновых ножей, а потом Минхо издал раздраженный звук, и напряжение спало. — Чонин, — произнес он. — Это должен быть Чонин. Слишком вероятно, что Хёнджин выбесит кого-то из них. Грубо, но правдиво: Хёнджин часто не следил за языком, и эта его привычка без сомнения проявилась бы с Хёнджэ, который, все-таки, раскрыл настоящую идентичность Феликса. Он думал о том, что Хёнджин мог возмутиться, потребовать узнать, идиот Хёнджэ или что, и его пробрало дрожью. Кроме того, все это время они думали об одном и том же. Это Чонина, с его навыками стрельбы и неплохим умением драться, им нужно было взять с собой. Чан тяжело поднялся со стула, указывая на дверь. — Ты иди и собери Чонина, — сказал он. — Я дам Чанбину знать, что происходит, и возьму Феликса. Сначала он пошел к Чанбину, даже не тратя время на то, чтобы проверить его комнату, и спускаясь сразу в подвал, где он, скорее всего, мог быть. Но проходя мимо двери мастерской Сынмина, он услышал оттуда громкий полу-вскрик Чанбина — того особенного тона, когда он веселился, но одновременно и злился. Чан просунул голову в дверь, и нашел Чанбина сидящим за рабочим столом, держа в руках что-то деревянное, сложенное под странным углом. Сынмин стоял над ним и тянулся за этой вещью, когда увидел Чана. — О, хён, отлично, — сказал Сынмин, забирая деревянный предмет из рук Чанбина. Тот воскликнул, эй! — Можешь, пожалуйста, его забрать? Он тут все путает. — Я не виноват, что ты давал нечеткие указания! — заспорил Чанбин. — Прости, не могу, — ответил Чан. Они наверняка ожидали от него улыбки, какого-нибудь знака того, что сейчас он присоединится к подшучиваниям над Чанбином, но когда он продолжил стоять, глядя на них серьезно и пусто, Чанбин выпрямился, и веселье с его лица пропало. — Чанбин, мне только что позвонил Хёнджэ. У него есть сейф, который нам нужен, но взамен он хочет увидеть Феликса. Чанбин выдохнул. Сынмин уронил испорченную Чанбином вещь на стол и вернулся к своему креслу, садясь в него и поворачиваясь спиной к Чану и Чанбину. Чан не был уверен, пытался ли он дать им приватность в этом разговоре или просто делал что-то другое — видео с камер на экране быстро мелькали, пока Сынмин кликал по нему. — Вы это сделаете? — спросил Чанбин. — Да, — ответил Чан. Чанбин кивнул, принимая его решение. Он всегда так легко соглашался с Чаном — кроме тех случаев, когда это было по-настоящему важно, когда Чанбин знал, что что-то неправильно; тогда он попросту отказывался следовать указаниям. Он был противоположностью Минхо, который мог бесконечно спорить, но в конце концов делал то, чего от него хотел Чан. — Вы с Джисоном останетесь здесь. Я беру с собой Минхо и Чонина. — Где вы встречаетесь? — спросил Чанбин, уже поднимаясь на ноги и со скрипом ножек по полу отталкивая от себя стул. — В Maniac, — сказал Чан. Сынмин тут же повернулся к нему и смерил его взглядом, полным такого открытого и яркого чувства предательства, что Чан едва не отдернулся от него. Он видел Сынмина во множестве разных настроений, видел его разъяренным и раздосадованным, но никогда — таким. — Ты сказал ему, что ты владелец Maniac? — спросил он так высоко, что его голос почти зазвенел по комнате. — Он уже знал, — сказал Чан. — Он предложил встретиться там. Я не рассказывал ему. Сынмин не выглядел успокоенным этими словами. На самом деле, его лицо поморщилось так, что Чан понял, что в глазах Сынмина это было даже хуже. Вокруг него сразу собралась настороженная энергия. Он вернулся к своему компьютеру, и на этот раз защелкал мышью почти жестоко. Чан взглянул на Чанбина; тот хмуро смотрел на Сынмина и бросил на Чана взгляд лишь тогда, когда почувствовал его глаза на себе. Он слабо улыбнулся и сказал: — Иди, хён. Ты не хочешь опоздать. Я послежу здесь за всем, не волнуйся. Чан похлопал его по плечу и вышел из комнаты, чтобы подняться в квартиру, перешагивая по две ступени за раз. Когда он добрался до туда, он тяжело дышал, но по крайней мере, это хоть сколько-нибудь успокоило энергию внутри него, утешило тревогу в крови. В квартире он обнаружил Хёнджина и Феликса за столом; они явно заканчивали ужинать, судя по всему, разогретыми остатками вчерашней еды. Когда он вошел, они оба посмотрели на него, и в последние недели ему казалось- благословением видеть то, как загорается лицо Феликса. Хёнджин тоже слабо улыбнулся ему — приятно было видеть это после того, как много он хмурился в последние недели. — Хён, — сказал Феликс. — Ты пришел ужинать? Хёнджин оставил для тебя жареную свинину. — А, нет, — ответил Чан. — Ликс, я- мне позвонил Хёнджэ, он сказал, что может передать нам сейф, который нам нужен, если встретится с тобой. Что ты думаешь на этот счет, ты согласен? Феликс хлопнул ресницами, опуская ложку в почти пустую тарелку риса. — Хёнджэ-хён? Он хочет меня увидеть? Чан кивнул. Феликс выглядел так, будто думал, что это шутка или какой-то обман, но не в том смысле, что Чан казался ему жестоким. Скорее — он просто не мог поверить, что это правда. Чан сказал: — Если ты хочешь, я отвезу тебя в Maniac сейчас. Мы скоро встречаемся с ним там. — О, — произнес Феликс; на мгновение он замер. А потом вдруг подался в движение, отталкивая от себя тарелку и стул и быстро поднимаясь на ноги. — О, мне нужно переодеться, я не могу поехать в таком виде. — Он указал на свою одежду: чанов свитер и пижамные штаны в маленьких уточках. — Просто- дай мне пару минут, хорошо, хён? Он убежал в коридор. Чан стоял, глядя туда, где он испарился. — Ты уверен, что это хорошая идея? — спросил Хёнджин. Чан резко повернулся к нему. Хёнджин выглядел очень серьезно; между его бровей пролегла задумчивая морщинка. — Я не знаю, — признался Чан. — Я доверяю Хёнджэ, конечно, но- нам нужен этот сейф, Хёнджин. У нас совсем нет времени. — Я знаю, хён, но то, как он болтает им перед тобой, чтобы добраться до Ликса- мне это не нравится. Чану не нравилось тоже. Не нравилось ему и то, как Феликс отреагировал на эту новость: без всякого страха, просто с восторгом — мысль увидеться со своим Хёнджэ-хёном явно была для него радостной. Чувствовать себя так было для Чана так ужасно, но он не мог никак подавить это ощущение. Хёнджин вздохнул, когда Чан не сказал ни слова, но не выглядел раздраженным его поведением. Он лучше всех понимал, насколько важно было добыть этот сейф; это он оказался бы в опасности, если бы не смог забраться в офис Ли Джерима. — Думаю, я тоже пойду и переоденусь, — сказал он. — Ты не идешь, — сказал Чан. — Ты остаешься здесь, с Чанбином и Джисоном. Я возьму с собой Минхо и Чонина. В ответ на это на лице Хёнджина появилось раздражение — и не просто оно: он выглядел разъяренным. — Хён, ты увозишь Феликса в неизвестность и опасность, и ждешь, что я- — Да, — сказал ему Чан. — Я жду именно этого. Я жду, что ты останешься здесь. Я не знаю, как все пойдет, и я беру с собой Чонина только потому что знаю, что он умеет стрелять. Мне нужно, чтобы ты остался здесь, в безопасности, Хёнджин. Губы Хёнджина изогнулись. Он явно хотел сказать что-то еще, но сдерживался. Все выглядело так, будто он буквально закусывал щеки изнутри. Чан смотрел на него в ответ, надеясь, что он поймет. — Ладно, — долгие несколько секунд спустя сказал он. Он драматично упал обратно на стул. — Ладно, я останусь. — Спасибо тебе, — сказал Чан так искренне, как только мог. Дверь в коридоре снова открылась и в комнате снова появился Феликс; на нем были светлые джинсы и очень мягкий голубой свитер. Это явно было лучше того, как он одевался обычно, и Чан разрывался между двумя импульсами: мысленно вздохнуть от того, насколько мило он выглядел, испытать самодовольство от того, что это он купил Феликсу всю одежду, которая была сейчас на нем, и почувствовать себя неуютно из-за того, что Феликс вообще принарядился. — Ты такой милый, ангел, — сказал Хёнджин таким же тоном, каким отмечал то, насколько милым был Чонин, когда тот был младше — прежде чем Чонин начал отвечать ему угрозами насилия. Феликс переминался с ноги на ногу. — Ты не поедешь с нами? — спросил он Хёнджина. — Нет, — ответил за Хёнджина Чан. Он протянул руку Феликсу, и тот легко принял ее. — Пойдем вниз. Минхо должен уже ждать нас. Минхо и правда их ждал у заднего выхода вместе с Чонином. Чонин опирался на фургон, который все еще стоял на улице после вчерашней поездки Сынмина и Минхо. Минхо стоял очень близко к нему, почти нависая над ним — и эту деталь Чан решил игнорировать. Минхо, судя по всему, успел спуститься еще и в подвал, потому что и у него, и у Чонина было оружие: у Минхо оно было наполовину скрыто под курткой-бомбером, которую он носил в их последний поход в Maniac, а у Чонина просто висело в кобуре на поясе. Зная Минхо, это наверняка было сделано намеренно. Чонин — было очевидно — был очень возбужден и обрадован тем, что его позвали с собой, и не знал, что делать с этой энергией. Он не мог найти себе места, когда выпрямился; его руки сжимались в кулаки и разжимались. Но он ничего не сказал, когда Минхо подошел к Чану и спросил: — У тебя в офисе есть оружие, так? — Чан кивнул. — Мы с Чонином поедем в фургоне. Вы с Феликсом садитесь в машину. В машине Чан ожидал, что Феликс заговорит, начнет болтать с ним о том, чему предстояло случиться. Но он ни сказал ни слова — просто сидел, подогнув под себя одну ногу и сняв с нее ботинок. Сначала он просто смотрел в окно, наблюдая за темнеющими улицами и людьми, которые еще ходили в этот час. Но они проехали всего пару кварталов, когда Чану пришлось протянуть руку и переплести их пальцы. После этого, когда Чан бросал на него взгляды, Феликс смотрел на него в ответ; его лицо было нечитаемо в свете проносившихся мимо фонарей. Они припарковали фургон и машину за Maniac и вошли в заднюю дверь, вызвав легкую суматоху среди работников — никто не ожидал увидеть Чана. Понадобилось какое-то время, чтобы все успокоилось, и в конце концов ему удалось найти главу охраны и сказать ему, кого они ожидают. — Просто отправь их в мой офис, — сказал он и в ответ получил безмолвный кивок. Его офис располагался на третьем этаже и был максимально звукоизолирован, чтобы звуки клуба не мешали работать. Чонин и Минхо были здесь не впервые, но Феликс — да, и Чан увидел, как он оглядывается по сторонам, рассматривает все вокруг, все еще крепко сжимая его руку. Офис в Maniac был куда более впечатляющим, чем офис дома, который был просто пространством для работы и не должен был никого впечатлять. По правде говоря, он не особенно менял здесь что-то, хотя остальной клуб за годы перестраивался. Стены были отделаны панелями из темного дерева, так же, как и пол; тяжелый рабочий стол и кресло, обитое темно-коричневой кожей оставались прежними с самого начала. Здесь было бы депрессивно, если бы он не решил обделать всю мебель, с которой это возможно было проделать, бледно-зеленой тканью. Два удобных кресла, которые стояли у его стола, два дивана друг напротив друга, еще одно кресло у дверей для тех, кто хотел ждать там. Между двумя диванами стоял стеклянный кофейный столик, который постоянно вытирали, и оттого он блестел. Когда он только занял этот офис он заменил здесь все освещение, чтобы комната выглядела как место, где ведутся дела, а не полу-подвал. Самым сложным оказалось вывести запах сигаретного дыма. На это ушло много времени. Феликс взял Чана за руку, когда они вышли из машины, и не отпускал его, даже перед персоналом, даже когда они поднимались в офис. Он все еще продолжал держаться за него, когда Чан прошел к своему столу, свободной рукой открыл верхний ящик стола и проверил, что его пистолет все еще на месте. — Здесь уютно, — тихо сказал Феликс. Когда Чан бросил на него взгляд, Феликс слабо, почти игриво улыбнулся ему. — Куда лучше, чем в офисе дома. — Тут хён играет в бизнесмена, — сказал Чонин, подходя к одному из диванов и бросаясь на него. Минхо, напряженный и твердый, подошел к нему; на линию его плеч было больно смотреть. Даже зная, что им нужен был этот сейф, он явно испытывал глубокое недовольство всей этой ситуацией. — Прошу прощения, я не играю, — сказал Чан. — Этот клуб платит за твои- — Он поколебался. По правде говоря, когда дело доходило до Чонина, он просил о малом. Он все еще играл на той консоли, которая была у него годами, и не покупал себе новый ноутбук, потому что в здании изначально были компьютеры. Чан платил за еду Чонина и давал ему карманные деньги, которые Чонин, казалось, никогда не тратил — и все. — Ну, — исправился он. — Он заплатит за твой диван. — Диваны, — поправил Чонин. — Нам нужен не диван, а скорее рама для кровати, — сказал Минхо. Чонин запрокинул голову назад на спинку кресла, чтобы улыбнуться Минхо, показав обе ямочки на щеках. Минхо опустил на него глаза, и на мгновение напряженное, встревоженное выражение его лица пропало. Его взгляд стал поразительно мягким, и в тот момент, после всего что он узнал, Чана поразило осознанием, что взгляд этот не был новым на лице Минхо. Чан видел его раньше, множество раз, видел, как Минхо смягчает себя для Чонина. Он никогда даже не сомневался в этом. Это был Чонин: все любили его вот так, он обезоруживал всех из них. Чан был полным злобы и скорби подростком, и даже он всего раз взглянул на Чонина и захотел помочь ему так, как только мог. То, что Минхо в конце концов стал испытывать то же самое, не вызывало у него вопросов. Он никогда не осознавал, что это могло быть чем-то большим. — Не волнуйся, хён, — мило сказал Чонин. — Ее мы тоже купим. Минхо открыл рот, чтобы что-то сказать, но в дверь постучали, и глава охраны сказал: — Босс, ваши гости здесь. Минхо схватил Чонина под локоть и, игнорируя его ворчание, заставил его подняться на ноги, а потом отвел к дальней от двери стены, где они встали друг рядом с другом, прижавшись плечами — хотя это, по большей части, сделал Чонин, слегка склонившийся в сторону для этого. Чан посмотрел на них, надеясь, что Минхо решит вести себя прилично — в конце концов, он оставил Хёнджина дома не для того, чтобы Минхо вел себя так же, как он — а потом позвал: — Хорошо, пусть заходят. Дверь офиса открылась. Первым вошел Хёнджэ в длинном черном пальто; за ним шел парень, который вел их по ангару в прошлый раз, Сону. С ними был еще один мужчина: высокий, с длинными конечностями — настолько высокий, что нависал над другими людьми, даже сам того не желая. Сону хмурился, незнакомец по-кошачьи улыбался, а Хёнджэ смотрел на Феликса, стоявшего рядом со столом и все еще не отпустившего руки Чана. — Ёнбок-а, — сказал он. Он не подошел ближе, стоял на самом пороге — враждебной энергии, исходившей от Минхо и, наверняка, Чана, было достаточно, чтобы он держался на безопасной дистанции. Но он смотрел на Феликса, и облегчение на его лице и в его голосе были очевидны. — Ты в порядке. Феликс кивнул, и его челка упала ему на глаза — она была уже слишком длинной. Чан мог бы подумать, что он захотел бы подойти к Хёнджэ, но он изменил хватку на руке Чана чтобы теперь почти обнимать ее. Боялся ли он? Неужели его восторг от идеи увидеть Хёнджэ сменился осознанием реальности происходящего — перед ним был человек, связывавший его с отцом, знавший обе стороны его жизни. Когда Феликс заговорил, звучал он мягко. — Я теперь Феликс, — сказал он. — Все зовут меня Феликс. Хёнджэ выдохнул. — Феликс, — произнес он; его голос тоже стал мягче. Чан думал, что пару недель назад, в ангаре, они успокоили волнения Хёнджэ, но либо им этого не удалось, либо тревога вернулась обратно, потому что Хёнджэ смотрел на Феликса так, будто видел какое-то чудо. После нескольких секунд, что Хёнджэ просто не отводил от него глаз, его взгляд опустился на их сплетенные руки, а потом поднялся так, чтобы он смотрел Чану в глаза. Казалось, его нисколько не удивляла их близость, их вопяще-очевидные отношения. — Крис, — сказал он. — Спасибо, что позволил этому случиться. Чан медленно кивнул. — Ты немного надавил на меня, — сказал он. Его голос вышел не таким сухим, как он хотел бы. — От сейфа было трудно отказаться. Хёнджэ слабо улыбнулся. Он, явно с огромным нежеланием, отвел взгляд от Феликса и кивнул Минхо, напряжение которого казалось еще одним лицом, присутствовавшим в комнате. — Минхо, — сказал он. Минхо просто посмотрел на него. Если до этого он был раздражен тем, что Хёнджэ знал, что Феликс с ними, это раздражение теперь было мелочью в сравнении с тем, что Хёнджэ знал о Maniac. Даже если изначально эта идея принадлежала самому Минхо, его злость обещала длиться долго. Потом Хёнджэ взглянул на Чонина. — О, здравствуй, — сказал он, приподнимая бровь. — Его я еще не встречал. Он новенький? Вопрос был направлен к Чану, которому пришлось сдержать почти истерический смешок. Но ответил Минхо — низко и кратко, почти рычаще: — Нет. — Он подошел еще ближе к Чонину, на полшага встал впереди него — Чан ожидал, что Чонин запротестует в ответ на это. Но Чонин позволил ему и просто выглянул из-за его плеча, чтобы помахать Хёнджэ рукой. Он достаточно слышал о нем за годы, чтобы эта поездка была для него просто встречей с ним. Никто не сказал Хёнджэ имя Чонина. Чан увидел, как Хёнджэ это заметил и решил не давить. — Вы уже встречались с Сону, — сказал Хёнджэ указывая на парня, который стоял, сунув руки в карманы, и выглядел так, будто хотел бы оказаться где угодно, только не здесь. — А это Джуён, он тоже не новенький. Высокий мужчина, Джуён, все еще улыбаясь, помахал им рукой. Что-то в нем говорило: что бы ни произошло в этой комнате, это никак не расстроит и не обеспокоит его, и если бы из-под полы его расстегнутой куртки не выглядывал пистолет, Чан подумал бы, что он безобиден. Но он никогда раньше не встречал Джуёна, и Минхо явно тоже, что значило: Джуён не работал на складе и был частью куда более неприятного бизнеса Хёнджэ. Чан не собирался его недооценивать. — Где сейф, — произнес Минхо; это был не вопрос, а, скорее, требование. — За зданием, — ответил Хёнджэ. — Мы привезли его в нашем фургоне, вы можете забрать его к себе. Выражение лица Минхо явно давало понять, что он считал Хёнджэ идиотом. — Нет, — сказал он. — Мы не будем брать ваш фургон домой. Мы переместим сейф в наш. — Ну, насчет этого я сомневаюсь, — вставил Джуён. Его голос был так же слегка весел, как и его улыбка, и был немного тише, чем Чан ожидал бы от человека его роста. — Нам пришлось использовать небольшой подъемник, чтобы погрузить его в фургон; эта штука чертовски тяжелая. Повисла пауза; Минхо чуть ли не вибрировал от стресса. Он был прав в том, что не согласился везти фургон Хёнджэ к ним домой; Чан думал об этом раньше, но и это было различием между доверием и слепой верой. Они доверились Хёнджэ, позволив ему привезти им сейф и узнать, где находится Maniac. Они не могли доверять ему в том, что в машине, которую он передавал им, не было никаких жучков. Черт, да даже простой GPS-отслеживатель был бы катастрофой. — Минхо, — с легкой усталостью в голосе сказал Чан. — Спустись и проверь, той ли модели сейф. Посмотри, сможешь ли вообще его передвинуть. Если нет — мы что-нибудь решим, я могу попросить парней из клуба о помощи. — Джуён, иди с ним, — сказал Хёнджэ, наполовину поворачиваясь к Джуёну; тот отсалютовал ему. Минхо взглянул на Чана. Потом — через плечо посмотрел на Чонина улыбнувшегося ему в ответ, тепло и понимающе. — Все хорошо, — сказал он. — Я останусь здесь с хёном. Минхо издал маленький звук, слишком тихий, чтобы понять его настроение. Потом он до странного многозначительно посмотрел на Чана. Несмотря на их разговор этим утром, Чана немного уколол его намек на то, что он не лучшим образом позаботится о Чонине — в конце концов, этим он занимался последние одиннадцать лет. Он сделал жест в сторону двери. Минхо пошел, проследив, чтобы Джуён шел впереди него — вероятно, чтобы он мог следовать за ним по коридору. Чонин снова принялся ерзать. Чану это неизбежно напомнило тот короткий период времени, когда они жили в той убогой квартирке, которую назвали домом несколько лет, где Чонин настолько боялся отделиться от него, что не мог сходить один даже в туалет, но еще больше он боялся отвлечь или расстроить Чана, и вместо того, чтобы попросить его пойти с ним, он просто беспокойно ерзал, пока Чан не замечал этого и не спрашивал, в чем дело. Сейчас, по крайней мере, он просто выглядел так, будто был полон обыкновенной неуемной энергии. Он все еще был в легком восторге от того, что его вообще взяли куда-то по работе. Сону скользнул к Хёнджэ и что-то тихо сказал ему; его слова заставили Хёнджэ вздохнуть. Он не ответил на них. Вместо этого он снова вернулся вниманием к Чану и Феликсу. На его лице все еще было легкое удивление, словно он до сих пор не верил в реальность того, на что смотрел. Его взгляд бегал между их лицами и крепко сплетенными руками. На мгновение их с Чаном взгляды встретились. Чан- не знал, что делало его лицо. За руку Чана потянули. Он взглянул на Феликса — его веснушки выделялись в освещении офиса, словно маленькие звездочки. Свободной рукой Феликс чуть махнул в сторону наблюдавшего за ними Хёнджэ. — Можно поговорить с ним? — тихо спросил он. От этого вопроса у Чана заныло внутри. В тот момент он осознал, что никогда не хотел, чтобы Феликс чувствовал, что должен просить разрешения о чем-то, особенно — об этом. Только не тогда, когда он сам этого хотел, когда это было для него. — Конечно, — ответил он. — Феликс, конечно, ты можешь с ним поговорить. Феликс сделал глубокий вдох. Потом он слабо улыбнулся Чану. — Пойдешь со мной? На мгновение Чану показалось, что он может расплакаться. Он сжал ладонь Феликса. — Конечно, — сказал он. — Веди. Но Феликсу не нужно было. Как только Хёнджэ осознал, что Феликс идет к нему, он быстро прошел вперед, встречая их на полпути. — Ён- Феликс, — произнес он. — Боже. Боже. Я так рад, что ты жив. Это заставило Феликса захихикать. — Ага, — сказал он. — Ага, я в порядке. Не обязательно было шантажировать бедного Ча- Крис-хёна, чтобы увидеть меня, знаешь. Ты мог просто попросить. Взгляд Хёнджэ снова мельком поднялся на Чана. Он улыбнулся Феликсу, немного напряженно. — Ну, я хотел быть уверен, — размыто сказал он. Чан немного напрягся. Он не пропустил намека — да, Хёнджэ знал, что Феликс жив, но вероятны были и другие ужасы, заходящие куда дальше, чем простое убийство. Но от мысли о том, что он- держал Феликса в заложниках хоть в каком-то смысле, что он не позволил бы Хёнджэ увидеть его, его тошнило. Ему не удалось удержать Феликса под замком всего одну ночь, когда он попытался. У него не хватило духа. Он не мог держать человека запертым; и особенно не мог поступить так в доме, в котором жил Хёнджин. — Нет, нет, — говорил Феликс в ответ на что-то, что сказал ему Хёнджэ, пока Чан потерялся в мыслях. — Нет, у меня все отлично! Дома у Криса замечательно, все относятся ко мне очень хорошо. Хотя, — добавил он с той улыбкой, которая предвещала шалость, такой редкой и такой драгоценной для Чана, — из-за тебя у меня были проблемы, хён. Хёнджэ простонал. Рука Чана сжалась вокруг феликсовой ладони. Неужели теперь это стало между ними поводом для шуток? Чан никогда не посмел бы шутить над таким: он не мог вспоминать эти дни и не утопать в стыде и чувстве вины, но он был по-своему рад, что Феликс мог поддразнивать этим других. Рад, что это становилось воспоминанием, чем-то из прошлого. — Боже, — произнес Хёнджэ, особенно искренне. — Я понял, что проебался, как только Минхо выбежал прочь. Стоило понять, что не нужно ничего говорить, но я так удивился, когда увидел тебя. Чанбин сказал, что после этого был беспорядок, надеюсь, тебе было не слишком тяжело? На короткий напряженный момент повисла тишина. Чан не знал, что скажет Феликс. Расскажет ли он правду, раскроет все провалы Чана, скажет ли, как близко он был к тому, чтобы лишиться жизни? Чан не стал бы его винить, если бы он сделал так. Но Феликс просто сказал: — Они просто не знали, кто я такой, вот и все. Но в конце все успокоилось. Им неважно, кто мой отец. Он улыбнулся Чану такой солнечной улыбкой, от которой Чану показалось, будто его сбили с ног. Он не мог сделать ничего, кроме как улыбнуться ему в ответ, зная, что любовь на его лице очевидна. Если Хёнджэ не осознавал этого раньше, то он точно понял бы это сейчас, потому что дома Чана бесконечно дразнили за эту почти физически ощутимую любовь, с которой он смотрел на Феликса. Даже Феликс смеялся над ним за это. — Я не знал, что ты больше- не работаешь со своим отцом, — осторожно сказал Хёнджэ, привлекая их внимание обратно к себе. Феликс слегка смущенно кивнул. — Да, я… я сбежал, — ответил он. — После смерти Нарэ. — Хёнджэ опустил голову, не в кивке, но в жесте понимания; значит, он хотя бы слышал об этом. — Мне просто нужно было выбраться оттуда, хён, нужно. То есть, ты знаешь его, ты знаешь, какой он. Я не мог больше терпеть. Хёнджэ мягко взглянул на него. Это был взгляд человека, который знал, чего стоит Феликс — как все они это знали. — Да, — сказал он. — Ён- Феликс. Я волновался о тебе, знаешь? После того, как оборвал связи с Джеримом. В работе он был тем еще куском дерьма, но я знал, что быть его сыном наверняка было еще хуже. Я думал о тебе все время. — Он изогнул губы. — Маленький Ёнбок в его ужасных галстуках. Я так жалел, что не мог помочь тебе еще хоть как-то. — А, хён, — проговорил Феликс; в его голосе слышались скорые слезы. — Ты был единственным, кто был добр ко мне. Из всех, с кем я работал — ты единственный был ко мне добр. — А потом я открыл свой огромный рот и принес тебе одни проблемы, — сказал Хёнджэ. — Боже, Феликс, мне так жаль. Какой же идиот твой хён. — Нет, — ответил Феликс, теперь явно задыхаясь от подступающих слез. — Хён, можно тебя обнять? Можно? Хёнджэ кивнул, уже протягивая к нему руки. Феликс отпустил Чана и почти бросился в его объятия; Хёнджэ поймал его с тихим у-уф. Феликс обвил его руками вокруг талии, а Хёнджэ — обхватил его вокруг плеч в медвежьем объятии, просто прижимая его к себе. Чан никогда не видел его настолько эмоциональным. В этом объятии не было ничего романтического. Чан правда не гордился тем, как в его животе что-то неуютно заерзало при виде этого. — Кажется, здесь ты счастлив, — сказал Хёнджэ. — Но если тебе когда-нибудь, когда-нибудь понадобится помощь, приходи ко мне. Мои двери всегда открыты для тебя, Феликс. Чан стиснул кулаки и отпустил. Голос Хёнджэ теперь звучал низко, будто его слова предназначались только Феликсу, но Чан все равно слышал их; он стоял слишком близко, чтобы не услышать. Это было что-то личное, только для Феликса, предложение, которое должно быть стать для Чана секретом. Это хорошо, говорил он себе, если у Феликса будут варианты. Именно этого он хотел для Феликса все это время: чтобы он не чувствовал себя в долгу у Чана, не чувствовал, что застрял с ним здесь. — Спасибо тебе, хён, — приглушенно сказал Феликс. — Но у меня все хорошо. Я здесь счастлив. В дверь офиса быстро постучали, и в дверь вошел Минхо, так же твердо и уверенно, как ушел до этого. Джуён следовал за ним, закрывая дверь с тихим щелчком. Минхо увидел Феликса в объятиях Хёнджэ, и на его лице промелькнули примерно пять различных эмоций, прежде чем он явно решил не обращать на это внимания. Видимо, сейчас было достаточно дел. — Итак, модель действительно та, — кратко сказал он; Хёнджэ отпустил Феликса и отошел назад, чтобы взглянуть на него. Его лицо снова стало по-деловому серьезно. Феликс вернулся к Чану, снова обхватывая его руку своей. — Меньше, чем тот, который мы хотели, но и этот подойдет. Я пытался передвинуть его, но не смог. — Это было значительным преуменьшением, подумал Чан: наверняка Минхо долгие несколько минут пытался передвинуть то, что передвинуть было невозможно. — Я предупредил его, что будет тяжело, — сказал Джуён. — Я пытался помочь, но даже вдвоем мы не смогли ничего сделать. — Понадобится много сил, чтобы передвинуть его в фургон, — сказал Минхо. — Но если мы откроем фургон и подцепим сейф под дверью, думаю, мы сможем поднять его. — Хорошо, — сказал Чан, уже двигаясь к своему столу, где находился телефон, чтобы позвонить в офис менеджера смены. Чан не отвечал за составление расписаний, и не знал, кто сегодня работает, но принимал большое участие в приеме на работу — так что почти все вышибалы, работавшие здесь, были, мягко говоря, крепкими парнями. — Еще, — добавил Минхо, — мне нужен лом. Чан замер, оборачиваясь к нему. — Лом? — Да, — сказал Минхо. — Сейф не поместится в фургон с теми скамейками, которые поставил туда Сынмин. Мне нужно убрать их, чтобы довезти его до дома. — У-у-у, — протянул Чонин. Все внимание Минхо обратилось к нему, как вчера, на собрании. — Сынмин-хён этому не обрадуется. Минхо нахмурился. — Похер, — сказал он. Чонин засмеялся, прикрывая рот рукой. — Нам они все равно не нужны. Чан вздохнул. Даже так Сынмина это не обрадовало бы — особенно после всей той работы, которую он вложил в этот фургон за последние месяцы. Но сейф им был нужен больше, чем скамьи в фургоне, вот и все. — Ладно, — сказал он. — Добуду тебе лом. — На самом деле, — сказал Хёнджэ. — У меня в фургоне он найдется. Чан уставился на него. Хёнджэ посмотрел в ответ, широко улыбаясь. — Боже, — произнес Чан. — У тебя что, все есть? — Хёнджэ пожал плечами, так привлекательно-загадочно, как Чан никогда бы не смог. — Ладно, — сказал он. — Дай мне собрать людей и за работу. —— Если бы его спросили, Джисон никогда не смог бы объяснить, в чем была разница между тем, чтобы войти в квартиру, в которой было тихо, потому что все спали, и в квартиру, тишина в которой объяснялась тем, что она была пуста. Но разница была, и заключалась она в том, что Джисону было не по себе. Было что-то такое в темных окнах и неподвижности — не сонной неподвижности, но неподвижности пустоты. Джисон даже не верил в призраков, но когда он оказывался в квартире в одиночестве, то боялся, что какая-нибудь маленькая старушка подлетит к нему через всю комнату или что он поднимет взгляд вверх, а на потолке окажется что-нибудь написано кровью. И все-таки было достаточно поздно, чтобы ему нужно было что-нибудь поесть, так что он заставил себя подняться и войти в квартиру, говоря себе, что если он не будет смотреть вверх, то не увидит ничего страшного. Конечно, он был один, но во всем этом здании не было ни единого призрака, а если бы были, то они жили бы в компьютерной, где Минхо убил того парня- Дверь в коридоре распахнулась, когда он шел через кухню, и он был так уверен, что находится здесь один, что едва ли не запрыгнул на кухонный остров. Он даже не осознал, что Хёнджин был здесь, а не внизу в мастерской Сынмина в ожидании, пока все вернутся домой. Он был там в последний раз, когда Джисон с Чанбином ездили на задание, и когда уезжал Феликс. Все было вполне логично. Но нет — Хёнджин был в квартире, и он выбежал в гостиную с встревоженным видом так, будто за ним кто-то гнался. Его волосы явно были убраны в хвост, но он был так взъерошен, что пряди висели вокруг его лица, обрамляя его слегка неаккуратно, но все еще прекрасно. Когда он увидел Джисона, его лицо стало не то чтобы разочарованным, но явно переменилось. — А, это просто ты, — сказал он. Джисон наконец оправился после шока, что он испытал, обнаружив в квартире Хёнджина. Найти здесь кого угодно было бы достаточно неожиданно; того факта, что это был Хёнджин, оказалось почти достаточно, чтобы просто вырубить его мозг. Он подался назад, чтобы опуститься на тумбу, раскинув руки в сторону и вытянув кисти так изящно, как только мог. Он вспомнил все сцены из черно-белых фильмов, которые смотрел, где женщина входила в офис детектива, куря сигарету на длинной палочке: склонил голову набок, выгнул бедра и глупо прикрыл глаза. Он поднял одну стопу, одетую в носок, на тумбу, пытаясь вытянуть ногу. Это оказалось нелегко; он был не настолько гибким. — Нам пора перестать так встречаться, — промурлыкал он так наигранно, как только мог. — Люди начнут- — он замолк для драматичного эффекта, поднял одну руку и тыльной стороной положил на лоб. На долгом выдохе он закончил: — говорить. Бровь Хёнджина дернулась. А потом он прошел вперед и столкнул его ногу с тумбы. — Убери ноги отсюда, — рявкнул он, и Джисон едва не потерял равновесие и вынужден был схватиться за край тумбы, чтобы не соскользнуть на пол. — Вонючий гремлин. Джисон выпрямился, сел ровно, но хёнджиново преимущество в росте все еще означало, что он нависал над ним. — Ага, это я, — согласился он. Хёнджин не выглядел особенно впечатленным; он смерил его тяжелым взглядом, но взгляд этот быстро переметнулся к двери квартиры; его губы поджались. Джисону легко удалось соединить точки. — Волнуешься о Феликсе? — С ним все будет нормально, — сказал Хёнджин без особой уверенности — его слова, скорее, казались тем, что он повторял себе снова и снова. — Обязательно, — твердо ответил Джисон. Хёнджин взглянул на него; в его глазах было что-то умоляющее, словно он нуждался в этом заверении, но не хотел о нем просить. Джисон, с такой уверенностью, какую только мог в себе найти, сказал: — Чан-хён не даст его в обиду. — Джисон не был уверен ни в чем так, как в этом. Хёнджин беспокойно прикусил губы, и Джисону пришлось очень постараться, чтобы смотреть только ему в глаза. — Просто так странно, что Феликс ушел на что-то, связанное с работой, — сказал Хёнджин; слова будто вырывались из него сами. — И Чонин тоже? Мне не нравится, что меня оставляют позади. Хёнджин все чаще и чаще приходил к Джисону в свои эмоционально уязвимые моменты, и всякий раз Джисону отчаянно хотелось не проебаться. — Я уверен-, — начал он, а потом немного рассмеялся. — Ну, я хотел сказать, что Сынмин не был бы против, если бы ты подождал их внизу, но думаю, он был бы. Но ты все еще можешь. Это заставило Хёнджина слабо улыбнуться ему. — Все в порядке, — вздохнул он, распрямляя плечи. — Все не так плохо. Джисон смотрел, как он наклонил голову в одну сторону, потом в другую, словно пытаясь избавиться от напряжения. Сам он пытался не дать себе застучать пальцами по тумбе. — Хёнджин-а, — сказал он; его дыхание немного сбилось, потому что половина его внимания была обращена на шею Хёнджина. — Можно поговорить с тобой кое о чем? — Звучит загадочно, — сказал Хёнджин — но он подошел ближе и оперся бедром о тумбу, со всем вниманием глядя на Джисона. — Это о- о работе, о работе Феликса, — сказал Джисон, и Хёнджин все так же смотрел на него. — О предложении Минхо? О том, с багажником. — А. — Ресницы Хёнджина опустились, и он отвел взгляд в сторону, словно поверхность тумбы вдруг стала очень интересной. — Мы могли бы придумать что-нибудь еще- — начал Джисон, но Хёнджин резко покачал головой. — Все нормально, — надавил он, все еще не встречаясь с Джисоном взглядом. Он смахнул с тумбы невидимые крошки. — Правда, все нормально. Я сказал Чан-хёну, что сделаю это. Яростное, горячее желание защитить поднялось у Джисона в груди. — Ты можешь передумать. — Это не слишком сильно вернет меня туда, — сказал Хёнджин. Он пожал плечами. — Типа, если у меня случится паническая атака, значит, у меня случится паническая атака. Это не конец света. — Он наконец поднял глаза и в тот же миг нахмурился, когда увидел Джисона. — О, вот этому ты научился у Феликса. Хватит хлопать своими большими глазами. Ты выглядишь как уличный пес, который просит еды. Джисон склонил голову так, чтобы смотреть на него сквозь ресницы, и надул губы. — Хёнджин, — низко проныл он. Хёнджин очень медленно протянул руку через расстояние между ними. Он согнутым пальцем поднял голову Джисона за подбородок, заставляя посмотреть на себя. Глаза Джисона распахнулись, и он перестал дышать. Когда его лицо оказалось поднято, Хёнджин отстранил руку, куда быстрее, чем протянул ее. — Ты правда хочешь об этом поговорить? — Э-э, — пискнул Джисон. Ему казалось, что этим коротким касанием Хёнджин отключил где-то семьдесят процентов его мозга. — Только если ты сам хочешь? Хёнджин прикусил губу, задумчиво хмурясь. Он сделал глубокий вздох, выпрямил спину, подался плечами назад. — Дело не- — начал он, а потом покачал головой и начал снова. — Невыносимо было не из-за того, что меня закрывали в багажниках машин. Маленькое пространство, невозможность выбраться, незнание, сколько я там проведу — все это было ужасно. Но я не мог вынести того, что знал, что ждет меня на другом конце поездки, когда эта дверь закрывалась надо мной. Джисон смотрел на него молча. Он чувствовал, что не должен был говорить сейчас, что Хёнджин просто подбирал слова. Джисон хотел выслушать его, правда, если Хёнджин хотел поговорить об этом — но внутри него открывалась бездонная яма страха, черная, холодная и засасывающая. Он встретил Хёнджина, когда тому было девятнадцать, и было сложно думать о нем, как о ребенке, измученном и страдающем от боли. Но джисоново воображение и без деталей делало достаточно. Тишина продолжилась, затянулась слишком долго, и Хёнджин встряхнул головой; в этом движении читалось недовольство собой. Правильные слова, казалось, не давались ему, и он несчастно вздохнул. — Они сдавали нас в аренду на вечеринки, — сказал он, рвано, твердо и без прикрас. Он встретился взглядом с Джисоном на короткий миг. — Закрытые вечеринки. Я всегда был в багажнике один, но когда я оказывался там, то обычно там были и другие дети. Они- передавали нас по кругу, накачивали наркотиками, если мы слишком сопротивлялись. Эти ночи я ненавидел больше остальных. Лучше быть запертым в крошечной холодной комнате, чем- это. — Он откашлялся, переступил с ноги на ногу по полу из ненастоящего дерева. Его голос охрип, но звучал куда громче, куда четче, когда он закончил. — Поэтому я не люблю оказываться в багажниках машин. Дело не в поездке, а, скорее, в ее направлении. Джисон не знал, что сказать, не знал, можно ли было сказать что-то в ответ на такое. Вся его энергия уходила на то, чтобы держать лицо пустым, хотя он не был уверен, удается ли это ему. Его рука, лежавшая на краю тумбы, теперь сжимала ее край так сильно, что его суставы побелели от давления. Хёнджин перед ним ждал и с каждой секундой выглядел все более неуверенным. Джисону хотелось избавиться от этого выражения на его лице, но он не знал, может ли ослабить хватку на себе. Ему казалось, что двинься он с места, заговори или измени лицо — и он потрескается, словно тонкий лед на поверхности воды. Хёнджин прошептал: — Когда я говорю о таком с Чан-хёном, он смотрит на меня так же сдержанно, просто позволяет мне говорить. Мне не надо такого и от тебя. — Его глаза искали что-то в лице Джисона. — Скажи мне, что ты думаешь. И вот так просто Джисон раскололся. — Я ненавижу их, — произнес он; слова искренне, ядовито вышли из него сами по себе. Этот гнев, эта ярость просочились из него, когда он позволил им. — Это произошло не со мной, а с тобой, и мне кажется, что я- не могу говорить о себе. Но я ненавижу их, Хёнджин. Я хочу найти каждого из них, разорвать их на части и скормить им их собственные внутренности. Ты просто перерезаешь им горла, и это куда лучше, чем все, что они заслуживают. — Он рьяно, обнажая зубы, повторил: — Я ненавижу их. Хёнджин смотрел на него, и смотрел, и смотрел. Гнев медленно покидал Джисона, словно воздух из проколотого иглой резинового шара. От этого он чувствовал себя маленьким и растянутым в стороны, словно сдувшаяся рыба-пузырь. — Спасибо тебе, — прошептал Хёнджин, склоняя голову набок. Он все еще смотрел. — Мне не нравится мысль о том, что ты злишься — ты не такой человек, который создан для гнева. Но все равно — спасибо тебе. Джисон не знал, что это значило; иногда гнев приходил к нему так легко, что это было пугающе и стыдно. Но сейчас это ничего не значило. — Хёнджин, — вместо всего этого сказал он. — Я знаю, остальные наверняка говорили тебе то же самое, но я должен тоже сказать это: я защищу тебя, на задании и после него. Всегда. Ценой моей жизни, если понадобится. Взгляд Хёнджина на нем изменился — он уже был тяжелым, почти обнажающим, но теперь он обжигал, словно лазерный луч, словно пламя. — Я знаю, — хрипло проговорил он. — Я знаю это. — И снова он потянулся вперед, но на этот раз двумя руками. Джисон держался неподвижно, позволяя Хёнджину- обнять его лицо ладонями; он чувствовал себя таким маленьким. Руки Хёнджина были большими и такими прохладными на горячей коже Джисона. Его большие пальцы, не совсем нежно, прижались к мягкости его щек, потираясь, зарываясь в них. — Хён- Хёнджин? — позвал Джисон, ненавидя дрожь в своем голосе. Он не смел даже дрогнуть. Лицо Хёнджина было так близко к его, а его хватка была такой крепкой, что почти оставляла синяки. Она была почти злой. — После задания все будет иначе, — пробормотал он, так яростно и, казалось, даже не обращаясь к Джисону. — Я обещаю. Просто подожди еще немного. — Э-э, — сбивчиво ответил Джисон. — Хорошо? Хёнджин быстро дышал. Его руки дрожали, и это движение передавалось и Джисону, а потом он резко отпустил, отошел назад, и Джисон покачнулся. Он глотнул воздуха — на все это время он забыл дышать. Я думал, что сейчас он меня поцелует, подумал Джисон. И это было глупо, это было самым глупым, что он только мог подумать. Но все же — что это было? Хёнджин держал руку на бедре и стоял, наполовину отвернувшись от Джисона. Другой рукой он запутался в своих волосах, убирая их от лица. В тишине он резко проговорил: — С тобой будет легче. Джисон, чувствуя, как его мозги буквально выливаются из ушей, произнес: — А? — Задание, — уточнил Хёнджин с привычной нетерпеливостью в тоне. — Багажник. То, что ты будешь со мной, поможет мне остаться в настоящем. Так что не волнуйся. — Хорошо, — сказал Джисон, медленно и с чувством, будто он уплывает в море. Хёнджин приподнял бровь — и он был таким обезоруживающе прекрасным, что у Джисона почти подогнулись колени. — Это все, что ты можешь сказать? — спросил он. Его рука опустилась от его волос и легла на его пояс, и теперь он выглядел очень осуждающе — его локти были согнуты, а бровь — все еще приподнята. — Да, — ответил он. Он улыбнулся, не в силах удержаться, когда Хёнджин смерил его взглядом. — Думаю, я возьму инструменты для взлома сейфов и подожду остальных внизу, — фыркнул Хёнджин, отворачиваясь от Джисона полностью и направляясь в свою спальню. Когда он дошел до выхода в коридор, он обернулся и осторожно спросил: — Ты хочешь- пойти со мной? Джисон моргнул. — Да, — неуверенно ответил он, но, осознав вопрос, повторил уже тверже: — Да! Дай я быстренько съем зерновой батончик или что-нибудь еще, и мы можем спуститься вместе. Хёнджин кратко кивнул и испарился в коридоре. Джисон распахнул несколько шкафчиков и нашел последний батончик с арахисовым маслом. Он разорвал упаковку и сунул в рот где-то три четверти, принявшись яростно жевать. Он обнял мое лицо! вопил его мозг. Ему хотелось открыть окно над раковиной и прокричать это в ночное небо. Вместо этого он запихал в рот остатки батончика — его щеки надулись — и ударил воздух несколько раз. С каждым выбросом кулака упаковка батончика, сжатая в его руке, шуршала. — Что ты делаешь, — безэмоционально спросил Хёнджин, и Джисон уронил руки вниз. Он не услышал, как Хёнджин вернулся, бесшумно, словно пантера, но он шел прямо по коридору к выходу. В руках у него была сумка из мягкой кожи. — Дерусь с домашним призраком, — сообщил Джисон сквозь полупрожеванный батончик во рту. Хёнджин глянул на него с легким отвращением — виной тому было скорее то, что он говорил с набитым ртом, а не его осуждение за то, что Джисон обижает духов. Джисон подошел к нему, вытягивая руки вперед. — Я понесу. Хёнджин вздохнул. — Там ничего тяжелого, Джисон. — Но все равно передал ему сумку. —— Сынмин наблюдал за мониторами; в его голове стоял самый ненавистный ему белый шум, напоминавший скрип гвоздей по меловой доске. У него была работа, столько ебаной работы, но он не мог перестать следить за камерами. Всякий раз, когда перед зданием проезжала машина, он дергался на месте, не в силах сдержаться или сделать хоть что-нибудь с инстинктивной паникой, накрывавшей его. Это было просто- слишком. Он сидел вот так с того момента, как Чан вошел в комнату и сказал, что они уезжают в Maniac, чтобы встретиться с Хёнджэ. С того момента, как он уронил бомбу осознания, что Хёнджэ знал, где находился Maniac и чем он был. Чанбин недолго пытался поговорить с ним, но в конце концов сдался. Вместо этого он принялся тихо работать над чем-то — Сынмин не знал, над чем, но шуршание его бумаг стало фоновым шумом для сынминовой слежки за камерами. Он не знал, что именно искал, кроме безопасного возвращения своей команды. Возможно, нарушителей, какого-то знака, что Хёнджэ знал и о том, где находится их дом. Но этого не случилось. В конце концов, на мониторе появился белый фургон, который направился на парковку за их домом, осторожно и медленно. Сынмин вскочил на ноги и побежал к дальней стене мастерской. Чанбин оказался чуть медленнее; он отодвинул свой стул назад с отвратительным скрежетом ножек по бетонному полу. — Милый, я открою, — сказал он, но Сынмин проигнорировал его. Огромная металлическая дверь была заперта на цепь. Сынмин опустился на колени, чтобы открыть замок, несколько раз дернул за толстые грязные цепи, прежде чем его нежно отстранили в сторону, подхватывая его руки своими. — Я сказал, что открою, любимый, — прошептал Чанбин, и каждый волосок на теле Сынмина поднялся. Он резко отстранился, поднялся на ноги, пока Чанбин уверенными движениями распутывал цепь. Руки Сынмина теперь были грязными; цепь была покрыта маслом. Он прошел к скамеечке у стены, взял тряпку и вытер об нее руки вместо того, чтобы наблюдать за тем, как Чанбин открывает тяжелую дверь и как мускулы двигаются под его футболкой. Как только он открыл дверь, в ней появился фургон, повернутый к ним задней стороной и начавший въезжать внутрь; комнату осветили алые фары. Воздух на улице был пиздецки холодным, и его моментально начало затягивать в комнату. Обогревателям Сынмина сегодня предстояло работать больше обычного. — Эй, эй! — закричал Сынмин, подбегая к фургону и заставляя его резко остановиться. Он хлопнул руками по задним дверям, выглядывая из-за угла фургона. Мгновение спустя Минхо открыл окно, выглянул наружу и оглянулся. — Ким Сынмин, я мог тебя переехать. Сынмин это проигнорировал. — Я хочу, чтобы Чанбин-хён заехал внутрь, — сказал он. — Я тебе не доверяю. Минхо поднял ногу с педали тормоза, и фургон продолжил медленно катиться. Сынмин был вынужден отойти. — Ты мудак! — проорал он, а потом: — Ты делаешь все неправильно- Минхо вернулся в кабину, закрыл окно, и Чанбин подошел к нему, чтобы помочь указаниями. Сынмин не мог сделать ничего, кроме как наблюдать, сложив руки на груди. Фургон оказался почти там же, где и был до этого, хотя в какой-то момент Минхо сделал слишком резкий маневр и задел один из шкафчиков Сынмина. Но Сынмин думал, что это, скорее, было сделано намеренно, и виной тому не были полезные указания Чанбина. Как только фургон полностью остановился, Сынмин прошагал вперед, намереваясь открыть задние двери, и Минхо вышел, держа в руках ключи. — Вот, — сказал он и бросил их Сынмину еще до того, как тот оказался готов, так что ключи прилетели ему в грудь. Ему удалось схватить их до того как они упали на пол. Сынмин сжал их в руке и погрозил ими Минхо, обнажая зубы. — Все в порядке, он не так уж и плохо справился, — утешающе сказал Чанбин, и Сынмин повернулся со своим оскалом к нему. Он открыл задние двери. Там, на полу фургона, стоял небольшой сейф, весивший наверняка вдвое больше Чанбина, Сынмин знал. Достать его обещало быть той еще работой- По стене фургона были дыры, пластик был погнут и поцарапан в том месте, где была небольшая скамеечка которую он когда-то установил и которой теперь там не было. — Где скамейка? — сказал Сынмин, и ему самому это показалось криком. — У меня! — оживленно ответил Чонин, вылезая с пассажирского сиденья фургона и демонстрируя ему длинную доску. Должно быть, он ехал, держа ее между коленей. — В фургоне не было места для сейфа, если там стояла скамейка, так что нам пришлось ее убрать, прости. — Он подошел и протянул Сынмину целую доску с остатками пластиковых креплений, все еще привинченными к ней. Если бы Сынмин был персонажем мультика, доска в его руках разломилась бы надвое от того, как крепко он ее сжимал. Чанбин поджал губы, и Сынмин не знал, пытается ли он не рассмеяться или не поморщиться. — Все там в порядке? — раздался голос снаружи, и мимо фургона протиснулся Чан, держа в одной руке ключи от машины, а в другой — руку Феликса, который проскользнул за ним в маленькое пространство. — Ким Сынмин очень расстраивается из-за скамейки, — сказал Минхо; Чонин подошел к нему и прижался к его боку. Чанбин взял доску из сынминовых рук, тихо говоря ему: — Я все починю. — Сынмин прищурился. Дело было не в этом. Чан обошел фургон и заглянул в него, а потом, коротко осмотрев сейф, одобрительно кивнул. — Это же тот, да? — Да, — сквозь стиснутые зубы ответил Сынмин. Дверь его мастерской распахнулась, не так громко, как это сделал бы Чонин, но достаточно громко, чтобы Сынмин поморщился. В его пространстве было слишком много людей. — Моя детка вернулась, — сказал Хёнджин, практически отодвигая Чанбина в сторону, чтобы добраться до Феликса. За спиной Хёнджина Джисон придержал дверь, чтобы не дать ей захлопнуться слишком быстро, и прошел внутрь куда спокойнее. В руках он держал мягкую и пухлую кожаную сумку. Феликс отпустил руку Чана, чтобы обеими руками принять вес Хёнджина на себе. Хёнджин зарылся в волосы Феликса так, что его темные пряди быстро превратились в птичье гнездо. Феликс тихо смеялся, а его щеки покраснели. — Хёнджин, — все еще смеясь, сказал Феликс, — ничего же не случилось. — Вырвали тебя из самых зубов опасности, — сказал Хёнджин, видимо, пребывавший в особенно драматичном настроении. Он крепко сжал Феликса, а потом поднял его вверх — тот тихо пискнул. Джисон прошел к Минхо и Чонину, и спросил: — Тебя тоже вырвали из самых зубов опасности, наш драгоценный малыш? — Он протянул руку, чтобы сжать щеки Чонина, и Чонин ударил его в солнечное сплетение. — Значит, все прошло спокойно? — спросил Чанбин, откладывая доску на рабочий стол, пока Джисон нагнулся, сипя. Чан с нежностью наблюдал за Хёнджином и Феликсом, и когда он посмотрел на Чанбина, его лицо осталось таким же полным любви. — Да, думаю, Хёнджэ просто хотел убедиться, что с Феликсом все в порядке, — ответил он. — И сейф, кажется, в хорошем состоянии. Сынмин тихо проскользнул мимо всех них, прошел ко все еще широко распахнутой двери и принялся закрывать ее, пока все остальные продолжали говорить. На этот раз Чанбин не подошел помочь ему, наверняка потому, что сделать это нельзя было так, чтобы это не выглядело- заботой. Так что Сынмин закрыл дверь сам, с небольшим трудом справившись с тяжелой цепью. Фургон помещался внутри, почти не оставляя места, и дверь закрывалась за ним почти вплотную. Он запер замок и пару раз с силой дернул его просто, чтобы убедиться. Когда он вернулся в главную часть комнаты, вытирая руки все той же тряпкой, Хёнджин освободил Феликса, а Минхо и Чонин уже ушли. Малая доля напряжения между лопаток у Сынмина ушла. Чан обнимал Феликса вокруг его узких плеч, крепко прижимая к себе с малой толикой собственничества. Хёнджин стоял у задних дверей фургона, разглядывая сейф. Прибыл он открытым. — Можно закрыть? — спросил Хёнджин, глядя на Чана. В узком пространстве фургона его длинные конечности казались особенно стиснутыми. — Да, у меня есть код, так что делай, что нужно, чтоб попробовать взломать, — ответил Чан со все той же нежной улыбкой на губах. Хёнджин тут же с восторгом захлопнул дверь сейфа, проворачивая замок. — Подайте же инструменты, — по-королевски произнес он, протягивая руку, и Джисон подошел и с такой же драматичностью вручил ему кожаную сумку. Хёнджин открыл ее и достал стетоскоп, усаживаясь на полу фургона скрестив ноги. — Теперь уходите, мне нужна тишина. — Йа, я тут работал, — сказал Чанбин, на короткий миг глядя на Сынмина. Внутри Сынмина все медленно, но верно проваливалось. Конечно, Хёнджин хотел поработать с сейфом сейчас — до задания оставалось пять дней. Время на тренировки кончалось. Но это нисколько не успокаивало взвинченные нервы Сынмина. Хёнджин вставил стетоскоп в уши и стрельнул в Чанбина злым взглядом. — Я тоже. Если ты, конечно, не хочешь втащить это на четвертый этаж, чтобы я поработал у себя в комнате, это тебе нужно уйти куда-нибудь со своими делами, — Хёнджин фыркнул. Джисон задумчиво положил руки на бедра. — Мы можем его передвинуть? — спросил он, обращаясь ко всем в комнате. Чанбин встал рядом с ним. — Нет, — ответил Чан, когда все стало похоже на то, что Джисон и Чанбин могут попробовать. Улыбка Чана стала кривой. — Он куда тяжелее, чем вы думаете, это часть мер безопасности. В лучшем случае нам удастся вытащить его из фургона. Думаю, люди Хёнджэ использовали погрузчик, чтобы его туда поставить. Минхо сказал, что чтобы перетащить его из машины Хёнджэ в нашу понадобилось пятеро человек, включая его. Это объясняло то, как поразительно жестоко избавились от скамейки. Джисон низко присвистнул и Чанбин тайком сочувственно взглянул на Сынмина. — Тогда не будем мешать Хёнджину, — сказал он, подталкивая Джисона в двери. — Если не сможешь взломать, скажи мне, — сказал Хёнджину Чан. — Я могу дать тебе комбинацию, чтобы ты понял, к чему прислушиваться. Я всегда могу ее поменять. — Да, да, но я хочу пока попробовать сам, — отмахиваясь от них, ответил Хёнджин. Чан рассмеялся и, приобняв Феликса, направился к ждавшим их у двери Джисону и Чанбину. — Ладно мы пошли. Уверен, Сынмин оценит тишину, — все еще улыбаясь сказал Чан. Сынмин ничего не сказал; он лишь наблюдал за тем, как они по очереди уходят. — Я вернусь позже, — сказал ему Чанбин. В этих словах был намек, который уловил наверняка только Сынмин. Он сдержал вздох, когда дверь захлопнулась, оставляя его наедине с Хёнджином. Когда он повернулся, то обнаружил, что Хёнджин уже прижался стетоскопом к сейфу, другой рукой медленно проворачивая замок. На его лице была знакомая хмурость. — О-о, как гладко идет, — прошептал он самому себе, двигая стетоскоп на несколько миллиметров влево. Сынмин оглядел пустое пространство, которого он так желал — только вот пустота была не той. Он хотел, чтобы Чанбин вернулся. Когда он был с Чанбином, то чувствовал себя- так же, как когда был один, но в хорошем смысле. А когда он оказывался наедине с другими, то чувствовал себя вот так: по-плохому одиноко. Сломанная скамейка неловко лежала на столе. Он прошел через мастерскую к своему столу, и лишь тогда, когда опустился в кресло, позволил себе тяжелый вздох. —— Когда они вернулись в квартиру, было еще довольно рано — достаточно рано, чтобы в обычный день Феликс еще даже не устал бы. После первых нескольких недель, в которые он отсыпался за месяцы, что он провел без нормального сна, и отрубался ровно в девять вечера, время его сна отодвигалось все дальше и дальше, пока он почти не вернулся к своему привычному режиму. Но сегодня он устал, оказался измотан всем, что произошло за сегодня. Они оставили Джисона на втором этаже, а Чанбина — в гостиной квартиры; он сказал, что хочет перекусить. Феликс оказался немного удивлен тем, что Чан последовал за ним в спальню — он ожидал, что тот пойдет в офис поработать, но не жаловался. На самом деле, когда Чану пришлось опустить руку, которой он приобнимал Феликса за плечи, чтобы удобнее было идти, Феликс почувствовал себя так, будто лишился собственной конечности. Чан закрыл за собой дверь спальни, тихо вздохнул и сказал: — Какой же долгий был день. Феликс улыбнулся, взял его за руку, легко переплел их пальцы. — Ты рано проснулся, — слегка дразняще сказал он. — Ты играл с судьбой. Чан хлопнул глазами. — Откуда ты знаешь, во сколько я проснулся? — спросил он. — Я тоже проснулся, когда ты встал с постели, — ответил Феликс. — Ты ударился коленом о комод и разбудил меня. Чан смотрел на него, пытаясь изобразить комический шок, но слишком ярко улыбаясь для этого. — И ты даже не проверил, в порядке ли я? — Нет, — сияя сказал Феликс. — Мне было сонно, а в кровати было тепло. Очень глупо, что ты встал так рано. Это твое наказание. Чан просто улыбнулся. Он сделал шаг вперед и поцеловал Феликса в лоб слегка сухими сжатыми губами. Тепло этого поцелуя наполнило все тело Феликса теплом, словно волна, начавшаяся с его лба и распространившаяся до самых кончиков пальцев. Феликс обвил Чана руками, одну из ладоней положив на его спину и схватившись за его плечо, чувствуя мускулы, их легкую податливость. Он прижался к Чану так близко, что ему хотелось, чтобы он мог сделать еще один шаг к нему и просто раствориться в нем. Скажи он об этом Хёнджину, и тот бы ответил ему, что чувствовать такое — это безумие. Но когда он был с Чаном, в его руках, в этом их собственном интимном пространстве, где их никто не видел, Феликс чувствовал себя в самой большой безопасности. Или, может быть, дело было в том, что сейчас, после всего, он был Феликсом, просто Феликсом, и его любили, какую бы форму он ни принял. Может быть, вот что значило не иметь больше никаких секретов. Он был просто Феликсом. Чан — просто Чаном. В этом была такая безопасность, какой Феликс не испытывал никогда в жизни. — Ликс, — прошептал Чан; его голос так мягко звучал у самого уха Феликса. — Ты в порядке? Феликс задумался на пару мгновений. — Да, — вздохнул он в плечо Чана. — Да, я в порядке, хён. — Должно быть, для тебя это было непросто, — сказал Чан. — Мне жаль, что я не смог дать тебе время подготовиться. Феликс отстранился, заглянул Чану в лицо, но не отошел от него. Остался в безопасности рук Чана вокруг него. — Я не знаю, помогло ли бы мне это время, — сказал он. — Думаю, я просто измотал бы себя, вот и все. Но, — с улыбкой добавил он, — я был рад встрече с ним. Лицо Чана сделало что-то- странное. Это не было улыбкой, хоть он и пытался улыбнуться и провалился в этом. Его выражение было почти гримасой, и несколько мгновений спустя он сказал: — Я- удивился тому, как вы казались близки. — С Хёнджэ-хёном? — удивленно спросил Феликс. — Не то чтобы. Я видел его только тогда, когда он приходил поговорить с моим отцом. Мы разговаривали пару раз, вот и все. Этих разговоров всегда искал Хёнджэ, потому что Феликс не смел. Большая часть связей его отца не были такими хорошими людьми, как Хёнджэ, и Феликс старался быть с ними настолько закрытым, насколько мог. Но Хёнджэ был добр, спрашивал, как у него дела в школе, а потом — на работе, заводил с ним тихие разговоры в моменты, украденные из-под внимания его отца, когда он уходил из комнаты. Феликс не сказал бы, что они были близки — они не были настолько хорошо знакомы, но эти разговоры тогда казались ему спасительным якорем. Чан несколько мгновений помолчал, а потом сказал: — Вы были достаточно близки, чтобы ты обнял его. Феликс уставился на него. Чан смотрел на него в ответ, медленно и очень, очень ярко краснея. Сложно было поверить, что это сказал он: его тон был таким обиженным и расстроенным, как у ребенка. — Хён, — произнес Феликс, не уверенный, хочет ли он рассмеяться. — Ты, что, ревнуешь? Чан попытался отпустить его и отстраниться, и Феликсу пришлось притянуть его обратно. Конечно, если бы Чан захотел, он с легкостью бы освободился из его хватки; если Феликс и не был на что-то способен — так это на то, чтобы удержать Чана на месте, если тот того не хотел. Сила была стороной Чана в их отношениях. Но Чан позволил держать себя; его глаза смотрели куда угодно, только не на лицо Феликса, а его щеки были полностью розовыми. Феликс поднял руку, чтобы обнять его щеку, не поворачивая его лицо к себе, но как бы предлагая сделать это, когда Чан будет готов. — Хён, — нежно сказал он. — Почему ты ревнуешь? Чан снова молчал; Феликс не стал нарушать эту тишину, он просто стоял в ней, позволял Чану найти слова. Заговорив, Чан все еще не смотрел на него. — Он знал тебя до меня, — сказал он. Феликс открыл рот, чтобы поспорить с ним, сказать, как это глупо, но Чан все еще говорил. — Он знал тебя до всего этого, что значит — он был в том положении, чтобы помочь тебе, в каком я никогда не был. Он знал правду о тебе до того, как я узнал ее, и это неприятно. Мне не нравится, что он знает о тебе то, чего не знаю я. И, — добавил он, наконец глядя на Феликса краем глаза, — мне кажется, что он весьма в твоем вкусе. Феликс подумал, что ему хотелось рассмеяться, но он не стал этого делать. Потому что Чан не был не прав — по крайней мере в последних своих словах. Феликс абсолютно точно был немного влюблен в Хёнджэ в ранние годы их знакомства, до того, как Хёнджэ разорвал связи с его отцом и исчез из его жизни. Это, наверное, было неизбежно: Хёнджэ был красивым и мускулистым, он был старше него и был к нему добр. Все это же можно было сказать и о Чане. Но тогда- у Феликса не было моральных сил даже осознать это в себе. Было и без того сложно выносить тяжесть ежедневной жизни, так что свои чувства к Хёнджэ он понял уже позже, когда эта тяжесть ушла. Теперь это было неважно. Теперь у него был Чан. Он провел рукой по волосам Чана и теперь использовал ту руку, которая лежала на его щеке, чтобы повернуть его голову к себе. — Ты, — сказал он, — говоришь глупости. Лицо Чана поморщилось. — Феликс- —заспорил он. — Нет, — перебил Феликс. Он нежно оттолкнул Чана от себя, и этого оказалось достаточно; Чан позволил ему сделать это, пока его задние стороны его колен не столкнулись с краем кровати, и он не упал на нее. Он смотрел на Феликса, широко раскрыв глаза, словно не понимал, что происходит, не знал, что вдруг стало с настроением Феликса. Феликс воспользовался его недоумением, чтобы забраться на его колени, расставив бедра по обе стороны от него, а потом обнял его лицо обеими руками и поцеловал его. Пропали все сдержанные поцелуи, которые они делили в последние недели, не толкая друг друга слишком далеко и не прося о многом. Феликс поцеловал его грубо, упиваясь его выдохами и не позволяя ни на мгновение задуматься. Он всем весом опустился на его колени — одновременно чтобы не дать сдвинуться с места и чтобы его намерения стали ясны; его задница крепко прижалась к паху Чана. Когда он разорвал поцелуй, Чан хлопнул ресницами и уставился на него. Он все еще выглядел пораженным. Феликсу хотелось его встряхнуть. — Тебе незачем ревновать, — сказал он. — Незачем. Разве ты не видишь, хён? Я твой. Лицо Чана смягчилось, но Феликс видел, что он не понимал. Может быть, Чан никогда и не понял бы, что именно пытался сказать ему Феликс, что он имел в виду. Как глубоко, до самых костей, пронизывало его это чувство принадлежности Чану. Может быть, его нельзя было описать словами, невозможно было передать вот так; может быть, только своими действиями Феликс мог донести это до него. — Я тоже твой, — сказал Чан. Феликс поцеловал его снова. — Никто не знает меня так, как знаешь ты, — сказал он. Он взял руки Чана, бесполезно лежавшие на кровати и положил их на свои бедра, прижал так крепко, как Чан мог только вынести. Предел того, насколько Чан был готов использовать свою силу против Феликса был явно ближе, чем то, насколько Феликс был готов на то же. — Никто и никогда не знал меня так. — Он опустил одну из рук Чана ниже, заводя за свою спину так, чтобы она легла на его задницу. Ладонь Чана свернулась так почти инстинктивно, держась за него — Феликсу даже не пришлось его заставлять. Феликс толкнулся бедрами вперед, так плавно, как только мог, чувствуя, как в голове уже становится туманно. Прошло столько времени, слишком много времени, все эти недели, что он не испытывал этого, даже не позволял себе. Но Чан ревновал всю эту ночь, молчаливо и по-собственнически, и все равно отпустил Феликса, дал ему шанс увидеть человека, который был Феликсу дорог. — Хён, — низко, тяжело дыша, произнес он, касаясь губами чановой скулы и все еще толкаясь бедрами навстречу Чану. Чан наверняка чувствовал это, то, как Феликс уже твердел для него. — Хён, пожалуйста, ты мне нужен, нужен. — Феликс, — прорычал Чан. Имя Феликса в его устах звучало, словно ругательство. Оно звучало, словно самая сладкая мольба. — Феликс. — Никто больше, — сказал ему Феликс, чувствуя, как руки Чана притягивают его вниз, к себе, ближе, с каждым движением его бедер. — Я никому больше не принадлежал. Разве ты не видишь, разве ты не понимаешь? Я никогда не полюблю никого так, как я люблю тебя. Мгновением спустя он оказался на спине, широко раздвигая ноги вокруг бедер Чана; губы Чана были на его губах. Чан целовал его так, будто сходил с ума, и Феликс хватался за его спину и плечи; Чан толкался бедрами ему навстречу уже едва себя контролируя. Сила его толчков почти заставляла тело Феликса подниматься вверх по кровати. Феликс держался за него и целовал его в ответ с такой же безрассудной самозабвенностью, позволяя себе утонуть, потеряться. —— Чонин лежал на кровати Минхо, еще не укрытый одеялами, но уже достаточно сонный, чтобы скоро сделать это. Под кожей у него все еще что-то зудело: восторг от того, что его взяли в поездку по делам команды, что его выбрали для того, чтобы встретиться с Хёнджэ. Все эти чувства боролись в нем с тем фактом, что время, в которое он обычно ложился спать, давно уже наступило и прошло, и он оказался в странном, сонном, но еще не усталом состоянии. Минхо тоже еще не спал; он сидел на кровати с разложенным вокруг него содержимым папки, посвященной заданию Ли Джерима. Это было его странной привычкой: работать только на бумаге, записывать все мысли карандашом или ручкой и собирать все в файлы, чтобы иметь к ним доступ когда угодно. Заметки обычно передавались Сынмину на перепечатывание — еще одно задание, на которое Сынмин бесконечно жаловался, однако Минхо настаивал на том, что только Сынмин может перепечатывать их и они могут храниться только на его компьютере, и это, казалось, хоть как-то усмиряло сынминов гнев — это небольшое проявление уважения. Чонин не был уверен, что было причиной тому, что Минхо отказывался приближаться к компьютеру: то, что он не доверял компьютерам или то, что не знал, как ими пользоваться. То, как он настаивал на том, чтобы Сынмин делал это на безопасном устройстве, намекало на первое, а то, как Минхо в любых других ситуациях продолжал держаться от компьютеров подальше, говорило о втором, так что Чонин не знал. Сам он ни за что не разобрался бы во всех этих бумагах, но у Минхо, казалось, было врожденное понимание где что должно было лежать. Чонин наблюдал за ним. Он даже не притворялся в обратном, нисколько не играл: он лежал на боку, подложив руки под подушку, и смотрел, как Минхо читает планы и просматривает карты, как ручка иногда оказывается у него в руках, а иногда — во рту, пока он копается в бумагах. Он знал, что Минхо знал, что он наблюдает, но он ничего него не говорил и, казалось, его это даже не беспокоило. Может быть, он был слишком погружен в работу. Он переложил ручку из одной руки в другую; ему естественно удавалось писать обеими руками. Чонин знал, что Минхо это умел, он видел, как Минхо делал это, и в прошлом, но его всегда это поражало. Иногда Чонин чувствовал себя таким неловким: ему казалось, что он не умел делать ничего ни одной из своих рук, и то, с какой легкостью это удавалось Минхо, в прошлом вызывало в нем зависть. — Хён, — пробормотал он, достаточно тихо, чтобы Минхо проигнорировал это, если бы был слишком занят. Но, конечно, что бы Минхо ни делал, он остановился и неотрывно взглянул на Чонина. Чонин видел, как раньше он пытался это скрывать: то, как он замирал, прежде чем поднять на него взгляд, словно не давая себе отреагировать слишком быстро. Больше он этого не делал, и от этого Чонин заполнялся восторженным теплом. — Что такое, малыш, — сказал Минхо, когда Чонин продолжил смотреть на него, не в силах удержаться от улыбки. — Так круто, что ты умеешь писать двумя руками, — сказал ему Чонин, не поднимая головы и продолжая смотреть на Минхо сквозь ресницы — излишне соблазнительно, он знал. Но он начинал осознавать, что Минхо- не испытывал неприязни к очевидному кокетству Чонина, каким бы наигранным оно ни было. На самом деле, Минхо, казалось, оно даже нравилось. Минхо опустил взгляд на ручку в своей руке, словно был удивлен тому, что обнаружил ее там. — Правда? — спросил он, снова глядя на Чонина. Он не звучал так, будто это особенно его заботило. Минхо, казалось, никогда не волновался о том, чтобы казаться крутым, или интересным, или каким-то еще, кроме как таким, каким он был на самом деле. — Правда, — сказал Чонин. — Ты сам этому научился? Ему всегда это было интересно: научил ли Минхо этому себя сам, чтобы работать лучше; когда он заметил это впервые, то чуть не попросил Минхо научить его тоже — но ему было всего шестнадцать, а Минхо только начинал терпеть его после того, как к ним вломились, и Чонину не хотелось, чтобы Минхо посмеялся над ним. Но теперь он мог просить обо всем, о чем только хотел. — Нет, — ответил Минхо. — Я всегда это умел. Чонин почти вздохнул в ответ на это. Конечно, ну конечно же, это был врожденный талант, еще один в огромном списке талантов Минхо: рядом с его быстрым умом, его силой, его желанием защитить. Шестнадцатилетнего Чонина это бы раздавило — шестнадцатилетнего Чонина все еще заставляли сидеть за учебниками за кухонным столом несколько раз в неделю, чтобы пройти курс естественных наук для средней школы — работа, смысл которой он не понимал даже сейчас. По большей части, это было для него уроком в претерпевании стыда, потому что Минхо иногда, проходя через кухню, мог увидеть его и попытаться объяснить ему что-нибудь — в такие моменты Чонину хотелось утопиться в кухонной раковине. Это становилось напоминанием о том, каким юным он все еще был, и каким глупым, особенно, в глазах Минхо — и это было слишком. Однажды, незадолго до своего семнадцатого дня рождения, он взорвался. Хёнджина никогда не заставляют учиться! ругался он — что было правдой: Хёнджина даже не заставляли открыть учебник. Ты сам не закончил даже среднюю школу! сказал он Чану, бросив учебник через всю комнату — и никто больше не заставлял его брать его в руки. Какой детский поступок, думал он, позорно детский. Но он добился своего. — Ты рад? — спросил Чонин, когда Минхо вернулся к бумагам, перебирая их в одному только ему понятном порядке. — Тому, что сейф нашелся? — Да, — ответил Минхо. Он звучал немного отсутствующе, но его взгляд продолжал подниматься к Чонину. — Хотелось бы, чтобы у нас было больше времени, но с этим ничего не поделаешь. Остается только надеяться, что Хёнджин во всем разберется до выходных. — А если нет? — спросил Чонин. — Тогда у нас могут быть проблемы, — кратко ответил Минхо. Он не дал объяснений, но не был раздражен или расстроен. Просто обращал внимание только наполовину. Чонин попросил бы его ответить подробнее: он не был уверен, говорил ли сейчас пессимизм Минхо или причина была более рациональной, но Минхо теперь полностью погрузился в бумаги и мгновением спустя издал тихий раздраженный звук. — Что? — садясь на кровати, спросил Чонин. — Не могу найти сообщение, которое прислала сестра Феликса утром, — все еще ища, ответил Минхо. — Я думал, оно здесь, оно должно быть здесь, но, наверное, я забыл взять копию из мастерской. — Тебе оно нужно? — спросил Чонин, уже пододвигаясь к краю матраса, где он оставил свою обувь. — Я спущусь к Сынмин-хёну, чтобы он напечатал тебе еще одно. — А, малыш, все в порядке, — сказал Минхо, но Чонин уже засунул ноги в кроссовки и встал. Он почти сказал, позволь мне быть тебе полезным, но даже не говоря этого он знал, что это вызовет у Минхо только раздражение на то, что Чонин думает, что ему нужно быть каким-то. Но Чонину выпадало так мало шансов сделать что-то для Минхо, который проводил столько времени, заботясь о нем. — Я спущусь, — радостно сказал он. — Это быстро. Минхо выглядел так, будто хотел поспорить, но отпустил Чонина, позволил ему выскользнуть из комнаты в холодный коридор. Было очень холодно, особенно — после тепла кровати, хотя на нем все еще была худи, в которой он выходил на улицу. Он все еще не мог до конца поверить, что его выбрали для того, чтобы взять с собой, и, хотя дело было маленьким, оно все еще было важно. Для него это был значительный шаг вперед. Он побежал по лестнице вниз, желая достать листок так быстро, как только возможно, и вернуться в теплую постель. Он не стал стучать в дверь Сынмина — никто никогда этого не делал — и просто распахнул ее, говоря: — Хён, можешь напечатать- Он остановился; все слова у него оборвались. Чанбин оторвал губы от губ Сынмина, оборачиваясь, чтобы с ужасом посмотреть на Чонина. Они целовались: Сынмин был не за своим столом, а сидел на краю верстака, а Чанбин стоял между его раздвинутых бедер. Даже оттуда, где он стоял, Чонин видел, как руки Чанбина забрались под сынминов свитер, так, что Чонину виднелась и бледная кожа живота и бока Сынмина. Они целовались по-настоящему, в этом не было ничего неуверенного и осторожного. Это не было поцелуем двух людей, которые пробовали это впервые. Сынмин теперь тоже повернулся к Чонину, и дыхание его было слегка сбито. О боже, подумал Чонин с легким ужасом. Чанбин-хён что, трогает его за соски? — Простите, пожалуйста, — выпалил он, уверенный, что его лицо похоже на помидор, а потом развернулся и, хлопнув дверью, выбежал из мастерской. Он поднялся на целых два лестничных пролета, прежде чем остановиться — какая-то часть его мозга говорила ему ты не взял распечатку, но большая его часть ощущалась кучей огромных вопросительных знаков и ничем больше. Ему казалось, что он впервые понял, что такое недоумение. В его голове не нашлось бы ни единой связной мысли, а его тело, казалось, застыло на месте, и огромный стыд не давал ему двинуться. — О боже, — проговорил он, закрывая лицо руками и скрывая вид бетонного пола перед глазами. — О боже мой. Дверь мастерской распахнулась, и его позвали по имени — Чонин подпрыгнул от этого звука и развернулся, чтобы увидеть Чанбина у самой двери; тот явно побежал за ним. Он выглядел так, будто паниковал еще сильнее Чонина, и он, теперь значительно тише, позвал: — Чонин-а, блять, можешь вернуться? Я могу объяснить, просто- вернись? — Да, — ответил Чонин; его сердце все еще колотилось в груди, но он был благодарен за то, что теперь знал, что ему делать, кроме как стоять на месте. Он вошел обратно в мастерскую; Сынмин больше не сидел на верстаке, а стоял рядом с ним, поправив на себе свитер; если бы не румянец на его щеках и краснота его губ, он выглядел бы совершенно обычно. Чонин не смотрел ему в глаза, но опустил взгляд на пол. Чонин не видел тела Сынмина кроме его худых рук в тот момент, когда он однажды летом признал поражение перед жарой и надел футболку; он не носил даже шорт. Увидеть крошечный кусочек кожи на его животе казалось Чонину гораздо более смущающим, чем если бы он случайно застал Феликса и Чана за сексом. Чанбин закрыл дверь с поразительно тихим щелчком — Чонин даже не осознавал, что она могла закрываться так тихо — и обошел Чонина, не касаясь его, чтобы встать рядом с Сынмином. В языке тела Сынмина было что-то закрытое: его руки были сложены на груди, а кисти спрятаны подмышками, и он был так напряжен, что Чонин даже не посмел бы тронуть его. Но Чанбин положил руку на его поясницу, где Чонин не мог бы ее увидеть, и сказал: — Чонин, ты… Нечасто бывало так, что Чанбин не мог найти слов. При виде этого Чонин сказал: — Хён, мне правда очень жаль, мне стоило постучать. Сынмин ничего не сказал. Он тоже не смотрел на Чонина: его лицо было повернуто к стене, окна в которой были заложены кирпичами. Чанбин бросил на него взгляд, вздохнул и сказал: — Нет, Чонин, ты- ты не виноват. Нам стоило быть внимательнее. — Стоило запереть ебаную дверь на замок, — пробормотал Сынмин. Чонин спрятал руки в карманы штанов в попытке остановить себя от того, чтобы поднять их ко рту и начать жевать ногти. Сынмин звучал зло: эта злость в его голосе не была его обычным раздражением, которое — Чонин знал — никогда не было серьезно. Хоть Чанбин и пытался успокоить его, Чонин знал, что был виноват — Сынмин всегда говорил ему стучать, говорил, чтобы он научился входить в комнаты с грацией чуть лучше грации слона, а Чонин никогда не воспринимал этого всерьез. Чонин был виноват в том, что так помешал им. — Простите, — прошептал он. На мгновение повисла тишина, а потом Сынмин вздохнул; воздух просвистел между его зубов. Когда он наконец посмотрел на Чонина, он больше не выглядел таким злым — просто очень усталым. — Все нормально, — сказал он. Вышло кратко, очень рвано, даже для Сынмина, но Сынмин никогда не говорил ничего, что не имел бы в виду, так что если он сказал, что все в порядке — значит, все было так. Чонин попытался заставить плечи расслабиться, теперь глядя на Чанбина и снова чувствуя стыд. Чанбин явно пытался вести себя нормально, но он тоже краснел: румянец покрывал его щеки — и это было самым странным, потому что Чонин никогда не видел Чанбина смущенным. Чанбин мог подпевать песням, игравшим в магазинах, чтобы заставить Хёнджина улыбнуться. Чанбин и глазом не моргнул, когда Чонин снес целый прилавок напитков в кофейне, даже когда Чонину захотелось умереть от стыда. Он никогда не видел Чанбина таким. — Вы, — произнес он, не зная, как это сказать. — Вы двое-? — Да, — ответил Чанбин. Он потер лицо рукой, не касавшейся поясницы Сынмина, и сказал: — Да, мы вместе. Это не- мы вместе уже давно, это не что-то новое. Чонин позволил себе осознать это. “Давно” — это сколько времени, думал он, “не что-то новое” — это насколько старое? Больше всего шокировало то, что Чонин этого даже не заметил. Каким же ненаблюдательным он должен был быть, чтобы этого не заметить? Но оглядываясь назад он не мог вспомнить ни единого момента, который мог бы натолкнуть его на мысль об этом. По сравнению со всеми остальными, их отношения казались такими же, как и всегда: дружелюбными, близкими рабочими отношениями; Чанбин так часто подчинялся сынминовым просьбам и указаниям. Может быть, в последнее время они проводили больше времени вместе? Но Чонин не замечал и этого, недавно или нет. Им каким-то образом удалось скрыть это так хорошо, что никто, даже Минхо не испытал никаких подозрений. Чонин гордился тем, что удержал свои чувства к Минхо в секрете, но постепенно оказывалось, что об этом знало уже довольно много людей. Может быть, ему стоило бы попросить совета у Сынмина — он казался настоящим экспертом в этом деле. — Вау, — произнес он, когда тишина слишком затянулась. Чанбин улыбнулся, очень слабо — улыбкой, которая появилась лишь потому, что он должен был улыбнуться. Его лицо, когда она пропала, стало поразительно серьезным. Видеть Чанбина таким твердым всегда было поразительно. В такие моменты Чонин понимал, почему люди часто считали, что Чанбин пугающий. — Чонин, — сказал он. — Я знаю, просить о таком слишком, но- не мог бы ты скрыть это в секрете от остальных? Хотя бы- еще недолго? Чонин сильнее сжал ткань своих штанов в пальцах, надеясь, что не слишком сильно вытягивает материю. Ему хотелось спросить почему, почему Чанбин хотел, чтобы это осталось в секрете. Разве не сложно было прятаться вот так, жить в постоянном ожидании того, что их может поймать какой-нибудь идиот, который не умеет стучать? Все остальные были бы счастливы за них, Чонин знал: он был счастлив за них теперь, когда начал осознавать, что это такое. Для него это было странным сочетанием — он был почти полностью уверен, что Сынмин — асексуал, учитывая все, что он знал — но он все равно был рад за них. Но, задумываясь об этом — по-настоящему задумываясь — он мог понять их в каком-то смысле; части его вдруг захотелось, чтобы у них была такая же возможность. Насладиться временем с Минхо, начать их отношения без чужого внимания, без всех проблем. Это было бы прекрасно, думал он, но, если мыслить реалистично, их поймали бы почти моментально. Его счастье было слишком велико, чтобы его скрыть. — Я могу скрыть это от всех остальных, — сказал Чонин, — но я должен рассказать Минхо-хёну. Сынмин дернулся. Чанбин со странным отчаянием в голосе сказал: — Чонин, я знаю, вы двое теперь вместе, но вам правда не нужно рассказывать друг другу обо всем. Чонин- ну, с этим он был не согласен. Он вдруг осознал, что это Сынмин, должно быть, рассказал Чанбину о его чувствах к Минхо, и что он не рассказал ему о Феликсе, скрыл этот секрет на несколько месяцев. Чанбин точно не знал об этом. Чонину казалось, что он довольно хорошо увидел, как могли повлиять на отношения тайны, и нисколько не хотел начинать хранить их так рано в их отношениях с Минхо. Кроме того, дело было не только в этом. — Хён, — сказал он. — Я имею в виду, я и без того не хочу прятать от него что-то, но, ну- посмотрите на меня. — Он указал на свое лицо, все еще алое от стыда; смущение все еще сковывало его. — Он сразу поймет, что что-то не так. Чанбин посмотрел на Сынмина, беспомощно и вопросительно, но Сынмин снова отвернулся от них и уставился на стену так, будто в ней были решения всех его проблем. Он выглядел так, будто не хотел быть в этой комнате, участвовать в этом разговоре, и Чонин его отлично понимал. — Кроме того, — добавил он. — Я пришел, чтобы кое о чем попросить, меня нет уже достаточно долго, чтобы он мог пойти искать меня. — Это, — Чанбин бросил на Сынмина еще один взгляд; тот просто стоял, напрягая челюсти и сложив руки на груди. — Чонин, я правда думаю- — Все нормально, — перебил его Сынмин, монотонно повторяя свои прошлые слова. — Ты можешь ему рассказать. Чонин был удивлен; Чанбин выглядел шокированным. Он повернулся немного ближе к Сынмину, словно всем телом пытаясь защитить его — только он был ниже, и ему этого не удавалось. — Милый, — сказал он так тихо, но Чонин все равно услышал его. Ему пришлось подавить звук, который он хотел издать, услышав это прозвище. — Ты уверен? — Да, — сказал Сынмин. Он быстро глянул на Чонина. Несмотря на очевидный дискомфорт, который испытывал в этой ситуации Чанбин, на лице Сынмина больше не было неуверенности. — Это- если это Минхо-хён, он не расскажет никому больше. Чонин медленно кивнул. Это было правдой — Минхо не рассказал бы, если бы Чонин попросил бы его. Даже если бы его попросили Сынмин или Чанбин — особенно после того, как Сынмин сохранил его похожий секрет. Но если они и знали что-то о Минхо — так это то, что его бы это не обрадовало. — Сынмин- — начал Чанбин. — Ты сказал, что пришел сюда за чем-то, — сказал Сынмин, не глядя на Чанбина, смотревшего на него с недоумением, медленно сменявшимся чем-то, что не нравилось Чонину. Это было слишком похоже на то, как иногда смотрел на Феликса Чан. Боже, он, должно быть, хороший актер, если большую часть времени мог это скрывать. — За чем? — О, — произнес Чонин, моргая от неожиданной перемены темы. — Э-э. Минхо-хёну нужно напечатать сообщения от сестры Феликса. Сынмин кивнул и молча повернулся к своему столу, держа спину прямо. Чанбин смотрел ему вслед, прикусывая губу, а потом краем глаза посмотрел на Чонина и, заглушая звуки клавиатуры Сынмина, сказал: — Тебе правда нужно научиться стучать, Чонин-а. В его голосе слышался привычный юмор, хотя и слабый, и Чонин выпрямился и раздраженно фыркнул. Чанбин все еще иногда говорил, что одним их худших дней в его жизни был тот день, когда он понял, что Чонин будет выше него. — Ну может, вам не стоит заниматься такими делами посреди мастерской! — сказал он. — Кто угодно мог войти. — Мы хотя бы догадались закрыть дверь, — заспорил Чанбин, и- у Чонина не было на это ответа. Принтер ожил и выплюнул несколько листов бумаги, которые Сынмин взял резким движением, и, повернувшись на кресле, настойчиво протянул Чонину. Тому пришлось подойти к нему и принять листы, пробормотав благодарность. Сынмин ответил тихим м-м. То, как он смотрел на Чонина теперь: твердо и не отводя глаз — заставило Чонина чувствовать себя так, словно он готов был залиться слезами, как настоящий плакса, каким он был раньше и оставался сейчас. Это было доверием. Это, вдобавок к тому, что Сынмин защитил его перед Чаном, становилось еще одним кирпичиком в этой стене. Еще одним знаком, что Сынмин правда видел в нем взрослого. Он пожелал спокойной ночи Чанбину, выдержал то, как он сжал его в объятиях, прежде чем отправить его прочь из комнаты, обратно в холодный коридор; дверь мастерской закрылась за ним. На мгновение он обнаружил, что спрашивает себя: что будет происходить за этой дверью, какие разговоры будут вестись, что они будут делать — а потом остановил себя легким шлепком по щеке и направился вверх по лестнице. Несмотря на то, что сказал ему Чанбин, он не стал стучать в дверь Минхо, прежде чем скользнуть внутрь. Это был он, и Минхо понял бы, что это он по звукам его шагов по бетонным ступеням — но еще он ненавидел идею о том, чтобы просить разрешения войти сюда. Он уже однажды проник сквозь защиту этой двери, и не готов был позволить Минхо снова закрыться. Минхо уже смотрел на него, когда он вошел. На одной его ноге был кроссовок, словно он только собирался выйти и узнать, что делает Чонин, и он хмурился. — Малыш, — сказал он, так пристально вглядываясь в лицо Чонина, что тому показалось, что к его щеке прижалось что-то горячее. — Тебя не было уже- что случилось, почему ты так выглядишь? Чонин с минуту не отвечал; он просто подошел к кровати и протянул Минхо бумаги — тот сразу же отложил их в сторону и снял с себя обувь, чтобы сесть скрестив ноги на матрасе. Он не знал, как начать рассказывать Минхо об этом. — Чонин, — сказал Минхо, так серьезно, так обеспокоенно. Как он мог считать себя плохим человеком, когда его голос мог звучать так? — Все в порядке, хён, — сказал Чонин. Он взял Минхо за руку. — Я просто- Сынмин-хён был там не один? Он был с Чанбин-хёном, и я не постучал, и я э-эм. Я увидел, как они целовались. На долю мгновения повисла полная тишина. Такая тишина, которая заставила Чонина, всегда ненавидевшего эту фразу, подумать о, сейчас можно было бы услышать, как падает булавка. А потом Минхо сказал, слишком громко: — Они что. — Они целовались, — повторил Чонин. Он пытался говорить спокойно, но наконец осознавал все безумие ситуации, и не знал, хочет ли рассмеяться или нет. — Они тоже в отношениях, и они сказали, что я могу рассказать тебе, но это пока секрет, так что нам нужно- — О, что за мудак, — прорычал Минхо; Чонин не особенно понимал, о ком именно он сейчас говорил. — Понятно, почему он так заступался за ебаного Ким Сынмина, когда оказалось, что он лгал нам. Я не верю в это, сейчас я- Он двинулся так, словно хотел подняться с кровати, но Чонин держал его за руку, и теперь он сжал ее крепче, чтобы Минхо смог встать лишь на колени. Это был Минхо — он мог избавиться от хватки Чонина, но он этого не сделал, просто замер, когда Чонин сказал: — Хён, нет, ты не можешь, пожалуйста. — Как давно? — спросил Минхо, глядя на Чонина. На его лице была злость, да, но еще он выглядел таким недовольным, что Чонину, абсурдно, захотелось рассмеяться. Он не мог объяснить почему, но подумал, что, может быть, это было просто истерикой. Какой же странный выдался день. — Как давно они прятались у нас за спиной? — Я не знаю, — признался Чонин. — Думаю, давно. — Минхо снова прорычал. Чонин дернул их сплетенные руки к груди. — Хён, пожалуйста, оставь их. Все не так плохо, они просто хотели приватности, в этом нет ничего страшного. Минхо просто сидел, тяжело дыша, не отводя глаз от лица Чонина. Чонин улыбнулся ему, так успокаивающе, как только мог, и свободной рукой потянулся вперед и убрал волосы с лица Минхо. Он увидел, как тот почти дернулся от этого прикосновения, но потом расслабился навстречу ему, даже позволил Чонину погладить себя. Чонинова рука была слишком холодной, но Минхо явно было наплевать. Ему нужны были такие прикосновения, Чонин знал. Мягкие и нежные, полные осторожной любви. Чонину хотелось дать ему все это. — Сынмин-хён сохранил наш секрет, пока мы пытались разобраться во всем, — сказал Чонин. — Он видел нас на камерах, знаешь. Он никому ничего не рассказал об этом. Разве мы не можем дать им то же самое, пока они все не поймут? Минхо издал оборванный звук, словно был не согласен, но знал, что ошибался. Такой по-своему упертый. Чонин погладил большим пальцем его бровь, а потом склонился и поцеловал его в уголок губ. Минхо все еще к этому не привык; Чонин почувствовал, как он дрожаще выдыхает, и одна из его рук схватила Чонина за предплечье — не так, словно он пытался оттолкнуть его, но, скорее, словно хотел удержать. — Оставь работу? — попросил Чонин, едва слышно. — Пойдем в постель? Он чувствовал дыхание Минхо на своей щеке — они были так близко. Глаза Минхо, такие красивые, смотрели ему в глаза. Он был почти невыносимо прекрасен, сейчас — даже больше, чем в девятнадцать лет, когда Чонин впервые увидел его. Тот пятнадцатилетний Чонин, с его брекетами и застенчивостью, только осознавший мучительную реальность пубертатного периода, не смог бы представить Минхо еще более прекрасным. — Хорошо, малыш, — все же сказал Минхо, прикрывая глаза. — Пойдем в постель.