Мне, наверное, никогда не перестанут сниться кошмары, в которых присутствует синюшный труп Марьяна Роггемана, протягиваюший ко мне свои тоненькие девичьи ручки и давящийся распухшим, отёкшим языком. Меня настолько потрясло увиденное, что ещё два дня приходилось мучиться от нервного тика, и я вздрагивал от любого шороха. Кроме того постоянное присутствие духа смерти не давало мне покоя. Мне казалось, что этот мертвец с белокурыми волосами ещё способен на нечто, способен как-то изменить привычный мне мир и далеко не в лучшую сторону. Я боялся, что его осклизлые белые пальцы схватят ещё кого-то и. Утащат вместе с собой.
Но, конечно же, как настоящий непират и трусливый щенок, я сделал самую ожидаемую от меня вещь – я заорал так громко, как только мог. Тошнота подступила к горлу, и я захлёбывался жгучей желчью, обдающей горечью глотку, рвущейся наружу вместе с последними съеденными кусками пищи, которые попали в мой желудок давным-давно. Вонь в каюте стояла непередаваемая. Белые закатившиеся зрачки смотрели на меня сквозь полузакрытые натянувшиеся веки, словно испытывая на стойкость. И это испытание я провалил почти сразу – стойкости во мне сейчас не было.
Никогда вы не поймёте эту особую жуть, исходящую от человека мёртвого по своей прихоти, если не увидите самоубийцу вживую, если не видели изуродованного верёвками на шее и отёками по всему телу туловища, по своему личному желанию повисшему под потолком, как игрушки виснут на рождественской ёлке. Глядя на убитых во время сражений, обуревает жалость к несчастным, боль за его семью, за его мать, которой больше никто не пришлёт письма, за детей и всех тех, кто любил его. Но когда я смотрел на Марьяна... Мне было жутко. Жутко до такого бешеного ужаса, что место его смерти в моём подсознании предстало злым, проклятым. С такой лёгкостью он отнял свою жизнь. Он не пожалел себя. Он не задумался о будущем и словно от простого каприза сделал это. Так подросток угрожает своим уходом отцу, если тот не выполняет его желания. С пиратского корабля в открытом океане так просто не уйдёшь. Разве что... И из-за чего Роггеман-младший вздёрнул себя над своим столом? Из-за того, что Джото Палацкий оставил его тельце без физических наслаждений, перейдя на меня? Или он считал эти буйства в каюте боцмана настоящей и единственной любовью? Или из-за меня он так бездумно, даже инфантильно накинул петлю себе на шею и сиганул вниз с расшатанной табуретки?
Последнего я боялся больше всего. Эта частичная вина легла на мои плечи и не отпускала, не давая бежать прочь отсюда и оставить труп на растерзание капитана, как бы сильно я этого ни хотел. Я хватался за лицо руками, я трясся от виновности и невозможности ни уйти, ни остаться, я застрял в дверях, боясь спустить взгляд с его синего лица, чтобы не дай бог заметить, что за те секунды, пока я не смотрел, положение мёртвого тела как-то поменялось.
– Палацкий!!! – слышался собственный крик. Не виделось ни в ком другом той предоставляемой защиты, которая мне нужна. – Палацкий!!! – орал я, вертя головой и не отрывая глаз от Марьяна.
В моей голове сейчас не укладывалось, что раненый боцман спит, как убитый, и даже если бы не спал не смог бы примчаться мне на помощь. Марьян безмолвно смотрел на меня, приоткрыв кукольно-точёные, раньше прекрасно розовые губы, и каждый раз, как взгляд мой соскальзывал хоть на чуть-чуть, словно всё шире расходился в улыбке, насмехаясь надо мной, живым, довольным и радостным, что этот Джото, этот гадкий отвратный Палацкий, поступит со мною так же. Словно и я когда-то буду болтаться под потолком, с шеей, передавленной надеждами и ожиданиями, которые он давал мне всё это время.
Корабль вдруг качнуло на волнах, встряхнуло, и вместе с ним словно ожил Марьян, взметнув в воздухе рукой-плетью, качнувшись на верёвке, как марионетка на нитях, и я онемел, не в силах издать ни звука. Меня парализовало страхом, я упал на доски, пропитанные запахом мертвечины и сипел сдавленным горлом, распахнув глаза до предела.
– Что за чёрт?! – послышался один знакомый голос, потом второй, третий, и вот все лежавшие в тенёчке встали на ноги и пришли на мои вопли, не торопясь, уже привыкнув к постоянным паническим крикам с моей стороны.
– Корт, – сипел я, краем глаза увидав его, и бессознательно тянул к нему руку, отползая подальше от рокового места расправы Роггемана-младшего с самим собой. Команда загудела, все то и дело заглядывали в чернеющую отсутствием любого света каюту мальчишки и спрашивали друг у друга, что же произошло. И только Корт, пропустив мимо ушей мой оклик, идя сквозь толпу, будто её и нет вовсе, со стеклянным взглядом переступил порог комнаты, в которую всем, кроме Николааса Роггемана и Джото, путь был закрыт. Все затихли и следили, как медленно перегибается сильная молодая фигура пирата, как учащается его дыхание и как он еле справляется с той же вонью, что припечатала меня к дощатому полу и подмяла под себя. Корт сглотнул, справляясь с рвотным позывом от мерзкого запаха, а потом прохрипел, махнув рукой в сторону качающегося трупа, не оглядываясь:
– Зовите капитана. Сынок коньки отбросил. Повесился.
Все будто сошли с ума. Гул нарастал с каждой секундой, все рвались в темноту, потешить себя изувеченным мертвецом и посмотреть, как хорошенький Марьян выглядит мёртвым, посмотреть, насколько щекотливо это зрелище. Особо беспардонные и злорадные члены команды бесстрашно хватались за его белые руки и давали обмякшими ладонями пощёчины своим товарищам, а те смеялись и выходила шутливая, почти ребяческая драка у ног умершего. У меня волосы на голове вствали дыбом. В горле першило, я хотел пить, но больше всего хотел скрыться с этого злополучного места.
– Вставай, живо, – услышал я хриплый, до бешеного счастья знакомый голос Джото. Он, не дожидаясь моего ответного движения подхватил меня подмышки и поставил на ноги, со слышным в сбитом дыхании трудом. Обомлев и вдвойне онемев от радости, я сходу обхватил покореженное тело боцмана, а он холодно отодвинул меня своей лапищей с обрубленными ногтями и прошёл. Спутанные чёрные волосы его топорщились в разные стороны, а сам Палацкий теперь ходил повернув голову здоровым глазом вперёд, постоянно с непривычки на кого-то натыкаясь и беспрестанно щурясь.
Никакой обиды или непонятности происходящего у меня не было. Боцман был обеспокоен командой, которая переключилась с праздного отдыха на труп его бывшего возлюбленного, или возжеланного. И даже не мёртвое тело Марьяна беспокоило его большего всего, а этот гомон обнаглевших мужиков, бесцеремонно хватающихся за повешенного и оценивая, насколько сытное рагу можно из него приготовить. Меня снова затошнило и закачало, перед глазами поплыли цветные пятна, и я уже бесповоротно терял остатки самообладания, сквозь пелену забытья слыша охрипшее гарканье и вопли Джото, пинающего каждого, кто вёл себя неподобающе. А потом всё. Я не выдержал и грохнулся обратно на пол, сползая по стенке.
***
Очнулся на жестком, в духоте чьей-то каюты, и первую минуту ничего не соображал, не видел и не слышал, хватаясь в темноте, сгустившейся перед глазами, за всё подряд, потому что мне казалось, что если не удержусь, то упаду в мрачную бездну бессознания и не выберусь оттуда уже никогда. Схватившись за простыню, я отчаянно пытался отдышаться, но что-то так безумно давило мою грудь, мешало дышать, и поэтому не в силах ни сказать, ни крикнуть, я жалобно заскулил, ширя невидящие глаза, перед которыми расползались полыхания разных цветов и искр. На лоб мне легла чья-то прохладная ладонь, и в нос ударил родной мне запах. Джото. Нет сомнений.
Постепенно и слух ко мне вернулся, даже раньше всех остальных чувств, и я стал различать обрывки фраз двух человек, которые сначала, казалось, стояли очень далеко от меня, а потом становились всё ближе и ближе, и вот я уже отчётливо слышу осипший, надломившийся голос Николааса Роггемана:
– Команда жива, это главное. Баба с возу – кобыле легче. Лишний рот.
– Не мне лезть в дела семейные, господин Роггеман, но, я думаю, стоит объявить траур на несколько дней, – Джото чуть шевельнул пальцами.
– Нет! – рыкнул вдруг капитан, и я почувствовал, что он взмахнул рукой, да и зрение стало возвращаться ко мне. – Он не стоит и минуты молчания, а ты предлагаешь траур! Уж лучше молчи, Палацкий, или вышвырну тебя к итальянским побережьям к чёртовой матери, пойдёшь обратно в Чехию пешком! Расскажешь своим феодалам, где торчал почти десять лет! – Повисла пауза, капитан отдышался. – Марьян был ничтожеством. Нравится мне это или нет, но в этом правда.
– Ничтожеством или нет, но всё-таки сыном.
– Сын!.. - фыркнул в ответ серебровласый мужчина, и указал на меня, кивнув подбородком. – Вон от этого мешка с костями пользы больше, чем было от него! Только ром, – тяжёлый вздох. – Переводил.
– Его не вернуть, – вдруг холодно сказал боцман, перебираясь пальцами на мои волосы, зарываясь в них, и я закрыл глаза, и услышал сквозь неясную, охватывающую меня пелену сна и отключки, глухие рыдания, сдерживаемые сильной, но старческой грудью, слышу не то смех, не то плач.
Плачет Николаас Роггеман. Плачет по умершему сыну.
***
Его похоронили в море. Без почестей, даже наоборот, опозорив и привязав к его шее небольшое пушечное ядро, чтоб не всплывал, как хоронят самоубийц. Никто не плакал, все смеялись и гоготали, провожая Марьяна в последний его морской путь – путь ко дну.
А отец его заперся в своей каюте и не выходил. Он не реагировал на стуки и лишь посылал особо настойчивых визитёров. Джото скорбно смотрел за удаляющимся силуэтом бывшего любовника, размытым и нечётким, пока он вовсе не исчез в пучине вод, а волны не погнали корабль дальше.
Я проспал несколько дней. Меня не трогали, а во снах за мной бегал труп сына Николааса Роггемана. Сам Палацкий вернулся к работе невозможно быстро, что грозило плохими последствиями. Меня же он пощадил. Как оказалось, пощада была сомнительной.
***
– Проснись, щенок, – услышал я вдруг, распахнул глаза и понял, что больше не усну. – Вставай, мать твою за ногу, – его перебинтованная ладонь трепала меня за плечо, и первое, что я увидел, была наглая, ядовитая джотовская ухмылка. В сердце вдруг кольнуло, и я даже не понял, почему и отчего, – то ли от лёгкого испуга, то ли от радости, – а он уже бесцеремонно тащил меня неизвестно куда.
– Отстань, – буркнул я спросонья и потёр глаза. Джото, не слушая, сцапал меня за волосы и потащил из каюты прочь. – Да что ты творишь?! Постой! Да подожди ты, ну, пожалуйста! Стой! Я без одежды не выйду!
– Пасть прикрой и иди следом, – ответил мне боцман. – Одежда тебе не понадобится.
