special

Прикосновения обжигают неожиданно чувствительную кожу, яркими следами отмечаясь на идеально чистых боках и тонкой шее. Сынмин мечется по белоснежным простынями, пытаясь выбраться из цепких рук, но только больше нарывается, вынуждая сжимать пальцы сильнее и говорить громче, одними словами пытаясь утихомирить и подчинить. В голове почти пусто, а остатки мыслей вертятся вокруг мягкой ладошки, плавно мажущей по горящему телу, и метаются от одного к другому голосу, мешающихся между собой. Сынмин честно пытается разобраться хоть что-то из того, что пытаются донести до него парни, но он слишком далеко, чтобы понимать абсолютно все. Хотя некоторые фразы обрывками доносятся до него, он слишком ватный после первого оргазма, чтобы иметь силы как-то ответить или, о боже, съязвить, как предпочитал делать раньше. — Все это время его можно было так легко заткнуть, Чан-и, почему мы не пользовались этим раньше? — насмехается Минхо, прищуривая глаза и в очередной раз обводя взглядом тощую фигуру. Хихикает громко специально, когда Сынмин дрожать начинает, чтобы показать свое превосходство. Это почти мило — то, как Ким нуждается в грязных словах и ком-то, кто без проблем сможет подмять его под себя, вынуждая срывать голос, теряясь в ощущениях. — Скажи нам то, что говорил до этого, — Крис смеется, легко переворачивая младшего на спину, чтобы увидеть картину целиком. Волосы его превратились в ужасный беспорядок, а румянец перешел с щек на ушки и шею, делая его еще более очаровательным, таким ужасно нуждающимся, — Что-то вроде «я не издам ни звука под вами», а к чему это привело сейчас? — Чан ноги легко разводит в стороны, не давая и шанса свести их, впиваясь в бедра слишком сильно. Сынмин стонет восхитительно громко, вновь слишком возбужденный из-за одних только разговоров. Есть что-то особенное в том, чтобы вот так изводить его, довольствуясь временной покорностью и слабостью. Как только он придет в себя, Чан услышит в свою сторону еще не одно оскорбление, но только улыбнется в ответ, вспоминая события прошедшей ночи и взглядом тыча на оставшиеся следы. Когда-то Сынмин находил Криса уязвимым и хрупким. Не из-за его тела, конечно, потому что тренировки в зале делали свое, но его добродушие создавала иллюзию того, что Чана будет легко сломать. Как итог — сломали его самого. И теперь, когда мысли собрать в кучу слишком трудно, а эти двое только и наслаждаются его слабостью, ему, к собственному удивлению, начинает безумно нравиться все происходящее. До мурашек по телу и влаги в уголках глаз. — Может, сейчас мне стоит сжалиться над ним? Дать ему все то, что он так отчаянно вымаливает слезами, — Ли звучит отстраненно, будто интересуется чем-то будничным, а от этого внутри все сжимается сильнее. Сынмин видит, какими жадными взглядами они обводят его, но они все еще старательно делают вид, будто вместо него пустое место. Тряпичная кукла, безвольная и немая, чьи интересы в приоритет не ставят (это, естественно, не так, но одна мысль о подобном отношении будоражит сознание). — Или просто оставить его здесь, что думаешь? — он врет. Чан никогда не оставил бы его таким уязвимым, но сейчас, когда внутри все плывет, Сынмин принимает это за что-то, что они в действительности способны сделать. Он резко машет головой, вырывая из себя слово, отдаленно похожее на привычное «пожалуйста». — Эй, тише, — Минхо воркует, шепчет что-то расплывчатое, пораженный этой стороной младшего, которую им удается увидеть впервые. Шарит рукой по кровати, совсем не глядя, слишком увлеченный отчаянным Сынмином и его разбитыми глазами, на дне которых сияет сильное желание. И, когда наконец берет смазку в руки, молча кивает Чану, выливая себе немного на руку. Даже не дразнится после, под громкий скулеж вставляя сразу два пальца, будучи немного удивленным хорошей растяжкой. — Кто-то играл без нас? — отмечает Чан, внимательно наблюдавший за всем происходящим, — Ты думал о нас? — Я, в-всегда, — гласная сменяется звонким вскриком, когда Ли решает добавить еще один палец, — думаю о вас, когда остаюсь один. — Тогда, наверное, нам не стоит больше тянуть.