Там, вдалеке.

Говорят, если по заброшенным складам долго не ходят люди, в них заводятся бесы.

*** — Кто до меня помогал тебе с перевязкой? — хмыкает Аглая с видом профессионала оценивая несколько неудачную на ее взгляд повязку. — Неужто местная детвора? — Местная детвора. — он улыбается краем губ. — Оно и видно. — Разве инквизиторов учат медицине? — Учат чему хочешь. В конце концов я такой же исследователь, как и ты, отправленный сюда для решения проблемы. — Меня никто сюда не отправлял. — важно замечает Артемий, подпирая голову рукой. Я приехал, получив письмо от отца. — Да? Хм... Любопытно. Я думала, вы все трое прибыли из Столицы... — Я действительно прибыл из Столицы, но родом-то я отсюда. А вот, кто действительно столичный до мозга костей, так это у нас господин Данковский. Шут да и только. Девушка смеётся, неловко стряхивая волосы с лица: — А я, значит, не столичная? Он задумчиво жмёт плечами: — Ты, видимо, быстро учишься. — Твоя правда. Да и по столичным меркам я, видимо, не подхожу... — рука слегка дрогнула. Бурах пытается обернуться, что она тут же пресекает, мягко, но строго дотрагиваясь до его плеча. — Ещё раз так дернешься и мне придется переделывать заново... Он смотрит на бинт, уже почти до конца скрывший за собой края раны. — Ладно, как хочешь. — Вот и славно. — Но расскажи мне. Что за конфликт у тебя со столичными? Почему Данковский им свой, а тебе дали последний шанс? — Ну... А ты сам разве для них свой? — Я — понятное дело. Косолапый из недр степных. Как им ещё ко мне относиться? А ты ведь выросла в Столице. — Вырасти-то я выросла, но семья наша недалеко от ваших Степей ушла. Сестра моя старшая Нина. Не слышал о такой? — Нина Каина? — Она самая. Темными делами увлеклась с детства. Да и у меня в крови с рождения бурлит что-то эдакое, нездоровое. Только я на сестру свою насмотрелась и ещё в раннем детстве зареклась не идти по ее стопам. А внутри у меня та же душа, неприрученная, городом не обузданная... Он осторожно касается ее запястья. Перевязка, тем временем, почти закончена. — Спасибо. — бормочет одними губами. — Да не за что. — смеётся девушка. — Ты ведь отныне мой подопечный. Как я могу тебе не помочь? — Добрая ты душа, хоть и зовёшь себя инквизитором... — Я потому в инквизиторы и пошла. Чтобы души невинные защищать от таких как моя сестра! — Смелая... — Не смущай меня, леший! — она, будто играючи, слегка толкает его в спину, чтобы потом прижаться к этой крепкой спине своей щекой. На губах "лешего" полуулыбка. Так спокойно ему с этой девушкой. Словно и не нужны им слова, чтобы понимать друг друга. — А что за дела у тебя с Властями? Последний шанс, говоришь, дали тебе... Со свету тебя сжить хотят? — Видимо да. Не понравилось им, что я на одном процессе пошла против какого-то их любимчика. Научного гения. Который предлагал ради великой мечты перебить много жизней... С тех пор казнить меня обещали. — Казнить? А в лицо ты их видела? — Не-а. Одни письма от них приходили, да на суде голоса их вибрировали, от стен отражались, голову мою несчастную будоражили. А лиц их я не видела. — Трусы. — горячо заключает Бурах, ласково проводя по ее руке. Аглая расплывается в странной обречённой улыбке. — Трусы и подлецы. Но разве не всегда они были такими? Данковский тот, вон, небось, один в лицо их и видел. Таких они любят, гениев от науки. Только вряд ли ответит он на вопрос. Я пыталась спросить, так его, бедного, аж перекосило... Артемий качает головой, со смехом вспоминая гения-неудачника: — Если вспомнить, как он от здешних тварей-то шарахается, немудрено, если и вовсе обделался. Или в обморок грохнулся. Отпаивать беднягу придется настойками. — Отпаивать... — Аглая бормочет задумчиво. С этим человеком ей странно спокойно и легко. Как-то даже неважно становится, кончится все смертью или победой. Ведь сейчас, прижавшись к этому сильному плечу, она будто за каменной стеной. Будто впервые нашелся кто-то способный защитить ее, безоружную. Кто-то, кто рассмотрел в ней нечто кроме "железной девы". — Да его не только отпаивать надо, а хорошенько ему по голове дать. Не знает он ещё, кто эти Каины... Нина пришла к ним, с тех пор и начались странные ее увлечения. Ведьмой она была, пусть никто так сейчас и не назовет. А корень ее зла — все та же больная мечта, выстроенная на костях... — Я не дам никому здесь строить свои мечты на костях. — строго говорит Бурах. Держит ее за запястье. Крепко. Так и не вырвешься. — Я рада, что хоть кто-то со мной согласен... За дверью уже слышатся детские голоса. — Зверюга, брось! Это глина! Глину не едят! Зверюга, убиться хочешь?! Ну и жри эту дрянь! "Леший" нехотя отпускает свою недавнюю спутницу, ускоренно натягивает майку и уже спустя пару секунд стоит у двери. *** — Скажи правду, Филин, ведь тьма душу твою ест? — девчонка-подросток в не по размеру большой курточке забралась на какой-то покореженный полузаборчик. Филин, он же человек средних лет, несколько хищной наружности, хитро скалится. — О чем ты, мелкая? — Я ведь все вижу. — она клонит голову набок. Казалось бы, в таких словах должна была прозвучать усмешка, но... Никакого смеха. Даже доля какого-то странного сочувствия. Мужчина криво ухмыляется. Глазки воровато бегают. — О чем ты? — Я ведь знаю... Душенька у тебя не чиста. — Не понимаю. — Закон святой нарушаешь раз за разом. — Ничего я не нарушаю! — Угу... Ручки-то твои грешные плоть резать изволили. Смотрит на свои руки в какой-то задумчивости, тут же трет их. Посмеивается. — Девочка, тебе что-то привиделось. — Не-а... — девочка задумчиво покачивает ногой в воздухе. — Ты, Филин, душа потерянная. Пропащая. Чувствуешь, небось, дыхание смерти у себя за спиной... Степь не прощает тех, кто ее законы нарушит. — Откуда тебе знать... — Знаю... Прямо сейчас. Вслушайся. Этот ветер... Посвистывает у тебя за плечом. Словно вздыхает. То сам Шабнак в твою сторону смотрит, изучает, приглядывается... Слюнки по губам так и текут. Лапки тянутся... Мужчина взволнованно потирает руки. Кажется, и хочет оглянуться, и до смерти этого боится. — Глупости говоришь! — Сам знаешь, что не глупости. — голос холодный, хоть и по-прежнему лишенный всякой издёвки. Кажется, не девочка сейчас перед ним, а некий пророк, вестник будущего. Глаза ее, желто-зеленые, отливают редкостным земляным оттенком. А внутри них будто бы и нет ничего. Только глина одна, да вкрапления золотистых песчинок. — Ты, Филин, хоть и безбожник, но Степь всегда слышал... Голос ее тебя убаюкивал. Подсказывал, где земля рыхлая, а где и ступить можно... — на секунду кажется шея ее слишком хрупкой. Будто дернется, и изломится надвое. А в глазах уже и вовсе нечеловеческий блеск. Так в ночи могут сиять глаза степных тварей. Мерцать тысячей огней в абсолютной темноте. — Кто ты? — улыбка медленно сходит с губ. — Ты ведь не просто девочка... На мгновение Филина пробирает холодный пот. "Девочка" поднимает руку. В свете вечернего солнца ее рука кажется вялой, бледной, почти синей... как рука мертвеца. Кажется, слышит он хруст неподатливой и уже почти застывшей плоти. Видит, как ловкое, свободно летящее движение пальцев выдает готовность схватить в любой момент. Пальцы эти с виду такие же вялые, на поверку твердые, тонкие и бледные будто косточки. — Я Клара. Пришла смирению тебя научить. — Смирению? — Да, Филин, смирению... Знаешь ты вот здесь... — прижимает свою худющую руку к груди. — Что несдобровать тебе. Что придет за тобой возмездие. Хоть и не хочешь этого признавать... А ведь, знаешь, твари Степные и даже Шабнак, они все посланники Степи-матушки. Без воли ее и шагу не сделают... А Степь не смерти желает. Степь желает... — девочка вытягивает руки вперёд, задумчиво жмурится с напряжённым выражением на лице, будто нащупывает что-то в самом воздухе. — Степь желает, чтобы ты свой грех искупил. И душа твоя тогда очистится. Прощен будешь. Неужели не молишь ты вот здесь... — вновь открывает свои удивительные глаза, хлопает ладонью по сердцу. — О прощении? Ведь душенька вся исстрадалась твоя. Смирись со своей участью, Филин. Искупи свой грех. И будешь прощен. И Степь вновь посмотрит на тебя как на излюбленное дитя свое... — А ты, значит, пришла мне помочь мой грех искупить? — Да, Филин. Пришла душеньку твою спасти. От самой Степи матушки пришла. Я — ее рука. Тянусь от самого сердца ее к тебе. — протягивает ему свою руку. — Давай, Филин. Возьми эту руку. Внемли Степи. Ведь душа твоя жаждет прощения. А кроме Степи никто не может простить тебя и очистить. Он молчит, несколько секунд изучающе смотрит на девочку. Заглядывает в эти бездонные глиняные глаза. И, кажется, видит картины далёкого прошлого. По Степи бежит мальчишка. Спотыкается, падает, вскакивает и снова бежит. В руке зажат нож... Тяжёлое время, военное. Мальчику пришлось выживать, учиться резать, учиться стрелять. Пусть и грех здесь нарушать плоть... Вот мальчишка подрос, собирает на заброшенных складах свою коалицию. Чем старше, тем все больше возится с детворой. А, вот, и главные его "воспитанники". Двое пацанов и девчонка. "Что, Тема, никак стрелять не научишься?!" — бойко смеётся короткостиреженный подросток. Девчонка сильнее сжимает руку своего друга: "Тем, не расстраивайся... Ты зато травки знаешь..." Тема лишь сильнее сжимает ее руку в ответ. — Ну, Филин? — холодный и какой-то гортанный голос девочки возвращает в реальность. — Друзья твои уже пришли ко мне во смирении. — Лара. Станислав. Все, кроме Бураха. — Бурах, черт паршивый, Степь предал... — шипит мужчина сквозь зубы. — Однако неглупый малый... Неужто он действительно отца своего порешил? Клара загадочно улыбается краем губ: — Исидору час умирать настал. Кто бы его ни убил, смерть уже давно ждала его под дверью... Но ты не переживай, Филин. Таких как он, смерть встречает как равных себе. Перед такими любой Шабнак голову склонит... Ну, как ты, готов? Душенька-то твоя уже ко мне тянется. Сделай шаг, не бойся. Иди в объятья Степи-матушки. Что-то подсознательно тянет к этой девчонке. Неужто действительно вес собственных грехов придавил? Мужчина делает несколько шагов вперёд. На лице маленькой проповедницы довольное и ничуть не удивлённое выражение. Худые руки обнимают его. Худые. Холодные. Колкие, будто костяные. Кажется, не девочка, а мертвое тело к нему прижалось. Не улыбается — скалится такой же мертвой гримасой. Шепчет, протягивая гласные нараспев... Совсем как твари степные: — В смирении правда, Филин. Душенька твоя ныне покой найдет. Прощен будешь. — Но что же Степи делать с Бурахом? — спрашивает тихо, опуская глаза. Будто дитя у родителя. — А Бурах у нас смелый. Вздумал со смертью играть. Вот и поиграем ещё. Но ты не переживай, Филин. Сам знаешь: в игре со смертью один исход! — огзорно скалится, а в глиняных глазах аж искорки бегают. — Вот и понаблюдаешь, как он жизнь свою ставит на кон, а потом теряет! Весело будет, это я тебе гарантирую! *** — Давай сбежим! — А? — Аглая удивлённо отрывается от бумаг. Что? — Давай сбежим! — настойчиво повторяет Бурах. На ее лице все то же непонимание. — Не глупи. — все больше решительности в голосе этого "степного медведя". — Ты ведь знаешь прекрасно, убьют они тебя при любом исходе! — Ох... — девушка трёт лоб, пытаясь прийти в себя. — Ты хочешь спасти меня? Но это нереально... — Это реально! Что я за врач, если жизнь не могу спасти!? — Но... — Никаких но. — он берет ее за плечи, слегка встряхивая. — Ты идёшь со мной. — Но там охрана... — Плевать. Я назовусь твоим мужем. И я уведу тебя из этого места. — Мужем? — стесненная улыбка. — Бурах, прости, ты с ума сошел? Ты понимаешь, кто такие Власти? — Это Власти не понимают, кто я такой! — парень почти рычит, становясь действительно похожим на зверя из лесных чащ. Только для Аглаи этот зверь в любом случае ласковый котенок. — Прости, но... — Я видел! Я видел, что они хотят сделать! Они хотят убить тебя, понимаешь?! Не дожидаясь, пока мы спасем город. Не дожидаясь даже утра! Если останешься здесь, они придут и убьют тебя! — Ох... Он помогает своей спутнице надеть плащ, вытаскивает из-за стола ее, словно онемевшую. — Давай. Если не можешь идти, я тебя поведу... Хочешь, даже понесу на руках! — Нет, стой, не нужно... — растерянно бормочет девушка. — Но понимаешь... Так они только убьют нас обоих... — Значит, понесу на руках! — неуступчив как никогда. — Ладно-ладно... — она все таки застегивает плащ, наспех собирает бумаги. Только самые важные. На большее времени не хватит. Артемий берет за руку свою спутницу, будто в шутку, а будто и на полном серьезе объявляет: — Ты моя жена, поняла? — Ага... — Аглая лишь нервно посмеивается, не решаясь спросить о серьезности его намерений. — Капюшон только надвинь. — парень ласково поправляет большой черный капюшон, а следом за ним и шарф натягивает повыше так, чтобы закрывал большую часть лица. — А ещё, знаешь, я обвяжу тебе бинтами лицо, как только отойдем подальше к Степи. Так они примут тебя за зараженную и не посмеют к тебе лезть. Мужчина, спасающий свою умирающую жену от неизбежности, мечтающий лишь подарить ей покой в глубине Степи — что может быть лучше? И лучше ничего не говори или вой, потому что заражённые... — Я знаю, как ведут себя заражённые. — строго обрывает она. И добавляет чуть ласковее. — Милый. — Тогда в путь... — он делает паузу в той же манере, добавляя чуть более глубоким басом, чем обычно. — Дорогая. Это заставляет Аглаю засмеяться, прижавшись покрепче к его руке. Бормочет совсем тихо, словно пробуя на вкус это слово: — Милый... Поезд резко покачивается, заставляя девушку проснуться. Что? Что ей снилось буквально секунду назад? Вновь этот человек. Человек, встречи с которым она уже так сильно ждала. А дальше... Какой-то побег? Какие-то сборы... Что? Голова раскалывается. Аглая угрюмо трёт глаза, пытаясь рассмотреть что-то во тьме за окном. Ещё слишком рано. Ещё даже самый край неба не окрасился подступающими лучами рассвета. Но, вместо того, чтобы снова заснуть, она достает из своей дорожной сумки бутылку воды и какую-то старую книгу со множеством записей мелким убористым почерком. Лучше пока посидеть, обновить в памяти некоторые детали предстоящего дела, чтобы снова не оказаться в плену этих навязчивых сновидений... Чтобы не увидеть, чем закончился их побег. Аглая не знала, что ее ждёт в конце этой странной истории, но почему-то отчаянно не хотела знать. Какое, в принципе, удовольствие знать свою жизнь наперед? Даже если им обоим предстоит умереть... Нет, нет, не стоит об этом думать. Она пьет воду, вновь трёт глаза и отчаянно пытается сосредоточиться на раскрытой книге. — Так... В городке, значит, живёт один трехсотлетний старец... Хм... *** — Прости меня, Тема... — Рубин напряженно потирает рукой лоб. — Прости. Когда я только увидел тело, сразу подумал на тебя... — Это почему же? — молодой Бурах стоит у стены, недовольно сложив на груди руки. — Что я, тварь когтистая? — Нет, не в этом дело... Ты же видел тело? Сам этот удар... То, как его нанесли... Это была явно рука человека, видящего линии. — Видящего линии? — Да. Я это хорошо знаю. Чувствую. Потому что сам я этих линий не вижу. Сам бы я, даже целясь в сердце, ударил бы чуть-чуть левее... А этот убийца явно руководствовался своим "чутьем". Потому я на тебя и подумал. Кто у нас ещё видит линии? Артемий задумчиво скребёт щеку. "Все страньше и страньше. Как в какой-то извращённой стране чудес." — Кто-то очень хотел сойти за тварь степную... — Возможно... Вдобавок тебя здесь действительно давно не было... И уехал ты как чужак... — Опять двадцать пять? Я уже устал объяснять, почему я уехал! Если ты хотел учиться медицине, мог бы тоже поехать в Столицу вместе со мной, а не сидеть здесь и ныть! Рубин хмурится, но более, чем знает, что спорить здесь бесполезно. — Что ж... Об этом уже поздно говорить. Важнее другое... — Что именно? — Я тебя попросить хочу... О защите. — О защите? — парень напряженно поднимает бровь. — Ты? Ты же совсем недавно хотел убить меня! Откуда такие разительные перемены? — Брось, Тема, брось... Я уже много раз раскаялся... — в глазах жалость и даже мольба. — От кого ты просишь защиты? Боишься убийцы Исидора? — Нет, Тема... — Стах тяжело качает головой и снова трет лоб. — Степь на меня обозлилась... — бормочет приглушенно. — Посылает ко мне то Червей, то вообще непонятных тварей. Ходят чертилы под дверью, в окна заглядывают. Глаза их холодные, сырые как глина. Голоса грузные, шелестящие... — Степь? А на тебя-то какого черта?! — Ох, Тема... Нарушил я святые ее запреты... Страшно нарушил... — Так. — Бурах дерзко и несколько устало садится рядом с ним на скамью. — Рассказывай. — Эх... — Я жду. — Понимаешь... Да простит меня Степь, я не знаю, даже как об этом сказать... — Говори как есть! — Помнишь, Данковский на днях... Искал тело Симона? — Помню. Значит, это ты старика долгожителя лишил заслуженного упокоения? — Не шути, Тема... Опасно с этим шутить. — Да я и не шучу. — Да, это я. Очень уж хотел изучить структуру этой болезни. Хотел понять... Что вдруг ее вызвало и как ее победить... Да и... Кто же кроме меня... — Например, я. Стах. Ты что-то всегда головой не думаешь. — уголок рта оттягивается в сторону в горькой насмешке. — Почему нельзя было просто прийти ко мне и поговорить?! — Перестань издеваться! — хмурится, закусив губу. — Я тогда верил, что ты убийца. И не хотел я, чтобы ты приезжал...— пытается сохранять спокойствие, но руки дрожат. — Опять какие-то давние счёты? — Артемий смотрит на своего неудавшегося соперника с тенью укора. — Что ж ты так ненавидишь меня, Стах? Тот лишь все больше кусает губы. — Не понять тебе, Темка, некоторых вещей никогда... — Как и тебе не понять: излишняя привязанность фанатизмом попахивает... Стах вновь потирает лоб. Скалится раздражённо: — Заткнись! — Что важнее, как твои исследования? Что тебе удалось выяснить? — Выяснить мне удалось многое. А, самое главное, смог я разработать вакцину... Кровь на это ушла старика Каина. Вся... С тех пор под окнами эти твари и шляются... — Хм... Покажешь вакцину-то? — Покажу. — А взамен хочешь защиты от Степных тварей? Будет тебе защита. — Спасибо тебе... — Давай, показывай свою вакцину.