Острые грани реальностей

Уоррен просыпается от ощущения тугого влажного жара, обволакивающего его член. Он отбрасывает мягкое, мешающееся одеяло, приподнимается на локтях, поудобнее перекладывая изрядно затёкшие за время сна крылья, и ловит полный расплавленного золота, поплывший взгляд Курта. — Доброе утро, mein Engel, — тот выпускает изо рта сочную блестящую головку, обводит её языком и плавными поцелуями опускается по стволу вниз. — Дьявол, — жмурится Уоррен, ещё немного сонный, но уже по обыденности своей ворчливый, — как же раздражает. Он пропускает сквозь пальцы тонкие пушистые пряди чужих волос, сжимает их в горсти и с силой тянет, намеренно причиняя боль и наслаждаясь задушенным, приглушённым стоном. Губы Курта смыкаются снова вокруг пульсирующей плоти, его ладони с нежностью раздвигают бёдра Уоррена шире, открывая лучший доступ, а кончик юркого подвижного хвоста толкается за плечо, почти невесомо касаясь мягких перьев в самом центре крыла. — Совсем не даёшь мне спать, — Уоррен выгибается под настойчивой лаской языка, что уверенно скользит по мошонке. Припухшие полные губы засасывают чувствительную кожу, оттягивают, выпуская с громким сочным чмоком, и он прикусывает в кровь губы, не желая выдать себя высоким всхлипывающим стоном. — Прости, — шепчет Курт, выглаживая тёплыми губами нежную кожу с внутренней стороны бедра, прикусывает её острыми зубами, стараясь не навредить. — Ich habe es vermisst. — Мы трахались ночью, — Уоррен плавно подаётся на твёрдый язык, прикрывая глаза, он податливый и раскрытый после долгой совместной ночи, ещё влажный внутри от семени и смазки. — А до того не виделись пару недель. К языку добавляется торопливый и подрагивающий кончик хвоста, мягко охаживает вывернутые края входа, и Уоррен недовольно шипит. — Самые спокойные две недели в моей жизни. Курт отстраняется, плавно сдвигаясь в сторону, запрокидывает голову, чтобы его моментально не выдали повлажневшие глаза и почти без дрожи в голосе шепчет: — Я знаю, что ты ненавидишь меня, но так говорить... Это слишком жестоко даже для тебя, mein Engel. — Ты что обиделся? — Уоррен подминает его под себя, распластывается сверху, чтобы как можно больше обнажённой кожи соприкасалось, расправляет крылья, завораживающе встряхивая перьями. Они укрывают их двоих, словно куполом, заслоняющим от реального мира в мягком уюте постели. — Чёрт, ты такой чувствительный придурок. Уоррен целует гладкий подбородок Курта, прижимаясь губами к тонким узорам на коже, вдыхает его запах — немного озона и серы от постоянных перемещений, заглядывает в плавкое золото глаз в обрамлении дрожащих угольных ресниц. — Mehr Mut, mein Lieber, — шепчет ему в губы Курт, проезжаясь скользкой головкой между ягодиц и пачкая бархатистую кожу липкой смазкой. — Так хочу тебя. Он зарывается пальцами в гладкие перья, чувствуя, как неспеша Уоррен вбирает в себя дюйм за дюймом его член. Курт бесконечно может смотреть на его закушенную губу, собранный в сосредоточенности изгиб бровей и прилипшие от пота пряди волос на лбу, на то, как он двигается, выламываясь в спине, и перестаёт контролировать микродвижения своего тела, включая крылья. К ним у Курта всегда было особое отношение, с тех самых пор, как он впервые увидел Уоррена в клетке, яростного, распалённого и до смерти прекрасного в ореоле белых ангельских перьев. Теперь же Курту позволено их касаться, ласкать подушечками пальцев и щекотать кончиком хвоста, сминать в горсти и прикусывать зубами у остова, и бесконечно благоговейно любоваться, согреваясь их теплом. Уоррен опускается до конца и начинает плавно покачиваться, шумно дыша. Курт подхватывает его под бёдра, разводя ягодицы ладонями, толкается снизу, выбивая несдержанный хриплый стон, и улыбается нежно-нежно, счастливый уже от одного того, что нужен Уоррену прямо сейчас, в этот самый момент как никто другой в целом мире. И когда предоргазменная дрожь прокатывается по всему его телу, включая кончики крыльев, Курт наслаждается этим зрелищем, стараясь запечатлеть в памяти в мельчайших деталях. Он знает, что Ангел не будет принадлежать Дьяволу вечно.