Black and White

Ненавидеть Питера — это нормально. Так должно быть. Трис знает это. Он бил ее, оскорблял, унижал, ни во что не ставил, хотел убить. От последнего воспоминания девушку пробирает дрожь до самых костей. Она до сих пор так живо, так ясно помнит шум воды и пустоту внизу, которую она ощущала всем телом. Можно было не смотреть, она чувствовала Пропасть и ее скалящуюся пасть, готовую принять очередную жертву. Он хотел ее убить. Трис повторяет эту мысль про себя несколько раз, вникает в ее смысл, в звучание этих букв в собственном мозгу. Но что-то кажется неправильным, алогичным. Что-то здесь не то. И девушка знает что. Он спас ее. Убить. Спасти. Два абсолютно противоположные понятия. И то, и другое сделал Питер. Спас ее от смертельной сыворотки Джанин Мэттьюс, от превращения в тело без души, от неминуемой смерти. Как так вышло, что человеку, которого Трис ненавидит, она обязана своей жизнью? Девушка старается не думать об этом. Отбрасывает все мысли об инциденте далеко-далеко. Снова улыбается вместе с друзьями, смеется, целует Тобиаса в губы и прижимается к его телу, думает о родителях с теплой грустью на душе. Трис снова живет. Но Питер и его поступок не укладываются у девушки в голове. Однажды Трис принимает решение поговорить с Питером. — Привет, — ее голос тихий и осторожный, когда она находит парня, сидящим на скамейке и выковыривающим из-под ногтей грязь ножом. — О! Стифф, — Питер расплывается в гаденькой улыбочке и даже на миг отрывается от своего занятия. — Чего тебе надо? — Его голос сух и неприветлив. — Я хочу поговорить, — произносит Трис. — Можно? — Она указывает на лавочку напротив. Питер неопределенно жмет плечами. И девушка принимает это за согласие. Трис садится, упирается ладонями в деревянную поверхность, изучает свои колени. — Почему ты меня спас? Вопрос повисает в воздухе. Становится так тихо, что Трис слышит, как стучит ее сердце в груди — глухо и размеренно. Она поднимает глаза и смотрит на Питера. Ей всегда хотелось знать, в чем причина его открытой ненависти к ней, этой неприязни, доводящей до желания уничтожить саму Трис. Такие чувства и эмоции не берутся на пустом месте. У таких чувств и эмоций всегда есть глубинный исток. Девушка хотела бы задать вопрос об этом ему, но сейчас ее интересует ответ на иное. Его поступок во фракции Эрудитов идет вразрез с тем образом, что Питер себе активно зарабатывал в Бесстрашии. Его поступок противоречит его ненависти к Трис. Питер молчит, вертит нож в руках, а потом поднимает тяжелый взгляд на девушку. — Я не люблю быть в долгу. Особенно у таких, как ты. Трис хмурится, не понимая. — Ты спасла меня в Дружелюбии. Если бы ты меня не оттолкнула, то я бы сейчас не сидел перед тобой. Я всего лишь отдал тебе долг, Стифф. Лицо девушки озаряется осознанием. Она вспомнила. Поняла. Бесстрашные-предатели пришли искать беглецов в Дружелюбие, началась перестрелка. Трис помнила высокого парня перед собой. Но она не знала, что это Питер. А если бы знала, то что бы сделала? От этой мысли желудок неприятно скручивает. Девушка старается не думать о таком исходе вещей, об осознанном выборе. Выбирать неосознанно всегда проще. — Но, возможно, — продолжает Питер, возвращаясь к своему занятию — выковыриванию грязи из-под ногтей, — я спас тебя, потому что я хотел это сделать. — Трис смотрит на молодого человека удивленно. Он же не поднимает глаз. — Возможно, я влюблен в тебя с того самого момента, как увидел впервые. Возможно, это чувство настолько мне не нравится, настолько раздражает, что я пытался вытравить его, цепляясь к тебе, оскорбляя, задевая. Возможно, я хотел уничтожить объект своих эмоций и чувств, убив тебя. Возможно и такое, Стифф. Питер замолкает. Лицо Трис вытягивается, рот приоткрывается от удивления. Парень хмыкает и встает на ноги. — Я ответил на твой вопрос. Больше не подходи ко мне. — Голос молодого человека звучит жестко и ядовито. — Я брезгую общаться со Стиффом. Когда эхо шагов Питера меркнет вдали, Трис все еще сидит на скамейке в одиночестве. Она обескуражена. Удивлена. Шокирована. Это не может быть правдой. Очередная жестокая шутка. Но что-то было в его голосе, такое тонкое и надрывное, в том, что он не смотрел на нее, во всей его напряженной фигуре. Девушка со стоном опускает голову на свои руки. Правда — как двуликий Янус — ее всегда стоит трактовать по-разному.