What Am I Gonna Do, Not Grab Your Wrist?

Ночь тянулась медленно, таща за собой Уэнсдей. Что ей теперь делать? Кинуться на Инид и надеяться на лучшее? Очевидно, что она не оценит бомбардировку, вероятно, не желанной нежностью, особенно сразу на следующий день после разрыва с Аяксом. И Аддамс не уверена, что хочет, чтобы её признание звучало, когда послевкусие от этого… парня всё ещё порхало в сознании. С другой стороны, как она вообще сможет жить дальше, не поддаваясь разливающейся в груди боли, отдающей позади глаз. Ей нужно высказаться кому-нибудь. Её собственный разум сейчас предатель, который и не думает осторожничать. Но кому она может довериться? Инид. — Не. Поможет, — мягко ворчит она, вжимая ладони в собственные глаза. Она дышит. Смотрит, как чёрные точки исчезают из поля зрения. Взвешивает все варианты, от плохих до наихудших. Она не может позволить своей матери узнать о том, что она права в одной из многих схожестей с дочерью, которых сама Уэнсдей не признаёт. Во всём виноват её отец — раздавал проклятье своими генами, не задумываясь, желают ли этого его дети. Пагсли ещё юный мальчишка, она сомневается, что он сможет осмыслить происходящее с ней. Ксавье, Йоко, Дивина… все они остаются для неё строго в кругу одногруппников, друзьями она их не назовёт. Помимо Инид есть лишь ещё один человек, которого она может назвать своим другом, но она сомневается в его способности помочь, равноценно тому, как она сомневается в Пагсли. Первые бледные отголоски рассвета медленно тянутся по полу, и жалкий звук, нечто среднее, между поскуливанием и рычанием, доносится из-под запутанного покрывала. Уэнсдей в то же мгновение оказывается на ногах, не успевая даже осмыслить этого. Вещь, которого она предупредила, закрывает тёмные шторы и не оставляет щелей, через которые солнце могло бы пустить свои лучи. Она двигается дальше, не издавая и звука, за исключением собственного сердцебиения, и подходит к другой стороне комнаты. Она на мгновение замирает, в агонии думая, что делать дальше. Запутанные локоны растянулись по лицу Инид, от щекотки которых её нос дёргается. Она втягивает воздух, надувая щёки, и испускает его громким выдохом. Предательски лежащие волосы на мгновение вздымаются, гонимые дыханием, и опускаются на своё место. Раздаётся очередной болезненный стон. — Слишком рано. Слишком ярко. Уэнсдей не удерживается от усмешки. Её пальцы невольно тянутся к лицу волчицы и аккуратно заправляют непослушные локоны за ухо. — Слишком хорошо повеселилась ночью? — она старается говорить как можно тише, но Инид всё равно хмурит брови. — Чш-ш-ш. Слишком громко, — жалуется она, но двигается ближе к колену Уэнсдей — когда это она успела осмелеть и присесть? — и зарывается носом в её бедро, после чего облегчённо выдыхает. Этим она пугает Уэнсдей, но не до такой степени, чтобы она отодвинулась или перестала аккуратно расчёсывать запутанные золотистые локоны пальцами. Никто не должен знать, насколько слабой я становлюсь. В груди Инид звучит лёгкое урчание, тихое, едва различимое. От него готку с головы до ног охватывает приятное тепло. Она осторожно распутывает все попадающиеся ей колтуны в блондинистых волосах. Ногти легонько скребут по коже, Уэнсдей удивлена тем, насколько волосы волчицы мягкие, аромат шампуня, которым та пользуется, щекочет её нос. В какой-то момент дыхание Инид выравнивается, она вновь погружается в глубокий сон. Это придаёт Аддамс неоправданную смелость начать слегка обводить пальцами шрамы, рассекающие бровь и щёку. Подушечки её пальцев покалывает, как будто маленькие разряды тока порождают искорки от одного только касания. Это ощущение кажется не таким уж и неприятным. Когда она достигает края последнего шрама, она знает, что ей следует остановиться, но это трудно. Она не хочет прекращать, но она должна, если хочет, чтобы Инид своевременно пришла к ней сама. Проявление столь сильной нежности, кажется, очень преуменьшило завязавшийся в груди плотный узел. Каким-то образом она даже чувствует себя сильнее. Она аккуратно поднимается с кровати соседки, стараясь не отталкивать её и не сотрясать матрас. Затем она жестами даёт Вещи указания и уходит в гардеробную. По возвращении она оценивает работу конечности — на прикроватном столике Инид стоит высокий стакан с водой, полный графин и бутылочка ибупрофена. Она хватает со своего стола пустой плотный лист и пишет на нём объяснение своему отсутствию и указания выпить воду, принять лекарство и поесть. Она останавливает свою руку до того, как успевает написать нечто чувственное в постскриптуме. Скоро. Она выскальзывает в пустой коридор общежития. Хотя солнце уже вполне встало, никто из учеников ещё не проснулся. Ей трудно сказать, отчего это — от усталости, похмелья или чрезмерной лени. Она лишь рада тому, что по пути она может думать и не бояться, что её застанут с румянцем или, прости господи, улыбкой на лице. Воздух снаружи всё ещё прохладный, отчего по дороге к ульям ей куда проще держать себя под контролем. Она жестоко ругает себя за нарушение личного пространства своей соседки. Проснись она четыре месяца назад от того, что кто-то нависает над ею спящей, она бы разработала весьма детальный план мести. Юджин таскает вещи туда-сюда, в чём Уэнсдей не видит какой-либо определённой причины. Она предполагает, что он нашёл свои причины оставаться с пчёлами, боясь, что если он уйдёт, то никогда не вернётся. Она не винит его за столь небольшую слабость, особенно когда её слабость куда сильнее. — Доброе утро, солнце, — он ставит мензурку на слабый огонь. — Предупреждаю, моя терпимость к юмору сегодня куда ниже, — ледяным тоном предупреждает она. — Воу, — он вскидывает руки в успокаивающем жесте. — Что с тобой? — Меня терзает одна проблема, и я не могу ни с кем поговорить насчёт неё, — она осторожно вышагивает взад-вперёд, жужжание пчёл помогает отвлечься от некоторых мыслей. — Это насчёт твоего сталкера? — Моего кого? — она недоумённо моргает. — Я вот про это, — он указывает на доску расследований на стене, по большей части заполненную омерзительными убийствами, совершёнными идиотами-нормалами. В самом низу доски прикреплены два листа. Уэнсдей смотрит на них. — Нет, — она качает головой и отворачивается. — По правде говоря, я уже забыла обо всех этих посланиях. Я не нахожу их достаточно занимательными. — Ты не считаешь занимательным тот факт, что кто-то пытается тебя убить? — Ну, этот некто ещё не пытался, не так ли? — она кривит бровь. — И скудоумные туманные слова не считаются угрозой. Нет, у меня проблемы последствия. — Ладно, хочешь… поговорить об этом, — он нервно переминается с ноги на ногу. — Нет, — твёрдо отвечает она. — Но становится очевидно, что я должна. — Ладно, — он тушит огонь горелки и поворачивается к ней. — Я проклята, — резко говорит она. — Я этого не выбирала, это не по моей воле. Что я нахожу весьма раздражающим. — П-проклята? Типа, как? Чего? Что? — Это семейное проклятье Аддамсов, я не горю желанием объяснять каждую скучную деталь моих семейных уз, Юджин. Достаточно сказать, что оно… приносит мне дискомфорт. У меня складывалось ощущение, что мне повезло и меня это проклятье обошло стороной. Признаки говорят об обратном. — Так ты тогда, не знаю, умрёшь? Превратишься в монстра? В убийцу? Я имею в виду, типа, не в ту, которой ты хочешь быть, — он держит руки скрещенными, искренне беспокоясь. — Если бы всё было настолько приземлённо, я бы не искала твоего совета касаемо чего-либо столь… неинтересного. — Что ж, тогда догадки у меня кончились, что может быть хуже этого? — Я начала чувствовать… чувства, — она протягивает это сквозь стиснутые зубы, лицо горит багрянцем от стыда. — Допу-у-устим? — тянет он. — Какого рода чувства? — Нежные, отвратительно романтичные чувства. — Оу! А это вообще-то очень мило! И… эй, ауч! Прекрати, прости! Отпусти! Уэнсдей отпускает его скрученное ухо. — Это не мило! Это… ужасно. Как мне следовать своему десятилетнему плану, когда я не способна здраво мыслить или планировать? Как я могу выжить при таких… обстоятельствах? — Чувства не так уж и плохи, — он пожимает плечами. — Кому так не повезло? — Сомневаюсь, что тебя это касается, — она бросает на него предупреждающий взгляд. — Мне нужен лишь совет о том, как это побороть. То есть, как эти чувства остановить. Он качает головой. — К несчастью, с влюблённостями… приходится жить, чтобы переживать их. — Влюблённость куда проще, чем это, Юджин, хотя физические симптомы, полагаю, указывают на это, — она вновь начинает ходить туда-сюда. — Что мне делать? Что если моя любовь не разделяет моих чувств? А если разделяет, и я растеряю всё, что свойственно мне, как это случилось с моими родителями? — А ты разговаривала с ним насчёт этого? — Он только-только покончил с… сложными отношениями. Будет жестоко, если я добавлю к этому бардаку свою влюблённость. — Слушай, Уэнсдей, — вздыхает Юджин. — Ты дружишь с этим человеком? — Да. — Тогда до тех пор, пока ты не будешь готова поговорить об этом, ты можешь лишь быть другом. Знаю, для тебя это в новинку, — он имеет наглость улыбнуться. — Но… если этот человек недавно расстался, ему, вероятно, очень больно. А если это были плохие отношения, то твоя работа заключается в том, чтобы помочь от них оправиться, защитить от большего потока токсичности. Уэнсдей кивает. Быть другом Инид. Защищать её от Аякса. Дать ей время. К этим же выводам она пришла в процессе ночных размышлений, но ей немного легче от мысли о том, что нормальный человек предложил то же, что вывело для себя её чокнутое сознание. — Это я могу, — она поворачивается к двери. — Передавай Инид привет. Она не может зыркнуть на него — слишком занята попыткой подавить румянец.

***

Она просыпается от самого прекрасного сна. В нём было тепло, ощущение, что её любят и заботятся о ней так, как никто не заботился в реальной жизни прежде. Вспышки красного, плавным градиентом спадающие до чёрных. Аромат мёда и цветов, которые она не может определить, лёгкий флёр старой кожи и чернил. Она пытается втянуть носом этот запах, когда его источник уходит, но обнаруживает лишь остывшие простыни, последние отголоски её сна уходят в забытье. Инид недовольно урчит, переворачивается на спину и тут же об этом жалеет. Её голову как будто пронизывают сотни раскалённых спиц. Во рту сухо как в пустыне, она пытается облизнуть обветренные губы, но это не особо орошает. Она слышит лёгкие, но настойчивые постукивания возле себя. С трудом открыв глаза, она размыто смотрит на руку, жестами желающую ей доброго утра с прикроватного столика. — Доброе утро, — сипит она. Он указывает на её часы. — Чёрт, — она переворачивается и садится. — Тогда день. Боже, меня как будто переехал грузовик и протащил через смертельную долину. Вещь подталкивает к ней стакан с водой. Она подхватывает его и принимается жадно поглощать содержимое. Доказать она не сможет, но она уверена, что лучше этого стакана воды она не пила за всю жизнь. То же касается и последующих трёх стаканов. Вещь щёлкает пальцами и протягивает ей карточку с размеренно написанным текстом. Инид, надеюсь, что похмелье научит тебя пить в меру. Пожалуйста, выпей воду, прими обезболивающее, которые я оставила для тебя, а затем поешь. Пусть мне это интересно, я не хочу выяснить, что случается с оборотнем, когда он голоден. Уэнсдей. Инид невольно улыбается тому, что сама Уэнсдей Аддамс пытается заботиться о ней. Кто бы мог подумать, что юная ворона всё же способна на доброту. Она хватает свой телефон, параллельно с этим проглатывая таблетки и отчасти забывая, что не может написать или позвонить Уэнсдей и поблагодарить. Улыбка медленно сползает с её губ, на её место приходит оскал, затем спокойствие, плавно перетекающее в недовольство. У неё целая дюжина пропущенных звонков и вдвое больше сообщений. Некоторые были от её друзей, от Йоко и Дивины. Даже Бьянка поинтересовалась её самочувствием, говоря ей нечто, граничащее между соболезнованиями и поздравлениями. Эти сообщения вызывают у неё улыбку и успокаивающее ощущение от того, насколько великолепные друзья её теперь окружают. Большинство сообщений были от Аякса. Они варьируются от недоумевающих до злобных, от обвиняющих до раскаивающихся, от грустных до умоляющих и требовательных… у неё кружится голова. Ей, вероятно, следовало бы прекратить читать и перечитывать их… ей лишь хочется, чтобы ей стало легче, надеялась, что, возможно, нужные слова скрыты в том, что он ей написал. Однако она разочаровывается; его сообщения вызывают у неё лишь чесотку и желание сходить в душ. Она отрывается от взмокших от пота простыней и плетётся в ванную. Флуоресцентная лампа мгновенно ослепляет её, стоит ей только щёлкнуть выключатель. Она тяжело облокачивается о раковину, дабы не упасть. Когда способность видеть возвращается к ней, она поднимает взгляд на отражение в зеркале. Она моргает. Раз. Другой. Инид выглядит не так плохо, как себя чувствует. Да, пусть её макияж размылся и одарил её тёмными кругами под глазами, её лицо не блещет цветом, а на щеках проглядываются следы от крепкого сна в виде складок от одеяла и подсохшей слюны. Но её волосы, вопреки её ожиданиям, не запутаны в крысиное гнездо, как это обычно бывает, если она ложится спать с распущенными локонами. Она тянется к ним рукой с чёрными ногтями и проводит пальцами от макушки до кончиков, и с удивлением обнаруживает, что не натыкается ни на один колтун. Её касание пробуждает туманное воспоминание о быстрых, нежных пальцах, раз за разом расчёсывающих её волосы… Она качает головой. Это невозможно, её воспоминание не могло быть реальным, лишь желанием, сотрясающим её сердце. Вероятнее всего, от алкоголя она спала всю ночь в одной позе, отчего её волосы не запутались в привычное утреннее гнездо. Вскоре Инид включает воду и облегчённо выдыхает, когда горячая вода омывает её кожу, пробиваясь своим теплом к её затёкшим мышцам. По мере того, как усталое напряжение во всём теле начинало пропадать, её мысли плавно дрейфуют к событиям прошлой ночи. Вспышки красного, чёрного, тихий шёпот, слова в котором она не могла понять, но которые содрогнули её тело желанием. На одно блаженное мгновение она позволяет мыслям захватить её разум, но затем она их отталкивает. Ей лучше сначала разобраться с дерьмом, творящимся в реальности, а уже потом предаваться фантазиям о тёмной незнакомке. Аякс, как всегда игнорирующий её. Танцы и смех с её одногруппниками, друзьями и знакомыми, теперь чаще улыбающихся ей. Выпивка на пару с Бьянкой, нелёгкое, но приемлемое перемирие, видимо, возникшее между ними. Затем все воспоминания идут как будто в замедленном действии, но при этом совершенно чёткие: Аякс, нависающий над какой-то девицей, которую издалека она не могла признать. Это воспоминание отдаётся омерзительной вспышкой из синего, зелёного и белого. Она чувствует, как к горлу подтягивается ком. Если бы она поужинала вчера, её бы стошнило. Вместо этого она стоит сейчас с тлеющим ощущением недостаточности. Она когда-нибудь получит свой счастливый конец? Тот, что обещают романтические комедии, сериалы и книги? Чёрт, может ли она надеяться хотя бы на один чёртов танец, в котором она не будет чувствовать себя отвергнутой? И вновь вспышка красного проносится сквозь её мысли. Она выключает воду. Обидами и ощущением жалости ничего не решить. Она вытирает волосы полотенцем и задаётся единственным важным вопросом: Что бы сделала Уэнсдей? Для начала, наплевала бы на всё. Это вряд ли возможно, но она может начать с притворства. И как это бывает с большинством вещей, она надеется, что притворное равнодушие к чему-либо — первый шаг к тому, чтобы на самом деле быть равнодушной. Следующие несколько минут она сушит и завивает волосы, скрывает тёмные круги макияжем и подводит глаза на удивление не дрожащей рукой. Выходя из ванной, Инид почти что вновь чувствует себя человеком. И обнаруживает свою соседку, обеспокоенно меряющую шагами их комнату. — Привет, — она широко улыбается ей, как она делает каждый раз, стоит ей взглянуть на ворону. Улыбка ей стала куда естественней дыхания. — Привет, — Уэнсдей резко замирает и вытягивается, держа руки за спиной. — Я оставила для тебя инструкции… Инид закатывает глаза. — Да, да, я выпила воду и приняла обезболивающее, ты счастлива? Аддамс медленно вскидывает бровь. — Ты поела? Желудок Инид, как по команде, урчит на всю школу. Она робко улыбается. — Ещё нет, мы можем пойти на полдник, если хочешь? — Учитывая время, полдником я бы это не назвала, — она многозначительно смотрит на часы. — Вероятно мы сможем обойти некоторых наших одноклассников и выбрать самые сочные куски мяса, если хочешь. Инид моргает и переводит взор на красные мерцающие цифры. 17:26. Она мылась куда дольше, чем думала. Или она так долго пялилась в зеркало перед тем, как ступить под воду? Или слишком долго ухаживала за собой? Она решает не пытаться искать причину, и принимает тот факт, что время никогда не будет идти так, как она ожидает. — Тогда просто ужин? — со смущённой улыбкой спрашивает она, надеясь избежать негодования своей соседки от того, что она не последовала всем её инструкциям. — Как ты себя чувствуешь? — слышит она в ответ, взор чёрных глаз осторожно обводит её с ног до головы. Инид чувствует жар, который взгляд Аддамс оставляет на ней, внезапно она чувствует себя живой. Она хочет выбежать в лес и громко взвыть. Она качает головой, пытаясь оторваться от странных мыслей. — Я… — она вздыхает. — Я в порядке, думаю. Уэнсдей скрещивает руки на груди, выжидая. — Не знаю, — она ссутуливает плечи, сдаваясь. — Чувствую себя также, как и вчера. Использованной. Грязной, — она стискивает зубы, чтобы не сказать «отвергнутой». — Будто я хочу всё забыть. В неотрывном взгляде Уэнсдей проглядывается глубина чувств. Выражение её лица до того спокойно и мягко, что Инид хочет подбежать к ней, зарыться лицом в плечо своей лучшей подруги и плакать, рыдать, пока не полегчает. Но такое выражение эмоций вероятнее всего вызовет в её соседке отвращение, а с этим мириться она сейчас не сможет. Маска, за которой она обычно прячет свои чувства, сейчас как будто стала полупрозрачной, просвечивающей истинные эмоции. — Инид… — Я-я не очень хочу сейчас говорить об этом, — настаивает она. — Не сейчас. Можно мы притворимся, будто ничего не случалось? Можно мы просто пойдём поужинаем, а ты будешь жаловаться на наших одногруппников и рассказывать мне, как при любом удобном случае избавишься от них? Можно провести хоть немного времени как обычно? — Конечно, — быстро соглашается Уэнсдей, тут же кивая — и на её лицо возвращается привычная апатия. Они выходят из комнаты, кончики их пальцев слегка касаются друг друга от того, как близко они идут. Одной из частей Инид, неуверенной и испуганной, это помогает успокоиться. Уэнсдей не из тех, кто любит физическое проявление привязанности, в отличие от восхваляющей прикосновения Инид, и даже этот небольшой жест значит для неё больше, чем можно уместить в несколько слов. — Помимо того, кого нельзя называть… — Хорошая отсылка на Гарри Поттера, — фыркает Инид, спускаясь по лестнице. — Понятия не имею, кто это, — недовольно отмечает Уэнсдей, после чего продолжает. — Как прошла остальная часть вечера? Ты хорошо провела время с друзьями? Инид этот вопрос трогает. — Да, — честно отвечает она. — Я даже смогла поговорить с Бьянкой и не выпустить когти! — Интересно, — Уэнсдей притворяется невозмутимой, но Инид замечает нечто неуловимое под маской. — Было что-нибудь ещё? Чёрные глаза, красное платье, горячее дыхание. — Ничего из того, на что тебе нужно строить планы, если ты для этого спрашиваешь, — смеётся Инид, дабы прикрыть внезапно сбившееся дыхание. — Ещё слишком рано, чтобы разрабатывать планы убийств, — доносится ворчливый комментарий от нагнавшей их Йоко. — Почти шесть вечера, — подмечает Дивина с другой стороны компании. — Шесть вечера для тебя, — Йоко протирает глаза, закрытые чёрными линзами очков. — Слишком рано, чтобы жить, для меня. — Как прошла вечеринка, когда я ушла? — ухмыляется Инид лучшей подруге. — О некоторых вещах я жалею, — отвечает Йоко. Девушки дружно смеются на пути в обеденный зал. Даже Уэнсдей, кажется, комфортно в компании, пусть выглядит она слегка отстранённо. Они едва проходят сквозь двери, как на них падает тень, перекрывая проход. — Инид! Она чувствует, как опадают её плечи, как улыбка испаряется, а исчезнувшие ранее ментальные стены возводятся вновь. — Аякс. — Инид, мне нужно поговорить с тобой, — настаивает он, подходя и становясь прямо перед ней. — Насчёт вчерашнего, я не понимаю… — Думаю, я всё идеально понятно тебе разъяснила, — медленно говорит Инид, её охватывает усталость. По бокам от неё как будто происходит сдвиг, она его не столько видит, сколько чувствует. Атмосфера поменялась, они на лезвии ножа, и все окружающие ждут, куда склонится разговор. — Но ты не можешь просто… после всего, через что мы прошли, ты не можешь так просто порвать со мной без каких-либо объяснений… — его руки тянут друг за друга, шапка на голове пульсирует от движения под ней, глаза остаются слегка впалыми. — Я не должна была тебе ничего объяснять, знаешь ли! — отвечает Инид, её голос становится громче от раздражения и ярости. Тыльную сторону её ладони обводит большой палец, одним лёгким касанием успокаивая, выражая любовь и прибавляя сил, но она не может повернуть голову и посмотреть, кто из её друзей это сделал. — Что, это всё из-за Трейси? Потому что она ничего не значит! — руки Аякса крепко сжимают её плечи. — Ты с ума сошла! — Аякс, хватит, — Инид пытается отступить, но его пальцы крепче обхватывают её. В зале нависает гробовая тишина, она слышит, что никто не смеет даже вздохнуть, боясь упустить развитие событий. — Отпусти. Немедленно, — в этих словах звучит угроза, мрачное обещание насилия и разрушения. Во рту у Инид пересыхает, внутренний волк мнётся в предвкушении. Уэнсдей кладёт свою маленькую ладонь на его грудь и пихает. Потеряв равновесие, Аякс валится спиной вперёд прямо в руки собравшихся позади него друзей, которые спасают его от падения. Аддамс делает два шага и становится перед Инид, закрывая её своей миниатюрной фигурой. — Ты всё сказал, — спокойным, монотонным и вместе с тем убийственным голосом говорит она. — Очевидно, что никто здесь не заинтересован в том, что ещё ты хочешь озвучить. Аякс вырывается из рук друзей и подходит к готке, упираясь своими ботинками в мыски её сапог. — Да? Тебя, чудила психованная, никто не спрашивал. Его слова заставляют Уэнсдей дёрнуться, Инид замечает это в том, как слегка пошатывается её стойкая фигура, но на её каменном лице не проскакивает ни грамма эмоций. — Ворона зовёт ворона чёрным. Взор Аякса опасно загорается. — Может перестанешь совать свой нос в чужие дела? Или мне нужно преподать тебе урок, сучка. — Сомневаюсь, что мелкий, жалкий мальчишка сможет чему-то меня научить, — ядовито выплёвывает в ответ Уэнсдей. Инид чувствует, как волосы на руках встают дыбом. Она успевает осмыслить лишь это, после чего отталкивает Уэнсдей в сторону и встаёт на её место. Ледяная тьма окутывает её сердце, глаза теряют дар зрения. На её месте возникает идеальная, холодная статуя.