Сборник драблов по МШ

Они шептали. Обсидиан, наверное уже и не вспомнит, когда это началось. Поначалу он думал, что это Душенька тихо что-то бормочет, разбирая свою бумажную волокиту по вечерам. Все эти отчетные ведомости и бухгалтерские счета сводили юношу с ума, и он сам не замечал, как начинал бубнить себе под нос, подсчитывая в уме. Но Душеньку он не видел уже по меньшей мере пару недель. А это продолжало водиться где-то на подкорке его сознания, не то назойливым звоном в ушах, не то низким монотонным гулом. Они говорили. Поначалу различить что-то конкретное в их речах у мужчины никак не выходило. Но голоса становились громче, крепли, словно молодые яблони в саду, пуская корни в благодатную почву его мозга. Их было много, он — один. Высокие и низкие, мужские и женские, звонкие голоса детей и хрипение пожилых стариков. Они рассказывали ему истории, смеялись и даже пели. Они были ничейные, словно ветер, но каждый из них казался по-своему знакомым. Они кричали. Захлебываясь слюной, голоса истошно вопили, пытаясь перекричать друг друга, требовали от него каждый что-то свое, не давали спать и ненадолго замолкали лишь когда он слушался. Советы незаметно переросли в приказы. «Хочу яблоко, съешь, пожалуйста, кусочек яблока!», «Почитай нам книжку, Обси!», «Этот цвет стен слишком блеклый, перекрась в желтый, нет, в фиолетовый!», «Хочу узнать, насколько этот нож острый! Давай проверим на этом кролике», «Этот тип мне не нравится, убей его!», «Убей! Убей! Убей!», «Убей его!», «Ну же! Убей его!». — Хва-а-а-а-а-тит!!! — он истошно вопил, обиваясь телом о мягкие стены камеры, валяясь по полу, силясь если не заглушить, то хотя бы перекричать их. — Замолчите! Перестаньте! — Обси? — массивный замок входной двери не двинулся, но знакомый голос прорвался внутрь сквозь завесу воющего хора. — Как ты, родной? Они молчали. Стихали, словно их не было вовсе. Бесследно растворялись в звенящей тишине, когда он был рядом. Душенька походил на сладкие безмятежные грезы, пах облаками, карамелью и кофейной пеной. — Прости, что так давно не заходил, — юноша гладил его по спутанным волосам, держал чужую голову у себя на коленях и умиротворенно смотрел, как Обсидиан, уставший и измученный, дремлет. — Я бы попросил докторов доработать твой курс терапии, но… — Не надо докторов, — Обсидиан вцеплялся в его одежду развязанными руками, засучивая рукава смирительной рубахи. — Просто не оставляй меня здесь с ними! Пожалуйста! Не уходи! — Я не хочу один! Не хочу без тебя! — мужчина давился истеричными всхлипами, сжимая складки розового свитера намертво. — Душенька, родной! — Не могу, милый, прости меня. Ты же знаешь, как работают таблетки. Скоро мне придется уйти, — он обнимал мягкими руками, прижимал к себе, вплетал пальцы в черные взлохмаченные волосы, позволяя прятать крики в аромате кофты. — Могу только забрать тебя с собой, пока еще не слишком поздно. Это нехорошо, но мне больно смотреть на то, как они мучают тебя. — Тогда забери! — Обсидиан держал юношу мертвой хваткой. Боялся, что если отпустит, он растворится, словно хрупкий мираж, и они снова займут его место. — Только не бросай меня здесь! Юноша только опечаленно покачал головой. На розовых щечках в свете белой больничной ламы, оцепленной решеткой, отблесками виднелись слезинки. Запустив руку в карман джинс, он извлек оттуда маленькое шило. На круглой деревянной ручке темным контуром выжигателя было выведено сердечко. — Прости меня, — бережно он вложил инструмент в его дрожащие руки. — Я правда хотел помочь. — И ты помог мне, родной, — Обсидиан миролюбиво ему улыбнулся. Улыбнулся по-настоящему, сквозь невыносимую усталость не смыкающихся век, сквозь завесу седеющих от кошмарных видений волос. — Спасибо. — Мы… мы скоро увидимся. Ты только подожди меня немного, хорошо? — примеряясь, он смотрел на него, ожидая знакомого кивка, наощупь пытаясь понять, как бы сделать все легко и быстро. Руки у него тряслись. — И не грусти, родной, все правда хорошо. Неосязаемый призрак юноши, бледный, едва различимый под светом лампы, отвернулся, чтобы не видеть, как мягкие тряпичные полы сенсорной комнаты заливает хлещущая ручьями багровая кровь. Он не хотел видеть, как она впитывается в обивку, как брызгами окропляет стены, не хотел слышать, как тело любимого с хлюпаньем падает в лужу собственной крови. Душенька только тихо всхлипнул, зажимая побелевшие губы ладонью. Они умолкли навсегда.