Свистать всех наверх, ублюдки!

      – Надо было уже давно это сделать, – невнятно прохрипел Джото, с размаха опускаясь на свои острые колени и хватая меня за ворот тельняшки. Он приподнял моё безвольное от ужаса тело над полом и засмеялся – глухо, надрывно, сквозь зубы.       – Не надо, – машинально замотал я башкой, изображая какую-то виноватую улыбочку. В тот момент до меня ещё не дошло, что именно собирается сделать этот мужчина, но маловероятно, что в его планах было подарить мне леденец на палочке. Как минимум потому, что его лапища требовательно скользнула под мою одежду. Касание чужой руки отозвалось волной паники – я впервые ощутил настолько откровенное прикосновение и просто взорвался эмоциями, от шока сковавшими всё моё тело. Я пискнул, перестал дышать и немедленно отпрянул подальше, забиваясь под стол от его пальцев на моём ничем не прикрытом туловище.       – Не дёргайся! – рявкнул Джото и, в остервенении схватившись обеими руками за ворот моей тельняшки, с жутким треском одним лёгким движением разодрал её на две части. Весь мой торс бесповоротно обнажился перед взглядом, горящим безумием.       Я чувствовал всю ярость, обращённую на меня, чувствовал его горячие руки и видел его голубые до жути глаза, и всё это вызывало во мне тайфун неясных мне чувств, заставляло жаться, как можно меньше думать, как можно меньше двигаться и дышать. Одним словом, я пытался превратиться в камень, чтоб от меня отстали сами собой. Но помимо всего этого я давно прочухал, что сейчас стрясётся нечто очень, очень чудовищное. Об этом просто кричала злорадная улыбка боцмана, обнажающая белые зубы, хищно скалящиеся в мою сторону, об этом говорили его довольная рожа и дверь, запертая на ключ.       Помочь было некому. Только Николаас Роггеман имел власть над Палацким, но как глупо и бессмысленно было бы звать его на помощь, раз ему не было дела даже до отношений сына, а на меня он и подавно плевать хотел.       Из головы всё никак не шло, как беспрекословно он разделался с Кортом; что и каким голосом говорил ему, запрещая прикасаться ко мне, словно бы в доказательство своих намерений, высказанных той ночью на палубе.       Господи, что происходит, что происходит, что происходит?       – Тихо-тихо, будь хорошим мальчиком, – приторно сказал мне боцман и насмешливо провёл обрубленным ногтем по моей обнажившейся груди. Я тут же покрылся мурашками и только жалобно проскулил, пытаясь выдавить из себя хотя бы звук, символизирующий протест, который боролся внутри со сковавшим все мышцы шоком. Но всё было тщетно, попытки ничтожны, а руки боцмана так горячи.       Кровь отлила от лица, сделав меня совершенно бледным и жалким; в сдавленном горле застряли крики, внезапно пробравший меня плач и литры слёз, от того оно жутко болело, еле сдерживая такой страшный напор; сердце стучало в бешеном темпе, доходя до боли, сводящей всю грудную клетку. Я хотел кричать, я хотел плакать, бежать отсюда куда угодно, хоть обратно в поместье, а этот урод касался меня снова и снова: то ключица, то снова грудь, торс, сбоку, по рёбрам. Он делал это кошмарно медленно, будто наслаждаясь каждым прикосновением, улыбаясь всё шире и довольнее, никуда не торопясь, словно давая понять, что впереди у него вся ночь. "Будь спокоен, щенок, впереди куча времени".       Я лежал и не двигался, таращась в другую сторону, иногда в потолок, только бы не на него, не в его глаза, не на его ухмылку. Задним числом я уже осознавал, что случится сейчас нечто пошлое, развратное и гадкое, то, что не должно произойти при нормальных обстоятельствах между нормальными людьми. Я не мог поверить, что этот священный момент первой близости произойдёт у меня с пиратским боцманом, а не с юной девушкой, как представлялось в моих фантазиях. Кажется, сейчас я окажусь на месте той воображаемой прелестницы. И это будило во мне ужас.       Господи, если я сам себя не спасу, то кто? Не обрушится на меня это нелепое счастье, как с Кортом, и я знаю, знаю торжествующее состояние собственной беспомощности и уязвимости. Больше никто не придёт на помощь. И если я рискну попробовать спасти себя сам, то скорее всего буду искалечен до потери сознания, а то, что планирует Палацкий, всё равно осуществится.       Джото стянул с себя рубаху, отбросил её за спину и пригвоздил меня к полу, прижимаясь своей широкой крепкой грудью к моей. Он словно говорил мне: "Смотри, во сколько раз я сильнее и больше тебя. Ты в моей власти, ничтожество". По сравнению с ним я выглядел как подросток со всем своим нескладным телом без мышц и стати; его руки были больше моих раза в два; он был по-взрослому сложенный, выше, мощнее и бесконечно выносливее меня. И я боялся противиться. Я подчинялся.       Его лицо оказалось точно перед моим. Я не мог разомкнуть губ, чтобы криком попросить освободить меня, потому что припадочный вой прорвался бы без моего спроса.       – Какой же ты податливый, – снова усмехнулся Джото, и вдруг правая его рука скользнула к моему паху.       Что-то во мне щёлкнуло. Страх в одну секунду превратился в истерику, я взбрыкнулся под ним, пока без звука, заёрзал, распахнул глаза, и не стало в этом мире ничего сильнее моего невыносимого желания уйти отсюда.       Его рука так по-хозяйски щупала меня – это повергало меня в смертельный ужас, и весь этот коктейль застрявший в горле вдруг постепенно начал протискиваться. Не отдавая себе отчёта, что я делаю, не чувствуя боли в плече, я попытался толкнуть его от себя, что увенчалось полным провалом, так как Палацкий был в сотни раз сильнее. Из его груди раздался смех. Сдавленный, тихий от переизбытка ощущений, издевательский смех.       Пребывая в состоянии аффекта, я сделал, то, на что не решился бы никогда в своей жизни: я двинул лбом ему по лицу изо всех сил, которые вдруг проснулись в моём дохляцком теле. По шее моментально скатились две горячие капли. На меня смотрел Джото, по верхней губе которого стекала кровь.       Я приготовился к смерти и успел почувствовать, как сердце вовсе замерло, словно понимая, что биться ему больше незачем. Я расквасил нос тому, кто без стеснения рассекает брови лентяям мощным ударом кулака. Я ударил своего боцмана. Я жалел о том, что сделал.       Но тот лишь одним изгибом чёрной брови удивился взявшемуся из ниоткуда гонору и слизнул языком струящуюся из носа кровь. Вдруг он одним движением схватил меня за запястья, стиснув их в своей длинной узкой ладони, настолько обжигающе горячей, что моя кожа под ней горела адовым огнём.       – Значит, вот как будем, – прошипел он, тяжело дыша, и резко выпрямил мои руки, вытянув их вверх. Другой своей лапищей, не глядя, потянулся куда-то под каркас кровати и вынул моток верёвки.       Я закричал. Как только мог сильнее, как можно громче, чтобы все слышали, чтоб хоть кто-то вспомнил обо мне и спас меня от него, от этого чёртового Палацкого!       – Отпусти!!! – надрывался я, змеёй извиваясь под его несусветно тяжёлым телом, метаясь в судорогах страха и страданий. – Прошу, отпусти меня!!!       – Кричи, кричи, – раскатисто смеялся пират. – В трюме разгул, они горланят песни, кричи! - Он звонко ударил меня по щеке, заставляя заткнуться. – Да и если б все кругом спали, то никто бы не пришёл, щенок! Ты мой, паршивец!       – У тебя есть чёртов Марьян!!! Он готов под тебя ложиться, зачем я тебе?!! Выпусти, пожалуйста, выпусти!!! – завопил я так громко, что собственный голос задребезжал в барабанной перепонке, и вдруг слёзы хлынули в три ручья по горящей щеке, а руки ослабели. Этим и воспользовался Палацкий, быстро и умело опутывая их и привязывая к ножке стола, прибитого к полу. Я оказался обездвижен, в разорванной тельняшке, с полуспущенными штанами и слезами в глазах.       – На кой хер мне эта кукла, когда здесь ты, – усмехнулся он, со смаком царапая кожу на моём боку.       Я задыхался от крика и плача, мне было мало воздуха, я рыдал, дёргал ногами, руками, не мог сдвинуться под ним и рыдал.       Он гладил меня. То с нажимом, то почти ласково, исследуя моё тело и горячо дыша в шею, грубо неслышно смеясь, когда дотрагивался до особо чувствительных мест, и я вздрагивал или всхлипывал. Он, облизываясь, глотал свою кровь, языком касаясь моей кожи. Неизведанность ощущений заставляли дрожать, тремор бил мои конечности, а самого меня колотило, будто в судорогах.       Его жёсткие длинные волосы локонами падали на мои плечи, на шею, а зубы вдруг коснулись здорового плеча. Он слабо укусил меня, подцепив буквально кожу, и в эту секунду моего замешательства спустил с меня штаны, совершенно снял их, отбросив к своей рубахе.       – Будь хорошим мальчиком, – сладко повторил Джото, отпустив, и коснулся моих дрожащих губ полусогнутым пальцем. Не понимая, чего он хочет, я удивленно, со страданием в глазах таращился на него и всхлипывал, чувствуя наступающую головную боль. Он дышал всё быстрее и горячее, улыбался всё безумней, а в итоге просто разжал мне зубы и надавил на язык, смачивая свои пальцы моей слюной. Совсем потеряв рассудок, я отдался в его власть.       Он развёл мои ноги одним сильным порывистым движением, примостился меж них и снова налёг на меня. Палацкий смотрел в мои глаза, я таращился в его, и это длилось бы вечно, если бы острая боль не пронзила меня. Его грёбаный палец... Я вскрикнул и ткнулся лбом ему в шею, чувствуя, как покрываюсь испариной. Мне было жарко на холодном полу, я ловил дыхание боцмана и дрожал под ним, ощущая свою внезапную принадлежность ему. Это сильное тело, властные движения, настойчивость, грубость... Рельеф мышц, и эта ненавистная желчная ухмылка, он весь закрывает меня от всего происходящего снаружи...       – Больно, – вздрогнул и проскулил я, когда он добавил второй.       – Заткнись, – фыркнул Джото, сам взмокший от нетерпения. Его ногти царапали меня изнутри, обрубленные, острые, и я жалобно всхлипывал от этого адского ощущения. – Хватит с тобой церемониться.       Вдруг он двинулся о мой пах, убрав свою руку, и я невольно дёрнул ногами от нового ощущения. Ладони его легли на мои полусогнутые колени, движением вдоль прошлись по бедрам, скользнули до поясницы, где задержались лишь на секунду, и тут же опустились до ягодиц. Пошло слизнув набрякшую каплю крови с губы, Палацкий внезапно двинул бёдрами и резко, хоть и не глубоко, вошёл.       Шок окончательно закупорил горло. Я не смел кричать и издал только болезненный сдавленный вздох, хоть перед глазами от боли заплавали звёзды, а слёзы снова потекли по щекам. Мне было жарко под ним. Мне было жарко от него. Каким он был близким, хоть и причинял несусветную боль.       – Умница, мальчик, – рычал он, начиная резко двигаться в меня. Я издал жалобный стон, готовый вот-вот сорваться на вопль, и его левая рука бесцеремонно зажала мне рот, заставляя мычать ему в ладонь и снова вынуждая рыдать. – Ошибался Руз, – хрипел боцман, сжимая свободной рукой мою ягодицу. – Очень даже есть за что ущипнуть.       Это было невыносимо. Кисти рук посинели, и я снова захлёбывался слезами, чувствуя, как его живот касается моего, как ширится его грудь, будто у взбешённого жеребца. Именно это дикое, необузданное животное он и напоминал, не давая мне даже попытки оказать малейшее сопротивление, храпя, рыча, показывая мне моё место.       – Мой, – хрипел Палацкий, сбивая темп, то замирая на пару секунд, то ускоряясь. – Ты мой, - и жуткий взгляд, точно в глаза, и брови его впервые не хмурились. Он смотрел на меня с каким-то диким для него самого удовольствием.       Его язык прошёлся по моей шее, оставляя влажный след, а правая рука впилась в волосы. Я выгнул спину, пытаясь хоть немного снизить болезненные пульсации по всему телу, но лишь услышал какой-то восхищённый, обескураженный стон Джото и почувствовал, как он медленно вошёл до упора. Боцман вдруг вцепился своими когтями в оба плеча, двигаясь до одури глубоко и яростно, заставляя выть ему в шею от боли. Всё вокруг смешалось, превратилось в одно жуткое месиво из его рыка, моих ощущений и его пронзительно голубых глаз; волосы Джото увлажнились, тонкие прядки прилипли ко лбу, и мне ничего не хотелось больше, только...       – Развяж...и... – завыл я, прижимаясь к его колючей щеке своей, обнимая его ногами до боли в мышцах и дёргая затёкшие руки. Он снова зажал мне рот рукой, замер на несколько мгновений, а потом вдруг двинулся последний раз и протяжно застонал, закрыв глаза, зажмурившись от удовольствия. Его сбитое дыхание еще минуту разрезало тишину каюты на куски. Я слабо промычал и обессиленно уронил голову на бок, стараясь ровно дышать. Не выходило.       – Умница, – хрипло выдохнул Джото в очередной раз и осторожно, сначала встав на колени и натянув на себя штаны, лёг рядом со мной на пол, утирая пот со лба тыльной стороной ладони.       – Развяжи, – потребовал я снова. Палацкий, не глядя, вынул откуда-то саблю и рубанул узел на моих запястьях.

***

      – Мне плохо, – прошептал я, прижимаясь спиной к его животу. Джото держал меня. Не обнимал, не прижимал к себе, а именно держал, чтобы я не посмел убежать. Впрочем, я и не пытался. Сил не было даже на то, чтобы поднять голову или пошевелить пальцем.       Кровать была жёсткая, кое-где можно было даже получить занозу, но я, в одних штанах и с болью в каждом сегменте тела, лежал головой на его руке и на некоторых толстых прядях жёстких волос, и ничего мне уже не казалось страшным. Я уже прошёл ад. Только что.       Дыхание Джото обжигало затылок, и меня смущало лежать в объятиях мужчины, особенно после того, что он со мною сделал.       – Помолчи уже, – устало поморщившись, отозвался боцман. Он сильнее стиснул мои рёбра, не открывая сомкнутых глаз. Близился рассвет.       – Пожалуйста, отпусти меня...       – Молчи.       – Джото, руки болят...       – Заткни пасть, Джакоба. Заткни пасть и не рыпайся. Нужно было башкой думать, прежде чем проситься на мой корабль.