Рождественская истерия

Джаред раздраженно метался по неосвещенной гостиной, с головой закутавшись в первое, что попалось под руку: то ли в стеганое одеяло, то ли в очередной дизайнерский шедевр от Гуччи. Каждый шаг музыканта с силой впечатывался в пол, словно он стремился провалиться в подвал, а то и того ниже. Хотя временами Джареду начинало казаться, что он уже в преисподней. Может, именно поэтому он все чаще стремился ввысь, в горы, почувствовать свежий воздух, вдохнуть прохлады и избавиться от гнетущих ощущений. Лето сбился с шага, на секунду замер, почувствовав ледяное дуновение, словно мифический высокогорный ветер, а после снова принялся носиться по комнате, смазывая всю обстановку в неразличимые пятна раздраженности. Он нарезал круги, мастерски уворачиваясь от громоздкой мебели, по памяти ориентируясь, когда нужно подобрать локти, а когда — поберечь мизинцы на ногах от опасного столкновения. — Да пошел ты, — вдруг, остановившись, бросил он наряженной ели прямо в разлапистую пасть. Хотел добавить что-то еще, но наткнулся на свое отражение в переливах гирлянды, брезгливо кривившееся на него глянцевым елочным шаром. Пропорции были безжалостно искажены: нос уехал куда-то в сторону, лоб увеличился в три раза, а и без того тонкие губы, напротив, сжались. Он выглядел хуже, чем Скрудж, и почти так же сильно ненавидел Рождество. А самое ужасное, что Джаред знал: шар не искажает его внешность, наоборот, показывает его истинное лицо. — Да пошел ты! — повторил Лето, раздраженно ткнув в ель тощей ногой. Елка покачнулась, звякнула жалобно близко повешанными шарами и действительно куда-то пошла. По крайней мере, так показалось застывшему в ожидании неизбежного Джареду. Немного балансировав, ель склонилась вправо и, прошелестев ветвями что-то обиженное и явно нецензурное, с грохотом и звоном опустилась на пол. Только через пару секунд до Лето дошло, что звенели не только оказавшиеся бьющимися шары, но и окна его большой гостиной. В одно врезался опрокинутый елью торшер, в другое высунулась елочная макушка, украшенная уцелевшей рождественской звездой, которую подарил Шеннон. И каждый осколок, даже самый крошечный, светился то синим, то красным, то зеленым, то желтым, вторя уцелевшей гирлянде, и отражал Джареда Лето. — Да пошел ты!!! — в третий раз за вечер обратился к кому-то разъяренный Джей. В этом году все шло наперекосяк. Нет, для честности стоило признать, что все шло наперекосяк последние года три, когда один за одним Джареду в Рождество являлись какие-то весьма реалистичные галлюцинации. Но этот год переплюнул всех. В этом году Джея допек собственный брат. Кажется, у кого-то из них точно начинается кризис среднего возраста, и этот кто-то определенно не Джаред. Шеннон, как ни странно, весьма прохладно отнесся к идее младшего брата продать дом, столько лет служивший им и студией, и жилищем холостяков, и убежищем от внешнего зла. Они вообще в последнее время все чаще ругались по пустякам, и в конце концов Джаред обнаружил себя в одиночестве в украшенном к Рождеству доме, а старший брат раз за разом сбрасывал звонки. И, кажется, они не разговаривали уже больше месяца. В разбитые окна немилосердно дуло, и Лето сильнее закутался в свое одеяние. Его раздражение утихало, унятое холодным декабрьским ветром, и он обессилено опустился на диван, поджав под себя ноги в свободных трениках и теплых тапочках. По крыше вдруг что-то застучало. Так мог бы звучать перестук оленьих копыт, ознаменовывая собой визит Санты. И Джей, напряженно прислушавшись, протяжно вздохнул. Его только тут не хватало! — Ненавижу! — прошипел музыкант, воздев очи к потолку. — Ненавижу ваше гребаное Рождество! Стук возобновился, заметно усилившись, словно кто-то медленно, но не очень осторожно вышагивал по крыше в тяжелых башмаках. Лето терпеливо ждал, не делая попытки даже добраться до экранов с записями камер видеонаблюдения. Он в этой жизни видел уже все. И всех. Шаги сосредоточились вокруг камина, описывая вокруг трубы круг за кругом, и чем дольше кто-то ходил наверху, тем больше усиливался ветер. Он трепал уцелевшие игрушки и полы одеяния Джея, он вздымал шторы парусами и разносил по комнате обрывки бумаги с нотными закорючками, он выл голодным зверем, царапаясь об осколки окон, и упорно звенел целыми стеклами, стремясь внутрь. Кто-то невидимый наконец решился и с тяжкими вздохами полез в трубу, тут же разразившись громким чиханием и звоном колокольчиков. Первыми из камина высунулись копыта. В свете гирлянды они успели сменить цвет с красного на синий прежде, чем их обладатель пролез в трубу целиком. — Рудольф? — равнодушно поинтересовался Лето. — Хренольф! — басом откликнулся гость. В нем оказалось добрых два метра росту, не считая огромных рогов, закрученных похлеще, чем у горных баранов. И это были два метра стальных мышц и недюжинной силы. Красная шуба — что-то среднее между кафтаном Санты и нарядом деда Мороза — трещала на могучей груди, и в прорези между пуговицами проглядывали клочки бурой шерсти. Лицо, перемигивающиеся с гирляндой цветами ламп, выражало усталость и злобный пофигизм. Длинные когти лениво поскребли щеку и вновь обхватили горловину тяжелого мешка, из которого что-то капало. Джаред без страха и особого интереса рассматривал гостя, удивленный лишь тем, что прописанные ему таблетки все-таки не подействовали. Человеко-козел, в свою очередь, смотрел на Джея, явно ожидая другой реакции, и разочарованный ее полным отсутствием. — Ну ты это… хоть покричи что ли, — смущенно попросил он. — Зачем? — Так положено. Я все-таки тебе не подарки дарить пришел. Джаред зевнул и вопросительно поднял брови: — А зачем ты пришел? — Ну…это…наказать! — промямлил гость, но вдруг, рассвирепев от неуважения к своей двухметровой особе, прорычал так, что оставшиеся окна опасно зазвенели: — Я вырву твое черствое сердце, выпущу твои вонючие кишки и оторву твою тупую башку. — Зачем? — флегматично повторил Лето, ничуть не впечатлившись. — Зачем-зачем… — незнакомец словно сдулся, уменьшился в размерах и теперь смотрел на Джея практически снизу вверх. — За мясом! Съем я тебя, ясно? — Ясно, — Джаред даже не моргнул. Он лишь распахнул свое одеяние на тощей груди, покрывшейся под футболкой мурашками от зимней прохлады. — Ешь. Только зачем? Гость раздраженно сплюнул, высунув на миг длинный раздвоенный язык, и пробормотал: — Чувак, у тебя позорно маленький словарный запас. — Он сел рядом с Лето, накрыв того запахом гнилого мяса и плохо чищенных зубов. Одна рука, царапнув по обшивке дивана, скрылась в объемном мешке и вынырнула оттуда уже с книжкой, покрытой чем-то липким. — Вот, — протянул гость добычу Джареду, — просвещайся. — На колени Лето плюхнулся толковый словарь. — Я как раз сегодня сожрал одну филологическую деву… — раздвоенный язык скользнул по гнилым зубам. Джареда замутило от вони и ощущения крови, пропитавшей штаны и прилепившей их к коленям. Он еле разодрал пересохшие губы, чтобы поинтересоваться: — Ты кто? Гость расхохотался: — Ну наконец-то! Вижу, тебя проняло. Крампус, — гость приветственно протянул Джею когтистую лапу, но того уже рвало куда-то за диван. — Жаль. Ты уже почти начал мне нравиться. — Что… что тебе нужно, — прошептал побелевший Джаред, когда его немного отпустило. — Зачем ты пришел? — Ты сам меня позвал, — ухмыльнулся Крампус. — Ты ведь сказал, что ненавидишь Рождество? Сказал? — Сказал. Но я не хотел… не думал… Раскат громоподобного смеха заставил его умолкнуть. Крампус заливался, хлопая когтистой рукой себя по колену, слизывал языком выступившие на глазах слезы, сотрясая не только диван, но и весь дом до хлопанья дверей и звона стекла в окнах. — До чего вы, людишки, все одинаково тупые. И жалкие. Но тупые все-таки больше. Джаред, закрыл глаза и полуслышно шептал: — Мне это чудится. Это всего лишь моя галлюцинация. Просто мое воображение слишком живое. Мне все это только кажется. Его нет. Санты нет. Снегурочки нет. Никого нет. Их не существует. Я все это придумал сам. Крампус сочувственно похлопал его по плечу: — Если хочешь, я все сделаю быстро. Ты не думай, чувак, мне это тоже не очень-то нравится. Я бы, может, хотел, как мой старший брат, качать детишек на коленях да развозить им подарки на оленьей упряжке. — Он мечтательно закатил глаза. — Ты только подумай: у меня в мешках не куски мяса, а игрушки для хороших детишек… Мечта… — из горла Крампуса вырвался печальный рык. — А вместо этого я давлюсь сырым мясом и вечно цепляюсь рогами за ваши низкие потолки. А копыта… думаешь, удобно ходить на такой платформе? К тому же, это давно вышло из моды. И эта шуба меня, между прочим, ужасно полнит! Джаред, забыв свои страхи, удивленно хлопал ресницами, пытаясь переварить услышанное. — Ты брат Санты? — Да лучше б я в семье один родился! С этим братом одни проблемы. Мы уже веков пять не разговариваем. Джей согласно вздохнул, вспомнив последний разговор с Шенноном: — Да уж, мой старший брат тоже не подарок. Крампус собирался что-то ответить, но его перебил мелодичный перезвон ледяных колокольчиков. По крыше снова кто-то затопал и Лето взмолил небеса, чтобы потолок, непривычный к таким нагрузкам, не рухнул. Ему и так теперь окна ремонтировать. — Хо-хо-хо! — донеслось из каминной трубы, второй раз за вечер служащей дверью. — Ха-ха-ха, блядь, — эхом откликнулся Крампус. Джаред же молча пообещал себе лечь в клинику как только этот приступ закончится и питаться одними таблетками до самой пенсии. Тем временем Санта, тяжело пыхтя и с трудом протиснувшись сквозь трубу, кубарем выкатился из камина спиной прямо к ногам младшего брата. Крампус наигранно брезгливо поджал копыта и подобрал полы грязной шубы. Даже мешок отодвинул подальше от пытающегося отдышаться брата. Клаус с трудом поднялся, кряхтя и вздыхая, и с улыбкой обернулся к дивану, явно ожидая увидеть знакомые и приятные лица. С первым он угадал, а вот со вторым не очень. Едва его взгляд сфокусировался на ехидно скалящемся Крампусе, Санта взвыл, слово трепетная барышня, заметившая паука у себя в парадно-выходных трусах. — Какого снеговика ты тут делаешь?! — Ужин жду, — весело ответил Крампус тыкающему в него пальцем брату. Клаус даже под зелено-желто-синими переливами гирлянды оставался красным, словно раскаленное железо. Он пылал от гнева и раздражения так же, как сам Джаред час назад, и так же раздраженно топал по полу, стремясь провалиться в ад. — Только попробуй его сожрать, урод ты ненасытный. В ответ язык Крампуса медленно проскользил по щеке Джея, пробуя на вкус его сумасшествие. — Я расскажу все маме! — Санта в отчаянии прибег к самому последнему средству, безотказно действующему на братьев всех возрастов. Младший вскочил с дивана и швырнул в старшего своим мешком, заляпав кровью белые отвороты кафтана. Из мешка при этом что-то вывалилось, и Джареду пришлось приложить кучу усилий, чтобы не пытаться рассмотреть что именно. Ему бы это точно не понравилось. Когда он осмелился открыть глаза, Санта и Крампус мутузили друг друга у камина, словно два придурка-переростка в новогодних костюмчиках. Джей осторожно пошевелил затекшими ногами, спихнув с коленей окровавленный словарь, и медленно стек с дивана. На цыпочках, почти не дыша и не оборачиваясь на шум драки позади, он через разбитое торшером окно выбрался из дома и медленно побрел в сторону леса. Почему-то он был уверен, что Крампус сегодня насытится одной филологиней. Он брел и брел, не замечая ни промокших в тапках ног, ни ставших ледяными ладоней, и остановился только ослепленный дальним светом фар, невольно пожелав, чтобы это была психиатрическая перевозка. Машина остановилась прямо перед ним, заставив подслеповато щуриться, но когда открывалась водительская дверь, Джаред уже знал, кого он увидит. Только один человек мог спасти это Рождество. — Привет, мелкий! — простуженно донеслось из зафарной темноты. — А ты чего раздетый бродишь? Джей пожал плечами и улыбнулся брату: — Не ждал, что ты приедешь. — Послушай, я… — Да плевать, — перебил его Джаред. — Я рад, что ты здесь, старший брат. Стуча зубами от холода, он забрался на пассажирское сиденье, и в тепле машины, пропахшей одеколоном Шеннона и крепким кофе, под звук хлопнувших дверей и сытое мурчание мотора, Джей наконец почувствовал, как просыпается в нем дух Рождества. — Эм... мелочь, а в чем это у тебя штаны? Если ты испачкаешь мою машину... — покосившись на пассажира, ворчливо пригрозил Шеннон. Джаред посмотрел на дом, где под свечение гирлянды в окнах плясали рогатые тени, и с улыбкой перебил брата: — Знаешь, а я тебя люблю! Давай поедем к маме праздновать. У меня дома немножечко бардак.