***
Спустя неделю после посещения Камнеграда Гепард взял официальный отгул; измученный беспокойными мыслями и опасениями, он не придумал ничего лучше, кроме как на пару дней остаться дома и провести их в полной гармонии с самим собой. Первый день командующий беспробудно спал, а во второй он, утомленный бездельем, вновь начал заниматься культурой своего тела, проводя часы на заднем дворе своего дома в нескончаемых тренировках. Обогреватели в углах забора с божьей помощью справлялись с поставленной задачей и поднимали температуру едва ли до двадцати градусов. Но, как и любой уважающий себя житель Белобога, Гепард установил в своем дворе по четыре таких бесполезных приспособления, то ли потому, что дома не хотелось находиться по причине малого внутреннего пространства (частные дома в этом районе не отличались большой жилплощадью), то ли из-за необъяснимой тяги к улице, навстречу осточертелой зиме. С карниза тонкой струей стекала вода, бывший полуденный снегопад, практически бесследно растворившийся под жаром белобожского инженерного прогресса, образовал стыдливо прячущуюся в углублении дорожки лужу. У Гепарда немели пальцы рук от соприкосновения с мерзлым бетоном, совсем замерзли уши, приобретая милый пунцовый оттенок. Пятьдесят один… Пятьдесят два… С шеи капля по капле стекал пот, он собирался в ямочках ключиц, после чего глухо разбивался о пол. Черная водолазка липла к телу, а белые балахонистые штаны на контрасте, скажем так, холодили бедра и икры. Светлые волосы липли к лицу, щекоча нос и щеки, Гепарду оставалось лишь часто мотать головой в разные стороны, дабы избавиться от неприятного ощущения. Шестьдесят шесть… Шестьдесят семь… Ветровка поверх водолазки озорно брякала свисающими с капюшона бусинами шнурков, отсчитывая вслед за Гепардом подходы. Кровь в ушах стучала набатом, заглушая все окружающие звуки. Мышцы рук невообразимо сводило от боли, но командующий не прекращал вновь опускаться и подниматься. Отжимания никогда не давались ему так тяжело, как сейчас. Перед глазами мельтешило, а в голове кроме счета и звона ничего не раздавалось. Семьдесят… — Семьдесят один! — возглас, явно не похожий на его голос разума, раздался где-то позади. Но голос этот был капитаном опознан. Неожиданно на спину Гепарда опустилось что-то столь тяжелое и неподъемное, что он, не выдержав веса, рухнул наземь, едва не ударившись лбом о бетон. Кожей Ландау ощущал тепло чужой руки, проворно поднимающейся выше к его лопаткам и плечам, он резко обернулся, встречаясь взглядом с глумящимися темно-зелеными глазами. Перед ним собственной персоной Сампо Кески, черт возьми, реальный, прямо как тогда касающийся рукой плеча командующего. — Что?.. — короткое замыкание и сбой с маршрута, смотря на Гепарда, Кески практически видел, как шестеренки шустро крутятся у него в голове, обрабатывая информацию. Спустя короткое мгновение Ландау дернулся в попытке схватить заявившегося к нему домой преступника хотя бы за ворот жилетки, но руки предательски дрогнули, обмякли беспомощно под давлением чужой сильной хватки — сказывалась мышечная слабость из-за продолжительных тренировок. Сампо заломил его руки за спиной и вновь уложил грудью на бетон. Проще простого, ведь уставший Гепард — самый безобидный Гепард. В его глазах одновременно читалась немыслимая измученность и вместе с чем душераздирающая злость. Все должно быть наоборот! Это он должен скрутить Кески, это он должен над ним возвышаться, он должен! Ландау не прекращал попыток выбраться, ногами упираясь, он рьяно пытался подняться, но мгновением позже удрученно застонал, когда Сампо сел ему на поясницу, придавливая к полу. — Вижу, ты скучал, капитан. — поглаживая большим пальцем вывернутые, дергающиеся в попытке высвободиться запястья, мурлыкал над ним Кески. — Слезь с меня! — рычали в ответ, задыхаясь. — А ты себя совсем не жалеешь, как и тогда. — не унимался мошенник, свободной рукой убрал прилипшую ко лбу челку Гепарда, заправляя ее тому за ухо. — Язык прикусил? — издевался Сампо, наблюдая за реакцией снизу. В ответ ему лишь молчание и чужое шумное, прерывистое дыхание. А что ему говорить? Во имя Клипота, Сампо, что ты здесь забыл? С какой целью он делал то, что, непосредственно, делал? Вопросов схожих с этими было не перечесть, и все они сводились к одному — к полнейшему непониманию происходящего. Просить мошенника о милости было верхом унижения для командующего Среброгривых Стражей. В таком случае начать стоило с простого. — Что ты здесь делаешь? — оборачиваясь через плечо, воскликнул Гепард, шумно дыша. — Захотелось тебя проведать. — Кески опасливо оглянулся по сторонам. Находясь на заднем дворе дома хоть и не многонаселенного района, стоило быть начеку, их во всяком случае могли заметить, — ты только не кричи громко, иначе говорить буду я один. — Оно мне так важно? — не сбавляя напора, высказался Гепард, черта с два он будет потакать его капризам! Нынешняя задача капитана обличить преступника во всех его злодеяниях или, по меньшей мере, доказать остальной части следователей его существование в этом мире, как бы странно это не звучало. — Возможно, но тебе все же стоит меня послушать, так? — Сампо сильнее сжал запястья командующего, вдавливая их в его спину, — сам посуди, сколько раз я был с тобой благосклонен? Тебе стоило бы отблагодарить меня. На лице Гепарда отразилась смесь стона оскорбленной гордости и одичалого крика инстикта самосохранения. — Иными словами, сколько раз я мог тебя убить, но этого не сделал? — Кески изогнул бровь, риторически вопрошая, льстиво улыбнулся. Что-то стыдливо екнуло в груди от сказанного, ощетинилось, беспомощно сжалось, натянутое струной. Плечи Ландау заметно напряглись, действительно, он нередко думал об этом и не находил ни одной причины почему. Не было никаких гарантий того, что, в случае если Гепард окажет сопротивление, шкалы терпения мошенника хватит. Ему казалось, что сейчас для Сампо будет достаточно выгодно вырезать по одному следователю так, чтобы в центральном отделе не осталось ни одного толкового сотрудника, в таком случае и дело его, скорее всего, закроют, да и действовать ему станет намного легче. Гепард звучно сглотнул, а Кески проследил за медленным движением его кадыка. Делать, собственно говоря, нечего. Капитан слабо кивнул на его предложение, от которого невозможно отказаться, и принялся правильно подбирать слова в голове так, чтобы вытащить из преступника как можно больше интересующей следствие информации. Ему стоило накопить силы и одним резким и неожиданным рывком изменить все в свою пользу. Более того, если он все-таки выберется отсюда живым, ему точно будет что сказать коллегам по работе. — Умница. — Кески потрепал его по голове, ероша светлые волосы, довольно лыбясь, — давай, я же вижу, ты точно хочешь о чем-то меня спросить! Звон в голове Гепарда сменился на белый шум, он еще не смирился со своей предсказуемостью. — Почему… почему я? — не самый удачный вопрос, но, честно признался себе Ландау, самый интригующий. — Хм, дай подумать. — в действительности он, возможно, уже знал ответ, но так просто его говорить, по всей видимости, не хотел. — Это не так важно, кэп, ты сам все поймешь. — многозначительно выдал Сампо, расплывшись в зубастой улыбке. Про себя Гепард отметил — у этого парня были внушительные клыки, было в этом что-то необычное и, можно сказать, хищническое. То как они слабо блестели, отражая яркое зимнее солнце, как мошенник их задевал языком и слабо надавливал на острый кончик, впечатляло Ландау. — Теперь моя очередь задавать вопросы. — с наслаждением Кески рассматривал лицо командующего и все те изменения, происходящие с ним, после каждого следующего слова, — как ты расслабляешься после тренировок? Сампо огладил разгоряченные мышцы плеч, спускаясь невесомыми прикосновениями к спине. Тело под ним отзывалось на прикосновения, содрогалось в частом дыхании, мелко дрожало, напрягалось. — Причем здесь это? — не выдержал Гепард, настойчиво вглядываясь в непроницаемое лицо собеседника, который, казалось, отключился от мира сего в процессе исследования чужого тела, — не трогай! Его возмущения были удачно проигнорированы, Сампо надавливал и сжимал в руках мускулатуру Ландау, изящно очерчивая ровные линии, проступающие из-под черной задравшейся водолазки. — Похоже никак, да? — Кески говорил это, можно сказать, для себя, не переставая гладить, — наверное, это все адски болит по утрам. Гепард, как бы не был настроен, с Сампо согласился: за ночь у него постоянно затекали плечи и сводило от боли лопатки, в ряде случаев приходилось через силу держать осанку ровной, потому как поясница ныла нещадно. Но никаким образом на вопрос мошенника капитан отвечать не планировал, сделав вид, что его вообще здесь не было. Ландау силился сделать глубокий вдох, но помимо ослабших мышц живота, давал о себе знать приличный вес сидящего на нем мужчины. Как бы Гепард не пытался абстрагироваться, теплые руки на плечах и спине неумолимо давили на что-то столь больное, что капитан невольно жмурился и прикусывал внутреннюю сторону щеки, только бы от тянущей боли не заскулить. Кески старательно искал и растирал болевые точки, надавливал, массировал, вгоняя пальцы, по ощущениями, под кожу и оттуда вытягивал сетки нервных окончаний. Ландау в немом стоне изогнулся, когда мошенник перешел на и без того затекшие плечи. Черт тебя дери, Сампо! Какие же ушлые у него методы изводить своего врага. Гепарду пытка казалась невыносимой. Нельзя проронить ни звука, если это новый способ Кески сломить уверенность младшего Ландау, то поддаться ему, значило проиграть Сампо в такой элементарной битве, где ни ножей, ни сабель, а только вездесущие пальцы сильных рук мошенника и деревянная от отеков спина Гепарда. — Что ты… делаешь? — сквозь рвущиеся наружу стоны промямлил капитан, наконец решившись взглянуть на Кески из-за спины. Тот не выглядел ни довольным, ни отрешенным, скорее крайне увлеченным и малость озабоченным. Гепард смотрел на него как на блаженного. — После того как ты так упорно забиваешь себе мышцы, их надо также качественно размять. — Сампо в очередной раз проигнорировал вопрошания Ландау, — поэтому они у тебя так болят, командир. Гепард не понимал, к чему вел его собеседник. Он, простите, пытался его поучать? Ландау? Его же работе? Вздор! Кески абсолютно точно поехавший на голову кретин. — О чем ты, черт возьми, говоришь?! — не выдержал Ландау, громко прикрикнул на Сампо, на что тот с садистским наслаждением надавил на ямочку под одной из мышц, чем, наконец, выбил из Гепарда болезненных вздох. Командующий дернулся, но его сопротивление успеха не возымело, Кески недвижимо на нем сидел, стискивая одной рукой его запястья, а другой продолжал массировать теперь уже шею Гепарда. — Расслабься, котик, разве я не пытаюсь доставить тебе удовольствие? Так прими его сполна. — то, что Сампо подразумевал под удовольствием, было быть прижатым к холодному бетонному полу, кряхтеть от недостатка кислорода по причине чужой сидящей верхом туши и агонически содрогаться от любого кратковременного давления на спину. — Да и тебе стоило бы ко мне прислушаться! У старины Сампо точно побольше опыта будет, чем у юнца, у которого молоко на губах еще не обсохло. — глумился над ним Кески, изредка журя, взлохмачивая блондинистые вихры волос командующего, — это тебе не монстров Фрагментума заваливать, тут дело… тоньше и нежнее. Понемногу Гепард даже начал привыкать к своеобразному жаргону Кески, к прозвищам, к непонятным советам и даже чуждому для преступника обращению. Что он там говорил? Тоньше и нежнее? Так вот, у Ландау тонкое, как шелковая нить, и чарующе нежное желание открутить Сампо голову за такое пренебрежение к военнослужащему. На фронте Кески не числился, в чем Гепард был, несомненно, уверен, потому как через командующего проходили все дивизии, содержащиеся при Хранительнице. Значит, мошенник мирно отсиживался в Подземье, нередко наживаясь в Надмирье, пока юнцы, у которых на губах молоко не обсохло, защищали его прохиндейскую задницу от монстров и коррозии. — Ты служил? — в голове не осталось цензурных выражений, а нецензурными Гепард не привык оперировать. — Так и знал, что спросишь! Я верен Белобогу сердцем и душой, а не военной формой. — как поэтично, однако же совершенно бестолково и даже вопиюще нагло звучал ответ Кески. И что ему, извольте, ответить? Да и с чего бы ради Гепард вовсе должен ему что-то отвечать?! Кажется, Сампо до того заболтал капитана, что тот напрочь забыл свои цели. Искры боли со временем притупились, и сейчас пришло время прекратить все эти непотребные манипуляции над собой. Ландау вздернул плечи, рывком приподнимаясь, чем вызвал чужой удивлённый вздох. Они перевернулись, и Гепард в кои-то веки смог вздохнуть полной грудью, но Кески не давал опомниться: носком туфли метко ударяя командующего в грудь. Капитан пошатнулся, но все же быстро поднялся на ноги, пока Сампо, несильно приложившись затылком о бетон, взирал на Ландау снизу вверх. Кески наскоро сообразил и сделал подсечку, снося капитана Серебряной Гривы и лишая его боевого настроя. Мошенник быстро, насколько это было возможно, скользнул за спину Гепарда, уклоняясь от очередного замаха руки, направленного прямиком в висок. Капитан бил сильно, попадание под такой удар означало неминуемый проигрыш, но вместе с чем предсказуемо и просто, считай, прямо. Несомненно, если бы в его распоряжении было бы любое, даже самое примитивное оружие, от мошенника вряд ли что-либо осталось. Однако, Кески удалось обезвредить сорвавшуюся с цепи угрозу и заломить не до конца восстановившиеся руки тому за спину после их безудержной битвы. Сампо по-хозяйски уселся на капитанскую поясницу, в привычной манере придавливая Ландау к полу, все вернулось, можно сказать, на круги своя, и если кого-то это полностью устраивало, то командующий своих усиленных попыток вырваться не останавливал. Капитан дергался, но его сопротивление прекратилось мгновением позже, когда среди бесконечно белых и серых пятен сверкнул темно-фиолетовый отблеск. Нож. Изогнутый на манер полумесяца, небольшой металлический предмет был приставлен к дрожащему в частом дыхании горлу Ландау-младшего. Юркая капля пота стекала со лба Гепарда, переходя на розовеющую румянцем щеку и заканчивая свой путь подбородком, под которым в сантиметрах пяти мерцало острие. Капитан приподнял голову, опасливо бегая глазами по территории своего сада, дорожка пота продолжила путь по шее, проскальзывая аккурат лезвия ножа. Кески твердо сжимал рукоять, притягивая Ландау ближе к себе, сильнее и оттого больнее заламывая тому руки. Они оба на пределе собственных сил, Сампо думалось о том, что он выиграл бой с самой фортуной, раз после сражения с этим Среброгривым монстром остался жив. А Гепарду казалось, что Мисс Удача вовсе забыла о его существовании еще месяцем ранее. В груди, под сдавленными ребрами что-то безудержно клокотало и рвалось наружу с животным воплем, скругленными когтями раздирая мягкие ткани. Он неудачник. — Кха… мне так жаль. — глухо прошептал Сампо на ухо, вдавливая лезвие в нежную кожу под прямым углом. — считай это последним предупреждением. Металл морозил, но спешно нагревался от жара, что источали их тела, вместе с чем исподтишка царапал и жег кожу, создавая мелкие ранки и невидимые порезы. Щипало глаза, звон в ушах казался невыносимым, а усталость достигла апогея. Ландау сглотнул накопившуюся слюну, чувствуя как кадык давит на лезвие ножа, поморщился. Сампо, не ослабляя хватки рук, уткнулся в плечо Гепарда, шумно дыша и содрогаясь всем телом, он вдохнул полной грудью, смакуя запах пота, тестостерона и чего-то легкого и еле заметного, что называется запахом тела. Кески не выделил для себя ничего в нем необычного, и внимания своего не обратил, хоть что-то его нос да защекотало. — Ты очень амбициозен. — начал он, оказавшись в непозволительной близости к чужому сбитому виску, — мне, должно быть, повезло, так ведь, капитан. Кому скажу — не поверят. Что-то дикое в Ландау мелко задрожало, сжалось до размеров крупицы и жалостливо застонало, молитвенно запросило, о жажде жизни молебно изливаясь. В ушах раздался невыносимый писк, разъедающий мозг не хуже сказанных Сампо слов. — Итак, следующий вопрос. — игра не была закончена, — а сколько же вы, командующий Среброгривых стражей, на самом деле служили? Тебе двадцать пять лет отроду, а уже командир, отец генерал постарался, не иначе. Казалось, лицо Гепарда пошло трещинами, и даже само слово командующий, что использовал Кески в его отношении, создавало только больше сколов. Вопреки всем намерениям, обличили его, капитана Ландау, в вопиющей лжи. — И те пятнадцать офицерских лет вы, должно быть, в отчем доме провели, так ли оно? — Сампо снимал слой за слоем многолетние укрывательства, не оставляя без внимания ни один из существующих в истории Гепарда изворотов, — неужели капитан в действительности оказался рядовым сержантом? Ландау молчал не в силах вымолвить и лишнего робкого слова, он мелко дрожал под натиском обрушившегося на него давления. Горло пересохло, а сам он чувствовал себя обескровленным, обезвоженным и измученным животным, рыбой, принесенной волной на берег, ранее остервенело барахтующейся, но теперь недвижимо, безжизненно обмякшей на раскаленном песке. Разоблачение его настигло до невозможности быстро, настолько, что даже синдром самозванца не успел довести его до ручки и самому все признать, а были ли другие причины молчать? — Отвечай. — лезвие вошло под кожу, проделывая едва видную рану, растянувшуюся полукругом шеи. Кески рокочуще засмеялся у него за спиной, опаляя ушную раковину, завершая смешком:— Ты точно Ландау?
Нож проскользил по блестящей от пота коже, упираясь в одно из колец трахеи, несильно надавил. Из неглубокого пореза выступили мельчайшие бусины крови, окрашивая лезвие клинка в насыщенно алый цвет. Боль трезвящая заставила Гепарда вздрогнуть, он развернулся через плечо, чувствуя на себе взгляд полный нескрываемого превосходства, торжествующего самодовольства, непостижимой уверенности. Хищный триумф. В зеленых глазах не осталось и нотки жалости, какая ранее виднелась там неизменно, вместо нее унижающее омерзение, властность, граничащая с тиранией. Без сомнений, Сампо стоит во главе этой иерархии. — Н-нет… — Гепард не узнает свой голос, жалкий и дрожащий, он ему противен, дрожит как лист на ветру, шуршит девственно белым листом бумаги. Он не знает зачем врет, он стыдливо опускает голову, насаживаясь глубже на острие ножа, будто себе в наказание за сказанное. Что-то в нем не дает посмотреть навстречу истине. Взгляд жертвы. Голубые глаза застилает животный ужас, Гепард не может скрыть этого факта, он боится. Как в детстве боялся отцовского ремня с тяжелой металлической пряжкой, как на фронте в ужасе вырывал с головы волосы при виде замерзших трупов, так и здесь дрожит под взором настоящего убийцы. Загнанно прячется, беспомощно вжимаясь в бетонный пол, сильно-сильно стискивая холодные и мокрые от пота руки. Тело прошибает крупная дрожь, а невыносимый жар возвышающегося над ним тела доводит до неистовства. Преступник оказался прав, монстры Фрагментума не стоят с ним рядом, потому как они побеждают невозможным для представления количеством, в то время как Сампо Кески, мыслящий наперед, не движимый инстинктом, выигрывает интеллектуальные игры, доводя врага до исступления. — Правда? — вранье Гепарда подстегивает только больше, утверждает правоту мошенника. Он заливается гортанным рычащим смехом всего на пару секунд, не отстраняясь от Ландау ни на миллиметр, после чего утихает секундной бурей, предвещая еще одну, сильнее предыдущей, масштабнее, — может, рассказать об этом, например, матерям, сестрам и братьям, женам тех солдат, которых ты погубил? Они тебе поверят? Что с тобой сделают? Осудят, может, снимут с должности или казнят? Вспомнился Павел и его малознакомый Гепарду коллега. До капитана только сейчас дошел посыл его тогдашних слов. И вот, уже не Фрагментум губит людей целыми взводами, а несносные командиры да генералы, не прослужившие и половины названного срока. Стыдно. Кески, без сомнений, опытнейший садист. Пугающая действительность: он, очевидно, получал от своих губительных действий ни с чем несравнимое удовольствие. Жар от его тела растворялся в воздухе, но доходил слабыми импульсами до капитана. Сампо часто вздыхал, словно ему перехватывало дыхание, при этом говорил строго и уверенно, без толики волнения или иного другого сомнения. Он истинно наслаждался. И это ужасало не меньше ножа, не меньше многоликой правды, не меньше народного осуждения. Баловала ли его власть над Ландау и нескончаемые его унижения или же панический страх в смеси с раболепным подчинением воле мошенника его ублажал, а, может, и все сразу. Если сейчас Кески выпустит его, если спрячет оружие за пояс, если поднимется и покинет капитана без тени сомнений, возводя руки над головой в пораженном жесте, то Гепард не уверен, сможет ли он за ним погнаться, вскочет ли следом или же останется недвижимо лежать на голом, холодном бетоне. — Но знаешь, я не стану никому об этом говорить, пока что. — Сампо улыбается, не отставляя от горла нож. Хотелось бы сказать, дает мнимую, эфемерную надежду, но в действительности только умерщвляет, — давай заключим сделку, командир. Кески дает сделать глубокий вдох, после чего диктует условия, ведь у Гепарда нет возможности ему отказать. — Каждые три дня я буду рассказывать о тебе одному человеку, ты не узнаешь кто это был, а информацию они будут получать через моих посредников, с помощью этих людей на меня ты не выйдешь. — как истинный делец Сампо устанавливает выгодные для себя условия, — кто знает, кем окажутся те люди, может быть, обычными камнеградцами или, предположим, представителями внутренних дел? Мошенник посмеивался, в то время как Гепард давился поступающим в горло воздухом. То ли нож тому препятствовал, то ли сказанное Сампо не давало продохнуть. В носу стоял смрад крови и пота, ужаса и настигшей катастрофы. До нынешнего момента Ландау только предвещал ее близкое нахождение рядом, но сейчас в полной мере ощутил, он в беде. — Поймай меня, капитан, я всегда рядом с тобой. — с этими словами он перехватил нож в руке, возводя оружие над головой пораженного, — ты сможешь все исправить, так ведь, Ландау? Он с силой ударил рукоятью по затылку. Ниточки сознания Гепарда оборвались, растворившись в непроглядной тьме и тумане, а сраженное тело безвольно обмякло, стелясь по бетонному полу безжизненной тушей. Кески все еще хотелось посмотреть на остекленевший взгляд его жертвы, в сегодняшних планах было довести Ландау до беспамятства, может, выработать в нем своеобразный рефлекс. И сломить его мало, стоило перестроить, подчинить казалось элементарным, потому и похищать не нужно. Гепард казался ему едва выпавшим пушистым снегом, на который так и хотелось наступить, окрашивая в серый цвет дорожной грязи, взять горсть в теплые руки, наблюдая за тем, как тот стремительно и необратимо тает. Настало время уходить. Кески развернул к себе фиолетовый клинок, взирая на окрашенное лезвие с одичалым голодом. Во рту понемногу скапливалась густая слюна, и Сампо, не противясь извращенным желаниям, слизал длинным мазком языка еле виднеющиеся кровяные подтеки. Тело охватила еле заметная дрожь, а холодные пальцы крепче сжали металлическую рукоять. Вкус был безвозвратно утерян по причине изводящей жажды; Кески повторно провел языком вдоль до самого острия изогнутого клинка, еще и еще, но ничего кроме солоноватого послевкусия пота не ощутил. От раздражения сжал между зубами клинок, чувствуя, как алые дорожки своей крови вязкой патокой стекают по горлу и как неумолимо тянет в паху.***
В Камнеграде неизменно темно и тихо — как в гробу, ей богу, было бы еще сыро, но в Подземье преобладал сухой воздух, нежели влажный. Вдоль опустевших к ночи улиц, напевая себе под нос незамысловатый мотив, шагал беспечный, самый обычный камнеградец, еле переставляя ноги после бурного рабочего дня. Казалось, в абсолютной тишине он был принят живущими в ней монстрами за своего, либо же сам их поглощал. Впереди него непролазная темнота, далеко позади — одинокий фонарь, изредка, но с особой периодичностью мигающий. Одномоментно, но фонарная лампочка издала короткий треск и невовремя моргнула желтым светом. — О, ты уже здесь? — выдал мужчина, обращаясь к самой тьме. Раздался скрежет, похожий на треск электричества, неминуемо приближающийся и через мгновение доносящийся в непозволительной близости. Вспышка. Или просто волна напряжения, она заставила бы любого пошатнуться от силы и дальности действия, но точно не настоящего, крепкого камнеградца. Уже готовясь к неизбежному, он лишь поморщился от яркости свечения, стоически принимая мощный удар в нос. — Идиот. — донеслось перед ним. Свет рассеялся, давая рассмотреть появившуюся из ниоткуда особу, из-за ее спины показалась внушительная коса, которой она через мгновение замахнулась, мелькнувши в паре миллиметров от лица. Оппонент едва успел отшагнуть назад, тут же схватившись рукой за пораненный нос и щеку, сводящую от боли. — Зачем по лицу… — обозленная на него девушка возвела свой небольшой, но достаточно сильный кулак, выбирая место для следующего удара. — Зеле-Зеле-Зеле! — затараторил мужчина, — помилуй, молю! Зеле перехватила в руках темнеющую косу, зверски рыча, она с небывалой силой замахнулась, норовя отрубить глупцу перед ней голову. — Полоумный. — выплюнула она, занося оружие над головой, — упырь, какого черта ты творишь, Кески?! Мерцание косы разрывало кайму темноты, стук каблуков девушки примерно давал понять, где та могла находиться, но все предположения оказывались ошибочными, по причине ее быстрого перемещения. Шелест открытого одеяния, ее движения отдаленно напоминали ворох крыльев ночных мотыльков. Темные космы струились по оголенным плечам, подобно ночному заволоченному небу, с плывущими вдоль облаками. Окончательным махом Зеле завела косу за шею Сампо, притягивая того ближе к себе. Лезвие неистово врезалось в кожу и давило, проныре пришлось подчиниться сносящему с ног напору. — Что стражи здесь забыли? — продолжала она, крепче схватившись за косу, Зеле рывком придвинула Кески к себе, заставляя того раболепно сгорбиться. Коса разрезала кожу заточенным ножом по подтаявшему маслу, холод острия придавал ране особо болезненный характер. Сампо придержал лезвие у основания, не давая войти глубже, мошенник наверняка ощутил теплоту и вязкость тонких дорожек крови, неспешно стекающих ему за шиворот. — Спокойнее, подруга, спокойнее… — принялся тот ее успокаивать, но усмирить нрав пылкой девушки казалось практически невозможным, — я понятия не имею! Один из них рассказал мне, ох, представь себе, они обвиняют меня во всех преступлениях Надмирья! В биографии Сампо присутствовали повторяющиеся циклы, иным образом не объяснить чувство дежавю, возникшее у Зеле. — По сотому кругу… — она не отпускала косы и не ослабляла хватки, но что-то в ее настроении все же переменилось. Она задумчиво уставилась на рукоять оружия, потупя взгляд, — кто за тобой гнался? — Мне бы знать, ничего не вспоминается… — Зеле дернула рукой, из-за чего оружие в ее руках увеличило рану на шее Кески, — ах, вроде как, его звали Гепардом, да-да! Припоминаю, Гепард Ландау. Внезапно Зеле словно перемкнуло, что-то напомнило ей о чем-то невообразимо важном. Ландау? Если дело Кески ведет один из аристократов Ландау, то для Сампо нет лучше участи, чем пасть замертво прямо сейчас. Ее яркие глаза блеснули алым, дьявольски пленительным, манящим цветом содранных ран и свежей крови. Этим жгучим взглядом она была похожа на большинство участников Дикого огня, захлебывается в кровяных сгустках. — Где ты был сегодня днем? — глядя на нее, можно отчетливо видеть, как осознание стремительно снисходит до нее, — тебя искал Дикий огонь. Кески не находил слов для своего оправдания, если его искал босс с поручителями, Сампо бы точно не смог скрыться в Подземье. И дело было не профессионализме и умении прятаться, а в том, что участников Дикого огня насчитывалось свыше половины населения Камнеграда, от шахтеров до купцов, ускользнуть от них не представлялось возможным. Из разбитого носа показалась одинокая струйка пахучей крови. — Только не говори мне… — Кески многозначительно отвел взгляд, расплываясь в неловкой полуулыбке, все казалось предельно ясным, — бездарь! Что ты там делал?! Недоумение Зеле вызывало смех и страх одновременно, шанс того, что Кески сейчас лишиться своей головы, возрос на десяток процентов. Зато погибнет с улыбкой на лице. — Я наведывался к давним покупателям, ты же помнишь Мелвина? Он хотел встретиться лично и обсудить детали сделки. — врать в положении Сампо было сравнительно с хождением по острию ножа, но, признаться честно, Кески был ярым любителем рисков. — Ты лжешь. — Зеле сказала бы это и при любом другом ответе, уже заведомо зная о том, что на поставленный вопрос искренности и раскаяния не услышит. Сампо развел руками, давая не самое конкретное пояснение. Девушка перед ним постепенно усмиряла буйство стихийного гнева, и вскоре принялась говорить ровным и спокойным тоном. — Олег хотел тебя видеть. — упомянула она предводителя Дикого огня, — у него есть к тебе предложение. Коса из-за спины пропала, оставляя после себя жгучее послевкусие на коже. Зеле отпрянула, готовясь уходить. — От которого я не смогу отказаться? — говорил он, будто ничего и не произошло секундами ранее. Словно он не ощутил, как на спине под пиджаком намокает рубашка, словно кровь из носа не окрасила его зубы. Девушка, очевидно, не была настроена на пустые разговоры. — Если откажешься, эти стены будут двенадцатыми, которые я за сегодня покрашу.***
Колючий холод сроден с металлической проволокой, опутывающей шею и дыхательные пути. Немеющее, ледянеющее тело и не менее холодное рядом, он не один, и Гепард отчетливо чувствует чужое присутствие. Гнетущее, вынуждающее, мертвящее нахождение рядом не человека, существа. Ландау боится оборачиваться, он знает, что, обернувшись, назад дороги ему не сыскать, он чувствует, как чужие голодные глаза пожирают его одним только взглядом. Грубые, сильные руки сдавливают бледную шею, удерживают за спиной выгнутые запястья. Еще немного, и связки струнами натянутся, от давления лопнут, не имея возможности двинуться, с треском и гулким хрустом позвонков оборвутся. Запястья вывернутся, вывихивая суставы, надломятся, синими кусками повиснут безжизненно. Его настигают медленно, смакуя капитанский страх и беспомощность. Приближается существо тихой поступью, ближе придвигается, дышит мертвым холодом в висок, сдувая ленивые снежинки. Оно насыщается, длинным языком проводит вдоль шеи до краешка уха, блестят звериные клыки, сущее грозится: если двинешься — умрешь в ту же секунду, а не через две, как положено. И Гепард не шевелится, не дышит, кажется, старается заглушить сокращения сердца, чтобы и то тише в груди билось. Страх не описать доступными человеческой речи словами, не передать существующими явлениями и сравнениями. Ужас пожирает быстрее чудовища за спиной, Гепард признается, страх глодает его кости, слизывая с них плоть шершавым языком. Он опаснее существа, стоящего позади. Сущее рычит, зверски улыбается, сверкают в ночи дьявольские глаза, ликованию нет предела, оно смеется, хохочет, заглядывается на Гепарда, и капитан жмурится что есть мочи — не смотри, тогда съест быстро и безболезненно, а если посмотришь, замучает окончательно. Он силится, онемевшие пальцы на руках сгибает, но не вертится, не отстраняется. И дело отнюдь не в стойкости, страх сковал его тело, парализовал конечности, подчинил, и капитан рабски сгибается, жертвенно стучит зубами. Существо разразилось человеческим смехом, зыркает, словно приказывает посмотреть в ответ. И этот взгляд ощущается кожей, трясущимися костями, тянущими мышцами, тщедушным нутром. И Гепард сдается без боя, крупно дрожит, поворачивая голову, вперит взглядом в два алых обелиска его погибели, в кровавую смесь плоти и ночи с лицом знакомого до боли в груди лицедея, покорившего волю Ландау. — Последнее предупреждение. — молвит сущее, натягивая уголки губ чуть ли не до ушей. Глаза красные лукаво смеются, тешит их самолюбие капитанская немощность. Это он. И его лик неотличим от смерти, его руки, несущие боль под соусом страданий, меряют учащенный пульс Гепарда, давят, жмут, душат. Он слюной разъедает кожу, он взглядом перемешивает внутренности, он нахождением рядом заставляет конвульсивно трястись, он жрет, жрет, жрет, не оставляя за собой и лужицы крови. Преступник склоняется над капитанской шеей, руку тяжелую убирает и на мгновение замирает, вслушивается. Видит, как у пойманного мурашки по коже идут, чувствует и дрожь, и дыхание частое, и даже сердцебиение эфемерное ощущает. Не медлит, громко дышащее нечто кусает, так, словно клыками разрезает время и пространство, и то под пожелтевшими зубами расходится, исчезает. Клыки глубоко входят, стукаясь о позвонки, не напирают, а только сильнее рану разрывают, царапают, жуют, окровавленных кусков не отрывая, монстр языком играется, ввинчивая кончик в проделанные дырки. Гепард скулит также по-звериному, в агонии воет, плачет. Тебе больно? Ах, да, тебе больно! И нет ничего краше и милее для голодного существа, чем вид побежденности и унижения, отчаяния и бесконечной муки капитана. Крик сменяют немые всхлипы, но звуков Ландау почти не издает, пугливо глазами водит и не прекращает содрогаться. Оно прокусывает насквозь, вниз по шее течет водопадами алая жидкость, расходится волнами на бетонном полу, гулко капли о него разбиваются. Существо облизывается и шею прокушенную облизывает, видны позвонки да обрывки связок, и те теряются, смываются под струями кажущейся нескончаемой крови. Оно ухмыляется, рокочет, сытость предвкушая, вновь вгрызается теперь в плечо оголенное, проламывает препятствующие кости, и те зефиром тают на зубах, в щепки обращаются. Кожа лоскутами отстает, стыдливо прикрывая оторванные куски, и кровь пульсациями слабыми и теперь незаметными брызжет. Гепард недвижим, уже не трясется от страха, лишь тонет в нескончаемых мучениях. Сущее дурнеет, рвет и мечет, не останавливаясь, кусает вновь, вкушает крови, измазывая свое личико, будто в пьяном бреду жадно целует в иссиня белые капитанские губы, что покорно раскрываются навстречу. Лижет и лижет покрасневшие не по своей воле тонкие лепестки, просачивается языком внутрь, встречаясь с человеческим аккуратным рядом зубов своими кривыми и гниющими клыками, мелкие кусочки вталкивая в рот обессиленный, существо частично утраченное возвращает хозяину. Ломает ребра, выуживает из-под кожи цепи позвоночника с ошметками мышц и длинных рваных полосок кожи. Нажирается, пьянеет от запахов и видов, потрошит ли? Быть может, Ландау уже не чувствует, не видит. Сонная артерия прощально выталкивает оставшуюся жидкость, утихают ее пульсации, из приоткрытого рта вываливается ранее положенный кусок, падает, отдаваясь рябью на кровавой глади, стелющейся по бетонному полу. А в остекленевших глазах отражаются бесовские зеницы сытого существа.***
Гепард просыпается в холодном поту не только из-за сводящего с ума кошмара, но и из-за невыносимого мороза. Темноту разрушает свет уличных фонарей, слабое мерцание луны сквозь проплывающую мантию редких облаков, небосвод чист и даже мелкой звездочки на нем не сыскать. В голове Ландау залегает галактика Млечный Путь с сотнями космических объектов, планет, сошедших со своих орбит, и громадной сверхмассивной черной дырой в самом центре, чудится, что вопреки всем астрономическим предсказаниям, черная дыра поглотит разум Гепарда окончательно. Взгляд застилала белесая пленка, а на блондинистой макушке осела белая шапочка пушистого снега, зима припорошила сутулые капитанские плечи, мать природа укрыла одеялом, не в силах пробудить Ландау ото сна. Ресницы, покрытые тонким слоем инея, порхают крыльями бабочек, зимних бабочек. Гепард не чувствует пальцев рук, осознает, что перестал ощущать ноги вплоть до таза. Любые движения даются с невозможными усилиями, но капля по капле в его голове рождается очевидная мысль — нужно идти домой, если точнее, ползти. А дом ведь совсем рядом — рукой подать, всего в четырех метрах входная дверь, четыре метра и заботливое тепло окутает его с ног до головы. Ослабшие пальцы скребутся ногтями о бетон, руки незаметно распрямляются, а корпус слабо приподнимается над землей. Он выдыхает, и клубы пара застилают его взор. Голова неумолимо кружится, видно, черная дыра пожирает последние звезды в его вселенной. В глазах понемногу темнеет, Ландау склоняет голову, утыкаясь лбом в бетонный пол придомовой дорожки, скрипит зубами от боли не только в руках, но и, как не странно, в горле. Но понимает, если сдастся — вряд ли вновь проснется. Не глядя он продолжает вялые движения, чувствует, как онемевшие ноги безжизненно тащатся за ним, словно и не его вовсе, а какой-то неподъемный груз, случайно прицепившийся к его утомленной туше. Гепард кряхтит, сопит, намеренно часто дышит, дабы разогнать в сосудах кровь, только бы вновь не уснуть. Только бы перед смертью снова не увидеть его. Из плотно сжатых губ выбивается изможденный стон то ли боли, то ли усталости, может, и всего сразу. Звуки вмиг себя исчерпали, словно исчезли вовсе да и не было их никогда, абсолютная глухота шагала рядом с ним, ползущим где-то в самом низу. Ступенька. Первая из четырех, кажущаяся порогом на пути в рай через непролазный ад, непосильный и невозможный для преодоления обычным человеком. Гепард жадно хватается замерзшими пальцами за край, опирается на локоть, перенося вес на корпус, после чего с невероятным усилием садится, волоча ноги за собой, придвигая их ближе. Две следующие ступени провожают его на встречу с четвертой, последней. Ноги совершенно не слушаются, зацепляются за край первой ступени, в результате чего Гепард едва не валится вниз, но сохраняет равновесие, продолжая подъем. В скором времени ему удается сесть на финальную опорную точку и дотянуться до дверной ручки, но вот незадача, дверь открывается на себя. Если он отсядет к краю, то дверь все равно не откроется — мало места, и капитан будет ей в этом препятствовать, осталось лишь приоткрыть засов и, кажется, его испытание кончится, но в каждом его деле всегда было это подлое «но», рушащее все надежды. И все же, что-то капитанское в Гепарде было. Он дернул за ручку немеющими пальцами, присаживаясь на самый край ступени, дабы создать хотя бы миллиметровую щелку. После чего вновь осел на ступень ниже, глухо стукаясь пятой точкой в коротком падении. Наспех распахивая дверь, он остервенело с новой разгорающейся надеждой устремился внутрь, подтягивая частично парализованные нижние конечности за собой. Он дома, черт возьми. Самое обычное и непримечательное действие далось ему колоссальным количеством усилий, превозмоганий своего болевого и физического порога. Пересечь порог собственного дома и с горем пополам захлопнуть за собой дверь стало для него настоящим боем, в котором он, слава Клипоту, вышел победителем. Тепло своей обители оказало своеобразное успокаивающее и даже усыпляющее действие, неумолимо хотелось спать еще будучи на улице, а как только капитан пришел (дополз) домой, желание усилилось в двукрате. Веки слипались, а тело неизбежно скатывалось вниз по стене, сникая на пол недвижимой фигурой. Остатками рассудка и сил Гепард старался собой руководить, опираясь на запертую дверь, он в темноте ночи терялся в поисках выключателя, но когда он его настиг и переключил, свет, вопреки ожиданиям, помещение не озарил.