***
Целых две недели по первому приказу любого человека я нёсся выполнять предоставленную работу, лишь бы тот самый Марьян не заметил меня среди копошащейся в своих поручениях толпы. И Марьян не замечал. Он вообще, как оказалось, мало что замечал. Ему нравилось смотреть на своё отражение в бочках с водой и беседовать со старшими по званию, с которыми он общался крайне почтительно, при этом не забывая себе цену. Из-за этого он казался мне плохим всё меньше, и из-за этого его слова насчёт меня становились в моих глазах всё справедливее. Этот юноша, кажется, совершенно забыл о моём существовании, что было мне несомненно на руку. Или, просто не увидев меня в общей толпе пару раз, решил, что я тихонько утопился особенно тёмной ночью. И меня, спасибо Господу, это невозможно радовало. Его отец, кстати говоря, Николаас Роггеман, ни разу не появился на борту с тех пор, как мы отплыли. Какое удовольствие сидеть в каюте, когда вокруг простор океана? С другой стороны, ведь он не первый год совершает плавания, наверняка ему уже опостылело эти бесконечные синие пространства воды и неба, грань между которыми стирается вдали за скопищем туманов и незнакомой мне земли. Кроме всего прочего я вообще не знал, где мы находимся. Краем уха слышал, что границы Голландии остались далеко позади. Это одновременно доставляло мне удовольствие и едва ощутимо пугало, малость убавляя авантюризм в моей молодой кипящей крови. Одежда на мне за проведенное на корабле время стала грязной, вытянутой, но постирать или подлатать её было негде. Или, может, я просто не знал, где можно, а спросить предусмотрительно не решался. А то ещё сдёрнут с меня мои драгоценные тряпки и скажут мол "Так ходи, щенок!" , а только этого мне не хватает для полного счастья. Руки мои нестерпимо ныли лишь первую неделю. Правда ныли так, что хотелось рвать зубами подушку (которой, кстати, не было), но приходилось сцеплять рот и молча отчищать палубу, истоптанную сотнями мужиков с пыльными, грязными ногами. Моряки "Кровавого Левиафана" не носили сапог, они считались практически роскошью, а потому пыль из трюма, собранная на их подошвах и смешанная с морской водичкой, немного затрудняла работу. На второй неделе боли прекратились в одно утро, так как мышцы поокрепли, и я даже мог видеть их рельеф. Правда, до самого хилого обитателя этого судна мне было всё равно далеко, как до Китая пешком, но начало в морские волки наконец-то было положено. Эти самые обитатели, к слову, как истинные пираты, не думали о гигиене и внешней оболочке, им было важно что у человека внутри!.. Другое ли дело, что приемлемым нутром считалось нутро пьяное, грубое, хамовидное и с задатками морального уродства, а потому я мало подходил для дружбы с ними, зато отвечал всем параметрам мальчика-на-побегушках, чем окружающие открыто и беззастенчиво пользовались.***
Когда срок моего пребывания на фрегате приближался к трём месяцам, когда я почти всех выучил в лицо и научился хотя бы не путаться под ногами, когда насмешки боцмана и предлоги сдать меня в ближайший бордель стали привычными (но не менее страшными), запасы провизии на корабле стали подходить к концу. Питьевая вода убывала на глазах. Кок сократил её расходы до минимума, давая на растерзание всей команде лишь одну бочку, но это почти не приносило плодов, и к полудню она была осушена и всесторонне облизана. Да и еда убывала с завидной скоростью. Не привыкший к конкуренции за кусок хлеба, да и вообще мало думающий о голоде в своих грезах уплыть расхищать другие корабли, я вдруг оказался перед пустой тарелкой. Это пугало, да ещё как, потому что я уже несколько раз остался без ужина, потому что всегда подходил последним, боясь бесчестно помереть под грузно топающими ногами голодных мужиков. Злорадный боцман, которого кормили наравне с капитаном и Марьяном (как я понял, его должность на судне называлась "мой-папа-капитан-этого-корабля") и не имели права оставить без варева, взрывался хохотом, глядя в мои голодные глаза, и теперь уже предлагал меня сожрать, а сам похлёбывал жиденький то ли суп, то ли кашу. Пахло сие кулинарное творчество кока не особо приятно, но с голодухи елось на ура. – На, не мучься, – послышался добродушный голос откуда-то слева. Я вздрогнул и повернулся. Рядом подсел парень лет двадцати пяти, крепкий, хорошо сложенный, с широкой красивой улыбкой, но... куда же без но? с широченным шрамом поперёк носа и, искривляясь, задевающим правый глаз, который, однако, был цел и, кажется, даже видел. Волосы его были тёмные, средней длины, сальные, как и его одежда – огромная кофта из безродной материи и широченные штаны, еле достающие до колена. Он улыбался и подталкивал ко мне миску, наполовину наполненную похлёбкой. Этого парня я видел несколько раз на палубе, но видящий глаз обычно был закрыт повязкой, чтобы лучше видеть в трюме. – А? Чего? – сначала не понял я от неожиданости, но когда осознал, что издёвок и унижений ждать не нужно, то набросился на еду, будто не жрал не два дня, а целую неделю. – Спасибо! – сердечно благодарил я, забрасывая в рот ложку за ложкой. Парень слабо улыбался, поглядывая то на пиратов вокруг, то на меня. Дома доедать за кем-то была привилегия слуг, и считалось это некрасивым и отвратительным, все брезгливо относились к кем-то облизанной ложке, однако сейчас я рубал так быстро и счастливо, и мне было настолько наплевать на такие формальности... – Что-то он с каждым днём всё больше буянит, – задумчиво протянул парень. Я посмотрел на него с недоумением. – Джото, Джото. Я, кстати, Корт, – он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал. Хоть кто-то со мной обращается по заслугам! – Себастиаан Джакоба, – ответил я ему, мельком рассматривая шрам и стараясь сделать вид, что в его лице ничего примечательного. – А сначала не так буянил? Корт хмыкнул: – Сначала он вообще почти не говорил, на всех смотрел сверху вниз, да и только. На нападки не отвечал почти. Теперь вот видишь, как всех гоняет, - он кивнул головой в его сторону. – С одной стороны хороший боцман и лоцман, все его слушают и никто не посмеет его указаний не выполнить, а с другой стороны... Заносчив больно. Ну, а ты что думаешь на его счёт? К такому вопросу я был совершенно не готов. Пришлось уткнуть свой взгляд в пол, напряжённо подумать, и лишь потом ответить что-то совершенно невнятное: – Он лыбится постоянно, когда на меня смотрит. И тыкает в меня своими пальцами. Иногда Берт отгоняет его, по-вежливому так... Но он потом опять подходит, и всё сначала, – я многозначительно вздохнул. – Берт? Альберт-то? – Корт улыбнулся, словно видел его последний раз пару лет назад. – Хороший малый. Жаль, что море ему не соблаговолило. – А куда у него, - я выискал Берта глазами и убедился, что тот даже не знает о моём присутствии здесь. – Руки делись? – О-о-о! Долгая история, – добродушно рассмеявшись, явно довольный таким вопросом, парень сел поудобнее. – В общем, было у нас одно расхищение не очень удачное. Точнее, ну, совершенно дрянное. Из сорока человек осталось десять, команду кое-как набирали потом, брали, можно сказать, всех подряд; благо, бестолковые люди померли очень быстро. В общем, дело так было. Атаковали мы, значит, гвардейцев, думали провизию перенести и кое-какие побрякушки, потому что жрать было уже совсем нечего. Сошлись якорями, палили изо всех пушек. Только их тьма-тьмущая, а прежний наш боцман такой засранец был поганый, – Корт даже досадливо цокнул языком. – Нет, чтобы отступить вовремя или хоть трюмы закрыть, чтоб эти крысы в мундирах не повылазили! Так нет, он нас в трюмы погнал, а сам в бой даже не вступил! Говорит, мол, рубите их, ребята, рубите! Кое-как порубали половину и еле свалили к чертям собачьим. Капитан даже дрался, сам отступление дал. Еле-еле удалось выйти из боя, совершенно неравны силы были... Долго раны зализывали, команду собирали по разным портам, лишь бы руки рабочие были. Знал бы ты, сколько у нас пороховых обезьян померло! Пришёл б ты в то время, так тебя даже не спросили, кто такой. Вот там Берт руки-то и потерял, а я вот с этакой блямбой на роже остался, – он шутливо указал на нос. Я невольно улыбнулся и снова посмотрел на Палацкого: – А боцман? – А что боцман? Мы его со злости верёвками обвязали, да под днищем и протащили. А такое никто не выдержит, захлебнётся если только, то на этом и спасибо. – И Палацкого так же будете? – радостно спросил я. Ох, хотелось бы мне на это посмотреть! Можно билет в первый ряд?! Корт прыснул, но с гордостью и одновременным разочарованием посмотрел на Джото. – Если бы! Капитан за него придушит! Мы его на итальянских побережьях подобрали, как тебя почти. Представляешь, из окраин Богемии пешком дошёл до Италии, - собеседник в восхищении указал пальцем в потолок. – Только он обычный, из прислуги, вроде как; дворянства ни малейшего. Да и на абордаж в первых рядах бежит, тактик хороший. В общем, практически подарок с такой точки зрения. Значит, Джото у нас пирожок с капустой. Невкусный, но полезный. – Много болтаешь, – послышалось позади нас. – Смотри, как бы по досочке прогуляться не пришлось. Я настороженно повернулся вокруг своей оси и увидел боцмана, который только что сидел рядом с Марьяном. – Корт, готовь кошки, на горизонте корабль. Гвардейский.