По местам

– Арс. Арсению хорошо. Он сидит на сапсёрфе, спустив ноги в воду. Море мерно покачивает его на ритмичных волнах, но пахнет почему-то кожей и едва уловимо –потом. – Арсен. Арсений смотрит в отражение, машинально поправляет чёлку; весло, лежавшее преспокойно рядом, само подлетает и невесомо хлопает по колену прежде, чем плюхается в воду. Интересно. – Арсений, ну. Брызги мягко касаются лица; отчего-то горячие капли неспешно стекают по лбу, щекам и скулам. Арсений довольно щурится, подаваясь к морской глади ближе, и падает с доски прямо в глубину. Он вздрагивает резко, дёргается всем телом и слеповато щурится в полумрак автобуса; хочется, конечно, абсолютно по-нищенски вздыхать, что всё вокруг освещает улыбка Антона, но по факту помогают только редкие включённые лампочки над креслами и тусклая лампа над открытой задней дверью. – Проснулся, наконец? – Антон улыбается чуть шире, невесомо скользит костяшками пальцев по скуле; Арсений осоловело моргает, не до конца понимая вопрос, но всё равно кивает. На всякий случай. – Ты одну остановку уже проспал, сейчас выходить будешь? Арсений зябко ведёт плечами; с рук на колени мягко ползёт чужой китель. То ли он после сна такой разморенный, то ли виной всему Антон такой домашний, уже разминающийся и нетерпеливо подпрыгивающий возле их сидений, но у Арсения в носу резко свербит от этого простого, но бесконечно заботливого жеста, и он до судороги в пальцах незаметно сжимает подклад. Он делает несколько глубоких вздохов, прислушивается к организму и только тогда решается снова посмотреть Антону в глаза. – Нет, я тут посижу, пожалуй. Комаров кормить не буду. Антон кивает, улыбается ему одними губами, и в загадочной пляске света небольшие складки в уголках манят Арсения, как сирены моряков. – Тогда вот, себя покорми, – он резво укладывает поверх кителя пакет чёрт-те с чем: Арсений замечает яблоки, пачку печенья, какие-то конфеты и вафли. – А то уже девять часов в пути, а ты всё одной духовной питаешься. Арсений тяжело вздыхает и улыбается благодарно – ну не выглядит Антон тем человеком, которому интересно будет послушать про принципы интервального голодания, так и зачем пытаться? Тем более, он уже вытек из автобуса вместе с остальными солдатами и – что уже не удивляет – с Катей. Арсений откидывается в кресле, воровато оглядывается на предмет наблюдателей, и глубже кутается в чужую куртку: вот вроде недавно помирал от жары, а стоило зайти солнышку, и всё, почти продрог. Китель неудивительно пахнет сном: солью, кожей, потом и сигаретами; он пахнет теплом, заботой и безопасностью. Арсений улыбается совсем кончено, он сам это прекрасно понимает, но если до этого момента у него и оставались какие-то переживания и нехорошие предчувствия, то тихие рассказы про медицинскую службу в рядах спецназа успокоили его окончательно. Он и заснул под них, как под сказки, уткнувшись носом мурлычущему Антону в шею. Антон ему нравится до смешного сильно. Своим юмором, какой-то абсолютно несуразной неловкостью сейчас и бесконечной собранностью и серьёзностью в следующий момент; своей живой мимикой, живой речью, тем, что он живой: Антон не таясь рассказывает, как выживал и выхаживал, спасал, терял и по необходимости забирал – он не святой, совсем нет; он тренированный ангел – так для себя решил Арсений – но ангелы всегда были в первую очередь божьим войском, а не чудотворцами и гуманистами. По крайней мере, Арсений считает именно так: любимый сериал ему врать не будет, верно? Теперь от Антона веет не только силой, которая чуть не ставит Арсения на колени при первой встрече, но и каким-то домашним уютом и обещанием защиты, от которой, напротив, хочется Антону на колени забраться и свернуться там любимым котом. И чтобы гладили. И чесали загривок. И шептали, какой тот прекрасный и умный, ласковый котик. Арсений тогда, может, и не только котиком сверху сядет; он, может, тогда и собачкой (в)станет. Он тихо фыркает себе под нос, решительно помотав головой. Для себя уже уяснил, что дальше этого автобуса у них ничего не пойдёт, а что тут можно? Ну позажимаются на остановках, ну пару раз поцелуются украдкой, пока спит Стас (и, желательно, все остальные – просто на всякий случай), вот и вся их дорожная романтика. Это даже романом сложно назвать – Антон ничего не предлагает и ни к чему не склоняет, он вообще ведёт себя в рамках приличия собственной неприличности: держит только за руки (правда, за любые их части), смотрит не таясь в глаза, о чём бы ни говорил, а губами разве что ухо задевает, когда совсем что-то тайное рассказывает исключительно Арсению. И это вроде бы ерунда – должно быть ерундой, особенно для Арсения, который по настроению и вайбу партнёра спокойно даёт и на первом свидании, – но Антон всё это делает с такой прожигающей искренностью, с настолько искрящим подтекстом, что Арсений уже истомился в этом автобусе. А впереди ещё три четверти пути. Он тяжело выдыхает, обмякнув в кресле. Жмурится, но не сильно – просто чтобы жёлтый дешёвый свет не раздражал глаза, и думает: о том, как оказался здесь, о жизни с Белым, о том, что в конце концов, как бы и что именно у них с Антоном ни сложится, Арсений даже благодарен Руслану за подаренную возможность окунуться в военное дело с головой, пусть и в роли слушателя. Антон рядом не ощущается как мимолётно вспыхнувшая страсть – хотя изначально так и получается. Сейчас Антон чувствуется как любимые вязаные носки влажной омской осенью: можно и без них, можно и отопление уже включить – никто не осудит, – но какой же это запредельный кайф – натянуть любимые носочки, забраться под тяжёлый пушистый плед и с чашкой кофе в руках следить за спешным дождём за окном. Арсений обожает такие дни, зовёт их «временной невесомостью», когда по сути прожитый в ничегонеделании день совершенно не кажется упущенным временем: наоборот, складывается ощущение, что он как будто сделал для себя больше, чем за весь прожитый год. Поэтому когда Антон с тихим вздохом опускается на своё сидение, Арсений глаз не открывает, лишь улыбается легко и довольно. А когда у него забирают китель, вместо него набросив на колени какой-то плед, Арсений и вовсе смеётся в голос – звонко, высоко, как обычно смеяться стесняется. – Что такое? – Антон тоже улыбается, но несмело, как будто не уверен, что именно такого исключительного сделал. Арсений смотрит на него из-под полуопущенных век молча, взглядом скользит по едва подсвеченным чужой лампочкой кудрям, по чуть вздёрнутому кончику носа, по оливковой коже щёк. Совсем близко с его скулой пролетает комар, и Арсению это кажется до нелепого неправильным – с чего это вдруг какой-то комар к Антону ближе? Арсений бегло осматривается вокруг – скорее по привычке, чем из боязни быть застуканным; у него нет страха, лишь адреналин вместо крови и какой-то щемящий восторг в груди – и подаётся к Антону ближе, впечатываясь в его губы своими. Поцелуй неловкий, по меркам Арсения его и поцелуем сложно назвать, настолько он целомудренный и лёгкий, но Антон отстраниться не даёт: обнимает лицо ладонями почти невесомо – как будто Арсения обезвредить сначала нужно, чтобы не взлететь на воздух – отвечает нежно, мягко цепляя его нижнюю губу своими, и улыбается в поцелуй, щедро делясь кислым вкусом своих яблочных сигарет. Арсений совсем плывёт: жмурится до цветных кругов перед глазами, обнимает Антона за крепкую шею, притягивая ближе и выгибаясь навстречу, упивается чужим протяжным выдохом на грани стона и напоследок скользит по чужим губам кончиком языка. Когда ему не дают отстраниться, Арсений лишь тихо мяукает в поцелуй и мягко скребёт чужой затылок ногтями; чувствует под пальцами те самые кудряшки, на которые залипает большую часть пути, и плывёт ещё сильнее – прекращать совсем не хочется, но надо. – Что-то не так? – шепчет Антон, которого приходится оттаскивать за эти самые кудри. Арсений не в обиде, – он видит абсолютно расфокусированный взгляд с бескрайними зрачками, дышит чужим тяжёлым дыханием и в данный момент готов простить Антону в принципе всё что угодно. – У них тут камеры висят. – Это муляжи. – Скоро Стас вернётся. – Он очень занят снаружи. – Нас с улицы прекрасно видно. – Господи, Арс, ты не представляешь, насколько мне насрать, – Антон снова тянется к нему, но уже у самых губ стопорится и мажет лёгким поцелуем щёку. – Тебе не насрать, да? – он не осуждает, побитой собакой не смотрит, лишь улыбается всё ещё слегка шальной улыбкой, по-прежнему блестящей слюной Арсения, и гладит большими пальцами скулы. – Прости, я что-то совсем поплыл. Ты в порядке? – Лучше всех, – Арсений даже не лукавит, ему действительно на удивление хо-ро-шо. Даже паскуда комар больше не бесит. Он сам успокаивающе чмокает Антона в колючую щёку и успевает отстраниться как раз в тот момент, когда в салон начинают возвращаться остальные пассажиры. Автобус заполняется примерно наполовину, когда в проходе появляется Стас. Он окидывает всех цепким взглядом, кивает сам себе и звонко кричит водителю пошловатое «Трогай». Арсений с каким-то диким испугом окидывает взглядом полупустой автобус – на задних сидениях они вообще остались только вдвоём с Антоном; ближайшие к ним солдаты раскинулись через два ряда кресел от них. В детстве это было одним из главных страхов жизни Арсения – что поезд или автобус его не дождутся и бросят посреди дороги одного, без связи, еды и вещей. – А где остальные? – шепчет он Антону, зябко кутаясь в плед. – Так вышли, – Антон простодушно пожимает плечами. – Тут большой пересадочный пункт. По домам ребята едут, – Арсений молча кивает и нервно теребит руками махристый край, закусив губу; настроение резко падает вниз. – Арс. Чё случилось? Он пожимает плечами, но в протянутую ладонь с удовольствием вкладывает свою. – Да как-то нехорошо получилось, – бубнит Арсений. – Они все так хорошо ко мне отнеслись, а я, получается, не попрощался даже? Антон звонко фыркает и неожиданно ощутимо хлопает Арсения по колену. – Бля, не пугай меня так больше, пожалуйста, – он с кряхтением достаёт из заднего кармана давно устаревший айфон и попутно щёлкает выключателем лампочек над их сидением. – Нашёл из-за чего загоняться. Щас исправим. В телеграме у него куча открытых чатов, но Арсений цепким взглядом отмечает, что активных всего два. То, что один из них называется «Поминки, похороны, память», он решает мужественно проигнорировать. Второй чат называется ничего не означающим для Арсения набором аббревиатур и цифр, но он пестрит полусотней непрочитанных, и Арсений невольно улыбается: он любит шумные чаты, хоть и сам чаще всего в них молчит. Антон пролистывает сообщения с тихим бубнежом чего-то вроде «Пиздёж потом прочту» и без предупреждения запускает кружок, подползая ближе к Арсению. Верхний жёлтый свет не щадит никого: Арсений в камеру видит вмиг подсвеченные залысины на лбу, каждую морщинку, которая поселилась у него на лице лет эдак десять назад, все ямочки-шрамы от застарелого и давно вылеченного акне. Плюсом ко всему свет ещё и визуально накидывает им с Антоном по десять лет сверху, и Арс протестующе стонет, пытаясь закрыться ладонями. Антон же только смеётся фырчаще, даже не думая выключить запись, и тянет Арсения за руки на себя с тихим, настолько отвратительно интимно прошептанным «Иди сюда, Арсений», что тот сдаётся без боя. За горящими щеками и ушами он не помнит, что говорит, но, судя по искреннему смеху Антона, говорит неплохо, и когда чат взрывается ответами на кружок, Арсению и самому становится интересно. – Что пишут? – спрашивает он, под тяжёлым взглядом Антона всё же откусив от яблока. – В основном ответы можно разделить на две группы: «тебе тоже всего хорошего» и «счастья молодым». Арсений хохочет тоже, но вовремя хлопает себя по губам ладонью, вспомнив про остальных спящих в автобусе солдат. Антон же смотрит на него задумчиво, с лёгкой полуулыбкой на губах. В снова повисшем над их сидением полумраке всех эмоций не разобрать, да и Арсений не пытается – в кой-то веке он перестаёт волноваться. – А может это и хорошо, что ты такой громкий, – задумчиво полушепчет Антон, и Арсения опаляет жаром так резко, что он чуть не давится яблоком. – Спятил такое под руку говорить? – возмущается он, несерьёзно толкнув ржущего Антона в плечо. Автобус, мерно покачивающийся на неровной дороге, убаюкивает похлеще всяких колыбельных, но спать Арсению не хочется, – хочется, как и после каждого «первого» поцелуя, смотреть на человека примерно всю следующую вечность и глупо улыбаться. И целоваться ещё, целоваться очень много, разумеется. Но увы, придётся ждать следующей остановки, а это часа через три, – да и не факт, что Антону тогда это будет интересно. – Устал? – шёпотом спрашивает Антон, снова коснувшись его лица, – как будто почувствовал котячью сущность разомлевшего Арсения, – а затем отодвигается от него на два сидения и задорно шлёпает себя по бедру; Арсений ещё никому и никогда в жизни так не завидовал, как этому бедру. – Ложись. Теперь можно, – и улыбается так довольно, почти хищно, что если бы Арсений уже десяток часов не был нищенкой, то сейчас точно потерял бы остатки разума. К собственной истерической радости, Арсений голову потерял уже давно, потому с Антоном даже не спорит. Укладывается долго, с недовольным кряхтением под аккомпанемент чужого фырканья мостясь так, чтобы ещё и уместиться под не таким уж и длинным пледом. Получается с трудом: всё же согнув колени и практически уперев их в стекло, зато темечком на сложенном в импровизированную подушку кителе и шеей на жарких (даже через слой ткани) бёдрах. Чужие горячие ладони тоже находят, куда пристроиться: Антон одной рукой держит его за талию, мягко удерживая на месте на особо крутых кочках, а пальцами другой закапывается в волосы, мягко перебирая пряди. Он о чём-то крепко думает, с улыбкой Джоконды всматриваясь в никуда потушенных в автобусе огнией, – его лицо подсвечивают лишь фары изредка пролетающих навстречу машин и тусклые, неизвестно зачем одиноко стоявшие посреди трассы фонари. Арсений даже не пытается скрыть, что Антоном любуется; он с него глаз не сводит в принципе, даже в темноте рисуя перед глазами полюбившиеся волевые черты. Думает, как здорово было бы видеть эту красоту каждый день, как сладко было бы целовать эти губы без повода, просто так, потому что захотелось. Представляет, как эти сильные руки могли бы разминать его тело, плавить на простынях, а затем снова собирать в полноценно функционирующего Арсения; как он второй кожей обнимал бы по утрам, пока Арсений готовил им завтрак… Сейчас Арсению наплевать и на возможное ПТСР, и на полугодовые разлуки в контрактах, плевать, насколько и почему у Антона руки в крови – сейчас в этих самых руках только он сам, и эти руки держат так уверенно и нежно, что сердце щемит прутьями вмиг ставшей тесной клетки. – Ты потрясающий, – шепчет Арсений, зачарованно касаясь пальцами ключицы, под которой где-то там бьётся огромное храброе сердце. Антон моргает, скидывая с себя пелену мыслей, и опускает на Арсения полный тепла взгляд; сжимает его бок пальцами чуть крепче, вырвав из Арсения тихий вздох, и улыбается своими идеальными губами. – Это ты уже во сне бредишь? – шепчет в ответ и тихо фыркает на царапнувшие шею коротко остриженные ногти. – Дурак, – вздыхает Арсений, подцепив пальцами шариковую цепочку. – От прекрасного слышу, – в тон ему отвечает Антон, скользнув кончиками пальцев под край задравшейся футболки. Сухие горячие касания к талии выкручивают тактильный голод Арсения на максимум; он шокировано приоткрывает рот, извиваясь на кресле то ли в попытке от этих касаний уйти, то ли задрать футболку повыше. Антон решает за него: чужая ладонь ложится ему на пресс, любовно очерчивает пупок и с мягким нажимом трёт под ним, спутывая редкие волоски. Приятно до цветных кругов под веками, волнительно до ужаса, страшно до одури; Арсений тяжело дышит через приоткрытый рот, машинально сжав скользнувшие в ладонь армейские жетоны в кулаке. – Тиш-тиш, – шепчет Антон; чтобы не порвать звенья, ему приходится нависнуть над Арсением в наверняка неудобной позе, но кого это сейчас волнует? – Не делай так, куколка, – цепочка врезается ему в шею; Арсений машинально ослабляет хватку. – Больно? – едва различимо за тяжёлым дыханием шепчет Арсений. Он судорожно облизывает пересохшие губы и тихонечко скулит, когда Антон тоже облизывает их ему. – Слишком нравится, – хрипит в ответ Антон; у него глаза восторженные, шальные настолько, что Арсений на мгновение забывает, какого цвета у него радужка. Он сам тянется вперёд, коротко целуя чужие губы и обнимая за шею, хоть и в голове загнанно бьётся мысль о том, что зря, что опасно, что неприлично, в конце концов. Но чужая рука гладит торс так правильно, сухие мозоли и короткие ногти царапают кожу так волнительно и приятно, что Арсений клянётся себе – ещё секунда, и он всё это остановит, но позорно капитулирует после каждого тягучего мгновения. Когда Антон касается его ширинки, Арсений машинально подкидывает бёдра навстречу, а затем мёртвой хваткой цепляется за его руку обеими своими. – Ты что творишь? – судорожно выдыхает он, с ужасом всматриваясь в темноту автобуса. Там ни шороха, ни движения; все спят глубоким, кто-то (скорее всего, Дима) громким сном, но у Арсения сердце удар пропускает и несётся в пятки так стремительно, что он даже остановить его не успевает. Лицо горит, под пледом уже жарко, а ноги ледяные; Арсений чувствует нежное касание губ к щеке, скуле, шее – сам же подставляет её и сам же себя корит за эту слабость. – Не одному мне это очень нравится, – Антон говорит тихо, но далеко не шепчет, будто специально вгоняя Арсения ещё глубже в стыдливую яму. Арсений поддаётся, жмурится крепко и даже не понимает сначала, что пряжка его ремня давно раскрыта, а проворные пальцы уже справляются с молнией джинсов. – Антон! Прекрати, – вопреки своим же словам Арсений чуть шире разводит ноги, прижимает чужую ладонь к себе крепче и мелко дрожит. Стыд, страх и возбуждение такого масштаба, какого он прежде не чувствовал вообще никогда, выходят из него вместе с потом, и он судорожно цепляет языком капельку над верхней губой. Антон его слушается и в штаны больше лезть не пытается; что, в принципе, не мешает ему скользнуть рукой выше, на внутреннюю сторону бедра, успокаивающе (или, скорее, волнительно) поглаживая его прямо через джинсы. – Почему? – с искренним непониманием спрашивает Антон, и Арсений даже теряется слегка. – В смысле, почему? Тут людей до херовой тучи! – Они все спят. – И что? Ты очень точно подметил, что я громкий. – Могу заткнуть тебе рот. – Антон! Никаких минетов во время движения, я тебе член откушу! – Я… вообще-то думал про ладонь или какой-нибудь импровизированный кляп, но мне нравится ход твоих мыслей, – Арсений тихо стонет, пряча горящее лицо в ладонях, и только тихо всхлипывает, почувствовав на пальцах короткий поцелуй. – Ну всё-всё, нет так нет, как скажешь. Просто, ну. Скажи, в чём конкретно проблема. Не хочется думать, что во мне? Ты не хочешь или просто боишься? Для меня, правда, разница огромная. Арсений смущённо выглядывает сначала из-за пальцев, а затем вовсе размыкает ладони. Антон выглядит таким потерянным, сбитым с толку, но по-прежнему возбуждённым, что он сдаётся и тянет его в поцелуй, неспешно притираясь к языку своим – по сравнению с пожаром под пледом, поцелуй уже кажется совсем невинной забавой. – Ты представь, что будет, если нас застукает Стас, – шепчет Арсений между короткими жалящими поцелуями. Он дарит их щедро, хаотично осыпая ими лицо и шею, куда дотянется – отпускать Антона решительно не хочется, да и тот вроде как не против. – На меня-то плевать, а вот у тебя будут неприятности. – Ну, во-первых, на тебя не плевать, – Антон пытается говорить вдумчиво, но периодами залипает, подставляясь под арсеньевы поцелуи. – А во-вторых, Стас только на первый взгляд кажется унылым чмом. Он так-то всё понимает и вообще мировой мужик, если ты ему жизнь не отягощаешь. А мы её не отягощаем. Я вообще предпочту, чтобы он как можно дальше от такой нашей жизни находился, – он морщится, смешно трясёт головой, прогоняя неприятные картинки из головы, а затем совершенно серьёзно смотрит Арсению в глаза. – Мне с тобой очень хорошо, – Арсений от такой прямоты тушуется и с трудом сглатывает ком в горле, – и я хочу, чтобы тебе со мной тоже было хорошо. Он снова кладёт руку Арсению на бедро, на этот раз сзади, поглаживая практически вопросительно, и Арсений против воли улыбается. – Для этого вовсе не обязательно мне дрочить. Антон красноречиво выгибает бровь. – Арсений! Никаких минетов во время движения, я тебе член откушу! Арсений смеётся полузадушенно, бесполезно, но крайне недовольно брыкается ногой в воздухе – её тут же ловят сильные пальцы, проворно нырнув ближе к паху, и Арсений протяжно выдыхает, позорно капитулировав в который раз. Он обмякает на импровизированной постели, податливо, словно кукла, раздвигает колени и практически жмурится – чужой восторг в глазах закручивает раскаленную спираль в животе быстрее, чем активные действия ладоней. – Лишь бы пронесло, – на грани слышимости молится Арсений; мышцы пресса непроизвольно напрягаются от мягкого касания к резинке боксеров. – Кушай больше свёклы, – максимально серьёзно шепчет в ответ этот кудрявый клоун и прежде, чем Арсений успевает возмутиться, уверенно накрывает его член ладонью настолько идеально, что все возмущения Арсения тонут в тихом жалобном мяуканье. – Какой же ты волшебный, – тихо шепчет Антон; он практически не двигает ладонью, только пальцами трёт уздечку, мягко и приятно до того, что поджимаются пальцы на ногах. – Как же мне повезло тебя встретить. Арсений ничего не может ответить, только дышать загнанно через распахнутые губы и стеклянными глазами впериться в лицо Антона, уговаривая себя не стонать в голос. Позвоночник гнёт во все стороны, от напряжения немеют руки; чтобы как-то их занять, Арсений сам лезет себе под футболку, гладит рёбра, щиплет за соски и тихо плавится от прошёптанного на ухо «вот так, мой хороший, умница». Места для манёвров у Антона практически нет – они даже не спустили джинсы с бёдер, ограничившись одной ширинкой, – ладонь у него скорее сухая, ни его слюна, ни смазка Арсения особо не помогают, и в общем и целом это далеко не лучший хэндджоб в жизни Арсения. Но вместе с тем он самый лучший, потому что это Антон тихо шепчет комплименты ему на ушко, это Антон чутко пережимает основание пальцами, заставляя всё тело предвкушающе содрогнуться, и это Антон, как и обещал, накрывает рот Арсения ладонью, когда тот кончает, и ласково целует в лоб, выжимая его до последней капли, тоже Антон. Арсения трясёт то ли после оргазма, то ли от нервов, да и ему, если честно, плевать: пока Антон копошится в поисках салфеток или хотя бы платка, Арсений втягивает его в неторопливый поцелуй, – лишь бы не заметил одиноко сбежавшую по щеке слезу. Сил нет настолько, что поправляет одежду на нём тоже Антон, уже чистой рукой снова перехватив за талию. – Ты как? – тихо спрашивает Антон, мягко целуя в висок. – А ты? – также тихо отзывается Арсений, красноречиво повернувшись носом в сторону чужой топорщащейся ширинки. – Я в нирване, – фыркает Антон, – куртка Бейна, – и прикрывает пах краем кителя. – Отдыхай. Я разбужу тебя на остановке. Арсений с ним не спорит, лишь нащупывает лениво чужую свободную руку и пристраивает к себе на щёку, засыпая под тихий смех и неторопливые ласковые поглаживания.