«Почему он не полюбил меня так же сильно, как я его?»
И еще:«Почему, уходя, он не научил меня отпускать?»
Четыре года назад я дурной был и болезненно-чувствительный, у меня внутри жила стая когтисто-грызущих чудовищ, и все они были против меня. Оказывается, я сам с собой был совсем не знаком. Оказывается, я из тех самых раздражительных трудоголиков, которые усердно дрессируют своих внутренних узников, кормят их свежим мясом и на ночь укладывают спать. Мои звери послушны и тоже трудолюбивы, они реагируют на «к ноге» и «сидеть» безропотно и покорно, а ещё хорошо умеют меня защищать. Я защищён и всем доволен. А ещё я, чёрт, все ещё долбоеб, потому что один весёлый парень с факультета искусств даже спустя четыре грёбаных года после не самого удачного расставания вынуждает меня о нем переживать. За четыре гребаных года я был обязан научиться быть эгоистом, но как-то так все равно получилось, что миссия провалена, а сам я занят раздачей вторых шансов на ночь глядя. И будь я сапожником без сапог, абсолютно отчаявшимся психом, мальчиком-эльфом или двадцатисемилетним трудоголиком — один хрен. Меня задушило мое одиночество.Встань и приди ко мне, если все это было не просто так.
***
Глухие вибрации входящего вызова будят меня глубокой ночью, вырывая из топкой дремы и ощущения перманентно непрекращающегося кошмара. — Да? — звучу смешно, прочищая горло и сонно осматриваясь. Взгляд вырывает горящие на прикроватной тумбе часы — четверть пятого утра. — Юнги-хён, — не сразу узнаю голос Чонгука, приглушенный и взволнованный. — Юнги-хён, не нужно больше ему звонить… Перешли, пожалуйста, счет, куда перевести сумму за все сеансы, что вы провели. — Что? Гук-и, я не совсем понимаю… Заставляю себя медленно включиться, садясь на кровати. — Это я во всем виноват, Юнги-хён, — кажется, он так расстроен, что едва ли не хнычет от досады, как отчаявшийся получить желаемое ребенок. — Это я убедил его созвониться с психологом. Хосок не знал, что это будешь ты. Морщусь — ни то от того, что мне не нравится, как вслух звучит его имя, ни то от абсурдности происходящего. Что еще, чёрт возьми, за игры?.. — Что за бред ты несешь? — Хосок не знал, что терапию будешь вести именно ты, — терпеливо повторяет, а вроде бы и понимаю, но вот, кажется, никак не… — Это мы все устроили. Я и Хобин, — его брат, кажется, так его звали. — Накопили денег, мы… Мы думали, так будет лучше. Ну, если вы поговорите. Он же, он совсем никакущий был, Юнги-хён. Мы не знали, как еще его растормошить. Так. Ладно. — И? — Не нужно больше сеансов, хорошо? Мы просто оплатим те три и… Так. Еще раз. — То есть, это не он меня нашел? — Юнги-хён… — И это не было его способом… чёрт, Чонгук, я что, по вашему, какая-то шутка? — Мы не должны были, хён, правда, но мы не могли не попробовать. Так. Ладно. — Не… — снова, чёрт, прокашливаюсь, совсем своему голосу не хозяин. — Не нужно никаких денег. Да что там голосу — сам себе уже никакой не хозяин, глупый одинокий дурак. — Нет-нет, Юнги-хён, все в порядке, мы собрали достаточно! — Да не возьму я, — звучу раздраженно, уже прыгая по комнате одной ногой в первых попавшихся штанах. — Дай мне адрес. — Какой? — ошарашенно переспрашивает Чонгук. — Его адрес, не тупи, ну, — влезаю в толстовку и хватаю с полки связку ключей, наступая на пятки кроссовок. — Хосока. — Юнги-хён, ты что… — Вы и правда сделали хуже, долбоёбы спасатели, кто вас, чёрт, просил? — сцеживаю сквозь зубы. — Просто дай мне адрес, Чонгук. Остальное вас не касается. — С каких это пор, — Чонгук задыхается от внезапного возмущения. — Ты можешь так говорить? Все это перестало быть вашим личным делом и стало напрямую нас касаться, когда Хосок начал страдать по черному, и смотреть за его депрессивной задницей пришлось мне с Хобином! — Сам дурак, — нервно жму на брелок сигнализации, влетаю за руль и раздраженно бужу мирно спящую до этого мазду. — Адрес, Чонгук. — Если ты хочешь просто поговорить, то это лишнее. Сперва он обрадуется, а потом ему будет плохо. На выезде из подземной парковки притормаживаю. Молчу, крепко вжавшись лбом в руль. Зачем я к нему еду? Что я ему скажу? На самом деле, все это совсем не то, чего я когда-то хотел. Совсем не то, о чем мечтал, хотя, наверно, все же то, к чему так отчаянно стремился. Говоря отчаянно, я имею ввиду это слово во всех возможных его вариациях и возможностях понимания; отчаянно настолько, что все остальное превратилось в смазанный фон, жертву безжалостной расфокусировки моего ужаленного сознания; отчаянно настолько, что хватался за пустоту и буквально выбрасывал себя вперед в моменты, когда мосты под моими ногами превращались в ничто. — Юнги-хён? — Тшш. Я думаю. Мое одиночество живое, совсем не статичное — подвижное, текучее, истоком оттуда, где ты меня предал. Мое одиночество каждый божий день разное. Разноликое, ни на что вообще в этом мире не похожее. Но я… чёрт, мне хватило того, что я просто его голос услышал, чтобы все про себя, дурного мальчика-эльфа, снова понять. Понять, что скучал. Понять, что все это — не я, не мне, не для меня. — Не просто. — Что? — Ты сказал, — отлипаю от руля и плавно трогаюсь с места. — Что это лишнее, если просто. Так вот, я не просто. Если хочешь правду, то вовсе не поговорить. Я с ним уже, знаешь ли, поговорил, — и теперь мне, наконец, все и правда понятно. Мое одиночество уничтожает меня быстро и без права на восстановление. У моего одиночества, стоит уже, наконец, признать, всегда было твое имя.