Острые грани реальностей

Джек Роллинз предпочитает симпатичных бет, не слишком миниатюрных, чтобы было за что подержаться, крутобёдрых, пышногрудых, вкусно пахнущих дорогим парфюмом. Они не чувствуют в нём омегу и не пытаются прогнуть под себя, он привлекает их своими размерами, высоким ростом и разворотом плеч, кривой улыбкой (Джек умеет быть очаровательным, когда этого хочет) и зеленью глаз. Он принципиально не спит с альфами, не желая повторять не самый удачный юношеский опыт, а редкие попытки подкатить срезает на корню одним только взглядом. Джек выглядит опасным, щурится и рычит гневно, не поддаваясь чужим феромонам, и связываться с ним никто в здравом уме не хочет. Самые смелые и дурные оставляют фантазию о большом и крепком омеге после пары сломанных рёбер и довольствуются более доступными вариантами. Пока живым не находят Капитана Америку, и отлаженный годами цикл существования даёт сбой. Джек не верит в сказки про истинных, они почти перевелись ещё на закате Второй Мировой, когда этот оплот справедливости и чести нации уже лежал вмороженным во льды, но первым в нём ломается обоняние. Он машинально отмечает присутствие Роджерса на этаже, улавливая шлейф его тёплого сильного запаха даже в пустом кабинете, собирая и смакуя крупицы аромата, пока мозг автоматически раскладывает букет на составляющие. И за солью океана и нагретой солнцем кожей Джек слышит вечнозелёные кипарисы и нотки эвкалипта и не может перестать вспоминать о доме. Через, без малого, век пропасти, в обход его выпестованных привычек и высокой морали Капитана между ними натягивается едва-ощутимая пока, упругая нить нерушимой природной связи, отказ от которой может иссушить их обоих, вычерпав силы до самого дна. Но Роджерс в той же степени бракованный альфа, насколько сам Джек неправильный омега, и, возможно, только поэтому, им удаётся делать вид, что ничего не происходит и продолжать работать вместе. Пока тело, томлёное недоступной близостью своего альфы, не начинает отторгать блокаторы. Джек плотно сидит на них, перебивая течку за течкой годами, периодически меняет препараты и дозировки, и организм работает, как часы до этого самого момента. Он чувствует, как закрытое пространство джета медленно заливает солью и свежестью, а кончики пальцев начинает покалывать от фантомного ощущения прикосновений к тёплой коже. Роджерс, смешной такой, нахохлившийся, как воробушек, выговаривающий что-то командиру гневно, сбивается всего на мгновение, втягивает воздух, широко раздувая ноздри, и смотрит коротко из-под пушистых ресниц. Чувствует его, Джека, острее всех прочих то ли из-за нестабильной, но существующей уже связи, то ли в силу своих сверхчеловеческих возможностей. — Езжайте сразу домой, Роллинз, — приказывает он, стоит им столкнуться на выходе из джета, — я оформлю вам несколько выходных. И Джек правда не знает, на кой чёрт спрашивает, но изнутри что-то словно толкается мягко и давит на гортань. — Один? — Роллинз, — капитанский взгляд из-под нахмуренных бровей смотрится удивительно на этом нежном мальчишеском лице, особенно на фоне того, как Роджерс вскидывает подбородок и разворачивает узкие плечики, чтобы казаться хоть немного выше рядом с огромным Джеком. — Ладно. Ждите на парковке. — Капитан, — он кивает, уверенный, что ослышался. Некоторое время уходит на то, чтобы спуститься в арсенал и сдать оружие, ребята в отделе сидят до раздражения дотошные. Джек торопливо принимает душ, смывая с себя запахи пота, пороха и оружейной смазки, грязь и чужую кровь, переодевается в гражданское и пишет короткое сообщение командиру, обещая выслать все отчёты к вечеру, и когда выходит на подземную парковку, поигрывая ключами от машины, Роджерс уже ждёт его. — Капитан. — Роллинз. Уезжают они не вместе, Щ.И.Т. изобилует камерами и жучками, и было бы глупо показывать что-то настолько личное, пусть в начальстве у них и нет дураков, но рядовые агенты, отсматривающие материал — другой разговор. И Джек не уверен, что смог бы ровно вести машину и добраться до дома так быстро, если бы Роджерс находился к нему настолько близко. На своём огромном старомодном мотоцикле он выглядит, словно пташка, оседлавшая дракона, и, выходя из машины, Джек на мгновение залипает на этой картинке. Роджерс поднимается за ним в квартиру, небольшую, казённую и кажущуюся необжитой, он, фактически, здесь только ночует и отсыпается в выходные. За закрытой дверью всё кажется проще и в то же время в разы сложнее, Джек не из тех, кто привык идти на попятный, но и расслабиться, пуская всё на самотёк, выше его сил. — Капитан, — на расстоянии вытянутой руки запах ощущается сильнее, он словно падает в кипарисовый лабиринт и глубоко, полной грудью вдыхает тёплый смолистый аромат. — Стив, — выдыхает Роджерс, задирая подбородок в этой своей очаровательно самоуверенной манере, смотрит глаза в глаза, и взгляд у него удивительно ясный. — Не на работе, пожалуйста, по имени. — Согласен, — кивает Джек и с трудом удерживает себя от порыва потянуться навстречу, объять его целиком своими большими ладонями, притянуть ближе и просто дышать. — Вы ещё можете отказаться, Джек, — говорит Роджерс, и словно в противовес своих слов делает шаг навстречу, срывая последние предохранители. — Я уеду домой, и мы забудем об этом. — А если не откажусь? — Наверно, для этого времени звучит довольно старомодно, но для меня такие вещи, как связь истинных — не пустой звук. Из меня не выйдет одноразовый любовник. Думать о серьёзности капитанских намерений в отношении себя Джек не готов совершенно, и, уловив пусть зыбкое, но разрешение, он наклоняется, оказываясь лицом к лицу, и утыкается носом в жёсткий воротник клетчатой рубашки. Кожа под ним горячая, это чувствуется через ткань, пряно-пахнущая, хвойно-медовая, сладко-солёная под языком, и Джек не сразу понимает, что вылизывает по кромке хлопкового воротника чужую тонкую шею, пока Роджерс — Стив — с рычанием не оттягивает его за волосы на затылке. Он прижимается ртом к его губам, целует напористо и властно, и впервые Джеку хочется по-омежьи подчиниться, ни о чём не задумываясь. Он подхватывает жилистое, хрупкое только на вид тело под ягодицы и задыхается от одной лишь мысли о том, что Стив с той же лёгкостью может поднять его самого. В одежде становится тесно, бельё пропитывается терпкой, мускусной влагой, и если проклятый истинный альфа делает с ним такое в преддверии течки, то в её разгаре Джек рискует сойти с ума. Уже оказавшись в постели, обнажённой кожей к коже, выгибаясь под узкими настойчивыми и грубыми ладонями, он тихо скулит и ловит внимательный взгляд наливающихся похотью и алым жаром глаз. — Всё в порядке? — заботливо уточняет Стив, катая между пальцами чувствительные бусины сосков, и Джек решается на признание, растворяясь в тёплом эвкалиптовом облаке. — У меня не было с альфами с самой учебки. — Звучит, как приглашение, — Стив оглаживает его вздрагивающие упругие бока, царапает короткими ногтями по проработанным мышцам пресса, с нажимом ведёт вниз до ямки пупка и дальше, щекоча вдоль узкой дорожки рыжеватых волос. — У меня не было мужчины-омеги, — открывается он с той же страстной уверенностью, с которой идёт по жизни, и Джек не уверен, наносное ли это или было в нём всегда, ещё до суперсолдатской сыворотки, — только девочки из кордебалета, но они никогда так не пахли. — Как пахну для тебя я? — выдыхает он с присвистом, большими пальцами с нежностью поглаживая выпирающие ключицы и худые твёрдые плечи Стива. Понимание, что его можно касаться грубее и жёстче, что это ему не навредит, каким бы уязвимым он не казался на вид, никак не избавляет от желания трепетно изучать его ощупью, и Джек не отказывает себе в этой слабости. — Домом, — Стив улыбается, возвращаясь губами к его коже, втягивает в рот сосок вместе с ареолой, впивается голодно в него зубами, заласкивая после мягко языком. — Маминым яблочным пирогом, тёплым медовым молоком и нагретым металлом. Джек прикусывает нижнюю губу до крови, чтобы не сорваться на позорные сладкие стоны, потому что его тело в чужих руках никогда ещё не было настолько чувствительным и отзывчивым на любые, даже самые простые ласки. — Пожалуйста, — просит он, выгибаясь навстречу, когда влажный горячий язык с нажимом проходится по багровой от прилившей крови головке, — я давно готов. Стив ощупывает его между ягодиц, скользкого от натёкшей смазки, узкого и тугого, проталкивает с трудом пару пальцев, растягивая нежные податливые края и не переставая неглубоко, жадно втягивать ртом его член. Джек извивается и скулит, комната заполняется усиливающимися запахами Стива, он сам словно пропитывается этой солёной свежестью, хвойно-медовой прохладой и толкается на тонкие сильные пальцы. — Мой Джек, — шепчет Стив, мягко раскрывая его членом, и от этой нежности и придыхания в его голосе, от силы, с которой он держит на плечах его крепкие длинные ноги, Джек захлёбывается эмоциями. — Альфа, — просяще скулит он, вздрагивая от каждого из частых мелких толчков, тянет его ближе, раскидывая ноги шире и укладывая на себя, чтобы тесно притереться к нежной гладкой коже и объять руками горячее тело до хруста костей. Глаза Стива полыхают алым, его движения ускоряются, удлинившиеся клыки царапают в грубой ласке подбородок, и Джек чувствует, как в него проталкивается набухающий узел. За ошеломительным всепоглощающим оргазмом приходит приятная боль поставленной метки, и только тогда он вспоминает, что именно сказал Стив, и осознаёт, насколько тот был серьёзен. И если так вышло, то и Джек может заклеймить его своим, верно?