Сборник драблов по МШ

Пугод обожает бантики. Эти праздничные пышные узелки вызывают у него необъяснимый восторг с самого детства. Да, по нему не скажешь, но внешность бывает обманчива. На его подарках всегда есть хоть один аккуратненький бантик, и все праздничные букеты, перевязанные атласными лентами, непременно венчают ушастые банты с закрученными ниспадающими концами, даже подхваты, скрепляющие кремовые занавески в его спальне, и те с бантами. Пожалуй, не будь он так горд, на его большом черном цилиндре, под полями которого юноша вечно прячет золотые глаза, помимо жёлтой ленты красовался бы такой же большой и пышный бант. Моддичат сейчас тоже изукрашен, пожалуй, десятком маленьких аккуратных бантиков. Его будто стая бабочек облюбовала. Зрелище забавное, милое и, может быть, самую малость постыдное. Один покоится на его кистях, один на груди, другой прямо на шее под кадыком, немного мешает дышать. Ещё один прямо на затылке. Его не видно, но он добавляет картине особой остроты. Из-за него Модди ничего не видит. А посмотреть есть на что. Пугод, вышедший из ванной, звонко и тепло смеётся. Этот детский смех так опасен, так обманчив. Моддичата от него мурашки разбирают и горячая дрожь. Он чувствует в темноте закрытых глаз чуть больше, чем каждую мелочь. Он слышит, как Пугод к нему крадётся, босыми ногами наступая на мягкий кремовый ковер, и сердце в груди замирает предательски, когда шаги стихают у самой кровати. Юноша смотрит. Смотрит, не отрываясь, и комья вязкой слюны натужно проглатывает, как голодный кот. Модди чувствует, как кровать под чужим весом проминается, и нервная улыбка по его щекам ползет. — Это всё мне? Какая прелесть, — Чат слышит, что Пугод ещё не отсмеялся до конца, и лицо это отчётливо в его воображении рисуется. Выгнутые вверх брови, губы, сжатые в тонкую полоску, нижняя прикушена совсем слегка, в попытке кокетливые смешки сдержать, а в глазах янтарных детская хитринка. — Я буду развязывать по одному, можно? — Как хочешь, — сипло отзывается Модди, и по телу снова мурашки пробегают. Он ощущает, как юноша над ним склоняется. От ожидания под ложечкой что-то ухает и ворочается. Дальше угадать никак не выйдет, остается ждать трепетного касания, от волнения сжавшись в комок. — С чего бы начать, — манера знакомая до боли в груди, до того, что пальцы невольно в кулаки сжимаются. Пугод нарочно тянет, безбожно упиваясь чужим положением. Большая мягкая кровать снова проминается, и Модди осторожно тянут за бант на шее, который будто комом в горле встал. Мужчина облегчённо выдыхает, но тут же замирает снова. Кожу мимолетно обжигает горячим дыханием, а Пугод похихикивает едва слышно. Нос щекочет запах его делового одеколона и корично-медового шампуня. Он только что развязал ее зубами. Просто взял и… — А… — Моддичат душит тихий вскрик еще в горле, и наружу вырывается только полувздох. Грудь резко вверх вздымается, губы беспомощно приоткрываются, как у пойманной рыбы, а мужчина чувствует, как к его бедрам прижимаются чужие, абсолютно обнаженные. Как же жалко он должен выглядеть прямо сейчас. Суровый надзиратель, бывший аватар бога смерти, лежит в постели, перемотанный цветными ленточками, и вздрагивает от каждого касания ради чужой потехи. — Прелесть, — нежные пальцы по ребрам пробегают. Там, где раньше красовался бант, теперь будет яркий лиловый засос, Чат знает точно. Пугод хочет свести его с ума. Он мучительно медленно тянет за следующий узел, и мужчина уже заскулить готов. Грудь. Кожа здесь, словно холст, шрамами исчеркана. Пугод про каждый помнит и горячими поцелуями вниз по телу стекает, оставляя мокрые следы. В темноте закрытых глаз, под повязкой, от удовольствия круги неровные расплываются. Модди губу закусывает с тихим шипением и терпит новый, слегка болезненный поцелуй. Эта лента, обвившая поясницу аж трижды, осточертела ему больше прочих, и когда юноша тянет за кончик, удержать стон облегчения в клетке ребер не выходит. Это кажется пыткой. Хочется рот ладонью зажать по привычке, но кисти Пугод решил оставить на потом, и Чат смиренно низко стонет. Губы у юноши мягкие до белых искр перед глазами, а в горле жарко и влажно. — Пугод… — Модди слышит, как юноша чуть ли не давится, чувствует, как дрожит от напряжения чужая гортань. Его дразнят бессовестно. Пугод берет чужой член глубоко, до самого основания, и делает это мучительно медленно, заставляя Чата выгибаться в тщетных попытках разгоряченной плотью толкнуться навстречу. Не выходит. Модди ощущает себя по-настоящему обманутым и только зубами бессильно скрипит, бессмысленно жмурясь. Остается просить и надеяться на чужую благосклонность. И он просит, от нетерпения затылком в простыни вжимаясь, чувствует, как этот проклятущий бантик в кожу впивается. Пугод так же медленно поднимает голову и в чужой хриплый голос вслушивается с удовольствием. Именно этого он так жаждал. Никогда еще Модди не выглядел таким уязвимым, таким зависимым от чужих действий. Словно марионетка, которую дергают за ниточки. Эта роль кукловода опьяняет, но юноша держится, только чтобы продолжать. На этот вечер у него, несомненно, наполеоновские планы, и это только начало. Потакая мольбе, он немного ускоряется, языком с головкой заигрывает, вырывая из чужой груди удовлетворенное мычание. Но ему хочется двигаться дальше, поднять ставки. Развязанные ленточки он осторожно откладывает в сторону, и мужчине остается только судорожно вздохнуть, когда, в завершающем аккорде, юноша облизывает от начала до конца, щедро смазывая поверхность. У Модди руки чешутся, и это видно. — Красную или синюю? — наклоняясь, горячо нашептывая прямо на ухо, спрашивает юноша, и Модди пот прошибает. Мысли из головы вылетают стаей испуганных птиц. — Ты можешь выбрать. — Синюю, — судорожно соображая, ощущая как горячий язык обводит контур ушной раковины, отзывается Модди. Он просто надеется, что угадал, потому что память отшибло напрочь. Он сейчас даже имени своего не вспомнит, наверное, что уж говорить о цвете этих проклятых ленточек. Думать просто невозможно, сердце в ушах колотится оглушительно громко. Дышать выходит с невероятным трудом. — Как скажешь, — смешки у юноши негромкие, но звонкие и такие беззаботно-насмешливые, словно ветряной колокольчик. — Значит синяя. Сердце Моддичата замирает, когда он чувствует, как Пугод дергает ленту на запястьях, а после победным стуком о ребра разбивается. Угадал. Только юноша развязывает, мужчина тут же с места рвется, садясь в постели, но Пугод мгновенно толкает его назад, упираясь в исцелованную грудь ладонями, и в добавок ягодицами проезжается по бедрам, прямо по разгоряченной плоти, заставляя сдавленно ухнуть и вцепиться в простынь ногтями. — Не-а, — он легонько щелкает его по носу. Так насмешливо, почти по-детски. — Куда это ты так торопишься? — Ты, маленький бес… — на более серьезные ругательства не хватает смелости, и Чат только губы закусывает в кровь. Что-что, но свое положение он всегда осознает прекрасно, и сейчас он еще не в том. Пугод нежно хихикает, почти мурчит и запястья его осторожно обхватывает. Моддичат послушно поддается. Ведомый чужими движениями, он вытягивает руки вперед, вверх, туда, куда Пугод прикажет. В душе все содрогается и от жажды уже крошится понемногу, когда ладони Модди ложатся на чужие плечи, пальцы сминают кожу с невероятной жадностью. У юноши она просто восхитительная на ощупь. Такая мягкая, гладкая, после душа еще немного влажная и пахнет так сладко. Моддичат взвыть готов. Внутри все клокочет, когда партнер отпускает. Так выглядит немая команда «можно». И Чат, собрав в кулак остатки выдержки, трепетно ведет по коже кончиками пальцев, спускаясь по чужому телу, нежно его ощупывая. У Пугода от этого долгожданного касания вся кровь вниз утекает без остатка и голова покруживается. Хватало ему этой чарующей картины беспомощного связанного Чата, такого уязвимого и потерянного, так мужчине еще выдержки хватает касаться его так неторопливо, будто он с ним играет, а не наоборот. — Ох, боже блядский, Модди… — юноша тихо выразительно мычит. Так трогать его может только Модди. Он нежно водит ладонями, мягко сминает мышцы и массирует кожу круговыми движениями больших пальцев. Пугод больше не препятствует ему, позволяя сесть. Теперь это необходимо. Мужчина сперва обнимает его, горячим телом прилегает, и почти стискивает, словно мягкую игрушку, а потом губами к коже прижимается, так чутко, чувственно, и ощущает, как у Пугода медленно самообладание кончается. Юноша стихает, больше ему не до надменного хихиканья. Слишком сосредоточенно он вникает в чужие касания, утопая в удовольствии. Рукой волосы его сминает почти до боли, требовательно вжимая носом в ключицы, а Модди послушно целует, вылизывает, покусывает с разрешения. Чужие стоны — такая пьянящая услада, сил нет. Их налитые кровью члены друг о друга трутся, и невольно, незаметно для себя юноша сам к нему льнет в желании унять это зудящее чувство, но только больше раздразнивает. — Ах ты… — Пугод не успевает ругнуться после первого укуса, как Модди кусает уже во второй раз, не желая упускать момента. На груди и вокруг сосков останутся розовые следы. — Прости, не смог удержаться, — он выгибает брови, строя виноватую моську, и юноше даже в глаза ему смотреть не нужно, чтобы понять, что мужчине ни капельки не жаль. — Как шкодливый щенок, — он резко встает на колени, и у Моддичата сердце заходится чуть ли не в приступе, когда юноша снова в матрас его вдавливает ладонями. — Постой! — Модди его за бедра хватает. — Что такое? — Пугод знает, но нарочно вопрошает игриво. — Сними повязку. Пожалуйста… — Чат знает, что придется просить. Ему уже не сложно. Лишь бы только эта проклятущая тьма в глазах отступила. Он хочет видеть его прямо сейчас, хочет запечатлеть в памяти этот восхитительный, незабываемый момент, его прекрасное лицо, искривленное ни с чем несравнимой эмоцией. — Умоляю, Пугод, сними ее… Я… Я все сделаю. — Ты ведь просто боишься сразу кончить? — юноша по чужой щеке проводит пальцами, нежно ее оглаживает, а Чат от досады чужие ягодицы сжимает, ногтями в них впиваясь, за что получает законный звонкий шлепок и разнузданно мычит, по подушке скатываясь. — Прости, но мой ответ — нет, придется немного потерпеть. Мужчина замирает, когда его член оказывается в чужой мягкой ладони. Пугод любовно его оглаживает, с улыбкой разглядывая, как напрягается чужое тело. Модди, конечно, не видит, о чем плачет молча, но слышит, как юноша тихо соблазнительно поскуливает, себя растягивая. Впрочем, делает он это недолго, ведь заранее озаботился. Наступает мучительное затишье длинною в долю секунды, и это затишье хуже смерти. Вдруг Моддичат ощущает, как юноша головку упирает во вход и стремительно насаживается с громким пошлым хлюпаньем. Мужчина выгибается, весь в струну вытягиваясь, и талию его узкую сжимает до синяков. Внутри юноши безумно горячо, тесно и так влажно, что, кажется, для Модди там вовсе места нет. Он весь будто наполнен этой чертовой ароматной смазкой, она по члену стекает вниз, на живот капает крупными комьями, и Чат с ума сходит бесповоротно. Пугод его за кисти хватает в попытке остановить, но не выходит, юноша может только бессильно оглушительно стонать и дергаться, чувствуя, как его насаживают раз за разом, безжалостно, от начала и до самого конца, просто безбожно вытрахивая. Спесь с него опадает без следа. Модди его с себя стряхивает, на спину заваливает и продолжает, не сбивая ритма, а Пугоду остается покорно принимать, и он делает это блядски хорошо, не скрывая стыдливого удовольствия, вслух грязно ругаясь с мольбами вперемешку. Мужчина его целует горячо, глубоко, чувственно. Перед самым концом они только этими поцелуями дышать и могут. Пугод его спину ногтями дерет безжалостно, ощущая последние толчки и подступающий вместе с ними оргазм. Член Модди, кошмарно большой и твердый, ощутимо содрогается, и без того наполненное нутро Пугода переполняет чужое семя, и он стонет в последний раз, уже едва слышно, с легкой хрипотцой. — Блядь, какой же ты красивый, — у Моддичата сердце колотится оглушительно громко, сильными толчками кипящую кровь разгоняя, когда юноша тянет руку и наощупь находит красный бантик на его затылке. Ослабшая повязка сползает с лица и стелется по чужому изможденному телу. Пугод молчит, глаза прикрывая устало. Он бессовестно соврет, если скажет, что ему не понравилось, но если Модди спросит, то соврет, игриво улыбаясь, хотя потом все равно сознается. — Эти твои бантики… — мужчина осторожно убирает атлас с чужого тела и небрежно в сторону отбрасывает. Пугод только тихо посмеивается.