Сборник драблов по МШ

— А-а-ай! Какого черта ты творишь, придурок?! — его истошный вопль рассекает широкий холл напополам. Юноша отшатывается назад, машет белыми крыльями, чтобы удержать равновесие, и распугивает стайку столпившихся вокруг студентов, сбежавшихся посмотреть на скандал. Нео закрывает кровоточащий нос ладонью, судорожно и осторожно щупает его кончиками пальцев со смутной надеждой, а потом цыкает и злобно шипит. Сломал. Сучоныш. Глаза щиплет от проступивших слезинок, боль пульсом в виски отдается, и белокурый юноша жмурится. Кровь капает на пол, на его белую толстовку, полосами остается на запястьях, когда он небрежно вытирает натекшую дорожку над верхней губой. — Я недостаточно внятно выразился? Отъебись! — Жираф, наконец, опускает окровавленный кулак и привычным жестом поправляет съехавшие очки как ни в чем не бывало. Гудящая толпа вокруг них замирает на бесконечно длинную долю секунды, а потом по ней волной катится шепот. — Это что, Жираф? Как там его? — Да ну! Этот что ли, который прямо перед лектором сидит на переднем ряду? — Как вмазал! — Он материться умеет?! Я думала, он кроме английской классики ничего не знает. Все эти безликие голоса рассеиваются в воздухе, разбегаются, как тараканы, чуть заслышав стук каблуков завкафедры. А у Жирафа в глазах рябит и виски долбит от скачка давления. Колени предательски дрожат. Только бы в обморок сейчас не грохнуться. Он смотрит в лицо своего обидчика. Пугающе спокойное, белое, окровавленное лицо. Илия ловит себя на мысли, что ему даже нравится это ощущение адреналина, потекшего по венам, ускорившее пульс. Кожа у Нео гладкая, словно мрамор, красивая, глаза хищные, холодные, и нос теперь будет с горбинкой. Осталось только милый пластырь с мишками прилепить, и будет по нему весь вуз сохнуть. Хотя, о чем речь? Он и так за собой невольно хвосты первокурсниц водит. Длиннее очередь, пожалуй, только за Клайдом. Пускай все дело в том, что он просто отшивать не умеет. — Что смотришь? Думал, если я тихоня, терпеть буду? — делая шаг назад, он поднимает брошенную на пол папку-скоросшиватель и с важным видом отряхивает. — Еще раз сунешь ко мне свои грязные руки — пальцы переломаю. Это последнее, что он успевает бросить до того, как из-за угла выбегает дама в годах. Она о чем-то визгливо сокрушается, ругает их обоих. Илья слушает, показательно опустив голову. Слушает, но едва ли слышит. Его взгляд исподлобья все так же прикован к Нео. К его холодным, бередящим душу глазам. Дальше — белый шум. Медпункт, выбитые костяшки, профилактическая беседа с сотрудником по делам несовершеннолетних. Он слушает разговоры встревоженных родителей на кухне вполуха, не выбираясь из омута собственных мыслей. Конечно, ему сошло это с рук. Сошло, но осталось где-то в общественной памяти и еще долго ходило по коридорам вуза байками. Оседало на пол пылью. Обычная склока — пятно не въедливое, но только не та, что закончилась сломанным носом и не на его белоснежном пиджачке. Круглый отличник, призер тысячи и одной олимпиады, примернейший из примернейших паенек, каких только видел свет. Ему что угодно простят. Особенно на фоне того, каким в этой истории выставляли Нео. Ведь он балбес и шалопай, местная шпана и последний разгильдяй, которого, почему-то, все никак отчислить не могут. Илья снова прокручивает в голове их диалог на репите, пытаясь найти тот момент, когда все пошло по столь криволинейной траектории, и понимает, что ни черта он не запомнил, к завтрашней защите не готов, сон к нему не идет, а сердце в груди выписывает виражи вместо того, чтобы ритмично замедляться. — Эй, веснушка! Жираф? Пятнистый! — в шумном потоке от чужого назойливого голоса не скрыться, но, скрипя зубами, юноша рулит по коридору к изначальной цели, как и хотел, надеясь, что этот хвост с крыльями потеряется где-нибудь по дороге. — Отцепись. Я занят, — ручку кожаного делового дипломата невольно он сжимает до скрипа, и дыхание учащается как-то само. — Ой, да ладно тебе, опять в библиотеке пыль собирать на себя будешь? — Нео не отстает, сворачивая за ним в холл перед вышеупомянутой библиотекой. Здесь народа почти нет, и попытки скрыться приходится оставить. — Пойдем развеемся. Я тебе такое местечко покажу! — Отстань, сказал, — он шествует дальше и глаза отводит в сторону, стоит им поравняться. — Тебе еще не надоели эти бумажонки? Ты вообще кроме книг и листочков что-нибудь в руки берешь? — в попытке остановить его, юноша хватает Жирафа за запястье и, сдерживая чужое сопротивление, рассматривает очередную папку на скоросшивателе. — Это что? — Это называется доклад. Неуч, — он дергается и таки освобождает руку, но на этом все не заканчивается. Нео наседает с новой силой. — Да какая разница! Ты так до конца своей скучной никчемной жизни останешься нецелованным и неоттраханным жалким девственником! — чужие руки ловят в клетку, зажимают между холодной стеной и теплым телом возле самого входа. Нео высокий, крылья у него большие, белые. Ни у кого в вузе больше нет таких. А еще он нестерпимо сильно пахнет хорошим дорогим табаком. Илья теряется на секунду, против воли принюхивается по-звериному, вспотевшие ладони сжимает в кулаки. А Нео лезет дальше, шепчет на ухо, припирая к самой стенке. На них уже косятся, и у Жирафа в груди злоба закипает нестерпимая поверх чего-то еще. — А мог бы со мной стаканчик пропустить… Бинго! Вот оно. Юноша досадливо воет, пряча голову под одеяло. Ну, как? Ну, как он мог влюбиться в этого полудурка? Что за сюжет сопливой мелодрамы, черт его дери?! Отличник и хулиган. Серьезно? Еще и парень, как на зло. Невоспитанную двоечницу ему бы еще простили, но такого паршивца, как Нео… Увольте. Илья, не желая более думать об этом, глотает пару знакомых с первой сессии таблеток. Повезет, если завтра после защиты очередного доклада его не найдут в мужском туалете сломанного об колено или затраханного до полусмерти, тут уж как повезет. Может быть, это даже не самый плохой расклад, зная, с кем Нео водится.