Right? Wrong

      Телефонный звонок раздается в тот самый момент, когда я, закончив с нарезкой овощей, ставлю на плиту небольшой сотейник с водой для лапши. Приняв входящий вызов и настроив громкую связь, опираюсь руками о кухонную панель. В квартире пахнет специями и обжаренным мясом, время достаточно позднее для того, чтобы звонок не был важным, поэтому позволяю себе немного расслабиться и разминаю ладонью шею.              — Юнги-хён? — голос Чонгука по ту сторону звучит робко и самую малость взволнованно. — Я тебе не помешал?              — Нет, Гук-и. Не помешал.       — Не разбудил? — связь немного прерывается, мне приходится прислушиваться.       — Нет.       — О, это замечательно!       Судя по звукам по ту сторону провода, Чонгук только заходит в подъезд. Мы знакомы еще с университета, он учился на курс младше меня, но не делал особых успехов что в обучении, что во время практики. Его больше интересовали переводы, потому первые заказы он начал брать довольно рано, постепенно улучшая навыки и к последнему курсу состряпав себе уже довольно внушительное портфолио.       — Как поживаешь, хён? — интонация у Чонгука вкрадчивая.       — Хорошо, — дежурно улыбаюсь, хотя он не может меня видеть. Вскрываю пачку с раменом и высыпаю в начавшую закипать воду. — А т…       — О, у меня тоже все хорошо, — звенит ключами, отпирает дверь. — Слушай, хён. Такое дело…       Та-ак.       Молчу. Жду, пока подберет слова.       — В общем, как бы, — кашлянув, он, судя по звуку, поправляет телефон, прижатый к уху плечом. — Одному моему другу нужна помощь…       Ну нет. Нет-нет.       Исключено.       Категорически недопустимо.       — …кого-то вроде тебя.       Что?       Что это еще за «кого-то вроде тебя»?       С каких это пор произнести название нашей профессии стало так сложно?              — Нет.       — Очень нужна, хён.       — Нет.       Я не смог бы, даже если бы хотел, потому как:       — У меня все забито, Чонгук. Нет свободного времени.       Но я, к тому же, не хочу.       Работать по знакомству — совсем не моя тема после нескольких неприятных инцидентов, и я не намерен делать исключений даже для собственных хороших приятелей.       — Это очень важно для меня, Юнги-хён. Он, — Чонгук прерывается, прислушивается к голосу кого-то, кто находится теперь рядом с ним. — Он готов заплатить двойную цену… нет, хён, он готов заплатить вдвое больше любой суммы, которую ты назовешь!       Нет, ну что за бред на ночь глядя?       — То есть, ты предлагаешь мне отказать кому-то из пациентов?       — Нет! — поспешно и запальчиво отвечает Чонгук, практически крича мне в ухо. — То есть, не совсем.       — Гук-и, я прошу тебя, — стараюсь, чтобы голос звучал как можно мягче. — Не трать мое время попусту. Если хотите, могу скинуть контакты моего коллеги, он тоже более чем компетентный специалист.       — Ну нет, прошу, хён, не отказывайся! Разве я…       — Чонгук.       — Разве я когда-нибудь тебя о чем-то просил?       — Чонгук, это просто смешно.       Это скорее возмутительно, но стараюсь смягчить углы, прежде чем сбрасывать вызов. Чонгук забавно сопит в динамик и не собирается сбавлять обороты:       — Это вопрос счастья одного очень хорошего человека!       Боже, с каких пор этот мальчик такой поэтичный?..       С трудом сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть.       — Наша работа не заключается в том, чтобы делать людей счастливыми, — уточняю, потому как, может, он прогулял достаточно лекций, чтобы думать ровно наоборот. — У меня все еще нет волшебной палочки.       — Это как раз тот случай, когда ты бы смог сделать подобное, хён.              Боже. Нет, я, конечно, могу освободить часок и взять нового пациента в ущерб, например, обеду, но, черт возьми, я зарабатываю достаточно для того, чтобы иметь возможность не хвататься за каждую сотню тысяч вон.              — Нет, Гук-и, как я и сказал, — помешивая рамен, заношу палец над экраном смартфона, чтобы смахнуть вызов. — Сейчас у меня нет на это времени.       — Хён, — голос Чонгука звучит до того расстроенно, что я почти чувствую себя виноватым.       Почти — это в том самом смысле, что чувствовал бы, если бы подобный отказ не был бы полностью в моем праве. Я ведь, знаете, взрослый мальчик, уже давно вырос из того возраста, когда люди заставляют себя делать то, чего не хотят. Заставляют себя идти на уступки, оказывают услуги, за которые потом получат благодарность — мне не нужны ни лишние деньги, ни чье-либо спасибо, каким бы оно ни было, пресным или же жгуче-сердечным. Мне нужно просто мое спокойствие и тарелка рамена перед сном, которую я и одиночество поделим по братски, то есть большую половину мне, меньшую — ему.       Мне нужно просто отдохнуть от копания в чужих головах и уснуть без мыслей, что все это совершенно, до злой дрожи не то, чего я хотел.

***

             Мы друг друга жестоко обманываем — я и мое одиночество.       Правда в том, что мы оба ничегошеньки, черт побери, не стоим, когда я стою напротив зеркала в ванной, опираясь руками о раковину и сканируя себя так пристально, словно в ожидании, что отражение вот-вот начнет рассказывать мне о своих детских травмах. Оно молчит, молчу и я, зачесывая назад мокрые пряди, чтобы затем просушить их без особого энтузиазма и сбрызнуть легонько мятным парфюмом.       Ирония и досада от многогранности человеческой глупости — еще два неизменных моих спутника, которых мне слишком часто приходится сдерживать, отдавая дань рамкам приличия, профессиональной этике и строгому воспитанию. Мое одиночество ревниво, но эти ребята не занимают слишком много места.       С удобством помещаются в одной только моей голове.       Мы друг друга жестоко обманываем, когда я снова и снова возвращаюсь к своему подвижному, но неизменному портрету в ванной комнате и раз за разом провожу одни и те же манипуляции, чтобы не выглядеть, как отчаявшийся человек.       Мне нет дела до того, станут ли мои пациенты в итоге счастливыми. Мне важно, чтобы они были, черт побери, в курсе того, какие чудища живут в их сознании на правах полноправных хозяев. Это ведь, по правде, не так уж и сложно — брать и раскладывать по полочкам чужих спутников, игнорируя своих, тоже постоянных, проработанных и принятых в дом.       Для моего одиночества ведь открыты все двери, и оно страшно лжет мне в том, что заполнит собою все вокруг меня.              Ни черта у него не получится. Пространство вокруг меня слишком сжато, я ведь, право слово, людей пугаю. Отталкиваю.       Так что да, мы друг друга жестоко обманываем — моему одиночеству нужен кто-то, кто смог бы о нем вдоволь пострадать. Зря оно ко мне так прицепилось. Что с ним, что без него — все это совсем не то, чего я хотел.