Сборник драблов по МШ

Алкоголь обжигает горло и грудь, когда юноша большими глотками, едва не через силу заливает в себя остатки бутылки. «Jameson» — гласит надпись на мутном зеленом сосуде. Крепкий ирландский виски. Такой он даже по праздникам открывает не всегда, но сегодня исключительный случай. Сегодня ему плохо. Очень плохо. Гадко, позорно и от самого себя противно, хочется забыться любым способом. Алкоголь — его помощник. Сморщенное лицо, усеянное крупными темными веснушками, умиротворенно распрямляется, когда во рту остается только приятное послевкусие сладкого солода. Скоро наступит блаженное беспамятство, оно уже рядом, и юноша его чувствует. Голова, увенчанная маленькими рожками, понемногу плывет, кружится, и, кажется, плавится. Она горячая, сами мысли в ней еще не остыли, преисполненные обиды и какой-то детской, несерьезной, но чересчур бурной ненависти. Щеки немного румяные, чарующего бордового оттенка. Стройное тело становится ватным, его вечно тугие мышцы расслабляются. В животе умиротворяюще греет. Утром будет дерьмово, но сейчас он об этом не думает. Сейчас он сидит в своем новом укромном местечке, на вершине высокого крутого склона, нависшего над морем, откуда не так давно ветром сдуло дачу какого-то толстосума. Сдуло. Даже звучит смешно, и юноша тихо хихикает, нос прячет в сгибе локтя. Но вообще, здесь правда ветрено. Потоки воздуха от моря порывами поднимаются и дуют в лицо, принося с собой соленые капли. Пасмурное небо давно грозило дождём, и вот он начинает медленно заунывно накрапывать, но юноша никуда не уходит. Он покорно подставляет стихии лицо и чувствует, как прохладная морось окропляет веснушчатую кожу, попадает прямо по четким контурам пятен, плечи и лицо исцеловывает своими странными кроткими касаниями, оставляет мокрые следы, которые стекают вниз по шее. Глаза закрыты, и он ощущает, как сам мир вокруг него вращается. Но вдруг дождь прекращается как-то подозрительно резко, и в непонимании юноша лениво распахивает глаза, направляя смазанный взор вверх, пышными светлыми ресницами хлопает. — Будешь мокнуть — простудишься, — архангел на него не смотрит, отворачивается и лицо свое в капюшоне прячет. Его большое белое крыло становится дождю преградой, мягкие перья треплет ветер. — Тебе-то что? — едко фыркает Жираф и подбирает к груди колени. Ежится и по-детски насупливается, делая вид крайне обиженный. У Нео на лице мелькает растерянность, и он украдкой на него поглядывает, вперед наклоняется, на краю балансируя. Действительно, чего ему этот пьянчуга? Казалось, они уже все друг другу высказали. Души вывернули, чувства на пол высыпали друг перед другом, а вместе с ними и все скопившиеся колкие слова. Свободные оба, полной грудью дышат, только вот больно отчего-то. Тяжко, стыдно и боязно. Кончики пальцев у Жирафа холодеют, а ребра дрожь пробирает. Зябко становится, алкоголь уже не греет, и предательская трезвость в голову скользит, как сквозняк по полу. Замечая это, Нео выдыхает и осторожно садится рядом. Теплое крыло кладет на веснушчатые плечи. Юноше щекотно становится, и он отворачивается. Дергаясь, ведет плечами, и архангел видит, как по спине мурашки разбегаются. — Ну замерз же, — с напускным недовольством и неожиданным сочувствием цыкает Нео. Он к нему неуверенно тянется, юношу охота укрыть, согреть, спрятать. Только вот архангел понятия не имеет с какой стороны к нему подступиться, чтобы самому не пораниться и его снова не покалечить. Чувства от чудовищного побоища едва остыли, раны только-только тонкой плевой затягиваются, израненные сердца у них обоих еще трепещут от вида друг друга, кажется, в предсмертной судороге. Новых бессмысленных склок они не вынесут. — Не трогай меня, — белое крыло он отводит смазанным, насколько это в его состоянии возможно, резким движением, новую черту между ними проводит. Разворачивается, смотрит своими мутными зелеными глазами прямо в душу, будто из груди ее хочет вытащить. — Проваливай. Но новый толчок, направленный уже в чужую грудь, не достигает цели. Нео осторожно перехватывает его кисть и мягко направляет левее и выше, на плечо к себе забрасывает, грудью к его груди притирается так тесно, что кажется, кровоточащие, саднящие сердца соприкасаются. Жираф, теряя равновесие, протестующе дергается, неразборчивые проклятья бормочет обмякшим языком, но архангел не обращает внимания, только к себе прижимает, в крыльях своих юношу прячет, и чувствует, как он нехотя сдается. Перья у Нео пушистые, мягкие как облака, пахнут табачным дымом и будто звездной пылью покрыты. Жираф с благоговением зарывается в них носом, понимая, что сил сопротивляться больше нет, что ему обижаться больнее, чем простить, и он сам себя калечит. На глазах наворачиваются слезы и такая хрупкость в теле, что кажется — один глубокий вздох, и он пополам переломится. Вида подавать не хочется, и юноша не придумывает ничего лучше, чем зарыться в них с головой. Нео все понимает. — Прости. Я дурак, — голос у архангела немного сипит. Не так давно он на крик срывался, а теперь почти шепчет, самозабвенно водит по промокшей коже пальцами, ощущая, как юноша подрагивает. — Я не умнее, — отяжелевшим лбом упираясь в его плечо, неразборчиво бормочет Жираф. От запаха ореха и дуба из собственной глотки уже противно. Подташнивать начинает. — Домой хочу, — смешно, по-ребячески капризничает Жираф. — Сейчас пойдем домой, — рукой Нео проводит вверх по его шее, вплетает пальцы в светлые влажные волосы, печально, измотанно улыбается, когда в ответ юноша бодает его головой. Это движение заставляет пьяницу дернуться. Оно всегда необъяснимо приводит Жирафа в чувства, ток под кожу запускает, и ему это не нравится. — Ты только не вздумай вытворить чего, — подхватывая его на руки, расправляя белые крылья, архангел делает несколько взмахов, стряхивает с перьев дождевые капли, разбрызгивая их в разные стороны. Жираф понимающе согласно кивает. Глаза у него уже слипаются, и он закрывает их, сцепляя руки вокруг чужой шеи.