Уникальный случай

      Все начиналось с одного человека. Кузнецов, будучи по своей натуре наблюдательным, а по роду деятельности — прозорливым, сразу понял, что интерес к Нечаеву одного из его бойцов, Михаила с позывным Висмут, носил двусмысленный характер. Серёжа подобное внимание к своей персоне не замечал в упор, но на такие случай у него был полковник, по совместительству являющийся его любовником, а также командиром в те дни, когда на Предприятии 3826 на протяжении недель не происходило ровным счетом ничего, что могло бы потребовать вмешательства силовых структур, и Дмитрий Сергеевич в очередной раз приходил к выводу, что П-3 как-то слишком засиделся на месте и наверняка заскучал без дела. В таких случаях он скорее предлагал, чем приказывал своему агенту присоединиться к «Аргентуму» для очередного задания, а тот, действительно маясь от скуки, все равно всегда соглашался, хоть и выглядел каждый такой раз необъяснимо расстроенным и, прощаясь, смотрел на шефа так, будто уходит в отставку, а не на пару-тройку деньков.       Впрочем, у его согласия была еще одна веская причина: увидеться с Александром в лишний раз было приятно, пусть даже теперь они и так встречались на регулярной основе у кого-то из них на квартире минимум раз в неделю, если Аргона не отправляли куда-нибудь заграницу по очередному поручению шефа. И если раньше Сеченов об этом только догадывался, спустя несколько месяцев он знал уже наверняка. Каким же образом? Ну, не нужно быть гениальным ученым, чтобы догадаться, с чего вдруг Аргон с присущей любому прожженному военному невозмутимостью в какой-то момент повадился обращаться к нему за особыми противозачаточными, химический состав которых был бы эффективен во взаимодействии с полимерной маткой. Не так-то легко было придумать убедительную причину для выведения формулы этих таблеток и уж тем более их производства (пусть и в ограниченном тираже в одной из самых отдаленных лабораторий Павлова самыми неболтливыми учеными Предприятия), поскольку она противоречила самой идее проекта «Колыбель» и неизбежно повлекла бы за собой неудобные вопросы, но раз уж Сергей нашел себе отдушину в сексуальной активности, и если подобный досуг действительно приносит в его жизнь, казалось, давно позабытое им чувство радости, Дмитрий просто не мог ему отказать и в целом не видел смысла этого делать. А то, что из всех вероятных партнеров Серёжа выбрал именно товарища Кузнецова, было даже хорошо: этому человеку академик доверял почти как себе, потому мог не беспокоиться о благополучии своего мальчика. Чего он не знал, так это масштабов, которые приняло его безобидное на вид увлечение. Ну и количество лиц, в него вовлеченных.       В самом начале своего существования состав «Аргентума» насчитывал ни много ни мало двадцать человек. Двое из них трагически погибли при исполнении, третий, сам Плутоний, вышел из строя и был отстранен непосредственно Волшебником, так что формально теперь тоже не входил в это число, несмотря на периодическую помощь в выполнении заданий. Из оставшихся семнадцати, включая самого Аргона, в авантюре командира не стали принимать участие всего семь человек: часть отказалась по причине «я вполне счастлив со своей женой, товарищ командир, но спасибо за приглашение»; еще двое не располагали к экспериментам, обладали вполне себе гетеросексуальным складом ума, и мужик с вагиной все еще оставался для них в первую очередь мужиком, на которых у них «отродясь не вставало», как выразился тогда Церий; ну а оставшуюся парочку из Рейнджера и Атоса, что никогда не называл первого по выбранному им позывному и с самого дня знакомства именовал Д’Артаньяном или попросту Артёмом, казалось, не волновал никто, кроме друг друга. Но об этом в Аргентуме не шутил только ленивый. Да, отнюдь не все члены отряда носили позывные в честь какого-то химического элемента, но те из них, кто это делал, были обязаны ими именно Сеченову. Каждый из этих позывных академик придумывал и давал бойцам сам, руководствуясь одному ему известными соображениями.       «Словно своим любимым питомцам» — как однажды пошутил Павел, являясь как раз одним из тех, кто предпочел придумать себе что-то свое. Хотя назвать это рвением к индивидуальности, как в случае с той же Блесной или Рейнджером, было нельзя, учитывая, что среди всех аргентумцев, включая даже самого полковника Кузнецова, никто не мог сравниться с Морозовым в идейности и истовости следования коммунистическим идеалам, в которых понятие «я», как известно, заменялось на «мы». Так что то была скорее банальная прихоть.       Точно так же можно было окрестить происходящее в паре Кузнецова и Нечаева безумие. По правде говоря, их и парой-то назвать можно было лишь с натяжкой. Отношения их носили статус свободных и лишенных как обязательств, так и глубоких романтических чувств. Между ними было что угодно: взаимная симпатия, страсть, похоть, попытка физической близостью заглушить разделенное на двоих одиночество, но точно не любовь. Они даже ни разу не поцеловались за месяцы отношений, обнимались лишь во сне и то потому, что Серёжа подсознательно тянулся к чужому теплу, обвивая первого попавшегося партнера (в кровати их не всегда было только двое) руками и ногами.       Зато вот Кобальт целоваться любил. Он, пожалуй, в принципе был самым нежным из всех аргентумцев, которых Нечаеву доводилось принимать в себя. Чаще других ублажал Серёжу не только членом и пальцами, но и ртом. Находясь внутри, он не столько вбивался, сколько медленно покачивался в майоре, шепча ему на ухо какие-то слащавые глупости. Он зацеловывал синяки и укусы, оставленные его сослуживцами. И ни разу не сделал ему больно, даже когда Сергей сам этого просил.       — По-моему... — в задумчивости протянул как-то однажды Александр, что стоял обнаженный по пояс перед окном, откуда открывался вид на подсвеченный уличными фонарями внутренний двор одного из многочисленных домов на Челомее, где еще лет десять назад ему выделили квартиру за заслуги перед отечеством, и пускал сигаретный дым в открытую форточку. — Вадим в тебя влюблен.       — Даже если и так, то что с того? — все еще чуть хриплым от стонов голосом, подчеркнуто безразлично поинтересовался Сергей, что, в отличие от Аргона, был абсолютно нагим, а следы их бурной ночи на его коже — совсем свежими.       — Ничего. Просто… — пока полковник подбирал слова, Нечаев перекатился на кровати с одного бока на другой, чтобы посмотреть на любовника. — Тебе не кажется, что он для тебя будет лучшей партией, чем я?       — Это чем же? У вас член будет явно побольше.       — Не паясничай, П-3, — вздохнул Кузнецов, приканчивая окурок о стеклянную пепельницу с большей силой, чем требовалось. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я.       — Как и вы прекрасно знаете мой ответ, — резко посерьезнел майор. — И он не изменится. Никогда.       — Жизнь не заканчивается на одном Сеченове, Серёж…       — При всем уважении, товарищ полковник, — голос резко присевшего на кровати Нечаева теперь звучал заметно громче. После «чудесного воскрешения» Сергея не выбесить его какой-то совершенно безобидной на вид фразой было сложнее, чем переспорить Рафика, так что Кузнецов уже давно перестал придавать его вспышкам гнева какое-то значение. — Я сюда не за жизненными уроками прихожу.       Но в тот вечер они все же впервые поругались и не разговаривали друг с другом до самого утра. А наутро Нечаев уже заглатывал член полковника по самые гланды и старательно втягивал щеки, будто ничего и не было. После это повторится еще не раз, и это тоже станет неотъемлемой частью их ненормальных отношений. И еще не раз Кузнецов пригласит к ним кого-то третьего, четвертого, как-то раз даже пятого. Сергей не возразил еще ни разу, так что с каждым днем азартное желание полковника ̶п̶о̶с̶м̶о̶т̶р̶е̶т̶ь̶, ̶ ̶к̶о̶г̶д̶а̶ ̶э̶т̶о̶т̶ ̶у̶п̶р̶я̶м̶е̶ц̶ ̶у̶ж̶е̶ ̶н̶а̶к̶о̶н̶е̶ц̶ ̶с̶л̶о̶м̶а̶е̶т̶с̶я̶ поднять ставки только росло.       Сам он в такие вечера редко принимал участие, чаще просто смотрел. Максимум он мог поглаживать Серёжу по устроенной между его ног голове — единственная известная ему форма ласки — пока кто-то из ребят драл того сзади в одно из наиболее излюбленных им отверстий. У каждого аргентумца были свои предпочтения, некоторые из которых в своих бойцах впечатленный Александр бы доселе и не заподозрил. Потому сравнивание их между собой как в плане физической комплекции (впрочем, все они были подтянуты, мускулисты и в целом в хорошей физической форме), так и повадках, вкусах и отношении непосредственно к Сергею для Кузнецова было сродни игре.       Например, Урану непременно требовалось оставить на теле Нечаева как можно больше меток, и иногда он так увлекался, что его укусы кровили и не сходили еще недели три. Бор, куда бы он ни вгонял майору член в этот раз, всегда заканчивал на его «уж слишком милое заплаканное личико», а заплаканным оно становилось потому, что одного раза Константину всегда было мало, и столь же мало его волновало то, насколько чувствительным Серёжа становился изнутри уже после первого акта. Криптон и Радон всегда приходили только в паре и всегда трахали его в одну дырку — Александр не мог не обратить внимание, что их визитов Сергей как будто бы ждал с особым предвкушением. В то время как Маю большее удовольствие приносил не столько процесс, сколько наблюдение, поэтому зачастую он подбивался к кому-то еще и весь вечер просто любовался методичным движением чужого таза между грубо разведенных ног майора, пока его собственный, налитый кровью от одного лишь наблюдения за столь похабным зрелищем член грелся еще сильнее, уютно покоясь в обволакивающем жаре глотки Нечаева, то и дело спазмически сжимающейся вокруг его ствола от особенно сильных толчков его второго партнера. В росте сильно уступал остальным лишь Владимир, носивший незамысловатый позывной Стрелок, но это с лихвой компенсировалось его размерами в другом месте, как позже с усмешкой отмечал Сергей.       А Кузнецов тогда молча смотрел на него, использованного во всех смыслах, с подтеками спермы и собственной смазки между ног, с подсохшими дорожками слез на щеках и крови на искусанных губах, но при том совершенно беспечного, будто и не с ним все это было, и думал про себя сокрушенно, во что он все-таки превратил своего Плутония, который теперь умел отличать на вкус семя доброй половины его отряда (самой вкусной Сергей считал сперму Висмута, чем тоже не преминул как-то с ним поделиться). Но остановить себя уже не мог, а Серёжа его и не просил.       Тот в принципе никогда ничего у него не просил, кроме «сильнее», «быстрее», «глубже» и «внутрь» — последнее звучало только для Аргона, но обычно ребята и не спрашивали, и лишь Неон всегда кончал майору исключительно на поясницу и, трахая его, так ни разу и не воспользовался его вагиной, предпочитая задницу. Отчасти поэтому Кузнецов подсуетился с таблетками, понимая, что хотя парни и безоговорочно послушаются его, если он строго-настрого запретит им кончать внутрь Сергея, этому воспротивится уже сам Нечаев.       Он до сих пор со странной тоской вспоминал, насколько легко и непринужденно Дмитрий согласился время от времени снабжать его ими, словно полковник просил у него отпуск или новое снаряжение для отряда, а не дать ему в личное пользование препарат, необходимый для того, чтобы кто-то мог спускать в его драгоценного П-3 хоть литрами без боязни стать «счастливым» папашей. Было ему Серёжу, этого бедного запутавшегося мальчика с разбитым сердцем, банально по-человечески жалко, как бы он ни старался подавить в себе это недостойное военного чувство. У самого же Нечаева из чувств, казалось, не осталось больше ничего, кроме его ядовитой безответной влюбленности в того, кто никогда не посмотрит на него с любовью Кобальта или хотя бы страстью Урана. А что до жалости во взгляде Аргона…

Ее, пожалуй, П-3 ненавидел даже больше, чем себя.