Фенилэтиламин.

Первой ночью Вальтер так и не смог уснуть. Он сам не знал, чего ждал от себя, когда в сотый раз пытался перебить остроту сердечного трепета вынужденным глухим безразличием. Когда вновь, после очередного непредотвратимого падения в забитые размышления, закрывал глаза и чувствовал на веках щемящее давление. Не переставал надеяться, что охватившее напряжение надолго не задержится. Как и не мог сказать, сколько времени он пролежал вот так, сухо пялясь в потолок в непроглядной темноте и мучительно извиваясь над скрипучим матрасом. Душевное смятение, еще до приезда в интернат потерпевшее многочисленные терзания о правильности своего выбора, не давало расслабиться. Что-то настырно остерегало от покоя. Перестать думать Вальтер не мог. Мысли были разные. Поначалу растерянные, затем нетерпеливые и… обрывистые? В большинстве случаев сдержанные и утомленные ожиданием. Оно было слишком долгим, как бесконечность, затяжным и невыразимо пытающим. Вальтер бы в жизни не назвал себя тем человеком, что без конца подвергается пыткам тревожной смуты или находится в вечном страхе перед неизвестностью. Привычка разбираться со всепоглощающей неудержимой безнадегой независимо от остальных запрещала врать самому себе. Поразмыслив, Вальтер со всей присущей уверенностью был готов сознаться в том, что причиной внутреннего переполоха является ничто иное как взволнованность и предвкушение. Он ждал. Ждал, когда приблизится рассвет, и настанет намеченный понедельник. Не терпелось умчаться на занятия и поскорее разузнать обо всем, что запрятано в скрытых причудах заведения: о новых учителях, о местных клопах, которых никто не выводит, о питании, по слухам, ужасном в своем приготовлении. И об одноклассниках. Вытянутая прямоугольная комната томит под застарелым потолком лунные лучи, убеленные чистым серебром и бриллиантовым раскатом. В какой-то момент Вальтер не выдерживает и резво вскакивает с кровати. Обнаруживает себя уже в ванной комнате перед зеркалом и беззвучно, чтобы не разбудить соседей, репетирует приветствие на случай, если к нему подойдут познакомиться. Больше вариантов для утешения неугомонного перевозбуждения не нашлось. Светлая радость искрилась из него бронебойными патронами. Мал был шанс, что одноклассники взаправду примут его с трепетом в душе и громким праздничным торжеством. За несколько лет привыкшие друг к другу, они, наверное, сочтут разумным не обращать на Вальтера внимание. Но его это не волновало. Закрадывались сомнения, что там почти все такие, как Яков. Неразговорчивые и упрямые. Пойти на контакт с которыми можно приравнять к риску преодолеть полосу препятствий с закрытыми глазами без вспомогательного ориентира. Но на деле все оказалось слишком просто. Настолько беззаботно, что просто не могло оказаться правдой. Словно все это и не по-настоящему. Словно это происходит не с ним, а с кем-то другим, а он лишь непричастный к делу наблюдатель. Или же это бессонница подкинула сюрприз в виде внезапного обморока, и все знакомство происходило во сне? А как иначе расценивать ситуацию, когда вместо ожидаемой роли безропотного изгнанника, по собственному желанию выбравшего находится поодаль от коллектива, Вальтер заполучил… немного не то что навязывал себе все эти месяцы. Как будто крепостные стены, прочно предостерегающие от бедствий, вмиг рухнули, не оставив после себя пыльных крошек, а вместе с ними уже было предначертанные планы на будущее. Одноклассники предстали перед глазами в инородных фигурах. Они все были разные, совершенно непохожие друг на друга. Но вместе с тем задавали одинаковое количество вопросов, подобно воинскому анализу по выявлению характеристик у новичка, и все время допытывали разговорами. Без зазрения или унижения. Напрочь растворив в болтливом потоке неправдивые ассоциации о себе. Никто из них не походил на самолюбивого помпадура. И никто намеренно не наставлял рога. Не пытался занизить на своем фоне, преобладая манией величия и синдромом самозванца. Ребята оказались до одури простые и благодушные. Моментально включили в процесс обучения, как только Вальтер им представился. Подсказали многие аспекты, касающиеся внешкольных занятий, и пообещали помочь, если вдруг возникнут проблемы с уроками. Одноклассница Руф поклялась впредь защищать от обидчиков. Она больше всего понравилась Вальтеру. Не стало бы лишним поучиться у нее благородному качеству находить общий контакт даже с теми, кого видишь в первый и последний раз. Проклятая кличка «Немо» с щедро поданным участием Якова превратилась из глумливой шутки в общедоступный символ несправедливости. Потому что все четко и абсолютно точно знали настоящее имя Вальтера! Но по какому-то необъяснимому принципу не спешили по нему обращаться. И именно это он считал залогом своей несостоявшейся репутации. Строить дальше свою школьную жизнь при таком раскладе стало невыносимо. Никто больше не воспринимал имя «Вальтер» всерьез. Даже когда все две первые скоротечные недели прошли в попытках от нее избавиться, ничего не вышло. Он и игнорировал, и отчаянно упрашивал товарищей больше никогда его так не называть, но уже было слишком поздно. Они привыкли. А может быть, даже и не старались приложить усилия, чтобы как следует решить этот вопрос без лишних страданий. Впрочем, несмотря на то, что без затруднительных испытаний не обойтись, месяц проходил спокойно, целиком и полностью отданный погружению в общественную среду. И наконец, развеиванию мифов в отзывах. Еда в столовой, оказывается, не хуже вокзальной, на голодный желудок после восьмого урока без завтрака можно съесть все, что угодно, даже если оно недоварено или пересолено. Но вот с клопами не прогадали, они правда есть на партах в некоторых классах. Расписные, большие. В своем роде несимпатичные. Наигранное красноречие и сквернословная тирада о дисциплине, в том числе касающаяся вопросов об успеваемости на грядущий учебный год, застали Вальтера врасплох накануне последнего девятого урока. Влетевший в кабинет литературы Олдрик Вагнер своим встревоженным видом приостановил лекцию учителя о зарубежной трагикомедии и призвал воспитанников не расходиться после звонка, а проследовать за ним в актовый зал на встречу со школьным руководством. Никаких объяснений с его стороны не было озвучено, как и то, сколько времени займет экстренное собрание. От Вагнера все время несло гневливым напором и скрытым перебудораженным настроем, словно в своих хищных глазах он прячет нечто большее, чем сдержанный порыв испепелить от злости каждого, кто его окружает. По мнению Вальтера, классный руководитель вел себя чересчур противоестественно и безжизненно. Подвох в его псевдодружелюбном поведении так и норовит проскользнуть в каждом слове в незамеченном виде, но отчего-то задерживается, словно ждет момента. В первый же учебный день Вальтер подметил необычайно строгий блеск в глазах Вагнера и то, какое влияние оказывает Олдрик на своих учеников. Как он может достичь пика совершенства и заставить других себя уважать, несмотря на общественное презрение. До конца месяца ничего не поменялось. Доверия к этому человеку не было. Слишком много загадок он в себе хранит: натянутые улыбки, лукавые прищуры и неестественный бархатный тон. А может быть, это только беспричинные подозрения, и на самом деле Вагнер не так плох, как кажется? Если так подумать, то брать на себя классное руководство тяжелее, чем мирно сохранять статус среднестатистического преподавателя. Нервы ли, а точнее их отсутствие, за годы работы оставили на Олдрике свой след, или же он в самом деле неискренний человек, который пытается показать себя с хорошей стороны, узнать вряд ли получится. Не то чтобы его поведение как-то мешало обучению — Вальтеру не с чем сравнивать, в его жизни подобных персон, как классный руководитель, вообще никогда не было, кроме Карла. Но Олдрик на Карла ни капли не похож. Собрание прогремело в полпятого. Поначалу все выглядело благосклонно, учтиво и безобидно. Директор школы со своим заместителем вышли на сцену под громкие аплодисменты и приступили к разъяснению пунктов свежеиспеченного приказа: посещаемость, успеваемость, соблюдение дресс-кода и запреты на индивидуальные изменения во внешнем виде. А также табу на свободное перемещение по территории школьного городка после комендантского часа. Отлавливать любителей засидеться у друзей допоздна охрана будет ежедневно, без исключений в выходные дни для тех, кто решит не ехать домой. Вальтер с ярым пристрастием вслушался в перечень установленных правил, помечая у себя в блокноте пункты, которые будет не лишним заучить, чтобы не угодить в неприятности. С бликующим восхищением успел задать парочку вопросов и сонливо склонился к стулу. К сожалению, рвение к школьному уставу у него вскоре поугасло. Интересные факты и угрозы наказания быстро сменились восхвалением их научного центра и благодарственными письмами Фридеманну Шмидту, который ни разу за все две недели даже не удосужился явиться в этот оккультический храм, где его непревзойденной личности поклоняются как павшему божеству. О нем здесь из каждого угла трещали без умолку. И большинство восторгалось в очарованном преклонении. В их понимании, с появлением снизошедшего спасителя станется небывалый расцвет и долговечный престиж среди конкурентов. Фридеманн Шмидт — сотворитель с добрым сердцем, спустившийся из поднебесной, чтобы призвать народ к духовному и финансовому прогрессу. Чтобы улучшить жизнь ранее несчастных мучеников. Именно так видел это со стороны Вальтер, по своим же фантазиям способный написать вторую библию. Он не считал помощь отца недопустимым кошмаром. Всего лишь предполагал, что тот, добившись своего, сожжет все мосты, которые до этого построил. Под пытку, прикрывавшуюся «образовательными» целями, в основном попали десятые и одиннадцатые классы. Как Вальтер уяснил для себя позже, основная идея внепланового созыва и самого мероприятия заключалась в том, чтобы максимально, длинными и красочными речами, привить ученикам мотивацию и любовь к наукам. А еще о пользе образования, которая в какой-то момент стала звучать настолько абсурдно, что начала походить на навязчивую пропаганду их учебного филиала. Длительный монолог кряхтящей время от времени заместительницы директора затянулся на добрые два часа, без единых пауз и возможности передохнуть от гнетущих речей. Это тяжелое испытание выдержали не все, попытавшись сбежать, однако же Оливер, как выяснилось позже, командир класса и второй сосед по дому, внимательно следил за своими одноклассниками. Те не раз норовили уйти раньше положенного часа, но ответственный староста не позволял им и движения лишнего совершить, снова и снова осекая нравственными замечаниями. Время тянулось по секундам. И каждую из них Вальтер высчитывал самостоятельно, сверяясь со смарт-часами, чтобы случайно не ошибиться. Такое занятие приносило ему больше интереса, чем сосредоточенность на гипнотическом внушении самолюбия, чувствовать себя лучше других он всем сердцем ненавидел. Подытожив все вышесказанное, руководство школы вынесло вердикт выпускникам о том, что тем нужно побольше заниматься, и наконец довершило свое представление низким поклоном. Тело еще несколько минут не хотело подниматься. Больно прилипшее к деревянному стулу, оно билось в попытках пошевелиться и никак не могло восстановить циркуляцию крови. Подгоняемый Оливером, Вальтер поднимается с места и без лишних возражений плетется к выходу. Спускается калекой на первый этаж, а уже после, в компании сожителей, на деревянных ногах несется в барак. Изнеможение застыло на лбу тугими пульсациями, сменяясь острой невнимательностью в напряженных зрачках. Упадок сил поплыл по венам, заставляя их трястись, как на морозе. Десять часов бесперебойной работоспособности привели к дичайшей слабости и вымотали до ранней дремоты. Возвращение в родную сто десятую могло бы послужить огромным облегчением для страдальцев, перетерпевших истязания тяжелыми речами. Так и случилось по большей части, но, к сожалению, не для всех. Звонкие чихания, последовавшие внезапно один за другим по входу в жилое помещение, стали нещадно резать носовую полость Якова, из-за чего ему пришлось поскорее ретироваться в ванную комнату. Вальтер же, не снимая формы, кричит ему пожелания о выздоровлении и падает на кровать, зарывается под одеяло, стараясь отречься от мыслей, что день еще не подошел к концу и уроки по возникновению срочного собрания так не были сделаны. Очень хотелось поскорее заснуть и не думать о предстоящих планах на вечер перед отбоем. Начинался он в одиннадцать, а значит, еще есть время на маленький сончас. Заведя будильник на наручных часах, Вальтер продолжает мять рубашку и штаны в поисках удобной позы. И, когда наконец проваливается в сон, больше всего надеется, что уроки сделают себя сами. — Куда разлеглись? — через минут десять-пятнадцать, поуспокоив свой приступ, Яков вышел из ванной с зацепленной на одно ухо маской, чистящими средствами в руках и ведром с водой, на краю которого свисала потрепанная тряпка. Он швырнул ее подле кровати Вальтера, вместе с ней любезно ведро расположив. — По расписанию уборка. Подъем. — Шмыгнул носом и полноценно маску надел, зацепив резинку за вторым ухом. Сидевший на полу Оливер мгновенно смывается в ванную комнату. Вальтер же мычит бестолково и отворачивается. Не размыкая глаз, он шумно ворочается, пристраивается к подушке и потеснее прижимает к себе надутое одеяло. Вникать в слова Якова не пытается, еле как удерживая его голос на слуху между сном и действительностью. Игнорирование собственной персоны у Якова, кажется, вызывает неподдельное раздражение. Оставлять Вальтера лежать так просто он явно не намеревался, ведь, как он считал, живя под одной крышей, все должны были следовать одним правилам, чтиво им установленными. Яков подходит вплотную к кровати и начинает бестактно трясти чужое плечо. — Уму... — как можно понятнее объясняет Вальтер и снова засыпает. — Я же сказал «Подъем», — цедит недовольно Яков и хлестким движением руки откидывает одеяло с ленивой тушки. – Спать будешь ночью. Вальтер вмиг трясется от холода, с ног до головы заходя вздыбучим онемением, и удерживает покрывало за уголок, обратно к себе подтаскивая. — Не надо-о... — зевает сладко. — Не беси меня, Майер, — Яков резко стягивает одеяло, отбрасывает его на пол и склоняется ниже, да так, что теперь находится почти на одном уровне с отвернутой в противоположную сторону головой Вальтера. Голос повышает, чуть ли не крича в ухо: – Вставай! Тот испуганно вздрагивает от крика и сам же следом громко верещит, словно ужаленный. Прикрывая контуженные уши ладошками, Вальтер болезненно скулит, чувствуя разлом мембраны, и мечется по матрацу. Мурашки режуще взбежали по рукам наперегонки с гудящим ультразвуком в перепонках. — Ты совсем неадекватный?! Я чуть не умер! — рычит запоздало, к своему сожалению, больше не ощущая сонливости. Яков равнодушным не остается и улыбается злорадно. Широкой поганой ухмылки за черной тканью на лице не видно, но прищуренные глаза выдают его веселый настрой. — Что тебе надо?! — Вальтер враждебно смотрит на него снизу вверх и, взявшись за краюшек подушки, кидает ее в лицо неприятеля. — Ты что, глухой? — Яков выпрямляется в полный рост, только подушку схватить не успевает, из-за чего она мягко врезается в лицо. Он перехватывает ее тут же и, из рук не выпуская, бьет одноклассника по голове. — Дома убираться надо. Вальтер раздражения своего не стесняется показывать: корчит сердитую мину и едва не заходится дымом от ярости. Яков что, специально не отстает? Они и так всю первую неделю жили в вечной борьбе друг с другом, не принимая мысли о совместном сожительстве, то и дело препираясь и споря о любых мелочах, пока наконец не настал момент мирной жизни. И то благодаря тому, что сил на ссоры после уроков не хватало. И теперь все снова повторяется. — Какая еще уборка? — Вальтер ловит одной рукой атакующую его подушку, все еще пыхча от злости. — Мы убирались позавчера. — И? — Яков подушку с силой утягивает на себя и повторно бьет по макушке, будто ударами старается заставить его голову работать. — Сегодня не позавчера. Вальтер шатается от встряски и снова падает на кровать, не в силах бороться с непонятно откуда взявшимся энтузиазмом своего соседа после трудового дня. Как-нибудь в другой день. — Ты меня только для этого разбудил? — закрывается он руками и отворачивается. — Да блин, Яков, давай не сегодня. Яков хмурится. Щурится злобно, рассматривая презрительно повалившегося обратно на кровать одноклассника. Взглядом сверлит и сжимает подушку в руках крепче, стискивая ткань до напряженной боли в пальцах. — Нет, сегодня, — рявкает, опять звучно одарив Вальтера хлопком подушкой по голове. И еще раз. И еще, и еще, и еще, и еще. Поуспокоившись, Вальтер терпеливо принимает удары на себя, разложившись на кровати звездочкой. Безболезненные удары подушки мягко метят по лицу. Они не калечат переносицу и не царапают кожу. Чем лучше получится игнорировать Якова, тем быстрее он отвяжется и самостоятельно расправится со всей грязью сам. Ранее Вальтер никогда не отказывал ему в уборке. Просто сейчас на это совершенно не было сил и желания. К чему такая спешка, когда впереди бесконечный запас времени? Не лучше ли будет начать уборку позже, в самый незагруженный день. Да и дом толком за два дня не успел загрязниться. С приездом на новое место поменялись не только окружение и территория проживания, в которые вливаться с каждым днем становится все труднее, но и в пять раз увеличились бытовые обязанности. Еще живя с отцом, Вальтер никогда и не думал, что у него получится обрести с ними проблемы. Никто в его комнату не заглядывал и не упрекал за беспорядок, а всю остальную работу, включая стирку и готовку, выполняли другие люди, тоже никак не стремящиеся за что-то отчитать. Потому и заносчивая предрасположенность Якова к вечной уборке поначалу показалась странной и непривычной. А всему виной, как объяснил Оливер, была его аллергия на пыль. И особенно сильно она обострялась осенью. Яков бьет усердно до момента, пока волна личного проклятия снова его не достигает, и ему приходится остановиться. Он шмыгает носом и издает несколько приглушенных чиханий. Глядя на соседа, Вальтер сочувствующе губы поджимает, прекрасно понимая, какого это, когда не можешь сдержать рвущиеся наружу спазмы и жгучий плач. У него ведь у самого с детства страшная непереносимость полевой пыльцы. Вальтер тянется за бумажными салфетками в рюкзаке и отдает их . — Ладно-ладно, я уберусь, — вздыхает вдруг спокойно. Аллергия является достойной причиной для того, чтобы прервать свой сончас. Но только из уважения. Яков опять тягостно шмыгает, маску стягивает на подбородок и беспардонно утягивает пачку салфеток, абсолютно точно не собираясь и слова благодарственного произносить. Подушку следом бросает на Вальтера и достает одну из упаковки, утирая нос от мерзкой слизи. Яков складывает салфетку в форме треугольника и бросает в урну подле своего стола, вытаскивает еще одну из той же пачки. Из ванной комнаты нежданно выглядывает Оливер, придерживающий полотенце на своих плечах и бормочущий бразильские напевы. Его мокрые волосы колючками уставились вверх. — Что случилось? Я слышал крики, — спрашивает без интереса, но явно ждет ответа. — Яков, нехорошо так, соседи ведь могут тебя услышать. Мы не должны мешать им. Яков трет уголки глаз и взор переводит на Оливера, снова приняв озлобленный на все живое вид. — Тебе показалось, — оправдываться за свои грубые действия он не намеревался. — Иди крошки из-под своей кровати выгребай, — тему скорее переводит, а маской снова закрывает лицо. — Не груби, Яков, — с непонятной досадой выдал Оливер и, поправив нечесаные пряди, погрозил пальцем. По его набухшей розоватой щеке потекли последушевые струйки, которые он поспешил смести полотенцем. — Мы все в одинаковой мере устраиваем беспорядок. — Две трети беспорядка идет от одного тебя, Оливер, — ворчит Яков себе под нос, передразнивая интонацией бесящего соседа, и параллельно с этим шагает к своему столу. Вальтер нерадиво цепляется за древесные кроватные бортики и выгружает ноги на пол. Не имея представления о том, как у него получится машинально расправиться с невидимой пылью по углам, он невзначай поглядывает на входную дверь: смелькнула идейка сбежать и уйти спать в горстку травы, пока злобный надзиратель Яков обращен к нему спиной. — Может, только влажной тряпкой пройдемся? — заторможенно предлагает Вальтер. — Слишком поздно для генеральной уборки. Яков роется совсем недолго, из первого же ящика вытаскивает свои перчатки и надевает их, искоса глядя на Вальтера. Идея, кажется, пришлась ему совсем не по душе. — Поздно? Даже восьми нет, — цыкает и в центр комнаты возвращается, руку в бок ставит. — Но, знаешь, если тебе так хочется пройтись влажной тряпкой, то хорошо. Значит, моешь пол ты. И протираешь пыль тоже ты. — Яков щурится, всматриваясь в недовольную физиономию недолго, а после взгляд на Оливера переводит. — А ты отнесешь постельное белье в прачечную. Про свои рабочие места, думаю, ничего говорить не надо. И так понятно, что их тоже надо убрать. Можете приступать. — Махнувший жест рукой делает в соответствующей манере, не позволив в своей речи и фразы против вставить за счет быстроты сказанного, после чего уходит в ванную комнату, окончательно оставив последнее слово за собой. — Вот же дрянь, — возмущенно плюет Вальтер в сторону уходящего Якова. Что сейчас было? Чересчур смахивает на открытый недостаток внимания, чем на попытку призвать соседей к уборке. — Надо приставить к ручке стул, чтобы он не вышел. — Не говори так, — бездушно улыбается Оливер и подходит к своей кровати, берет подушку и снимает наволочку, тут же сворачивая ее и откладывая на пол. — Он прав, стоит поменять. Оливер уклончиво кивает, не имея в своем словесном арсенале предлогов для замечаний и споров. Брови его с досадой искривляются, не уступая двуликой улыбке в фальшивой невозмутимости. Противиться внезапным контрнаступлением чужих капризов у него редко получалось. За весь этот месяц, что Вальтер пытается влиться в новый коллектив и наладить отношения с соседями по дому, Оливер, несмотря на свое бравное лидерство и стремление к справедливости, не рискует показать себя в высшем свете и в грубой форме. Все время уступает и продавливается под штурмом неуместных жалоб. Даже зная, что прав, он не спорит и не отстаивает свою позицию. — Тебе не обидно? — интересуется Вальтер. — За что? — смеется следом. Разваривать эту тему бессмысленно. Оливер намеренно делает вид, что не понимает. Вальтер не засиживается. Бредет до соседской постели и помогает старосте расправиться с простынью. Все же на месте Оливера он бы постарался вести себя чуток по-другому. Менее мягко и любезно. Таких, как Яков, вообще обхаживать не надо. Следует спускать их на землю и вколачивать гвоздями к почве, чтобы знали свое место. Они с Оливером молча выгружают с оставшихся кроватей постельное белье и сгибают в несколько частей пододеяльники и простыни. — Ты же недавно мылся, я могу сходить вместо тебя, — облокотившись о шкафы, Вальтер наблюдает, как его сосед с помощью железной ложечки надевает на ноги потертые кроссовки. — Вдруг простудишься. — Все хорошо, я быстро, — по-доброму жмурится Оливер, пытаясь закопать в неестественной улыбке свою шалящую горечь. Он подхватывает свернутые ткани на руки и кивком в сторону выхода просит Вальтера открыть ему дверь. — Тебе ничего не нужно постирать? — интересуется заодно, когда переступает порог. — Нет, — отвечают ему с закушенной губой. Вальтер провожает вышедшего товарища взглядом какое-то время, а затем заходит обратно в дом. Глядит на ванную комнату с рвущимся неодобрением и бесцеремонно заходит внутрь. — Оливер за стиркой, — начинает осуждающе, испепеляя Якова взглядом. — Меня за мытьем, ничего не забыл? — Не забыл, — проскользнувший Вальтер не заставил Якова отвлечься от своего занятия. Парень сосредоточенно тер тряпкой намалеванное моющим средством зеркало, расположенное над раковиной, но остановился вдруг, будто внезапно до него снизошло глубокое озарение. — …а, точно. Протри подоконники, — шмыгает носом. Терзающие приступы часто спадали у него именно в ванной, чему способствовала повышенная влажность и открытое на проветривание окно, посему Яков сбегал сюда во время невыносимых чихов. — Себя в список ты забыл добавить, — рявкает Вальтер несдержанно и цепляется за дверной проем. — Ты по моей компании соскучился или Оливер уже ушел? — Яков отрывается наконец от занимательного процесса и голову поворачивает в сторону соседа, одарив его скептическим взглядом. Тряпку бросает на край раковины, а руку в бок ставит. Вальтер ловит его ответный блеск в глазах и смачивает губы, процедив короткое: — Ушел. Не хочешь помочь? — Помочь с чем? Принц Немо полы мыть не умеет? Вальтер шутки не принимает: раздражительно стучит ногтями по кафельной стенке и взглядом наставляет на Якова воображаемые факела, изгоняя из него внутреннего демона. — А «Его Величество Яков» превратится в тыкву, если возьмет на себя такую ответственность? — Тебя превращу, если не возьмешь на себя такую ответственность, — отворачивается обратно к раковине. Тряпку в руки берет и промывает ее под сточной водой тщательно. — Займись делом, не мельтеши перед глазами. — Может, я протру пыль, а ты полы помоешь? — предлагает Вальтер с горьким пониманием, что Яков сам до этого не дойдет. — Если ты попросил меня помочь тебе, то я прошу тебя помочь мне. — То есть, ты просишь меня помочь в том, о чем попросил я сам? — тот взгляд не поднимает, на тряпку каплю жидкого мыла выдавливает и продолжает ее полоскать. — Что? — озадаченно вскидывает брови и мотает головой. — Нет. Просто здесь тебе делать нечего, мы убираемся тут ежедневно, а скидывать на меня всю работу по комнате немного нечестно, — Вальтер делает шаг вперед и осматривает помещение. В доказательство своих слов указывает на вычищенные углы промеж стен. — Не всю, просто ты неженка, — цыкает языком и проворачивает вентиль, выключая воду. Мокрую вещицу наконец отжимает и подходит к ржавой батарее подле окна, начав на ней от какой-то грязюки избавляться. — Я протру пыль, а ты моешь пол, — шмыгает носом. — Тоже нет. Я вытираю пыль, а ты моешь пол, — еще чего, не хватало, чтобы Яков раздулся от чиха. — Ты ничего нормально не протрешь, помой пол. — Почему это не протру? — Вальтер зыркнул неодобрительно и прошагал к шкафчику, откуда на выбор взял одну розовую тряпку. — Протру нормально, не буду я слушать, как ты задыхаешься, — а затем подошел ближе к тому месту, где сидел Яков в окружении моющих средств и одного ведерка. — Не буду я больше задыхаться, я в маске, — он хочет еще что-то добавить, однако сдерживается. Тряпкой приходится меж тонких отверстий в батарее. Вальтер опускается на корточки, берет один очищающий флакон и поворачивает к нему голову. — Ну вот что ты тут моешь? Ничего нет, — проводит он пальцем по еще сухому краю трубы и предоставляет чистую фалангу. — Ну так, конечно, если на отвали смотреть, то никакой грязи не будет. А ты проведи рукой снизу, — но Яков выполнения своего совета не дожидается: сам пальцами проскальзывает под батареей и показывает их Вальтеру. На латексной перчатке остается размазанная полоса пыли. Он утирает ее тряпкой и продолжает свое занятие, невзирая на кривое выражение лица по соседству. — Что бы трубы без тебя делали, — насмешливо отзывается Вальтер и, больше не задерживаясь, встает на ноги. Берет с пола треснутое ведерко и отправляется к раковине наполнять его водой. Тряпку кладет на полку. Всплеск напора разбивается о пластиковое дно. И образовавшаяся тишина, кажется, губит мотивы на уборку. Вальтер выключает кран, как только видит, что содержимое уже начинает плескаться за края. Выливает до середины и добавляет пару капель моющего средства. — И вы так с седьмого класса самостоятельно все моете? Никто не приходит проверять? — все-таки обстановку разряжает неожиданным вопросом. — Или там за вас убраться. — Ты смеешься? — осуждающую паузу после риторического вопроса выдерживает. Вальтер оторопело вертит головой для утверждения своего несогласия. Смешно ему не было. Вопрос об уборке по-прежнему оставался нерешенным. А конкретно то, почему за опрятность и сохранность помещения отвечает не стандартизированная рабочая сила, а сами ученики. Разве количество обслуживающего персонала не должно превышать численность обучающихся? Тем более в таком месте, как закрытая территория общеобразовательного интерната, где на каждом шагу должна быть выставлена не смыкающая глаз охрана, а внутри домиков лицензированными специалистами в обязательном порядке проведена чистка со всеми основополагающими приборами и безвредными препаратами. Если старшие классы способны кое-как уследить за гигиеной своего жилого помещения, то к тем, кто находится ниже по возрастной ступени, существенна безответственность и невнимательность ко многим вещам. Им-то точно необходима помощь и ежедневный осмотр комнат. Но Вальтер, сколько бы ни глядел по сторонам, ни разу не видел хоть кого-либо, кто бы взаправду шел к ученикам домой с целью обследования и выявления санитарных вопросов. Кажется, именно об этом писали в отзывах недовольные родители. Но не может же быть все настолько плохо. Яков встает, выпрямляясь в полный рост, и руку в бок ставит. — Вообще-то ко всем регулярно приходят уборщики и наводят порядок в каждом доме. Мне не нравилось качество уборки этих бездарей, я попросил перестать их к нам ходить. Ответ вводит оцепенение. То есть все-таки кто-то да есть?! И он прямо сейчас со спокойной душой твердит о том, что посмел отказаться от услуги клининговой организации? — Что ты сказал? — не верит даже, надеется, что это шутка или очередной глупый розыгрыш. Но, судя по всему, ошибается. — Ты сделал что? — Что непонятного? Я ска… — однако договорить не успевает. От потрясения Вальтер роняет ведерко, полное воды, на пол. Капли разбрызгиваются по сторонам и пачкают им брюки. И он резко озирается вниз, когда слышит треск расколовшегося пластика и прилив мыльной воды. Судорожно трясет мокрой ступней, оказавшейся в разведенной жиже, и, словно раненый, отскакивает назад. — Немо, ты больной?! — хоть Яков и затевал реплику произнести в качестве вопроса, но в устном варианте та стала больше походить на неоспоримое утверждение. Он пятится назад и на край подоконника быстрей садится, чтобы ноги с пола оторвать, когда вода по всей кафельной плитке разливается впоследствии шокированного состояния соседа. Носки, правда, это ничуть не спасает: от нескольких секунд стояния в луже ткань мгновенно пропиталась водой. Яков лицо кривит в отвращении. — Убирай теперь все! — Сейчас! — растерянно выкрикивает и присаживается на корточки. Разломавшееся ведерко навеки утратило свою форму: небольшая трещина посередине расползлась до дна, и теперь отлетевшие кусочки, ранее сочетавшие в себе единое целое, беспорядочно плавали в луже. Вальтер не торопясь приближается к ним и хватает заостренные половинки в две руки, но не учитывает последующую потеряю равновесия и уже спустя пару секунд обмакивается коленками в воду. — Да блин, — шепчет себе под нос и страдальчески хныкает, вознеся голову к потолку и похоронив прям в этой луже свои недавно вычищенные школьные брюки. Следовало для начала их снять, прежде чем вообще идти сюда. Вальтер подняться пытается, откинув предварительно куски ведра в угол, упирается ладошками в пол и снова падает, не выдержав предательского скольжения. Повторно встать на ноги он решает уже без участия рук: откидывается назад и отбрасывает себя вперед в попытке вытолкнуть тело из капкана. Доезжает на пятках до батареи, к Якову, и смотрит на него чересчур вытаращено, а потом оглядывается назад. У самого Якова от чужого копошения возникает навязчивое желание рассмеяться. Но задорный, издевательский настрой мигом исчезает, импульсивный смешок стихает следом. Парень принимает смурное выражение лица, заметив только сейчас поломавшееся пластмассовое ведерце на мокром полу. Собственноручно приобретенная вещь служила в этом доме не первый год, и, Яков был глубоко уверен, прослужила бы еще столько же, не будь сосед по дому настолько неуклюжим и безответственным. — Ты купишь новое, — переводит острый взор на Вальтера и пыльную тряпку бесцеремонно швыряет в мыльную лужицу под ногами, после чего складывает руки на груди. — Ведро? — конкретизирует тот на всякий случай и неопрятно улыбается. — Куплю, — испускает вздох, повернувшись к луже и заметив на ней брошенный кусочек. Но им устранить проблему почти невозможно. — Убирай уже, я не пойду по мокрому, — щурится, злобным взглядом окидывая соседа. — Половая тряпка на этой стороне? — Половая тряпка в комнате. Я относил, когда кое-кто спать завалился, если ты не заметил. Вальтер бурно оглядывается, притупившиеся зрачки на собеседника вытянув в менее покаянном виде. — А ты раньше сказать не мог? — бестактно хватает его за мокрую щиколотку и хмурится. И не пришлось бы за кусками ведра через всю ванную комнату тащиться, а сразу шваброй захватить, будь она в руках в нужное время. — А ты раньше сообразить не мог? — Яков ногой дергает, чтобы Вальтер свои пальцы расцепил. Вторую же повыше ставит, предостерегая ее от возможной опасности в виде наглых ручонок. — Я то думал, она у тебя. Ты же тут собирался намывать. — Я не виноват, что она у нас всего одна. А мне бы хватило и этой, если бы ты не твое желание напакостить. — Обе ноги теперь к себе прижимает, руками их обхватив. — Да как бы я сообразил, — хочет было возмутиться и вынести аргументы в свою защиту, но, не видя больше потребности разговаривать с Яковом, Вальтер отворачивается от него, и, отмахнувшись, как от мухи, переходит в наступление на растекшуюся лужу. Сама по себе она вряд ли исчезнет, да и засиживаться тут с скукурузившейся землеройкой не очень-то и хотелось. Единственной пользой всего это казуса было то, что благодаря своей неосторожности кафельный пол будет без проблем вымыт. Скользкие стопы медленно движутся вперед, осуществляя за собой препротивный скрип мокрых плиток. Трение стелется под стопами и удерживает их в прямом положении, не давая оступиться или рухнуть. Вальтер смело перепрыгивает лужу, задевает пятками водянистые края и чертит влажные следы до самого выхода. Победно подпрыгивает, когда оказывается в главной комнате, награждая самого себя за проделанную работу хлопками по макушке. Швабра с нанизанной тряпкой скрытно настаивалась в углу, будто замаскировалась под внешний интерьер обоев. Вальтер доходит до нее и зажимает ручку в кулаке, после чего возвращается к Якову и мочит рваный лоскут в раковине. Поглядывает на него мельком. Сосед носки снимает, отжав лишнюю воду прямо на пол, и вешает их на едва греющую батарею. По словам Якова, лишь зимой ее подключали нормально, в осенние заморозки же приходилось спасаться другими способами — горячий душ или теплая одежда, но и с этим не всегда удавалось сохранять уют. Вальтер опускает швабру на пол, вытирает о тряпку свои ноги и мажет по кафелю мыльную жижу. Он как следует малюет шваброй по половице, заезжает тряпкой под раковину, ведет косые линии по отсырелой керамике и даже умудряется вычистить застоявшуюся мертвецкую пыль за унитазом. Вот, оказывается, о чем говорил Яков, когда имел в виду тотальную проницательность к самым, казалось бы, незначительным и чистым на первый взгляд вещам. Да здесь же горы неразвиденного мусора и мелких слоев грязевых отпечатков, которые необходимо стереть с обтекающей плитки и заставить ее ослепительно сиять. Вальтер блещет трудолюбием от свалившейся работенки и старательно выгребает из углов мелкие песчинки. В то время как Яков закрывает окно и взор переводит на него. Тут же его взгляд меняется на уничтожительный. — Что ты делаешь? — Кажется, у него дернулся глаз. — Орехи собираю, вон, — вполне себе четко отвечает, показывает ладонь, полную трухлячих отходов, и идет мыть тряпку. — Придурок, — выплевывает тягостно. Язвительный комментарий Якову не пришелся по душе. — Ты хоть раз в жизни тряпку держал? Или за тебя твои няньки все убирали? — Что? — удивился Вальтер и сжато покосился на него в очевидном недопонимании. — Держал конечно, — сквозь зубной скрежет пытается сохранить самообладание, с мощным шлепком запустив тряпку в раковину. Чем он опять ему не угодил? Только же что Яков молчал, ни слова ни высказал за все то время, что длилось их затяжное молчание. Ждал себе смирно на подоконнике, когда сможет наконец остаться один, а теперь вдруг взорвался по неизвестной никому причине. Яков спрыгивает наконец со своего уютного места, встав в самую гущу холодной воды. Лицо рефлекторно морщит от контраста температур, но не сдается, а руки в кулаки сжимает и осторожными, проскальзывающими движениями подбирается к Вальтеру, что уже стоял у раковины и тормошил несчастную тряпку под струей воды. Яков вырывает ее из рук и подальше мешающего отпихивает, перенимая дело в свои руки. — А что не так? — Вальтер разводит руками. — Все не так! — на повышенных тонах раздраженно произносит, отмывая тряпицу от собранной шелухи. — Ты грязь только растаскиваешь, сейчас все перемывать придется, — глаза закатывает, будто заявил о чем-то настолько очевидном, что говорить об этом вслух было нелепо. — От тебя все равно никакого проку, иди займись чем-нибудь другим. — Яков выключает кран и тряпку выжимает, брызнув водой в сторону Вальтера, чтобы он поскорее удалился. Тот морщится непроизвольно, ощутив на щеках горстку ободряющих капель, и в качестве защитного рефлекса прячет лицо под ладонью. Промозглая струя резво скользнула по шее. — Ничего не придется, — делает шаг в сторону и с накапливаемым бешенством закусывает губу. Самого себя заставляет не срываться по пустякам и стоически терпеть чужие приступы бурного недовольства. Яков всегда такой: напыщенный и до тошноты драматичный — но отчего-то именно сейчас его жалобы кажутся чересчур гиперболизированными и невыносимо фальшивыми. Вот лишь бы придраться и настроение испортить. — Я сам уберу, сядь на место, — предпринимает Вальтер еще одну попытку взять дело в свои руки и доказать непревзойденное мастерство. А ведь изначально именно он больше всех отпирался от этой затеи. — Ты уже наубирался, белоручка, с тебя достаточно, — Яков тряпку так просто не отдает: лишь крепче перехватывает и на себя ее тянет, глаза сощурив в ответ. — Ты батарею мыть собирался, вот и мой дальше. Здесь мое дело, — Вальтер за Яковом поспевает и вырывает у него из рук тряпку. Яков фыркает носом и старается убрать чужие ручонки от своей собственности, но из-за перчаток и мертвой хватки Вальтера так просто сделать это не удается. — Уймись! — Сам уймись, — не перестает гнуть свою линию. Самодурство и капризы Якова начинали подбешивать. — Сказал же «сядь на место». Я все сделаю, — излишне мягко произносит и отбрасывает от себя ползучие резиновые руки. Будучи в нескольких сантиметрах от своего соседа, Вальтер всем естеством чувствует исходящее от него напряжение и ступает на пару шагов назад. Только потом замечает, что Яков делает то же самое. — Хватит мне приказывать, — хмурится тот. — Никто тебе не приказывает, — сглаживает интонацию, чтобы не сподвигнуть Якова на раздраженный крик, и тяжело втягивает воздух через ноздри, вот-вот готовый одним взглядом застрелить не отстающего собеседника. Терпи, повторяет сам себе. — Покажи, где я напортачил, и иди переодеваться. — Глаза открой и сам посмотри, если тебя это настолько волнует, — резким рывком на себя вещицу перетягивает, ожидая наконец ситуацию в свою пользу переиграть. Вальтер, отпустив тряпку, глаза закатывает до пульсирующих воспалений и галантно делает оборот вокруг своей оси, руками взмахивая, подобно лебединому крылу. Ребром ладони он указывает самопровозглашенному критику на блестящий пол, где тот, судя по своему зоркому приставучему глазу, не сможет найти даже намека на лишний волосок или чудом уцелевшую пылинку. За театральным представлением Яков наблюдает негодующе, однако предпочитает оставить увиденное без комментариев. Пол в его глазах, судя по всему, все еще оставался липким, мокрым и грязным. — Доволен? — цокает вдруг Вальтер и встает ровно, перерывая свою искусную подачу. После чего приближается к Якову и выхватывает у него из рук потрепанный лоскут. — Но чтобы ты был еще больше доволен, я, так и быть, протру еще раз, — слезливо делает одолжение и смеется. — Это так великодушно с твоей стороны, но я, пожалуй, воздержусь от этого замечательного предложения, — Яков саркастично отвечает. Однако словесная перепалка долго не продолжается. Он резко притихает, даже не предприняв попытки вернуть себе тряпицу. Стоит молча какое-то время, взглядом прожигая Вальтера. — А хотя, знаешь что? Делай, что хочешь. Яков, по мокрому полу босыми ногами ступая, покидает комнату без лишних слов и пояснений своей внезапной смены настроения. Выходит, и тут же дверь за собой захлопывает, а следом свет в ванной гасит. Оставить Вальтера покрываться плесенью в темноте и без нормальной возможности выбраться казалось равноценным обменом за испорченное ведро и настроение. Вальтер даже возразить толком не успел. Он вообще ничего не успел сделать, кроме как вдохнуть и замереть на одном месте. Вызов был слишком очевидным и хлестким, как пощечина. — Яков! — взвизгнул от неожиданности и в этой неразборчивой хрипотце едва узнал свой голос. — Ты идиот?! Как и не понял, когда успел добежать до двери и начал бешено дергать за ручку. Попал, разумеется, по ней не сразу, для этого пришлось еще несколько раз ощупать проем и промахнуться в ущелья плитчатых стен. По помещению расползлась погребенная темнота, в которой ощущаешь себя сродни привитой пытками слепоте. Еще и дверца все никак не распахивается. Чем это он там ее подпирает? — Выпусти меня! — толкается вперед, когда ответной реакции не замечает, и слышит, как по ту сторону что-то подпрыгивает. Нужно приложить еще немного сил. — А если я темноты боюсь и меня сейчас приступ схватит, ты вообще о последствиях не думаешь? Истошный крик даже не побуждает Якова одуматься в своем решении. Не вызывает и совесть с жалостью пробудиться, потому как что-то серьезное эту ситуацию они оба не рассматривают. — А ты боишься? — усмехается, ведь о «приступе» сейчас он бы задумался в последнюю очередь. — Если тебе очень страшно, свет я включу. Я же не изверг. — Яков смеется. — Но ты все равно останешься там. — Ты хуже!.. Ты псих! — Вальтер не унимается, продолжает безжалостно вколачиваться и подключает к боевке мощные пинки, которые вскоре прерывает с опаской, что своей гипернапористостью может неумышленно снести дверь с петель. Отходит назад и в последний раз прикидывает возможности взлома: удар с разбега плечом. — Ты же в курсе, что если я останусь здесь, то ты обречен быть со мной? В течение почти тридцати минут уборка едва ли двинулась с места. Все еще нужно было мыть пол, не только в главной комнате, но и в ванной, все еще нужно было протереть пыль, все еще нужно было убраться на рабочих местах. — Ну, это достойная цена за спокойную жизнь без твоих выходок, — дразнит и постукивает легонько по трясущейся фанере кулачком в ответ на очередную попытку ее выломать. — Я последний раз тебя предупреждаю: выпусти меня, — измотанный непредугаданной активностью, Вальтер присаживается на пол и упирается спиной в твердую древесину. Сердце лихорадочно спотыкается о попытки выловить воздух. Ноздри шумно втягиваются, ритмично и беспокойно, перебарывая желание вскочить и доломать косяк. Хоть глаз выколи — в темноте абсолютно ничего не узреть. За окном вспыхивает уличный фонарь. Точно ведь, здесь, прямо за занавесками, все это время неброско пряталось в черноте вечера маленькое окошко. Оно проносит сквозь себя ядерный желтый свет, благодаря чему комната теперь не кажется жуткой и наполненной чьим-то присутствием. Горячее свечение согревает взбунтовавшийся рассудок. И на место долгожданного спокойствия приходит несдержанный оскал. — Ну? — Вальтер затылком стукается о дверь, обозленный и игривый. — Не торопи меня, — снова в ответ на тяжелый удар бьет легко кулаком в дверь. — Мне нужно хорошенько обдумать вашу жалобу, господин сосед, это ведь серьезное решение — выпускать тебя или нет, — посмеивается приглушенно и вдруг решает поиграться с выключателем: пару раз дергает его вверх-вниз, включая и выключая на пару секунд свет в соседней комнате. Но в итоге оставляет Вальтера и дальше сидеть в темноте, отбивая костяшками руки постукивающий ритм по двери. — Врезать бы тебе, господин придурок, — бросил он, однако злости и натянутой шуточной обиды уже не испытывал. Был только азарт и в скопление резвого, совершенно неожиданного, чувства надвигающейся победы. О ее наступлении нельзя сказать точно, но то, что она будет, без сомнений утвердила собственная смелость. Вальтер замолкает и оглядывается. Очень странно сидеть здесь вот так, в месте, где не можешь толком пошевелиться и узреть свои пальцы. Если бы не скучающий снаружи фонарик, возможно, притупленные эмоции бы выдали более взбалмошный исход. Остается последний выход. И это выход на улицу. Оттуда можно будет запросто войти в дом и составить гармоничную картину дальнейших действий. А конкретно гибели Якова, в процессе которой он будет нескончаемо подыхать в пламени и на заостренных вилах в аду. Вальтер с дуру поднимает с пола сырую тряпку и мочит ее в холодной воде пару секунд, раковина, оказывается, была не так далеко. К двери подходит и на пробу несколько раз дергает за ручку. По-прежнему не открывается. И даже не реагирует на разгоряченные пинки. Последний раз стопа вдаривает по древесине, и Вальтер отступает к подоконнику, распахивает ловко невеликое окно. Переваливает негнущиеся колени через оконную раму и выпрыгивает босиком на мерзлую траву. Кислород проносится под рубашкой и охлаждает озябшие венки. Можно было бы насладиться свежим воздухом и поразмышлять насчет своего задуманного решения, но Вальтер это удовольствие от себя злополучно отрезает. Плетется тихим шагом с задней стороны дома до двери, восходя пламенным дымом, и, когда врывается в дом, чуть не вышибает дверь с петель. Видит, с каким воодушевленным и безмятежным лицом Яков сидит на том самом стуле, которым подпирал дверь, и бьет его без раздумий захваченной холодной тряпкой по лицу. Мокрая ткань проезжается хлестким ударом несмотря на то, что тот попытался ладонью рефлекторно укрыться от предстоящего удара. Яков вскрикивает. — Какого черта ты делаешь?! — Словно загнанный в угол зверь, руку продолжает удерживать у лица в качестве барьера между собой и Вальтером. Долго на месте не засиживается и поспешно вскакивает с места, отбежав в противоположную часть комнаты. Уже там начинает выстраивать защиту из подручных предметов, а конкретно стул между Вальтером и собой ставит, чтобы тот повторно не ринулся в атаку с тряпкой. Смотрит настороженно исподлобья, ожидая в скором времени схлопотать еще один удар. Заглядывая в ядовитые глаза, воспаленные, с залегшими глубокими тенями, Вальтер сильнее хотел вызволить из них всю надменную дурь. — Избавляю тебя от услуги сидеть и караулить меня! — его губы расплываются в дурной улыбке. — Какое благородство, — в ответ не лыбится, предвкушая всем нутром что-то нехорошее из-за кривой гримасы соседа. Вальтер покрепче перехватывает тряпку и подходит ближе. Наставляет на Якова стеклянные шарики глаз, стоит еще какое-то время молча, а потом с разворота хлыщет ему по лицу пару раз, пока не слышит повторный ропот возмущений, но совершенно не реагирует на них. Вскоре удары обрушиваются с новой силой, горят полосами по лицу, рукам и шее. Вальтер метит по пальцам, которыми сосед так старательно пытается себя закрыть. Кажется, Яков еще хочет что-то в противовес нападкам заявить, однако слова в предложения не вяжутся и гибнут под звонкими шлепками по одежде. За стул вцепляется, но Вальтер молниеносным движением руки отшвыривает его куда-то. Яков хватается вдруг за край тряпки, надежно ограничив себя от безжалостного избиения. Только на этом не останавливается и вещицу вырывает из рук окончательно за долю секунды, бросает назад. — Все, тише, уймись, — тараторит, пятится и дышит рвано после внезапно сложившейся потасовки, что отчетливо слышится даже сквозь маску. Вальтер подгоняет щипками Якова к своей кровати и склоняется над ним в надменном смешке. Даже выдернутая наотмашь тряпка не поспособствует прекращению дуэли. Сосед запинается о ведро. Несколько брызгов летят на пол. — Я победил, — шепчет Вальтер с широко раскрытыми глазами и жалит пальцами в живот. — Да отстань ты от меня, ради бога! — голос повышает грозно и скручивается, одной рукой прикрывая живот от щекотливых нападок, а второй бьет по чужим запястьям, силы не жалея. Вальтер ему не отвечает. Делает вид, что не слышит и до той поры, когда его со всей силы отпихивают на охладевший матрас, успевает еще несколько раз пройтись пальцами по бедренным косточкам и вывернуть на них кожу гусиными общипыванием. Грудь рвется под натиском жженого кислорода, проедает легкие до финального кашля, и пот со лба, кипяченый и хрупкий, скатывается до прыгающего кадыка. Вальтер немедля вскакивает и безбашенно мчится следом за Яковом. Давать себе передышку ещё слишком рано, необходимо окончательно убедиться в том, что сосед усвоил урок и получил достойное наказание за свои необдуманные косяки. Рвущаяся наружу прыткость на пару с задористым адреналином настигают Якова посередине комнаты и сносят с ног повторным нападением. Ладони Вальтера пробираются под чужие перчатки и благополучно стягивают их, применяя как оружие на замену отнятой тряпки. — Я тебя скоро грохну, честное слово! — Якову приходится руками опять закрываться. Он мечется в противоположную сторону, к столам. Вальтер за ним плетется, путаясь в своих же ногах от подлой усталости, но дальше, чем на один метр, не отступает. Жаркая волна под рубашкой вьется по телу и вгоняет его лицо в губительный красный цвет, как при забеге. Налипшие рукава и невысохшие брюки сковывают движения, не дают разойтись в своих умениях и как следует разобраться со скорченным телом пред собою. Все чрезмерно вязкое и мокрое, как и Яков, как и сам Вальтер, как и запах пота, восставший вокруг них. Яков, не глядя под ноги, повторно запинается об ведро, поставленное по своей же дурости чуть ли не в центре комнаты. От внезапного удара шипит от боли, равновесие теряет на несколько мгновений, покачнувшись вперед, но остается стоять и вдруг замечает, что ведро окончательно перевернулось на бок. Мыльная вода растеклась по всему полу. Яков замирает, ошарашенно глядя на свою же оплошность. Отчетливый гулкий удар на время задерживает их перепалку. Ноги Вальтера предательски разъезжаются, и ступни проскальзывают против своей воли. Он падает на пол и для удержания равновесия пытается схватиться за Якова. Резкое перетягивание на себя в мыльной жиже не успевает подвергнуться сопротивлению, и Яков скользит, рухнув вниз, в холодную лужу. Удержаться хоть за что-нибудь не успевает, поэтому сперва на колени валится, почувствовав тупую боль в них всем нутром. На ладони приземляется, но те под влиянием добавленного в воду ранее моющего средства расходятся в разные стороны. Свалился Вальтер на живот, не подоспев вытянуть руки во избежании кривого столкновения с паркетом, и в эту же секунду ушибся подбородком о пол, щелкнув зубами. Он в муках переминает ослабевшие руки и гладит покалывающую кожу на запястьях. Потом хрустит челюстью и скрипит от боли. По ощущениям так, словно переломал себе все, что можно было переломить. — Отдай перчатки, — Яков брызжет водой на Вальтера, стараясь подняться скорее из мыльной ловушки на четвереньки. — А волшебное слово, — мыльная вода в рот попадает, отчего следует кашель и горючее расщепление в стенках рта. Вальтер крепко держит перчатки и намыленной рукой впечатывается в бледный лоб напротив. — Иди к черту, — рявкает. Восприятие волшебных слов у Вальтера и Якова, должно быть, немного различались. Яков мордочку кривит, когда лежачий неожиданно хлопает по лбу. Вода на волосы попадает и слегка мочит их, однако парень игнорирует это и за перчатками тянется, стараясь хоть за краюшек ухватиться. Руку вытягивает через соседа, который ладонь с ними в противоположную сторону назло отводит. — Фу, Як-о-ов, — Вальтер до сих пор откашляться не может. — Какая же дрянь, — вертит головой, зажмурившись и перекатившись на бок, все больше марая ее о напузырившуюся лужу. Глаза открывает, наморщившись и высунув язык наружу. — Так тебе и надо, — бьет по макушке несчастного и пальцами рыжие волосы ворошит, тем самым о пряди вытирая ненужную влагу. — Уйди или я в тебя плюну. — В себя плюнь, придурошный, — опять брызгает водой на Вальтера, только сейчас капли попадают на его одежду. Вальтер брюзжит и закрывает лицо руками, до покраснения крепко-накрепко удерживая в одной из ладоней влажные перчатки. — Отстань, — слепо отпихивает Якова от себя одной рукой и, не выдерживая наглости, провернутой с волосами — которые, между прочим, больше всего становится жаль — злобно пыхтит и наваливается на соседа всем телом, пока тот не падает спиной на пол. Стискивает за плечи, преграждая путь к отступлению, теребит за сухой затылок, наплевав на прилетевшие ругательства, и садится верхом, вымещая всю энергию на худющие руки, так старательно пытавшиеся ответно атаковать. Дверь с грохотом приоткрывается, и на пороге с абсолютно потрясенным лицом их встречает Оливер с новым комплектом постельного белья у груди. Вальтер сглатывает, обращая все внимание на него, и против воли вжимается в Якова, будто тот мог огородить его от вспорхнувшего давления. Взыскательные взгляды староста на них кидает еще полминуты, образуя внутри дома хрупкое молчание. Казалось, что до его возмущения и витавшей шоковой ауры можно было рукой дотронуться, настолько они были ощутимы. Оливер краснеет от злости. — Майер! Ельнер! — его крик ветром сносит их обоих, и дверь шумно захлопывается. На ужин они так и не сходили.