19
Разговаривать с кем-то еще, кроме Инид, на темы, которые не хотелось поднимать, было неловко. Как-то странно переходить черту, разделяющую светские беседы и что-то личное. Когда Йоко без обиняков начала задавать вопросы про Тайлера, Инид и ее эмоциональное состояние, хотелось тут же заползти обратно в свою раковину. Она в двух словах рассказала о встрече в кафе, предварительно пригрозив расправой, если произойдет утечка информации. (От этой привычки никогда не откажется). Но вот про Инид решила молчать. Жаловаться — это последнее, что она сделает, даже если в одиночестве доберется до истерии. Йоко все хотела докопаться до истины, узнать мельчайшие подробности. Что именно сказала Инид, что именно ответила Уэнздей. Непонятно, почему она все это спрашивала, если с Инид уже разговаривала. Возможно, у нее был план подловить кого-то на лжи. — Уэнздей Аддамс, у вас все в роду такие упрямые или только ты одна? Йоко откинулась на спинку сиденья, порядком утомившись попыткам запрыгнуть на стену, которую Уэнздей перед ней возвела. Они болтали не так уж много, и можно было сказать, что вампирша уже нагло подпиливала ее нервные струны, но тогда пришлось бы солгать. Ей так не хватало разговора с ровесником, другом. Да, Танака ее нервировала, но она по этому скучала. — Я предана своему мнению. А ты ко всем цепляешься, как пиявка или посчастливилось только мне? — Уэнздей в который раз закатила глаза. Внутренне она наслаждалась их перебранками, и уголок губ все стремился подпрыгнуть на лице в ухмылке. Но ее голос не звучал так, как хотелось бы с самого начала. Она была тише, более отстраненной. Идиотские планы Йоко по их воссоединению были списаны с фильмов. Но не осталось сил на осмысление того, что она говорила. Уэнздей будто бы выпотрошили. Она подумала о том, что, возможно, хотела бы сейчас присутствовать на очередной ночевке и молча за всеми наблюдать. Быть частью чего-то и комфортно сосуществовать на своих правах. Йоко, пялящаяся в потолок, неуклюже выпрямилась и карикатурно-ошеломленно распахнула глаза. — Это уже переход на личности, Уэнздей! Она, злясь, но не всерьез, с помощью ног подкатила себя на кресле ближе к Уэнздей и попробовала ее пнуть. Интересно, если бы она это сделала спустя недели две после их знакомства, Уэнздей воткнула бы ей нож в ногу или просто скинула с кресла? Она быстро подтянула ноги на постель и ущипнула вампиршу, почувствовавшую безнаказанность, за лодыжку. Та ойкнула и принялась потирать кожу, обиженно поглядывая на Уэнздей. Йоко отключила свою вампирскую реакцию по той же причине, по которой Уэнздей не воткнула ей нож, лежащий под подушкой в ногу? — Прими мои извинения. — Она сделала паузу для того, чтобы безэмоционально посмотреть в глаза Йоко. — И покинь мою комнату. — Не понимаю, как вы с Инид уживались. Обе настырные, как бараны. Хотя я уверена, что ты полный симп для Инид. Я права? Йоко поиграла бровями, а следом откатилась к столу и легкомысленно заскользила взглядом по предметам, находящимся в ее стороне комнаты. Как бы то ни было, Йоко не собиралась уходить. Уэнздей посмотрела вниз, на плед крупной вязкой под собой и провела по петлям кончиками пальцев. Если Йоко к ней переедет взамен Инид, то обстоятельства примут достаточно интересный ход развития событий. — Чего ты от меня хочешь? Я не смогу с ней поговорить, пока она меня избегает, как вампир чеснок, — сказала Уэнздей, стерев с лица прежние эмоции. — Королева драмы. — Йоко цыкнула языком. — Что она такого сказала тебе, что ты миришься с ее молчанием? Йоко приподняла бровь и сложила руки на груди. Ее губы, обычно выкрашенные в винный цвет, приняли такое же выражение чопорности, которое чаще всего носили на публике. Если ранее она молитвенно выпрашивала про Инид информацию с большими щенячьими глазами, то сейчас была серьезной. Возможно, это последний вопрос, который она задала. Уэнздей покачала головой и опустила глаза.***
Она поднялась утром без помощи Вещи. Могла назвать это заслугой внутренних часов, но, вероятнее всего, помощником стало одна из разновидностей бессонницы. В последнее время не могла спать дольше. Почему-то хотелось вскочить с кровати уже в пять утра, и сон после такого пробуждения выходил прерывистым и бредовым. Но в этот день она, наконец, встала вовремя, не раньше на час или на два. Она заправила постель, до этого вдоволь насмотревшись на противоположную сторону комнаты. Умылась, почистила зубы, заплела волосы в две неизменно одинаковых косички. Уэнздей действовала бездумно. Утро за круглым разноцветным окном уже проговорилось, давая понять, что день опять будет теплым и солнечным. Сначала шли черные капроновые колготки, потом юбка. Толстовку, в которой она спала, Уэнздей снимала уже в ванной, потому что Вещь листал припрятанный журнал о моде на ее кровати. Когда она осталась полностью без верха, то посмотрела на свое отражение в зеркале. Пространство между поясом юбки и ее талией стало чуть больше. Можно было просунуть туда два пальца. Она провела по ребрам с двух сторон и сделала вдох. Она чувствовала себя скелетом в классе анатомии, который стоял в позапрошлой школе. Он был весь изрисован маркерами. Где-то пестрели обзывательства, где-то люди оставляли свои соцсети. Его отправили в подсобку и заменили на другого в надежде, что угрозы насчет порчи школьного имущества возымеют эффект. Плавно ее глаза скользнули по двойнику в отражении в сторону руки. Уэнздей выставила ее вперед шрамами вверх и долго-долго смотрела. Она не знала, как относилась к ним до конца. По сути, они вызывали в ней трепет. Из самых глубин, где чувства переплетались с необъяснимой тягой к крови. Красный цвет рубцовой ткани завораживал. Всегда, когда она получала травмы, она ощущала себя воительницей. Каждый шрам имел за собой историю и только прибавлял фотографий в пустой альбом. Но эти… Своего рода жульничество. За ними не стояло захватывающего рассказа, никаких подвигов или воспоминания о приятных моментах. Эти шрамы напоминание о том, какую ошибку она допустила, выпуская гнев, разочарование, такие мощные эмоции, которые заслуживали иметь голос посредством тихого причинения вреда самой себе. Уэнздей провела по ним пальцами, и как тонкая струйка воды из-под крана, на нее полилась горько-кислая досада. Если бы ее можно было попробовать на вкус, то скривились бы не только губы, но и вся она скорчилась бы на полу в позе эмбриона. В этом было наслаждение. В страдании, в самоуничижении. Довольно занятный парадокс. Ей было плохо, но и чувствовать фрустрацию в какой-то мере приятно. Быть страдалицей. Она накрыла ладонями свою грудь. Не пришлось особо ухищряться, чтобы скрыть ее полностью. Тайлер прав. Она напоминала щуплого парня. Но все же могла упрямо заметить, что мышцы у нее развиты хорошо. Единственный плюс. Хотя плюс ли? Попытки внушить себе то, что она обычная девушка с обычной фигурой, не увенчались успехом. Рациональной частью мозга она понимала, что все комплексы, которые у нее появились — чушь. Но уже не могла посмотреть на себя другими глазами. Уэнздей встала сбоку, осмотрела себя в профиль, а потом повернулась к зеркалу спиной и посмотрела на цепь позвонков от глухого освещения ванной, казавшиеся слишком заметными из-за теней. Она подумала, что похожа на шутку. Все это было глупым. Ее кости, ее шрамы, идиотская юбка, которая будет сидеть свободно даже вместе с заправленной рубашкой. Она отвернулась от себя с горящими щеками и надела бюстгальтер с пуш-апом. Пришлось поверх рубашки все равно напялить жилетку, несмотря на теплую погоду, чтобы скрыть это дурацкое пространство в два пальца.***
Как бы не хотелось засесть где-нибудь в тишине и прохладе, Уэнздей села во дворе за свободный столик с книгой «Макбет» Шекспира и чашкой растворимого капучино. Ей нужно было освежить память перед литературой и набрать лишних калорий. Ничего лучше кафетерий предложить не мог, зато сахара в пакетиках полно. После завтрака есть не хотелось, а пичкать себя едой насильно она не желала. Она подумала, что если будет пить кофе только с сомнительными сладкими добавками, то, может, хотя бы наберет исчезнувший из-за стресса вес. Вообще она никогда не следила за своим питанием, но теперь внезапно поймала себя на сайтах со статьями «как правильно набрать вес». Телефон, который она презирала, все чаще появлялся в руках. Это ли не очередное падение ее достоинства? — Привет, Уэн-уэн. Как поживает член жужжащего клуба? По-крайней мере, я надеюсь, что ты все еще часть нашего полосатого сообщества. Уэнздей оторвала глаза от строк и с подозрением взглянула на юношу с соком в руках и пачкой каких-то вафлей. Он резво сел напротив и с приглашением раскрыв упаковку, оставил ее на столе. Она удивилась, но смахнула с себя первичную эмоцию, отразившуюся на лице, но стук сердца в горле затихать не хотел. — Назовешь меня еще раз так, Юджин, я завербую пчел на восстание против их супервайзера, — сказала сухо Уэнздей и, положив раскрытую книгу на колени, продолжила удерживать ту руками. — Тебя прислала Йоко? — Эээ… Нет? — Уэнздей смотрела на него не моргая, вытянувшись прямо, как будто к ее спине была привязана доска. Юджин выдержал пару секунд ее молчания, прежде чем посыпаться. Он не мог противостоять своей манере говорить, как школьный психолог, советующий колледжи согласно твоему характеру и успеваемости, так долго. — Ладно. Буду с тобой честен, Уэнздей. Инид та, кто была ближе всех к тебе, и только она знала тебя лучше. Не удивительно. Инид, благодаря своему очарованию, может найти подход к любой личности, даже такой многогранной, как ты. Учитывая твою внешнюю холодность и романтические проблемы, мы решили дать тебе остыть. К тому же ты не отвечала на смс. Юджин вставил трубочку в пачку сока и взял круглую вафлю под ее дрогнувшие вверх брови. Словно этих дней, что она провела в частичном одиночестве, сдуло ветром. Под гнетом новой информации плечи незаметно ушли вовнутрь. Напомнив себе не верить тому, что слышишь, и только половине тому, что видишь (Эдгар Алан По) она попыталась выпрямиться. — Ты мне писал? — спросила с недоверием она. — Конечно, Уэнздей. Для тебя, кстати, обсуждение проблем через интернет далось бы с меньшим стрессом. Я думал, что ты не хочешь разговаривать, пока Йоко не сказала, что тебе одинок… — Юджин запнулся и перестал жевать. Он не казался особо испуганным. Смущенным, да. Так, словно боялся ее обидеть? Безусловно. — Если это для тебя важно, сделай вид, что я не заканчивал данное предложение. Я просто надеялся, что ты помнишь, что мой улей — это твой улей. Уэнздей боком ощутила, как телефон в ее рюкзаке начал плавить тетрадки и черный материал. Она хотела, чтобы он взорвался к чертям, чтобы не чувствовать себя такой глупой. Ей было некомфортно в этом теле, которое разрывалось от принятия, отвержения и потребности получить поддержку. Она все еще считала, что если люди ее отталкивали, то искать с ними связь недостойно любых усилий. Если ей не верили, то доказывать кому-то свою точку зрения пустая трата времени. — Я не заходила… Куда бы ты не написал из всех приложений, которыми меня снабдила Инид. — А… О, ну, это многое объясняет. — Юджин вздохнул с непонятным облегчением. — Так когда вы будете мириться с Инид? Неудобный вопрос, однако. Хотя, чего она могла еще ожидать? В последний раз она видела Инид около кабинета химии в наушниках и с телефоном в руках. Она ее не видела, так как полностью была погружена в свои мысли или в какие-нибудь ролики из тик-тока. А может, она просто делала вид, что занята, чтобы никто к ней не подходил. Глаза Уэнздей следили за группкой оборотней, по-прежнему громкими и взбалмошными. Почему Инид от них отличалась? — Задай мне вопрос полегче. — Она вложила цветную закладку в книгу и закрыла ее. — Я могу назвать диапазон звучания виолончели или озвучить вероятность обойти клиническую смерть после удара молнии. Но никак не определить обстоятельства, в перспективе которых мы с Инид наконец пойдем на контакт. Мне кажется, у нее больше шансов пронзить меня рапирой, чем у меня понять ход ее мыслей. — Уэнздей, ты все усложняешь. — Юджин указал откусанной вафлей прямо на нее. Она приподняла бровь. — Я имею ввиду, Инид можно понять. Если бы моя девчонка решила пойти на контакт со своим бывшим парнем, который с ней плохо обращался, я был бы расстроен. В мозгу Уэнздей что-то щелкнуло. Возможно, это было вовсе не в мозгу, а где-то пониже и чуть левее от середины груди. Но она вцепилась в эту формулировку, потому что хотела услышать все до единой подробности. — Что ты сказал? — спросила аккуратно она, прищурив глаза. Уэнздей насторожилась как хищница, решающая, нужно ли нападать, ведь жертва, хоть и была слабее, на водопое, являлась не единственной представительницей вида. Нередко хищники превращались в жертву, а опрометчивость была главной тому причиной. — Что Инид расстроилась не просто так… — Часть про девчонку, Юджин, — потребовала грозно Уэнздей. — О, ну я про Алисию. Мне бы не понравилось. — Юджин глупо и нервно хихикнул, а потом поспешно встал со своего места, поправляя очки. — Слушай, у меня скоро урок, но после занятий я бы не отказался от помощи с ульями. Девочки уже давно намекали на то, что мои нежные руки им надоели. — Юджин… — Уэнздей недобро подалась вперед и расставила ладони на край стола, намереваясь подняться следом. — Вафли твои, ни в чем себе не отказывай. Увидимся, Уэнздей! Он удрал в сторону выхода и скрылся за массивными дверями. Уэнздей выдохнула с огорчением и вернулась на прежнее место, нисколько не удовлетворенная. — Он звучит как престарелый гинеколог с неуместными комментариями. Или мне одной так кажется? — бросила невзначай она. Его появление было таким внезапным, что весь небольшой диалог казался выдуманным. Этого мало. Но она могла восполнить пробел, когда пойдет навещать их «девочек». С того дня, как она сидела на полу их маленького сарайчика, ноги ее не ступало на территорию пчел. Насчет криво брошенной «девчонки» Уэнздей задумалась. Шутки и двусмысленные комментарии в их с Инид сторону она научилась игнорировать, но иногда они бесстыдно озвучивали собственные мечты. В этот момент она не была против зваться девчонкой Инид. Вот только ссора рушила все ее грезы. В пятиугольном дворе никто, кроме Юджина, не попался ей на глаза, что поддерживало мысль о ее избегании. Только теперь, похоже, изоляция была ничем иным, как плодом ее воображения. Если бы она была чуть менее гордой, то пошла бы на контакт первой. Но она не пошла. Двор постепенно пустел, так как звонок на урок был все ближе. Вещь, выползший из укрытия, ловко вскарабкался на стол, царапая поверхность дерева. — Ты должна признать, что ошибалась, Уэнздей. Уэнздей протестующе расправила плечи, словно хотела защититься. — Кому от этого станет легче? Может, мне предпочтительней думать о своем пути, как о странствии в одиночестве, которое после наполненных страданием и авантюрами дней прервется рандеву со смертью. Уэнздей перевела глаза на вялую полусухую траву у подножия центрального дерева и скользнула к каменному бортику, где обычно любили сидеть сирены во главе с Бьянкой. Сегодня, на ее счастье, то место пустовало. Можно не заставлять свое тело выглядеть уверенней и жестче, чем было на самом деле. Вещь живо подбежал к краю стола и постучал по дереву пальцем, чтобы привлечь ее внимание. Уэнздей незаинтересованно вернулась к нему. — Тебе удобнее так думать. Разве мы это не проходили? Дышать стало сложнее, легкие будто утратили парочку процентов своих работающих функций. Все, что она говорила защита, фарс, не более. Сарказм помогал ей справиться и не говорить искренне о чувствах. Избегать ответственности за за поступки, ход мыслей. Так просто было ни с кем не контактировать, думать только о себе, своих амбициях и желаниях. Но то, что ее немного раздражало — она ни за что бы не вернулась обратно. — Я знаю. Знаю. — Сдалась Уэнздей. — Не тяжело для правой руки постоянно быть правым? — Ты мне льстишь. Вещь перебрал игриво пальцами, насколько это можно для руки, и подполз чуть ближе. — Да, это так. — Она согласилась. Просто поддерживала иронию. — Если я начну возобновлять общение со всеми, то смогу внедрить в их головы мысль о своей правоте. Тогда у Инид не будет никаких вариантов, кроме как заговорить со мной. — Ты не серьезно. — Вещь усмехнулся. Или закатил несуществующие глаза. Она иногда испытывала сомнения на счет его подачи. — Конечно, нет. Привычная многолюдность начинала редеть. Ей тоже стояло подняться и идти в класс, но ей этого не хотелось. Она не знала, почему точно на этот раз, но была расстроена. У нее в груди все сжималось. Будто вместо вен под ее плотью разрослась цепь под напряжением. Неловкое действие, и ее поджарит изнутри. — Тебе нужно было это пройти, Уэнздей. И я уверен, подобные переживания не последние в твоей жизни, к сожалению. — Уэнздей сухо усмехнулась и опустила взгляд на свои руки, удерживающие книгу. — Люди учатся посредством проб и ошибок. — И это всегда так… неприятно? — спросила тихо она, точно обращаясь к самой себе. Может, следовало перейти на язык жестов в целях безопасности, но рядом не было ушей. Да и ей уже было все равно. — По большому счету. Она ничего не могла подобрать лучше, чем ходового слова Инид «отстой» к сложившейся ситуации. А потом, взяв вафли, любезно предоставленные Юджином, отправила себе в рюкзак, достав при этом одну для того, чтобы съесть. Одна вафля не сделает день хуже.***
Она поймала себя на том, что все чаще почесывала запястье, желая уже сделать чего-нибудь нехорошего со своим телом. Мысли о порезах вбивались в ее затылок, как чугунные колышки, раскраивая череп на скорлупки. Описание и близко не привлекательное. Кожу под пальцами покалывало, и непонятная щекотка колебалась от груди к горлу. Она переходила на плечи, а потом и на спину, вниз по позвоночнику под натянутой кожей. Уэнздей очень сильно желала утолить этот голод. Она вспоминала, как кровь наполняла рану, как стекала вниз. Как сладко она себя чувствовала после боли и жжения. На самом деле это можно было сравнить с возбуждением в каком-то смысле. Очень кратковременным и таким тянущим, что хотелось истошно стонать, цепляясь железной хваткой за свои волосы. Наверное, если бы она заменила свое самоповреждение самоудовлетворением, то в была бы в выигрыше со всех сторон. Осталось только побороть еще парочку травм. На перерыве между литературой и ботаникой она пошла в туалет и скрылась за одной из кабинок. Сильно пахло моющими средствами, будто уборщицы намешали всяких порошков и гелей, протерли все вокруг и смыли примерно на шестьдесят пять процентов. После двух минут пребывания на крышке унитаза у нее начала кружиться голова. Голоса девушек снаружи не мешали, а создавали шум, который перебивал ее мысли, что носились в потоке внутри ее загруженной головы. Она держалась, но было так паршиво почему-то, что представлялось она за решеткой, подобно той, в которой сидел Ксавье. Она завыла бы, если бы могла. Снаружи словно все кишело кровожадными духами. С тяжелой аурой и большими, превосходящими ее по всем параметрам, габаритами. Становилось душно и холодно одновременно. Она закрыла глаза, медленно поднесла правую руку ко рту и вгрызлась зубами в собственную плоть. Почувствовала, как задела под кожей сухожилия. Или это кости издавали звук. Она сжимала челюсти все сильнее, пока рука не стала неметь, а кожа, зажатая между резцами, казалось, могла с минуты на минуту лопнуть. Уэнздей посмотрела на темные слепки зубов и одернула рукав рубашки. Когда все уроки закончились, а она быстро собирала свои вещи в рюкзак, Йоко срочно попросила ее о разговоре. Предплечье ломило от укуса, и теперь в голове были только мысли об этом. О физическом дискомфорте. Еще о домашнем задании и о том, что глаза устали от макияжа. О том, куда подевался Вещь, потому что она думала, что тот сидел в рюкзаке, но там только тетради, да канцелярия. В любом случае у одной своевольной вампирши появились на нее планы. — Почему ты не можешь сказать мне этого в комнате? — зашипела Уэнздей вдогонку Йоко. Они обгоняли расслабленно плетущихся студентов в свои комнаты, едва не задевая каждого зеваку на пути. — Потому что данный разговор требует чрезвычайно быстрого реагирования. Ноги Танаки длинные, а скорость утомительная донельзя. Ее прямые волосы развевались на ветру, который невольно создавался при ее смехотворной спешке. Как только Уэнздей с ней ровнялась, Йоко все равно удавалось быть на шаг впереди. Они миновали парочку кабинетов и остановились на кладовой, идущей сразу после класса химии. Дверь была деревянной и темно-синей, и краска в некоторых местах трескалась. По-видимому, бюджета школы не хватило на нормальную дверь, зато хватило на дешевую краску. Уэнздей вошла туда первой, так как Йоко, нахмурившись, раскрыла перед ней дверь, подгоняя руками, как кота, пришедшего домой с прогулки. — Я не понимаю, каким образом ты не могла найти его. Он всегда лежит в одном и том же… Светлый затылок возник перед глазами, а движение сбоку вышло почти незаметным и сменилось хлопком двери позади с двумя громкими щелчками. По артериям и венам пустили свинец, и он стремительно смешивался с кровью, пока мысли сменяли одна другую в закоротившем мозгу. Она бы не посмела. О, еще как посмела бы. — Йоко! — только и успела выкрикнуть удивленно Уэнздей, когда Инид, испугавшись громкого звука, повернулась. Она, наверное, выглядела как олень в свете фар. Потерянной и несмышленой, с глупыми карими глазами. Она не была готова к конфронтации. Не была готова посмотреть ей в глаза, слышать ее голос. Ощущать кожей осуждение и злость в свою сторону. А Инид, прежде чем взглянуть на дверь, метнула в Уэнздей такой взгляд, что бетон под ногами расползался. — О, как оригинально! — Инид разозлено всплеснула руками. — Дивина, ты предательница! А тебя, Йоко, я больше никогда не буду осветлять! Уэнздей сжимала рукой ремешок рюкзака, таращась на дверь, как и Инид. Вот только она не спешила покидать кладовку. Рано или поздно им пришлось бы поговорить. Пускай и подобным образом. — Ты попросишь свои слова обратно, когда вы померитесь, — послышался с той стороны голос Йоко. Здесь на двери гораздо больше трещин, чем снаружи. — Это для вашего же блага. Уэнздей понимала, что Инид ощущала затылком ее взгляд. — Для вашего же блага пойти к черту, пока я не вышла отсюда! — пригрозила Инид, отвечая на реплику Дивины. Она вся полыхала от злости. Когти выпрыгнули, а грудная клетка тяжело вздымалась. Воздух внутри небольшого помещения удушал, по большому счету из-за давления, которое Инид на него оказывала. Но как же она была прекрасна в амплуа доведенного до ручки героя. С дрожью праведного гнева в теле, с красным блеском пламени в глазах. Уэнздей не знала, что думать по поводу своего желания оказаться рядом, когда Инид преисполнилась яростью настолько, что решила избить человека. Каким бы подонком не был Тайлер, она не могла одобрять жестокость Инид по отношению к нему. — Скажите спасибо, что ваши руки двигаются, потому что Вещь предлагал подсыпать снотворного и связать вас вместе. Вещь. Он тоже был в курсе данного безобразия? Уэнздей сухо усмехнулась. Конечно был. К тому же идею выдал еще менее сообразительную. Не сказать, что она хвасталась смекалкой, так просто попавшись на уловку. — Ты знаешь, я могу сломать эту чертову дверь, Йоко, — прорычала Инид и схватилась за ручку. «Дай нам шанс» Уэнздей потупила взгляд. — Если ты испортишь школьное имущество, Инид, они вызовут твою мать, — парировала ловко вампирша. — Ты… Ты… — Не скучайте! Прозвучал рассерженный вскрик, а затем три кудрявых стружки, несмотря на угрозы, упали на пол, как легкое конфетти. Уэнздей поняла, что их не вызволят в ближайшее время, когда за дверью воцарилась тишина. Шарканье подошв сошло на нет. Большинство студентов наверняка уже пересекли свои комнаты общежития. Уэнздей подошла к концу стеллажа и села на пол. Здесь находилось маленькое окошко напротив двери и являлось единственным источником света на данный момент. Около стола, где рылась до этого Инид, стояла коробка с пачками мела, большими линейками и циркулями для доски. Уэнздей догадывалась, что из этого ничего не выйдет, и смирилась с обществом Инид, биополе которой сейчас исходило волнами досады из-за того, что придется делить с ней четыре стены и воздух. Она стояла к ней спиной и пыталась отдышаться. Руки, сжатые в кулаки, дрожали от напряжения. Наконец она замерла и вздохнула. Ее глаза избегали стороны, где сидела Уэнздей. Она приземлилась у стеллажа, который стоял напротив стеллажа Уэнздей. Поближе к двери и подальше от нее. Она залезла в свой розовый плюшевый рюкзак и с морщинкой между бровей достала телефон. Вот и поговорили. Уэнздей подтянула колени к груди и уткнулась глазами в свои руки, удерживающие ноги вместе. Прошла первая минута. Вторая. Инид не подавала признаков желания начать разговор, ее палец проделывал движения снизу-вверх снова и снова. Уэнздей изучила ее досконально. Розовые заколки в волосах, расслабленный галстук на белой рубашке. Она видела, как двигалась ее челюсть от раздражения, так как очевидно, что внимание не осталось незамеченным. Уэнздей не могла больше выдержать. — Так и будешь хранить молчание? Ее голос в этой тишине прозвучал как что-то незаконное. Инид не отрывалась от экрана. — Рано или поздно они придут и нам не придется разговаривать. — Получается, это все? Уэнздей дергала пальцами края жилетки. Она не могла больше смотреть на Инид. У нее горели уши, у нее болело предплечье. Инид будто огородила себя колючей проволокой. Можно было потрогать пальцами это защитное поле, тело само по себе напрягалось, лишь бы не задеть по неосторожности. — Что ты от меня хочешь услышать? — Инид вскипела и отложила телефон на пол. Хотя скорее отбросила. Уэнздей проследила за этим действием, а потом посмотрела на нее, будто ожидая удара. — Это не я решила заговорить с бывшем, от которого еле отвязалась. Ты была в таком ужасном состоянии, Уэнздей, что я думала, тебе из него вообще не выйти. — Она с искренним непониманием повела головой из стороны в сторону. — Ты… Ты, блин, выглядела так, словно вы просто поссорились и не разговаривали недели две! — Почему ты решила, что я хочу к нему вернуться? После всего… — Она запнулась. Боялась захлебнуться словами, сказать что-то, из-за чего эта маленькая возможность поговорить канет в Лету, и Инид продолжит сидеть молча и сердито игнорировать ее. — Ты могла меня хотя бы выслушать, Инид. Инид набрала в грудь побольше воздуха от возмущения и подобрала ноги под себя. — Что выслушать Уэнздей? Что ты просто хочешь с ним поговорить, наладить отношения? Все это чушь! Оправдания для себя самой. Если бы ты действительно обо всем забыла и не хотела иметь с ним ничего общего, ты бы послала его куда подальше! Не знаю, что в твоей голове творится. Я всегда пыталась быть рядом, поддерживать. Если ты все-таки решила к нему вернуться, я советую тебе найти хорошего психолога, потому что после этого кретина ничего, кроме комплекса неполноценности ты не получишь. Будешь напиваться и винить себя во всех бедах. Или… Не знаю! займешься промискуитетом! И я надеюсь, что правильно произнесла это слово, потому что я на эмоциях, спасибо тебе большое! Еще бы резать себя начала из-за этого идиота. Она сложила руки на груди и раздраженно уставилась на стеллаж напротив своих глаз, а потом снова вытянула ноги и стала нервно мотать одной из них из стороны в сторону. Каждое слово вбивалось гвоздем в позвоночник. Хотелось усиленно выпрямиться, не дать чужим словам пошатнуть равновесие, но Уэнздей все равно ощущала, как трескалась под ударами. «Еще бы резать себя начала…» — Что, Уэнздей, теперь тебе нечего сказать? — спустя минуту ядовито поинтересовалась Инид, метнув в нее взгляд, наполненный обидой. Держать зрительный контакт становилось все труднее. Ее голубые глаза добирались до души и раскапывали в ней чувство, похожее на обиду, но каким-то образом крохотная часть вины там тоже присутствовала. — Я не вернусь к нему. И не вернулась бы. — Начала вкрадчиво Уэнздей. — Хочу, чтобы эти слова пустили крепкие корни в твоем мозгу. — Инид издала горький смешок. — Я ценю каждое твое действие по отношению ко мне и не раз об этом упоминала. Если бы не ты… Не знаю, на какой эмоциональной тяжбе я опустила бы руки. — Уэнздей стала перебирать пальцы на коленях. Как бы не хотелось пререкаться с Инид, она выбрала другой путь. — Я думала, ты мне доверяешь. Ты стала моим приоритетом. Но так легко убедила себя в мысли, что я тебя брошу… — Ты эгоистка, Уэнздей. — бросила с горечью Инид. — Вот именно что… У нас было все хорошо. Ты стала восстанавливаться. Мы проводили все свободное время вместе. Мы общались на каникулах каждый день. Твоего бывшего не должно существовать в твоем будущем! Просто… Зачем, Уэнздей? Ответь мне на вопрос. В чем была проблема сказать: «Иди к черту, Тайлер. Не приближайся ко мне. Я тебя видеть не хочу.»? Почему тебе нужно было сглаживать углы? Он плохой человек. Он гомофоб и нарцисс. И еще не знаю, сколько диагнозов на него еще можно повесить! — Потому что я так решила, Инид! — выкрикнула Уэнздей. — Конечно. Кто бы мог подумать. — Инид фыркнула. — Уэнздей Аддамс плевать на всех хотела… — Ты до сих пор на меня нападаешь, не желая слушать. Ты называешь меня эгоисткой, когда сама хочешь, чтобы все все делали по-твоему! Уэнздей вся дрожала от внезапно нахлынувшей злости. Если бы здесь горела эта допотопная лампочка, она бы уже оглушительно трещала над их головами от напряжения, натягивающегося все сильнее между ними двумя. — Так поступают друзья, Уэнздей! — повысила Инид голос. — Они волнуются и стараются защитить. За все это время разве ты не поняла, что ты нам небезразлична? Что мне небезразлична? — Ты меня не слышишь! Они обе замолчали, тяжело дыша, и отвернулись каждая к своей невидимой точке спасения, лишь бы не видеть чужих огорченных глаз. Разговор на повышенных тонах полная бессмыслица. Они пытались друг до друга достучаться, но крик лишь показывал, насколько они были беспомощны перед друг другом, перед эмоциями, что испытывали. Хотелось каждой быть услышанной, привлечь внимание к боли, поселившейся в груди из-за дурацкого конфликта. Уэнздей сделала глубокий вдох. — Мы заходим в тупик. Пустая трата времени. — Спасибо, Шерлок. Инид продолжала испепелять стеллаж глазами и держать руки у груди в защитном жесте. Только теперь было слышно, как она щелкала своими длинными оранжево-желтыми когтями друг о друга. Разговор со стенкой. — Инид, некоторые вещи я не могу обсуждать с тобой. — Например? Что ты могла с ним обсудить такого особенного, что обсуждение со мной вашего с ним секса меркнет на фоне?! Инид не понимала, как сильно она продолжала стесняться этих тем. Что любой разговор, любые шутки могли выбить ее из стабильного состояния, если хоть на шаг свернут не в ту сторону. Она не понимала, что обсуждая все это, она не могла избавиться от внутреннего порицания и отвратительного осадка. Но она доверяла эту часть Инид. Доверяла настолько интимные подробности, что постоянно испытывала что-то необъяснимое, на грани стыда и нежности, вспоминая. Уэнздей впустила ее в закулисный процесс, где она должна была оставаться наедине со своими пальцами до последнего выпущенного стона. Но рассказать о своих комплексах, о том, что каждый раз, когда дело касалось самоудовлетворения, ее тело выражало протест, она не могла. Стыдилась. Не могла внушить себе, что все, что связано с сексом — обычная физическая потребность. Как только ее руки касались промежности, то возбуждение становилось неправильным и позорным. Но оно не уходило, как и желание. Поэтому она старалась отгонять себя мысли о своей дефектности, занимаясь другими делами. Она не хотела, чтобы Инид знала о ее несовершенствах. Не хотела на них указывать. Не хотела, чтобы Инид знала о том, что они у нее есть. Она хотела быть для нее уверенной, создавать впечатление, что она удовлетворена собой, своим телом, своими действиями. Инид должна была знать, что может на нее положиться в случае чего. Тайлер посадил в ней комплексы, Тайлеру удалось ее прогнуть под себя. Перед ним она не страшилась пасть ниже. Уэнздей откинула голову назад и уткнулась в ребро стеллажа затылком. Она могла увидеть в углу у потолка небольшого паука, которых Инид не переносила. — Я хотела услышать раскаяние. Хотела, чтобы он признал, что часто был несправедлив и жесток по отношению ко мне. Этого ты не никак не могла мне дать, Инид. Только он. Разве ты не считаешь, что я этого достойна? Есть моменты, которые я не могу рассказать тебе, потому что мне стыдно. И ты не можешь заставить меня это сделать. Я этого не хочу, понимаешь? Я не хочу признаваться в больших слабостях, чем уже призналась. Я не могу этого сделать. Ее речь уже походила на бессвязный бред и мольбы о прекращении. Казалось, Инид давила на нее своими вопросами, а Уэнздей пыталась выйти из положения с меньшей потерей. Инид думала, что она лгала, притворялась, что ощущала связь, но это не так. Уэнздей не могла позволить себе невольно подтвердить ее надумки. Но и рассказать все означало добровольно втоптать себя в грязь. — Уэнздей, — Инид прекратила играть с когтями и осторожно их втянула. Она это видела боковым зрением. — Я не стала бы тебя заставлять говорить о чем-то, о чем ты не хотела. — Ты сейчас этим занимаешься, Инид. — Я… — Она на секунду замолчала, обдумывая сказанное, но потом вздохнула и устало потерла лоб. — Похоже на то. Прости. Они встретились взглядами, но каждая отвела его с эмоцией, понятной лишь самой себе. И то отчасти. После короткой паузы Инид робко поинтересовалась: — Так вы с ним поговорили? Уэнздей проследила ногтем невидимую линию между серой и черной полосой на юбке. — Да. — И как все прошло? Она бы хотела солгать, что отлично. Хотела бы, чтобы это являлось правдой. — Надеюсь, он действительно приложит усилия к изменениям, — отозвалась тихо Уэнздей. — Он хотел вернуться, но я этого не хочу. Она поймала взгляд Инид, так как говорила совершенно искренне. Вот бы она это поняла. — Я не хотела с тобой ссориться, Инид. Мне плевать на то, что ты вспылила. Мне плевать на то, что ты назвала меня глупой. Меня это не задевало. Если бы на этом закончилось, я бы не ушла. В моих же интересах было прийти к понимаю с тобой. Но ты сказала, что я легко отделалась в контексте с его изменами. — В горле появился комок, и голос задрожал. — Как будто я должна быть благодарна. Что то, что произошло не критично, ведь если бы он не изменял, то… Не знаю, что ты имела ввиду. Насиловал меня? По крайней мере, я интерпретировала это так. Мне было так больно, Инид. Я не знаю, что могло бы меня задеть сильнее. — Уэнздей, я не… — Знаешь, что самое мерзостное в этой ситуации? Я бы и не узнала, способен ли он на такое, потому что продолжила бы подчиняться. — Она шмыгнула носом и обратила лицо к потолку. Чтобы не дать выделившимся слезам упасть на форму, она быстро подтерла веки пальцами. — Часть в нашем гнусном патриархальном мире заявила бы, что я делаю из мухи слона. Но не ты. Ты меня поддержала. А потом так просто, забрав все слова, обесценила… — Я ни в коем случае не считаю так. Я даже не помню этих слов… Инид поднялась с места и сократила будто бы километровое расстояние, которое их разделяло. — Я чувствую себя грязной и использованной. Как будто из меня вырвали что-то важное и выставили на всеобщее обозрение. Поэтому замечание про промискуитет еще более оскорбительно. Слезы не останавливались. Она все продолжала смахивать их и удивляться тому, что их так много, ведь не думала, что, произнеся все это вслух, расплачется. — Прости меня. — Инид сделала какое-то движение сбоку, но вернулась к навязчивому перебору пальцев. — Боже, Уэнздей, мне так жаль. Я… Мне просто сорвало башню, я не думала о том, что говорю. Как только я узнала о изменах, я думала лишь о том, как тебя обезопасить. — Она передвинулась с прежнего места в поле зрения Уэнздей, чтобы сидеть лицом к лицу. — И когда… Когда я увидела эту потерянность в твоих глазах, я почувствовала, как будто сама тебя теряю. — Ее голос тоже дрожал, но скорее от волнения, нежели от того, что она собиралась заплакать. А лицо краснело от стыда или от переживаний. А может все вместе. Уэнздей сдерживала свой порыв разреветься от того, как сильно она хотела просто обнять ее и обо всем забыть. — Я вспомнила о прошлом, а потом представила, что все это повторится. Я так разозлилась, думая, что ты можешь легко забыть все, через что прошла. Забыть мои усилия… Еще я ревновала. Я так испугалась, что ты вернешься к нему… И я не считаю тебя глупой. Наверное, я просто хотела сказать тебе гадость. — Я… — Уэнздей прервалась и отвернула голову в сторону. Ей стоило титанических усилий говорить, не захлебываясь слезами. — Мне надо было продолжить разговор, а не пускать все на самотек. Но почему ты просто не выслушала меня? Ты отмахнулась сразу же, как только я открыла рот. — Я выбрала побег. — Совсем неожиданно Инид протянула руку к ее лицу на рефлексе и было одернула, но все же убрала слезу, стекающую по щеке. Уэнздей почти погналась за отпрянувшими пальцами. — Не хотела слышать, что ты скажешь. Я бы не выдержала, если бы ты постаралась оправдать его или свое желание с ним встретиться. Якобы нужно узнать, может, он изменился. Даже сейчас мне противно об этом думать! — Но, Инид. Если бы это произошло, ты могла бы разорвать со мной общение. Ты не можешь запретить людям совершать ошибки. Как не можешь постоянно всех спасать. Если бы я стерла из памяти твои старания, я бы заслуживала твоего ухода. — Легко сказать. — Инид покачала головой. — Мне жаль, если я заставила тебя своими действиями поверить в мысль о возвращении к Тайлеру. Я не хочу больше ни минуты находиться с тобой по разные стороны баррикад, Инид. Эти дни без тебя мое худшее персональное наказание. — Уэнздей потянулась к руке Инид, лежащей на коленях, и осторожно сжала, боясь опять сделать что-то не так. Инид оторвала свои голубые глаза от их рук. Она выглядела уставшей, отчаявшейся и беззащитной. Сняла маску, намучившись от того, что происходило за эти пару недель. — Можно я уже наконец тебя обниму? Инид требовался всего один кивок. — Ох, ты и представить не можешь, как сильно я по тебе скучала. — проскулила Инид ей в плечо. Можно было почувствовать тепло ее слов кожей под рубашкой. Уэнздей зажмурилась. Весь стресс, страх и сомнения вылились в слезы. — Боже, я так люблю тебя, Уэнздей. Но ты такая гребаная заноза в заднице! Я не лучше совершенно, я знаю это. Я так скучала по твоим беспрерывным стукам по клавишам и сухим комментариям. Инид шмыгнула носом, а Уэнздей мягко стала перебирать ее волосы, пока первая волна плача Инид не стихла. Она нехотя отстранилась и посмотрела в заплаканные глаза. Такие, какими она их описывала. Как небо после дождя. Только сейчас не ночь, все только близилось к вечеру. Она убрала осторожно пальцами размазанную тушь, насколько это было возможно, и прикоснулась своим лбом к ее. Бури эмоций все еще плескались в ее сердце и раз за разом переливались за край. Она задумывала сказать, что тоже скучала по ее песням под нос, скучала по тому, как она мило смущалась, когда Уэнздей охотно отвечала или инициировала какой-то тактильный контакт. Тому, как она прикасалась пальцами к ее косам. Тому, как приятно это было дарить ей возможность делать то, что никому не позволено, кроме семьи. Но с губ слетело не это. — Я тоже тебя люблю. — прошептала мягко Уэнздей, забирая светлые пряди за уши, едва тех касаясь. Что творилось внутри, не описать. Словно в зоопарке произошел бунт, и все звери вопили из каждого уголка скованной в передвижениях клетки. Температура ее тела достигла апогея, к щекам прилила кровь. Она сейчас грохнется от теплового удара. Инид, отойдя от шока, прерывисто всхлипнула и улыбнулась. Пол под ногами стал еще тверже. Колени буквально просили о пощаде. Она убрала руки с ее лица, так как те становились неприятно влажными от волнения. — Это означает, что теперь я могу говорить сколько угодно, что люблю тебя? — спросила Инид, нежно удерживая ладони на ее бедрах. Чуть выше коленей и почти незаметно. Уэнздей знала, как сильно Инид хотела ее затискать до смерти, судя по ее непроизвольным наклонам все ближе. Она снова незамедлительно ее обняла, не желая мучить. — Что тебе мешало раньше? — Уэнздей положила руки на ее лопатки и сделала медленный вдох. Она так скучала по ее запаху. — Брось, Уэнздей. Я и так пошла на риск, произнося это сейчас, — усмехнулась Инид и сжала ее сильнее в объятьях. Так было приятно чувствовать ее руки на себе. Она чувствовала освобождение. Словно вечером из жаркого помещения вышла на прохладную улицу. — Я… — Уэнздей остановила поглаживания, но не нашла аргументов. Как Инид может знать, чего она хочет, если она хранила молчание? — Теперь это понимаю. — Вот видишь. Уэнздей устроилась поудобнее. Она хотела ее в себя впитать, почувствовать под кожей. У нее щекотало в солнечном сплетении, потому что Инид, очевидно, пыталась отметить ее своим запахом, как настоящая собака, вот так вот, ерзая и прижимаясь все теснее. — Если честно… Иногда я… — Она закрыла глаза, подбирая слова как можно точнее. — Когда ты говорила это всем подряд, кроме меня, я думала, что упустила какой-то ключевой момент, из-за чего не могу претендовать на большее. Будто ты поняла, что я никогда не смогу тебе дать того, что ты заслуживаешь. — Уэнздей, живо выкинь это из своей головы. — Инид ахнула и отстранила ее за плечи. — Теперь я буду говорить тебе это при любой удобной возможности. Вот увидишь, захочешь получить свою без «я тебя люблю» жизнь обратно. Она хмурилась невидимой угрозе, но смотрела именно Уэнздей глаза. Ее пылкость так завораживала, что сердце вместе со стуком выдавало «хочу тебя поцеловать». «поцеловатьпоцеловатьпоцеловать» «Я так хочу тебя поцеловать» Но кто сказал, что подруги не целуются? Они целовались по-дружески и раньше. Уэнздей обвела большими пальцами ее брови и смело поцеловала в морщинку над переносицей. Вся хмурость растворилась, и хоть Инид просто хлопала глазами, смущение отчетливо проступало на лице. Чтобы скрыть собственное, Уэнздей снова ее обняла. — Спасибо, — произнесла Уэнздей чистосердечно, не зная точно, за что благодарит. Похоже, вообще за все, что принесла в ее жизнь Инид. — Поцелуешь еще раз, я, может, при каждом нашем прощании буду говорить вместо «до встречи на ботанике» «люблю тебя» и целовать в щеку. — Пародия на Дивину с Йоко? Боюсь, если ты будешь лезть своим языком мне в рот, я немного удивлюсь. — Немного удивишься, Уэнздей? — Инид отпрянула, хихикнув при этом так легко и беспечно, что насекомые в ее брюшной полости намотали пару спиралей смерти, как муравьи, бегущие по замкнутому кругу. Они смущенно застыли друг напротив друга, колени соприкасались. Не так, как в ее сне голой кожей, а через ткань школьной формы. Уэнздей ощутила искру, вспыхнувшую где-то посреди ее внутренних органов, ведь подумала о том, чтобы задрать свою юбку, а потом и ее, чтобы ничто не мешало соприкасаться с кожей ее бедер. Инид ласково улыбалась, ее щеки уже были розовыми. Она опустила взгляд, сжимая ее руки, а Уэнздей едва заметно дернулась вперед, прикрывая веки от дурмана, залезшего, как паразит, в ее голову. Она тратила энергии больше, чем гидроэлектростанция, на то, чтобы не сорваться. — Ну что вы там? Есть кто живой? Они обе подпрыгнули на месте, словно кто-то пытался их разбудить стуком половника о кастрюлю. Йоко забарабанила в дверь, как будто это пришла с проверкой заведующая общежитием. И, видно, кто-то ей нашептал, что в этой комнате баловались травкой. Ну, помяни Дьявола и Танака тут как тут. Может, без кастрюли и половника, но ей удалось смахнуть с Уэнздей наваждение. Интересно, она догадывалась о ее чувствах к Инид? То есть… Насколько сильно она верила в свои шутки насчет их с Инид «отношений»? Но она абсолютно уверена в том, что ей в своих чувствах к Инид не признается, иначе других планов Уэнздей точно не пережить.20
Кабинет ботаники был открыт нараспашку, как и застекленная дверь в конце класса. Легкий ветерок гулял по полу и иногда снисходил до их запаренных фигур. Лето близилось, а по ощущениям уже давно наступило, ведь было так жарко, что каждый день Уэнздей провожала измученная солнцем и теплом. Она развалилась на парте и вяло наблюдала за зелеными листьями в керамических горшках. Пиджак весел на спинке стула, галстук был ослаблен, а верхние пуговицы и пуговицы на рукавах белой рубашки расстегнуты. Инид играла с ее волосами, попутно болтая с Йоко, сидящей перед ними. Голову Уэнздей покалывало, когда пальцы Инид касались ее за ухом, а челка рассыпалась на лоб из-за ласковых движений. Она старалась действовать по ситуации, пока подруга не превратится в девушку. Или знакомую, которую с Уэнздей что-то объединяло, но это что-то было разрушено ее отнюдь не дружескими чувствами. Она решила, что переведется в другую школу и больше никогда в жизни не будет общаться с людьми, только если это не рабочие отношения. У нее все еще в планах было стать успешной писательницей. Дни после примирения проходили не сказать, чтобы быстро, но так, что к вечеру, когда они уже готовились ко сну, Уэнздей удивлялась тому, сколько одни сутки могли в себя вместить. Утренние процедуры со взаимными пререканиями, ну или с попытками разбудить Инид, прячущую голову под подушку. Несомненно, совместный прием пищи, где неизменными участницами были они с Инид. Остальные частенько меняли одни разношерстные компании на другие, в зависимости от урока, на который должны были пойти следом. Да и они с Инид полюбили выходить во двор и искали самое затененное дерево на лужайке. Иногда они ходили на качели и раскачивались слева-направо, прямо как в ее сне. Но ей больше нравилось, как вся романтика рассеивалась, когда Инид в истерике после ее комментариев заплевывала все вокруг водой. Она смеялась, наклоняя голову как можно дальше своей формы и качелей, а вода продолжала либо капать с губ, либо литься из ее дырявого рта. Сразу же на следующий день после того, как они помирились, Уэнздей вынужденно поблагодарила парней за их «заботу», когда Инид стояла за спиной, подбадривая ее своим присутствием, давя лыбу, как золотистый ретривер. Только вот она больше была сдерживающим фактором. Ее совестью. Но Уэнздей все равно не удержалась и недвусмысленно намекнула на расправу, в которой ее руки участвовать не будут, если хоть что-то подобное повторится без на то веской причины. Инид пришлось увести ее за плечи, пока она не сказала лишнего. А вот после девичника в честь их с Инид воссоединения (очередной повод напиться) вся компания вновь начала шататься по окрестностям Джерико, мешать ей в библиотеке, мешать ей на уроках, мешать тихо и меланхолично пить кофе во время ее грез о том, как они с Инид сидели в парке на деревянной скамейке и целовались, когда очередные прохожие удалялись с поля зрения. В день, когда у них с Инид в расписании стоял только один урок, (а дальше ее затягивало в пучину внеклассных кружков), Уэнздей провела в компании Йоко, Юджина и Эйджакса большую часть времени. Их удивительная шайка образовались в чертов конгломерат. Она не думала, что наблюдать за подтормаживающим Петрополусом и серьезно отвечающим ему Оттингером, одновременно вкидывая с Йоко сатирические высказывания, будет настолько неординарно веселым. Только потом, когда Эйджакс бездумно заявил, что, оказывается, в каком-то смысле они родственники, ее пробрал озноб. Спор о наличии горгон в роду Аддамсов длился несколько уроков подряд и теперь уже Юджин с Танакой стали наблюдателями. Они все вломились в их с Инид комнату. Уэнздей вне себя от раздражения, а Эйджакс как будто бы за компанию привязался. Он расслабленно пожимал плечами на любой ее адекватный аргумент, а потом продолжал гнуть свою линию, опираясь на слова своей бабушки. У женщины наверняка уже во всю развивалась деменция. Абсурдным стала отдаленная похожесть акта насилия над ее чувствами на ее расследовательские будни минувшей осени. Такой же мозговой штурм, только вот Йоко наслаждалась шоу, в то время как Юджин вел монолог о статистике, в которой незнакомые люди оказывались в родстве, если вернуться на много поколений назад. Она по-старинке набрала родителям по шару, и когда ответила мама, Уэнздей натянуто задала вопрос. Вся четверка замерла, как надрессированные голодные псы, в ожидании разрешения вгрызться в еду. Мортиша позвала Гомеса, повторила вопрос. Отец сначала нахмурился, а потом, что-то вспомнив, скрылся воодушевленно за кадром. Спустя минуты ужасного ожидания, он принес фотоальбом и указал на черно-белую фотографию. На ней была изображена пара. Красивая женщина в белом платье в пол, которое было обшито черной прозрачной тканью с кружевом. Платье выглядело свободным и легким в талии, что говорило об отсутствии корсета, который был обязательным в ту эпоху (год был подписан внизу фотографии). На ней была шляпка с пером, черные локоны ниспадали на плечи, а губы и глаза ярко подчеркнуты косметикой. Она так открыто протестовала законам моды и приличия двадцатого века, что с легкостью можно было назвать ее бунтаркой. Рядом стоящий мужчина обнимал ее за талию, а на плече держал скрученный дамский зонтик, ярко улыбаясь. Костюм в редкую полоску, жилетка, на пуговицу которой крепилась цепочка от карманных часов. У него были светлые завитые усы, а на голове не цилиндр или котелок, а что-то больше похожее на шапку-ушанку. Из-под которой выглядывала маленькая змейка. Какой-то там прапрапра (неизвестно сколько пра)дед Петрополуса связал свою жизнь с сестрой бабушкиной прапрапра (все еще неизвестно)бабушки. Это просто немыслимо. Уэнздей с каменным лицом поблагодарила родителей, закончила звонок и пялилась в стену, пока Танака издавала звуки голодной чайки с перерывом на касатку. Когда Инид уставшая ввалилась в комнату, Уэнздей лежала на ее кровати, пялясь в потолок. Вещь расчесывал ее распущенные волосы, а из телефона играла классическая музыка. Инид сбросила рюкзак у входа со словами: — Что, черт возьми, успело произойти?! Уэнздей требовалось время на осмысление. Зато можно было и не просить Инид лечь с ней спать вместе. Она сама предложила. Что до Инид, Уэнздей вообще не понимала, как сдвинуться с мертвой точки. Они флиртовали. Явно, сильно. Много. Язык флирта стал их основным, и Уэнздей нормально так в нем преуспела. Временами казалось, что Инид смотрела на нее слишком серьезно, со словами между строк, которые Уэнздей должна была угадать. Но потом ее глаза возвращали свой игривый блеск, и все начиналось по-новой. Камнем преткновения так и оставались ее порезы. Она попросту не могла подгадать момент, в который будет уместно запихнуть этот неприятный разговор. И каждый превращался в «следующий раз». Гомон в классе только способствовал размеренному потоку мыслей. Глаза Уэнздей периодически прикрывались. Она пролежала на полу без сна, пялясь в потолок часов до двух, почти не дыша и не шевелясь. Инид закинула на нее ногу и руку, глубоко погруженная в свои сновидения. Даже во сне она смогла пересечь препятствие в виде двух одеял и залезла под чужое. А утром, когда проснулась без своего с Русалочкой, которое чудесным образом оказалось на Уэнздей (одеяло Уэнздей тоже все еще было на ней), она обвинила ее в перетягивании и пригрозила, что спит с ней в последний раз. А Уэнздей как приверженица справедливости… …извинилась и пообещала, что такого больше не повторится. Извинилась за то, что лежбище ее соседки после полуночи превращается в поле боя. В класс зашла учительница. В длинной легкой темно-зеленой юбке и рубашке цвета охры. Уэнздей скользнула по ней незаинтересованным взглядом, а следом и вовсе закрыла глаза, когда мисс Солис взмахнула ладонями, призывая класс к тишине. Часть тестов уже пройдена, со дня на день наступит лето по календарю, и Невермор закроется на последующие летние каникулы. Все прекрасно понимали расслабленность учеников и спускали им сонность с рук. Как можно сопротивляться жаркому солнцу, слепившем глаза, и осознанию, что вы вот-вот покинете это чистилище на несколько месяцев? Когда начнется урок, Инид даст ей понять. Вопреки ожиданиям, возгласы вокруг стали лишь громче, и оттого разобрать ничего нельзя было. Она нахмурилась с закрытыми глазами, но распахнула их, стоило обрывку фразы долететь до ушей: — Да, поход будет проходить на прежнем месте. Она резко выпрямилась, заставив Инид прижать напуганно руку к груди. Поход?!***
— Я не понимаю, чем ты недовольна, — сказала Инид и закатила глаза. — Палатки, костер, еда на открытом огне. Они шли по коридору. Солнце из окон заливало каменные полы, а студенты закатывали рукава рубашек и сидели на подоконниках перед открытыми окнами. — Этим и недовольна, — насупилась Уэнздей. — Толпа студентов уединяется в крошечных палатках вдали от цивилизации. Комары, туалет в кустах. Что может быть лучше? — Ты так пессимистична, оказывается, — сказала Инид. Она рукой подтолкнула Уэнздей ближе к стенке, чтобы гогочущие парни, что неслись им навстречу, их не задели. — Я придерживаюсь реализма. Она едва терпела такое количество лиц, изо дня в день вынужденная ходить на уроки. На природе правила поменяются. Учителя будут стараться их приобщить к совместной работе, следить за тем, чтобы никто не сидел в одиночестве и общался со всеми. Что Уэнздей определенно не подходит. Не говоря уже о том, что подобные мероприятия подразумевали сплочение. «Уэнздей, разве тебе не хочется узнать своих одноклассников поближе?». Учителя все одинаковые. Уэнздей отвечала, что лучше перережет себе горло струнами виолончели, чем позволит нормису знать о себе что-то, кроме наличия желания поставить над ним опыты. — В расселении есть только одно правило, — начала поучительно Инид. — Мальчик с мальчиком и девочка с девочкой. А так неважно с кем, именно ты будешь в палатке. Гетеросексуальным парам, конечно, не повезло, но мы без препятствий можем спать вместе. — Инид беззаботно пожала плечами и продолжила подниматься по лестнице, сторонясь редких учеников, которые по каким-то причинам спешили вниз. Уэнздей стала сжимать перила слишком сильно. Что Инид имела ввиду? — К тому же мы и так это давно делаем. Насчет тесноты, это не ты разве недавно сказала, что просыпаться со мной, присосавшейся к тебе, как клещ, стало чересчур привычным? Уэнздей отогнала непрошенные мысли и косо посмотрела на Инид. — Чересчур. — Тем не менее. — Инид встала напротив их двери и сделала шаг ближе к Уэнздей. Она мягко сжала ее за плечи и ободряюще улыбнулась. — Не переживай, все подряд это называют походом, но это кемпинг. Там есть и туалет, и душ, и вода. Правда, мы забираемся в самую задницу, чтобы казалось, что мы настоящие путешественники. Учителя не повезут детей в глушь, вдруг понадобится медицинская помощь или типа того. — Мне придется видеть этих людей весь день и вечер. Им точно понадобится медицинская помощь, — пробормотала Уэнздей и открыла дверь. В комнате окно не закрывалось неделю, так точно. Климат в Вермонте не сильно отличался от Нью-Джерси, оно и понятно, они находились совсем рядом. Жара стояла невыносимая. Ни ветра, ни дождей. Сплошная духота и желание утопиться в озере. Но в последние дни если она и оказывалась вблизи воды, то только с Инид. Они ставили по очереди музыку, ели шоколадные кексы, легально стащенные из кухни, и разговаривали. Голос Инид для нее стал колыбелью. Приглушенный тон, смех с хрипотцой, луна, отраженная в водной глади озера, как во снах… Уэнздей могла молчать часами рядом с ней. — Уэнздей… — Инид бросила рюкзак у стола и устало села на пол, только стянув с себя галстук. — Учителя создают видимость, что готовят еду и костер, а на деле втихаря мешают водку с соком. Мы этим временем собираем ветки и делаем все тоже самое. Расслабься. — Для этого мне нужна тишина и одиночество, а не пьяные одноклассники и безответственные взрослые. Уэнздей, вместо того, чтобы уйти на свою сторону, приземлилась рядом с Инид, плотно касаясь плечом плеча. Она чувствовала, что бюстгальтер под рубашкой стал слегка влажным, а косы хотелось расплести и пальцами взъерошить волосы у корней. У Инид рукава были закатаны до локтей, а две верхних пуговицы расстегнуты. — А я? — спросила Инид. Уэнздей посмотрела ей в глаза. Инид расслабленно улыбалась, заранее зная ответ на собственный вопрос. Уэнздей, не глядя, нашла на полу ее пальцы и, пока не покраснела настолько, что стало бы заметно, положила голову подруге на плечо. — Если ты молчишь и поглаживаешь меня по голове, то, очевидно, прилагаешься к одиночеству. «А если что-то рассказываешь, то я растекаюсь в розовую лужу истомы, напоминающую тот самый слайм с блестками, который вы сделали с Йоко» Инид что-то умилительно промурчала и поцеловала ее в висок. Уэнздей сделала вдох и медленно выдохнула, затрепетав ресницами так быстро, словно Инид ее в первый раз поцеловала. Любые ее прикосновения для сердца были равны кардио-тренировке. — Тогда мы поступим так, — продолжила она. — Ты терпишь день, песни под гитару и рассказы мистера Бренди про его собак, а вечером, когда все пойдут спать, я покажу тебе, что умею не только молчать и гладить по голове. Инид заиграла бровями и вскочила с места, разорвав их замок из пальцев. Она вприпрыжку ускакала в ванную и закрыла дверь. Уэнздей широко распахнула глаза, будто только что очнувшись от транса. — Что это значит? Это был обычный тип дружеского флирта или что-то большее? — прошипела она Вещи, который, откуда ни возьмись, материализовался на ее рабочем месте. Она подобрала рюкзак и подошла к своей кровати. Вещь пожал пальцами, не зная ответа на вопрос. Больше всего Уэнздей опасалась ни надоедливых комаров, ни не менее надоедливых одноклассников, ни даже учителей со смешными целями сплотить пару десятков совершеннолетних изгоев, а то, что вся эта романтическая чушь с кострами, природой и тесными палатками уже не казалась чушью. Она тащила за собой определенный настрой, от которого сердце и душа Уэнздей расщепится на мириады звезд, точно таких же, как и на ночном небе. Чем чаще она оказывалась с Инид наедине где-то кроме комнаты, тем сильнее ее давила потребность окрашивать происходящее в сентиментальные краски. Она становилась тошнотворно поэтичной, как собственные родители, и ее убивала невозможность сказать вслух, как сильно она Инид любила. — И что мне делать? — обреченно пролепетала Уэнздей. — Чтобы я не сделала, я сделаю это неправильно. Я искусно дерусь на мечах, могу размешать яд в пропорции, не дарящей смерть, но обрекающей на ужасную агонию. Что я буду делать, когда окажусь наедине в палате под ночным звездным небом с очаровательной блондинкой, которая собирается показать мне, что может не только молчать и гладить по голове?! Она уставилась на Вещь, как на единственное существо, которое могло дать ей ответ на вопрос. С мольбой в позе, с отчаянием, переходящем на безумие в глазах. Он поманил ее пальцем ближе к столу, и Уэнздей сделала шаг. — Есть только один способ узнать. Если бы она могла слышать его голос, то усмешка являлась бы не последним оттенком в тоне. — Я обречена. — Приговорила себя Уэнздей, сдаваясь в лапы неопределенности. — На что ты обречена Уэнздей? Уэнздей подпрыгнула, как испуганный заяц, и повернулась так быстро, что юбка следом колыхнулась. Инид вышла из ванной, потирая ватным диском глаз, и подошла к кровати, на которой утром оставила домашнюю одежду. — На ночь с тобой, очевидно. Она напустила на себя безразличный вид, что было крайне сложно, когда мысли о ночи с Инид развесили в голове, как огромный баннер на открытие нового магазина. — С каких пор тебе не нравится со мной спать? — Она закатила глаза, оторвав ватный диск от лица. — Я могу попросить поселить с тобой Дивину, а Йоко будет со мной. Ну или наоборот. Йоко любит пугать меня страшными историями, а я этого не люблю. — Инид скривилась. — Что? Нет. Нет, — Уэнздей покачала головой, чувствуя сердце, разбухшее посреди глотки, как чертова пульсирующая губка. — Инид, я была несерьезной. Приношу свои извинения. Я не хочу, чтобы ты думала, что твоя компания приносит мне дискомфорт. Уэнздей прикусила себе язык и старалась не уйти под землю от своей тупости. Она звучала как Пагсли, которому дядя Фестер чересчур сильно поджарил мозги на его двенадцатилетие. — Я просто пошутила, Уэнс. Не воспринимай все, что я говорю, напрямую, — пробормотала Инид, потирая второй глаз, и снова скрылась за дверью ванной комнаты. Стук по дереву позади заставил ее повернуться. — Ты обречена. — подтвердил уверенно Вещь. — Я знаю, — застонала она и упала грудой костей на стул, чтобы скрыть свое красное лицо в руках. Когда Уэнздей выпрямилась и откинулась на спинку стула, то посмотрела на окно. Накручивала она себя или просто мысленно готовила к полю боя, Уэнздей не определила. Вероятность того, что погода испортится, невероятно низкая, так как учителя уже назначили дату. Не могли они не посмотреть прогноз. Польет дождь, только если случится какое-то неведомое чудо. Уэнздей прикрыла веки и изможденно потерла глаза. Если она застрянет с Инид под дождем в палатке, с запахом мокрой земли и озона, со звуком крупных капель о непромокаемую ткань, с визгом убегающих в свои убежища студентов снаружи, ее убьет либо нежность, либо подскочившее либидо. Цитируя Вещь: Есть только один способ узнать.