Эйш Каштан

Когда Эйш хотела подумать в одиночестве, она уходила по вечерам в Буду, медленно прогуливаясь по подвесному мосту Сечени, на котором в сумерках зажигались тысячи желтоватых огней. Она любила подолгу стоять на самой середине массивного металлического моста, глядя на освещенный вдали уличной подсветкой Парламент Венгрии – одно из самых изумительных зданий в Европе. Она любила, обняв себя руками за плечи, подолгу прислушиваться к шуму Дуная под ногами, по которому неспешно проплывали прогулочные кораблики с цветными фонариками на бортах и шумными веселыми туристами, и полной грудью вдыхать свежесть речных вод. Буда манила Эйш, обещая ей благосостояние, достойно оплачиваемую работу и возможность создать семью, если ей повстречается мужественный спутник, готовый взять в жены «черномазую». Гуляя по мощеным старинным улочкам белоснежного Рыбацкого бастиона, возведенного на вершине Крепостного холма на противоположном берегу Дуная, цыганка украдкой поглядывала на счастливые и уважаемые цыганские семьи, неспешно прогуливающиеся после работы вместе с детьми. В глубине души Эйш завидовала им, отчаянно желая быть сейчас в кругу своих близких, учиться, чтобы потом, получив диплом о высшем образовании, найти хорошую работу, помогать матери и отцу заниматься хозяйством и поддерживать брата и сестру. В конце концов, цыганка хотела состояться как личность и добиться признания и уважения в окружающем ее обществе: косые взгляды коренных венгров угнетали ее, но именно они и служили для нее стимулом дальше бороться за свое место под солнцем. Живописная гора Геллерт – гора ведьм, традиционно привлекала к себе туристов, среди которых любила затеряться Эйш, одетая в обычные светло-голубые джинсы, широкую бледно-розовую блузку на мелких пуговицах и черные пляжные сланцы. На покатых холмах Геллерта простирался удивительной красоты парк с установленной на самой вершине статуей Свободы, которую всегда видно практически из любой точки Будапешта, и горожане и приезжие с удовольствием отправлялись покорять гору во время теплых вечерних прогулок. Но больше всего привлекал Эйш спрятанный на горе Философский сад – удивительное место, скрытое от традиционного туристического маршрута. В самом сердце сада были установлены по кругу пять скульптур, олицетворяющие основные мировые религии, и именно здесь, рядом с этими безмолвными изваяниями, Эйш чувствовала себя спокойно и уверенно. Философский сад не был тем местом, куда толпами ходили туристы, чтобы сделать памятные снимки, сюда приходили, чтобы на время отвлечься от рутинных занятий, подумать над решением своих проблем и просто отдохнуть душой, созерцая неподвижные бронзовые скульптуры. С тех пор как цыганка узнала, кем на самом деле являются появившиеся в доме Гиты и Бахти азиатские мужчины, ни Ифань, ни Дзиро не появлялись ей на глаза. Эйш целыми днями пропадала в городском парке, поздними вечерами занималась чисткой речных прогулочных суден после туристических экскурсий и возвращалась домой, когда Будапешт окутывали черные поздние майские ночи. И, даже появляясь во дворе цыганского дома, где ее радостно встречал дремавший до сих пор Бродяга, не спешила подниматься в свою спальню, усаживаясь на ступеньках, наслаждаясь мерцающим лунным светом, ночной свежестью и равномерным стрекотанием ночных насекомых в траве. В такие моменты в голове Эйш не раз проскальзывала мысль послать все к чертям и отправиться, куда глаза глядят, чтобы начать, наконец, строить собственными силами свою жизнь, ни от кого не завися. Цыганка сидела на старой подстилке на ступеньках, ощущая, как приятно пульсировали уставшие за день стопы, а добродушный Бродяга устраивается поближе к ней, утыкаясь длинной мордой в складки ее юбки. Почесывая животное за ухом, Эйш с удивлением понимала, что пес ни на секунду не позволяет ей покинуть цыганский дом. Бахти, Гита, Чандер и двойняшки безоговорочно приняли неродную и незнакомую им девушку, несколько лет скитавшуюся с табором бедных цыган по окрестностям южно-европейских стран, и в глубине души Эйш чувствовала какую-то странную, совсем слабую и неотчетливую привязанность к этим людям и их сторожевому псу. - Гита просила передать, что оставила тебе ужин в твоей комнате, - раздался в тишине тихий мужской голос, и цыганка резко оглянулась, прижимая руки к груди, в которой с шумом стучало напуганное сердце. Ифань, облаченный в свою черную кожаную куртку, широкую берцовку и потрепанные, низко сидящие на бедрах джинсы, стоял на пороге дома, прислонившись к дверному косяку плечом и держа в руке свою гитару. Эйш цокнула языком, нахмурившись и глубоко выдыхая: она настолько расслабилась, согревшись рядом с Бродягой, что не услышала шагов появившегося за ее спиной мужчины. - И о чем же ты так усиленно думала? – азиат отошел от косяка и, спустившись на ступеньку вниз, оказался рядом с цыганкой. - Умеешь ли ты делать хороший массаж, - быстро ответила Эйш жестами, кидая на Ифаня дерзкий взгляд и удовлетворенно замечая легкую растерянность на его лице. - Я уже говорил, что в совершенстве знаю шиацу, - удивленно протянул мужчина, откладывая гитару в сторону на цементные ступеньки. – Просишь меня сделать тебе массаж? Ифань коротко хохотнул, и девушке на мгновение показалось, что вышло у него это несколько нервно. Довольно хмыкнув, Эйш вытянула ноги вперед и слегка приподняла юбку: - Для ног. Пожалуйста, - жестом попросила цыганка, неотрывно следя за азиатом, и тот, коротко прочистив горло, грубо схватил Эйш пальцами сильных рук за лодыжки и небрежно закинул ее ноги себе на колени. Во дворе дома не горели фонари, и девушка не могла сказать наверняка, улыбается ли Ифань, или его лицо вновь приняло невозмутимое выражение: оно скрывалось в темноте, а на его глаза падала тень от взлохмаченной челки. Бродяга, которого разбудили человеческие голоса, приподняв морду, издал какой-то неопределенный звук, больше похожий на ворчание, и, отвернувшись, поудобнее улегся рядом с цыганкой на старой подстилке. - Нарываешься на проблемы, чертовка, - голос Ифаня приобрел уверенность, и он решительно приподнял юбки вверх, обнажая напряженные, в царапинках и синяках на коленках ноги Эйш. Цыганка ничего не ответила, позволив себе расслабиться и наблюдать из-под прикрытых ресниц за неспешными мягкими касаниями прохладных ладоней азиата к ее ноющим ногам. С каждым нажатием пальцев на определенную точку на стопах Эйш испытывала невероятно приятные, иногда почти болезненные ощущения, отчего ее тело покрывалось мурашками, а дыхание неосознанно сбивалось. Ифань сосредоточенно работал руками, растирая кожу, приводя мышцы на ногах цыганки в тонус и не произнося ни единого слова. Эйш вынуждена была признать, что отработанные, ловкие движения мужчины, заставляющие ее тело удовлетворенность расслабляться, говорили о том, что он очень хорошо знает свое дело. Цыганка находилась словно в какой-то невесомости: она перестала ощущать запахи ночи, слышать какие-то звуки или четко чувствовать прикосновения – массаж азиата гипнотизировал ее тело, и Эйш не сразу сообразила, что прохладные ладони Ифаня с мягкими подушечками пальцев переместились на внутреннюю сторону ее бедер, прокладывая себе дорогу к женскому лону. Девушка затаила дыхание, когда мужчина на секунду замер, не убирая рук с ее кожи и встречаясь слегка прищуренными глазами, в которых плясали маленькие бесенята, с ее напряженным взглядом. Она не шевельнулась и не моргнула, когда азиат, расценивший ее бездействие как покорное согласие, едва коснулся пальцами ткани женского нижнего белья и, не давая цыганке возможности предпринять хоть что-то, чтобы выпутаться из своей позорной капитуляции перед его чарами, накрыл губами лобок, шекоча взлохмаченными волосами живот девушки. Глаза Эйш широко распахнулись, а тело в истоме задрожало, принимая ласки от умелого любовника. Цыганка зарылась пальцами в темные пряди Ифаня, шумно выдыхая и двигаясь бедрами навстречу горячим губам и нежным прикосновениям. В ее сознании еще проскакивали разорванные мысли, что она недопустимо покорно ведет себя с этим нахальным мужчиной, позволяя ему полностью подчинять ее тело и обладать им. Азиат делал это настолько искусно, что противостоять ему было невозможно, и Эйш, подаваясь вперед и прикрывая глаза, послала подальше все свои принципы. Цыганка обхватила губами мочку уха Ифаня и царапнула кожу на его шее ногтями, когда тот, подняв ее на руки и прижав своей грудью и бедрами к холодной стене дома, медленно погрузился в ее тело, сдвинув в сторону влажную тканевую полоску нижнего белья. Эйш признавала, что жестокий снаружи азиатский мужчина был лучшим из всех любовников, с которыми ее сталкивала судьба, и ее тело неосознанно желало отдаваться ему снова и снова, совершенно не считаясь с разумом. - Какая ты ненасытная, - хрипло хохотнул Ифань в ухо цыганке, обдавая горячим сбивающимся с привычного ритма дыханием. Он продолжал неспешно двигаться, рисуя языком на груди Эйш запутанные узоры и намеренно оттягивая момент своей разрядки, заставляя партнершу покрываться липким потом, хватать ртом воздух и беззвучно кричать, расплавляясь в его объятиях… - Почему ты нежный только тогда, когда занимаешься сексом? Почему все остальное время ты хочешь казаться наглым и жестким? – спросила Эйш, эмоционально жестикулируя и заглядывая в темные глаза азиата. - А тебе нравится, когда я нежный? – вопросом на вопрос ответил Ифань, и по его лицу проскользнула легкая улыбка. – Вообще-то, когда я овладеваю женщиной, я обычно довольно груб. Цыганка недоверчиво поджала губы, обнимая себя за обнаженные плечи, покрытые гусиной кожей, и поджимая под себя босые ноги, скрывавшиеся за пышной цветастой юбкой. Стопы и икры больше не ныли, и Эйш чувствовала себя почти счастливой. - В таком случае нам следует почаще заниматься сексом, - усмехнулся мужчина, наблюдая за реакцией Эйш, и та усмехнулась в ответ, сверкая в темноте белоснежной улыбкой. Ифань продолжал глядеть на девушку, неспешно скользя мягким взглядом по ее смуглому лицу. - У тебя есть тот, кого ты любишь? – неожиданно произнес он, не сводя своих темных блестящих глаз с Эйш. Цыганка, совершенно не ожидавшая услышать подобного вопроса, напряглась, усиленно размышляя, стоит ли раскрывать мужчине свою девичью тайну. Она ни разу в жизни не влюблялась, ни разу в жизни не испытывала непонятного щемящего ощущения в груди, от которого перехватывало дыхание и сердце начинало в панике колотиться в груди, норовя вырваться наружу. Но только однажды ее насупленный взгляд встретился с большими внимательными голубыми глазами, и ее сердце впервые сорвалось в пропасть. - Есть, - цыганка кивнула, украдкой глядя на своего собеседника. Влюбиться в стража порядка Будапешта, служившего в охране венгерского Парламента, было верхом безумия. Ее влюбленность не имела ни начала, ни конца: она возникла, неосознанно всплывая на поверхность из целого омута воспоминаний, чувств и ощущений. - Ха, - коротко сказал Ифань, беря в руки гитару и проводя пальцами по струнам. – Значит, трахаться с другим – это неправильно? Мужчина с любопытством взглянул на цыганку, и та передернула плечами, отводя взгляд в сторону и рассматривая, чем занимался Бродяга, усердно копавший на участке земли яму. - Я не знаю, что правильно, а что – неправильно, - поразмыслив, ответила Эйш. - А знаешь хоть, чего ты хочешь? – усмехнулся азиат, склоняясь к музыкальному инструменту. Девушка ничего не ответила, и оба прислушались к ночной тиши. Где-то вдалеке лаяла собака, очевидно, прогонявшая от ворот дома выпивших прохожих, вверху шелестели на легком ветру листья абрикосовых деревьев, разнося в округе душистый аромат цветков, а в траве стрекотали сверчки. - Хочешь, сыграю тебе? – вдруг тихо спросил Ифань, не поднимая глаз и не дожидаясь ответа Эйш. Его длинные пальцы скользнули по струнам акустической гитары, и, встряхнув головой, убирая непослушные пряди с глаз, азиат запел мягким глубоким голосом. Ты могла бы быть моей импровизацией, Моим выбором жить полной жизнью. Ты могла бы быть той, кого я полюблю навсегда. Эйш уставилась на мужчину, стараясь не упустить ни одно его движение, ловя каждое слово, слетавшее с его опухших потрескавшихся губ. Она миллион раз слышала цыганские романсы, жалобную трель гитары, дрожащие мужские голоса, но голос этого азиата, с прокуренной хрипотцой, срывающийся на высоких нотах, заставлял ее испытывать необъяснимую эйфорию, раз за разом накатывавшую на все ее существо. Ты могла бы быть той, кто слушает мои суровейшие допросы, Ты могла бы быть той, кого я полюблю навсегда… Я буду там так быстро, как только смогу, Но я занят склеиванием осколков прежней жизни. Сначала была та, кто бросила вызов Всем моим мечтам и моему душевному равновесию. Она никогда не сможет стать такой же хорошей, как ты. - Ифань, - Эйш ткнула мужчину пальцем в плечо, и тот, оторвав взгляд от гитары, повернулся к цыганке. – Кто ты? Я ничего не смогу рассказать тебе о моей жизни, если не буду знать, зачем ты явился сюда.