special

Минхо не хотел знать Сынмина. В его спокойной и размеренной жизни (насколько может быть спокойной и размеренной жизнь главы компании, разумеется) не было места такому, как Сынмин. Наглому, яркому, привыкшему получать все самое лучшее — сыну главного конкурента Минхо, с которым у него были отдельные трудности и конфликты. И если Ли крутится в этих делах недавно, то Чан — более двадцати лет, чуть ли не с рождения сына приучая его к работе на этом месте. Поэтому Сынмин никогда не знал всех убогих трудностей, живя в достатке и с гарантией на хорошую работу в будущем. Он был не младше самого Минхо, но явно из другого мира. И это раздражало даже больше, чем его убогое поведение. — Мой отец имеет бо́льшее влияние в стране. Ты же знаешь, что будет с тобой, если я расскажу ему обо всем? — Расскажешь папочке о том, как классно я вбиваюсь в тебя?

***

— Я не твои слюнявые любовники, хватит нежничать... давай уже, — Сынмин поворачивает голову вбок, чтобы вдоволь насладиться чужим раздражением и явным желанием на дне зрачков. Минхо выглядит восхитительно, когда медленно толкается тремя пальцами, выбивая из горла невнятные бормотания и стоны. Сынмин давно растянут, будучи заранее (всегда) готовым к этому вечеру, но Ли — настоящий дьявол, сводит пальцы обратно и перестает двигаться совсем, наслаждаясь своей маленькой властью. — Нет, — слетает с губ легко, непринужденно, когда Минхо резко вбивается глубже. Сынмин ненавидит отказы. Грязный, избалованный ребенок, привыкший получать все после одного «хочу» — Ли таких презирает, мечтает поставить на место и заставить рыдать от собственной беспомощности. Может, это распространяется только на одного особо наглого, с ангельским личиком, по которому ну очень хочется проехать кулаком (жалко, конечно, такую красоту портить). Минхо ждет. Когда Сынмин сорвется, наплюет на свою идиотскую гордость и предстанет перед ним совсем жалким и отвратительно разбитым. Тот только хмыкает показательно громко, прежде чем самостоятельно толкнуться назад, желая почувствовать больше. Получает, правда, только звонкий шлепок по ягодице и устрашающее «не рыпайся» у самого уха. И как бы он не хотел снова посмеяться, сказать хоть что-то протестующее или банально двинуться снова, он может только закусить щеку изнутри, заглушая все возможные звуки. Нравится безумно, до ярких звездочек перед глазами, но дать Минхо понять, как сильно его возбуждает вся эта грубость — то же самое, что признать свое поражение в их маленькой игре. Он замирает. Расслабляется в сильных руках, понимая, что остается только ждать, когда Ли сорвется окончательно или сжалится хоть немного. Наверное, даже над собой, потому что долгие прелюдии становятся невыносимы, когда желание с силой отдает в виски. В конце концов, это происходит быстрее, чем обычно — сегодня, видимо, один из тех дней, когда Минхо находится на пределе с самого начала, чересчур разочарованный или злой. Ведь Сынмин давил сильнее, чем до этого, изводя своими двусмысленными сообщениями во время важной встрече и полным игнорированием в жизни, когда Ли так нуждался в любой его реакции. Минхо входит одним резким движением, просто вынуждая заскулить неприлично громко. Дает привыкнуть, хотя знает, что этому плевать — готов потерпеть, потому что нравится вся грубость, которую ему дает только Минхо (и это мягкое «только» очень сильно тешит самолюбие). — Знаешь, как давно я хотел сделать это, — его голос хрипит, пуская табун мурашек по оголенной спине, — Было бы замечательно трахнуть тебя прямо там, перед дружками твоего отца, — Минхо запускает ладошку в крашенные (и все равно безумно мягкие, чертов идеал) волосы, с силой оттягивая назад, — Им бы точно понравилось видеть, как вечно неугомонный Сынмин-и становится покладистым, хорошим мальчиком только от моих слов и действий. — Завали ебало, — выплевывает Сынмин, но жалобно мычит через секунду: чужая рука опускается на шею, ощутимо сжимая. — Что? — Минхо откровенно стебется, ускоряя темп. — Что слышал. Последнее слово тонет в стоне и Ли уверен, что надолго его не хватит. Сынмин дышит загнанно и с трудом сдерживает, чтобы не закончить прямо сейчас, даже не коснувшись себя, но выражение его лица такое же спокойное, как было до этого. Взгляд его прямой, дерзкий, он показательно высовывает кончик языка и хихикает. И если бы не яркий румянец на щеках, который скрыть никак не удается, Минхо бы и не подумал, что что-то не так. Сынмин смеется над ним даже тогда, когда находится в очевидно подчинительной позиции, и это просто, блять, невыносимо. Минхо не хочет, не может, не видит смысла — сдавливает шею сильнее и прижимает к себе, насаживая глубже. Утыкается куда-то в шею и слизывает солоноватые капельки пота. Хочет укусить, показать всем, кому Сынмин принадлежит и под кем он рассыпается на части, но знает, что нельзя. Толкается быстрее, пропуская мимо непонятные оскорбления и смешанные со всхлипами маты. Он отчетливо видит слезы на чужих щеках, разбитое состояние Сынмина и поступающую покорность. И этого хватает, чтобы войти особенно глубоко, заканчивая непривычно быстро для его железной выдержки.