Острые грани реальностей

Тор под ней обнажён и беспомощно слеп, тугая повязка закрывает обзор единственного оставшегося глаза, напряжённые мышцы предплечий подрагивают в плену цепей из небесного металла, выкованных кем-то из сыновей Ивальди, а грудная клетка часто вздымается в такт дыханию. В тишине, острой, надрывной, крепления наручей открываются оглушающе, Брунгильда стряхивает их, тянет прочь вместе с перчатками и опускает холодную ладонь на крепкое аномально горячее плечо. Её руки помнят гладкость первого копья и его вес, им привычны тяжесть меча и щита, ими выучены щербинки на рукояти, зарубки и выбоины на сияющем полотне доспеха, но ласки они не хранят. Её пальцы, мозолистые и сухие, не для спасения, не для милости — умелые орудия смерти и войны. И когда Асгард утрачен, Вальгалла недостижима, а их царь раздавлен очередной потерей, самой горькой и личной, в час нужды в утешении валькирий ему достаётся она, самая неумелая в этом, самая воинственная и сильная, но почти бесполезная в проявлении тепла. Человеческая память, ненадёжная и хрупкая, романтизирует их образы, превозносит, ставит в один ряд с прекрасными асиньями, подносящими кубки с пивом и мёдом в чертогах Одина, только Брунгильда выпивку никогда не подавала и ресницами не хлопала, не очаровывала эйнхериев сладкими улыбками и нежной девой не была. Какое счастье, что и Локи тоже. Она вздыхает, удобнее устраиваясь над чужими бёдрами, почти на них, но всё-таки не касаясь, и ведёт твёрдой рукой от плеча вниз, разминая пальцами затёкшие мышцы. Тор сопит и изгибается в попытке уйти от прикосновения, но Брунгильда лишь давит сильнее на его грудь, жёстче впиваясь пальцами в туго натянутую кожу. — Не думай, — не просьба, скорее приказ срывается с её губ, — и не закрывайся. Она продолжает напирать, чувствуя, как медленно тело под ней поддаётся, расслабляясь. Тор сам пришёл к ней и попросил о помощи, и та крупица первородного милосердия, что ещё оставалась в ней, потянулась ему навстречу. — Слушай мой голос, — Брунгильда склоняется ниже, кончики тёмных кос щекочут его подтянутый живот, — и подчиняйся. Её губы помнят вкус крови и пепла, с них слетают колкости и никогда мольбы, они шепчут, они обещают, они проклинают, и Тор вздрагивает, когда эти губы опускаются на его собственные — они милостивы к нему вопреки. Она милостива к нему. Шершавые ладони решительно оглаживают его тело, изучая каждый оставленный на нём шрам: звёздчатый на плече от первой молнии, что была ломкой и неподвластной ещё слишком юному и самоуверенному богу, на боку от зачарованного ножа младшего брата, тонкий и косой, выпуклый и тёмный на бедре от пламени Муспельхейма, скрученный под ребром, похожий на след от стрел тёмных эльфов, — дальше, ниже, ощупью, впитывая кончиками пальцев чужую боль, не физическую, но невыносимую. Брунгильда прихватывает его подбородок зубами, метит остро плечо, оставляет наливающийся багрянцем след под левой ключицей и ещё один над правым соском, заставляя глухо стонать и облизывать губы. Она не покорная Гейр, что застенчиво открыла бы рот для своего царя, и не обольстительная Христ, которая отдавалась бы ему с изысканностью умелой любовницы, Тору досталась не та валькирия. — Разведи колени шире, — командует Брунгильда тоном, не допускающим возражений, сползает ниже, растирает двумя пальцами влагу с кончика его давно затвердевшего текущего члена и хлопает по бедру, подгоняя, — давай, мой хороший, позволь привести тебя в порядок. Тор, этот бескомпромиссный упрямец, раскрывается послушно, проминается под её ладонью, гнётся под грубой лаской, тяжело дыша, подаётся навстречу ритмичным выверенным движениям её пальцев между литых ягодиц, позволяя благости валькирии заполнить пустоту внутри него. С его губ рвётся чужое имя, простое и горькое, его щёки влажные от слёз, а живот и бёдра перепачканы спермой, и она знает, что не заменит Локи, но никому из них это и не нужно. Брунгильда лишь не позволит своему царю пасть вслед за Асгардом, пока он снова не сможет твёрдо стоять на ногах и вести свой народ.