***
Дома Алан стянул с себя парадный мундир. Больше всего он хотел его сжечь и никогда не видеть. Обнажённое тело отреагировало на холод. Дом отапливался скупо. У семьи не было денег на его содержание. Ещё утром прибыл денщик Алана, так как в доме не осталось совсем слуг. Их пришлось распустить, не из-за того, что нечем было платить, многие остались бы работать за еду. Но еды тоже не было! Дома было необычайно тихо. Жёны и партнёр сидели на своей половине и боялись пискнуть, чтобы не выказать своё присутствие. Провинились все. Алану было противно пороть свою беременную жену Гвенду. Он не испытывал к ней настоящей ненависти, впрочем, и любви тоже. Оставить всё как есть не мог. Это значило утратить свой авторитет, что, в свою очередь, повлечёт снижение статуса в обществе. Алан не думал, что его беременная жена будет рада находиться в союзе с альфой, утратившим свой высокий статус. Бил вполсилы, больше для вида. Ему не было жаль Гвенду. Она знала о последствиях ещё до того, как раздвинула ноги перед любовником. Конечно, она надеялась, на скорую гибель мужа. Алан злился от осознания того, что ему придётся жить с неверной женщиной, растить её потомство, чужих ему выродков. Гвенда завизжала от ударов. Наверное, Алан перестарался. Старшая жена, Майра, не смогла удержать свой подлый смешок. Алан подумал, что стоило бы выпороть и Майру — она здесь подлее и хитрее всех. — Довольно, — крикнул Рич и схватил Алана за локоть. — Ты? — Алан удивился. Доходяга Рич, который неимоверно исхудал за время отсутствия старшего мужа, выражает свой протест?! Это глупо! Чертовски глупо! Ричард даже в лучшие времена не мог физически соперничать с альфой. Алан замахнулся на партнёра и рассёк ему кожу на плече через рубашку. Рич согнулся и весь сжался от боли, но звука не издал. Алан никогда не наказывал Ричарда при свидетелях. Тот всё-таки был мужчиной. Наказывал редко, так как бета не давал особого повода. Он хорошо усвоил свои обязанности и знал своё место. Взгляд Ричарда был полон злобы и ненависти. Раньше он себе такого не позволял. Младший муж сильно изменился. К этому нужно привыкать. Алан нанёс жене два последних удара. Не очень сильных. Чтобы показать, что последнее слово всегда останется за ним. С Ричардом предстоял разговор наедине. — После ужина зайдешь ко мне в спальню, — велел Алан младшему мужу. — Мне готовиться? — спросил Ричард. Раньше он никогда такое не спрашивал у Алана. Когда его приглашали в спальню, был готов ко всему. Задница беты не предназначена для секса с альфой и требовала некоторой подготовки. — Ты находишься в моём доме для моих утех, Рич, — напомнил Алан. — Поэтому не задавай глупых вопросов. Оставшееся время до ужина Алан посвятил делам домашним, которых накопилось достаточно. У семьи появились небольшие долги. Нужно их возвращать. Ещё нужно было нанять прислугу или вернуть прежнюю. Также Алан до ужина успел встретиться с адвокатом и начать возврат своего имущества, признав его продажу незаконной. Покупатели, видимо тоже, списали его со счетов, если решились купить недвижимость у замужней женщины, без позволения на то мужа. Покупатель был неправ и за это заплатит. После ужина пришёл Рич. Он больше не прогибался в присутствии старшего мужа. Смотрел прямо. Голод сделал его строптивым, а должен был, наоборот, сделать его покорным. Наверное, Рич смирился со своей участью и давно похоронил себя. Он утратил страх, поэтому стал опасен. — Разденься! — велел Алан. Ричард снял с себя рубашку. — Снимай всё. Штаны Ричарда держались на верёвке, и как только он её развязал, они упали на пол. Ричард выглядел аномально худым. Кожа и кости. — Что ты ел последний раз? — спросил Алан. — То, что вы позволили мне съесть за ужином, Светлейший. Алан позволил Ричарду съесть ложку овсяной каши и запить сладким чаем. Больше ничего. Знал, что с ним произойдет, если позволит ему наесться досыта. Видел не раз на примере других. Голод — страшная штука, может убить, когда уже полно еды. — Я не спрашиваю, что позволил тебе съесть сегодня, — разозлился Алан, — я интересуюсь, когда и что ты ел последний раз до этого ужина? Ричард молчал. Алан понял: он не вредничает, а правда не знает, что ответить. Возможно, ему стыдно признать, что последней его едой была крыса, добытая из крысоловки. И та давно. То, что было более или менее похоже на еду, он отдавал беременной Гвенде. Ещё и Майра, наверное, не брезговала их объедать. Несмотря на то, что, по информации Алана, она регулярно, дважды в день отлучалась к родителям на обед и ужин. — Оставайся на ночь в моей спальне, — настоял Алан. — И работать ты больше не будешь. Алан принудил Ричарда к сексу. Желания особого не было ни с одной стороны. Алан трахал младшего мужа больше, чтобы напомнить о себе, чтобы забить запах чужих мужчин своим запахом и ещё чтобы хоть немного отогреть. Алан устал за последнее время и лучшее бы поспал. Ричард, тот и вовсе был слаб настолько, что ему не хотелось ничего. — Ребёнок Гвенды от тебя? — спросил Алан. Ричард не сразу понял, что спрашивает у него альфа. Его не интересовали женщины, тем более жены старшего мужа. Они ему не нравились. Ричард избегал даже прикосновений к ним. — Н-н-нет, — протяжно зарычал Ричард. Ему ужасно досаждал огромный альфий член в заднице. Алан шлёпнул Ричарда по ягодице и почувствовал рукой твердые кости. Ричард завалился на бок от бессилия. — Ладно, — Алан вышел из беты. — Спи. Хватит с тебя на сегодня. Секс с Ричардом больше не доставлял удовольствия. Его некогда красивое тело превратилось в ходячий скелет. Фальконе тоже голодал, но был в гораздо лучшей форме, его ещё можно было трахать. Худой, больной Рич не желал Алана. Если правда, то он никогда его не желал. Просто Рич не хотел работать и заботиться о собственной семье. Теперь он был вынужден работать и заботиться о семье мужа. Хорошо или плохо, но он содержал эту семью, не дал ей погибнуть, окончательно разориться, сумел сохранить дом. Не позволил старшей жене всё просрать. Алан не ожидал такой самоотдачи от Рича, как и подлости от старшей жены. Алан укрыл младшего мужа двумя одеялами, сам себя тот не мог согреть. Его тело вздрагивало, наверное, он плакал от своей немощности и бессилия. — Не расстраивайся… Ты сильный, — Алан погладил Ричарда через одеяла, — В тебе, что-то есть… Я знал это…***
Дом Алана был разделен на две части, что традиционно для Силенезии. Первая его часть была на две ступени выше остальной. В ней размещались комнаты хозяина, и попасть в них можно было с парадного входа. Во второй части, жили партнёры хозяина, а также находились комнаты прислуги, кухня, подсобные помещения. Вход в нее был с черного входа. Это говорило о семейном неравенстве. Так было принято во всех более-менее пристойных домах Силенезии, но нигде в Одиссее. Из нижней половины, на половину хозяина была дверь, но ею можно было пользоваться исключительно с позволения альфы. Конечно, если ты не прислуга, нанятая для уборки парадной части дома. Также в доме имелась одна общая столовая. Члены одной семьи в Силенезии всегда имели разный статус. За этим строго следили. В Силенезии можно было заключать брак, невзирая на вид или пол. Имел значение только статус. Кто-то обязательно будет старшим партнёром, а кто младшим (второстепенным). Следующим утром к Алану приехали родители старшей жены. Начав возврат имущества, он знал, что этим испортит репутацию Майры и её семьи. Что родные сестры Майры больше не смогут рассчитывать на выгодное супружество. Родители Майры начали скандалить с порога. Алан стоял на своём и заявил, что не приостановит процедуру, своё имущество он вернёт во чтобы то ни стало. Родители Майры назвали имущество Алана гнилым. Но вернуть деньги за проданное ими гнилое имущество: участки земли, драгоценности отказались. Алан смотрел на наглые лица родственников и едва сдерживался, чтобы их не избить. Почему они не думали о своей репутации, когда брали грязные деньги, когда дурно воспитывали свою дочь?***
Правитель Гастхольд дал Алану должность своего советника и выделил охрану. Это было повышением относительно его прежней работы. Гастхольд продолжал игнорировать тот факт, что Сент-Готхольд битком набит солдатами Альянса. Силенезия находилась будто в двух реальностях. В одной реальности продолжалась прежняя жизнь, в другой — уже шли суды. Гастхольд начал строительство стеллы в честь своего величия на главной площади столицы. Рядом, на той же площади союзники устанавливали виселицы для военных преступников. Однажды, по дороге на работу, Алана чуть не сбили с ног три молодые омежки. Они выпорхнули, словно птицы из местной таверны. Алан остолбенел. Омеги были без сопровождения! Такого безобразия он в своей стране не видел никогда. Омеги были ярко одеты, густо накрашенные, с высоко поднятыми причёсками. У них были раскосые глаза, что говорило об их принадлежности к соседнему народу, проживающему за северо-восточной границей от Силенезии. Выходцы Катбея. «Если катбейцы начали себя свободно чувствовать в твоей стране — твоей страны больше не существует», — сделал своё заключение Алан. Катбейцы –знатные стервятники. Сначала засылают своих проституток: женщин, омег. Потом приходят беты-мужчины со своим бизнесом. А напоследок альфы. Те вливаются в правительственные структуры, и страна теряет свою идентичность. Если Алан встретил омег, значит, катбейские женщины уже заняли свои ниши. Алан ходил каждое утро в суд, а после работал на правительство Силенезии. Два мира сошлись в одном месте. Рядом со зданием суда находился театр марионеток — любимое детище Гастхольда, созданное им для развлечения своего народа, но в основном для пропаганды. Алан стал свидетелем исторического события, как театр марионеток сменил свою вывеску на «Сinematography». Сразу он не придал этому значения, а потом увидел точно такую же вывеску на бывшем здании столовой, а позже и на ремесленном училище. Ранее в Сент-Готхольде можно было посмотреть фильм только в одном месте, и то, показы были не чаще одного раза в две недели. Ещё во дворце отца был личный кинозал, но показы были для своих. Теперь синематографы появились на каждом углу. Гастхольд не признавал кино. Лучше вкладываться в войну, чем в искусство. Но в последнее время изменил своё мнение. Кино тоже может быть оружием пропаганды. Ранее с этим неплохо справлялись народные театры, но ещё больше служители культа. Раз в неделю служба информации посылала в каждый храм письмо, смысл которого нужно передать прихожанам. Текст каждого письма был индивидуален, но смысл один. Служба информации учитывала настроения каждого региона, темперамент каждого служителя культа и доносила им послания, как можно более доходчиво. В то же время складывалось впечатление, что каждый духовник имеет собственное мнение и даже противостоит системе, высшему духовенству или соседнему храму. Кинематограф казался Гастхольду дорогим удовольствием, чтобы через него информировать массы. Но технологии становились с каждым днём дешевле. Алан решил использовать возможности новой игрушки в свою пользу. У него была масса материала, отснятого за время войны. Он нанял на работу кинематографиста, и они по ночам монтировали фильмы. У Алана теперь своя пропаганда. В апреле за преступление против человечности и развязанный геноцид казнили двух старших братьев Алана. У Гастхольда Великого случился второй удар. Алан был рядом и понял — третий удар его отец не переживёт. В тот день он отпустил охрану и пошёл бродить по городу один. Зима уже сдавала свои позиции. Существенно уменьшился снежный покров, а на реке у дворца потрескался лёд и плыл по течению. На душе было мерзко. Алан сам не понял, как оказался перед домом с красным фонарём. Он не видел Фальконе с момента, когда они расстались. Знал, что его иногда навещал доктор Глей. Знал, что тот грозился выкупить омегу в свой гарем, но пока своё желание осуществить не мог. Счета доктора были арестованы, как и многих других, принимавших участие в войне. Алан толкнул дверь и быстрым шагом вошёл в здание. У Фальконе была своя комната в конце коридора. Сложнее всего было посмотреть ему в глаза. Алан чувствовал себя предателем. Хотя ничего омеге не обещал. Фальконе, наверное, больше не надеялся увидеть Алана, поэтому был удивлён. Он так и не надел на себя омежьи одежды, не научился подобострастно сгибаться в присутствии альфы. На лице Фальконе были видны следы побоев: свежие и не очень. Глей, рассказывал, что бандер, хозяин борделя, часто учит омегу «хорошим манерам». — Не нужно так смотреть, Фальконе. — Алан присел на аскетическую кровать омеги. Фальконе молча снял с себя свитер, а потом рубашку. Ведь за этим Алан сюда пришёл! В движениях омеги была дерзость. — Не надо, — остановил Алан омегу жестом. — Я просто хотел тебя увидеть. Фальконе вернул рубашку обратно. — Есть хочешь? — спросил Алан. Этот вопрос можно было не задавать. Сейчас все хотели есть. Время наступило такое — голодное. Даже на столе у правителя недоставало привычных блюд, что уж говорить о бордельном омеге, пребывающим на нижней социальной ступени. Фальконе покачал головой. — Благодарю, я не голодаю. У меня есть обед и ужин. Мне хватает. У Фальконе и, правда, не было того голодного блеска в глазах. Но сытым он тоже не выглядел. Еды он получал достаточно для поддержания организма. Не более. — Доктор Глей, говорит, что ребёнку нужны полезные вещества, которые поступают из еды… — Это не ваша проблема, Светлейший. Ребёнок вытянет из моего организма всё, что ему полагается. Алан не хотел, чтобы ребёнок вытягивал из Фальконе всё. Тому ещё жить, если получится. — У тебя слишком строптивый нрав, Фальконе. Это тебе вредит. Глей сказал, что ты отказываешься брать у него еду. — А какой смысл? — пырхнул Фальконе. — Её всё равно отнимут. Здесь нельзя иметь свои продукты. Нельзя иметь ничего своего личного. Даже последний лодырь в этой стране имеет положение выше омеги! Ваш отец очень боится омег, раз с ними так поступил. Наверное, кто-то из них задел его самолюбие! Фальконе изменился внешне лишь немного. Он не был похож на беременного омегу. Алан считал, что омеги в период беременности обретают некую женственность, как и положено им по природе. Но ему не из чего было сделать такие выводы. Все его знакомые омеги обитали в пределах отцовского дворца. К ним было сложно подобраться, так как их охраняли — омеги в период беременности очень уязвимы. Фальконе не был похож на других омег. Он будто бы возмужал, стал резок. Это у него семейное. Алан пересекался с отцом-омегой Фальконе. Тот выглядел, как настоящий мужчина. — Я передумал, Ваше Высочество, — заявил Алан. — Раздевайтесь. — Вы уже оплатили мои услуги бандеру? — съязвил Фальконе. Алан незаметно вздрогнул. Было большой несправедливостью платить за то, что принадлежит ему. Но он таки заплатил. Раздеваясь Фальконе испытывал ужасный стыд. Он не мог, как другие продажные омеги исполнять свои обязанности, не допуская глупых мыслей. Наследных принцев не учат быть проститутками. Абсолютно голый Фальконе прятал глаза, но голову держал гордо. Алан подтолкнул его к кровати. Фальконе упёрся коленом в её край. Он ненавидел себя за то, что не может влиять на процессы, которые сейчас будут происходить с его телом, что не может контролировать свои чувства, как и то, что развивается внутри его тела (не по воле Фальконе) и уже начинает досаждать. Сколько бы Фальконе не злился на своё положение, Алан знал — его ситуация в любой момент может кардинально измениться. Только не факт, что омега будет этому рад. Алан вошёл в омегу, как до этого входил в своего партнёра-бету Рича. Игнорируя омежьи дела, он сосредоточился на простате. У него не так давно была с ним близость, и Алан знал, Фальконе это чувствует. Омега испытывал ревность, но прятал её в глубине подсознания. Прятал в первую очередь от самого себя. К убийцам детей у него презрение. Алана он считал причастным к убийствам. Тело Фальконе двигалось навстречу альфе против собственной воли. Он судорожно вжимался в матрас, прятал своё лицо. Алану хотелось увидеть его в тот момент. То, как его белая кожа покрывается невинным, почти детским румянцем. — Медленнее, — попросил Алана Фальконе. Ему не хватало времени насладиться каждым моментом касания члена альфы к чувствительным местам. Алан остановился. Омега начал им командовать? Может стоит его наказать, чтобы почувствовал своё место? Нет! Подчиняться своему омеге — это естественно. С Алана капал пот и крупными каплями скатывался на дрожащего под ним омегу. Он просунул руку под его живот. Фальконе сдавлено застонал. Они бешено задвигались навстречу друг другу и Алан знал, Фальконе сейчас хорошо, потому что он его омега. От бессилия Фальконе яростно бил кулаком по матрасу. Алан спокойно сжал своей рукой его кулак. Не стоит предотвращать то, что не предотвратить. — Сосредоточьтесь на своей желании, Ваше Высочество, — велел Алан, — всё равно, вы бессильны это остановить. Голос альфы уверенный и повелительный звучал завораживающе, проникал в самые тёмные уголки омежьего сознания и заставлял трепетать. Фальконе выгнул спину и задрожал ещё сильнее. — Вот так, милый, — довольно шепнул Алан. Он видел — его омега близок к оргазму, и только ему альфе решать, когда этому случиться (или не случиться!). Алан бережно приподнял омегу и прижал спиной к себе. Сделал последние толчки: сильные, глубокие. Фальконе обижено всхлипнул, кончая. Алану же было просто хорошо. Головокружительно. Чтобы не утверждали служителя культа — альфе подходят омеги, а не другие виды. — К тебе хорошо относятся, Гийом? — спросил Алан, застёгивая на себе манжеты. Фальконе промолчал, но его взгляд говорил: — «Отвратительно». Алан и так всё знал. Отметки на теле Фальконе — красноречивее любых фраз. Алану стоило поговорить с бандером, но от этого может стать только хуже. Фальконе нужно приспосабливаться к той реальности, которая у него есть. Другой пока нет. Последнее, что запомнил Алан при прощании — полный тоски и разочарования взгляд Фальконе. Лучше бы он не наведывался в бордель. Алан понимал, Фальконе сейчас плохо и тяжело. Ему даже хуже, чем тогда, когда он был пленным. Тогда он мог себя хоть немного уважать. — Твоё положение не вечно, Фальконе, — сказал Алан напоследок.***
Алан ужинал в основном в одиночестве. Иногда приглашал к себе Рича. Женщин — никогда. — Я хочу с тобой развестись, Ричард, — заявил Алан после ужина. Рич удивился. Если он разведётся, то его жизнь кардинально изменится. В лучшую или худшую сторону — непонятно. Сейчас такое время, что ничего непонятно. — Я перепишу на тебя часть имущества, — продолжил Алан, — Дело серьёзное. Сейчас идёт международный суд над военными преступниками. Я тоже преступник. Возможно, меня повесят. Всё моё имущество, недвижимость, деньги конфискуют. Но есть ещё счета в банках третьих стран, они конфиденциальны. Я хочу открыть тебе к ним доступ. Только не для того, чтобы ты вёл праздную жизнь. — Алан замолчал. Ричард посмотрел на старшего мужа с интересом. Впервые с его приезда. Щеки беты всё ещё оставались впалыми, а скулы казались необычайно острыми. Но выглядел он лучше, чем в момент приезда Алана. Уже не было того пугающего голодного огня в глазах, и его жизни ничего не угрожало. Ричард был сыт. — Слушай меня внимательно, Ричард. — Я буду должен заботиться о ребёнке Гвенды? — догадался Рич. — Почти… Ты должен заботиться о детях. — Значит это правда? — Ричард сел на край хозяйской кровати, без позволения на то старшего мужа. — Что ты знаешь? — спросил Алан. — Что вы привезли с собой молодого парня. Никто не знает бету, омегу или альфу. Но я думаю, что вы выкрали того самого омегу, которого сейчас ищут по всей Силенезии. — То, что ты догадываешься, держи пожалуйста при себе, Рич, — посоветовал Алан. — Целее будешь. — Хорошо, — кивнул Ричард, — но я должен знать, о ком мне заботиться. — У омеги, которого все ищут, должен родиться альфа. Омега молод и крайне слаб. Неизвестно, что его ждет. Но к тому времени, когда станет известно, меня могут повесить. Ричард слишком много пережил, чтобы удивляться. Ему довелось хоронить своих близких, друзей. Кого от голода и болезней, кого от репрессий Гастхольда. Алан совершенно ничего не знал о своём муже. Для него он был просто задницей. Это неудивительно. Они выходцы из разных сословий. Никогда сын правителя не снизойдёт к сыну чернорабочего.