***
Чонгук после того вечера позвонил еще два раза. В первый мы поболтали недолго, а во второй он снова просил за своего друга. Не сказать, чтобы я был зол… но некоторое раздражение все же появилось, особенно тогда, когда он настаивал и после второго вежливого отказа. — Послушай, мне не жалко помочь, — я профессионал, я должен оставаться спокойным. — Мой коллега работает по тому же профилю, что и я, и у него как раз есть свободные места. Твоему другу не придется переплачивать, поверь, это чудесный специалист, может вести… — Нет, хён, ты не понимаешь. Ему нужен именно ты. Я много кому нужен, таким меня давно уже не пронять. Вздыхаю, желаю хорошего вечера и сбрасываю звонок. Не хочу его обижать, но и думать об этом слишком долго тоже не хочу. В конце концов, я никогда и ничего ему не обещал. К двадцати семи я такой, каким отчаянно не хотел становиться в студенческие времена — человек алгоритм, человек системы с таймером, вшитым под кожу левой руки. Мой рабочий день заканчивается всегда в одно строго определенное время, и я не жду понимания. Меня по определению сложно понять. Я не поступаю плохо, отказываясь от ненужного заказа. Ему нужен именно ты. Я не поступаю плохо, ведь это не моя проблема и уж тем более не моя вина. Вообще, понятие вины у меня в какой-то степени атрофировалось. Является ли это отголоском профдеформации в том числе, или же это я сам просто настолько разучился ее испытывать, день за днем излечивая болеющих ею людей… У меня в шкафу ряд абсолютно одинаковых рубашек небезызвестного бренда, и в каждой из них я такой же день ото дня одинаковый. Я не поступаю плохо, когда имею возможность самостоятельно решать, стоит ли мне свою работу выполнять или не выполнять. Ему нужен именно ты. Каприз и поза, такого я не люблю. Не люблю, когда меня выделяют среди других. Я обычный, друзья, совершенно обыкновенный мужчина, который слишком устал и просто хочет уснуть. Я даже не лучший в своей профессии, просто хваткий приспособленец, который в свое время ухитрился сделать себе прочное имя. Моему сердцу ни тепло ни холодно от того, что я откровенно в грош его не ставлю. — Передай одного из своих пациентов и прекрати ходить с таким странным лицом, — советует Джун. Джун мой босс и, наверное, немного друг, потому как знает меня все-таки немного лучше остальных. И про просьбу Чонгука я ему рассказал тоже, спустя несколько часов размышлений и парочку наводящих вопросов. — Фи, как неэтично, — не отвлекаюсь от размешивания кофе в чашке. — И с каким это таким лицом? Все у меня с ним в порядке, не бреши. — У нас есть свободные люди, Юнги. Я же вижу, это тебя терзает. — Я не могу просто передать кому-то человека, которого веду! Пахнет дилетантством, чуешь? — Пахнет грустным психологом, чуешь? — выразительно выгибает бровь Джун. Махнув рукой, прячу лицо в чашке, практически касаясь кончиком носа ароматной жидкости. Ему нужен именно ты. Ему подойдет любой хороший специалист. — Скину ему смской номер Су Хвы или Ёнву, пусть обратится. — Как скажешь, — задумчиво тянет Джун. — И все-таки я бы на твоем месте… словом, сейчашняя твоя угрюмость кардинально отличается от стандартной повседневной угрюмости Мин Юнги. — Боже, будем считать, я этого не слышал, — отмахиваюсь с полуулыбкой, а под ложечкой неприятно сосет. Словно я что-то важное действительно упускаю. Словно Чонгук напомнил мне какое-то давно забытое ощущение, и теперь оно медленно, цепляясь мелкими коготочками, пробирается обратно в мое сознание. Словно я по прежнему совершаю одну ошибку за другой, и Вселенная говорит мне прямо и без намеков: «Ты неправ, Мин Юнги.» Сто раз не прав — и что с того? К двадцати семи в моей карте ошибок достаточно для того, чтобы называться дураком, но в целом я такой же, как и большинство жителей моей страны. Совершенно обычный, обыкновенный. Ничто не выделяет меня так резко, чтобы во мне кто-то так отчаянно нуждался. Мы с моим одиночеством, право, в замешательстве. Мое сердце кричит мне прямо в уши так громко, заставляя прислушаться, что я оказываюсь в замешательстве. Пусть оно будет потише, нам нечего обсуждать. Я ничем другу Чонгука не смогу помочь.e
11 июля 2023 г. в 19:34
К двадцати семи я такой, как и большинство жителей моей страны — угрюмый трудоголик, выпивающий иногда по вечерам с коллегами в баре у клиники. Моему сердцу ни тепло ни холодно от того, что я его так простодушно наебываю. Никто из этих людей мне ни друг, ни брат, ни приятель, и это совсем не значит, что я не хочу проводить с ними время.
Моему сердцу стоило бы прекратить ускорять свой ритм просто потому, что оно возмущено моим поведением. Я сам, честно сказать, возмущен. Тем, например, как близко ко мне подсела Су Хва. Как ее обтянутое узкими брюками бедро прижимается к моему, пока она просит подлить ей соджу. Как сильно от нее пахнет пионами, на которые у меня тоже, вот сюрприз, аллергия. Как она идет за мной, когда я выхожу на задний дворик покурить.
Тем, как блестят ее темные губы, пока я целую ее шею, прямо там, где концентрация запаха особенно сильна.
Мое сердце на меня до смешного, нелепо обижено. Оно азбукой морзе спешно сообщает мне, что его мне не обмануть, и всю дорогу до дома на заднем сидении такси я пытаюсь убедить его в том, что нет тут никакой лжи, и мне действительно нравится то, какая на ощупь Су Хва. Она мягкая, гибкая, податливая. У нее, если распустить плотный пучок, длинные прямые волосы и милые ямочки, которые проступают, когда она пьяно смеется.
У нее, если принять быстрый совместный душ, кожа пахнет моим мятным гелем, а никакими не пионами. Быстрый пит-стоп, чтобы не вздумала тащить цветочный шлейф дальше по коридору и направо. Там двери отпираются для гостей раз в столетие, и неизменно — ночью, потому что я, упрямец и надзиратель собственноручно возведенной тюрьмы из реберных костей, сражаюсь сам с собой на своем поле и, вот неожиданность, всегда побеждаю.
В остальном даю ей волю. Она бродит по ванной, копается в ящичках, разнюхивает флаконы и ждет, пока я закончу и буду готов провести ее дальше.
Смотрится в зеркало, накинув на влажное тело рубашку, которую я снял, и, чёрт, меня провоцирует.
Механизмы внутри меня молчат, мой главный узник все еще страшно обижен — делаю то, что ему не по нраву, впускаю к себе чужих людей, лишь убеждаясь, что им от меня тоже не нужно никаких откровений. Честности навалом, но правду и между строк-то прочитать не так то просто.
Зеркало копирует молочно-матовые черты, когда Су Хва в него смотрит, кокетливо щурясь, словно репетируя, чтобы потом смотреть на меня так же в полумраке моей спальни. Пусть делает, что хочет. Я знаю, что она даже на завтрак потом не останется. Все как всегда, и она без одежды такая простая в своей красоте, что у любого уважающего себя мужчины замкнуло бы все действующие фазы. Мне ничего не замыкает, во мне не искрит и не вскипает, просто по-человечески встает, но я даже на пьяную голову стараюсь быть джентльменом.
Я без одежды совсем не прост и не красив, самый обыкновенный, просто человек, не лишенный страстей и терзаний. Ментально растерзан, физически — просто неисправимый меланхолик, с которым порою спорит собственное сердце.
Пусть будет, как она хочет. Просто потому, что я совершенно не знаю, чего хочу сам. Чего-то другого, совершенно не этого.
Или, может, просто кого-то другого.
На самом деле, у моего одиночества есть имя.
Хотел бы я никогда его больше не вспоминать.