Сборник драблов по МШ

Он продирается свозь алые шипастые лианы, цепкие и жадные до клочьев его одежды. Глотку дерет последнее зелье огнестойкости, оно медленно теряет силу, и юноша чувствует наплывающий на щеки жар. Он выдохся. Смертельно выдохся, но движется дальше, переставляя ослабевшие ноги из последних сил. За его спиной груз из нескольких шалкеров. Груз ценой в три десятка жизней. Пугод пересекает узкий мостик из адского камня над лавовым озером. Швыряет себя вперед, до укрытия, замечая парящего рядом белеющего гаста, и падает на колени за темной колонной адской крепости, вплавленной в безмолвный пепельный берег. Передышка. Сухой ветер с песком режет кожу, поднимаясь вверх причудливыми завихрениями. Огненные стержни оставляют на ладонях жгучую золотистую пыль, когда он аккуратно трамбует их в очередной шалкер, чтобы не сломать. Ифриты дали ему бой на истощение, но он смог. Этого должно хватить им, при осторожном использовании, на неделю жизни под шумное, дымное дыхание генератора. До следующего похода. Нужно торопиться, мысль о том, что он может не успеть спасти их, что любое промедление может стоить чьей-то жизни, зудит под кожей, бегает мурашками, сотней мелких кусачих насекомых, но подняться никак не выходит, подкосившиеся согнутые ноги не слушаются его. — Модди, должно быть, сходит с ума на той стороне. Черт! — он разгибается, тощий и иссохший как сломанная ветка, прислоняется к чернокаменной стене, скребет по ней ногтями, ища опору, и с кряхтением поднимается, взваливая поклажу на охрупчавшие плечи. — Да хрена с два я здесь слягу! Жди меня! Слышишь?! Вой адского горячего ветра толкает его в спину, раскаленная почва жжет стопы, торопит убраться прочь. С таким грузом на элитрах не вспорхнёшь, и наверх Пугоду приходится карабкаться, словно жалкому бескрылому насекомому. Лестница мучительно длинна и уходит ввысь, в своей бесконечности теряя хвост. Но самое сложное — начать, и он лезет, слушая, как с грохотом захлопывается за ним хищная пасть нижнего круга. Пустые обсидиановые рамки, как глазницы мертвецов, смотрят на юношу, бредущего мимо. Он уже почти ничего не видит от усталости. Портал, изрезанный трещинами, синеет на горизонте обсидиановым монолитом. Пугод не уверен, что ему это не мерещится. Лицо разъезжается косой улыбкой. Здесь, наверху, ветра нет, нечему сдуть мираж в плывущем от жары воздухе, но он идет, переставляя ноги из последних сил.

***

Нервное холодное утро сверкнуло на горизонте острыми зубами заснеженных пиков и скрылось за стеной метели. Суета стиснула городок в центре мира своими дрожащими костлявыми лапами. Чужие фигуры то и дело шныряют вверх и вниз по лестнице, ведущей к топке генератора и обратно. Они перекладывают вещи с места на место, а потом, теряя их, снова перекапывают сумки, тащат с ближайших складов все без разбору, как муравьи тащат в свою кучу мусор. Гомон, оглушительный бессмысленный гомон, в котором каждый хочет докричаться до всех и не хочет слушать никого. Моддичат прячется в мутном полумраке подвальчика под генератором, кутаясь в шубу. Хотя «прячется» — слово не совсем верное. Он сидит на коленях перед светящейся рамкой портала, пялится внутрь, словно безумец, и ждет. По ней медленно ползут трещинки, он невесомо водит по ним пальцами, в страхе по-настоящему дотронуться, а потом нервно отдергивает руки, сжимая полы рукавов. На губах стылое «Где же ты, где?». Он повторил это так много раз, что слова утратили для него значение, и теперь он шепчет их как приговор, как волшебное заклинание, в ожидании чуда. Все кроме него уже махнули рукой. Плохих новостей слишком много, чтобы думать об еще одной утрате прямо сейчас. Намного важнее обеспечить себе хоть кусочек для сытого теплого завтра, хотя, когда будет завтра, уже не очень-то ясно, но Модди ждет и бормочет свои заклинания. По глади портала с ледяным скрипом проползает большая трещина, и Моддичат вздрагивает всем телом. Ноги разгибаются, словно две пружины, и он вылетает наружу, вцепляясь в ворот первого попавшегося под руку. Артур, потерянный, беловолосый, с серыми, диковатыми от холода глазами, дергается. — Еще стержней в генератор! Живо! — орёт он, в порыве вытряхивая из него душу. — Портал замерзает! — Нельзя. Генератор на пределе работает! Диамкей сказал, нам нужно беречь топливо! — юноша выкручивается из его рук, по змеиному шипя, стискивая зубы, но Модди его не пускает. — Плевать! Последний портал рушится! Пугод еще не вернулся! — Модди, — канцлер держит его за кисти, сдавливая их до боли убедительно. В его глазах лед и осколки жалости, острые своей неискренностью. — Я боюсь, он уже не вернется. — Модди! Мужчина уже его не слышит, с отвращением отпускает грудки, роняя юношу в снег, и устремляется обратно. Гладь портала дрожит, словно звенящее от бури стекло. От оглушительного треска звенит в ушах, он держит хрупкую поверхность ладонями, лиловые осколки искрятся и, расползаясь, впиваются в его плоть. Кровь струится в рукава шубы, склеивает овчину. Вдруг, сквозь разлетающиеся осколки проваливается тело и бессознательной грудой хлама валится в чужие руки. От неожиданности мужчина едва успевает схватить его, но ощутив судорожный вздох под пальцами, стискивает, что есть силы. Моддичат прижимает юношу к себе, накрывает, пока их обсыпает искрящимся градом осколков. Воцаряется полумрак, рамка портала тухнет, из нее больше не сочится свет и тепло потустороннего мира. — Господи, — Моддичат тихо ахает. Юноша в его руках гулко и загнанно дышит. Мужчина выковыривает его из-под груды рюкзаков и шалкеров, словно улитку из панциря. Лиловые зерна, вошедшие в кожу, усеявшие пол россыпью, медленно тают, оставляя за собой полые кровоточащие ранки. — Да нет, вроде, всего лишь я, — сипло смеется он. Рыжие, растрепанные горячим ветром волосы присыпаны серым пеплом. На горячих сухих щеках рябью пылают веснушки. Под порванным пиджаком виднеется стертая в кровь лямками кожа. Модди растирает его лицо пригоршней снега. Пугод приоткрывает рот, жадно глотая холодную влагу растрескавшимися губами. — Пить, — он протягивает руку к чужому поясу, выцепляя желтыми рассеянными глазами кожаный бурдюк. Модди поит его, когда внутрь со снежным порывом врывается Диамкей. — Матерь божья! — он встряхивается по-кошачьи, белый от снега, сдергивает с носа запотевающие очки, в неверии протирая алые линзы. Розово-винные глаза в замерзших ресницах огромные от испуга. — Модди, что случилось?! — Пугод вернулся. Разгружайте шалкера, — тихо шепчет мужчина. Чужая суетность его совсем не трогает, не заражает. Он баюкает истерзанного юношу у себя на коленях, прикрыв веки, и слушает, как он дышит, вникая в стихающий хрипловатый свист, гладит ободранные голые коленки окровавленными руками. Диамкей мнется, виновато потупив взгляд. Сейчас здесь он лишний до скрипа зубов. Руки торопливо ныряют в громадную сумку. От хвороста ифритовых жезлов исходит мягкий свет и жар другого измерения. — Герой, и как он только сумел, — восторженно шепчет вампир. Слишком несоотносимо выглядит поклажа и изможденный иссохший юнец. — Сказать остальным? Добрые вести нам не помешают. — Не сейчас, — морщится Модди. Диамкей сочувственно кивает, высунув нос наружу, пронзительно кому-то свистит. Деб, большая заснеженная скала в черном обмундировании, закутанный в шубу так, что торчат только блестящие темные очки, напоминает пингвина. Пересекая порог, молчаливый и озадаченный, он ни о чем не спрашивает, и вдвоем они растворяются в метели, подхватив сумки и шалкера. Мужчина клюет носом. Пугод в его руках уже дремлет, и ему немного завидно. Сердце, гудящее от волнения, наконец притихает. Скоро сюда стечется ликующий народ. Они будут восторженно клекотать и галдеть, качать юношу на руках и врать о том, что не теряли веры. Но пока тихо, настолько тихо, что можно разобрать сонное бормотание Пугода, поймать его обожженные ладони, бинтовать их, досадливо цыкая и молча радоваться. — Спасибо, что вернулся.