По местам

– Так что да, вся жизнь там, – полушёпотом, с дико приятными Арсению рычащими нотками в голосе заканчивает Антон очередной рассказ. Остановка, на которой он Арсения действительно расталкивает и буквально заставляет выйти размять ноги, оказывается до ужаса короткой, но спать больше не хочется. Приятную истому в теле не портят даже неудобные автобусные сидения, и они меняются местами – теперь Антон лежит на бёдрах Арсения, лениво покачивая коленом в воздухе и жмурясь от мягко перебирающих кудри пальцев. Иногда Арсений, не сдержавшись, скользит пальцами по его полуприкрытым векам и скулам, от чего Антон протяжно довольно вздыхает, замолкая прямо посреди рассказа и просто улыбаясь. Возвращать его обратно к реальности приходится тоже Арсению – коротким поцелуем в лоб, милейший острый кончик носа (которому, между прочим, очень завидует) и отзывчивые губы – последняя опция нравится ему особенно сильно, потому что Антон всегда с готовностью отвечает на поцелуй, укладывая широкую горячую ладонь на отчаянно бьющуюся нерастраченной любовью шею. Арсений улыбается и снова быстро чмокает приоткрытые губы, ловит чужой довольный вздох и думает, что сигареты у Антона действительно отличные: так и привыкнуть не далеко. – Не представляешь, как мне этого не хватало, – тихо шепчет Антон, костяшками поглаживая его скулу. Арсений скептически выгибает бровь, которая в полумраке автобуса остаётся незамеченной, и подтверждает своё неверие тихим фырканьем. – Да ладно, – шепчет он, шутливо шлёпая по руке Антона ладонью. – Вас же отпускают каждые два-три месяца. Не заливай, что не стоите в очередях к ночным бабочкам – я же сам такое наблюдал. Антон молчит. Дует губы, многозначительно подняв брови, и смотрит упрямо куда-то на потухшие лампочки над их сидениями. – Да ладно? – неверяще переспрашивает Арсений, охуевая настолько, что берёт Антона за подбородок и поворачивает податливую шею, заставляя смотреть в глаза. – Да ну ты гонишь. Гонишь же? – Антон служит не первый год, Антон не в отношениях; сам Арсений сдох бы без секса уже за месяц, а тут такое?.. – Бля, ну я за всех не отвечаю, – вздыхает Антон, неловко из-за позы пожимая плечами. – А я, ну. Короче, не для меня это, – Арсений уже открывает рот, но Антон опережает его вопрос: – Не в смысле женщины в принципе, а любовь за деньги. – Любовью там и не пахнет, там чаще пахнет другим, – ворчит Арсений; Антон весело фыркает, а затем резко делается серьёзным – ловит чужую ладонь, переплетаясь с ним пальцами и крепко удерживая на месте; смотрит, практически не моргая, Арсению в глаза, и тот тяжело сглатывает, внутренне готовясь ко всему, что для него приготовил Антон. – Я же, это, – Антон мнётся, поджимает губы, хмурится: подбирает слова сосредоточенно, гораздо тщательнее, чем когда рассказывает про миротворческие миссии в Иране, и Арсений его не торопит – молча поглаживает ладонь большим пальцем и ждёт. – Слушай, ну о бывших же либо хорошо, либо никак, да? Арсений некрасиво хрюкает от смеха, тут же прижимая ладонь к губам. – Так вроде о мёртвых. – Да в принципе то же самое, – отмахивается Антон. Хмурится. – Не, в смысле она жива, просто… Короче, там история длинная, но по факту короткая – я четыре года встречался с девушкой, всё к свадьбе шло, ну, жили вместе, один дошик на двоих и всё такое. За деньгами в Сирию и поехал, я уже говорил: платье-хуятье, рестораны, откуда бы у меня на это было, да? А она через месяц сообщила, что так не может, не хочет и не ждёт, – он говорит тихо, спокойно, лишь нахмуренные брови выдают, что всё ещё болит где-то, пусть и очень глубоко. – С тех пор я так в чужие пески закапался, что стало как-то не до отношений. Арсений слепо смотрит на их сплетённые пальцы; сердце крепко сжимается, выжимая, кажется, всю кровь – эмпатия стучит набатом за чужое предательство, колет его самого – значит, и то, что происходит сейчас между ними, для Антона пустое? – и, наконец, расслабляется: нельзя ожидать от людей исполнения своих неозвученных желаний. Значит, пора начинать говорить. – А это что? – всё, на что находит силы Арсений – сжать ладонь Антона чуть сильнее и стыдливо отвести взгляд. – А это, Арсений, – нарочно выделяет Антон – Арсений не глядя знает, что он улыбается. И когда только успел выучить нотки его голоса? – тянет замок из их пальцев к губам, совершенно по-нищенски, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони, – что-то совершенно волшебное. Невозможное, – Арсений тихо вздыхает, невидяще отсчитывая пролетающие за окном фонари. – Веришь, нет, у меня такое впервые. Чтоб вот так с разбега и всмятку. Арсений сдаётся, опуская взгляд на Антона, смело и упрямо смотрящего прямо на него, и невольно краснеет скулами. – Сколько мы знакомы? Девять часов? – шёпотом продолжает Антон, бегая настолько восторженным взглядом по его лицу, что щемит сердце. – Мне страшно, пиздец. Арсений невольно улыбается, качая головой. – Под пулями скакать не страшно, а тут вдруг пиздец? Антон криво улыбается; тянется будто бы несмело к лицу Арсения и протяжно выдыхает, когда тот ластится щекой к его ладони. – Пули – это же как. Раз – и жизнь оборвана. Болит пару минут, потом – ничего. Покой, – шершавые пальцы гладят нежную щёку, заставляя жмуриться. – А оборванные чувства – это яд. Болит всегда. И покоя нет. – А кто сказал, что обязательно обрывать? – Арсений буквально заставляет себя говорить; внутри всё напряжено и дрожит так, что хочется разве что разрыдаться. Самое ужасное, что он не понимает причин этих эмоций, и от этого хуёвит ещё сильнее. Антон коротко хмыкает и убирает руку, теперь обнимая ладонь Арсения обеими своими. – Ты буквально вот сейчас бежишь от какого-то уёбка, оно тебе самому надо? Арсений вздрагивает, как от пощёчины. Сжимает губы, пытается из захвата руку вырвать, но его мягко и уверенно удерживают на месте. – Я не спрашиваю, чё у вас там случилось, Арс. Захочешь – сам расскажешь. Или нет. Я просто не хочу быть чьей-то эмоциональной разрядкой. Да и спасателем тоже, если честно. Извини, но как-то наспасался уже. Стерве, живущей в Арсении, хочется окрыситься и обидеться, уколоть больно, чтоб за чужой болью спрятать свою. Разумная часть Арсения понимает, что Антон в своём желании справедлив и честен, и уже одним этим заслужил честность в ответ. – Там… тоже короткая история, – «длинный член, а история короткая, забавно». – Любви как таковой давно не было. Удобство – да. Комфорт… до недавнего времени. Мне просто нужен был толчок, чтобы всё это прекратить, и мне его дали, этот толчок, – Арсений тяжело вздыхает и мягко толкает Антона в плечо. И ещё раз, чуть более ощутимо. – Если ты понимаешь, о каком толчке идёт речь. Антон хмурится где-то минуту, а затем шокировано давится вздохом, настолько комично округляя глаза, что Арсений не выдерживает и хихикает. – Не смешно! – праведно-гневно шипит Антон. – Сука, ненавижу таких мудил. Надеюсь, он тоже получил? Арсений цокает, притворно недовольно качая головой. – Антон, насилие – это никогда не выход. – Это иногда колото-режущий вход, согласен. Ублюдок, сука, ебучий, ой, блядь, уебан, – Антон раздражённо вздыхает и резко приподнимается, смачно чмокая Арсения в губы. – Мне жаль. Не то, что у вас всё прошло, я всё-таки немного эгоист, – смущённо улыбается Антон, – а как именно это случилось. Ты такого не заслужил. Арсений криво ухмыляется, но решает не комментировать; он себя знает: достаточно по жизни нагрешил, чтобы заслужить и что-то посерьёзнее попытки набить ему мурчало. Но быть невинным ангелочком в чужих глазах было приятно; в конце концов, в начале любых отношений хочется казаться лучше, чем ты есть на самом деле. – Мне тоже жаль. То, как предали тебя, больнее любого удара, как по мне. Я бы не простил. – А я простил, – Антон пожимает плечами. – Ирка классная, просто мой образ жизни не для всех, так что тут без обид. Обидно, что через письмо, – он отводит взгляд, пожалуй, впервые за всё время не желая встречаться глазами с Арсением. – Она даже не позвонила, – на грани слышимости, и Арсений мысленно скулит от обжигающей нутро жалости. – Антон, – тихо вздыхает Арсений; хочется по-идиотски обнять всем телом, присосаться и как пиявка высосать всю боль, давиться ей самому, но помочь. Антон же резко всплескивает руками и рывком поднимается с его колен. – Нет, я передумал, самое обидное знаешь, что? – возмущённо бурчит Антон. – Я всю жизнь хотел собаку! Такую большую, громкую, игруче-лизучую, чтоб ждала и встречала вместе с любимым человеком. Но это ж надо с ней быть, а как мне одному, когда я по полгода где-то у чёрта под мошонкой? Собачка – это ж не я, её кормить надо, дрессировать, по утрам гулять… Он так вдохновенно говорит о собаке, так умилительно заламывает брови и так откровенно и по-настоящему хочет, что Арсений ловит себя за мгновение до того, как сам начнёт игруче-лизуче требовать от Антона его надрессировать. – А я бегаю каждое утро, – с полной влюблённой нежности улыбкой вставляет Арсений, прерывая чужой восторженный поток. «Как раз смогу выгуливать» остаётся недосказанным, но Антон смотрит на него таким благодарным взглядом, что дыхание замирает и шея предательски горит. – А я уже понял, что ты идеальный, – мурлычет Антон, тут же прижимаясь к его губам своими – это даже не поцелуй, просто долгое касание, а у Арсения в груди струны натянуто звенят, грозясь оборваться. Они больше не возвращаются к теме отношений: Арсений рассказывает про друзей и работу, про забавных заказчиков из таинственного мира инстаграмма, делится страстью к фотосессиям; Антон, явно переступив через себя, признаётся в частых кошмарах, изменчивом настроении и привычке спать с ножом в доступности вытянутой руки. Арсений напрягается всего на секунду – никто и не обещал, что будет легко. Зато легко сейчас: так спокойно Арсений не чувствовал себя уже очень давно, а в компании мужчины, который настолько сильно бы ему нравился, тем более. И чем дольше они катились в этом автобусе посреди сурового и беспощадного российского ничего, засаженного давно брошенными полями пшеницы, тем сильнее Арсений расслаблялся, открывался и беззаботнее себя вёл. К (возможно чьему-то) сожалению, его «вести себя беззаботно» и природная склонность к флирту вкупе с вечным тактильным голодом создавали дикую и весьма порочную смесь; у кого-то бывает «буря в стакане», а у Арсения – в штанах. Не то чтобы он сам считал свой ебливый задор какой-то проблемой. С другой стороны, переоценить свои силы и недооценить фактор явно оголодавшего до ласки затяжного вояки было опрометчиво. Если не глупо. – Котёнок, нарываешься, – предостерегающе рычит Антон, и кто тут ещё котёнок? Арсений чуть сильнее прикусывает шею, довольно скользя языком по цепочке, и тихо скулит, когда его буквально отдирают от кожи: Антон тянет за волосы не больно, но ощутимо, и глаза Арсения непроизвольно закатываются от удовольствия. – Даже так?.. – в голосе Антона улыбка; Арсению снова не обязательно на него смотреть, хотя и хочется до безумия – всегда хочется на него смотреть. Помешательство какое-то. Вместо этого он слепо тянется к Антону руками, не зная даже, что именно хочет сделать – коснуться, погладить, сжать, ущипнуть, впиться ногтями, – да и не важно это, лишь бы ближе, лишь бы рядом. – Что ж ты со мной творишь, – полувыдох-полустон на ухо, когда Арсений бессильно скребёт по животу подрагивающими пальцами, и Антон сам запускает их себе под футболку, допуская к телу. – Гораздо меньше, чем хотелось бы, – слова даются тяжело; ладонь, сжимавшая волосы, скользит на шею, а затем ложится на горло, сжимая ещё идеальнее, хотя куда бы там. Арсения ведёт так сильно, что хочется скулить надрывно на одной высокой ноте – зачем Антону собака, если Арсений всю жизнь, кажется, готов по-собачьи?.. Он невольно ведёт поплывшим взглядом в сторону, фокусируясь за плечом Антона – смотреть ему в глаза почти невыносимо жарко – и от ужаса давится собственным стоном: на них, перегнувшись через подлокотник, пристально смотрит Дима, ехидно выгнув бровь над сползшими очками. Арсений в жизни так резко не бледнел. – Арсюш? Арс?.. – обеспокоено зовёт Антон, стоит Арсению истерично забиться в его руках. – Ты в порядке? В чём дело? – он больше не прикасается к телу, отпускает шею, лишь откидывает чёлку с чужих глаз, пытаясь поймать практически сумасшедший взгляд. – Дима, – только и хрипит Арсений; он дрожит, стыд на грани страха огненными языками лижет лицо, шею и грудь, но не может заставить себя выпустить из рук Антона – кажется, его вообще ничего в этой жизни уже не заставит Антона отпустить. Тем более, так он чувствует себя защищённым: Антон намного приятнее, чем каменная стена, но за его спиной ещё надёжнее. – А, да забей, – фыркает Антон, к вопиющему ужасу Арсения поцеловав его снова, – тут темно, а он слепой как мышь ебучая. – Летучая, – машинально зачем-то поправляет Арсений; Антону что-то совсем не верится. – И она тоже, – кивает тот, совершенно наплевав на пялящегося на них друга. – И вообще, хочется – пусть смотрит, – короткий поцелуй в уголок губ, – и завидует, – зубами легонько по углу челюсти, – мне, – кончиком языка по мочке уха, и Арсений уже тоже практически не видит Диму расфокусированным взглядом. – Господи, какой же ты охуенный, – горячая ладонь скользит под футболку, коротко сжимает бок и ложится на поясницу; большой палец мягко очерчивает ямочку, и Арсений с тихим стоном выгибается ему навстречу. Чужой, явно искусственный кашель окатывает Арсения как ведром ледяной воды. – Антон, нет, прости, не могу я так, – сбивчиво шепчет Арсений, мысленно моля собственный колом стоящий член о прощении. Антон нехотя замирает, с минуту тяжело дыша ему в шею, а затем, тихо рыкнув, отстраняется, лениво выбираясь из-под чужой футболки и отчаянным жестом ероша кудри. Он ничего не говорит, не выглядит злым или сердитым – лишь слегка потерянным и далеко не слегка возбуждённым. Арсений виновато улыбается, накрыв его щёку ладонью, и как-то совершенно удивительно радуется ответной улыбке. – Бля, и вроде хочется на него обидеться и ваще доебаться, а с другой стороны, мне это так по кайфу, – вздыхает Антон, поправляя на себе плед. – Не в смысле, что на нас смотрят или типа того, а само вот это… состояние. Желание. Близость, – он ловит ладонь Арсения, утягивая её к себе под плед; тот успевает лишь испуганно вздрогнуть, но Антон прижимает их сцепленные руки куда-то в район солнечного сплетения и довольно щурится. – Нравится, когда тебя дразнят? – шёпотом переспрашивает Арсений, мягко скребя ногтями по футболке. Антон беззвучно смеётся, лукаво приоткрыв один глаз. – Как оказалось, да, – фыркает он, снова жмурясь, – и очень нравишься ты. Возможно, всё дело в этом. Арсений прячет довольную улыбку за ладонью, меланхолично уставившись в окно; он всеми силами делает вид, что ничего не происходит, что ему вообще очень скучно, что член не стоит так, что рискует отхлестать Антона по лбу. – Возможно, – соглашается он, с нажимом ведя ладонью по чужому прессу, тазовой косточке и ниже, сжимая, наконец, чужое бедро. Антон у него на коленях лишь шире улыбается, держа глаза по-прежнему закрытыми. – Котёнок, – тихо шепчет он, – нарываешься. Арсений тихо хмыкает, снова сжимая чужую ляжку в опасной близости от паха. – Именно этим я и занимаюсь, – шепчет он, не отрывая взгляда от противно сереющего в предрассветной мгле неба. – Имеешь что-то против? – Что прямо сейчас не имею тебя. Арсения окатывает жаром такой силы, что пресс непроизвольно сокращается и появляется внушительный шанс позорно спустить в штаны, так толком к себе не прикоснувшись. – В следующий раз, – пытаясь держать тон игривым и непринуждённым, отвечает Арсений. Антон молчит; лишь смотрит на него неотрывно и дышит медленно, глубоко и шумно. Арсений в очередной раз мысленно благодарит Руслана за то, что он такой мудак.

~~~//~~~

Примерно через час Арсений уже и сам не рад своей затее: от постоянных взаимных касаний, тихих вздохов, пусть редких, почти невинных, но поцелуев дышать становится нечем, а внутри, кажется, всё плавится до состояния раскалённого золота. Антон на него так и смотрит – как на золото, какое-то невообразимое сокровище; у него широко распахнуты глаза и зрачки, Арсений готов поклясться, такие большие не из-за полумрака автобуса. Всё меняется резко, стоит автобусу медленно повернуть направо, тяжело качнуться на гравии бездорожья, а затем полностью остановиться. По всему салону включается свет; те из солдат, кто успел проснуться, непонятливо озираются, и Антон, нахмурившись, тянется к своему айфону. – Тут не должно быть остановки, – вздыхает он и как раз успевает сесть нормально, когда из кабины водителя в салон выходит один из них. – Товарищи, у нас тут небольшая проблемка с колесами, постоим полчаса? – доносится до Арсения прокуренный виноватый голос водителя. Тот ерошит волосы, обводя взглядом оставшихся «на борту» солдат и пару гражданских, что подсели к ним «на одну остановочку», и Арсений понимает – полчаса могут обернуться и часом, и двумя, и эвакуатором. – Помощь нужна? – деловито спрашивает Стас, поднимаясь со своего места. – Разве что среди вас механики есть, – пожимает плечами водитель и скрывается обратно в кабине, открывая все двери. Четверо солдат во главе со Стасом действительно присоединяются к водителям, Дима кутает Катю сразу в три чьих-то куртки, двое ребят каким-то образом уже успели сбегать в закусочную, возле которой они остановились, и теперь раздают всем желающим воду и шоколадки. Арсений замирает на выходе из автобуса, судорожно втягивает морозный рассветный воздух и усердно смахивает совершенно неуместные слёзы – его топит такая яркая благодарность и признательность к этим людям, что слова вместе с возможностью дышать стремительно покидают тело. Он бы каждого поблагодарил лично, каждого бы обнял, но, если честно, обнять по-настоящему хочется только одного – того, кто с сигаретой в зубах возвышается над небольшой компанией таких же куряг, явно пытается слушать что-то серьёзно затирающего ему Диму, но неотрывно и тяжело смотрит прямо на Арсения. Арсений зябко ведёт плечами и быстрым шагом идёт в сторону отдельно стоящего туалета. Коротко удивляется и искренне улыбается чужому «Утречко доброе, Арсен» от Макара, с которым сталкивается в дверях и который явно собирается продолжить спать дальше, с трепетом шагает в секцию на две кабинки, ожидая встретить как минимум толпы тараканов и дырку в полу, и облегчённо выдыхает: место, пусть и сильно далёкое от большой цивилизации, но чистое и аккуратное. Да, освежитель самый дешёвый, а флакон жидкого мыла зачем-то привязан на верёвку к крану, но они там есть! А тараканов нет. Считай, успех. Сделав все свои дела, Арсений довольно щурится в старенькое зеркало, нежа руки под струями горячей воды. Он не вздрагивает и не оборачивается, когда дверь в секцию тихонечко звенит колокольчиком, – лишь улыбается чуть шире чужому отражению. Горячие – почему-то всегда горячие – руки обнимают за талию уверенно и крепко, и Арсений глубоко расслабленно вздыхает – запах дорогих вкусных сигарет моментально вытесняет дешёвую «лимонную свежесть». Антон жмётся грудью к его спине, едва заметно покачиваясь вместе с Арсением на месте, а затем невесомо целует в затылок, ероша носом волосы, и спускается ниже, цепляя зубами холку. Арсений судорожно выдыхает и опускает дрожащие веки. Хочется одновременно дёрнуться, чтобы уйти из-под чужих губ, и навсегда остаться в моменте, потому что ну какие же они чужие, в самом деле? – Всякое со мной, конечно, случалось, но в туалетах ко мне ещё не приставали, – он говорит тихо, скорее чтобы разбавить стремительно тяжелеющую атмосферу, чем от реального желания чесать языком. Хотя что-нибудь другое он бы Антону языком почесал с удовольствием. – Не боишься, что я буду кричать? Антон тихо фыркает, опаляя кожу дыханием, ведёт губами вдоль линии роста волос, удивительно сухо лижет шею и касается губами кромки его уха. – Я этого не боюсь, солнышко, я на это надеюсь, – Антон даже не шепчет – хрипит; Арсений с трудом узнаёт его голос, но от знакомых интонаций, неожиданно пошлых слов и широкой горячей ладони под футболкой колени слегка подгибаются. – Дверь? – всё, на что хватает мигом пересохшего горла. Антон ему на ухо рычит – натурально рычит, господи боже, Арсений и так отчаянно пытается ухватиться за остатки разума, а тут такое, – но послушно отступает, давая вздохнуть. Коротко, судорожно, как будто и не в лёгкие вовсе, но вздохнуть, и Арсений на негнущихся ногах идёт к подоконнику с кривовато заколоченным досками окну. Антон громко щёлкает щеколдой и медленно разворачивается; он окидывает Арсения таким не по-человечески жарким взглядом, что плавленное золото грозит выпариться к хуям собачьим, и также медленно идёт к раковине мыть руки. Тяжёлая поступь берцев по плитке громко резонирует со стучащим в горле сердцем, и Арсений тяжело сглатывает, тупо вперившись взглядом в крепкую толстую шнуровку. Он не видит, как к нему идёт Антон – он видит, как переступают по полу сапоги, отсчитывая его вдохи и выдохи, и желание оказаться ровно промеж этих сапог опаляет так отчаянно сильно, что он тихо стонет, когда Антон пальцами поднимает лицо за подбородок. – Доигрался, котёнок? – Антон всё ещё хрипит, но в его глазах столько нежности и какого-то чистого, концентрированного восторга, что Арсению совсем не страшно. Ему с Антоном вообще ничего не страшно. Колени от эмоций и нестерпимого желания снова подламываются, и Арсений решает на этот раз себя не ловить – в конце концов, он так или иначе думал о минете Антону с того самого разговора про «откусить член». Его ловит сам Антон – придерживает за талию одной рукой и идеально вплетается в волосы другой, заставляя откинуть голову и открыть шею. – Тиш-тиш-тиш, родной, нет, – Антон чередует невесомые поцелуи с жалящими укусами, и на каждом Арсений коротко вздрагивает, ловя ртом воздух. – Так просто ты от меня не отделаешься. Арсений быстро-быстро моргает, мелко и загнанно дышит ртом, и тихо мяукает, когда его резко разворачивают лицом к окну. Бёдра неприятно врезаются в подоконник, Арсений шипит и тут же громко стонет, стоит Антону с силой прикусить загривок. Он по-прежнему удерживает Арсения за талию, но сам замирает, машинально собирая разбегающиеся по шее мурашки губами. Арсений под ним скулит на грани слышимости и, кажется, дрожит – сам он давно потерял всякие способности к оценке происходящего. – Тебя так от боли? – тихо мурлычет на ухо Антон. – Или от силы? Он резко врезается в бёдра Арсения своими, вырвав из него протяжный громкий стон. – Понял. Арсений не понимает ничего; слепо скребёт короткими ногтями по пластику окна, пытаясь прижаться к Антону ближе, ещё ближе, так, как уже невозможно. Антон же рваными движениями справляется с его ремнём и ширинкой, – узкие джинсы не падают послушно куда-то к щиколоткам, и Антону приходится собственноручно с него их стягивать вместе с нижним бельём. От неожиданно чувствительного укуса где-то под ягодицей Арсений сначала громко вскрикивает, прогнувшись в пояснице, а затем будто трезвеет. – Антон, погоди, – сбивчиво шепчет он, пытаясь поймать руки Антона, которыми тот во всю уже играется с ягодицами: гладит, жмёт, иногда разводит так изумительно-ужасно, что у Арсения стыдливо горят скулы. – Антон, да погоди, не получится у нас сейчас, ну. Антон сам ловит его руку, снова, как в автобусе переплетаясь пальцами. – У меня есть презервативы, – мягкий поцелуй в плечо, – и какой-то очень жирный крем, – свободной ладонью по бедру вниз, ногтями – вверх. – Или у тебя другого плана возражения? Арсений вздыхает тяжело, плавясь от касаний, и утыкается носом в своё же плечо. – Я привык к такому готовиться, – выжимает он сквозь тихие стоны и довольные вздохи. – Растяжка мне нужна точно, а для неё я, ну… – проговаривать простые гигиенические истины отчего-то сильно неловко. – Проблема только в этом? – услужливо уточняет Антон, отпуская его руку и слегка отстраняясь. Арсений безвольно обмякает, чувствует себя до ужаса неловко – стоит со спущенными штанами, но в футболке, мордой в окно, и переживает, как чужое эго перенесёт идею о пищеварении, – но всё равно прислушивается к себе: он Антона хочет с первой секунды, как увидел и позволил помочь с чемоданом, и никакой внутренней борьбы в себе не ощущает. Даже то, что всё происходит в придорожном туалете, не смущает. Смущает, что он только оттуда. – Только в этом, – вздыхает Арсений. Он готов уже натянуть штаны обратно, извиниться перед Антоном и всё-таки ему отсосать, но слышит шелест разрываемой упаковки и тихий, едва слышный скрип. Интерес пересиливает смущение, – Арсений разворачивается и тут же краснеет ещё сильнее: Антон с хищной улыбкой сажает пальцы поудобнее в латексные медицинские перчатки. – Я же сказал, что ты от меня так легко не отделаешься, котёнок, – Антон коротко целует приоткрытые губы, «резиновыми» пальцами гладит по алой скуле и разворачивает обратно к окну. Давит ласково на поясницу, заставляя наклониться, и Арсений плюёт на всё – только стыдливо хнычет, но ноги покорно расставляет шире и прячет лицо в согнутых локтях. – Вот умница. Крем действительно жирный, и его так много, что первый палец едва чувствутся. Антон аккуратен, даже чересчур, но Арсений его не торопит. Зачем? Он здесь, он рядом, он с ним – и что-то с ним делает; заканчивать восторг не хотелось совершенно. Второй палец входит туже; Антон работает кистью уверенно – Арсения разрывает от непонятно откуда взявшегося желания увидеть его за основной медицинской работой: с таким же серьёзным вдумчивым лицом, размеренными движениями и тяжёлым сиплым дыханием. – Блядь, какой ты горячий, – сбивчиво шепчет Антон, целуя в ямочку на пояснице. – Увидел тебя и пропал, глаз отвести не смог, – вторая рука оттягивает ягодицу в сторону, и Арсений чётко понимает, куда именно сейчас направлен взгляд Антона; тихо скулит от накатившего стыда, но желание сильнее – и он тянется своей взмокшей дрожащей рукой себе за спину, чтобы открыться ещё сильнее. Антон довольно мычит, снова на рандоме целуя спину. – Тебе же такое нравится, да? Третий палец входит медленно, но распирает так правильно и хо-ро-шо, что Арсений длинно стонет на одной ноте, подаваясь бёдрами навстречу и невольно сжимаясь. – Говори со мной, котёнок, – Антон как-то совершенно волшебно вращает запястьем, вскользь проезжаясь по простате, и не взвыть Арсению помогает лишь страх быть застуканными. – Ты же этого хотел, Арсений? Арсений надсадно дышит через широко раскрытый рот; ему сейчас даже начхать, что он губами касается грязного подоконника – рвано их облизывает, упивается ощущениями и плывёт, плывёт, плывёт. – Нет, – тихо выдыхает он, извиваясь на чужих пальцах. Бёдра от напряжения дрожат, перед глазами цветные круги, кончить хочется неимоверно, но Арсений каким-то шестым чувством понимает, что ему к себе сейчас лучше не прикасаться. – Нет?.. – настороженно тянет Антон; его движения потихоньку останавливаются. – В смысле, ты этого не хотел?.. Господи, Арс, я… – Антон, – перебивает Арсений, из последних сил оглядываясь на совершенно растерянного Антона. – Я хочу не этого. Я хочу больше, глубже и быстрее, пожалуйста, Анто-о-н, – он едва не хнычет, виляя бёдрами и сжимаясь на недвижимых пальцах. Антон коротко фыркает и смеётся; Арсению не до смеха – он лишается даже пальцев в себе, но заставляет себя расслабиться и просто ждать. Перчатки с характерным звуком летят куда-то на пол – им обоим крайне начхать на мусор, – а затем уже голая ладонь с громким шлепком приземляется на ягодицу, заставляя Арсения вскрикнуть. – Не пугай меня так больше, – притворно-грозно рычит Антон, а затем, оглаживая мгновенно порозовевший след, гораздо тише и нежнее уточняет: – Так можно?.. Арсения от этого контраста мажет ужасно, и он совершенно по-идиотски лыбится в согнутый локоть. На вопрос о шлепках тоже отвечать не торопится – как-нибудь потом, нельзя же разом выкладывать все карты на стол – лишь снова ведёт бёдрами и шепчет: «Давай, Антон». Антон даёт – или берёт? Неважно. Презерватив надевается в момент, крем с мерзким звуком покидает тюбик, и вот Арсений уже не улыбается, а зубами вгрызается в своё предплечье, чтобы не кричать и не стонать слишком громко. Член у Антона большой, ощутимо толще трёх пальцев, и всё, что остаётся, – лишь пытаться расслабиться. – Ну что ты, котёнок, – Антон наклоняется к его спине, мягко касается щеки, – промурчи мне что-нибудь, – он входит полностью, на последнем сантиметре делая сильный рывок вперёд, и Арсений натурально воет перед тем, как его затыкают поцелуем. Арсению хорошо, гораздо лучше, чем хорошо, но он совершенно не в том состоянии, когда в голове танцует ворох вдохновенных синонимов, – его берут неторопливо, заботливо и сильно ровно настолько, что стоны застревают в горле. Он полностью ложится щекой на подоконник, смотрит на Антона стеклянными глазами и на каждом толчке, на каждом чужом стоне и комплименте, от каждого любовного касания к бокам, рёбрам и пояснице немного умирает. Не выдерживая, тянется к члену, но Антон руки перехватывает и заводит за спину, ощутимо выкручивая. – Нельзя, – шипит и тут же отпускает; если бы Арсений действительно хотел, он бы мог потянуться к члену снова, и Антон бы его больше не останавливал; Арсений чувствует это в последовавшей за жёсткостью лаской – Антон действует по наитию, прощупывает кинки так удивительно чутко, что Арсений принимает правила игры и просто позволяет Антону самому решать, что ему можно, а что нельзя. Антон замирает, войдя до основания, и снова ложится грудью на взмокшую спину. – В тебе всегда будет так хорошо? – сбивчиво шепчет Антон, – сам явно на грани: восьмёрки, что пытается выписывать бёдрами, рваные и вместе с тем приятные до одури, но Арсения до мурашек и мелкой дрожи пробирает этим «всегда», и он заполошно кивает, на вдохе раз за разом пытаясь выдавить «Да». – И послушным таким тоже всегда будешь? Арсению хочется соврать, ему хочется наобещать Антону чего угодно: спокойного быта, рая в сексе и секса в раю, мира во всём мире и «долго и счастливо». Но Арсений знает себя, и как бы он ни любил порой приврать, обманывать Антона не хочется совершенно. – Нет, – говорит он максимально искренне и давится вздохом, когда Антон в ответ звонко чмокает его в щёку. – Замечательно, – он улыбается – Арсений это слышит, видит, чувствует – и снова выпрямляется. Длинные сильные толчки сменяются короткими и быстрыми, горячая ладонь сжимает его член просто идеально, и Арсений кричит так, что уже сам Антон накрывает ему рот ладонью. Они кончают одновременно, – сердце Арсения от этого разбивается на миллион сентиментальных кусочков, а вслед за ним, кажется, разбивается и тело, и разум. Арсений приходит в себя, когда Антон, успевший черт-те чем вытереть их обоих, застёгивает на нём джинсы. Сквозь туман и марево в голове доносится тихий голос, – Антон что-то говорит, говорит много, спокойно, умиротворяюще, и Арсений, даже не пытаясь вслушаться, пьяно улыбается и целует его со всей нежностью и трепетом, которую на антресоли задвинула слепая страсть. Антон отстраняется первым, дождём из поцелуев осыпая щёки, скулы, лоб, даже дурацкому откушенному носу достаётся своя порция нежности. Арсению совершенно не хочется говорить, и Антон больше не настаивает – они обнимаются, крепко-крепко вжавшись друг в друга, мягко покачиваясь будто бы под воображаемую музыку, и это кажется таким правильным, что никакие «но» не в состоянии испортить Арсению настроение. Он отлипает от Антона только когда тот широко и шумно зевает ему в висок и виновато улыбается: сам-то Арсений хотя бы дремал изредка, а Антон нет. – Пора возвращаться в автобус, – Арсений сам не узнаёт свой осипший голос. – Без нас не уедут, – фыркает Антон, целуя Арсения в лоб: как будто тоже не может подолгу быть от него в стороне. – Стас не даст. – Ты еле на ногах стоишь, тигр, – смеётся Арсений, ероша светлые кудри. – Я тебе такому тоже больше не дам. – Тогда возвращаемся, – притворно-тяжело вздыхает Антон, беря его за руку. Они так и возвращаются в автобус – за ручку. Арсений понимает это уже слишком поздно – они успели пройти мимо всех и застопорились только у кресел Димы и Кати. Антон молча протягивает ему почти выжатый тюбик крема. Дима насупившись смотрит на него поверх очков. – Себе оставь, – бурчит он наконец, и Антон, широко улыбнувшись, тащит Арсения дальше, на их места. – А нечего было подглядывать, – весело шепчет ему на ухо Антон, как будто это что-то объясняет. Арсений в ответ багровеет всем лицом и смеётся открыто своим фальцетным смехом, наплевав на всех остальных пассажиров. На всё плевать. Автобус снова гасит свет.