Свистать всех наверх, ублюдки!

      Когда после напряженного путешествия в подтекающей шлюпке мы, наконец, поднялись на палубу, из тела моего окончательно вышибло какие-либо чувства и мысли – изо рта разнёсся глухой, мало чем объяснимый стон, полный искреннего восторга и восхищения. У меня буквально перехватило дух.       Под моими ногами ласково поскрипывали доски величественного, самого настоящего пиратского корабля; ветер с солёным привкусом налетал откуда-то с севера, обдавая ледяным дуновением и убирая со лба упавшие на него пряди, проникал под тельняшку, шаловливо вздувал её пузырями и скользил по коже, изнеженной домом, мгновенно покрывшейся мурашками с целый кулак. Я захлебнулся прогорклым от соли воздухом, который оцарапал моё горло и высушил его напрочь через пару сомнительных вдохов. Солнце, как на иллюстрациях в детских книжках, наполовину показалось из-за горизонта, отражаясь исполинскими алыми плоскостями в зеленоватой воде, преломляясь в ней и сверкая, словно рубины.       Впервые за двадцать один год я оказался на свободе. Ничего больше не отгораживало меня от моих собственных решений, моих собственных действий и моего, лично моего будущего – ни родители, оставшиеся где-то позади, ни бесполезные обязанности, так гибко обошедшие меня стороной, ни даже стены поместья, и потому я старался ухватить как можно больше от этой новой для меня, захватывающей атмосферы, и потому я, как рыба на суше, безмолвно и безропотно открывал рот, стараясь глотнуть "нового" воздуха и запомнить его вкус раз и навсегда. Пахло горьковато, но невероятно свежо.       Впервые мне открылись именно чистые звуки моря, которое, казалось бы, всю жизнь было прямо под носом. Не к морю я так рвался и не о нём мечтал, если не слышал, не видел, не чувствовал этого раньше, не упивался тем, что мне открылось сейчас. О воле. Вот о чём были все мои желания и мысли. Сбежать прочь из этого места, из постылого дома, где никто никогда и ни за что бы не послушал моих волеизъявлений и не утолил моей жажды. Отец с матерью аристократическими лапами сдавили мне грудь и посадили на цепь около своих винокуренных заводов, вбивая в мою голову то, что в принципе мне не нужно, что никогда бы не то что не радовало бы меня - вовсе не интересовало! А теперь так свободно и глубоко дышится, что даже лёгкие трещат, ширясь под напором воздуха, свистящего в трахеях...       – Что встал, как вкопанный?! – рявкнул Джото, однако с прежней хитро-злорадной гримасой на лице. – Давай, шуруй своими обрезками! – и он без стеснения откровенно пнул меня под зад, оставляя на моих штанах пыльный отпечаток своего сапога. Чёрт подери, я аж еле на ногах устоял! А этот урод ржёт, чисто конь! Только боцмана с садистскими наклонностями мне и не хватало для полного счастья!       Левую ягодицу обожгло глухой, моментально прекратившейся болью, и я сдвинулся с места, теперь держась на таком расстоянии, чтобы длинноногий и длиннорукий черноволосый мужчина не дотянулся до меня ни одной из своих конечностей. Кажется, Палацкому доставляла удовольствие моя реакция на его крики и запугивающие действия, потому что я (наверное, действительно забавно) от удивления пригибался на ногах, отклонялся назад, вжимал голову в плечи и смотрел, по сторонам, будто побитая собачонка.       Корабль был не просто большим. Он был громадным. Настолько громадным, что мне никак не удавалось понять: как им вообще возможно управлять? Пространства было столько, что можно было вместить сотни, наверное, четыре человек*, а это только палуба! А ещё каюты! Ещё оружейная! Камбуз! Трюм! Волочась за боцманом, я с чересчур нелепым для пирата восхищением оглядывался кругом и потрясённо таращился на снасти.       Волны шумели по нарастающей, умиротворённо шурша своею массой, поглощая одна другую, поднимаясь пенным гребнем и тут же теряясь в общей громадине моря; они стачивали вековые скалы, пиками возвышающиеся над поверхностью воды, разбиваясь об них, будто охваченные неземным горем. Чайки кричали лениво, хрипловато, не в полную силу; некоторые садились на мощные мачты, почти скрывающиеся за множеством верёвок и канатов, которыми сматывали и расправляли паруса из плотного, тяжёлого материала.       Вереницы шлюпок с пиратами, на чьих рожах было написано крайнее веселье, тянулись от берега к "Кровавому Левиафану". Забытая пристань опустела так же внезапно, как и наполнилась рослыми мощными мужиками буквально час назад.       – Да иди ты уже! – более раздражённо гаркнул боцман. Его лапища сграбастала мою шею, надавила на неё, насильно заставляя спуститься на скрипучую, но крепкую лестницу, ведущую в глубь корабля. Всё внутри меня задрожало от волнения. Я и правда покину свой дом! Я и правда отплыву! С пиратами! Долой закон и порядок! Даёшь разбой и праздность, дарующие бескрайние возможности в необъятном океане! И только Бог нам судья, только волны нам моги!..       – Быстрее, щенок! – опять крик позади меня, и тяжёлый сапог вновь упирается в столь излюбленную Палацким левую половину моего зада. Да за что?!       Впрочем, возникать я боялся, потому что чёрт его знает, какие порядки у них тут заведены. Знал я лишь то, что с юнгами обращаются вполне сносно, по крайней мере они не дешёвая рабочая сила, которую любой может пинать по тем частям тела, которые ближе к нему находятся.       Только вот Джото, кажется, этим знанием не обладал, толкая меня в спину и подпинывая со злобной весёлостью.       Прижав локти к телу, как я всегда делаю от природной осторожности, я шёл по тёмному коридору, который изредка разрезали на сектора длинные лучи красно-оранжевого света, сочившегося в крохотные мутные окошечки. Кают, как в пассажирских кораблях, вовсе не было. Зато было кое-что другое.       Мы прошли мимо огромной комнаты, если можно так выразиться, где в бессчётном количестве к потолку были подвешены гамаки из грязной, посеревшей от времени парусины. Вот тебе и спальня, нечего сказать.       Джото вдруг схватил меня за плечо и крепко сжал длинные, похожие на собранные из конструктора пальцы. Суставы на них были такие крупные по сравнению с тонкими жилистыми фалангами, что выглядело это не очень естественно, но завораживало. Он резко дёрнул меня к себе и указал своим узловатым пальцем вверх:       – Твоё место, козявка. Под самым потолком. Упадёшь – сломаешь хребет. Доброй ночи тебе, – засмеялся он и откровенно ущипнул меня острыми ногтями за задницу. Я глухо шикнул с тихим изумлением на лице:       – Э-э, не надо!       – Привыкай, – и снова пинок. Да что же это такое?! – Шуруй-шуруй давай, предпоследняя дверь. Да не туда! – он сграбастал меня за волосы и развернул в противоположную сторону лицом. Хорошенько мотнуло, и не только от его действия. – Слева живет клерк, дубина стоеросовая. Сюда, – и боцман распахнул передо мной дверь, которая со скрипом явила мне совсем небольшую комнатку, повсеместно заваленную всякой ерундой, типа сувенирчиков из китайских лавок. Кроме крохотного стола, обшарпанного стула и кровати без перин, на деревянный каркас которой было брошено постельное бельё, мебели в каюте больше не было. Джото беззастенчиво зашвырнул меня в эту комнатку, да так размашисто, что я ударился об сточенный от времени, но не менее болезненно бьющий угол стола бедром. От боли моментально заслезились глаза: стол оказался приколочен к полу длинными гвоздями.       – Ну что, щенок, добро пожаловать на мой корабль, – боцман снял с себя потёртый на локтях чёрный плащ и бросил его на кровать, оставшись в широкорукавной желтовато-белой блузе с не объёмным жабо. Не имея малейшего понятия, что отвечать, я тихо, но уже куда менее уверенно бормотал:       – Пожалуйста, хватит меня так швырять, – не настойчиво сказал я, пялясь широко распахнутыми от нарастающего напряжения глазами на лицо Джото. Весь мой тон выражал чувство: "было бы, конечно, неплохо, но нет так нет, нет так нет..." Лицо его, кстати говоря, было исключительно выразительным благодаря чётким линиям скул, глаз, бровей и губ, которые двигались абсолютно правильно и, наверное, даже завораживающе. Движения его начинались резко и так же резко заканчивались - неожиданно взметённая вверх рука словно по сигналу тормозила в воздухе, а выражения на лице имели совершенную законченность и не подразумевали ничего непонятного. Его нос очень забавно (ну, может даже мило) наморщивался по бокам, когда чёрные ветвистые брови сдвигались к переносице, но, честно говоря, я ещё ни разу не приметил на его лице гримасы, чтоб он не хмурился.       – Это моё дело, сопляк, – угрожающе рыкнул боцман, и снова эта ухмылочка на половину лица, а пальцы потирают щетинистый подбородок. Усы, как ни странно, были выбриты. – Посмотрим на тебя, – он протянул ко мне свои длиннопалые руки и схватил за тельняшку, дёрнул на себя, призывая встать. Я машинально положил свои ладони на его, побелевшие от напряжения, и засучил в воздухе ногами, на которые он меня всё так же неизменно резко и опустил. – Руки вверх, штаны вниз, юнга.