Эйш Каштан

Эйш проснулась раньше обычного из-за доносившихся со двора незнакомых мужских голосов, которых прежде она никогда не слышала. Речь была спутанная и непонятная, а тяжелая деревянная рама со старыми, выцветшими занавесками из грубой ткани лишь приглушала голоса. Выпутывая спросонья с полуоткрытыми глазами ноги из-под тонкого смявшегося одеяла, девушка босыми ступнями прошлепала к окну и, прислонившись ладонями к деревянной потрескавшейся раме, прищуренными глазами окинула двор. Там, у небольшой деревянно-бетонированной пристройки, где хранился всякий непригодный к использованию хлам, соорудив самодельную грушу из тряпья и коробок, боксировал высокий мужчина, обнаженный по пояс. При каждом метком ударе его мускулы на крепкой загорелой спине, от лопаток до копчика покрытой татуировкой агрессивного дракона, перекатывались, заставляя Эйш неосознанно любоваться красотой мужского тела. До девушки не сразу дошло, что появившийся непонятно как во дворе незнакомый мужчина с растрепанными темно-русыми волосами был тем, кто вчера напал на нее в темном переулке, обворовал, а затем, появившись в доме Гиты, нагло угрожал. Резко отпрянув от окна, цыганка тряхнула головой, отчего ее каштановые локоны рассыпались по худым плечам. - Эйш! – услышала девушка снизу ворчливый голос Гиты и яростно замахала кулаками, рассекая воздух. В выходные дни она могла спать дольше, потому что Гита с мужем и Кало уезжали на рынок и пропадали там почти до самого вечера, предоставляя сыну и Эйш полнейшую свободу. - Эйш! – вновь раздался недовольный голос, и девушка, услышав приглушенный топот ног по старой скрипучей деревянной лестнице, поспешила стянуть легкую льняную рубаху и облачиться в свою вчерашнюю одежду. Вид порванной юбки расстроил Эйш, и она пожалела, что ночью не смогла заставить себя сесть за починку своей повседневной одежды. Скрывшись за дверьми своей комнаты после встречи с азиатским незнакомцем, цыганка долго стояла, прижав ладошки к щекам и пытаясь успокоить бушующий внутри себя океан возмущения. Не то чтобы Эйш боялась мужчин: в свои двадцать два с половиной года она не раз оказывалась в постели с искусными, а иногда и неловкими любовниками, о каждом из которых цыганка, по чьим венам текла жгучая испанская кровь, предпочитала забыть навсегда. Но появившийся неизвестно откуда и с неизвестно какой целью высокий азиат против воли девушки взволновал ее молодое тело, требующее ласки и тепла, заставляя ее бороться с ненавистью к нему, самой себе и своим ощущениям. Окутывавшая его аура опасности вызывала в душе цыганки противоречивые чувства: неприязнь и непреодолимое любопытство прикоснуться к огню. Гита ворвалась в маленькую уютную комнатку Эйш, когда та, подпрыгивая по середине комнаты, которую теперь заливал утренний солнечный свет, надевала на босую ногу свои стоптанные старые ковбойские сапожки. - Иди вниз, помоги гостям обмыться, - ворчливо кинула женщина, недовольно оглядывая девушку с ног до головы. – Водопровод снова забит. Вода в кадке во дворе. Коротко взглянув на Гиту, Эйш, стиснув зубы, обогнула ее и выскочила в коридор, в котором пахло пылью. Девушке не было тяжело прислуживать гостям, и она всегда помогала, когда это было необходимо, но сейчас, когда помощи ждали мужчины не самой лучшей репутации и накануне обворовавшие ее, Эйш чувствовала, как вся ее натура сопротивляется выполнять просьбу старой цыганки. Девушка была темпераментной и каждый раз, когда эмоции начинали прорываться наружу, ощущала полнейшую беспомощность, не имея возможности произнести ни слова. Выйдя на порог дома, Эйш, несмотря на яркое майское солнце и чистое голубое небо, ощутила утреннюю прохладу, окутавшую ее с ног до головы, и зябко поежилась, обхватывая себя руками за плечи. Цыганка проклинала старый водопровод, который уже давно практически не функционировал в большей половине дома, из-за чего всей семье приходилось умываться на заднем дворе у низких хозяйственных пристроек. Несколько раз девушка, запасаясь найденными у соседей инструментами, пыталась самостоятельно отыскать причину поломки, но каждая из попыток заканчивалась неудачей и громкими возгласами Гиты о том, что Эйш сделает лишь хуже. Девушка любила воду, а потому чувствовала себя некомфортно, не принимая душ. Даже во время своей кочевой жизни, когда цыганка с небольшим румынским табором добиралась через Западно-Румынские горы, густые лесные массивы и золотистые поля в Венгрию, она всегда носила с собой маленький кусочек жасминового мыла, украденного ею на одном из блошиных рынков Бухареста. Найти общественные бани было несложно, но Эйш никогда не пользовалась ими. Девушка не заметила, когда именно мужчина оторвался от своего занятия и, развернувшись в пол-оборота, внимательно глядел на нее своими прищуренными на солнце арахисовыми глазами. - Доброе утро, черномазая, - улыбнулся Ифань, имя которого мгновенно всплыло в сознании цыганки, когда она услышала его грубоватый голос. Проигнорировав нелестное выражение, Эйш сверкнула в сторону мужчины черными, еще немного заспанными глазами, наклонилась к деревянной кадке, доверху заполненной водой, и, с трудом оторвав ее от земли, сделала несколько достаточно уверенных шагов вперед. Ифань неспешно развернулся навстречу, и цыганка заметила, что его загорелую грудь покрыли маленькие капельки пота, левый сосок на которой был проколот: его украшало небольшое металлическое колечко. От азиата не укрылось то, как внимательно и без стеснения девушка рассматривала его крепкое тело. Он усмехнулся, обнажая ровные зубы, когда взгляд Эйш спустился к низу его живота: кромка черных низко сидящих штанов скрывала еще одну татуировку, часть которой дразняще выглядывала из-за ремня с массивной пряжкой. - Хочешь увидеть? – хриплым низким голосом поинтересовался мужчина. Спохватившись, цыганка, лишь гордо вздернув подбородок, отвернулась, демонстрируя показательное безразличие. Несмотря на неприязнь, больше походящую на притаившуюся ненависть, которую она питала к Ифаню с самой первой встречи с ним, Эйш не могла не признать, что он является обладателем если не совершенного, то очень чувственного тела, которое наверняка доставляло неописуемое наслаждение девушкам. Мужчина коротко хохотнул и, сделав шаг вперед, оказался в нескольких сантиметрах от девушки, и та уловила мужской запах, удивительно настойчиво защекотавший ей ноздри. Наклонившись, Ифань на несколько секунд опустил голову со взмокшими от пота темными волосами в воду, нагревшуюся на солнце, сильными руками придерживая кадку за поддон. Цыганка едва устояла на ногах, пошатнувшись от напора, а в следующую секунду азиат вынырнул, встречаясь взглядом с карими глазами Эйш. По его лицу, шелестя, стекала вода, а волосы прилипли ко лбу. - Какая ты сегодня смиренная, черномазая, - азиат растянулся в довольной улыбке, выпрямляясь. – Получила нагоняй от своей хозяйки? Девушка продолжала сверлить Ифаня взглядом, крепко прижимая к своему телу тяжелую деревянную кадку с водой. За все последние годы она привыкла к своему молчаливому положению, но сейчас, начиная нервничать и желая высказать вслух все, что думает по поводу азиатского незнакомца, ворвавшегося в ее размеренную венгерскую жизнь, она отчаянно заставляла себя выдавить хоть слово. Психологическая блокировка, крепко вцепившаяся в сознание Эйш, совсем не собиралась покидать ее, а лишь сильнее укоренялась. Не дождавшись ответа, азиат встряхнул мокрой головой, отчего брызги полетели во все стороны, заставляя Эйш зажмуриться и неловко отступить назад. Девушка спиной ощутила тепло тела, на которое наткнулась, и резко оглянулась, расплескивая воду. Перед ней в черной атласной расстегнутой рубашке стоял еще один путник и смотрел поверх ее головы на Ифаня. К своему удивлению, цыганка отметила, что с легкой небритостью, черными, как смоль, волосами и непроницательным взглядом он был похож на горделивого ворона. - 你准备好了吗?* - непривычным мягким голосом спросил он, обращаясь к своему другу. - 是的, - ответил Ифань и, кинув на цыганку ухмыляющийся взгляд, обогнул ее, намеренно задевая крепким плечом. Эйш слишком долго сохраняла предельную вежливость, но наглое поведение гостя Гиты и Бахти раздражало ее, и, недолго думая, она сделала глубокий вдох и вывернула воду в кадке на спину азиата. Пока тот ошарашенно стоял, не поворачиваясь и медленно ощущая, как по его телу стекает вода, цыганка довольно улыбнулась, вынуждая спутника Ифаня впервые с нескрываемым интересом уставиться на сверкнувшую на смуглом лице девушки улыбку. - 母狗!** - прошипел мужчина, в ярости разворачиваясь к Эйш, но та, высоко подобрав юбки, вновь обнажая стройные загорелые ноги и совсем по-ребячески показав обидчику язык, кинулась в дом, сбивая на ходу показавшегося в проходе Бахти. Бахти было около пятидесяти лет, и для чистокровного цыгана он обладал нетипичной флегматичной натурой. Его, пожалуй, даже можно было назвать добродушным, а потому Эйш привыкла к нему быстрее, чем к постоянно ворчливой, но незлобной Гите. Однако, несмотря на сдержанность, Бахти был талантливым торговцем, превращаясь на местном блошином рынке в настоящего мага, завлекающего к своей лавке с керамической посудой потенциальных покупателей. - Тьфу-ты, - буркнул он, когда Эйш скрылась в доме, - напугала меня. … По выходным городской парк Варошлигет заполнялся горожанами с детьми и приехавшими отдохнуть и насладиться уникальной атмосферой контрастного Будапешта туристами. Суббота и воскресенье были любимыми днями недели всех торговцев, которые облюбовали это многолюдное место венгерской столицы, и иногда между цыганами и индийцами происходили короткие стычки из-за покупателей. Эйш всегда сидела на обочине перед своим самодельным товаром особняком, с любопытством прислушиваясь к ругани торговцев. Большинство будапештцев уже давно не обращали внимания на облюбовавших городской парк цыган, а пожилые люди нередко останавливались перед расстеленными на траве покрывалами и, скептически оглядывая безделушки, вдавались в рассуждения и задавали цыганам иногда не самые приятные вопросы, которые, однако, чаще всего были риторическими. Торговля не была тем, чем Эйш хотела бы заниматься в жизни. И, хоть в душе у нее всегда гулял свободолюбивый цыганский ветер, тихонько призывавший ее к романтичной кочевой жизни, она хотела получить образование и добиться признания в обществе, в котором до сих пор оставалась не просто безликим, а нежелательным пятном. Лишь около пяти процентов молодых цыган Венгрии имели среднее образование, а тех, кто отучился в высших учебных заведениях, было и того меньше. Душа Эйш лежала к творчеству, и девушка мечтала работать в дизайнерской мастерской: быть не просто учеником, а руководить творческой командой. Однако начать учебу было невозможно, ибо Эйш продолжала жить под крышей Бахти и Гиты, не имея достаточных сбережений и являясь беженцем. Власти Венгрии регулярно разрабатывали программы для интеграции цыган в современное венгерское общество, а после всячески поддерживали талантливую молодежь, но большинство цыганских семей никогда не планировали вкладывать деньги в образование своих детей. Помогать по хозяйству и работать наравне со взрослыми, начиная с юношеского возраста, – таков был удел многих детей, и лишь единицам, чьи родители старались завоевать уважение в обществе, удавалось получить образование и найти достойную работу. Как правило, такие семьи относились к представителям среднего класса, селились рядом с венграми и практически ничем не отличались от местных жителей. Эйш знала, что цыгане проживали не только в ее родном «Чикаго» и на бедном северо-востоке. Многие семьи, добившиеся успеха и признания, проживали в дорогих домах на холмистой Буде, и девушка отчаянно желала стать одной из них. - Каштан, - тихонько позвала Эйш молоденькая цыганка Лила, которую та, пожалуй, могла бы назвать своей подругой. Девушка оглянулась и вопросительно взметнула брови. С Лилой Эйш познакомилась в полицейском участке в самом начале своей жизни в Будапеште, когда попадала в переделки, замахиваясь кулаками на венгерских граждан, а иногда и туристов. Миниатюрная Лила оказалась в полицейском участке по подозрению в совершении кражи у немецкого туриста, но ее болтливость сыграла ей на руку: в процессе беседы со следователями и перекрестном допросе с пострадавшим гостем столицы, девушке удалось убедить всех в своей непричастности к случившемуся. Тем не менее на выходе из полицейского участка Лила призналась Эйш, что ей не первый раз удается заработать таким образом деньги. - Сегодня вечером наши соберутся у Кало, - прошептала девушка, будто делилась информацией о планировавшемся заговоре. – Придешь танцевать фламенко? Эйш краем глаза следила за тем, как дети, лопоча друг другу на незнакомом ей языке, показывали пальчиками на каштановые игрушки и тянули маму за рукав. Вся надежда была на таких маленьких туристов, которые уговаривали родителей раскошелиться на симпатичные игрушки, и любителей необычных самодельных сувениров. Девушка кивнула, отвечая на вопрос подруги, и Лила довольно завертелась на месте, отчего ее яркие малиново-черные юбки зашелестели. - Обещай, что научишь меня танцевать фламенко! – в мольбе ухватилась непоседливая цыганка за локоть Эйш, и та, мягко освободив руку и улыбнувшись, вновь кивнула. Эйш всегда было приятно, когда люди восхищались ее способностью к танцам. В ней бурлила настоящая испанская кровь, заставляя зрителей в изумлении раскрыть глаза, замереть на одном месте, прислушиваясь к собственному сердцебиению и ощущая, как мурашки ползут по спине и рукам. В субботу торговля шла гораздо оживленнее, и, собирая оставшиеся каштановые поделки в тряпичную сумочку, Эйш отметила, что сегодняшний заработок сполна покрыл вчерашние потери. Тем не менее ее не покидала мысль о мести обидчикам, которые забрали у нее заработанные собственным трудом деньги – все до единого форинта. Возвращаясь домой в наступавших сумерках, девушка на несколько минут заглянула на набережную Дуная. С речки веяло прохладой, а с пришвартованных к причалу корабликов-ресторанов доносились ароматы добротно приправленных паприкой блюд. Будапешт вновь оживал, готовясь встретить горожан и туристов удивительно красивой ночной подсветкой и гудящей на танцевальной площадке у основания Моста Сечени задорной музыкой. Эйш не хотела попадаться на глаза полицейскому, а потому наблюдала за ним, спрятавшись за высокими каштановыми деревьями, которыми была усеяна набережная. Девушка с трудом признавалась самой себе, что испытывала необходимость увидеть облаченного в темно-синюю форму подтянутого мужчину с добрыми голубыми глазами перед тем, как двинуться в Восьмой квартал. Эйш не хотелось признавать, что она, словно брошенное маленькое дитя, привязалась к венгерскому стражу порядка в поисках защиты и опеки. * - «Ты уже готов?» (кит.) ** - «Сука!» (кит.)