***
— Подъезжаем к воротам. Дин с трудом разлепляет глаза, видит слабый свет с поста часовых и выпрямляется, выискивая в памяти слова заклинания. Но не успевает он произнести даже первое слово, как кто-то задирает его рукав, а затем по коже растекается нечто холодное, и слабое покалывание, к которому он почти привык, напрочь исчезает. Дин резко разворачивается, в лицо ему ударяет запах спирта, но даже через пелену слёз он замечает размытые очертания Чака, держащего кусок марли и бутылку. Джип вдруг тормозит, из-за чего Дин чуть не падает на приборную панель. Вытерев глаза, Дин задирает промокший насквозь рукав до самого верха и обнаруживает, что символы стёрлись окончательно. Затем он видит, как к джипу направляется толпа. Он поворачивается лицом к Чаку, но тот смотрит на Каса с недовольным, решительным и разъярённым видом. Боже, Дин прежде никогда не видел его таким, даже подумать не мог, что того можно чем-то настолько довести. — Ты что, блядь, творишь? — шипит Дин, но не успевает даже занести руку для удара — Чак открывает дверь и выбирается из машины. Задержав руку на ручке двери, Чак бросает взгляд на Каса. — Помнишь, как ты спросил, чего хочу я? — совершенно не в тему говорит Чак. Он смотрит на Дина и тут же отводит глаза, но тот успевает заметить в них проблеск вины. — Так вот сейчас я этого добьюсь. — Дин не успевает осознать сказанное, Чак уже кричит: — Мы нашли Дина! Он здесь! Ебаный, блядь, насрал. — Какого черта ты… — Дин поворачивается всем телом и видит, как патрульные открывают ворота и из-за них вываливается толпа людей. — Что он… Кас, какого хуя происходит? Кас, сосредоточенный на чем-то вдали, не шевелится. Дин отмечает, как побелели костяшки вцепившихся в руль пальцев, и понимает, что при таком раскладе долго он не продержится. — Кас! — резко окликает он. Теперь толпа подошла достаточно близко, чтобы разглядеть его, и он видит их тоже: лица светятся от радости, искажаются от шока и недоверия, безмерного облегчения и настолько яркой надежды, что больно смотреть. На мгновение (всего лишь на мгновение) Дина пробирает зависть к своему покойному двойнику (и это в мире Апокалипсиса, насколько это вообще ненормально?), поскольку прежде на него никто так не смотрел. — Кас, придумай что-то... — Ты подвернул ногу и не мог ходить, — обрывает его Кас, и в щиколотку Дина под неправильным углом врезается жёсткая подошва ботинка. Он добавляет в копилку Каса этот кошмар, однако чувствует, что щиколотка не вывихнута и не сломана. — Поэтому ты так долго не появлялся, — слышит он Каса через гудящую в ушах боль. — Мы нашли тебя, когда собирали тела. Ты как раз возвращался в лагерь. Ничего другого не говори. Дин всё ещё пытается вспомнить, как дышать, когда дверь джипа распахивается и перед глазами появляются размытые силуэты людей и слышится чей-то оклик врача. Но ни о чём из этого он не успевает подумать.***
Полчаса спустя Дин сидит в лагерном лазарете под двойной дозой обезболивающего и под присмотром взволнованной брюнетки по имени Алисия, которая, вероятно, в прошлом обучалась на парамедика. Кроме неё и Каса в помещении с плотно закрытой дверью никого нет. Он устраивается поудобнее на больничной койке и наблюдает, как Алисия уже во второй раз от переизбытка чувств роняет марлю. Дин лишь понимающе улыбается, но принимает решение покончить с этим цирком. — Алисия, Дин ещё не совсем осознает происходящее, — внезапно произносит Кас, когда Алисии наконец удаётся стянуть ботинок с Дина. Кас забирает марлю у неё из рук и подталкивает к выходу. — Я сам справлюсь. Судя по озарившему её лицо облегчению, она в жизни не думала, что, будучи по профессии парамедиком, ей придётся выполнять обязанности личного врача для лидера лагеря. Кас закрывает дверь чуть ли не перед её носом, проворачивает ключ в замке и, подойдя к обшарпанному шкафчику с лекарствами, достаёт оттуда чистую марлю. Заняв прежнее место Алисии у кровати, он подтягивает к себе дребезжащую колёсами стол-тележку и берёт с неё рулон пластыря и ножницы. Градус кипящей злости Дина начинает падать. — Наш врач умер нескоро месяцев назад, — спокойно говорит Кас. — Её волнение можно понять. Дин падает головой на подушку и ни капли не удивляется поднявшемуся от неё облаку пыли. — Не пришлось бы устраивать этот цирк, если бы ты не сломал мне лодыжку. — Она даже не сильно растянута, — отмахивается Кас и принимается за дело. Дин, наблюдая за его действиями, про себя отдаёт Касу должное — тот явно знает, что делает. В лёгкости его движений читается вынужденный опыт лечения различных травм без наставления профессионала. — На тебе ни царапины, а Дин слишком долго отсутствовал, поэтому нужно было как-то объяснить это. Мне пришлось повредить твою лодыжку, иначе бы Алисия заметила, что ты полностью здоров. Теперь же она убедилась в наличии у тебя травмы, о чём вскоре узнают все в лагере. У тебя также появилась отмазка ни с кем не разговаривать, по крайней мере — до утра, а вместе с ней — время придумать, как долго ты будешь восстанавливаться. Дин облизывает губы и неохотно признаёт, что ход не лишён логики. Он слышит беспокойную толпу даже через закрытую дверь. Когда Кас заканчивает с перевязкой, у Дина чуть не вырывается разочарованный вздох, потому что ему вот-вот придётся выйти к ним. — Кас, я так не могу. Тот не спеша возвращает все вещи на свои места, после чего присаживается в изголовье кровати с нечитаемым выражением лица. — Дин… — Слушай, я понимаю, ситуация хреновая, но надо сказать им, кто я на самом деле. — пустое выражения лица Каса не внушает оптимизма. — Давай скажем, что Чак, ну не знаю, ошибся… или соврал, не подумав… и… — Нельзя. Дин смотрит на него во все глаза. — Что? — Нельзя говорить им, кто ты на самом деле, — взгляд Каса мечется к двери и обратно с тенью отчаяния. — Если в тот раз это было рискованно, то в этот... — Знаешь, я в курсе, что ты будешь на седьмом небе, если тебе больше не придётся меня видеть, — огрызается он. — Но делать меня призраком с помощью тех символов, лишь бы не пришлось придумывать, как со мной поступить — — Ты думал, что я поэтому… — Кас делает шаг назад, пустота в глазах сменяется напряжением. — Дин, а как бы ты отреагировал, если бы к тебе вдруг заявился кто-то с лицом и повадками твоего лидера, но при этом утверждающий, что он из другого времени? — его глаза сужаются. — Но сначала ответь мне: как бы ты отреагировал на человека, утверждающего, что он — это ты, но из прошлого? Я подожду. Самое нелепое — Дин об этом не задумывался. — Они мне не поверят. — Из тех, кто видел тебя в первый раз, остались только мы с Чаком. Поэтому да, я не думаю, что они решат послушать развёрнутое объяснение устройства пространства времени. Особенно учитывая, что мы не знаем, как ты оказался здесь. — Но ты же можешь сказать им… — при виде выражения лица Каса он замолкает. — Они не знают, что ты нас различаешь. — Это одна из причин, — соглашается Кас, скрещивая руки на груди. — У тебя есть менее самоубийственные идеи? Дин смотрит на потолок, на коричневые водяные разводы от кое-как заделанных дыр, на сеть трещин, расползающуюся по дереву стен хижины, и задается вопросом, что, черт возьми, ему теперь делать. — Дин, — более привычно произносит Кас. — у нас не так много времени, чтобы ты определился, как поступить. — Не сказать, чтобы у меня был хоть какой-то выбор, — с горечью отвечает он, сжимая ладони в кулаки. — Можно мы хотя бы уйдём отсюда? Повисает неловкое молчание. — Куда ты хочешь пойти? Вопрос не несёт абсолютно никакого смысла, пока — мгновение спустя — до него не доходит, что существование в шкуре Дина подразумевает проживание в собственной хижине. — Ты имеешь в виду его хижину, — бесцветно говорит он. — Точно. — В ней у нас будет преимущество в виде… — на сей раз заминка длится дольше, и когда Дин наконец решает на него взглянуть, то видит лишь профиль Каса, хмуро смотрящего в никуда. — Приватности, которая продлится ровно до тех пор, пока кто-то не откроет дверь. — Он с задумчивым видом запрокидывает голову, и Дин готов поставить свою жизнь на то, что в голосе Каса проскользнуло удивление. — С целью похлопотать над тобой, чтобы помочь тебе быстрее поправиться, конечно же. Дин пытается своим взглядом выразить, насколько он против идеи хлопотания над ним. — К тому же, кто знает, что ты ответишь, если кто-то задаст тебе вопрос на непонятную тему, — продолжает Кас уже обычным невыразительным тоном. — Учитывая обстоятельства и отсутствия профессиональных врачей, будет разумно поместить тебя под присмотр. И этим обычно занимался я. Дин стискивает зубы от слабой пульсирующей боли в лодыжке. Какое бы обезболивающее ни дала ему Алисия, эффект его начинает спадать. Но ему всё равно на боль, Дин лишь хочет убраться отсюда сейчас же, потому что через пару секунд он точно не выдержит и попросит Каса исполнить ту угрозу про жизнь в морфийном угаре. Провести жалкий остаток дней в наркотическом опьянении начинает казаться весьма заманчивой перспективой. — Так мы можем уйти отсюда? — Дай мне три минуты. Дин кивает и прикрывает глаза. Кас отворяет дверь, превращая тем самым перешептывание снаружи в глухой рёв, который мгновение спустя затихает ровно настолько, что все люди за дверью чётко и ясно слышат слова Каса. После него звучит смутно знакомый женский голос, а затем дверь снова закрывается, и Кас оказывается возле его кровати. — Если ты готов… — Не то. Слово. — Дин садится, без препираний позволяя Касу подхватить его рукой под плечи. — Эм, а что там произошло? — Они разошлись, чтобы ты мог отдохнуть. — Кас поднимает Дина на ноги без каких-либо усилий и направляется с ним к двери. За ней, к удивлению Дина, их встречает безлюдная тишина. — Вера сказала, что разберётся, а я не спрашивал, как именно. Он направляет остатки сил на поддержание себя в вертикальном положении, пока они бредут к хижине. Кас идёт позади него. И пусть на улице кроме них ни души, Дин кожей чувствует направленные на него из окон взгляды, следящие за каждым его неуверенным шагом. И он безмерно благодарен за то, что ему не приходится видеть все эти поражённые, счастливые лица людей, искренне верящих, что перед ними — их пропавший недели назад лидер. Поднявшись по нервным ступеням, они проходят по погруженной в темноту гостиной, и до Дина доходит, что они миновали диван, только в тот момент, когда Кас открывает дверь в спальню и включает там свет. Едва Дин смаргивает белые мушки, замелькавшие перед глазами от слишком яркого света потолочной лампочки, перед его взором предстаёт аккуратно застеленная кровать. — У тебя есть простыни, — замечает он, когда Кас откидывает покрывало и укладывает его на кровать. Кас смотрит на него с самой что ни на есть искренней улыбкой. — Я догадался, что ты решишь перебраться сюда, ещё когда тебя вели в лазарет, — отвечает Кас с весельем в голосе. — И думал, что ты сумеешь помолчать до тех пор, пока я к тебе не приду. — Разумно. — Развернувшись, он падает на просевший матрас. От противного скрежета сжавшихся под его весом пружин и скрипа деревянного основания кровати у него вырывается блаженный вздох. Быть может, это и самый паршивый матрас в мире, но сейчас ему на это плевать, ведь он наконец оказался в комнате с дверью. — Так почему ты никогда не занимаешься этим на кровати? Слишком маленькая? Ухмылка Каса вдруг становится ещё шире. — Ума не приложу, почему ты каждый раз удивляешься тому факту, что я веду сексуально активную жизнь. — Ты ведёшь не сексуально активную жизнь, — бросает он вслед направляющемуся в ванную Касу. — Ты проживаешь одновременно не меньше десятка, чувак. И просто задумайся. Пять лет назад тебя в бордель было не затащить, а теперь ты… — Кажется, для выражения мнения Дина по этому поводу не существует подходящего слова. По крайней мере такого, какое можно было бы использовать в его положении: будучи насильно обездвиженным, да ещё и в чужой хижине. — втянулся. — Если сомневаешься — выдай что-то без эмоциональной окраски. Кас появляется с невзрачным пузырьком таблеток, какие выдают по рецепту, и, оторвавшись от чтения этикетки, смотрит на Дина. — Два года. — А? — Тело Дина само по себе устраивается поудобнее, в результате чего он оказывается в полусидячем положении, расслабленно прижавшись спиной к обшарпанной спинке кровати. — Что два года?.. — Два года назад, — отрешенно отвечает Кас и снова опускает глаза на этикетку. — После падения. Я попробовал во второй раз, и эта попытка, как ты понимаешь, оказалась намного удачнее. Дин некоторое время осмысливает услышанное. — Ты дожидался Падения, чтобы впервые заняться сексом? Серьёзно? — У ангелов нет потребности вступать в половой акт, но когда мы занимаем человеческие вместилища… всё несколько иначе. — Кас с довольным видом протягивает Дину пузырёк. — Я знаю, как ты устойчив к опиатам, и, поскольку тебе нужно выспаться, рекомендую выпить сразу две. Пойду принесу воды. Одолеваемый любопытством, Дин с прищуром разглядывает этикетку и, осознав, что не выйдет разобрать ни слова, открывает пузырёк. Внутри оказывается обыкновенный гидрокодон. Когда он высыпает на ладонь две таблетки, его посещает мысль, что Кас, вероятно, прав — не стоит мелочиться. Тот как раз возвращается со стаканом воды, и Дин, запив таблетки и отдав Касу стакан, усаживается спиной к изголовью кровати и начинает дожидаться эффекта. — И ты обзавёлся аптекарским хобби, чтобы отвлекаться, когда наскучит секс? Кас не изменяется в лице, но у Дина возникает смутное ощущение, что вопрос удивил его. — А это важно? Дин пожимает плечами, а в душе тем временем загорается интерес. Ведь Кас мог отмахнуться любым простым ответом из тысячи возможных, однако вместо этого лишь уклонился от него. — Просто интересно. Вот и положено начало их первому разговору, целиком и полностью посвящённому Касу. Дин про себя признаётся, что, думай он головой, прежде чем говорить, то не ожидал бы от Каса такой реакции. Это также первый разговор, в течение которого Кас ещё не успел напомнить Дину, как сильно ему опостылела жизнь в таких условиях. Дину хочется выиграть немного времени, прежде чем Кас вспомнит, что, мягко говоря, его недолюбливает. — Кас… то, что я сказал… что ты будешь рад от меня избавиться… — лицо Каса снова приобретает отсутствующее выражение, но Дин нацелен высказаться, поэтому с мрачной решимостью продолжает: — … я повёл себя, как идиот. Я должен был спросить… — Воображение наотрез отказывается подбросить вариант, как же начать этот разговор. — Ладно, я не понимаю, почему ты хочешь, чтобы меня никто не видел? Кас, похоже, молча обдумывает ответ, и когда он наконец приходит к нему, его напряжённые плечи расслабляются. — Я полагал, что ты осознавал причину. Но я забыл, что там, откуда ты, между твоим первым и вторым прибытием сюда прошло несколько лет. Ты пробыл здесь очень короткий промежуток времени, поэтому ты бы и не задумался экстраполировать реакцию Дина на всех людей в лагере. — Всё настолько опасно? Кас, чей взгляд не сосредоточен ни на чём конкретном, некоторое время молчит. — Да. Нам не впервой выяснять, что в лагере объявился самозванец, и в прошлые разы всё заканчивалось… незабываемо. — Без паранойи долго не протянешь. — Кажется, надо бы развить тему, но Дин, вымотанный бесконечным адовым днём и начавшими действовать обезболивающими, решает оставить этот потенциально травмирующий разговор на другой раз. — Ты… ты прости меня. — Нет нужды извиняться, — Кас выдергивает Дина из полудремы, и пустота в глазах заполняется. — Если бы ты попросил меня придумать убедительную ложь, то я навряд ли бы справился, — уголок его рта дёргается вверх. — Спасибо, что избавил от этой необходимости. — В смысле? — Сейчас Дин сильно жалеет, что не отказался от обезболивающих. — Чак?.. — Чак видел тебя в твоё прошлое прибытие здесь, к тому же он пророк. Это снизило риск, — Кас будто о чём-то задумывается. Он встречается глазами с Дином, но лишь украдкой. — Только он и Дин среди всех людей в лагере были знакомы со мной до Падения. — Вы с ним друзья. — Кас строит гримасу, но не спешит отрицать слова Дина. — Ладно, очень, о-очень хорошие знакомые и всё такое в этом роде. Ты ему доверяешь. — Очень зря, как выяснилось, — бормочет Кас. Его губы сжимается в линию, затем он встряхивается. — Однако, я был уверен, что он доверится моим суждениям касаемо тебя. Хотя тебя не так легко забыть. Дин рассеянно кивает. — Почему… — … я бы не объяснил, спроси ты об этом? — в направленном на него взгляде Каса виднеется намёк на раздражение. — Я не знал, какой будет твоя реакция. Варианта было два: либо ты, приняв в расчёт угрозу, которую представляешь для всех в лагере, захочешь уйти, либо… — он устало вздыхает. — Дин, может, ты этого и не осознаешь, но было ясно как день, что ты страдаешь. И я решил, что тебе не пошли бы на пользу новые поводы для тревоги и душевных терзаний. — Ты… не хотел меня расстраивать. Глаза Каса сужаются. — Прошу, сделай менее удивлённый вид. Дин не настолько хороший актёр. — Спасибо. — Пожалуй, я оставлю тебя в покое. Тебе нужно отдыхать. — Кас поднимается на ноги. — Твоя лодыжка — и, раз уж на то пошло, твой неоспоримый травматический опыт — выиграют нам немного времени, чтобы определиться, как быть дальше. — И про какую травму идёт речь? — с интересом тянет Дин. — Ведь про мою настоящую травму мне говорить нельзя. — Оставим это полёту воображения остальных. Они придумают гораздо более интересные варианты, чем мы, — отвечает Кас, направляясь к выходу. Возле уже открытой двери он оборачивается. — Я приду вечером, если тебе что-то будет нужно. Дин кивает, не желая признаваться, что у него будто гора упала с плеч. Как только Кас выключает свет и бесшумно закрывает за собой дверь, Дин устало закрывает глаза. Сегодня ему точно не удастся заснуть.***
Резко вынырнув из сна, Дин из-за раскалывающейся головы пару секунд не может сообразить, что лежит он не на ставшем привычным диване. Едва шевельнувшись, он замирает при скрипе ржавых пружин и изношенного каркаса кровати и дожидается, пока глаза привыкнут к темноте. По правую руку размытыми полосами лунного света обозначены очертания окна, а чуть глубже во тьме, в паре шагов перед кроватью, его глаза наконец различают дверь. Дин поднимается на локтях, но как только он опускает ноги на пол, его лодыжку — ага, блядь, всего-навсего растянутую — пронзает острая боль. Он, кряхтя, пытается отдышаться, но боль никак не отступает. От неё в голове вдруг всё настолько прочищается, что на него будто со всех сторон обрушиваются воспоминания об этом отвратительном дне. — Блядство, — ругается он, проклиная свою лодыжку и полетевшую к хуям жизнь. В дверь тихо скребутся, после чего она открывается, пропуская в комнату тусклый жёлтый свет. — Дин? — Всё нормально, — отзывается он и злится на самого себя. Кас тянется к выключателю света. — Не надо. Рука Каса тут же повисает вдоль тела. Он заходит внутрь и, закрывав за собой дверь, останавливается в изножье кровати. Его лицо омывает лунный свет, но даже он не в силах заглушить искрящую голубизну его глаз. — Дин… — Я в порядке, — раздражённо перебивает он. Если Кас желает быть субъектом внимания, так тому и быть. Дин был таковым с самого прибытия сюда, поэтому смена ролей будет справедливым решением. — Ты что-то хочешь? — С каждым днём этот список всё растёт, — сухо отвечает Кас. — Тебе что-то нужно? — Нет. — И это даже не ложь. Просто то, чего он хочет, получить не выйдет. — Видать что-то случилось. Люцифер, его армия, настойчивые посетители? — Нет, нет и да. — В тусклом свете тяжело разглядеть лицо Каса, но Дину кажется, что на нём написано удивление. — В конце концов они ушли. — Наверняка заслуга твоего обаяния. — Даже сейчас Дин понимает, что говорить такое человеку, который выполняет за него кучу дел — неправильно, поэтому сразу же добавляет: — Извини. — На мой взгляд, оно сыграло нам на руку, — к его удивлению, Кас присаживается в изножье кровати. — Дин всегда запрещал кому-либо заходить к нему, когда он был ранен, так что никто не удивился и сейчас. Он переживал, что это негативно скажется на моральном настрое лагеря. — Хотел выглядеть в глазах остальных неуязвимым, — бормочет он. — Да, это в моём духе. Кас фыркает. — Я никогда не считался с этим правилом. — А это уже в твоём духе, — он чувствует, как уголок губ невольно приподнимается в полу-улыбке. — Не сказать, чтобы ты меня раньше слушал. — Я всегда слушал, — тихо говорит Кас. И это правда, однако за этими словами стоит неведомая Дину история. — Просто не всегда соглашался с тобой. — И часто он психовал из-за этого? — Постоянно. — Кас пожимает плечами. — Он считал, что я так делал, чтобы побесить его, но на самом деле я просто находил это забавным. Дину хочется спросить, кем они были друг другу. Может, друзьями? Быть может, они были не просто поневоле связанными общим делом союзникам? Его так и подмывает поддаться искушению и спросить, ведь Кас сидит совсем рядом с ним в спокойной тишине и темноте, отчего возникает ощущение, что Дину дозволено не только задать любой вопрос, но и получить на него ответ. От одной этой мысли все слова замертво засыхают на языке. Он вспоминает о Канзас-Сити, о том, как Дин отправил Каса на верную смерть, и ему кажется, что для верного вывода стоит задать лишь этот вопрос. Однако это не означает, что он хочет подтвердить свои догадки. Кас, возможно, и чокнутый, но, блядь, Дин не то чтобы далеко от него ушёл. По крайней мере, Кас жив, он рядом, и пусть он изменился, но это всё ещё Кас… Да, жизненный путь здешнего Дина устлан смертями близких людей, которых он, несмотря на все усилия, не смог уберечь; Боже, он даже не смог уберечь Сэма, который в итоге согласился стать сосудом Люцифера. Но всё это никак не оправдывает его поступки. Дин отмахивается от этих мыслей. Сейчас ему не до этого. — О чём, блядь, Чак вообще думал? Кас замирает. — Чак совершил ошибку, — отвечает он, и Дин безошибочно распознает в голосе этот «готовый разить и вершить возмездие» тон в прошлом внушающего страх ангела. — Я с ним разберусь. — Поздновато уже для этого. — И больше он в защиту Чака не скажет ни слова. — Я не Дин — то есть, не ваш Дин. Я ни черта не знаю про ваш мир, он должен понимать… — Дин замолкает и задумывается, можно ли списать свою неимоверную тупость на шок и почти сломанную лодыжку. — Он обращался к тебе. Ему интересно, на что Кас спишет свою запинку в долю секунды, после которой он отвечает: — В смысле? — В хижине перед отъездом, в машине в Канзас-Сити, прямо у ворот лагеря: выбирай. — Кас не изменяется в лице, но этот фокус работает только на тех, кто за годы вместе с ним не научился читать его между строк. — Он добился? — Добился чего? — Того, что хотел от тебя. Слушай внимательно, Кас, сейчас я задам очень важный вопрос. Ты хочешь проверить? — Я не понял вопрос, — немного погодя отвечает Кас. — Ты хочешь проверить, кто лучше врёт: ты или Кастиэль из моего мира? Теперь Кас напрягается. — Он боялся, что мы сбежим. — Но ведь он только сегодня узнал, что я здесь, — замечает Дин и пытается понять, что же он упускает. — Ну же, Кас, сейчас речь не про меня, а про тебя! Так зачем — — Точно не ради моей приятной компании, — перебивает Кас. — А ты сам как думаешь? О, Боже. — Да-да, все остальные погибли. Так с чего он вдруг решил, что ты уйдёшь? — Потому что он только сегодня узнал, что Дин умер. — Он думал, что ты всё ещё здесь, только потому, что ты ждёшь возвращения Дина? — Да. У Дина чуть не вырывается: «Но это же бред, в лагере не началась разруха только благодаря тебе. Ты бы ни за что так не поступил». — Ты и правда не собирался вернуться, — спустя столько времени, мозаика в голове Дина наконец собирается. — Поэтому все верят, что он жив. Потому что иначе ты бы не вернулся. — Да, — отвечает Кас ему в глаза. — Я бы не вернулся. Внезапно Дина затапливает настолько мощной волной гнева, что перед глазами возникает плотная пелена. — Ты чем, нахуй, думал?! — кричит он, и только благодаря предупреждающему уколу боли в лодыжке Кас не получает от него хорошую встряску. — Все главные лица лагеря погибли, и ты это знал! Кто бы тогда… если бы ты не вернулся, то как бы они… — ему приходится остановиться, чтобы перевести дыхание. Он вдруг вспоминает, где они находятся. И он уверен, что кричать на Каса — не лучшая идея, поскольку сейчас не спит как минимум половина лагеря. — Ты торчал здесь всё это время только потому, что тебе так велел Дин? И ты решил отбросить коньки следом за... — Ты думаешь, я бы стал жить в таких условиях по какой-то другой причине? — голос Каса остаётся невозмутимо спокойным, и почему-то Дину, несмотря на звучащие слова, становится не по себе именно от этого. — Будучи запертым в этом гниющем... — Мясном костюме? — перебивает его Дин, внутри которого всё сильнее назревает неприязнь. — Значит, существовать наравне с нами в грязи — это пиздец как унизительно, но трахаться с нами — это вообще ничего страшного? — Сношение с людьми никогда не порицалось, было лишь запрещено воспроизводить с ними потомство, — отвечает Кас, медленно расплываясь в улыбке. — Удовольствие от сего занятия почти что компенсирует вызываемую им деградацию. Ну и хотя бы помогает скоротать время, — Дин всё ещё пытается обработать эти слова, когда Кас встаёт и со скучающим видом обращается к нему: — Ещё вопросы будут? — Почему ты меня спас? — Потому что так было нужно, — Кас не отводит взгляд. — Я пал не из-за тебя, а из-за того, кто ты на самом деле, и я всё ещё обязан тебя оберегать. — Всегда есть выбор. — Если бы он был, то я уже был бы мёртв, а ты — в распоряжении Люцифера. Повисает длительная пауза, и на всём её протяжении у Дина не выходит полноценно вздохнуть. — Я всё не могу понять, что тебя больше всего раздражает, — шепчет Дин. — Что он умер, что я здесь, живой, или что ты выжил. Ты сам-то знаешь? Кас выходит, захлопнув за собой дверь. Вот и чёткий, однозначный ответ: всё перечисленное, и иди нахуй.