Эйш Каштан

Поднимаясь в комнату, приготовленную по просьбе Гиты для двух незваных гостей, Эйш подозрительно поглядывала на идущего следом за ней Ифаня, который беспечно насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Цыганка не могла доверять этому аферисту, неожиданно объявившемуся и творящему неведомо что в хозяйском доме, выпытывающему у нее информацию, о которой девушка понятия не имела, и ставшему для нее удивительно нежным любовником на одну ночь, несмотря на всю свою мужскую грубость. Остановившись у двери, ведущей в небольшое помещение, отведенное двум азиатским мужчинам, Эйш взглядом пригласила Ифаня пройти первым, опасаясь приготовленной ими ловушки. - Что? – непонимающе приподнял бровь мужчина, складывая руки на груди и расплываясь в дерзкой улыбке, очевидно, абсолютно полностью читая мысли цыганки. – Не доверяешь мне? Эйш отрицательно покачала головой, не собираясь уступать Ифаню, который прожигал ее насквозь своим колючим терпким взглядом арахисовых глаз, в уголках которых собрались едва заметные маленькие морщинки. Азиат хмыкнул, подходя к прикрытой деревянной двери, и, легонько толкнув ее длинными пальцами, обернулся к Эйш: - И правильно делаешь. В комнате было прохладно, пахло пылью, царил полумрак, а в красноватом свете старой лампы с прорванным тряпичным абажуром мерцали налетевшие в помещение через открытую форточку маленькие мошки. Дзиро сидел в кожаной куртке с поднятым воротником на подоконнике и пускал клубы дыма в окно, зажав между зубами тлеющий окурок. Он казался сосредоточенным и напряженным, и Эйш удивленно взглянула на Ифаня, прислонившегося спиной к стене, оклеенной пожелтевшими обоями. Она ожидала хотя бы какого-нибудь объяснения, но оба мужчины продолжали сохранять молчание, будто совершенно не замечая присутствия девушки в комнате. Раздраженно тряхнув распущенными волосами, которые мягкими локонами опустились Эйш на плечи, она вновь смотрела на мужчину. - Я вас покину, - многозначительно сказал тот, выдержав драматическую паузу и театрально разведя руки в стороны. Сделав два стремительных шага, мужчина в одном мгновение оказался за дверью. Как только Ифань покинул комнату, Дзиро медленно повернул голову к девушке, рассматривая ее цепким взглядом и продолжая пускать кольца дыма, не вынимая сигареты изо рта. Эйш чувствовала себя некомфортно, находясь в одном помещении с неразговорчивым и еще более непонятным для нее азиатом, и не знала, чего ей стоит ожидать. Девушка исподлобья глядела на Дзиро, напряженно следя за его черными глазами, неподвижно уставившимися на нее, готовясь в любой момент выскочить в коридор. - Помощь оказать, - наконец односложно произнес он на ломаном венгерском языке хриплым низким голосом, вынимая окурок изо рта и туша его о жестяную пепельницу, найденную, вероятно, среди прочего хлама в небольшом комоде, который стоял у одной из стен спальни. Дзиро выпрямился и слегка прищуренным взглядом уставился на цыганку, которая продолжала непонимающе глядеть на него, пытаясь сообразить, какой помощи он просит. Отсутствие в комнате Ифаня напрягало Эйш еще больше, потому что он умел разговаривать на языке жестов, а его товарищ даже по-венгерски плохо выражал свои мысли. Несмотря на то, что до сих пор Дзиро практически не причинил цыганке боли, она опасалась его сильнее, чем нагловатого Ифаня, а потому девушка продолжала чувствовать себя в опасности. - Боль. Болит. Просить помощь, - вновь повторил свою просьбу мужчина, показывая длинным указательным пальцем на голову, и на мгновение цыганке показалось, что он чувствует себя так же неловко, как и она сама. Коротко кивнув, Эйш подошла к Дзиро и, протянув вперед руку, все еще немного неуверенно коснулась лба мужчины, заглядывая в его большие, слезившиеся в приглушенном красном свете черные глаза. Он стоял неподвижно, смотря на девушку сверху вниз, и Эйш понятия не имела, что в этот момент творилось в его мыслях. Лоб Дзиро был горячим, и цыганка сразу сообразила, что мужчина мучается из-за высокой температуры. Ловко скользнув прохладными пальцами обеих рук по шее азиата, цыганка сосредоточенно прощупала лимфоузлы за ушами. Эйш чувствовала на себе тяжелый взгляд мужчины, когда осторожно касалась его, на удивление, нежной, словно у младенца, кожи. Убедившись, что лимфоузлы не увеличены, цыганка быстро опустила руки вниз и спокойно вздохнула, делая на всякий случай шаг назад. - Простуда, - немного растерянно пробормотал Дзиро, выдыхая в лицо девушки перегаром. В ответ Эйш лишь кивнула, зная, что ей предстоит сейчас оказать ему медицинскую помощь. Стремительно покинув комнату, она наткнулась на прислонившегося ягодицами к деревянным поскрипывающим перилам лестницы Ифаня, совершенно не беспокоящегося о том, что отсыревшая древесина может в любой момент треснуть, не выдержав непривычной нагрузки. - Закончили? Так быстро? – насмешливо бросил он, забавляясь отпущенной шутке и, очевидно, раздумывая над новым способом поиздеваться над цыганкой. – Со мной ты такой быстрой не была! Эйш резко остановилась напротив мужчины и, плотно сжав губы так, что они побелели, замахнулась острой коленкой в пах азиату, яростно сверкая глазами и крепко цепляясь пальцами за его кожаную куртку. Девушка заметила, как на лице Ифаня мгновенно отобразилась гримаса боли, а на висках проступили вены от немого крика, срывавшегося с его приоткрытых обветренных губ. Его ярко-каштановые глаза были сощурены, а зрачки расширены, и Эйш показалось, что в них мелькнули маленькие слезинки. Она сделала ему больно физически, так же, как и он когда-то, невзирая на то, что она девушка и слабее его. Эйш слишком хорошо помнила, как чувствовала себя беспомощной и не на шутку перепуганной в темном переулке, не имея возможности позвать на помощь или предпринять хоть какую-то попытку защитить себя. Цыганка испытывала если не эйфорию, то чувство удовлетворения: она могла постоять за себя и никогда не боялась мужчин, а потому облегченно вздохнула, когда сумела вернуть себе хоть каплю былой уверенности, стоя перед дерзким азиатом. В полнейшей тишине, нарушаемой лишь доносившимися с улицы веселыми криками собравшихся цыган, девушка продолжала держать куртку Ифаня, пока тот, согнувшись и прижав ладони к паху, шумно дышал, большим усилием воли заставляя себя не издавать ни звука, и Эйш смягчилась, заглядывая в покрасневшие глаза мужчины. Его нахмуренный взгляд, в котором плескалась неприкрытая ярость, обида и недоумение, был красноречивее любых слов. Слегка растерявшись, но быстро взяв себя в руки, Эйш с вызовом вздернула подбородок. - Никогда не смей говорить обо мне в таком тоне, - быстро сказала девушка, эмоционально размахивая перед носом Ифаня руками. – Никогда не смей, слышишь? Ты понятия не имеешь обо мне и моей жизни. Цыганка внимательно рассматривала лицо мужчины, которое находилось всего в пару сантиметрах от ее. Несмотря на свой наверняка бродяжный образ жизни, кожа Ифаня выглядела ухоженной, и Эйш даже немножко позавидовала мужчине, с досадой сравнивая его ровную кожу со своей смуглой и обветренной. - 肮脏的吉普赛人!* - лишь просипел в ответ азиат, обиженно и будто с чувством брезгливости отталкивая от себя Эйш и поправляя кожаную куртку. Девушка понимала, что задела его мужское самолюбие, и теперь лишь наблюдала за тем, как нахальный мужчина, едва заметно прихрамывая, с шумом спускался по лестнице, оставляя после себя сладковатый аромат алкоголя и терпкого табачного дыма. Он был оскорблен, и это было видно по его напряженной спине, нахмуренным бровям и заостренному подбородку. Эйш не чувствовала ни капли сожаления о содеянном, но почему-то ей подумалось, что теперь Ифань вряд ли взглянет на нее, и в этом было что-то по-своему обидное, и понять Эйш могли разве что женщины, которые никогда не довольствовались мужским вниманием. Встряхнув темными, слегка растрепанными локонами, она торопливо спустилась вниз, чтобы взять из кладовой приготовленный сладкий терновый сироп, который цыгане использовали для лечения простуды. Когда-то девушка училась готовить его из ягод и сахара вместе с матерью, делая лекарственные заготовки для приходивших к ним цыган с недомоганием. Ловко схватив пол-литровую стеклянную баночку с вязким сиропом, Эйш кинулась на кухню, чтобы налить азиату крепкого горячего чая. Занимаясь приготовлением лекарства, девушка на мгновение почувствовала какое-то непонятное внутреннее тепло, медленно разливавшееся по ее венам: несмотря на то, что Дзиро все же причинил ей боль, она не могла отказать ему в медицинской помощи. Хлопоты на кухне приносили ей радость, и Эйш улыбалась от одного лишь неясного ощущения, что играет сейчас, возможно, пусть не самую главную роль в небольшом эпизоде жизни другого человека, но все-таки роль. Присоединившись к странствующему по юго-западным европейским странам цыганскому табору, Эйш впервые почувствовала себя по-настоящему чужой. В таборе, в который бездетная испанская супружеская пара отдала за несколько мешочков целебных трав девочку, было много детей, но ни один из них не решился подружиться с молчаливой маленькой незнакомкой. Румынские женщины со снисхождением относились к замкнутой Эйш, на лице которой навсегда пролегла тень бесконечной печали. Иногда холодными вечерами, когда цыгане, остановившись на привал на лугу среди полей и лесов, разжигали костер, старая румынка табора подзывала девочку к себе и тихонько напевала ей колыбельную, заплетая ее длинные густые волосы в тяжелую косу. Цыгане были настоящей семьей, со своими радостями и горестями, никогда не унывающими и с распахнутой навстречу вольному ветру душой. Эйш жила на колесах с людьми, которые приютили ее, но никогда не оставляла надежды узнать, что случилось с загоревшимся вагоном поезда, который приближался тем промозглым февральским вечером к Мадриду. Она хотела верить, что отец с матерью, сестрой и братом спаслись, но не могла. Каждый раз, свернувшись калачиком на тонкой подстилке на поваленных у кибитки мешках соломы и закутавшись в старое шерстяное одеяло, Эйш глядела в темно-синее небо на звезды и искала ответы на свои вопросы. Под тихое ржание гнедых жеребцов, которые неспешно пожевывали солому, она засыпала с совсем по-детски наивной верой, что завтра проснется от задорного смеха своей сестры и недовольного ворчания брата, откроет глаза и увидит мать, склоняющуюся над ней и протягивающую большое, наливное, красное яблоко, выскочит на улицу и встретит отца, который по утрам приглашал всех членов цыганской общины на утреннюю зарядку под щекочущими лучами испанского солнца. Но, просыпаясь на утро с ледяными руками и запутавшимися в волосах соломинками, Эйш возвращалась в реальность, раз за разом пытаясь принять отведенную ей судьбу. - Болит у тебя сердце, сиротка, - услышала девушка за свой спиной тихий голос румынки. Эйш любила теплыми майскими вечерами, когда оранжевое солнце заходило за горами, сидеть под крепкими цветущими каштанами, вдыхать сладковатый аромат цветков и ловить слетавшие на ладони нежные лепестки. Она потеряла счет времени, пейзажи сменялись один за другим, стоянки табора становились реже, и девушка чувствовала, что скоро придет конец ее странствованию вместе с рома, которые возвращались из Испании в свою родную страну, чтобы осесть на Подунавье. Цыганка не знала, что ждет ее в будущем: она не умела толком ни читать, ни писать на испанском и с трудом понимала румынский язык. За время скитания по странам она подзабыла все полученные от отца знания, а продолжительное молчание лишь усугубило ситуацию. - Настоящие рома всегда протянут руку помощи нуждающемуся в тепле. Мы большая семья, которая примет любого чужака как своего, не важно, откуда он пришел к нам и куда направится завтра. Эйш повернулась к цыганке, заинтересованно глядя на нее. Лицо пожилой женщины, которую ценил каждый в таборе – от мала до велика, было усеяно глубокими морщинами, но за ними девушка впервые разглядела красоту румынки. В ее глазах светилась пришедшая с годами мудрость, смирение и доброта. И, несмотря на свой почтенный возраст, цыганка до сих пор готова была сорваться с места, чтобы усесться без упряжки на гнедого жеребца и, распустив длинные поседевшие волосы, кинуться галопом по бескрайним степям. - Ты не можешь рассказать нам, что с тобой случилось, но я знаю, что на сердце у тебя – глубокая рана, гораздо глубже, чем на твоем теле. И рубцы на нем грубее, и должно пройти немало лет, прежде чем боль хоть на капельку станет меньше. Девушка прислушивалась к словам цыганки, рассеянно глядя на покачивающийся и шелестящий на ветру цветущий каштан и пытаясь разглядеть среди зеленых ветвей последние лучи заходящего солнца. - Нравится каштан? – поинтересовалась старая румынка, присаживаясь рядом с Эйш и накидывая на плечи расшитый цветными шелковыми нитками платком. – А знаешь, почему он называется конским? Турки первые обнаружили полезные свойства плодов, когда скармливали каштаны своим лошадям, еле державшимся на ногах, а наутро те были как новенькие. Он препятствует образованию тромбов в кровеносных сосудах и укрепляет их стенки. А что нужно человеку? Чистая кровь и крепкие сосуды! Именно тогда Эйш узнала, что муж старой цыганки скончался от образовавшегося тромба сразу после сыгранной степной свадьбы, и могучий красивый каштан полюбился ей еще сильнее, показавшись ей почти Всевышним. Девушка неслышно вошла в спальню и обнаружила Дзиро, вновь опершегося о подоконник и глядевшего в окно, в котором блестели язычки распаленного на заднем дворе костра. Поставив на пол старый жестяной поднос, она протянула мужчине кружку с горячим травяным чаем, напряженно следя за ним. Руки азиата подрагивали от высокой температуры, и Эйш, придерживая кружку за донышко, помогла Дзиро сделать несколько неспешных глотков. Мужчина не глядел на стоявшую перед ним цыганку, продолжая послушно пить приготовленный отвар, шумно потягивая носом и выдыхая ртом пар. Эйш украдкой рассматривала азиата, с удивлением отмечая, что сейчас он вовсе не кажется каким-то бандитом с темными мыслями в голове, и даже появившиеся у него на лбу едва заметные капельки пота из-за горячего питья превращали его в самого обычного человека. Когда Дзиро закончил с чаем, цыганка протянула ему небольшую ложечку, в которой поблескивал тягучий сладковатый сироп из терновых ягод. Казалось, мужчина колебался, усиленно гадая, не подкинула ли дерзкая цыганка сюда какой-нибудь яд или не заговорила ли лекарство, но Эйш продолжала напирать, поднося ложку к слегка приоткрытым губам Дзиро, и тот, легонько прикоснувшись пальцами к руке девушки, наконец сдался. - 谢谢!** – немного растерянно пробормотал мужчина, проглотив вязкий сироп и облизав губы. Цыганка понятия не имела, что он сказал, но его тон был совсем не угрожающим, не раздраженным и не возмущающимся. Эйш с удивлением обнаружила, что услышала в его голосе едва уловимое тепло и благодарность, и, подхватив лежавшее в углу одеяло, протянула его мужчине, требуя немедленно укрыться им. - Как неловко, наверное, принимать помощь от девушки, которая является объектом слежки и главной подозреваемой в соучастии в преступлении. А еще – черномазой шаманки, которая в любой момент может заговорить все что угодно, - услышала цыганка позади себя хрипловатый насмешливый голос и резко оглянулась, встречаясь с прищуренными хитрыми арахисовыми глазами. - 告诉她***, - сипло сказал Дзиро, нахмурившись и глядя на своего товарища. Хмыкнув, Ифань взмахнул рукой в сторону азиата и вполне отчетливо произнес: - Знакомься, частный детектив для VIP-персон Дзиро Ван и его неизменный слуга Ву Ифань, бродяга, редкостный мерзавец и аферист, специализирующийся на взломе таких невинных сердечек, как твое. * - «Грязная цыганка!» (кит.) ** - «Спасибо!» (кит.) *** - «Скажи ей» (кит.)