Сборник драблов по МШ

Альфедов в темноте задыхается, Джаста к себе тянет с такой силой, что черная водолазка по швам трещит. — Раздевайся, — он смущенный до пышущих огнем щек, взмокший и, кажется, тает. Голос робкий, высокий, во вздохах тонет, теряется. — Настроен серьезно? — у Джаста перед глазами темнота и руки трясутся от волнения, как у мальчишки. Будто в первый раз он касается любимого так. Только Альфедов отпускает, он водолазку послушно стягивает, торопится и волосы пепельные ерошит. Юноша под ним замирает. Пальцы у Альфедова холодные, почти белоснежные, и он медленно ведет по темной раскаленной коже, по точеной фигуре и твердым упругим мышцам, любуется и влагу размазывает. У Джаста в темноте глаза горят демоническим огнем, в них шальная искра вытанцовывает. Он над Альфедовым медленно склоняется и старается в себя вобрать целиком. Этот образ, его запах. Юноша белый, сливочный, мягкий, как творог, и пахнет клубникой. Демон с ума сходит. — Джаст, — Альфедов шепчет смущенно, розовое лицо ладошками закрывает, чувствуя, как зацеловывают его чужие мягкие губы. — Я хочу тебя съесть, — он шепчет на ухо, жарко, мучительно, влагу оставляет на коже. Когтистыми лапами стискивает его бедра с жадностью, но не ранит. Не смеет его белоснежную кожу портить. — Н… Не надо, — он просит почти как ребенок, невинно хихикает в ладони, а у Джаста в голове лампочки взрываются, и редстоун сигнал замыкает мерцающей петлей. — Боже мой, Алф… — под когтями трещит простынь, хвост с кистью на конце, словно хлесткая плеть, из стороны в сторону мотается. Он купит новую. Позже. А эту издерет в лоскуты прямо сейчас. Ведь иного выхода не видно в этой погруженной во мрак спальне, под завязку заполненной влажным воздухом, пропахшим клубникой и сливками. Хрупкое тело под ним едва заметно ежится. Юноша пальцы на ногах поджимает, слушая утробное рычание, нетерпение таит за притворным испугом, а Джаст ведется как маленький, правда ведь напугать боится. Знает, что может, и натужно проглатывает загустевшую слюну. Альфедов напоминает мраморную статую, с кожей настолько белоснежной, что она кажется полупрозрачной. Идеальный и невероятно хрупкий. Чистый, словно первый снег, и только розовые щеки выдают его живость. Джаста коротит в очередной раз, и он сбегает, как последний трус, словно рыба с крючка срывается. — Ну ты чего, Джу-у-ст? — Альфедов, обнаженный, вслед за ним поднимается и осторожно любопытствует, прислоняясь щекой к его раскаленной спине, когда демон садится на край кровати, опуская голову. — Извини, — он виновато улыбается, когтистую ладонь ко лбу прикладывает с досадой и снова страшно себя корит. — Никак не могу взять себя в руки. — Эй, мы ведь уже говорили об этом, — он склоняется к его заостренному, бордовому от румянца уху и ласково шепчет, целует утешающе. — Ничего страшного. — Ты такой красивый, — демон закрывает глаза и чувствует как пульсирует кровь под кожей, как белоснежный юноша холодные руки сцепляет прямо у него на сердце. Язык колет от понимания, что слово «красивый» сюда совершенно не подходит. Едва ли его хватит. Он ведь словно первый морозный узор на стекле, такой же неповторимый, неописуемый. Демон бросает эти потуги. — Я когда-нибудь привыкну. Честное слово. — Если тебя это успокоит, я тоже ненадолго теряюсь каждый раз, — льнет и шепчет. Руками он очерчивает контур груди, и у Джаста голова идет кругом. Пальцы чужие обманчиво неловкие и намного настырнее, чем кажутся. Он ловит его руки у самой границы допустимого, и вместе они посмеиваются над нелепостью ситуации. Раскрасневшиеся, растрепанные, обнаженные. — Давай тогда тортик слопаем, — ничуть не меняясь в голосе, будто предмет обсуждения остался тем же, вопрошает Альфедов. И дышать становится легче. — С брусникой. — На ночь? — Джаст уже мысленно на все согласен, но чувствует себя обязанным спросить. Чужой нежный голос сознание плавит. — Я уже настроился, так что либо мы идем на кухню, либо… — он многозначительно замолкает, тепло и обильно выдыхает ему в затылок, и юноша чувствует как кровь, без того кипящая, вот-вот носом пойдет. — Хорошо-хорошо, — он вздыхает обезоружено. Сидя к нему в пол-оборота, не целует, скорее, мажет по губам и белой гладкой щеке, покорно поднимается, чтобы вместе они растворились во мраке коридора.