Там, вдалеке.

Она выбрала остаться с теми, кого покинули все. Хранить души мертвецов — самых одиноких созданий.

*** Мальчишка с постепенно темнеющими волосами, которые сейчас по оттенку больше напоминали высушенную на солнце траву, вернулся домой. Была уже глубокая ночь. Хлопок двери нарушил тишину. Беглец думал незаметно пробраться на свое место, но не тут-то было. — Темка, где тебя носило все это время? — спросил отец который всю эту ночь не сомкнул глаз. То блуждал во дворе, то сидел здесь за столом, ожидая возвращения единственного сына, становившегося с каждым годом все более и более своевольным. И готов был ждать до утра. Этот голос заставил ребёнка подскочить от неожиданности. — Отец? Я думал, ты уже спишь... — Ну как я могу спать... — седеющий мужчина покачал головой. — Ты лучше расскажи мне, куда бегал. Весь запыхался. Рубашка вся мокрая. Пот со лба градом. Где тебя носило? Темка недовольно подергал за ворот предательскую рубашку. Действительно, мокрая. Вздохнул, поплелся и отцу и сел рядом с ним. — Я бегал по Степи. Хотел найти, где она заканчивается. — И какой раз ты уже так бегаешь? — Каждый вечер. Обычно бежишь, а Степь все не кончается и не кончается. И под конец ты оказываешься совсем один. Только трава, небо и ты сам... Трава мне шепчет. Разговаривает со мной. Говорит, что никогда я Степь не покину. Но я бегал снова и снова. — И как? Удалось найти конец Степи? — Нет... Но вообще я серьезно задумался о Станции. Станции, на которую прибывают поезда... Раз она есть, значит, когда-нибудь я смогу отсюда уехать... — мальчишка сиял от предвкушении знакомства с какой-то иной жизнью. — Туда! В тот мир за Степью... — Но ведь я столько раз говорил тебе про мир за Степью... Что ты собираешься там делать? Уехать и пропасть? — Нет, отец... Я хочу изучить все, что знают они. Так я буду знать больше. — Некоторые знания несут разрушение, дорогой мой. — Отец... — Темка делает просящие глаза. — Ну как ты можешь закрывать последнее окно, когда за окном целый мир! Я не могу сидеть здесь всю жизнь, зная, что там тоже люди! Неужели Уклад это единственное, что есть на свете? Я чту Степь и её законы. Я хорошо учусь своему делу. Ну так почему мне нельзя хоть одним глазком взглянуть? Что такого я там увижу? — Темка-Темка... — отец покачал головой в очередной раз. Такие речи совсем его не радовали. — Иди спать ложись, путешественник... *** — Ты умер? — на пороге стоит худенькая девочка лет пятнадцати с белыми волосами и в тёмной одежде. Взгляд отрешенный, под глазами синеватые круги. — Нет, я ещё жив. — впереди молодой мужчина. Высокий, плечистый. Возвышается над ней как медведь, но девочку это, по-видимому, ничуть не пугает. — Тогда зачем ты ко мне пришёл? Ко мне приходят мёртвые. — А ребята наши совсем, значит, перестали тебя навещать?! — гость вопросительно оборачивается на столпившуюся у входа толпу детей. Те виновато тупятся. Хозяйка пожимает плечами. — Ко мне не нужно ходить живым. Он молчит, потом склоняет голову набок, будто говоря: "Ты серьёзно?". — Маленькая моя, это что за речи такие? Девочка снова пожимает плечами. — Как умрешь, приходи... — она думала закрыть дверь, привычным медленным движением потянув за рукоять, но парень останавливает её руку. — Нет, дорогая моя. Вначале я зайду. Взглянуть, как ты живёшь. Он заходит в маленький деревянный домик, даже не думая спрашивать разрешение. В домике нет ничего особенного. Одна очень старая кровать. Одеяло уже покрылось какими-то зелёными пятнами. Видимо, не раз на нем раскладывали травы. На столе чашка с каким-то застоявшимся отваром. Вид из небольшого окошка выходит на ровные ряды могилок. — Вот эта дрянь никуда не годится. — нежданный гость оценил взглядом профессионала варево на столе. Поднёс чашку к носу, скривился. — И давно ты такое пьёшь? — Мой отец научил меня его делать. Мы пили его каждый день... — Перебарщиваешь с сонной травой. Я сделаю тебе такой же, но в десять раз лучше. — Это снадобье, чтобы говорить с мёртвыми... — начинает было девочка. — Я знаю. — обрывает травник. — Но перебарщивать с сонной травой опасно. Взгляни сама... — указывает на её болезненные круги под глазами. Маленькая отшельница слабо улыбается. — Так ты не забыл ещё, чему тебя старик Исидор учил... — Конечно, не забыл! — А многие тут шептались... Предателем тебя звали. Говорили, предал Уклад. Исидор всегда за тебя заступался. И сейчас. Он верит в тебя. — Ты говорила с ним? Девочка кивнула. Теперь в её отрешенных глазах светится теплота. Мужчина с трудом подбирает слова. — Тогда могу я узнать... — Не можешь. Он не скажет тебе имя. Ты должен сам во всём разобраться. — Жаль, что я не могу как ты говорить с мёртвыми... Я бы столько хотел ему сказать... — Я могу передать. Но, думаю, он и так все знает. У гостя на губах грустная улыбка. — Знает... — Не зови мертвецов в свой мир живых. Когда вернётся, мало не покажется. — предостерегающе говорит девочка. Парень с трудом отгоняет захватившую его было тоску. — Что ж... Говорят, у тебя недавно Шабнак обедал? — Да, было дело. Мы пили чай. Потом он ушёл. И все. — О чем вы с ним говорили? — О мягкости могильной земли, о вкусе травы и о жуках, что под землёй водятся... Ничего, что тебя бы заинтересовало. — Твой Шабнак не желал смерти Исидору? Она лишь пожимает плечами. — Шабнак злой. Как и все они, когда возвращаются. Он желает смерти всему живому. Так что какой-то отдельной ненависти к Исидору я не слышала... — А на кого был похож твой Шабнак? — Шабнак сейчас ходит в образе человека. Имя я тебе назвать не могу. — Ладно... Что-нибудь ещё есть, о чем ты бы хотела мне рассказать? — Ну... Ко мне тут недавно ещё кто-то живой попал. Какой-то разбойник. Но он ранен и потерял много крови. На заднем дворе лежит. Я думала, он тихо-мирно умрёт и присоединится к моим малышам... Но, если он тебе нужен, можешь спасти его. — Спасибо. Вот это уже интереснее. — парень решительно двинулся на задний двор. Добавляет себе под нос. — Видать, один из тех, что на меня напали... *** Мальчик все бежал и бежал по Степи. По её бесконечным просторам. Сухая трава похрустывала под ботинками. Солнце неумолимо пекло в спину. По лицу градом катился пот. Ещё немного и, может быть, сейчас... Или спустя полчаса Степь закончится? Или спустя час? Сколько он уже бежит? Может, осталось совсем немного? Мальчик спотыкается о камушек и падает, распластавшись на земле. Дышит тяжело. Спина дрожит, то ли от смеха, то ли от подступающих слез. Не может же эта Степь быть на самом деле бесконечной! Или может? Темка с трудом переворачивается на спину. Пожелтевшая трава трется о его щеку. То ласково гладит, то колет как иголками. Солнце теперь прямо перед лицом. Беспощадно яркое. И бескрайнее чистое небо. Ни одного облачка... — Когда же ты закончишься! — от обиды пинает траву ногой. Бесполезно. Кроме временной примятости на этом желтеющем покрывале больше ничего не останется. Земля твёрдая, с неё его детский тычок просто соскальзывает. Мальчишка приподнимается, садится и сдавливает виски пальцами. "Как же найти чёртов выход отсюда?!" Уже темнеет. Где-то недалеко раздаётся пение. Множество женских голосов. Темка поднимает голову. Видит недалеко странную картину. Множество молодых девушек собираются в круг. На них обрывки травяного цвета одежды. Волосы длинные, почти до земли. На лицах краской изображены какие-то символы. У некоторых на груди ожерелья из костей. У других головное украшение в виде бычьих рогов и черепов. Они танцуют. То по одному, то водят хоровод. Поют свои протяжные заунывные песни, не имеющие ничего общего с человеческими. Эти песни — набор гласных звуков. То волчий вой, то подражание стуку барабанов... Так они успокаивают Степь, общаются с ней. Травяные невесты. Впервые он видел так много их в одном месте. Где-то недалеко фыркает другое громадное существо. Мальчик оборачивается. Большое, чёрное, человекоподобное. Грузное тело с короткими ногами и длинными руками до самой земли, покрыто какой-то странной чёрной и жёсткой шерстью. Лицо голое и белое, словно лишенная кожи черепушка. Глаза покрасневшие, напоминают две маленькие бусины. "Червь". Такие либо занимаются мясом, либо торгуют травой (хотя вообще-то их главная роль — пасти Быков и вести их от Степи к Бойням, как учил своего маленького хулигана отец.). Этот, по-видимому, из последнего типа. Чёрное существо помахивает горсткой травы. Темка махает ему в ответ. Недалеко виднеется ещё один "червь". Этот тащит большой мешок, медленно развязывает его и достаёт... Окровавленные внутренности. Бычьи? Или человеческие? Ребенок чувствует прилив тошноты и зажимает рукой рот. "Червь", абсолютно никак не реагируя на нежданного наблюдателя, начинает втирать свое подношение в землю, обильно поливая её кровью из большого старого таза. Красная жидкость растекается по трещинам на иссушенной земле. Мальчишка, кажется, видит, как почва спазматическими конвульсиями начинает поглощать принесенные ей дары. Все вокруг вибрирует, дёргается, сливаясь в один ритм с пением девушек. Их песнь, ранее отдалённо напоминающая какие-то странно растянутые гортанные звуки, с каждой секундой все меньше похожа на человеческую речь. Темке мерещится, будто он оказался внутри дьявольского котла и видит то, что человек видеть не должен. Видит, как меняются очертания окружающего его мира. Как небо и земля пульсируют, сливаясь в единое целое. В неразделимое пространство, будто бы состоящее из мириады маленьких всполохов света. Видит, как питается земля. Словно живой организм. Каждая крупиночка песка на ней, каждый камушек — часть этой большой системы. Каждая такая крошечка, малюсенькая, едва различимая, проводит свой крохотный импульс. Ликует торжеством насыщения. А когда этих импульсов много, они сливаются в одну дикую нечеловеческую песнь. Песнь чудовища, набивающего себе брюхо. Песнь о том, что оно с удовольствием сожрало бы и его, маленького и беззащитного. Мальчишке кажется, будто сама трава вокруг начинает шептать заговорчески: "Рождённые в Степи Степь никогда не покинут." "Рожденные в Степи, Степь не покинут." "Один путь есть в землю." "В брюхо этого великого чудовища." "Когда-нибудь оно сожрёт и тебя." На этом сознание оставляет его, и реальность перед глазами медленно расплывается. *** — И ты ничего не знаешь? — лекарь с трудом сдерживает раздражение в голосе. Только что он мотался по всему городу. Потом ещё несколько часов потратил у Горбуна, чтобы тот помог ему выкачать из себя самого добрую порцию донорской крови... Чтобы только спасти этого проходимца от верной смерти... Потерял столько сил, что едва держался теперь на ногах. А взбухшая после прокола вена изрядно посинела и отдавала ноющей болью на всю руку. И все это ради ничего? Ради пятиминутного рассказа какой-то бредовой истории про очередных недобросовестных идиотов? — Спасибо! Спасибо! — причитал уже у выхода только что спасенный проходимец, прежде чем скрыться. — Теперь-то ты понимаешь, что я не убийца?! — с тоской восклицает его спаситель. — Д-да, да! — кричит напоследок стремительно удаляющийся "пациент". Оставшийся в помещении мужчина опустил голову на руки. — Черт, сколько же сил я потерял... Беловолосая девочка осторожно гладит его по руке. — Не стоило. Ты его смерть взял сейчас на себя... Хотя и сам ещё не оправился... — делает паузу, ожидая ответа. Но в ответ только тишина и тяжёлое дыхание. — Думаешь, я не знаю о твоих ранах? У меня глаз наметан... Ты куда ближе сейчас к мертвецам, нежели к живым... Парень качает головой. — Не впервой... Я выдержу. Мне только нужно больше травяной настойки... — На одних лекарствах и держится... — она обнимает его за шею. Так приятно впервые за долгое время прислониться к кому-то сильному, кто может защитить. — Знаешь, мы все по тебе скучали. — Ты же была совсем мелкой, когда я уехал... — Мне многое рассказывали. Знаешь, когда ты умрёшь, я приготовлю тебе самую красивую могилку... Он треплет девчушку по голове со слабой улыбкой. — Ты лучше травяную настойку принеси, чудо в перьях... А то меня скоро вырубит.