По местам

Первые полчаса проходят в блаженной рутине: Арсений регулирует под себя кресло, насколько это позволяет спинка, достаёт из поясной сумки необходимые в дороге провода, зачем-то проверяет ремень безопасности, который всё равно использовать не собирается – лишь бы создать видимость глубоко занятого человека и не пялиться на сидящего рядом Антона. Полки для вещей над их креслами нет, зато есть удобная сеточка на сидениях впереди: туда сумка и летит, мягко амортизируя многострадальные колени Арсения. Антон об этом парится явно гораздо меньше: несмотря на то, что ноги у него заметно длиннее, неудобств он будто бы не замечает, раскинув бёдра настолько широко, что коленями задевает и мирно сопящего с наушниками в ушах соседа слева, и Арсения справа, заставляя того от греха подальше (буквально, чёрт побери!) вжаться в окно. Арсений ненавидит первые часы дороги, в каком бы транспорте он ни находился – неловкие попытки создать себе хоть какую-то иллюзию комфорта, натянутые улыбки попутчикам, абсолютное непонимание, стоит ли и дальше поддерживать диалог или лучше остановиться сейчас и не напрягать излишней энергией точно таких же растерянных, как сам Арсений, людей. В конце концов, более-менее удобно устроившись, Арсений делает глубокий вздох и решает следовать собственному плану. Пункт первый: музло в наушники. Поначалу этот план даже работает, но ровно до тех пор, пока слабый – ох, какой же слабый – волей Арсений всё же не кидает осторожный взгляд на обтянутые зелёными пятнами бёдра и не замечает чужие пальцы, выстукивающие по этим самым бёдрам ритм. Арсений с музыкой на «Вы» только в плане пения: голоса у него, может, и нет, зато ритм и такт он ловит безошибочно, узнавая в лёгких порханиях пальцев Антона бит играющей у него в ушах Шакиры. Он чувствует, как его с головой топит смущение – Арсений стесняется своего музыкального вкуса, даже от друзей музыку ВКонтакте скрывает, и сейчас ему стыдно: почему-то мерещится, что стоит ему вынуть наушник, как Антон обязательно обстебёт его «недостойный настоящего мужицкого мужика» вкус. Однако даже если так, это не отменяет того факта, что Арсений – воспитанный молодой человек, и он всё же вынимает наушник, поворачиваясь к Антону с заведомо виноватой мордой лица. – Слишком громко, да? Мешаю? – А? – Антон осоловело моргает, а затем улыбается тепло настолько, что Арсений всерьёз задумывается направить на себя ещё и чужой кондиционер. – Да не, ты чего. Песня просто хорошая, люблю всё такое попсово-танцевальное, – он звонко фыркает, резким движением откидывает с глаз чёлку и щурится до очаровательных лучиков в уголках глаз. – Прикинь, да? Танцевать не умею ну вот совсем, а музыка вся только такая. Арсений зачарованно моргает в ответ, чувствуя, как губы растягивает улыбка, а икры мягко покалывает от резко схлынувшего напряжения. – Может, тогда вместе?.. – он несмело тянет подс Антону, но тот лишь качает головой, улыбаясь своей невероятной улыбкой, в которую хочется обернуться, как в вязаный плед. – У меня есть, разрядились, – Антон пространно кивает куда-то в сторону своего оригинального места. – Да и наслушался я, если честно. А вот по людям соскучился. Он говорит так искренне, так честно, будто о таких вещах, как смущение и стеснение, не знает вовсе. Арсений чувствует, как об сердце на бешеной скорости разбиваются вырвавшиеся из живота бабочки. – Я думал, в армии от людей устаёшь, – негромко шепчет он, тревожно вертя в пальцах кейс от наушников и с опаской поглядывая на затылки впереди. Антон на это лишь смеётся тихо, сгибаясь чуть ли не пополам и – скорее машинально, чем намеренно – хватаясь за предплечье Арсения. – Да какое там, – театральным шёпотом отвечает он, отфыркиваясь от лезущей в глаза чёлки, – кто по поручениям, кто в дозоре, кто в полях, а кто и так, ну, – Антон пожимает плечами, улыбаясь мягко-мягко в пространство автобуса, – по парам, что и как бы места тебе там нет. Арсению хочется расспросить, вытащить, пусть даже силой, подробности этих таинственных «пар» или хотя бы шокировано округлить глаза, но Антон всё держит осторожно его запястье, мягко гладит большим пальцем выступающую косточку, и мысли в голову совсем не идут: он натурально зависает, гипнотизируя по-прежнему зажатый в пальцах наушник, и не решается снова поднять на Антона взгляд. Хотеть отнять руку элементарно не получается. – Ты поэтому решил ко мне сесть? – спрашивает тихо, просто чтобы не молчать, чтобы хоть как-то заставить себя дышать и думать. – Общения не хватает? – выходит чуть резче, чем он планировал, и Арсений болезненно морщится. – Может, и не только общения, – мурчит себе под нос, и Арсений чувствует, как судорогой сводит вмиг поджавшийся пресс. – Что? – сипит он на грани слышимости; смущение уступает шоку, и Арсений во все глаза пялится на по-прежнему улыбавшегося Антона. Вместо ответа он лишь коротко подмигивает, на мгновение останавливая сердце Арсения. – Смотри, разрядятся ещё, – как ни в чём не бывало тянет Антон, выпуская руку Арсения и мягко подталкивая её пальцами к кейсу. – Дорога долгая, а зарядки здесь не ахти. На стены от скуки полезешь. «На тебя я полезу, и далеко не со скуки», – заторможенно и вконец растеряно думает Арсений, машинально убирая наушники. Он же взрослый мальчик, он в родном «голубом море» уже давно не какой-то там малёк, он точно может распознать, когда с ним флиртуют. С другой стороны, Арсений и не барракуда, он в принципе склонен всё романтизировать и верить мечтам. Может, и сейчас он лишь воспринимает желаемое за действительное? Арсений вспоминает, с какой лёгкостью с виду худосочный Антон забросил его неподъёмный чемодан в багажник, и тяжело сглатывает: в данном случае мемный закон «одна ошибка и ты ошибся» работает как никогда точно. А Антон всё продолжает смотреть. Он не сверлит взглядом, не играет бровями и не дрожит ресницами, не окидывает Арсения с ног до головы оценивающим или пожирающим взглядом, – он просто смотрит, переодически рассеянно скользя взглядом по родинкам на щеке и «кнопочному» носу. Арсения этот взгляд греет и холодит одновременно; страх за свою шкуру комком становится в горле и не даёт толком расслабиться. – У меня что-то на лице? – как можно беззаботнее (получается просто отвратительно) спрашивает Арсений, убирая наушники в сетку сидения. – Нет, ты просто красивый. Перед глазами вспышкой взрывается темнота; Арсений буквально мгновение не видит ничего, включая собственные руки, и на долю секунды задумывается, не остановилось ли его сердце. Паника, до этого лишь неприятно шевелящаяся где-то в солнечном сплетении, теперь тентаклями опоясывает лёгкие и желудок, с кровью бежит по всему телу, вызывая дрожь и вырываясь из груди истеричным смешком. – О-о-о, – с деланным весельем давит из себя Арсений, медленно качая головой – хоть и очень хочется вместо этого побиться ею о прочное стекло. – Моряк, ты явно слишком долго плавал, – единственное, что приходит ему в голову – попытаться перевести всё в шутку, иначе, видит бог, следующим, что окажется у Антона на бедре, будет щека Арсения. Антон добродушно пожимает плечами, но улыбка на губах кривится в какую-то болезненную гримасу. – Два года в Сирии, то тут, то там, – бросает он как будто вскользь, а у Арсения от одних слов кровь стынет в жилах, – несколько забывается, что, кому и как принято говорить. Прости, если смутил как-то, – Антон смотрит поверх его плеча, в окно, но вряд ли всматривается в пролетающий за окном пейзаж. – Меня мамка так в детстве учила, знаешь. «Лучше сделать и пожалеть, чем всю жизнь жалеть, что не сделал». Живу теперь по такому принципу: проще попросить прощения, чем разрешения. Арсений во все глаза смотрит на Антона, втянув голову в плечи – он знает, что так его подбородок визуально множится складками, но так и не находит другого способа выражения собственного возмущения. – Очень хреновый принцип, – искренне говорит он. – Неправильный насквозь, особенно когда пытаешься с кем-то познакомиться. Антон выгибает брови; те послушно прячутся за чёлкой. – Я обязательно передам маме, как только мы увидимся, – со смешинками во взгляде обещает он, картинно (а, может, и вполне серьёзно) приложив руку к груди, и Арсения мгновенно отпускает. Он даже несмело улыбается, чуть растекаясь в кресле (и гораздо сильнее – в душе). – Ты к ней едешь, да? – Арсений любит свою семью, каким бы жестоким ни был его отец, и любит слушать про чужие; он и в гости ходить безумно любит, особенно когда квартира кишит родственниками дорогого ему человека, чего уж тут греха таить. – Не, у меня не осталось никого. Не такие рассказы Арсений любит, конечно. Антон не меняется в лице: улыбка на губах всё та же мягкая, взгляд искристый, лучики ранних морщин греют душу, как будто это вовсе не «гусиные лапки», а как минимум «кошачьи усики», и Арсений, дурея от собственной смелости, сам первым накрывает его пальцы ладонью, легонько сжимая. – Мне очень жаль, – искренне говорит он. Антон улыбается ещё – невероятно – теплее. Он не одёргивает руки, не пытается неловко похлопать запястье Арсения свободной рукой, – только разворачивает пойманное в плен запястье, расправляя ладонь; не пытается сплестись пальцами, где-то дополнительно коснуться или – упаси господь – приласкать в ответ: Антон просто уверенно держит его ладонь плашмя на своей, делясь сухим жаром тела, и если бы Арсений уже не плыл по волнам симпатии, он наверняка отчалил бы сейчас. – А мне не очень, – легко поддерживает разговор Антон; голос как маяк – Арсений в своём «заплыве» замечает лишь его и надеется, что по взгляду ещё нельзя оценить масштаб нищенства. – Она б наверняка не одобрила мой выбор карьеры. С другой стороны, возможно, и выбор был бы другой, – Антон задумчиво дует губы; Арсений изо всех сил старается на них не смотреть. – Сложно, короче. Не люблю я об этом думать. Всё так, как есть – исправить не в моих силах, а значит, и фантазировать на эту тему – пустая трата времени. Арсений не считает это за «фантазировать». Арсений зовёт это «рефлексировать». Но подход Антона к этому вопросу отзывается теплом где-то в груди, и Арсений решает эту тему оставить. – Слушай, ну а ты сам, Арс, – неожиданно бодро начинает Антон, – какими принципами пользуешься? Раз мой тебе не по вкусу. Арсений улыбается чуть шире, смущённо трёт слегка заалевшую скулу свободной рукой – ладонь с руки Антона убрать кажется физически невозможно. – Да есть один, но он глупый. За ним, на самом деле, целая история, но она долгая и ещё более глупая. – Заинтриговал, чертяга. – Короче, только не смейся, – шутливо грозит Антону пальцем, хоть и сам прекрасно понимает, что выглядит это как очевидное заигрывание. – Звучит он как «не попробуешь – не попробуешь». И работает везде: в новых хобби, учёбе, даже отношениях. Антон всё же сыпется; Арсений беззвучно смеётся вместе с ним – обижаться решительно не получается. – Очень хорошо, мне нравится, – давит из себя Антон. – И часто ты вот так «пробуешь»? – Да вот, блядь, напробовался уже, походу, – драматично вздыхает Арсений, обмякая в кресле. – Чтоб ему в аду гореть, ублюдку, – ворчливо добавляет он и только тогда понимает, что, ну. Пиздец. Паника уже не просто щекочет нервы – от неё сводит мышцы так резко, что Арсений со всей своей болтливой гейской дури сжимает ладонь Антона пальцами до побелевших костяшек. Тот недовольно шипит, но Арсений ничего не может с собой поделать, лишь переводит на Антона одуревший испуганный взгляд и судорожно пытается понять, как из этой могилы рукотворной, в которую сам себя сунул, выбраться. – Тих-тих-тих, – всё так же шипит Антон, подключив вторую руку и не без усилия разомкнув одеревеневшие пальцы Арсения. – Ты чего, там вот настолько плохо всё было? – он обхватывает ладонь обеими руками, растирая враз похолодевшую кожу, и смотрит с таким участием во взгляде, что Арсений нелогично сжимается только сильнее. – Так, ну ты чот совсем бледный, – Антон хмурится, сжав запястье Арсения, и беззвучно шевелит губами. – Шестьдесят за полминуты, Арс, эй, ты чего так загнался? Буквально, – он легонько встряхивает Арсения, обеспокоено заглядывая в глаза. – Что бы у тебя там ни случилось, сейчас всё позади, да? Ну серьёзно, вот в данный момент место безопаснее этого автобуса найти сильно сложно. У нас тут и снайперы, и сапёры, и мы вон с Димкой и Егором. От какого-то ублюдка точно защитим. Арсений полузадушенно пищит, но не дёргается – с ужасом замечает, что на них заинтересованно оборачиваются ещё несколько солдат с разных сторон автобуса. Ему конец, ему точно конец. Его же выкинут на ближайшей остановке, изобьют и оставят валяться сломанной куклой посреди нихуя. – Потише, умоляю, пожалуйста, тише, – лопочет он практически беззвучно, силясь успокоиться. – Бля-а-а, – удивлённо тянет Антон, отмахнувшись от зевак-товарищей и решительно приобняв Арсения за плечо. – Только не говори, что ты тут внезапно кризис ориентации поймал, пожалуйста. У нас успокоительного нет больше, только адреналин в автоинъекторах. Арсений роняет лицо в ладони, прячась от всего мира. Автобус мерно покачивается на кочках; он давно разогнался и шелест шин теперь скорее успокаивает, нежели раздражает. – По всем канонам это у тебя сейчас должен быть кризис моей ориентации, – бубнит он прямо так, сквозь пальцы, и чего совершенно не ожидает, так это звонкого каркающего смеха. – Дурик такой, просто очаровательно, – фыркает Антон, коротко притягивает несопротивляющегося, будто тряпичного Арсения к себе, а затем отпускает плечо, ладонью замирая где-то между лопаток. – Ты, пожалуйста, без обид, Арс, но у тебя буквально на лбу всё про тебя написано, – доверительно шепчет он, наклонившись к пылающему уху. – Или это мне – ну, скорее, нам – легко такое рассмотреть, нас же как-никак учат людей считывать. В любом случае, я вот что тебе скажу, – Антон понижает голос ещё сильнее, отчего Арсению приходится нехотя вынырнуть хотя бы слегка из своего импровизированного убежища и чуть ли не уткнуться ухом Антону в нос. – Не будь я уверен, к кому именно сажусь, я бы, скорее всего, и не сел. Арсений вскидывает голову так сильно, что мажет кончиком носа по чужой слегка колючей щеке, да так и замирает, как кролик перед удавом: сердце бьётся всё медленнее, дыхание становится всё реже, как будто тело само решает начать готовиться к неминуемой гибели. Только вот «удав» смотрит на него с уже смутно знакомыми бесятами в глазах, улыбается открыто, между лопаток успокаивающе гладит и в принципе на убийцу не смахивает. Хотя, по факту, так или иначе ею является. Смысл слов целиком доходит до Арсения с небольшим опозданием; так же запоздало он понимает, что это не сердце его останавливается, а автобус. – Стоянка пятнадцать минут, – кричит водитель, и солдаты спешно поднимаются со своих мест. – Курить пойдёшь? – спокойно спрашивает не шелохнувшийся Антон. – Я не курю, – хрипло давит из себя Арсений, тщетно пытаясь разглядеть в чужих глазах ненависть или насмешку. «И теперь вообще боюсь выходить. Планирую все сутки дороги не ссать. Разве что от страха». – Вот и умница, – только и отвечает Антон, пружинисто вскакивая на ноги. – Купить тебе чего? Арсений так долго обрабатывает его вопрос, что Антон лишь цыкает и молча выпрыгивает из автобуса, не дождавшись ответа. Возвращается он с небольшим пакетом апельсинового сока, который решительно пихает в по-прежнему деревянные руки Арсения. – Держи, сахар поможет, – он коротко подмигивает, снова устраиваясь на кресле, раскинув ноги, но на этот раз уже гораздо увереннее и теснее прижавшись бедром к бедру Арсения. – И вот тебе минутка рандомной информации: Сирия вся в апельсинах. Вот прямо вся. Мы, короче, когда были в Адре… Антон рассказывает живо, эмоционально, весело - будто вовсе и не про сущий Ад на Земле - то добавляя совершенно уморительную мимику, то жесты, то сыпется звонко с каких-то собственных мыслей, пытаясь потом донести их до Арсения. Арсений слушает его молча, с опаской поглядывая на сок, потому что, ну. Всё не может быть так хорошо, правда? У него же в жизни всё через жопу (иногда приятно, иногда скорее не); не могут же первые в жизни военные, с которыми он вступил в контакт, оказаться мало того, что толерантными, так ещё и в какой-то мере разделяющими его предпочтения? Это же фантастика. С первым глотком сока тревога чуточку отступает. Со вторым до Арсения доходит смысл очередной шутки, и он даже для самого себя неожиданно громко смеётся. С третьим он задаёт какой-то несмелый уточняющий вопрос, и Антон в ответ светится ярче солнца за окном. «А может, всё и не обязательно будет плохо», – робко надеется Арсений, когда случайно – честно, случайно! – задевает чужое запястье рукой, и его пальцы тут же сплетают в замок. Сердце предательски пропускает удар. Антон даже не сбивается со своего рассказа.