***
Дин, верный своему слову, вскоре распускает патрульных. Собрание выдалось на редкость коротким — у самого Кастиэля никогда не выходило так быстро завершить разбор полётов, и столь внезапное окончание собрания явно стало для всех неожиданностью, причём не из приятных. Что в очередной раз показывает, как легко люди приспосабливаются к переменам: видимо, они напрочь забыли про то, что до роковой атаки на Люцифера Дин выслушивал доклады только от командиров отрядов, а во время редких встреч со всем составом строго придерживался уставных отношений. А в свободное время, если память ему не изменяет, и вовсе избегал с ними общения. Дин возвращается на кухню за очередной порцией кофе и при выходе ненадолго задерживается в дверях, лениво его потягивая. Кастиэль задумывается, нужно ли ему как-то показать, что он обратил внимание на его присутствие, или стоит и дальше делать вид, что вовсе его не заметил. Как видно, он поспешил с заявлением, что совместное проживание — это отличная идея. С приходом Джозефа и Алисии у него появляется приятное отвлечение от дела. Джозеф, без всяких сомнений, всеми силами пытается убедить Дина в своей готовности вернуться к патрулированию. А вот причина нахождения здесь Алисии остаётся для него загадкой. Спустя несколько минут безуспешных попыток вернуться к своему прежнему занятию внезапный взрыв смеха притягивает его взгляд в сторону дивана, где он замечает Алисию, присевшую на подлокотнике и так сильно склонившуюся к какому-то чтиву в руках Дина, что кончики её волос касаются его плеча. Затем от неожиданного звука шагов Кастиэль поворачивает голову и видит у кухонного стола Джозефа, чьи карие глаза с тенью настороженности смотрят на него в ответ. Даже по прошествии почти двух лет эта реакция всех людей на его присутствие рядом с ними лишь немного смягчилась с явной антипатии на очевидную принуждённость. Облокотившись на стол, Кастиэль продолжает смотреть на Джозефа и не спешит нарушить повисшую тишину; он давненько не вступал во взаимодействие с людьми при полной трезвости. В тот день, когда Дин сказал ему, что Кастиэль вызывал в нём больше симпатии будучи обдолбанным в край, он с таким же успехом мог сказать, что единственное, чем он выделялся на фоне всех остальных обитателей лагеря, — так это своей готовностью признаться в пагубном пристрастии. Раздавшийся из гостиной смех Дина резко напоминает ему, что он должен быть там вместе с ним. Намеренное сеяние неловкости в рядах ополченцев, в отличие от непреднамеренного вызова смятения, причиной которому становится само его существование, несколько противоречит текущей цели Кастиэля. — Тебе что-то нужно? — учтиво интересуется он, бросая огрызок карандаша на стол и с мрачным удивлением отмечая, как глаза Джозефа округляются при виде неряшливой кучи деревянных очистков и грифельной пыли. Джозеф облизывает губы и мечется взглядом от него к кофеварке, и только тогда Кастиэль замечает в его руке пустую кружку Дина. — Кофе? Положив ладонь на стол, Кастиэль делает глубокий вдох и возвращает внимание карте. Когда в его руке оказывается один из последних огрызков карандаша, он задумывается, удастся ли ему убедить Дина организовать ещё одну вылазку за новой канцелярией на замену всем поломанным письменным принадлежностям. Как выяснилось, писать от руки — занятие не из простых. При воспоминании о том, как монахи, согнувшись над пергаментом, исписывали сотни листов одним лишь обмакнутым в чернила пером, он всё сильнее даётся диву терпению человечества, которого до пришествия Гуттенберга хватило на десятки веков письма от руки. — Тогда наливай и уходи. Я кое над чем работаю. Вызванный Джозефом шум из-за поисков второй чашки (успешных, судя по раздавшемуся звону), слишком сильно отвлёк от дела, поэтому от него не ускользает обронённая фраза на идише. — Твои предки обзывали меня и похуже, — фыркает Кастиэль. Джозеф с ошарашенным видом резко оборачивается к Кастиэлю, из-за чего через край одной чашки ему на руку проливается кофе, извлекая из него болезненное шипение. Судорожно поставив обе кружки на столешницу возле раковины, он тратит необъяснимо много времени на смывание со своей руки кофе, а затем, уже после закрытия крана, по необъяснимой причине задерживается на месте. Когда Джозеф наконец поворачивается к Кастиэлю, тот отмечает светлый оттенок красного на его щеках. — Я и забыл, что ты понимаешь меня, — с виноватой гримасой говорит он. — Извини. — Мне не впервой слышать от людей инсинуацию, что я имел плотскую связь с домашним скотом. Хотя, учитывая обилие пастухов в прошлом, обвинения эти, как правило, ограничивались сношением конкретно с овцами. — Они намекали, что ты… — С лица Джозефа схлынивает краска. — Они решили, что ангел Господень снизошёл на Землю, чтобы трахнуть их овцу? — Они не намекали, — отвечает он, и уголки его губ невольно дёргаются вверх при виде выражения Джозефа. — А вполне конкретно и подробно выразили своё возмущение тем, что я, по их мнению, сотворил с их скотом. — Джозеф не изменяется в лице. — Хотя, когда они поняли, кто я такой и что в моих действиях по отношению к их овцам не было ничего предосудительного, они извинились. — Да ты прикалываешься. — Взяв кружку, Джозеф усаживается на стул с противоположной стороны стола и заворожённо на него смотрит. — Погоди-ка, в каком смысле «мои» предки? Ты это про человечество в целом или… — Конкретно про твоих, — отвечает он, вдруг почувствовав себя выбитым из равновесия искренним любопытством Джозефа. — А что? — Ты никогда не говорил… — Джозеф откидывается на спинку стула. — Неограниченное знание. У тебя сохранились воспоминания обо всём? — Да. — Теперь и ему становится интересно, что именно хочет узнать Джозеф. — По крайней мере, обо всём, что было до моего Падения. — «Но мало чему из всех этих воспоминаний найдётся применение», — про себя добавляет он. Между знанием и опытом разверзнута огромная пропасть, о чём он узнал здесь в первую очередь и о чём неограниченные знания почему-то умалчивали. — А что? Джозеф пожимает плечами и, занеся руку за затылок, чешет его с неловким видом, а затем заправляет за ухо выбившуюся из хвоста кудрявую прядь тёмно-каштановых волос. Взяв со столешницы свою чашку, он какое-то время молча разглядывает её содержимое, после чего со вздохом откидывается на спинку стула, и его губы будто нехотя искривляются в улыбке. — Просто я вдруг понял, что моя бабушка со мной сделала бы, будь она здесь и услышь она, как я обозвал ангела. Дай мне пару секунд, чтобы прогнать эту картину, ладно? — Бывшего ангела, — машинально поправляет его Кастиэль и с недоумением отмечает, как губы отведшего взгляд Джозефа дёрнулись вокруг ободка кружки. — Она была ортодоксальной? — Очень, — он ухмыляется поверх кружки. — И знаешь что? Она бы даже слушать не стала отговорки про «бывшего ангела». — Ненадолго призадумавшись, он добавляет: — Она умерла на втором году моего обучения на раввина. После её смерти я так и не вернулся к учёбе. — И надолго ты отлучился? — Скорее взял перерыв. — Поставив кружку на стол, он принимается рассеянно водить пальцем по её ободку. — Веры-то мне хватало. Просто работа не нравилась. — Он с печальным видом качает головой. — А теперь я на постоянной основе служу шестнадцати конфессиям, так что всё закончилось довольно неплохо. Продолжаю совершенствовать латынь, которая с каждым днём становится всё лучше. — Не становится, просто все уже к ней привыкли. По неведомой ему причине, этот ответ вызывает у Джозефа улыбку, и при её виде в Кастиэле внезапно поднимается зависть к неутраченной Джозефом вере, к его непоколебимой уверенности, коей были пронизаны все до единого произнесённые им слова при выполнении каждого добровольно взятого на себя религиозного долга. Дин принял его в свои ряды из-за имевшегося опыта службы в израильской армии и его контактов с американскими военными, однако только после того, как Джозеф официально прошёл курс обучения под руководством Дина, тот узнал о его неофициальном статусе лагерного капеллана. Он до сих пор не может понять, намеренно ли Джозеф опустил деталь о своём раввинистическом образовании или же ему попросту не пришло в голову о нём упомянуть. У обоих вариантов одинаковая вероятность оказаться истиной — Дин никого не спрашивал о религиозной принадлежности, — но у Кастиэля уже созрела догадка, что Джозеф ещё тогда понял, какой была бы реакция Дина, затаи тот подозрение о намерениях Джозефа. — Я уж не говорю о том, как моя бывшая жена отозвалась бы о нечестивости, — добавляет он с полуулыбкой, вновь делая глоток кофе. — Она… — Ты говорил, что у тебя не осталось живых членов семьи. — Об этом в первую очередь спрашивали всех желавших попасть в лагерь. — Так и есть, — он пожимает плечами, отводя взгляд. — Мы с ней развелись незадолго до начала всего этого. Последнее, что я о ней слышал: прямо перед объявлением карантина она уехала из Филадельфии в Нью-Йорк к сестре. Кастиэль, откинувшись на спинку стула, изучает его взглядом. — Зачем ты мне это рассказываешь? — Дин обсуждал со мной необходимость восстановления связи с КПП, — отвечает Джозеф, плотнее сжимая кольцо пальцев вокруг чашки. — На востоке Департамент транспорта вполне себе живёт и процветает. Поиск нужной информации займёт у меня пару секунд, если я попаду к терминалу на границе. А будь у нас в лагере доступ к Интернету, то я взломал бы его прямиком отсюда. — Не сомневаюсь. Ведь ты занимался этим без ведома Дина всё это время. — Джозеф напрягается. — Пенсильвания закрыта на карантин вот уже как три квартала. А мы в последний раз связывались с пограничниками семь месяцев назад. Джозеф застывает на месте. Его длинные пальцы крепче прежнего обнимают чашку. — Я и не думал, что ты уделял столько внимания происходящему. — И ещё мне известно, что ты добывал информацию не только для себя, — продолжает он, и лицо Джозефа окончательно покидает краска. — Тебе пособничал отряд Эрики. Она бы не согласилась на это, а тебе не удалось бы провернуть всё самостоятельно, поэтому ты предоставил им весомую причину рискнуть своим местом здесь. Взгляд Кастиэля скользит в сторону гостиной, где Алисия чем-то увеселяет Дина. Джозеф, проследив за ним, прикрывает глаза. — Ты расскажешь об этом Дину? — О чём? — спрашивает внезапно объявившийся в дверях Дин с озадаченным видом. Из-за его плеча выглядывает встревоженное лицо Алисии, которая в панике уставляется на Джозефа. — Кас? — Джозеф хочет получить твоё разрешение на опрос лагеря, чтобы узнать, остались ли у кого родственники или друзья, чьё местоположение по их просьбе сможет определить пограничный патруль, — докладывает он, пропуская мимо ушей протестующий возглас Джозефа, затонувший в шорохе сложенной Кастиэлем карты. Удивление Дина выдают лишь еле заметно округлившиеся глаза. — Дин? — Да, действуй, — отстранённо отвечает он, проходя на кухню и опираясь бедром о стол. — Что-то ещё? Губы Джозефа с мгновение беззвучно шевелятся, после чего он качает головой и отчаянным взглядом впивается в опустевшую кружку, будто в надежде найти там подходящий ответ. — Нет, это всё. — Завтра заканчивается твой больничный, — напоминает ему Дин, складывая руки на груди. — А у Веры он продлён на несколько дней, так что до её полной поправки ваш отряд не выйдет в патруль. Нам нужно обсудить список всего, что требуется для поездки к границе, но пока что займись обходом лагеря, расспроси, кому какая информация нужна. Надеюсь, ты сумеешь подсчитать, во сколько нам всё это обойдётся? — Да, без проблем. — Поднимаясь на ноги, он бросает на Кастиэля нечитаемый взгляд. — Значит… — Значит я слишком тонко намекнул, что тебе пора уйти, — говорит Дин, рукой указывая ему на выход. — Смотри не ушиби задницу об бусины. На лице Джозефа появляется натянутая, как у помилованного за считанные минуты до казни смертника, улыбка. Он без промедлений удаляется к выходу, и вслед за ним туда же подскакивает Алисия, что-то нашёптывая ему по пути. В следующий миг Дин стуком по столу привлекает его внимание. — Что? — из-за отсутствия в хижине посторонних её стены будто всё плотнее сужаются вокруг него. Прежде от постоянного, безжалостного осуждения Дина его отгораживала стена из половины лагеря. Поэтому пора бы попросить его удалиться и осуждать из другой комнаты. — Мне нужно закончить правки. — Не хочешь кофе? — спрашивает Дин, по пути к кофеварке забирая оставленную Джозефом чашку. Кастиэль, застигнутый врасплох этим предложением, кивает и прослеживает за тем, как Дин споласкивает чашку, ставит её на дно раковины и, отыскав чистую кружку, наливает в неё столько же кофе, сколько и в свою. Кастиэля до странного завораживает наблюдение за тем, как он выполняет рутинные обязанности: Дин, как и сам Кастиэль, почти никогда ими не занимался, или, по крайней мере, никогда не утруждал себя объяснением того, как эти обязанности полагалось исполнять. Развернувшись к столу, Дин ставит перед Кастиэлем его кружку и два пластиковых контейнера: один с сахаром, а другой с растительными сливками, которые не так давно пылились в кладовке вместе с консервами, и садится напротив него. И вместо того, чтобы завязать наконец разговор, он с хмурой гримасой внимательно следит за тем, как Кастиэль делает пробный глоток. — Раньше для раскачки по утрам ты закидывался аддераллом, да? Всё его тело напрягается, и он, без всякой на то надобности сжимая чашку, ставит её на стол. — Я так и не сумел пристраститься к кофе. — Да и ко всему прочему. — Ты не пробовал добавлять сахар? — Не дожидаясь ответа, он притягивает к себе чашку Кастиэля и кладёт в неё ложку сахара. Затем, критическим взглядом оценив его лицо, кладёт ещё одну, добавляет сливки, быстро перемешивает и толкает кружку обратно к нему. — Пробуй. Кастиэль опасливо глядит на кружку, но всё-таки делает глоток на пробу. От прежней горечи не осталось и следа. — Так и знал. — Дин кладёт в чашку ещё одну ложку сахара, перемешивает и улыбается при виде того, как лицо Кастиэля вытягивается от удивления после первого глотка. — Вспомнилась любовь Габриэля к сладостям, — объясняет он, отпивая свой кофе. — Наверное, это ваша семейная фишка. При взгляде на вспененную поверхность кофе у Кастиэля созревает вопрос: почему его никогда не посещала эта идея. А затем, посмотрев на довольную улыбку Дина, он задумывается, с чего вдруг она пришла ему. — Так если я разрешу тебе сжечь дневник Дина, — задумчиво тянет Дин, — то могу я взамен спалить его хижину? Он вскидывает голову и встречается взглядом с Дином: тот глядит на него поверх края чашки с удручённым видом. От былых остатков гнева почти не осталось и следа. — Наверное, я должен был рассказать тебе об этом ещё тогда, но, поскольку ты там больше не жил… — Да уж, о подобном не упоминают за парой бутылок пива, — поморщившись, соглашается Дин и ставит свою кружку на стол. — С другой стороны, я и сам бы мог догадаться, что он наверняка попросил тебя о помощи, а ты не нашёл причины для отказа. — Тебе до сих пор неуютно от осознания, что это правда. — Есть такое. — Дин, перестукивая пальцами по облупившемуся линолеуму, что покрывает поверхность стола, хмурится. — Но ещё больше мне неуютно от того, что он вообще тебя об этом попросил. — Почему? Он не принуждал меня помогать ему. — Но и не спрашивал, хотелось ли тебе этого, — медленно отвечает Дин. — Свобода воли — это не игра в одни ворота. Даже если человек и даёт своё согласие на что-то, оно не отменяет того факта, что есть такие вещи, о которых нельзя просить ни в коем случае. Он опускает взгляд на кофе. Горло сводит спазмом. — Я первым обратился к тебе с этой просьбой. — Выходит, у него имелся рычаг давления на тебя ещё до того, как он пришёл с этим вопросом. — Это было не важно. Я бы всё равно помог ему, потому что он попросил. — Значит, даже не один рычаг. Как думаешь, стал бы он тебя об этом просить, если бы не мог попрекнуть ими в случае отказа? — Дин вздыхает, качая головой. — Ладно, сменим тему. Кофеварка? — От Чака. Наверное, у него завалялась лишняя. Он тут же бросился на её поиски, стоило мне попросить его. — На рассвете-то? — Да, ему очень хотелось поскорее вернуться в постель. Дин с одобрительной ухмылкой берёт в руки кружку. — Так, а теперь о просьбе Джозефа. Он хочет узнать что-то про свою семью? — Про бывшую жену. — Очередной глоток улучшившегося на вкус кофе исчерпывающе объясняет, почему этот напиток так нравится людям. — Он не может связаться с ней напрямую по очевидным причинам, но хочет удостовериться, что с ней всё хорошо. — Не он один, — отвечает Дин и получает от Кастиэля утвердительный кивок. — Дай угадаю: Дин набирал только одиночек? — Угроза взятия заложников… — Ага, и угроза их не полной отдачи в выполнении его долбанного плана, — перебивает Дин. — Это было очевидно. Всё-таки я — это он. — Неправда. — В ответ на это Дин вскидывает бровь. — Будь это так, я бы не рассказал тебе об этом. На пару секунд вниманием Дина завладевает наполовину опустевшая кружка. — Нам вообще есть что предложить для обмена? Что было в ходу раньше? — Кажется, по большей части мы использовали деньги, — неуверенно отвечает Кастиэль; его представление экономической системы целиком и полностью основано на использовании поддельных кредиток и попыток устроиться на работу годы назад. — Также мы сбывали специализированные боеприпасы, поскольку у нас есть возможность производить многие из тех, что проблематично приобрести в других местах. В переговорах я не участвовал, поэтому детали… скажем, не совсем ясны. — Откуда он вообще мог добывать деньги? — На лице Дина успевает промелькнуть несколько выражений, прежде чем оно застывает в смиренном осознании. — Торговля оружием, ну конечно. В этом бизнесе в ходу только наличка. С кем он сотрудничал? — По большей части — с охотниками, в особенности с теми, кто был в заражённых зонах. Он, как и ещё несколько людей, заслужил их доверие, потому его и назначили их посредником. Даже после нашего прибытия сюда Дин некоторое время поддерживал связь со своими источниками на тот случай, если наша договорённость с военными по какой-то причине расторгнется. — Когда вы в последний раз ездили к пограничникам? — Дин устраивает подбородок на сцепленных в замок руках и впивается в него задумчивым взглядом. — Примерно семь месяцев назад? — Да, и прежде мы встречались с ними каждый квартал, — отвечает он, ни капли не удивляясь тому, что Дин разузнал об этом без его помощи. — Но потом… — Добыча кольта и беспроигрышная атака на Люцифера, ага, — фыркает Дин. — Поправь меня, если я что не так понял. Мы выменивали у пограничников оружие, информацию и в случае чего закрывание глаз на нашу деятельность, чтобы мы могли ездить в соседние штаты за наводками на местоположение Люцифера? — Я твёрдо убеждён, — отвечает Кастиэль, — что пограничникам не известно о прошлых действиях Джозефа. — А я твёрдо убеждён, что он мне нравился, — с ухмылкой говорит он. — Дин ведь не знал про вынюхивание информации? Ну, по крайней мере про ту, что добывал Джозеф, так? Он бы точно не оценил его энтузиазм. — Да. — И я так понимаю, у меня нигде не припрятана жирная заначка? — Кастиэль качает головой. — А банковские счета? Где их номера и под какими именами они открыты? Какая в общей сложности на них сумма? Как мне всё это разузнать? Не подскажешь? — Всё это хранится в моей памяти, — заверяет он. — У Джозефа есть доступ к по крайней мере трём счетам, которые отведены для переводов, но к остальным… — Тогда почему мы не закупаемся всем необходимым? — Всё необходимое мы приобрели у военных, — отвечает Кастиэль, хотя выражение лица Дина впервые заставляет его задуматься: помимо сухпайков они получали самые базовые продукты, однако каким-то образом их рацион питания был более чем полноценным. — Полагаю, так рисковать не было смысла. Дин смеряет Кастиэля будто бы оценивающим взглядом. — Он никому не говорил больше, чем следовало знать. Даже тебе. — Он многим со мной делился, хотя порой я не понимал почему. — Ноутбуку тоже не говорят причину. — Кас поднимает на него озадаченный взгляд. — Тебе известны все расписания патрулей с момента образования лагеря, номера всех его счетов и контактов, ты даже в курсе о количестве консерв, пайков и оружия вплоть до количества патронов, но когда ты взял на себя управление… — Вынужденно и под угрозой шантажа. — … то понятия не имел, что делать со всеми этими знаниями. — Дин нахмуривается. — Ерунда какая-то. — Из меня вышел превосходный компьютер. — Напарник из тебя ещё лучше, — отстранённо говорит Дин, поднимая кружку и делая глоток, а затем вскидывает бровь при виде растерянного лица Кастиэля. — Погоди, ты думал, что дело в тебе? Кастиэль лишь таращится на него, не в силах придумать ответ. — Охренеть, — на выдохе выругивается он, откидываясь на спинку стула. — Ты столько времени занимался этим, но тебе ни разу не пришло в голову… Кас, пускай у тебя и были все необходимые знания, но каким образом ты должен был понять, как их применять, если он тебе ничего не объяснил? — Мне казалось… мне казалось, что я сам должен был догадаться. У тебя вот выходит. — Хм. — Ни с того ни с сего, Дин наклоняется к столу и берёт в руки обновлённую карту. — А это… — Она ещё не закончена. Мне осталось отметить на ней собранную по штату информацию. Некоторые дороги… — Вопрос, — перебивает его Дин, осторожно поднимая карту за уголки и расправляя её на столе перед ними. — Я попросил тебя нарисовать новые карты. Не напомнишь, зачем ты отмечаешь дороги разными цветами? Кастиэль тщетно силится понять смысл вопроса. — Ты сам сказал, что те карты, которые мы нашли в библиотеке, больше не актуальны из-за произошедших изменений в дорожной развязке и расположении ныне существующих поселений. — Но я не просил отмечать дороги цветом, — возражает Дин, невесомо прослеживая пальцем длинную линию светло-зелёного цвета, и уголки его губ дёргаются вверх при виде совсем недавно нанесённой отметки того неустойчивого моста, где пострадали Джозеф с Верой. — И проводить анализ их качества… я правильно понял, тёмно-зелёным отмечены хреновые, но годные к проезду? — Нет, можешь прочитать пояснение справа, — нетерпеливо отвечает он. — Какой толк от карты, которая должна показывать путь к населённым пунктам, если мы не сможем найти их и добраться туда, потому что дороги либо разрушены, либо вовсе не существуют? — Дин смотрит на него с ухмылкой. — Ты сам заставил Джозефа раздобыть мне цветные карандаши с ручками! — Здорово знать цель своих действий, скажи? — бодро поддевает его Дин, усаживаясь обратно за стол с искрящей самодовольством ухмылкой. — К слову пришлось. Кастиэль глядит на него поверх карты, и в груди созревает незнакомое тепло. — Я понял, что ты имел в виду. Кажется. — Пиздёж это, что знания — якобы сила, — говорит Дин, пригубив кофе. — Сила — это способность найти применение своим знаниям, и мы с тобой эту способность продолжаем развивать. — Я не хотел… быть полезным, — медленно говорит он, не смотря на Дина. — Ибо если бы хотел, то он рассказал бы мне больше. — Возможно, ты бы захотел приносить пользу, убеди он тебя в том, что это в твоих силах, — возражает Дин. — Кстати говоря, здорово, что ты раздобыл кофеварку. Не успевает Кастиэль настроиться на внезапно сменившуюся тему, как Дин встаёт с места, прихватив обе кружки, чтобы наполнить их кофе. Усевшись обратно за стол, он снова добавляет в кофе Кастиэля сахар со сливками, подталкивает к нему кружку и с улыбкой наблюдает за тем, как он делает глоток. — Поверь, с сахаром всё становится лучше. — Верю. — Последние пару дней я всё ломал голову над странным поведением Джо, — делится он, ставя локти на стол и опираясь на них. — Сегодняшний приход Алисии за компанию с ним исчерпывающе его объяснил, хотя с чего бы ей… Кто-нибудь видел, что ты раздобыл кофеварку? От тебя бы это точно не ускользнуло. — Как это… да, дневные патрульные уже были в столовой, потому могли заметить меня. — И кто-то из них наверняка передал Джозефу, что я больше не буду по утрам приходить в столовую за кофе. Боже, да он заметил её раньше меня… и тогда он решил, что ему не помешает прикрытие. А Алисия? — Она была в составе отряда, который зачастую составлял Джозефу компанию в поездках к границе, — подтверждает его догадку Кастиэль. — Эрика ей доверяла, что наверняка и дало Джозефу возможность всё это провернуть. Ты к чему? — Джо хотел поговорить с тобой наедине, — Дин, завидев его озаряющееся пониманием лицо, ухмыляется. — Обычно я всегда ошиваюсь рядом с тобой и отлучаюсь только за кофе по утрам, что было для него помехой. Сегодня ему впервые выпала возможность поговорить с тобой, поскольку Алисия временно отстранила его от работы — что, конечно же, было обыкновенным совпадением, — но, поскольку ты обломал весь его план тем, что принёс мне этим утром кофеварку, она пришла отвлечь меня. Кастиэль мысленно проматывает свой разговор с Джозефом и действительно припоминает, как в его взгляде всё заметнее потухала первоначальная настороженность. — Так вот почему он так себя вёл. — Ты знал об этом? — интересуется Дин. — Нет, конечно, ни у кого не было резона рассказывать мне про это. Просто я догадался, когда он сказал о местоположении его бывшей жены. — Нахмурившись, Кастиэль силится разгадать намерения Джозефа. — Зачем ему было приходить ко мне… — Он с Верой в дружеских отношениях? — вдруг спрашивает Дин. — Ставлю на то, что да. — Они проходили обучение в одно время, — растерянно объясняет он. — Как это относится к делу? — Ты мне скажи. Прикрыв глаза, он напоминает себе о важности терпения. — Понятия не имею, к чему ты клонишь. — Быть может, он пришёл с этим вопросом к тебе из надежды, что ты уговоришь меня дать ему разрешение? Со мной ведь он это обсудить не мог из-за политики Дина. Я правильно понял, он принимал на собраниях только командиров отрядов? — Да, по большей части. Им в новинку твоё требование присутствовать на собраниях всем составом. — Ты первым ввёл это правило, — возражает Дин. — Потому что все командиры отрядов погибли, а я понятия не имел, что творил. — И с какого перепугу, по их мнению, я отменил своё же правило? — Не успевает Кастиэль ответить, что он без понятия, как Дин закатывает глаза и говорит: — Может, потому что ты мне это предложил? — Даже будь оно так, — раздражённо откликается он, — с чего он взял, что я не пропущу его слова мимо ушей, а передам их тебе? Дин откидывается на спинку стула и чуть больше секунды неотрывно глядит на него. — Ну, по итогу ты так и сделал, так что он оказался прав. — Дин опускает взгляд на стол и, просияв лицом, берёт карту в руки. — Не поделишься, куда ты решил свозить меня сегодня?***
— И как ты только привык к этому зрелищу? — спрашивает у него Дин, осматривая окружающие их руины на последней остановке маршрута «гамма». К этому времени длительное пребывание среди безрадостных просторов окончательно выжигает в нём остатки былого удивления, оставляя внутри один лишь ужас. Кастиэль стал свидетелем зарождения и гибели бесчисленного множества цивилизаций — даже тех, о чьём существовании мир так и не узнал. Раз за разом он наблюдал, как люди обращались против самих себя по одному и тому же сценарию, но печалило его в этом лишь то, с каким пренебрежением они относились к вручённому им Творением дару; последний крах человечества совсем не похож на все ему предшествующие. Произошедшее здесь и в прочих местах, до которых у него нет возможности дотянуться взором, навсегда выжглось в его памяти. Это — демонстрация того единственного искусства, что способен творить Люцифер. Это разрушение, учинённое с ликующим ехидством. Это обещание стать погибелью человечества, выведенное кровью на обломках асфальта, разбросанных по остаткам дорог подобно детским игрушкам; обозначенное постепенным обвалом разлагающихся зданий и переполнением переулков между ними битым стеклом и разломанной мебелью, под которыми невооружённым глазом видны останки сгнивших до костей тел. Все знакомые Кастиэлю вехи поп-культуры, которую он едва начал изучать, разгромлены и бесповоротно растворяются в небытие. Но при взгляде на разлагающиеся остатки в прошлом процветающего города глазами Дина он, кажется, понимает, что тот подразумевал своими словами о том, что решения не принимаются на пустом месте. Он не в силах лицезреть надругательство над творениями человечества и не видеть во всём этом ведущую руку Люцифера. — Я и не привыкал, — отвечает он. — Просто перестал смотреть. —Рабочая тактика, — с вымученным кивком говорит Дин. Он тоже так думал. Ошибочно, как показало время. Тёмный оттенок серого неба, замерший на грани перед сумеречной чернотой, навевает осознание того, как давно солнце стало для них всего лишь призрачным, режущим глаза жёлтым контуром над толстым одеялом облаков, что капля за каплей отбирает у мира остатки блеклых красок. Утренняя Звезда оценил бы эту иронию. — Нам лучше здесь не задерживаться, — на автомате говорит он, хотя Дин наверняка уже понял по царящей вокруг тишине, что они с ним — единственные живые существа во всём городе. — Тут ведь ничего нет, — говорит Дин, но не спорит с его заявлением. — Я к тому… не только… тут вообще ничего не видать. Ни диких животных, ни птиц, ни… ни котов. Куда подевались коты, Кас? — Их отсутствие не лишено смысла ввиду исчезновения прочих представителей дикой природы. — Никто из патрульных не упоминал об этом несмотря на то, что они успели проехать по нескольким маршрутам города и прекрасно знали об исчезновении животных. Он делает мысленную пометку проконтролировать, чтобы Дин напомнил патрульным про их обязанность сообщать буквально «обо всём» в своих отчётах. — Полагаю, они друг с другом связаны. Дин впивается в него недоверчивым взглядом, и Кастиэль отмечает, как его ногти нервно скребут поверхность джинсов и как суетливо подёргивается всё его тело в перерывах между моментами внезапного оцепенения. Из его памяти стёрлось то, каким Дин был раньше. Каким он был до того, как спрятался за непробиваемой маской ледяной отчуждённости; до того, как эта маска окончательно перестала ею быть. — Я прочитал заметки Дина про города, — говорит он. — Там хозяйничали не только заражённые с демонами. Туда стягивалась вся возможная нечисть, а потом они что? Провели съезд сверхъестественных тварей и решили свалить куда подальше? — То была одной из причин, по которой ты организовал объезд штата, — напоминает ему Кастиэль. — Мы его организовали, — возражает Дин. — Идея принадлежала тебе. Упершись ладонью в капот джипа, Кастиэль залезает на него и не слишком высоко подбирается вверх, где ему открывается вид на всю улицу и Дина, после чего перекладывает пистолет в левую руку, чтобы в случае опасности без труда вооружиться винтовкой. Дин с задумчивым видом наблюдает за его движениями. — Нет, тебе, — упирается Кастиэль, вновь притягивая его внимание. — А я просто отдал соответствующие приказы. — Возможно, — выдавливает он, по какой-то причине не желая с ним соглашаться, — мне предстоит многому научиться. — Вот и непрозрачный подтекст: что, если я не справлюсь? А глубоко под ним: какого чёрта ты поддерживаешь любую мою идею? — Как жаль, — говорит Кастиэль, устраивая подбородок на тыльной стороне руки. — Я-то надеялся, что ты за девять дней выучишься всему тому, что Дин Винчестер выстраивал пять лет. Глаза Дина сужаются. — Не надрывайся ты так, Кас. Ты всё равно мне не шибко нравишься. — Тебе хватит ещё шести часов? — Кастиэль подтягивается выше по капоту. — Стандартный порядок действий по своей природе монотонен и предсказуем. И ты уже значительно расширил его по сравнению с тем, по которому мы работали раньше. Как бы то ни было, теперь, когда отпала надобность выслеживать Люцифера, у нас более чем достаточно времени на твоё обучение. В последующем молчании он силится придумать, как бы продолжить свою мысль: «иначе люди в лагере останутся без дела», поскольку Дин Винчестер отличался исключительной сосредоточенностью на одной-единственной цели. Кастиэль неспроста мог с головой отдаваться столь времязатратным увлечениям и при этом ездить почти на все не так уж часто появлявшиеся задания. — Потому что до этого всё время уходило на погоню за Люцифером. И теперь их нужно чем-то занять. — переводит Дин, фыркая. — Оно не удивительно. А вот создание целой военизированной организации для этой цели — очень даже неожиданный для меня поворот. — Пожав плечами, он неловко поправляет ремень винтовки и устремляет взгляд к перекрёстку впереди. — Я на минуту. — Не… — вырвавшейся против воли просьбой Кастиэль зарабатывает весёлую ухмылку Дина. — Прошу, не уходи за пределы моего поля зрения. Сделай такое одолжение. — Бога ради, — соглашается Дин, поворачиваясь к нему спиной. — Как скажешь, мамочка. И ещё я обещаю не брать у незнакомых дяденек конфетки. Доволен? — Не представляешь как. Кастиэль прислоняется спиной к лобовому стеклу, закидывает ногу на ногу и в этом относительно удобном положении прослеживает путь Дина вниз по улице. Он наблюдает, как Дин, вытянув шею вверх, изучает взглядом безжизненный горизонт и переводит его на здания, дорогу и одну-единственную улицу, которая олицетворяет всё то, во что превратился этот мир; всё то, что ему предстоит узнать о выживании в нём. По достижении перекрёстка Дин присаживается на корточки, чтобы уделить непомерное количество времени изучению асфальта. Затем он поднимается на ноги и потирает ладонь о бедро, поправляя сползшую вниз лямку винтовки. Наблюдения последних дней за тем, как Дин изучал Канзас-Сити, поначалу пьянили Кастиэля своей занятностью, но вскоре это очарование омрачалось поднимавшейся в нём тревогой. Дин, что неудивительно, проявлял себя превосходным охотником, а его острой наблюдательности мог позавидовать даже его предшественник. Однако эти качества также подчёркивали тот факт, что все накопленные Дином знания в его родном мире не давали никаких подсказок о том, как ему жить в этом. Кастиэль делает мысленную пометку предложить Дину по возвращению в лагерь носить оружие даже в его стенах до тех пор, пока он не начнёт даже при отсутствии угрозы без раздумий всегда брать с собой хотя бы пистолет. Он находит эту иронию забавной: на сей раз уже ему придётся обучать Дина Винчестера всему тому, чему Кастиэля в своё время обучил его двойник. Некоторое время спустя Дин наконец возвращается от перекрёстка к машине, весь путь до неё продолжая отрешённо хмуриться. Он закидывает винтовку на капот и, ухмыльнувшись поморщившемуся Кастиэлю, отодвигает её подальше, чтобы залезть к нему. Заняв место, он потирает подтянутое к себе колено, а затем без объяснений хватает Кастиэля за правую руку и поворачивает её ладонью вверх. В складках её кожи, сколько бы он ни намывал руки, до сих пор прячутся выцветшие следы от чернил; на среднем пальце и первой фаланге большого из-за их непривычности к столь частому использованию ручки образовался впалый синяк, а вся верхняя часть указательного пальца броско алеет уже который день. Кастиэль не может понять, чему больше всего удивился: этому неожиданному действию Дина или тому, что он не среагировал на него как на потенциальную угрозу. Дин, хмыкнув, склоняет голову набок и быстро проводит большим пальцем по мозолям от пистолета. Вместо того, чтобы испариться, призрачное тепло мимолётного прикосновения оседает глубоко под кожей Кастиэля. — Амбидекстр или очень напористый? — Амбидекстр, — растерянно отвечает он. —Как… — Оружие ты обычно держишь в правой, — говорит Дин, метнув взгляд на его левую руку. — И пишешь тоже, по крайней мере до тех пор, пока боль не вынуждает тебя сменить ведущую руку. Я никак не мог выбросить это из головы. Дай-ка посмотреть твою левую. Кастиэль, следуя просьбе, кладёт пистолет себе на колени и протягивает ему руку, и пальцы Дина, сомкнувшись на его запястье, подносят её ближе к лицу. Спустя пару секунд изучения его руки Дин, отпустив её, кивает и отклоняется назад с тем самым задумчивым видом, какой Кастиэль уже видел немногим ранее. — В тот день в городе ты взял нож Руби в левую руку, когда тебя окружили демоны, — говорит он. — А сейчас ты перехватил ей пистолет, хотя в случае нападения на нас ты в первую очередь воспользовался бы именно им. Но, судя по мягкости кожи твоей левой руки, ты вряд ли сумел бы совершить ей точный выстрел. — Немного помолчав, он встречается взглядом с Кастиэтем и спрашивает: — Ты это скрываешь? Кастиэль кладёт руку на колено, и его подобно лавине накрывает ощущение сокращающихся под ладонью мышц. — Пока я был ангелом, благодать компенсировала мой недостаток… личного опыта в управлении человеческим телом. Когда её могущество начало угасать, я научился выполнять все задачи… — Кастиэль обрывает себя. Он никому об этом не рассказывал. — Так значит, после потери благодати тебе пришлось учиться делать всё то, за что прежде отвечала она? Кастиэль нерешительно кивает. — Боже. — Явно ошарашенный Дин отклоняется назад, поддерживая себя одной рукой. — Хреново, наверное. Ну, то есть… — Он делает неопределённый жест другой рукой. — Учиться делать всё с полного нуля. — Одним из основных способов выяснить, как работают человеческие тела, для меня стали наблюдения. Поскольку моим первым наставником в искусстве боя был Дин… — Да, большинство людей правши, так что он в первую очередь натренировал бы эту руку, — соглашается Дин. — А потом занялся бы и левой, поскольку ты рассказал бы ему об этом, если бы он сам не заметил. — Само собой. — В итоге получается, что у тебя нет ведущей руки, ибо ты спокойно пользуешься обеими и не скрываешь это от окружающих, просто такая у тебя привычка, которая и является причиной отсутствия на твоей левой руке мозолей. Каждое утро ты проверяешь лагерные обереги, чистишь своё оружие трижды в неделю, держишь в шкафу целый арсенал, выходишь посидеть на крыльцо с как минимум двумя видами оружия, а за пределы лагеря берёшь не меньше трёх, но при этом хреново управляешься левой рукой. И это в лагере ополчения. Во время Апокалипсиса. Звучит ну очень логично, — Дин вскидывает брови. — Стоит отдать тебе должное, ты здорово вошёл в образ наркоши. Я даже почти забыл, что в прошлом ты был солдатом. Ты не стал бы скрывать нечто подобное без серьёзной на то причины. Кастиэль задаётся вопросом, удивился бы Дин, скажи он ему, что он и сам почти об этом забыл. — Привычка может быть на редкость пагубной. — В тот день, когда я спросил тебя о Сидни, ты обмолвился про «них», — без напора напоминает Дин. — Скажи, что эти «они» никак с этим не связаны, и я, так уж и быть, попробую сделать вид, что поверил тебе. — Причина не в этом, — отвечает несколько ошарашенный Кастиэль. — Сидни… здесь ни при чём. Он просто недолюбливает меня… — «Они», — сухо повторяет Дин, пригвождая его суровым взглядом. — … и эту неприязнь разделяет почти всё человечество, и она, уж поверь, взаимна, — продолжает он. — Однако, как ты наверняка знаешь, в первые дни существования лагеря его население состояло всего из трёх членов: Дина, Чака, меня и, разумеется, Бобби, хотя тот скорее был частым гостем. Когда Дин открыл набор бойцов, приходившие к нам люди не всегда располагали к доверию и ещё чаще не располагали здравым рассудком. К тому же в то время мы ещё не установили контакт с военными. — Он облизывает губы. — От привычки с подозрением относиться ко всему и вся нелегко избавиться, особенно при проживании в лагере ополчения в разгар Апокалипсиса. Этого достаточно? В глазах Дина с такой молниеносно скоростью проносится какая-то вспышка, что Кастиэля почти берёт сомнение, не привиделась ли она ему. — Звучит логично, — только и говорит Дин, прежде чем оглянуться в сторону перекрёстка с мимолётным замешательством на лице. Затем он возвращает внимание Кастиэлю и быстрым жестом руки обводит улицу. — Как бы то ни было, ты наверняка думаешь, что я мотался сюда почём зря. — Могу с уверенностью сказать, что знай я твои намерения, то эта мысль не главенствовала бы среди прочих. — Долгожданная смена темы приносит неимоверное облегчение. — Не желаешь просветить меня? — Оборжаться. — Дин приваливается спиной к лобовому стеклу и смеряет Кастиэля задумчивым взглядом. — Не поделишься мыслями с классом? — Откуда у меня уверенность в том, что Люцифер покинул город? Почему всё это вообще происходит? Какова причина отсутствия котов, которая остаётся для меня такой же загадкой, однако имеет смысл на фоне бегства диких животных? — Город не просто заброшен, он разрушен. — Дин смотрит на здание сбоку от них, которое по горизонтали ополовинено идеально ровным разрезом. — Как я понял, его бомбили в разгар эпидемии Кроатона, но мне вот что не даёт покоя… по всей стране такая же ситуация? — Ответ зависит от глубины твоей веры в нынешнюю журналистику. — Дин понимающе кивает. — Сильнее всего влияние Люцифера распространяется на города, заброшенные людьми из-за Кроатона. Таковых в штатах насчитывается двадцать шесть. Восемьдесят пять — на всём континенте. И, если полагаться на последнее исследование, сто восемьдесят два в общей сложности по всему миру. Мы с начала эпидемии Кроатона полагались на неофициальные источники информации, поскольку интерпретация текущих событий официальными в большинстве своём… сомнительна. — И дай угадаю: военных послали во все города, чтобы не дать вирусу распространиться за их пределы, — кисло говорит Дин. — Господи боже, в штатах ввели не только карантин, а самое настоящее военное положение. Бобби бы инфаркт хватил, узнай он об этом. — Определённо, — соглашается Кастиэль, и при виде выражения лица Дина его рот напряжённо дёргается. — До признания властей в бомбёжке населённых пунктов — первым среди которых был якобы Хьюстон — они успели зачистить ещё неизвестно сколько городов. Дина услышанное ничуть не удивляет. — А на самом деле первым бомбили Канзас-Сити? — Его первым попытались, как говорится, обеззаразить. — От этого выражения лицо Дина искажает гримаса. — И в числе первых изолировали в безуспешной попытке остановить дальнейшее распространение инфекция. По этой причине, среди прочих, мы сочли Читакуа пригодным местом для обоснования. К тому же на руку играли расквартированные неподалёку военные. Дин состоял с ними в очень хороших отношениях. Дин кивает, но ему явно не даёт покоя ещё один вопрос. — Кас, — наконец заговаривает он, — Люцифер уже пять лет как выбрался из клетки. Почему он так медлит? Апокалипсис застопорился, хотя он мог бы разнести всё блитцкригом. Почему он просто не уничтожит всех и вся своим моджо вместо того, чтобы так выебениваться с Кроатоном? — Он находит ироничным наблюдение за тем, как человечество самостоятельно уничтожает себя, — говорит он, и его губы дёргаются под давлением взгляда Дина. — Без своего истинного сосуда он был не в силах сделать что-либо в этой плоскости… — Что отсекает от пятилетнего срока два года с небольшим. Знаешь, мы бы быстрее уничтожили друг друга парочкой ядерных ударов. Он ведь архангел. У него могущества хоть отбавляй. — Дин, любой ангел мог без труда стереть с лица земли всё человечество. Даже я, когда у меня ещё была благодать. Кажется, ты плохо знаком с методами нашей работы. Города Содом и Гоморра тебе о чём-нибудь говорят? Соглашусь, не самый известный пример, однако… — Пошёл ты. — Дин складывает руки на груди с недовольным видом. — Почему он просто не сотрёт нас к чертям вместо того, чтобы устраивать этот цирк со Всадниками, Кроатоном и медленным упадком западной цивилизации? — …есть и менее известные случаи полномасштабных геноцидов, учинённых ангелами. — Дин ошарашенно моргает. — Смерть — это слишком просто, Дин. Когда я был ангелом, я мог стереть человечество с лица земли в мгновение ока. Как и любой ангел, но ключевое слово здесь «мог». Люцифер, несмотря на его пребывание в Аду, не перестал быть ангелом. Ему, как и всем ангелам, требуется получить разрешение от сосуда, чтобы занять его, он обязан держать все даваемые обещания и он верит, что пророчество так или иначе исполнится. А в пророчестве говорилось, что он должен убить Дина Винчестера, поскольку тот был единственным человеком, способным остановить его. — В моём мире всё произошло не так. Кастиэль согласно кивает. — Ваш способ положить конец Апокалипсису не вписывался в пророчество. Представляю, в какой ужас вы повергли Воинство своей победой. Хотелось бы мне видеть их лица… — Ага, только я бы не сказал, что мы положили ему конец. — Лицо Дина мрачнеет. — Я рассказал Касу обо всём произошедшем здесь, но даже так продолжал настаивать, что я не должен сдаваться Михаилу. Он был твёрдо убеждён, что мы найдём способ избежать этого. Что мы сумеем… — Он собирается было мотнуть головой, но, едва повернув ею, замирает с отчуждённым видом. — Он не хотел, чтобы я стал сосудом Михаила, ещё до того, как Захария закинул меня к вам. Кастиэль подавляет всколыхнувшееся внутри беспокойство. — Стать сосудом Михаила — значит стать рабом. — Ага, он так и сказал, — нахмуривается Дин. — Знаешь, я ведь никогда не задумывался о том, что случилось бы, умри я до того, как Сэм сделал то, что сделал. — Я не знаю, — почти не врёт он. — В ту ночь… я спросил, почему ты не понял, что Апокалипсис не завершился, на что ты сказал… — А я сказал тебе, что я пал, — коротко отвечает он. — Даже если бы он в самом деле закончился, я вряд ли сумел бы ощутить это. В моём нынешнем состоянии… — Ты ослаблен, я помню, — перебивает Дин, и его глаза остекленевают. — Но перед этим ты сказал, что ничего не заметил, потому что тебя отвлекли. Я тогда подумал, что ты имел в виду вынужденное спасение меня от демонов, но Дин умер — ты сам говорил, что ощутил его смерть — ещё до того, как ты узнал, что я снова оказался здесь. — Дин… — Кас не хотел, чтобы я сдался Михаилу, потому что он верил, что мы сможем найти способ победить, будто у нас на его поиски была вся вечность впереди. Прежде я никогда особо не задумывался почему он пиздец как настаивал на этом, причём задолго до того, как я рассказал ему о своём путешествии сюда. — Дин снова резко обращает к нему взгляд. — Откуда в нём была такая уверенность, Кас? — Праведник… — Который сломался на ебаной дыбе в Аду, тем самым запустив Апокалипсис, который сам же и должен был остановить, впустив в себя Михаила. Я уже наизусть запомнил эту песню, так что давай перейдём к куплету, где она пошла мимо нот. Вселенское событие, Люцифер убивает Дина Винчестера — единственного человека, кто был способен остановить Апокалипсис. Вот и спета песенка, но как бы не так. Ты сказал, что касаемо этой части пророчество было яснее некуда: всё закончится после его смерти. Но Апокалипсис продолжается… — И миру так и не придёт конец, покуда не умрёт Дин Винчестер. Дин затихает, но не выглядит хоть сколько-то удивлённым. — События вселенского масштаба трудно не заметить, — продолжает Кастиэль, избегая глаз Дина. — В ту ночь ничего не произошло, потому что на момент смерти Дина от руки Люцифера в мире был живой Дин Винчестер. Ты вернулся сюда почти в следующую же секунду после твоего исчезновения. — Но почему? Это ведь даже не мой мир. — Он был твоим в момент твоего рождения, в момент слома твоей души в Аду, в момент твоего воскрешения и освобождения Люцифера из клетки. Своим выбором иного пути ты создал другое будущее, но прошлое у нас общее. Поэтому, пока ты здесь и пока Люцифер не умрёт или не вернётся в клетку, Апокалипсис не закончится. — Кастиэль следит за тем, как в смотрящих куда-то вдаль глазах Дина отражается мыслительный процесс, неумолимо расставляющий по своим местам факт за фактом, и как он непоколебимо взирает на получившуюся картину. — Ты понял это ещё в первую ночь. — Холодная зелень впивается в его глаза. — Так к чему был тот пиздёж про надвигающуюся армию Люцифера? Ты так решил запудрить мне мозги, пока отвлекал всех остальных работой, или что? — Именно так. Дело в том, что, когда Люцифер вернётся на Землю — а он рано или поздно вернётся, с армией или без — он тут же поймёт, что Апокалипсис так и не завершился его победой. — Маска суровости на лице Дина расползается трещинами сомнений. — Он верит в пророчество — что, вероятно, объясняет его нерасторопность — поэтому не видит смысла ускорять кончину и без того проигравшего войну человечества. Он не сомневается в своей победе, но по возвращении он в первую очередь заявится в лагерь. И хоть нашим оберегам нет равных, они не устоят перед архангелом. В конечном итоге он прорвётся через их защиту, и тогда… — В хижине я для него невидим, — тихо говорит Дин. — Вот почему ты без ума от этих оберегов. Даже если кто-то скажет ему, даже если ткнёт пальцем прямо на меня, он не сможет меня увидеть. — Сглотнув, он вновь встречается с глазами Кастиэля. — В течение полутора суток. — Люцифер не умеет примиряться с чувством недовольства, — отвечает он, приковывая взгляд к капоту. — Если он прорвётся через обереги лагеря, то никто не останется в живых. — Кроме меня, — с горечью парирует Дин. — Мне бы для спасения пришлось всего лишь отсидеться в хижине, бросив остальных умирать, да? — К тому времени, как истечёт срок в тридцать шесть часов и как ты придёшь в себя, от него уже простынет след. На скулах Дина заходят игрой желваки. — И тебе не пришло в голову, что я имею право знать про то… — голос предаёт его, и он с озадаченным видом замолкает. — …что моё присутствие здесь обломало его победу? Вот вообще, блядь, даже мысли не появилось? — Нет, не появилось. Этот ответ пресекает дальнейшие расспросы Дина. Но только на несколько секунд. — Не поделишься почему? — Если ты прямо сейчас вернёшься в свой мир с осознанием того, что ты —единственная причина остановки здешнего Апокалипсиса, чем всё закончится? — Эти твои окончания, — бормочет Дин. — А ты как думаешь… — Ты вернёшься в родной мир с кучей тяготящих тебя мыслей, которые станут подпитывать твоё отвращение к себе, — перебивает он, наблюдая за тем, как с лица Дина схлынивает кровь. — Наши судьбы здесь предрешены. Брать на себя ответственность за это кажется перебором. Я не позволю Люциферу возрадоваться убийству двух Динов Винчестеров. Пелену безразличия на глазах Дина растворяет сверкнувшее в них любопытство. — Ты серьёзно так его ненавидишь? — Я бы самолично отправился в Ад, разжёг бы там восстание против него и заставил бы его на коленях лицезреть, как я восхожу на адский трон. — Вероятно, он слишком увлёкся размышлениями об этом. — Однако, его я ненавижу больше, чем себя. И, раз уж на то пошло, больше, чем человечество. Дин склоняет голову набок с любопытствующим видом. — А ты бы смог? Ну, взять бразды правления Адом и всё сопутствующее? — Почему нет? Вечность в Аду — весьма длительный отрезок времени, и мне определённо его бы хватило для привыкания к новой должности. — Соскользнув с капота, он спрашивает: — Так мы возвращаемся в лагерь? — Да. Хотя, нет, погоди. — Дин снова оглядывается на перекрёсток, хмуря лоб. — Хочу сделать напоследок одну остановку.