***
— Пагсли, мне нужна твоя помощь. Она стояла на пороге его комнаты, не желая просить ни об одолжении, ни о помощи в том числе. Но пришлось признать — сама она не справится. В теории это возможно, но ей необходимо было разделить с кем-то последующие события, которые несомненно высосут из нее все соки. Она сошлась на том, что брат лучший вариант, если взвесить все за и против. Пагсли оторвался от запаивания какого-то механизма и надел защитные очки на лоб. Его волосы были в беспорядке, а глаза казались иссиня-черными, как разбавленный в бензине гудрон. — Если ты искала Вещь, то его здесь нет. — Пагсли смотрел на Уэнздей невинным взглядом, не моргая, пока его зрачки нетерпеливо не двинулись в сторону ящика с запчастями и обратно. Так легко читаем, что даже сомнения закрались по поводу своего выбора. Но она сложила руки на груди и сделала шаг вперед. — Мне нужен ты. — Ее рот обожгло, словно это не она часом ранее принимала решение. Уэнздей подвигала челюстями, но распрямила плечи. — Вещь мог бы выбрать место получше, но моя цель не он. Пагсли с недоверием прищурился, но отложил паяльник на подставку. Думать о помощи она уже начала накануне этого дня, еще не осознавая твердости своих намерений. Просьба была настолько уязвимой, что мышцы под кожей каменели, как цемент. Сложно было перебороть себя, но отката, уже после проделанного в ее отношениях с семьей, она не потерпит. Вопреки всему, стоя под пристальным взглядом, она внезапно поняла, что к отказу себя не подготовила. Хватило секунды, чтобы досада пронзила насквозь, а она впустила в себя мысль развернуться и уйти, но брат, выдернув паяльник из розетки, прервал несостоявшийся акт трусости: — И чем же я могу помочь? Она глубоко вздохнула, не заметив, как затаила дыхание. — Тебе это понравится. За себя не могу отвечать. Он думал всего мгновение. — Дай мне пять минут.***
Солнце жарило их, как яичницу на сковородке. Пагсли сказал, что это всего лишь весна, а в тени по-прежнему прохладно. Она не согласится с ним. Макушку пекло, и темные очки, сидевшие на переносице, только напоминали о том, что лето не за горами. — Я не могу поверить в то, что ты собираешься сделать. Я как будто в параллельной вселенной, и кумиром всех девочек стало творение Франкенштейна, — Пагсли почти восторженно пролепетал фразу рядом. Он оглядывал витрины разных магазинов, расположившихся сбоку, и, похоже, был несказанно рад покинуть их комфортное темное поместье. Она не разделяла его воодушевление. Только себя на кусочки от мысли, что ей предстояло вытерпеть. Она не глядела на него, но сухо пождала губы. — Я бы не вытерпела и минуты в мире, в котором персонаж моей конкурентки будет висеть на стенах девочек-подростков. — Вот именно! Тротуар был забит прохожими, а машины то и дело проезжали мимо. К облегчению времени было не так много, и компании веселых громких подростков, вероятно, спали в своих подростковых спальнях. Как же Уэнздей не любила ездить в город. Пагсли остановился у прозрачной витрины, когда она еще прошла пару шагов вперед, и окликнул ее. Уэнздей вернула внимание к его довольному лицу, а затем посмотрела на магазин. Она наяву переместилась в Невермор и лицезрела плюшевый уголок соседки, который в страшных снах кооперировался в огромного мохнатого разноцветного монстра и преследовал ее с воплями из сотни механических голосов с фразой «я люблю тебя». Только игрушек, выставленных на показ в витрине, было раза в три больше, чем в скромном углу Инид. Она посмотрела вглубь магазина, и количество плюшевых зверей увеличилось в десятки раз. — Уэнздей? — Я передумала. Это было плохой идеей. Она развернулась, шаркая массивными кроссовками, и стремительно пошла обратно, как если бы кто-то насильно захотел ее остановить. Пагсли увязался следом. — Плохие идеи — двигатель прогресса. Не бывает черного без белого, Уэнздей. Если ты сдашься сейчас, ты пожалеешь. — Он опередил ее и заставил остановиться. — Я уже жалею, Пагсли. Проигранное сражение — это сражение, которое считаешь проигранным.Я просто забуду это помутнение и придумаю что-нибудь еще. — Как знаешь. Инид бы оценила твое противостояние радуге и блесткам. Хотя, если у тебя есть еще идеи… А она получит такой подарок от кого-нибудь другого. У нее много друзей. Они поравнялись и шли плечом к плечу. Только вот шаги Уэнздей стали неуверенней, а движения излучали большее сомнение, чем должны были на деле. Пагсли, если бы не ярое увлечение механизмами, хорошо бы вписался в профессию психолога, или адвоката, или сотрудника, непосредственно общающимися с детьми. Несмотря на примитивную и кристально чистую попытку ее подловить, ему это, к сожалению, удалось. Она остановилась, но не смогла проглотить всю желчь, которая разъедала ее горло в этот момент. Улыбка Пагсли легкая и гаденькая, а глаза беззаботно посматривали куда угодно, только не на нее. — Я презираю тебя, Пагсли. — Я тоже люблю тебя, сестренка. Мурашки пробегали по позвоночнику, глаза горели от переизбытка цветов, а уши закладывало от галдежа покупателей и писклявых голосов маленьких демонов. Это ли не ад в самом ужасном его проявлении? — Может быть, Барби? — спросил Пагсли и протянул к ее носу пушистого розового медведя с надписью «Барби» на розовой кофточке. — Отвратительно розовое и примитивное. Уэнздей отвернулась и продолжила медленный осмотр мягкой местности, как бы ей не хотелось со скоростью света смотаться из этого мусорного ведра с радужной рвотой. — Ну, смотри, у нее двигаются ушки, — продолжал Пагсли, совершив какой-то маневр, из-за которого уши медведицы начали отклоняться из стороны в сторону. Она как будто насмехалась над ее участью. — Я могу заставить медведя танцевать и петь. Уши — это жалкий минимум. Трехъярусные полки были наполнены все различными животными с принтами логотипов каких-то киновселенных и созданных по подобию диснеевских принцесс с нелепыми париками из искусственных волос. — Черепашка? — Ей нужно что-то мохнатое, что удобно будет обнимать во сне, — ответила Уэнздей задумчиво. — Медведь с прессом? Ему хватило одного колкого взгляда с невербальной фразой на устах «ты идиот?» и он положил большого зеленого медведя обратно на полку. — Клубничная обезьянка? — То же, что и Барби. — Радужный заяц? — Она подумает, что у меня нет фантазии. — Пони? Она ненадолго замолчала, но разбила надежду Пагсли в пух и прах. — У нее есть вся коллекция. Они пошли дальше, раздел над головами носил название «Динозавры». Пагсли остановился у первого отдельно стоящего стенда, и глаза его загорелись, словно он впервые бросал в болото гранату, переданную любезно довольным отцом. — Динозавр? — он воскликнул, и взгляд его опустился ниже, на импровизированный террариум, похожий на коробку, в которой часто отдавали щенков в добрые руки. Там были мини версии большого динозавра. Некоторые из них сидели в половинках игрушечных яиц. — Смотри, какие крошечные! Внутри закипела кровь, ведь с каждой секундой казалось, что Пагсли все больше сосредотачивался на своих запрятанных желаниях, а не на единственной важной цели, из-за которой они посетили это ужасное место вместе. Она повернулась к нему всей позой и раздраженно сжала кулаки. — Пагсли, если ты хотел… Ее взгляд, как в детской игре в рыбалку с магнитом на удочке, выцепил из кричащей красками месива золотистую пушистую шерстку и голубые стеклянные глаза. Грудь пронзил удар, означающий, что щелчок посреди ребер — не смещение костей, а реакция на желанную добычу. — О-о-о. Я смотрю, ты нашла, что искала. Они встретились глазами. Уэнздей пережевала во рту неприятные чувства и задала вопрос, вновь вернувшись к мягкой игрушке вниманием: — Что дальше? — Ритуал оживления.***
— Давай просто возьмем готового и сбежим. Нервы попросту больше не выдерживали давления свистопляски палитры ярких оттенков, какофонии голосов и тысячи вопросов родителей своим безудержно радостным детям. К сожалению, некоторые из них еще и вопили, ведь хотели взять больше одежды для плюшевых пылесборников. И трещащие по швам карманы родителей терпели новый крах. Она честно и стоически сражалась со всем этим, пока не увидела, что в действительности означал «ритуал оживления». Дети один за другим подходили к девушке с розовыми дредами, сидящей у машины, которая наполняла их игрушки, мотавшиеся, как тряпочки из-за отсутствия набивки. Они исполняли танцы с бубном по повелению молодой сотрудницы, для того, чтобы их мишка ожил. Ее начинало мутить. — Ты хочешь, чтобы Инид сжимала бездушную игрушку, думая о том, на какие подвиги ты пошла ради нее, при том, что ты на самом деле сбежала, отмахнувшись от самого главного этапа в создании плюшевого друга? Пагсли выглядел обеспокоенным, за исключением того, что край его пухлой губы приподнимался в веселье. Он явно наслаждался ее страданиями. — Если она будет сжимать мое бездушное бездыханное тело, ей это не понравится в большей степени. — А вот и наша очередь. Она встала как вкопанная, когда пара со счастливым ребенком, сжимающем в руке аксолотля, прошла мимо них, предоставляя выполнять ритуал Уэнздей. В то время как она раздумывала о том, что же облевать в этом месте первым, держа в руке плюшевую шкуру бедного волчонка. — Привет, милая. Возьми сердечко, которое тебе больше нравится, вот здесь. — Девушка, на бейджике которой было написано имя «Анна» ласково улыбнулась ей, будто делала это впервые, совсем не устав от одних и тех же слов каждый божий день. Уэнздей даже посочувствовала. Она склонилась к Пагсли, очень близко к уху, что редко можно было наблюдать в их отношениях, и вложила в шепот столько яда, сколько, покинув тело, должно было полностью излечить ее душу хотя бы на один час. — Я настрою всех твоих роботов против тебя и запрограммирую на повтор колыбельной про барашка. Каждую гребаную ночь, Пагсли. Пагсли испуганно выдавил улыбку, но подтолкнул ее ближе к аппарату. Руки его дрогнули, успела она заметить. Уэнздей, передернув плечами от абсурдности ситуации, потянулась рукой к розовому сердцу. Она делала благое дело. — Хорошо, мне нужно, чтобы ты потерла сердечко между ладонями, чтобы оно согрелось, а у твоего волчонка было доброе сердце. А теперь погладь, чтобы заставить его сердцебиение забиться. — Уэнздей скрипела зубами так, словно хотела перекрошить их в муку и испечь Пагсли блинчики на завтрак. Она делала то, что ей велела Анна, воображая взлом с проникновением и орошение всего периметра резко пахнущим бензином. — Окей, давай сожми сердечко сильно-сильно. Закрой глаза. — Она бросала горящую спичку в жидкость без капли сожаления на лице. — Загадай свое самое сокровенное желание и подпрыгни, когда загадаешь. — Уэнздей замерла и позволила себе на секунду забыть, где находилась. Стоя в очереди и все еще питая надежды на побег, она слышала вопрос о желании и невольно задумывалась о том, что же могла загадать для Инид. Весь этот цирк не впечатлял, а только заставлял ставить под сомнение собственное здравомыслие. Но, несмотря на скептицизм, единственное, что она могла пожелать для Инид, было тем, чего она безоговорочно заслуживала. Счастья. На языке это слово было чересчур сладким даже для нее, но Инид была достойна жить спокойно в свое удовольствие. Без токсичной матери над душой, в кругу близких и готовых на все для нее людей. Пусть это всего лишь слово из семи букв, но сейчас она надеялась, что мысли все же материальны. Она открыла глаза и сжала сердце сильнее, до хруста пальцев правой руки. И подпрыгнула. — Покрутись вокруг себя. Подпрыгни на одной ноге, подпрыгни на второй ноге. Целуй. — Анна продолжала выглядеть и разговаривать с ней, как с другими маленькими посетителями их плюшевого ада. Словно Уэнздей не хотела испепелить их всех взглядом и не готовила речь в суде, почему и за что такие магазины должны запретить. Анна, вероятно, должна сидеть в сфере, где ее навыки будут оплачиваться должным образом. Уэнздей поцеловала это жалкое сердце. — И помести его внутрь. Ты можешь нажать на эту педальку, милая. Молодец. Она игнорировала фразы, брошенные Пагсли на фоне и наблюдала за тем, как девушка ловко наполняла волчонка плюшем с помощью трубки. Когда все закончилось, девушка принялась сшивать небольшое отверстие на спинке игрушки, через которое она наполнялась. Готовый волк протянулся ей в руки. Теперь все игнорировали то, как по собственнически она его вырвала. — Подари своему волчонку крепкие большие обнимашки. — Уэнздей фыркнула, но обняла волчонка, чувствуя себя не готовой больше бороться даже мысленно. — Как это чувствуется? — Я унижена и обесчещена. Улыбка Анны дрогнула лишь на мгновенье. — Хорошего дня! Наслаждайся приключениями со своим новым другом! — Не могу дождаться, — бросила она напоследок и грозной походкой направилась подальше. Пагсли остался о чем-то спросить, но, услышав ее яростный, громкий, не терпящий возражений оклик, быстро сорвался с места.***
Спустя пятнадцатиминутное хождение вдоль рядов с одеждой и обувью для плюшевых игрушек, Уэнздей решила, что с нее хватит. Справедливости ради, она приняла то, что выбирать одежду для волка нужно, следуя вкусовым предпочтениям Инид, но ничего из тысячи игрушечных одежек не было путного. Все не то. А ей требовалась особенная вещь, посмотрев на которую, Инид возгордится своим влиянием на Уэнздей и расплывется в улыбке одобрения. Так что черно-белая палитра под запретом. Пагсли, внезапно став самым смекалистым в их тандеме, выдал мысль: «Может просто купим пряжи и отдадим маме?». Первым, что растормошило ее недовольное хождением по магазину тело, было облегчение. Наконец они покинут это место блесток, красок и бедных родительских кошельков. Отдать матери пряжу и попросить связать что-нибудь похожее на одежду Инид было хорошей идеей. К тому же блондинка настолько трепещет над чем-либо, сделанным руками, что данная затея самый оптимальный вариант. Она бы и сама научилась вязать, но на это нужно время, которого итак катастрофически не хватало. Каникулы еще не закончились, но подарок Уэнздей хотела прислать как можно скорее, потому что словам Инид про ее состояние она совершенно не верила. На станции «Назови Меня» она отсканировала специальный штрих-код, добавленный на бирку Анной, и встала в ступор. На самом деле просто хотелось вписать имя Инид и дело с концом, потому что двойняшки, стоящие за ней в очереди, были готовы перегрызть друг другу глотки с минуты на минуту, но родители с изможденными лицами держали их на расстоянии за плечи и повторяли, как роботы слово «прекратите». Она не против кровавой бойни, но нахождение здесь убивало всякое желание наслаждаться зрелищем. Экран горел перед глазами, Пагсли перечислял десятки кличек вслух, а девочка-двойняшка, не устояв перед толчком брата, врезалась Уэнздей в спину. И вот, когда грудничок где-то у окон с левой стороны громко завопил, она вне себя от злости вписала в поле Patata и после пары нажатий получила нелепое свидетельство о рождении. Ни при каких условиях она больше не посетит этот магазин. После оплаты в двадцать три доллара они отправились на поиски пряжи, краски для ткани и лака для ногтей. Продумывание образа волка было совместным мозговым штурмом. Она не знала, что делать с игрушкой, когда выбрала ее, а вот Пагсли имел на нее большие планы, которые приходилось корректировать. Он задавал множество вопросов, Уэнздей на них отвечала, залезая в свои воспоминания о подруге. Хотя «залезать» едва ли точное слово для человека, мгновенно дающего ответы. Инид меняла цвет волос? Нет. Планировала? Не в ближайшем будущем. Что чаще всего она носила в свободные от учебы дни? Свитера и юбки. Свитера и брюки. Есть ли у нее любимая кофта? Да. Можно найти у нее в профиле в одной из соцсетей. Отличительные черты ее волчицы? Длинные клыки, подкрашенный загривок в розовый с голубым, животрепещущий оскал и плавящее органы синее пламя в блестящих глазах на пике необычайно мощной ярости. Этот комментарий сыграл бы роль в модификации плюшевой игрушки только отчасти, поэтому она ограничилась первой частью, когда со второй тихо чертыхалась. Они купили пряжу, краску для шерстки, материалы для упаковки подарка, а вот с лаками пришлось попотеть. Их было невообразимо много. Количество полок и стеллажей пугало, но в итоге именно Пагсли еле вывел ее из магазина, пока она не скупила все. Он оставил ее снаружи и через буквально три минуты вернулся с небольшим пакетиком. Как она поняла и смогла разглядеть, там был обычный лак, гель-лак, с блестками, с сухоцветами и лак с чем-то, что похоже на разноцветную перемолотую фольгу. Она не обязана знать всех названий, сказала Уэнздей себе, но подсознание шепнуло, что она выучит. Уэнздей переступила порог дома и смогла в конечном итоге перевести дух. Приглушенный свет, запах старых энергозатратных ламп, запах въевшегося в дерево дыма после спланированных взрывов Пагсли и Пьюберта в попытке занять свободное на каникулах время. Прохлада гладила по плечам и продолжала быть более чем приятной. В обеденное время существовало не много мест, где могли бы ютиться вечные влюбленные. А это в оранжерее матери, в возне с распустившимися цветами и свежей землей с илистым душком, в перерыве на поцелуи. Или в гостиной за чашкой чая (или белены) с пряжей у ног и газетой перед сосредоточенным лицом. Ходить долго не пришлось, смешки доносились прямо из рядом находящейся гостиной. Она переглянулась с подбадривающим Пагсли и решительной поступью двинулась в сторону голосов. Мать и отец сидели приклеенные друг к другу и довольствовались своим обществом так, словно не делали этого последние… Сколько они вообще лет вместе? Уэнздей встала перед их лицами, заставив замолчать с мягкими улыбками, которые хранили в себе недавний флирт. Мама держала в руках какую-то книгу, пока ноги ее покоились на коленях отца. Перед диваном, на котором они сидели, стоял привычный чайный сервиз на журнальном столике. Если бы она не наблюдала за их взаимодействиями долгие восемнадцать лет, то брезгливо скорчилась бы, завидев, как любовно они переглядывались, как нежно отец до этого массировал ее икры и как ребячливо мать что-то цитировала ему из книги. — Мама, отец, — начала взволнованно, но твердо Уэнздей. Все пакеты с покупками, которые не вместились в рюкзак, она отвоевала у Пагсли, не желая с ним этим делиться, что глупо, учитывая дальнейшую парную работу. Она приподняла подбородок. — Я вынуждена просить вас об одолжении. — Все, что угодно, наша маленькая гадюка, — ответил благожелательно отец, и мама согласно кивнула. Уэнздей бросила взгляд на Пагсли, стоявшего в сторонке, и он без жестов и слов подошел ближе и принял пакеты. Родители уставились в ожидании. Она знала достаточно хорошо их, чтобы заметить, насколько все-таки они были удивлены, несмотря на непоколебимую теплоту в лицах. Они одними лишь глазами хватались за предметы в ее руках с таким рвением, что становилось неловко. — Я не уверена, могу ли я просить о подобном, но… — Она вздохнула и вытащила клубки пряжи на свет. — Мама, ты можешь связать свитер из этого для… — Она извлекла волка из пакета с эмблемой магазина. — Этого? Минутное замешательство сменилось пониманием. Причем у обоих. Они наверняка обсуждали всю ее жизнь и ее новых друзей наедине друг с другом. Какой непростительный удар по ее отшельническому нутру. — Я всегда готова помочь, Уэнздей. — Мортиша потянулась за пряжей, которую уже сложила обратно в пакет Уэнздей, и с волевым стоицизмом скрыла за своими темными губами настоящие мысли. Уэнздей посмотрела на волка в руке и, поджав губы, отдала и его, словно отрывала от себя частичку. — Несмотря на жизнерадостность этих цветов. Если это действительно важно для тебя… Один карабин в воображаемой поддержке внутреннего состояния защелкнулся. Она надеялась, что в ее детально продуманном плане страховка закрепится как надо, иначе она сорвется в бездну эмоционального порицания. Она посмотрела на отца и сделала к нему шаг. Руки так и стремились сложиться на груди, но она сжала их в кулаки. — Отец, от тебя мне требуется создание условий, в которых посылка дойдет до Сан-Франциско в кратчайшие сроки. — Все для моего любимого кошмарика. Она кивнула, чувствуя, как узелок нервов плавно расползался. Малое позади и теперь… — Только, — мама положила руку на ладонь отца и мягко улыбнулась, сверкая лукавством лисицы в глазах, хотя выглядела изящно, как настоящая пантера. — Я думаю, мы с отцом охотнее выполним твою просьбу, если будем знать подробности. Игрушка на ее коленях была первой вещью, которую бы вычеркнули в задании «найди несоответствие картине». Золотистая и пушистая. От нее веяло новыми воспоминаниями. Если бы она была больше, с грубой шерстью и острыми зубами, как у настоящего волка, то может и подошла бы им по стилю. Она давно не видела Китти. Может, ютилась у бабушки в покоях? — Я могу вам с этим помочь, — согласилась Уэнздей. — Пагсли, ты можешь пока начать без меня? — Конечно, Уэнздей.***
Ее плечи были напряжены, руки сложены в замок на коленях. Возможно, потому, что она рассказывала о своей соседке, а может, потому, что не могла припомнить, чтобы так много говорила о ком-то из своего окружения. И вот незадача, остановиться крайне сложно. Вещь притащил принадлежности для вязания. Отец, внимательно слушая, разливал чай по чашкам, восклицая, как давно в семье не было новых знакомств, особенно кого-то из стаи волков. Приходилось игнорировать, как заинтересованы они были ее подругой, как часто упоминали о том, что она должна пригласить Инид к ним в поместье. Как горели папины глаза и как двусмысленно улыбалась мама, орудуя спицами с непривычно яркой для ее ловких пальцев пряжей. Уэнздей чувствовала румянец, поднимающийся по шее к лицу. В глубине души она знала, что ей нравилось их теплое отношение к подруге. Когда их любопытство вполовину было удовлетворено, она встала и, забрав волка, который уже не требовался для замеров, поспешила Пагсли в комнату. Она была рада, что шепот родителей, как только ноги переступили порог гостиной, не улавливался ушами. На полу в комнате Пагсли царил творческий хаос. Музыка играла из телефона. Лампа с белым ярким светом стояла на полу и освещала множество запчастей, непонятно откуда у него появляющихся. В руках паяльник, на глазах защитные очки, катушка припоя для сплава деталей рядом. Коробки с инструментами, платами, проводами, ноутбук… Он в своей стихии. — Пагсли, если мы будем работать вместе, нам нужно прийти к золотой середине в выборе музыки. Уэнздей сложила руки на груди, возможно, даже для того, чтобы добавить себе авторитета. Несомненно, в их брато-сестринских отношениях она являлась главной, но, пережив столько унизительных эпизодов и пропитавшись, как губка, легким чувством стыда, что шел рука об руку с откровенными разговорами, она слышала явное смещение уверенности на планку ниже в собственном организме. Пагсли не отрывался от дела. Тонкая струйка пепельного дыма возвышалась над его фигурой, когда он прикладывал паяльник к материалу для сплава. — Моя комната — мои правила, Уэнздей. Это написано на двери. — Но… — Если ты хочешь как можно скорее со всем разобраться, я советую тебе заняться покраской шерсти. А работу с механизмами предоставь мне. Вот так просто и быстро Пагсли заставил ее проглотить свои возмущения, закопошившиеся в узких пределах ее раздраженного горла. Пришлось смириться, ведь времени действительно было немного, а задач выше крыши. Она понаблюдала еще какое-то время за его скрупулезными и на самом деле веющими профессионализмом действиями, вздохнула, после чего ее застывшая поза расслабилась. Но это не означало, что хмурость с ее лица должна спасть. — Отлично, если что-нибудь взорвется у Инид дома, я стираю твою комнату с лица нашего поместья. Останется только пепел и сажа, Пагсли. Пагсли поднял голову и подмигнул сквозь защитное стекло своими темными подтрунивающими глазами. — Заметано, сестра. Вот только мне постоянно требуется косметический ремонт после взрывов, но если тебя это успокоит. Уэнздей не стала отвечать не реплику, да и не важно уже было, так как брат вернулся к работе. Хотя она не могла не скрипнуть неприязненно зубами, ведь не поспоришь с очевидным. Пагсли в очередной раз сделал немыслимое, так как оказался на шаг впереди нее. Снова. Она могла отдать ему должное, ведь сама будто бы потерялась в этой многозадачности, делая впервые настолько продуманный подарок для значащего для нее человека. Уэнздей нервничала, и это нестираемый факт, как бельмо на ее репутации. Во-первых, она не думала, что красить шерсть игрушке станет настолько сложным заданием. После того, как она обезопасила свой прекрасный пол из темного дуба обычной пленкой (если хоть капля этой краски останется напоминанием о ее волнениях в ее безопасном убежище, ей придется взорвать спальню свою, а не Пагсли. Слишком уж это будет давить на частенько начавшие шалить нервы), она принялась читать инструкцию. Вроде было все понятно, но сделать что-то не так не то чтобы непростительно, а совершенно недопустимо для ее же блага. Сначала она очень точно старалась воспроизвести по памяти, в каких именно местах крашенные волосы ее подруги проявлялись не шерстке золотистой волчицы. Но мозг каждый раз подкидывал новые детали, а затем тут же ставил под сомнения. После того, как пробное окрашивание после смывки было едва заметно, но все же в нужных местах, она немного расслабилась и повторила по-новой. Не следует упоминать, что на ее дребезжащую злобной энергией ауру прибежал испугавшийся утренних угроз Вещь и пытался всеми силами уверить, что все хорошо. Возможно, не только аура дребезжала злобной энергией в этот момент. Просто она так сильно сосредоточилась на задаче, что и не замечала своих слов, выплюнутых в шаге от невроза. Но наученная опытом, Уэнздей не поскупилась на извинения. Так или иначе, волчок был покрашен и высушен обычным феном для волос. Повезло, что с рук краска смылась быстро. Но если приглядеться, на подушечках пальцев были сероватые пятнышки (от плохо оттершегося голубого) и немного розового под ногтем указательного пальца. У Инид бы без сомнений, все вышло бы чище и лучше подумала она между делом. Когда Уэнздей вернулась в комнату к Пагсли, его рабочее место (можно ли назвать его таковым, когда это был обычный пол и на первый взгляд походил на свалку?) было расчищено, и ненужное расположилось по правую сторону, а готовое по левую. В руках он держал браслет и подкручивал винтики, выглядя при этом как прилежный работник ремонта смартфонов или часов. Его навыки значительно улучшились с ее отъезда в Невермор. Новая подруга на него повлияла или же то, что заняться в доме было нечем из-за ее отсутствия, Уэнздей могла лишь предполагать, но его скорость впечатляла. Впрочем, скорость не равно качество. Она, придирчиво осмотрев территорию, присела на колени, сжимая в руках высушенного волка, и ждала, когда последний винт войдет в предназначенное для него место. На короткий срок, но она успокоилась. Все шло хорошо, по порядку. Незначительные трудности не имели права создавать почву для волнения, но встать барьером между своими чувствами было невозможно, так как они являлись ее частью, а не отдельной помехой, которую можно было побороть один на один. — Надевай, — произнес уверенно Пагсли и протянул в первую очередь розовый браслет. Браслеты на деле являлись аккуратными электронными часами, но после манипуляций Пагсли к ним добавилось парочку функций. Ремешок из мягкого силикона, небольшой экранчик, на котором все еще показывалось время, и кнопки сбоку. Уэнздей надела браслет и посмотрела на Пагсли в ожидании. — Все, что нам нужно сделать это нажать на кнопку здесь, — он нажал на кнопочку, встроенную в небольшой механизм размером с яблоко. — И на кнопку на часах сбоку. Уэнздей чувствовала, как мелкие пузырьки беспокойства, больше похожие на кипящий сахарный сироп в кастрюльке, быстро начали изводить ее желудок. Она нажала на кнопку и затаила дыхание. — Работает? — спросила она озабоченно и, задержавшись взглядом в зрачках Пагсли, перевела его на устройство. То не выглядело так, будто что-то работало. Казалось, словно вообще ничего не изменилось и росток отчаяния внутри Уэнздей зашевелился под почвой. Пагсли наклонился ниже к изобретению и, сосредоточенно нахмурившись, уткнул взгляд в сторону. А затем расплылся широкой улыбкой, преисполненной гордостью к себе, и посмотрел довольно на Уэнздей. — Сама проверь. Она оперлась на руки и приблизила лицо к механизму. Собственный уголок рта подлетел непоправимо вверх. — Теперь дело за малым, Пагсли. Когда она спустилась вниз, то застала мать за чтением книги, которую та читала отцу ранее. Готовая вещь аккуратно лежала на столике вместе с пакетом оставшейся пряжи. Пришлось себя быстро приструнить, выходя на поле боя эмоциональных распрей внутри. Хотелось больше никогда никого ни о чем не просить и одновременно не испытывать неприятных чувств, когда приходилось прибегать к помощи. Но это нереально, как она могла с сожалением понять. Взяв вещи и поблагодарив маму, она задержалась в ее глазах. Если слова в этом вопросе давались сложно, то глаза, она надеялась, справятся лучше. Мама подарила многозначительный блеск за темными ресницами и легкую ухмылку. — Я рада была помочь тебе, дорогая. И папа тоже. После чего она вернулась к чтению, делая вид, что ничего необычного не произошло. Но для Уэнздей ее непринужденное поведение оказалось чрезвычайно ценным. Мама расчистила дорогу к себе, давая Уэнздей шанс самой пройти этот путь, если еще раз понадобится помощь. А мама будет ждать. Когда Уэнздей натянула на игрушку свитер, она снова, рекордный раз за сутки, посетила комнату брата, дабы не только проследить за последнем штрихом в создании идеального подарка, но и поучаствовать. Его ювелирные (оказывается), навыки не должны были оплошать сейчас, но все равно она посчитала нужным принять участие. Далее последовала сборка подарка в коробку. Пагсли, когда они бродили по магазинам, настоял на разноцветном подарочном наполнителе, с чем она не стала спорить, мысленно закатывая глаза о переводе бумаги. Руки дрожали, но делали свое дело, укладывая предметы в злополучную коробку. Но вот когда дело дошло до записки, ей пришлось сделать перерыв. Она просидела минуты за рабочим местом, сжимая в начинавших потеть руках перо с черными чернилами. Для антуража. Адресат записки не критик, обругавший ее историю. А Инид. Девушка, которая повлияла на многие сферы ее жизни и дала возможность пересмотреть свои взгляды на многие вещи. Изначально цель подарка — приободрить. Но… Сейчас Уэнздей понимала, что вложила в предметы энергии, чувств и смысла больше, чем задумывалось по первой мысли. Она покрепче сжала перо подрагивающими пальцами и написала то, о чем искренне думала. И пока не засомневалась, вскочила с места, положила сверху и закрыла крышкой. Осталось надежно упаковать и отнести отцу. Даже посылая свою рукопись критикам, она не ощущала себя такой оторванной от реальности, как в тот момент.***
Почва сухая и рыхлая сверху, но влажная и прохладная внутри. Темные солнцезащитные очки сидели на голове, а штаны пачкались землей, которую она могла просто стряхнуть. После отправки посылки Уэнздей сразу села за пишущую машинку. Ее организм настолько был взбудоражен, а руки зудели от потребности писать, лихорадочно вдарившей в голову, что, когда она села за стол, то с готовностью улыбнулась. Дальнейший процесс был почти таким же приятным, как в самом начале написания книги, когда воображение рисовало такие картины и сюжетные повороты, что приходилось делать заметки, еле оторвавшись от черно-белых клавиш. Она скучала по этому. По энергии в груди, что подгоняла пальцы печатать быстрее, по бреду наяву, что маячил туманом над волосами и почти затмевал белые листы. Но мышечная память была настолько натренирована, что Уэнздей могла закрыть глаза и печатать часы напролет. Но отдых неотъемлемая часть писательства. Если правильно рассчитать время и силы, то потом, когда вернешься к делу, продолжишь писать также продуктивно, как и до этого. Она встала с земли и окинула глазами каменную плиту перед собой. Молодая зеленая трава, немного помятая в местах, где пришлось сидеть на коленях, и свежая почва, из которой росли теперь несколько черных цветов. Мама рассказывала, что георгины, помимо прочего, означали упорство и символизировали преодоление трудностей. Хотя Уэнздей и относилась скептически ко всем подобному и имела свой собственный взгляд на вещи, когда она пересадила георгины на могилу покойного друга, ей стало легче. Было ощущение, что, пуская корни растения так близко к существу, отчасти сформировавшему ее личность, она смогла переступить высокий порог невзгод, около которого давно сидела, поджимая колени к груди. На какое-то мгновение у нее заслезились глаза, но она позволила пелене сойти естественным образом, не пытаясь стереть все по первому зову. Она не считала Инид слабой за проявление эмоций, так почему же должна продолжать корить себя за это? Земля забилась под ногти, испачкала руки. Возможно, и на лице красовалось пару мазков из-за стараний смахнуть длинные пряди волос, спадающие на щеки. Ей нравилось капаться в земле руками, встречать подземных жителей. Когда Уэнздей еще пыталась орудовать лопаткой, она вспомнила один из особо дождливых дней в Неверморе. Они шли в кофейню и по дороге наткнулись на червя, одиноко плавающего в луже. Инид остановилась и сказала: «Смотри, червяк». И засмеялась. Засмеялась так, словно увидела годовалого ребенка, делающего что-то, по ее мнению, милое. Уэнздей уставилась на извивающегося бедолагу, как Инид, и поджала губы. Ее ботинки коснулись лужи, а дождь, от которого нельзя было полностью скрыться одним зонтиком на двоих, все ощутимей покрывал рукав пальто. Ничего более глупого и бессмысленного она не делала в своей жизни. За это время они могли дойти до города, но стояли над бедным червяком и строили догадки, куда он полз, от кого и почему так рано, в почти самом начале весны. Но изменила бы она эту глупость? Навряд ли. Следом за полуулыбкой ладони остановились и вовсе легли на землю с зажатой лопаткой в одной из них. Не только дождь и розовый зонт в тот день отложились в голове. И эту глупость она бы решительно стерла из памяти. Свое нагое тело, постыдные приятные чувства и иллюзию здравомыслия во всех решениях, что она принимала. Фехтование с отцом прошло менее стрессово, чем вчера. Да, она понимала, что он сбавил силу. Да, ее смущало поправление техник и объяснение всего того, что она уже знала. Но вопреки настырному детскому желанию все наверстать сразу, она приняла свое положение и отпустила ситуацию. И даже победы, очевидно давшиеся ей проще, не стала мысленно аннулировать только потому, что отец спустился до ее уровня. Ведь вновь научиться сражаться, не обдумывая ходы, довольно трудно, когда непрошенные мысли и поношения в свою сторону так и вставали помехами на пути. А когда она была уверена в том, что выполнила все движения правильно, не задумываясь о следующем парировании, она уже делала первые шаги к изменениям. Далее вновь пишущая машинка, черный кофе, проверка телефона на наличие сообщений. Становилось не до шуток. Уэнздей пообещала, что если ее палец вместо нажатия на диалог когда-нибудь неосознанно прокрутит ленту новостей, то смартфон полетит в окно тут же. С каждой секундой перерывы между клацаньем по буквам и проверкой телефона в надежде обнаружить желаемую пару слов становились короче. Из приоткрытого окна слышно было, как какая-то птица вспорхнула с дерева. Сейчас она не закрывала дневной свет шторами. Совсем из головы вылетело, но он все же не мешал так сильно, когда пальцы работали быстрее мозга. Уэнздей, со вздохом прокрутив ручку рядом с роликом, вырвала законченный лист из машинки и положила его в стопку рядом. Она повернулась на кресле в сторону кровати и положила ладони на подлокотники. Раздражение, клокочущее в груди было непонятного происхождения. Ей не нравилось, что Инид до сих пор не дала о себе знать? Ее бесило, что придется в итоге звонить и «навязываться»? Уэнздей пробормотала проклятья себе под нос. Если она чего-то и хотела, то просто делала, не думая о том, какие чувства люди получат от ее действий. Она решительно встала и схватила со стола телефон. Секунда и гудки, как кощунственно громкое явление в пределах святыни, наполнили тишину ее комнаты. Если она и казалась самой себе воинственно непоколебимой в своем действии, то сейчас уши отчего-то потеплели, и сердце отстукивало ритм присущей отнюдь не спокойному, уверенному в своем решении человеку. Она вытянула напряженную руку перед лицом, а вторую попыталась расслабленно вытянуть вдоль тела. Может, если очень сильно захотеть, то весь этот фарс станет желаемой явью? Спустя полминуты ответа не было, и Уэнздей облегченно, но и раздосадовано заблокировала телефон. Она почувствовала себя дурой. Ощущение, что этот день для нее единственной протекал невыносимо медленно. Она пыталась набить его до отказа, как Пагсли свою копилку из банки из-под кофейных зерен, но получалось так, что на дне кто-то просверлил дырку с монету в пятьдесят центов, и при оживленной тряске часть из них вылетало наружу. Инид была краем банки до которой хотелось дотянуться, но пустота между центами и крышкой все равно оставалась прежней, хотя, казалось, ты уже все монеты собрал. Она распласталась на кровати и уставилась в потолок. — Одна крайность влечёт за собой другую.- проговорила она в воздух. Зрачки привлек загоревшийся экран телефона, который она держала в руке. Душа покинула тело, а это самое тело мгновенно подняло корпус и все еще с перебоями, но работающий мозг помог Уэнздей найти дорогу к диалогу в маленькой коробочке. Прости, Уэнс. Я оставила телефон в комнате, когда спускалась на кухню. Я перезвоню через полчаса, хорошо? 17:48 Уэнздей зашевелилась на постели и прислонилась к спинке кровати. Что Инид будет делать еще целых полчаса? Что она будет делать целых полчаса? Но вместо того, чтобы спрашивать, она написала короткий ответ «хорошо» даже если хотелось отправить «полчаса, Синклер». Опять-таки раздражение необоснованное. Инид нужен был отдых. После этого осознания, будто бы здравомыслие вместе с ушедшей душой влились в тело как в сосуд, коим он и являлся по сути. Она выдохнула и потерла глаза. Не понимала, почему вообще решила, что ей кто-то что-то должен. Единственным положительным моментом в данной ситуации являлось исчезновение неизвестности, которая третировала нервы последний час. Теперь она знала, что через тридцать минут они с Инид точно поговорят. Оставалось сесть обратно к делу Вайпер, которое и близко не подходило к развязке. Еще Уэнздей думала над тем, что сильнее ее удручало: главная героиня и тупик в расследовании или свое, похоже, повторное становление личности.***
— Это было ужасно. Кофе, казалось, въелся в ротовую полость на три дня вперед. Наверное, она старалась одним из возбудителей покрыть свое волнение, но только увеличила частоту пульса. Инид выглядела бодрой, но ее речь часто запиналась, хотя и не сбавляла своего темпа, что говорило о нервозности. Когда они, наконец, вышли на связь, Уэнздей поймала себя на том, что высматривала в Инид любое подтверждение мыслей о прошедшей ночи. Может подрагивающая улыбка, которая не касалась глаз, пальцы, заламывающие друг друга или нервный смех. Инид держалась нормально, и Уэнздей бросила попытки залезть дальше. Время пошло так, словно часы кто-то хорошенько тряхнул, и стрелки побежали в нормальном темпе. — Что именно? — спросила Инид, заинтересованно вздернув подбородком. При каждой брошенной реплике она подавалась вперед, а при бурных ответах и наполненных энергией монологов возвращалась в прежнее положение. Вот и сейчас Инид стала ближе. Но недостаточно для того, чтобы почувствовать запах ее духов. Уэнздей думала о невозможном. — Открываться, — продолжила она нехотя и сделала глоток остывающего кофе. — Я ощущала себя менее растерзанно, когда поняла, что Лорел обвила меня вокруг пальца. Инид моргнула. — Мне очень жаль, Уэнс. Но ты огромная молодец. Я горжусь тобой. — Инид мягко улыбнулась. Слова не шли в голову. Хотелось возразить, но сейчас она немного понимала, как устроены вещи. Еще она изучила реакции Инид, и часть ее разглагольствований на темы психологии отложились в голове. Уэнздей понимала, для того, чтобы прекратить разговор о чем-то личном, с чем ты не согласен, нужно молча кивнуть и сменить тему или предоставить это сделать собеседнику. Поэтому она поджала губы и посмотрела в сторону, слушая, как Инид в телефоне вздыхала. Далее, как и ожидалось, Инид замолкла, и ощущалось кожей, как она виновато поглядывала на Уэнздей. Как ее брови слегла хмурились, как большой палец принялся обводить лунки ногтей. Как она раскрыла рот, но, ничего не придумав, обессиленно его захлопнула. Она смекнула, что тему дальше развивать не стояло, и заговорила о другом. Приободрившись, она начала показывать свои покупки. Если ее белые носочки в резную вышивку цветами не произвели особого впечатления, то Уэнздей об этом не упомянула. Ей нравилось, как Инид увлеченно рассказывала о всякой мелочи. О принте, о качестве вышивки. О том, что в интернет-магазине они стояли дороже. О том, сколько пятновыводителя придется тратить, чтобы сохранить их в презентабельном виде. Глаза Инид были залиты светом из окна и горели ярким чувством важности, которая та испытывала, видя, как Уэнздей ее внимательно слушала. Подобный формат общения не приносил дискомфорта. Уэнздей впитывала в себя как губка всю информацию. Учитывая, что Инид болтушка, а Уэнздей предпочитала наблюдение, все в выигрыше. Она изредка вставляла своих пару слов, потому что, несмотря на любовь Инид изливать душу и рассказывать о всех событиях в красках, которые с ней происходили, ей требовалась какая-никакая отдача. — О, ты определено врешь, но я пропущу это мимо ушей. В общем, на последнее я оставила самое крутое. — Улыбка Инид стала шире. Уэнздей приготовилась ждать. — Купальники! Инид держала в руках пакет с названием магазина. — Купальники? — отмерла она. — Да, купальники. — Инид расправила плечи и утвердительно кивнула, продолжая улыбаться. — Я купила несколько, потому что не могла решить, что лучше, и они мне все нравились так что-о-о. Прямо сейчас я их примерю! Уэнздей словно выплыла из душной ванной комнаты. Тело казалось разгоряченным, хотелось, чтобы этот эффект поскорее прошел. — Не… Не торопись. Ты провоцируешь свою нервную энергию расти. Язык во рту размяк, и говорить стало враз тяжело. Она почти произнесла «не надо». Эти иголки на лице и тепло, опускающееся по коже вниз, непосильно было прогнать. Появилось желание продолжать что-то говорить, но она сдержалась, с силой стиснув челюсти, потому что закопала бы себя глубже. Инид, как ни в чем не бывало, встала с места и скрылась за кадром. Слышался звук полиэтилена и скинутая на пол одежда. Все это не должно смущать. — Извини, я просто выпила энергетик недавно. Очевидно, от него мне не лучше, — сказала Инид, в тоже время вздыхая, как от усталости. Уэнздей решила ухватиться за новую тему. — При СДВГ опасны возбудители. Ты сама прекрасно знаешь об этом. Она взяла кружку в руки и уместила на коленях. Обычную, белую. — Да, а еще мне прекрасно известно, что ты зануда. Инид вернулась в кадр, а Уэнздей сжала кружку на коленях еще сильнее, но кофе уже остыл, а вот Инид в двух кусках ткани подожгла ее органы изнутри. Она надеялась, что это просто из-за кофе. Инид прокрутилась на месте, ее обесцвеченные волосы подпрыгнули за ней. Свет из окна лился мягкий и теплый. Лос-Анджелесское солнце заставляло щеки Инид поблескивать из-за румян, или хайлайтера, или чего-то еще из косметики, которая у блондинке в большинстве своем была с шиммером. Она остановилась, но не замерла, продолжая перекатываться с носков на пятки, и сцепила руки за спиной в замок. Бордовые губы не стали бледнее из-за прямого источника света и горели, как венозная кровь. Темная и завораживающая. Уэнздей сглотнула. — Вероятно, я должна была это постирать, прежде чем надевать на голое тело, — она сморщила нос и осмотрела свой голубой купальник, как будто слышала глупый подкат парня из какого-нибудь сериала. А потом она посмотрела на Уэнздей. Так тяжело было оставаться на месте и сидеть неподвижно. Сердце стучало в ушах, под ребрами завелись термиты, которым совершенно там не место. Насколько она знала сейчас, ее сердце не деревянное и не каменное. Ладони вспотели. Хорошо, что кружка держалась на коленях, хотя наверняка стоило ее поставить на стол. Взгляд не отрывался от голубых сверкающих глаз, но пока Инид кружилась, Уэнздей невольно успела рассмотреть ее фигуру, мягкий изгиб талии, легкие тени пресса под кожей. Ключицы, тянущиеся вверх, красиво заканчивались на плече и выделялись, как на наброске острым карандашом в рисунке, когда она стояла ровно в анфас. Округлые бедра до середины, так как бóльшее камера телефона скрывала. Она разглядела бледные шрамы, возможно, оставшиеся после потасовки с хайдом. Уэнздей вытянула губы в тонкую линию, отвергая непроизвольное желание закусить или провести по ним языком. Она не могла сделать большего, когда видела ее настолько открытой перед ней. Доверие Инид обезоруживало. Далее, как чертенок с белокурыми волосами и ясными как небо глазами, (что больше подходило бы образу стереотипных ангелов), Инид сразила ее пятнающей ухмылкой и подбивающим колени подмигиванием. — Ну, мне идет? — спросила бестия. — Я бы посоветовала тебе раздеться, — Нет! Не это она должна была сказать! Тепло вгрызлось в кожу лица. — Я имею ввиду, чтобы пойти в душ. Думаю, действительно не стоило надевать вещь, которую меряли до тебя по меньшей мере сотню раз. Это, как минимум должно быть неприятно. Что с ней происходило? Это что-то новенькое. Неприятная пытка, созданная собственным организмом. Предатель. Да, сердце стучало, но может просто из-за кофеина. Проблемы с желудком, проблемы с сердцем. Да, она действительно пила слишком много кофе. Инид снова скрылась с поля зрения для того, чтобы примерить для нее другой комплект (новую форму истязания). Так мало ткани для душевных мук. Следующий купальник словно был создан из внутреннего мира Инид. Как будто из ее души вытянули нити и соткали что-то нереальное и неземное, но абсолютно комфортное для ее яркой личности. Но по отдельности, без Инид, купальник был лишь очередной безжизненной тканью на вешалке в масс-маркете. Уэнздей потихоньку приходила в себя, стараясь контролировать дыхание. Это как с эпилятором, который она когда-то решилась купить из-за Тайлера. Боль после минуты притуплялась. Внимание медленно сменило фокус на счастливую реакцию Инид. Она кружилась, смеялась, шутила и выглядела в этот момент определенно счастливой. Приятно быть частью этого. Когда тело снова накалялось, как металл и хотелось, чтобы в руках появился веер, Уэнздей поправляла что-то на столе или делала глоток остывшего кофе. Она увидела на одном из листков глупую опечатку и, нахмурившись, отложила его в сторону. Придется перепечатывать. — Что скажешь, соседка? Уэнздей поднесла кружку к губам и посмотрела на Инид. Время замерло. За секунду глаза успели просканировать каждую деталь, даже ту, которую мозг не запомнит, но отложит для того, чтобы скинуть информацию на нее в самый неожиданный момент. Еще меньше ткани. Она клялась, что если положить руку на грудь, та будет отчетливо подпрыгивать из-за стука. Мама не раз говорила, что вид отца в костюме подкашивал ее ноги, что было утомительно слушать. Еще утомительней было знать, что Гомес носил постоянно костюмы именно из-за этого. Что теперь было думать, когда образ Инид в купальнике заставлял исполнять ее внутренние составляющие невыносимые кульбиты? Это в разы извращенней жалкого костюма тройки. На руку напал внезапный тремор или спазм. По другому она не могла объяснить, почему ее штаны стали мокрыми и почему краткий звук кофе испугал и вернул в реальность, встретившись с деревянным полом. — Ох, Уэнздей... — Она судорожно стряхивала капли с намокшей ткани, не замечая краски, прилившей к лицу и открытым участкам кожи. — Нужно быть осторожней. — продолжала Инид. — Будешь издеваться, Инид? Хоть и голос ее казался отдаленно рассерженным, злилась она только на себя, потому что снова попала в глупую ситуацию перед Инид. Но стоило отметить то, что происшествие не воспринялось как крах репутации, а просто отправило штаны в неплановую стирку. — Да брось. Мне до боли приятно осознавать, что я так на тебя действую. — Я просто… Отвлеклась. Уэнздей поднялась с места, но задела кресло и к счастью поймала то рукой, когда то начало отклоняться. Раньше Инид была неуклюжей в их паре. Может, это заразительно? Она не смогла удержаться и накрыла влажными — не только от кофе, но и от волнения — руками лицо, а потом, опомнившись, стала тыльными сторонами ладоней утирать влагу с кожи лба. Она подошла к шкафу и открыла дверцу. — Теперь удивлять тебя нечем, так что я, пожалуй, сниму этот невероятно привлекательный купальник и помоюсь, черт возьми, потому что у меня уже дергается глаз от того, что я могла подцепить. Уэнздей вздрогнула из-за болезненной искры в груди и желания застонать от обреченности. Потому что единственное, что мог ее помутнившийся мозг выделить, была фраза о снятом купальнике. Она немного грубо выхватила из стопки вещей черные джинсы, что полосатая кофта, лежащая сверху, полетела вниз. Тем не менее, она попыталась вклинить в голос прежнее спокойствие, несмотря на то, что, очевидно, пребывала в нервном состоянии. — Возбудители ИППП не стойки в окружающей среде, для заражения недостаточно просто померить вещь. Но для успокоения твоих нервов сходить в душ стоит. Она натянула дрожащими руками джинсы и, застегивая молнию, взглянула на телефон, в котором виднелась Инид, вернувшаяся на свой стул. — Значит, я перезвоню через минут двадцать, хорошо? А ты пока разберись со своей неприятной проблемкой. Непростительно, какой она довольной выглядела, когда сбрасывала звонок. Похоже, в их отношениях иногда работала схема, где одна из другой, подобно вампирам, высасывала какое-то качество. Это единственное логичное объяснение тому, что иногда, в моменты, когда Уэнздей теряла уверенность, Инид, как росток, вытягивалась в собственном превосходстве.***
На землю опустились сумерки, а затем чистое лазурно-серое небо на тон становилось темнее, стоило вернуть к нему взгляд. Они еще раз поговорили с Инид и в итоге попрощались. Резкая нехватка ее присутствия опустилась на нее, как ночное небо за окном. Она надеялась, что посылка придет сегодня и, к сожалению, надежды не оправдались. Может, та придет с минуты на минуту, а может и завтра утром. Она уверена, что отец наверняка сделал все возможное, чтобы подарок доставили как можно быстрее, поэтому она списала вину на участников перевозки. Те явно халтурили. Уэнздей спустилась вниз, наконец сменив одежду на пижамные штаны и толстовку. Пагсли настоял на бездумном просмотре телевизора. Она согласилась потому, что глаза Пьюберта блестели слишком жалобно, а в своей комнате не хотелось сидеть в одиночестве. Еще она не отметала того факта, что после помощи Пагсли хотелось отплатить ему хоть чем-то. Телевизионные шоу были тупыми, попкорн с сыром, а ужасы на канале с ужасами — пресные. Пагсли отнес Пьюберта в постель, когда тот уснул с открытым ртом на ее плече. Весь вечер она ощущала на себе внимание Пагсли, причем весьма странное. Страннее оно стало, когда она поняла, что тот старался быть незамеченным. Отводил глаза, ерзал на месте, а когда она пристально впивалась в его лицо, то делал вид, что не видел, подбивая Пьюберта на какой-то диалог. Не то о передаче, не то о его друзьях. О них о знал больше Уэнздей, что очевидно. Она сейчас участвовала в их жизнях реже из-за учебы в Неверморе. И вот, когда они остались наедине, он сразу приступил к делу, но было видно, что он не совсем хотел начинать этот разговор. — Итак, что с тобой случилось? — спросил Пагсли и посмотрел прямо в глаза. «Техасская резня бензопилой — 2» продолжала играть на фоне. В голове всплыла тысяча мыслей, и пульс, вероятно, подскочил. Она изумительно быстро перебрала события и действия, что могли натолкнуть на брата идею о подобном вопросе, но не могла выделить хоть что-то явное. Она нахмурилась, но не отвела глаз. — Твой вопрос беспочвенный. Потрудишься разъяснить? Она повернула голову к экрану телевизора, словно ответ ее не особо волновал. В темноте на их лицах пульсировал тусклый свет. За окнами зрела густая тьма, показавшаяся сейчас слишком желанной, чтобы находиться на диване рядом с братом и его замешательством в глазах. Она вообще не хотела задавать вопрос, но подумала, что без него показалась бы подозрительно незаинтересованной, будто бы она не хотела продолжать тему. — Ты другая, — голос Пагсли звучал настороженно и явно тише. — Пассивная. Она почувствовала внутри протест. Гадкий настолько, что хотелось не только отмахнуться, но уйти наверх и принять душ. Для братьев она стремилась сохранить их представления о себе. Она была старше, она была тверже. И показывать, что на деле вмещала в свое тело больше эмоций, чем транслировала, она отказывалась. — Я веду себя как всегда, Пагсли. Может, смена школы и повлияла на мое поведение, но незначительно. — Ты напряглась. Пагсли выглядел немного хмурым от раздумий, но интонация его была скорее вопросительной, чем утвердительной. Он словно отвечал сам себе на свои мысли. Брат держал в голове идею, но не спешил с выводами и дошел до разговора только сейчас. Почему? — Тебе кажется. Если ты хочешь продолжить этот бессмысленный диалог, то наш вечер окончен. Она угрюмо поднялась с места и взяла подушку, на которую опиралась, чтобы вернуть на место в кресло. — Стой, погоди. Пожалуйста, — воскликнул Пагсли и схватил подушку за уголок, быстро подвинувшись на диване. Его глаза раскрылись в едва не умоляющем жесте. Не хватало подрагивающей губы и сцепленных ладоней лодочкой у груди. — Если меня нет по близости, это еще ничего не значит. Мы семья, как-никак. — К чему ты клонишь? — Уэнздей вздохнула и, расслабив руку, позволила Пагсли убрать подушку на недавнее место. Сама она села обратно. — Ну-у… У стен есть уши? — Пагсли. — Я не выдам своих информаторов. — Не думала, что моя собственная семья будет сплетничать за спиной. Атмосфера в комнате потяжелела. Уэнздей полностью сосредоточила свое внимание на людях, мелькавших в кадре. Руки сами по себе сцепились в замок на коленях. Было душно. Камин тихо стоял незажженный, весенние вечера все еще были довольно холодными, но она бы скинула толстовку, не раздумывая, если бы могла. — Пьюберт услышал разговор родителей. Ты ведь не думала, что они не будут обсуждать тебя? Пагсли пододвинулся ближе, что она проводила лишь боковым зрением, но единственное, о чем подумала, состояло из двух слов: я надеялась. — Что ты знаешь? — Нелегкий… период? — Его глаза выражали полную неохоту произносить это в слух. И она была уверена, он думал, что вальсировал на тонкой ниточке от ее праведного гнева. Чистая правда. — Мне так передал Пьюберт. Что-то вроде того. Она не могла контролировать разговоры родителей тет-а-тет. Была готова к утечки информации. Но чтобы настолько быстро распространился ее недуг по сарафанному радио, представить себе не могла. Не хотелось стать предметом обсуждения. Родители, вероятно, волновались, и злиться она на них не будет. Но братья, обсуждающие ее эмоциональное состояние это предел. Уэнздей скрипнула зубами и посмотрела на Пагсли язвительно. — Это преступление? Будешь смотреть на меня с жалостью? Говорить слова поддержки? Оставь их себе, Пагсли, если дорожишь своей головой. Он посмотрел в сторону, вздохнул. — Уэнздей, я не стану думать о тебе по-другому. Я просто хочу… Мы раньше всем делились, помнишь? — Я повзрослела. Слова вырвались из глотки без особого осмысления. Хотелось что-то возразить, подчеркнуть, что она тоже имела право измениться. Хотя, может, она хотела доказать это самой себе. — И как это связано? — спросил Пагсли с тоскливым интересом. Она смягчилась, но продолжала с настороженностью за ним наблюдать. Он ведь тоже повзрослел. Вытянулся в росте, от легкой округлости щек почти не осталось и следа. Его голос недавно перестал скакать и меняться. Но она понимала, что он все еще цеплялся за то, что делало его собой. А его вместе с ней — братом и сестрой. Также она думала, что быть взрослой девушкой не одно и тоже, что быть взрослым парнем. Когда вы еще дети, вы не так сильно отличаетесь. Нет установок или явного разделения по полу. В детстве вы все еще можете существовать на одной территории и играть в разные игры, пока мальчишки в классе не начнут хлопать тебя по заднице, как будто им ничего за это не будет. К счастью, этот период в школе ее обошел стороной. Она успела о себе заявить. Пагсли не ее одноклассники, Пагсли дали должное воспитание Мортиша и Гомес. Но он мальчик. А гендерную социализацию никто не отменял во внешнем мире. Нелегко думать о том, что твой брат каким-то невероятным образом может входить в группу лиц, которая ее выворачивала. Никто не отменял гормоны, переходный возраст, месячные и прочие пытки девочки-подростка. Связь просто ускользала сквозь пальцы, как тонкий струящийся шелк. — Можешь упрекнуть меня в чрезмерной чувствительности, но… Я типа скучаю. Уэнздей посмотрела на свои пальцы. Напряжение после мыслей заставляло голову чувствовать себя чугунной. — Я похожа на тебя больше, чем ты думаешь, — произнесла она. Она мысленно уже призналась, что тоже невероятно чувствительна, просто чувства за восемнадцать лет жизни распределились неравномерно. В итоге, после лет затишья они нахлынули на нее лавиной стоило найти подходящих людей, пережить потери и пойти на поводу эмоционально нестабильного человека. — Так что произошло? — Пагсли посмотрел на нее серьезно. Может, он имел право знать? Имел право снова участвовать в ее жизни и быть союзником, как и раньше, когда они устраивали проделки и шли против детей, которые, напичканные доводами своих родителей, гавкали на них изначально, считая своими врагами? Уэнздей прикрыла на секунду глаза. А когда открыла их, видела лишь мерцающую картинку в телевизоре. — Я предала свои принципы, пошла на поводу у гормонов и завела парня, рассталась с ним. Чрево бесполезных чувств засосало меня, как зыбучие пески. Я потеряла честь и достоинство, но теперь вскарабкалась наверх не без помощи, что, в свою очередь, равноценно признанию собственной уязвимости. Я удовлетворила твой интерес? Она почти выдохнула, но истинный вопрос должен был звучать так: Упала ли я в твоих глазах? — Воу, — протянул Пагсли. Она перевела на него недовольные глаза. — Я имею ввиду, что это слишком много. — То, что ты выглядишь так, словно подобный сценарий был возможным, меня оскорбляет. — Ну разве это не нормально расти, менять мнение или просто пробовать? — Ты слишком много общаешься с Инид. Она всегда думала, что шла правильным путем. Что изначально не могло быть и прорехи в ее планах, в ее видении вещей. Что если она меняла мнение, то сбивалась с пути. Что если она внезапно находила яркие цветы в лесу приятными, то без задней мысли заставляла себя считать, что они утомляли своей жизнерадостностью, что на фоне черного цвета были жалкими и безвкусными. Когда на деле просто были другими. — А почему вы расстались? Это связано с Инид? Причем здесь Инид, подумала она, но вслух не произнесла, только по-новой тяжело вздохнула. Честно говоря, она бы никогда не стала обсуждать это с Пагсли. Он был младше, и она, как старшая сестра, старалась его огородить от плохих людей, наказать обидчиков, даже при том, что постоянно задавалась вопросом, как он выживет в этом мире таким мягким. Но она решала за него, теперь она по-настоящему захотела, чтобы в их брато-сестринских отношениях он попробовал себя в другой роли. Стоило только позволить. Уэнздей подобрала ноги под себя. — То, что я сейчас тебе скажу, ты должен хранить в секрете и с ним умереть, — сказала она угрожающе, но нервы внутри так закручивались, что было ни до убедительного взгляда, ни до стальной интонации. — Я серьезно, Пагсли. Ни матери, ни отцу, ни бабушке и так далее по всему обширному списку нашей семьи. — Помнишь тетю Ингрид? — неожиданно спросил Пагсли. Брови Уэнздей поднялись, а плечи расслабились. Когда лицо покойной тетки всплыло в голове, она скривила рот. — Такое не забудешь. Тетя Ингрид была скрюченной старушкой с костлявыми пальцами, на которые было напялено с десяток безвкусных колец с камнями. Она щипала их с Пагсли за щеки на семейных празднествах и пыталась свести Уэнздей со своим правнуком, который ел жуков. — Я знаю, что это ты подорвала ее могилу. И никому не сказал, даже когда подозрения пали на меня. Ты можешь на меня положиться. Уэнздей почувствовала, как к ее лицу прилил жар вины и благодарности. Тетка Ингрид приносила им неприятности даже после смерти. Родители им говорили, что необязательно любить родственников только потому, что у вас одна кровь, но мужу Ингрид в тот день было не до смеха. Надо было подорвать старого пня заодно. Он такой шум поднял, будто супруге глубоко под землей не все равно. Она бы сделала для брата тоже самое. Даже сейчас, когда их отношения стали чуть слабее. Она прикусила внутреннюю сторону щеки, желая прогнать беспокойство. Все-таки рассказать брату проще, чем матери или отцу. Когда у нее никого не было, кроме семьи, когда не было Хоуп, не было знакомств с людьми, которые тоже носили ярлыки изгоев, она могла считать своим другом единственного человека — Пагсли. — Он был неплохим поначалу. Но были моменты, когда… Иногда я слышала оскорбления в свою сторону, а потом он становился прежним. Голосовые связки дрожали. Рядом с лицом она заводила пальцем по вязаной накидке, оперевшись плечом на спинку дивана. — Он совершенно не похож на нашу семью, но мирился со всем, что ему казалось странным. Делал мне приятно на моем языке. В итоге я… Я разрешила себе поверить в его намерения. Она замолчала. Брат тоже помалкивал. Если бы он сказал хоть слово, она бы не смогла закончить рассказ. Сейчас бы свернуться калачиком и спрятаться от всех под одеялом. — Потом начались толчки, ему не нравились мои друзья, — она прохрипела. — А расстались мы потому, что он меня ударил. И в этом не было ничего забавного. Ну вот. Она поделилась. Дальше, наверное, должно было произойти что-то невероятное. Освобождение, покой. Но в груди пекло, а боль ныла в костях, как при горячке. Фильм, который они должны были смотреть, в итоге стал только успокоением, потому что тишина давила бы в сто крат сильнее. Почему-то молчание было таким осязаемым, что посторонние звуки прорывались, как сквозь стену. Уэнздей потерла глаза рукой. — Это и не должно быть забавным, Уэнздей, — сказал Пагсли. Он звучал расстроенно, интересным было то, что интонация была точь в точь мамина. Она оторвала руку от лица, но не успела и подумать, как брат налетел с объятьями. С крепкими объятьями. Ни осторожного прикосновения к лопаткам, ни вежливого похлопывания по плечу, а сильные братские объятья, похожие на тиски. Глаза сами собой закрылись, руки передвинулись на его спину. Да, у нее есть семья, которая могла за нее постоять, которая пошла бы на все, чтобы защитить друг друга. Но Уэнздей считала, что не было ничего такого в жизни, с чем она не смогла бы справиться самостоятельно. Она считала, что сама себе была опорой. Да и на самом деле думала, что как минимум своих младших братьев должна защищать сама. Но как же было хорошо порой дать слабину. — Хорошо, Пагсли, все. Ты можешь отпустить меня, — пробормотала Уэнздей, когда их близкий контакт побил все рекорды и по времени составлял все вместе взятые объятья с семьей за всю жизнь. Она все еще ощущала неловкость и не могла позволить себе расслабиться до конца. Она похлопала его по спине, и он нехотя отстранился. — Ты же знаешь, что я тебя люблю? — сказал он. В этот момент она спросила себя, почему в такой эмоциональной семье она все же закрылась в алмазной ракушке травмы, несмотря на усилия родителей. Почему было так просто запихнуть все в глубь и начать жить на новых правилах ее искалеченного сердца. Или она изначально была такой? Предрасположенной к тиши, где не требовалось лавировать между страшными чувствами. Какой бы она была, если бы не Нерон? Может, она вообще бы никогда не попала в эти отношения. А возможно и в Невермор. Как говорила Инид, ничего не бывает просто так. На слова брата она хило угукнула, но, ощутив какой-то дискомфорт внутри, какое-то незаконченное чувство, закатила глаза и буркнула: — Я тебя тоже люблю. Фраза покинула рот с усилиями. Она вообще не могла припомнить момента, когда говорила, что любит его, хотя, несомненно, это было так. Она думала, что необязательно произносить вслух слова о любви, но, вероятно, ошибалась, потому что сама временами искала подтверждение очевидного. Парень довольно улыбнулся сомкнутыми губами. — И это первый и последний раз, когда ты это от меня слышишь, — добавила она грозно. — Хорошо. Он улыбнулся, не выглядя удрученным, принимая все условия, на которых Уэнздей могла показать часть себя, что оберегала, не боясь быть высмеянной. Полупустая миска попкорна стояла на столе вместе с пустыми стаканами. Сок для нее и Пьюберта, и кола со льдом для Пагсли. Половина фильма прошла, и лейтенант Боуд схватил бензопилу. Господи, дай мне поразить демона, который ходит за мной тенью и лишает меня сил. Господи, покажи мне путь, покажи мне мой страх, чтобы я больше не боялся. И вот когда он с криком бросился вперед, Пагсли подал голос: — Вообще, я начал разговор не только по тому, что услышал от Пьюберта. — Он взял пульт и убавил громкость. — Только пообещай, что ты сейчас не уйдешь. — Я не понимаю, Пагсли… — Пообещай. — Ладно. Обещаю. Возможно, зря она это сказала. Может, стоило притормозить, пока он не перешел черту, грань, которая рябила на периферии, но была осязаемой и настоящей. С каждым днем казалось, что ее личные границы все слабее держали оборону. Ей это не нравилось. Раньше она была для всех закрытым фолиантом под прочнейшими цепями. Сейчас их сняли, и, казалось, любой другой мог заглянуть на хрупкие, пропитанные временем страницы. Иногда она ощущала, что еще чуть-чуть и вернет цепи на место, потому что уже не могла различить, где должна раскрыться для своего же блага, а где нужно было сто раз подумать. Пагсли обратился к ней всем корпусом и положил руку на спинку дивана. В голову закралась мысль, что если она подскочит, то он был готов ей препятствовать. Но он не стал бы этого делать, верно? Брови его сдвинулись на переносице, он стремился что-то понять. — Когда ты надевала браслет, я заметил у тебя. Ну, какие-то порезы, раны. Я сначала не придал этому значение, ведь мы с тобой никогда не избегали травм. Стоит только вспомнить день рождения Афазии и стрельбу по-сомалийски. Тогда я чуть не задел твое плечо, а когда все закончилось, ты вышла из укрытия и решила преподать мне урок, — он усмехнулся. — Но эти раны не выходили из головы. Еще разговор родителей и твое поведение… Уэнздей застыла. Все ее тело обдало кипятком, а следом мгновенно похолодело. Она потерялась и замолкла, как воды в рот набрала. Кожа лица запылала от унижения. Она избегала взгляда, но не смела пошевелиться. Все ее движения сканировались карими глазами. — Я не хочу об этом разговаривать. — Ее голос дрогнул вначале, словно в горло напихали камней. Кровь в голове пульсировала. Каждая частичка кричала о бедственном положении, при котором нужно немедленно податься наутек, чтобы избежать неминуемой смерти. — Не уходи, пожалуйста. Ты пообещала. — Почему нельзя было просто посмотреть гребаный фильм? — Она сцепила зубы, а пальцы, незаметно сжимающиеся в кулак, хрустнули. — Потому что я волнуюсь. — Не о чем волноваться. — Если тебе тяжело настолько, что ты делаешь себе больно, повод есть, — возразил горячо Пагсли, озвучивая свои догадки. Уэнздей взглянула на него от неожиданности. Пагсли не разговаривал так серьезно, он не звучал настолько твердо, общаясь с ней. Так с ней могла разговаривать только мать, когда Уэнздей упрямо и возбужденно шла ей наперекор. Гнев заклокотал в груди и только ждал освобождения, чтобы выплеснуться мощный родником. — С каких пор боль в нашей семье стала под запретом? Если ты стал праведником, соблюдающим правила нравственности… — Почему ты это делаешь? — перебил ее нагло Пагсли. — Я уже сказала, что не хочу об этом разговаривать, — выплюнула она сквозь зубы. — Уже не получится, Уэнздей. Я уже знаю, что ты режешься. С этим надо что-то делать. Я не могу спокойно забыть и делать вид, что ничего не было, потому что не буду уверен в том, что ты прекратила. Уэнздей понятия не имела, как выглядели ее глаза, какое выражение принимало ее лицо. Подогревающая вены злость томилась внутри сеток этих кровеносных сосудов и держалась только за счет ее прошлой холодности и привычки направлять свое недовольство правильно. Она могла держать в себе ярость и стоять с гордо поднятой головой, холодно наблюдая за оппонентом. Контроль был в ее руках. Четкая и плавная речь без запинки передавала всю мощь ее возмущения. Но сейчас она не могла воспользоваться этим холодом. Не могла жонглировать словами, когда ее младший брат открыто ее в чем-то обвинял. — Ты уже предостаточно узнал о моей жизни. Прекрати в нее лезть и подумай своим крошечным гладким мозгом лучше. Она тяжело дышала, а брат даже не изменился в лице. Ей казалось, всего мгновенье, и она опустится до грязного лексикона старшей школы. — Ты меня не заденешь и не сможешь оттолкнуть, Уэнздей. Я закален. Тяжело было признавать, что ее слова больше не имели веса. Пагсли так просто парировал, что, наверное, сцепились бы они снова в поединке на рапирах неизвестно, кто одержал бы победу, хотя его навыки сильно хромали в фехтовании всегда. Его стезя — механизмы, проектирование, создание чего-то нового. Но никак не диалоги на серьезные темы. И уж точно не с ней. — Не забывай о моем новом рычаге давления, а твоей — слабости. Она не знакома с этой девочкой. Не видела и не общалась, но в тот момент она не сомневалась, что могла прибегнуть к выполнению действий. Ей наступили на хвост, а этого делать не стояло. Пагсли замолчал, но только для того, чтобы обдумать следующие слова. — Тебе меня не запугать. Если не хочешь, чтобы я рассказал родителям, тебе придется пойти навстречу. Вся бравада разом рухнула ей прямо на колени, обтянутые черным хлопком. Уэнздей забыла обо всем, о чем говорила ранее. Жар хлынул двойной порцией на лицо и шею. Она ощутила его прямо под кожей. Он пропитал дерму насквозь, и если бы можно было втянуть ту по частям и сжать, жар, как пропитка для торта, потек бы по пальцам к изгибу локтя. — Ты не можешь так поступить со мной. Голос стал шатким, словно совершал первые шаги, как годовалый малыш. Ее затрясло от мысли, что родители, те, кому было так сложно открываться накануне, узнают ее страшную тайну. Она не могла предположить, что будет, и это до ужаса пугало. Она не хотела быть покалеченным ребенком, к которому бы относились с осторожностью, выбирали слова и смотрели бы так… Точнее, они бы больше не посмотрели на нее, как прежде. Она видела людей с похожими проблемами в прошлой школе, в Неверморе. В младших классах она на такое не натыкалась или, может, была слишком мала. Но позже была свидетельницей чужих разговоров. Над такими людьми витало незримое клеймо. Жертва. На таких людей смотрели с жалостью или открыто насмехались. Уэнздей начала думать, что на родителях все не закончится. И она больше никогда не отмоется от этого позора. — Могу, потому что люблю. Нравится тебе это или нет, — мягко, но без возможности на возражения добавил Пагсли. — Но, — она прервалась и отвернула голову, так как его лицо поплыло разводами. — Ты не можешь. — Прости, Уэнздей. Ее ноги чуть не подкосились, когда она вскочила. В полумраке и с застилающими глаза слезами она едва могла разобрать дорогу. — Уэнздей, стой. Он возник перед ней, как айсберг, и перекрыл дорогу к выходу. Ладони его шлепнулись о дверные косяки, и звук ей показался слишком громким, даже если на деле было не так. Сердце подлетело к горлу, и она отшатнулась, как от прокаженного. Душный дом, неоновые огни. Она сделала вдох. И еще один. Светлая гардеробная и натянутая на рукавах джинсовка из-за резкого захвата за ворот. Грудная клетка начала вздыматься, как у животного в панике. Тесная кладовая. Звон в ушах. Уэнздей отвернулась, и все полетело к чертям. Мир вокруг нее схлопнулся, замер, покрылся густым туманом. Как будто спустили занавес после пьесы, но не оваций до, не гула снаружи она не слышала. Она знала, что происходило с ее организмом. В кровь выбросился адреналин, кровеносные сосуды уменьшились. Дыхание интенсивное, сердцебиение ускоренное. Ее тело испытало стресс, но без уважительного на то повода. Уэнздей задыхалась и ничего не могла с этим сделать. Время двигалось покадрово. Она все видела и понимала, просто не могла остановиться, не могла вернуть бразды правления над собственным телом, а потому давилась всхлипами и воздухом, который словно не имел возможности проникнуть в легкие. Душная комната сменилась крыльцом, где подвывал легкий весенний ветер и гуляла по окрестностям пришедшая ночь. Уэнздей расхаживала из стороны в сторону, сдавливая рвущиеся наружу рыдания ладонью. Руки неистово тряслись и покалывали. Холод не волновал, а луна с каждой секундой становилась только ярче. — Выпей, — Пагсли появился на пороге и протянул ей стакан воды. Уэнздей взяла его подрагивающими пальцами и принялась пить, хотя это последнее, чего ей хотелось. Других способов нормализовать дыхание ее мозг, находящийся в стрессе, не мог. Она рухнула на ступеньки, а следом ощутила ткань на плечах и брата под боком. — Мне жаль, что я тебя вывел, — начал Пагсли виновато. — Я не хотел. Просто… чтобы ты сделала на моем месте? Я не хочу, чтобы ты в порыве порезалась слишком глубоко и я… Я не знаю, ясно? Кончики пальцев продолжали покалывать, а слезы уже от бессилия жгли глаза. Теперь, когда она пришла в себя, она могла распознать его голос, его отчаяние и страх. — Я не делала это с Невермора. Я держусь, — она жалко всхлипнула и утерла слезу, норовившую скатиться по щеке. Все тело мелко сотрясалось, как самые высокие ветки от порыва ветра. Почему Пагсли не было неловко? Почему он знал, что делать и делал даже после всего, что она наговорила? Она себе противна. — Я уверен, что держать это в секрете тяжело. — Пагсли вздохнул. Она уже давно лежала головой на его плече, а его рука в это время крепко ее обвивала под пледом. — Ты не заслуживаешь этих наказаний. Она закрыла глаза рукой и скривилась, не позволяя себе лишний раз пискнуть. Месиво, вот что она сейчас из себя представляла. — Ты хотела наказать себя? Ранее она хотела надавить на больное. Подковырнуть свежую рану, когда угрожала его подруге, чтобы он не смел продолжать неприятную для нее тему. Но, похоже, Пагсли и здесь ее обошел, когда даже не имел злых намерений. — Я не хочу всего этого чувствовать. Этого слишком много. Я так устала, Пагсли. Ночь была ясной. Мириады ярких звезд рассыпались по небу во всеразличные созвездия. В северном полушарии весеннее небо возглавлял созвездия гордый Лев. Он двенадцатый в списке по размерам и почти в два раза превосходил соседнего с ним Рака. Помимо Льва, лучше всего видны Большая Медведица и Дева. В созвездии Девы расположено сто шестьдесят четыре звезды, и самая яркая из них — Спика. Иногда ее можно отыскать по Юпитеру или по ближайшим созвездием, например, Волопасу и его оранжевой звезды Арктур. Все это довольно легко, стоит только разобраться и почаще смотреть на звезды. Что не скажешь о ее чувствах, которые не собирались ни в созвездия, ни в астеризмы. — Давай вернемся в дом. Мягкий коричнево-бежевый плед все еще покоился на плечах. По телевизору играла реклама безалкогольного пива с счастливыми людьми, пальмами и ярким летним солнцем. Пагсли вернулся к тому моменту, когда телеканал объявлял о следующем фильме, который начнется после рекламы. Он протянул ей кружку, на которой уже проявилось созвездия Кассиопея, Персей, Андромеда… Она сделала глоток горячего шоколада. — Спасибо. — Я не смогу переплюнуть маму, но все же, — он усмехнулся и выпил из своей кружки. Шоколад на вкус был, ну, обычным. Как и любой другой сухой горячий шоколад. Мама называла его напитком из воздуха и уверенно доставала плитки шоколада, сливки, сахар и молоко. Уэнздей сейчас не имела ничего против быстрого приготовления и с благодарностью пила «напиток из воздуха», потому что после произошедшего успокоение в нем отыскалось ничуть не хуже. Она скинула ботинки на пол и подобрала ноги под себя, получше зарывшись в плед. — Уэнздей… — Пагсли осторожно заглянул к ней в глаза. Он был похож на провинившегося щенка. — Мы можем продолжить разговор? Если ты не хочешь, то мы не будем. Я обещаю, что никому не расскажу. Она уткнулась в свою кружку, обхваченную обеими ладонями, и дала себе время на раздумья. Телевизор был включен все это время, но к нему еще добавился торшер с желтым светом, который стоял рядом с подлокотником дивана на стороне Пагсли. Шоколад в кружке глубокого коричневого цвета, почти черный за счет такого же цвета кружки внутри. Если этот момент и был тем самым, где перед своими границами она должна была встать горой на защиту собственного сердца, то Уэнздей, вероятно, облажалась. У нее уже не было сил. — Хорошо, — произнесла она, возвращаясь к брату на странность со спокойным лицом. Поняла она это по его поднятым бровям. — Что ты хочешь знать? — Когда это началось? Почему? — пожал он плечами. Уэнздей набрала в легкие побольше воздуха и медленно его выпустила вместе с маленьким огоньком сомнений. На подсознании, где-то глубоко в своих подкорковых структурах мозга, она даже радовалась, что данную информацию из нее выбили. Люди, в принципе, часто нелогичны, но если разбирать чужие действие от лица стороннего наблюдателя, то можно узнать много нового о взаимосвязи чувств и разума, которые рождали собой поступки. Уэнздей не хотела открывать свои метафорические раны, но нуждалась в поддержке и принятии. Дураку ясно, что без слов желаемого не получить. А значит, надо через это пройти. — Пару недель назад я метала ножи, — Уэнздей водила большим пальцем по черным краям кружки, предаваясь воспоминаниям, но внезапно остановилась и замолчала. Она действительно забыла, что инцидент с ножами был не первым разом, когда она ощутила освобождение после боли. В первый раз она намерено нанесла себе увечья, сидя в кладовой флюгера с пульсирующей щекой, захлебываясь слезами. Но она решила не изменять своих слов и продолжила неловкое действие подушечкой пальца. — Я отвлеклась на Вещь и не заметила, что держала нож за лезвие. Было уже поздно. Тогда я впервые почувствовала тишину. — Тишину в плане… — Боль меня отвлекла, — ответила тише Уэнздей и сделала глоток. Шоколад на вкус был очень сладким. Пагсли не пожалел сахара. Мамин был мягче и более вязким по консистенции. — Что дальше? Она села поудобнее, больше разворачиваясь к брату телом. Мог ли уровень комфорта хотя бы сравняться с горькой темой их разговора? — После я сделала это всего несколько раз, когда понимала, что теряю контроль над своим разумом. Она упорно не называла вещи своими именами, потому что слово «резаться» было слишком громким, слишком честным и острым, в конце концов, как и лезвия, которым она наносила новые порезы. Физически было невозможно произносить это вслух. Слова пятнали. Они существовали, совсем как дорожные знаки или стрелки, указывающие путь к аптекам или магазинам, запрятанным глубоко в подворотнях. Только были рядом с ней и в отличии от рекламщиков на дорогах, играющих указателями для привлечения внимания людей в сторону дорожной заправки, показывали прямо на нее. — Ты ведь не просто теряешь контроль. Есть же причина? Событие? — Как бы унизительно не было это признавать, мне кажется, разрыв с этим человеком стал отправной точкой. — Он поднял на тебя руку. Ты пытаешься сгладить углы, но учитывая то, что ты мне рассказала, он сделал слишком много гадостей, чтобы называть это просто разрывом. Уэнздей пожала плечами, не имея слов для возражений. Пагсли прав. — Если это было отправной точкой, — продолжил он, — то получается, ты и раньше чувствовала себя плохо? — Первые месяцы в Неверморе. Уимс, Кинботт, другие люди. Я думаю о своих ошибках и поспешных выводах. О неверных решениях, которые привели меня к… к этому. Я становлюсь маниакальной, когда дело касается загадок и смертей. Ни для кого это не секрет. Но в моменте я не понимаю, что все заходит слишком далеко. А когда осматриваюсь, ничего уже не исправить. Она много раз проворачивала в голове другой исход событий, иные пути достижения цели, и это ее убивало. Когда она была с Тайлером, у нее было отвлечение. И только сейчас, подходя к воспоминаниям с трезвой головой, она понимала, насколько глупой и слепой была. Уэнздей всерьез начала думать, что лучше бы слушала Инид, а после первых «красных флажков» порвала бы все связи и записалась на прием к специалисту. Хуже бы точно не стало. — Еще я… — Она теперь не могла себя остановить. Ощущение было, будто бы прорвало дамбу. — Я не хочу находиться одна, но не могу позволить себе обратиться к кому-то. А после причинения вреда ставится точка. Останавливается поток жалости к себе. Уэнздей ошарашенно захлопывает рот. Она произнесла слишком искреннюю мысль, которая навязчиво барахталась в спиномозговой жидкости как околоводные птицы. Например, оляпка, вот только птица в сто крат привлекательнее. — Теперь ты можешь обратиться ко мне. Нам необязательно разговаривать. А если ты в Неверморе, то можешь просто позвонить или написать. Я могу разговаривать о чем угодно и сколько угодно. Пагсли возбужденно подполз ближе, стараясь внести в слова как можно больше веса. Она могла сознаться в том, что в Неверморе ей не хватало присутствия брата. Не хватало взрывов и капли напускного бешенства, когда он без стука влетал в ее комнату с фразой «Уэнздей, ты должна это увидеть!». А потом опять что-то взрывалось, но уже намеренно. Она привыкла к смене школ, но не своего родного дома. — Не сомневаюсь, — Уэнздей слегка усмехнулась, и даже уголок губы какое-то время держал подобие улыбки. Тишина была приятной. И она только сейчас, немного обдумав свое положение, осознала, что теперь хотя бы перед одним человеком она могла не скрывать своих рук. Вроде не большое дело, но от этого изменения стало спокойнее. — Ты ни в чем не виновата, Уэнздей. — добавил спустя минуту Пагсли. — Нельзя изменить прошлое, нельзя спасти всех. Как думаешь, сколько бы людей погибло, если бы не ты? Дофига! Он ненавидел изгоев и имел достаточно силы, чтобы повалить часть как минимум. Но ты оказалась сильнее и круче его в миллиард раз! — Пагсли поставил кружку на столик так, что если бы она была полной, то точно расплескала содержимое по всей площади. — А тот идиот, что по ошибке назвался твоим парнем, навряд ли найдет такую крутую девушку, как ты. Может, наведем на него порчу? Проклятие на род? Взорвем его машину! У него есть машина? — Пагсли, я ценю твою доброту, но он уже наказан, — она закатила глаза. Ее брат наконец, стал похожим на себя. Взбудораженный какой-то идеей, а не встревоженный ее психическим здоровьем. — Реально? Что ты сделала? — Он округлил глаза и подался головой вперед, приготовившись, слушать, похоже про какой-то изощренный акт насилия, который бы она наверняка совершила, если бы ситуация не была такой сложной на деле. — Не я. Инид. — Конечно! Волчьи повадки и все такое. — Он стукнул себя по лбу, словно забыл очевидное и процесс отстаивания чести Уэнздей всего лишь событие, происходящее пару раз в месяц чисто для галочки. — Она не оставила от него живого места? Он в больнице? Мертв? Уэнздей фыркнула. — Он получил урок. Наверное. — Инид лучшая. Ты должна привезти ее в следующий раз. — Как будто ее не слыша, Пагсли мечтательно возвел глаза к потолку. Не хватало, чтобы он еще закинул руки за голову и начал жевать стебелек полевой травки, выдернутой у тропинки к болоту. — Мы это обсудим. Уэнздей стала думать, что приезд Инид сюда, в их особняк, постепенно укреплялся в голове и затвердевал, как клей из термоклеевого пистолета. Впрочем, в выигрыше были все. Семья хотела познакомиться с ней поближе. Пагсли, вероятно, желал полностью и вживую расспросить молодую волчицу все об оборотнях и их повадках. Родители просто любили новые лица в их доме. Бабушка покажет ей парочку трюков, которые Уэнздей знала вдоль и поперек. Инид наверняка хотела хоть какое-то время каникул не видеть свою дотошную мать и громких, действующих на нервы братьев. Ну а Уэнздей… Уэнздей пока не придумала, по какой причине она бы хотела, чтобы Инид была рядом. А может, эти мысли были слишком рискованные, чтобы о них думать. — Я хочу, чтобы ты поняла, что мне не все равно. Что ты не одна. Ты можешь обратиться за помощью. Нас тут целая семья и дерзкая территориальная волчица. — Дерзкая и территориальная? — Если она наваляла человеку, который тебя обидел… Выводы делай сама. — Пагсли подмигнул ей, а она могла только хлопать глазами. Скулы почему-то свело от смущения. — Мне жаль, что я наговорила тебе гадостей, — вместо всего прочего сказала она. — И я сильно ошибалась, когда называла тебя слабым. Если бы я знала, сколько сил уходит на обработку и выражение чувств, то придумала что-нибудь остроумнее. Голос ее был сухим, как и собственные глаза, пролившие слишком много слез за каких-то пару дней. Хотелось быстрее отстреляться и закрыть все насущные проблемы, но, как ни крути, не получалось и она снова и снова срывалась, говорила о прежних делах и приносила извинения. Может нужно было просто оставить эту затею побега от неприятного, дать себе волю и столько времени, сколько потребуется? Ведь все равно не выходило закрыть воображаемый дедлайн, когда обстоятельства все время менялись. — Твой юношеский максимализм меня не задевал, не волнуйся. Ты моя единственная сестра. Ну, надеюсь, ей и останешься. — он скривился, и зрачки его замерли где-то на стене. Смена темы была неожиданной, но она мысленно выдохнула, так как разговоры о своем состоянии уже сидели ей по горло. Она перевела глаза на экран телевизора, где уже во всю крутили новый фильм. — Думаешь, у них есть шанс на четвертого? — Ты знаешь, как они себя ведут. Они не стареют, Уэнздей. — Он многозначительно посмотрел на нее и потянулся за кружкой уже не горячего шоколада, которую оставил ранее. В стадии конфетно-букетного периода Мортиша и Гомес находились, сколько она себя помнила, но она и не думала, что их отношения могли привести маму в положение. — А вот мы взрослеем, и им скучно. Нам повезло со звукоизоляцией, но я бы все равно не хотел знать, что происходит в их спальне. — Они не смогут заниматься сексом до конца своих дней. — закатила глаза она. — Уверена? Ох, ладно. Она не была уверена. Когда их глаза встретились с пониманием, они одновременно повернулись к телевизору. Уэнздей на секунду подумала, что хорошо, что она сейчас училась вдали от дома. Если в одном из исхода событий они заведут еще одного ребенка, она ни в коем случае не хотела стать свидетельницей криков младенца в первые несколько месяцев. Пьюберт родился очень тихим ребенком, а вот Пагсли, она даже сейчас могла вспомнить, как, будучи сама малышкой, пыталась минимизировать встречи с этим исчадием ада. В самом непривлекательном смысле этого сочетания слов. Пагсли ненавидел весь мир, когда появился на свет. А она, в свою очередь, ненавидела его и его нескончаемые вопли. Крохотная ее часть сейчас злорадствовала. — Так значит, Мэйбл? — ни с того ни с сего Уэнздей подняла этот вопрос и тихо про себя заметила: она действительно этим интересовалась. Что за девушка такая, которую Пагсли не только привел в дом, но и разделял с ней интересы. Давно пора прекратить говорить о ней самой. Черед Пагсли отдуваться. Она сканировала его лицо, стараясь не пропустить и мгновения в изменении мимики. И она не прогадала. Щека Пагсли, на которую открывался вид, слегка покраснела, и он смущенно улыбнулся себе под нос. — Ну… — протянул нехотя он. — Она новенькая и мы не так с ней давно знакомы. Вот и… Она появилась в моем классе по робототехнике, и мы разговорились. В один из дней нас поставили в пару на проект. — Пагсли начал водить пальцем по краю кружки, также как и она, когда говорила о своих увечьях. — Она увидела моего динозавра из лего, а через пару дней принесла ти-рекса, спроектированного с нуля. Все сделала сама, от механизмов до написания программной части. А это просто улет! Он может перекусывать довольно крепкие предметы челюстями! — Он одернулся и посмотрел задумчиво в пол. — Правда, теперь у меня нет длинных простых карандашей. И ручек. А еще стул пришлось заменить, потому что все ножки… Ну не важно. Мне с ней весело. Этот взгляд ни с чем нельзя было перепутать. Его она видела у своих друзей, которые состояли в отношениях, или у тех, кому пришлось возложить на свои плечи бремя безответной симпатии. Такую теплоту за ресницами они наблюдала всю жизнь у своих родителей. Потому, сложив два и два, Уэнздей могла пожелать брату только удачи. А себе не делать поспешных выводов и необратимых действий, если его чувства оставят без ответа. Несмотря на мозговыносящий, будто бы бесконечный вечер, они остались у телевизора с очередным фильмом. Пагсли по-новой наполнил стаканы льдом и колой и взял со стола полупустую миску с попкорном. Они иногда перекидывались словами, обсуждали глупые поступки героев из ужастика и просто говорили ни о чем. Смотря на сырный попкорн, пачкающий пальцы, в голове прокручивался вечер в комнате Дивины и Йоко, пропахший гарью. Она вспоминала похабные шутки, Барклай-спасительницу. А еще тесные объятья и свои горячие щеки. — Про Инид… Она моя подруга, я не понимаю, с чего ты взял, что мы… что-то большее. Она закинула удочку и была готова сразу же выдернуть ее, если за крючок вместо окуня зацепится пучок водорослей. Она не спешила отрывать взгляд от экрана и сосредоточилась на сменяющихся картинках. Ей было интересно, что думают люди со стороны о них. Если все вокруг сразу становились загадочными, когда речь шла об Инид, может, стояло их выслушать, а не пресекать на корню? Боковым зрением она увидела, как Пагсли зашевелился и положил локоть на спинку дивана. — Вы называли друг друга прозвищами. — Он усмехнулся. — Как родители, Уэнздей. Если бы Пагсли сказал что-то другое, вроде «вы такие разные, а противоположности притягиваются» или, например, «вы с ней часто общаетесь. Ты бы не выдержала условий, где тебе приходится слушать тривиальные вещи дольше тридцати секунд», она бы выслушала это мнение, только и всего. Первую мысль отнесла к банальщине. Вторую приняла бы, потому что не могла находиться с людьми, которые ей неинтересны или заставляли скучать. Ее никогда не цепляли личности, которые не разделяли ее вкусов. Она бы подумала, что Инид просто исключение. Они с ней встретились в тот период времени и вынуждены были существовать в одной комнате, когда на них обрушилось восстание полоумного Крэкстоуна. Их это объединило и дружба результат сначала предполагаемой взаимовыгоды, когда она стремилась сбежать, а Инид хотела вернуть личное пространство, а потом и совместных вылазок в заброшенный дом, гонка на каноэ и обмен эмоциями. Инид и Уэнздей стали подругами. Сам факт дружбы с человеком почти полностью противоположным удивлял, но и к собственному смущению оказался слишком желанным. Но это не означало, что фраза «противоположности притягиваются» приписывалась сугубо романтическим отношениям и относилась непосредственно к ним. Прозвища были просто словами, которыми в их семье выражали любовь и привязанность. Почему они с Инид не могли пользоваться ими по-дружески? Разговор был бы закрыт, если бы она не чувствовала себя так неоднозначно, когда губы подруги, произносившие греческие слова, перекапывали все нутро. Поэтому Пагсли, сравнив их с родителями, заставил ее внутренне пошатнуться. — Это просто… — Не хочу тебя смущать, но попробуй представить как-нибудь себя с ней не в роли подруги. Представь, как вы целуетесь. — Он закинул в рот горсть попкорна, не глядя на нее, когда она только думала о том, что ей и представлять ничего не нужно было. Только вспомнить. Для него все было так просто. Просто откройся, просто представь. Она уже раздражалась с того, что у всех все было просто. — Бред. Ты спятил, — вымолвила Уэнздей на волоске от нового нервного срыва. — Когда задумаешь «отдать жизнь за нее, убить ради нее» считай, ты попала. — Он благодушно пожал плечами и пробормотал что-то следом о фильме. Уэнздей, стараясь не выдавать себя, схватила пустые стаканы и побрела на кухню, полностью погруженная в мысли. Руки выполняли действия на автомате. Они вытащили из морозилки лед в квадратиках. Два отправились в стакан Пагсли, потому что брат считал, что большее количество слишком разбавляло напиток. Три штуки она закинула себе, так как «три» самое оптимальное для охлаждения, что бы там не молол Пагсли. К тому же четное число «два» в стакане ее визуально нервировало. Лед звякнул о стеклянные стенки, но ни на секунду поток мыслей об Инид не прервался. Она пыталась отследить развитие их дружбы на протяжение всего времени. По дням, по часам, поминутно. Чем дальше заходили ее рассуждения, тем сильнее ареол необъяснимого начинал рассеиваться. Внезапно руки, сжимающие банки колы, начали дрожать. На кухне горела небольшая лампа с холодным светом рядом с плитой. За пределами подсветки царил полумрак. Она развернулась к столешнице и, сделав большой глоток воздуха, открыла со щелчком первую банку, а затем и вторую. Сердце сковал страх. Необъяснимый и несоразмерный с параметрами ее тела масштабов. За страх в организме отвечала лимбическая система, а та находилась в головном мозге, который с помощью органов чувств, определив настоящую угрозу, формировал это невыносимое эмоциональное состояние. Но как объяснить, что миндалина, отвечающая за выживание и формирование защитных механизмов, наградила ее паникой стояло ей подумать о влюбленности в подругу. Из-за того, что она давно не слышала и не видела Тайлера, казалось, что произошедшее было плодом ее больного воображения или пакостью паразита, заползшего в мозг. Но последствия слишком реальны, если теперь она не могла даже представить, что после него могло быть что-то еще. Она поставила наполненные стаканы на стол и робко обняла себя руками. Пузырьки газа подпрыгивали вверх. Она смотрела на кайму стакана, но погружалась глубоко в сплетение воспоминаний. Она не чувствовала с Инид того же, что и с Тайлером. Парень действовал на нее как адреналин. Часто от него кипела кровь, а воздух сокращался в количестве. Уэнздей прикрыла глаза. С ним она была как на пороховой бочке. С Инид всегда присутствовало спокойствие. Кроме тех моментов, когда… Уэнздей положила ладони на стол, провела ими по поверхности в разные стороны, оглаживая гладкий камень. Тех моментов, когда она красила ей губы и была так близко, что можно было почувствовать запах пудры на лице и лак для волос при легком движении головы. Когда она говорила. Ох… Такие вещи по телефону, что воспоминания о них заставляли краснеть каждый раз. Когда, одолев сопротивление, сцепила ее руки за головой и триумфально улыбнулась, сдерживая тяжелое дыхание. Или когда говорила, как сильно ее ценила. Она накрыла глаза ладонью и нажала пальцами на веки так, что заплясали пятна. Или когда они поцеловались. В груди сердце екнуло, а тело затопила волна тепла. Вот черт.