Сборник драблов по МШ

Гром за окнами рокочет оглушительно, до звона в ушах, и капли дождя по подоконнику скребут, словно когти. Душеньке кажется, что там, снаружи, рвет и мечет голодное, разгневанное чудовище, что воющий в трубах ветер — его разъярённый рев, а вспышки молний — блеск диких свирепых глаз. Подушки, в которые он зарывается с головой, не помогают, и он лезет глубже, пытаясь вжаться в матрац. Сердце в груди клокочет как сумасшедшее, наружу рвется. В его уютном розовом домике потух весь свет. В коридорах совсем ничего не видно, а в перерывах между ослепительными вспышками юноша слышит лишь как зловеще из крана капает вода, и ржавыми шестернями на кухне скрипят големы. Казалось бы, бояться грозы в таком возрасте совсем глупо, но его колотит так, что зубы стучат, и ноги не держат. В глазах темно, и ни вдохнуть, ни выдохнуть. А под сомкнутыми веками рисуется картина, которая отпечаталась в памяти на долгие годы. Яркая лиловая вспышка, обугленное дерево и дымящийся под ним детский труп, пригоревший к стволу. И сильный запах выжженной земли и кожи. Его мутит. Душа открывает глаза, и его тут же ослепляет очередная пурпурная вспышка. Она озаряет комнату на мгновение, и юноша вскрикивает, задыхается, закрывая голову руками. Над ним возвышается темная фигура, стоит прямо над большим мягким комком, в который он сбил всю кровать. Юноша не слышал, как гость вошел, но его это совершенно не смущает. — Душенька, — голос у мужчины тихий, мягкий, он теряется в новой оглушительной волне рокота, и юноша щемится к нему, лезет на колени, цепляется за чужое черное худи как за спасительную соломинку, стоит ему сесть на кровать. — Извини, что повесил трубку. Связь оборвалась. Ты сильно напугался? Он в ответ и слова сказать не может, только судорожно вдохнуть пытается, раз за разом давясь драгоценным воздухом. А он воняет этим проклятым озоном. Душенька терпеть не может этот запах электрической смерти. Тогда Обсидиан молча приподнимает края своего огромного худи, и Душенька без раздумий ныряет внутрь. Становится окончательно темно. Под плотной тканью ни одной молнии не видно. Она мягкая и пахнет Обси. Кислым дымом его заводов, сырой грязью и его большим теплым телом. Юноша, наконец, делает глубокий, жадный вдох, сжимая мужчину в объятиях. Душенька обнимает так сильно, что, кажется, еще немного и они срастутся в одно целое. Его ладошки по чужой коже лазают так бесстыдно, что Обси все это кажется одной большой манипуляцией, которой он противостоять не в силах, но воздух разрывает очередной оглушительный раскат. Душенька снова вздрагивает всем телом и ежится, всхлипывая. — Ну-ну, — Обсидиан его по спине не то хлопает, не то поглаживает, мерно, спокойно, будто убаюкать пытается. Сердце у него бьётся медленно, и юноша к его груди припадает, прислушиваясь. А внутри, вопреки этому спокойствию, ненависть закипает. Он эти чертовы молнии пополам переломать готов, дай только встать. Но Душенька у него на коленях такой уязвимый, как его бросить. И так из раза в раз, особенно часто летом. Чуть только наступают первые майские грозы, Обсидиан закрывает завод на технические работы, вверяет его своим верным сотрудникам и, собирая скромные пожитки, переезжает в розовый домик, пахнущий карамелью и овечьей шерсткой. Душенька всегда его ждет. Жаркие, летние деньки, залитые золотистыми лучами солнца, в его компании пролетают невероятно быстро, и с осенней серой моросью, переполненный счастьем, как батарейка, Обси возвращается к не менее серой заводской жизни. Но не все летом так здорово. Душенька уже в обеденный зной бывает невесел. Он лучше любого барометра знает, когда за этим зноем придет гроза. И ожидание это для него мучительно, подобно ожиданию пули в висок. И каждая молния, словно выстрел. Грохочущие раскаты дрожью пробивают тело. — Все уже почти кончилось, — он тоже погружается внутрь, просовывая голову через горлышко с капюшоном. Внутри уже дышать нечем, но Душенька явно вылезать не собирается. Худи хоть и большое, двоим в нем тесновато. Обсидиан в чужие губы бормочет, неизбежно на них натыкаясь, и, смущенный, отворачиваясь, шепчет. — Прости, что припоздал в этот раз. — Ничего, — щеки у юноши влажные, губы соленые, а волосы пахнут сеном и одуванчиками, так вкусно, что Обси места себе не находит. — Главное, пришел. Дождь еще настойчиво тарабанил по крыше, точно собираясь задержаться на ночь, но сверкающее лиловыми клыками чудовище скрылось, оставив за собой только эхо собственного рокота, застывшее в ушах. Большая белая луна, словно ограненный самоцвет, сияла сквозь тучи. Душенька вылез из-под чужой одежды всклокоченный, немного заплаканный, но спокойный до состояния легкой полудремы. Мужчина лежал с ним рядом, глядя, как медленно юноша проваливается в сон под его тихие бессмысленные напевы.