Доверься мне

ЧТО?! ЧТО ОН ТОЛЬКО ЧТО СКАЗАЛ? — Са-а-аш? Ты тут? — уже несколько тише спросил Илья, а я не мог произнести ни одного чертового слова. Я молчал и просто оседал по стенке, глядя в одну точку пустоты коридора. Медленно, миллиметр за миллиметром, я съезжал вниз, продолжая крепко сжимать в руке телефон. Как такое могло произойти? Как такое может быть? Кто мог его избить? За что? Как он, и жив ли он вообще? Все эти мысли роились и кружились у меня в голове, словно назойливые мухи, и я пытался отмахнуться от них, но никак не получалось. От них становилось все хуже и хуже, неизвестность пугала, узнать что-либо я просто не мог. — Саша, прошу, не молчи. Ответь мне, — настойчиво, но уже совсем тихо проговорил друг. Боже, это же я во всем виноват... — Как? — отчаянно прошептал я, с трудом разлепив присохшие губы и чувствуя, как волна неконтролируемого страха накрывает меня с головой. — Как это случилось? — Я не знаю, — тоже шепотом ответил мне Илья. — Костя сразу поехал в больницу и ничего мне не сказал. Я сейчас собираюсь к нему. За тобой заехать? — Да. Я у матери, — отключив вызов, чтобы не слышать удивленный вопрос друга, я бросил телефон рядом с собой и тяжело выдохнул, полностью оседая на пол. Потирая уставшие глаза, я мог только глубоко дышать в попытке себя успокоить. Я не знаю, что мне нужно делать сейчас. Конечно, я поеду к Денису, но захочет ли он меня видеть, когда очнется? Обнимет меня или прогонит? Улыбнется или заплачет? Я не мог даже примерно предположить реакцию парня на мое присутствие. Может, мне приехать, побыть с ним какое-то время, пока он не придет в себя, а потом уехать, чтобы не волновать его лишний раз? Ох, знал бы кто, как же сильно мне хотелось увидеть его... Время, проведенное порознь, было для меня крайне тяжелым, и я не хотел, чтобы это повторялось снова. Вот стоило мне хотя бы на секунду подумать, что все налаживается, как тут же Суровая Реальность подготовила для меня такой "подарок". Ох, ну зачем, зачем я сегодня пел ему песню? Это я во всем виноват! Если бы он не пришел сегодня в то кафе, не услышал меня, не расстроился, то ничего плохого бы не случилось. Как же мне теперь все исправить? — Саша, ты еще не... — мать вышла в коридор и, не договорив фразу до конца, остановилась и в ступоре уставилась на меня. — Что случилось? Я смотрел на нее снизу вверх и молчал, просто не в силах произнести вслух эту фразу. Сказать эти слова. Всего три слова, но мне казалось, что если я их произнесу, то окончательно поверю в это. Это станет неопровержимой правдой, с которой я не смогу ничего сделать. Это убивало. Медленно и мучительно. — Денис, — прохрипел я. — Денис... он, — ну же, почему ты не можешь просто сказать это? Давай, быстро, как сдирают пластырь. — Он в больнице. Мама на это лишь громко охнула и механически прикрыла рот руками. Глазами, расширенными от ужаса, она смотрела на меня и так же, как и я, лишь беззвучно открывала рот. Я видел, что она многое хотела спросить у меня, но в последний момент передумывала, словно не решаясь тревожить меня в таком состоянии. Я был очень благодарен ей за это. — Иди сюда, — тихо сказала она, с трудом сдерживая слезы. — Подойди ко мне. Я нехотя встал, крепко держась за стенку. Голова кружилась, и я почти мог чувствовать свой желудок на уровне горла: меня жутко тошнило. В животе образовалась странная пустота, но я знал, что, если пойду блевать, меня не вырвет. Это непонятное состояние раздражало меня, но я ничего не мог сделать. Голова начинала болеть и словно разрываться от боли. Мать подошла ко мне и постаралась обнять крепко-крепко, насколько могла. Я приобнял ее в ответ, а она гладила меня по волосам, прямо как в детстве, когда успокаивала. Если подумать, я с самого детства больше времени проводил с мамой, чем с отцом: мне нравилось говорить с ней, общаться, рассказывать все, что случилось у меня в школе. Конечно, многое приходилось утаивать, ведь если бы она узнала про все драки, в которых мне "посчастливилось" побывать, у нее точно случился бы сердечный приступ. Я мог прийти к ней ночью и заснуть с ней, потому что мне приснился ужасный кошмар, и я боялся спать один. Отец никогда не одобрял всего этого, но мама его никогда не слушала. Они часто ссорились, и я всегда во всем винил себя. — Все будет хорошо... — шептала она и трепала мне волосы. — Все будет хорошо. — Нет, мам, не будет, — отчаянно и страстно зашептал я, чувствуя, как неконтролируемые горячие слезы стекают по моим щекам. — Все уже плохо. Все ужасно. Я не знаю, что мне делать. Я потерялся, и я уже ничего не понимаю. Что я сделал такого, за что Судьба меня так сильно наказывает? — Не говори глупостей, — несмело улыбнулась она. — Ты прекрасен, тебя просто не за что наказывать. Поверь мне, все будет хорошо, вот увидишь. Я уже не мог остановиться. Обжигающая соленая влага текла по моему лицу, а тело сотрясали неудержимые рыдания. Все, что так долго копилось во мне, вся боль, которую я переживал внутри себя, — это сейчас нашло выход. Я так сильно хотел, чтобы вместе с этими слезами ушла вся боль и тяжесть, чтобы на душе стало хоть немного легче. Потому что я больше не чувствовал в себе сил бороться, желания делать что-либо, больше не чувствовал желания жить. Мама усадила меня на диванчик в коридоре, а сама пошла на кухню за стаканом воды. Я потихоньку успокаивался, но сердце по-прежнему болело. Легче не стало ни капли. Знаете, у каждого человека когда-нибудь наступает предел. То, что он ничего не может исправить и изменить, гложет его изнутри, не давая покоя. В этот момент хочется просто сесть в кресло, обнять себя и, уткнувшись лицом в собственные колени, просто заплакать. Зарыдать так, чтобы опухли глаза, чтобы штаны стали мокрыми от этих горьких слез, хочется кричать, чтобы освободить себя от этой тяжести внутри. Но ничего не помогает. Потом, уже совершенно без сил, устав от нескончаемой истерики, мы сидим и смотрим в одну точку. Мы плачем и плачем, содрогаясь всем телом, выпуская из себя всю тяжесть. Она не выходит, но мы стараемся до последнего. Опустошив себя всего, мы сидим и чувствуем, что стало еще только хуже. Сложно дышать, словно у тебя на плечах неведомый груз, который не дает пошевелиться и нормально вдохнуть. Сидим и чего-то ждем — облегчения, наверное. За всеми мыслями я даже не заметил, как вернулась мама и протянула мне стакан. На автомате я пил, глядя в одну точку, пока мой телефон не завибрировал от входящего смс. Илья сообщал, что уже пришел и ждет меня возле подъезда. — Мам, я... Я пойду, — выдохнул я и еще раз ее обнял. — Я потом позвоню. — Конечно, солнышко, — она легко прикоснулась губами в моей щеке и отстранилась. — Я буду ждать. С тяжестью на душе я вышел из квартиры и, намеренно игнорируя лифт, пошел по лестнице пешком. Сразу в голове всплыло наше первое знакомство с Денисом. Я провожал его домой, и мы шли вместе по этой лестнице, о чем-то оживленно болтая. Тогда я даже примерно предположить не мог, как далеко все может зайти. Помнится мне, даже думал, что друзьями-то не будем. Я вспомнил наш первый поцелуй у него дома, вспомнил сцену в подсобке, поцелуй возле его подъезда, сцену в его спальне. Сколько у нас с ним было таких моментов... Одинокая слеза снова покатилась по щеке, но я остановил себя прежде, чем снова начнется это. Так, мне еще в метро ехать. Я сухо поприветствовал Илью и, развернувшись на каблуках, пошел в нужную сторону. Тот, недоуменно посмотрев на меня, лишь пожал плечами и направился следом за мной, догоняя и держа надо мной зонтик. Вся дорога прошла в молчании. Погода сегодня снова была отвратной. Дул сильный промозглый ветер, который безжалостно забирался под куртку, дождь лил как из ведра и, судя по тучам на беспросветно-сером небе, даже не собирался прекращаться. Многочисленные прохожие сновали по тротуару с опущенными головами, и издалека все выглядели как простая серая масса. Одинаковые черные зонтики, одинаковые серые пальто. Никакого разнообразия. Спустя долгих десять минут мы спустились в метро. Картина осталась такой же унылой. Мы ехали по эскалатору, и я безразлично наблюдал за тем, как медленно и размеренно стекает вода по сложенному наспех зонтику стоящего передо мной мужчины. Я чувствовал, как волны депрессии снова утаскивают меня за собой в темный загадочный мир. Мне уже ничего не хотелось, кроме как просто узнать, как себя чувствует Денис. Что с ним? Только мы с трудом прошли к нужному месту на платформе, как с громким гудком приехал поезд, двери распахнулись и весь поток людей хлынул прямиком в вагон. Нас несло в этом сумасшедшем течении, но я никак не реагировал на происходящее. Словно я был не здесь, в душном многолюдном поезде, а где-то за пределами реальности. Однако Илья молчать не хотел: он тихо ругался себе под нос, пытаясь освободить для нас дорогу. В итоге нас прижало к противоположным дверям вплотную друг к другу. Рука Ильи тут же нашла мою и крепко сжала, безмолвно успокаивая. Я на это лишь слабо улыбнулся и сильнее переплел наши пальцы вместе. Только сейчас я заметил, что он переживал так же сильно, как и я. Немного сведенные к переносице брови, еле заметные морщинки вокруг глаз, медленно опускающиеся веки, опущенные уголки губ, тяжелое дыхание — все это говорило за него о его внутреннем состоянии. Краем глаза заметив, что на нас никто не обращает внимания, я тихонько приобнял друга за спину, насколько мне позволяло свободное пространство рядом. Так и ехали мы всю дорогу — не разрывая телесного контакта, так сильно необходимого нам в данный момент. *** Пока мы доехали до нужного места, на улице окончательно стемнело. Ночь полностью опустилась на свои владения, покрывая таинственной темнотой все вокруг. На небе приветливо светила луна, озаряя своим желтым свечением мокрую дорогу. Дождевые капли светились призрачным светом, стоило только одинокому лучику света попасть на них. От леденящего ветра не спасала легкая куртка, поэтому мы изо всех сил старались идти быстро, прикрывая воротниками шеи. Уже пятый раз обойдя по периметру здание больницы, мы наконец нашли нужную нам дверь. На нас тут же пахнуло ужасающим запахом больницы. Думаю, каждому знакомо это "чудесное" амбре, от которого на глаза наворачиваются слезы: мокрые тряпки, наверное, неделю лежащие вон в том железном ведре, непонятное варево, которое наверняка готовили в этот момент на кухне, и аромат разнообразных лекарств. Меня аж выворачивало от мысли, каково приходится пациентам сего заведения. Немного успокаивало то, что чем дольше мы шли, тем менее ужасным становился запах. Но от мысли о том, что здесь придется какое-то время находиться Денису, меня всего внутри передергивало от отвращения. Тем временем Илья позвонил Косте и узнал, куда именно нам нужно идти. С трудом выпросив у сонной, ничего не понимающей медсестры два халата и две пары бахил, мы надели их на себя и пошли на второй этаж этого пугающего, но, тем не менее, хорошо отделанного здания. Возле широких дверей с большой красной надписью "реанимация" на маленькой скамеечке сидел Костя, обхватив голову руками и облокотившись на колени. Увидев нас, он встал и сразу попал в объятья Ильи, который чуть ли не бегом подлетел к нему. Я успел заметить красные опухшие глаза парня, руки которого дрожали мелкой дрожью, а дыхание было частым и прерывистым. Влажные щеки выдавали в нем человека, который еще буквально минуту назад безостановочно плакал. — Как хорошо, что вы пришли, — прошептал он, сильнее прижимаясь к Илье и позволяя тому посадить себя обратно на сидение. — Как он? — все, что я смог выдавить из себя, садясь с другой стороны парня и глядя на него. — Не знаю... Мне ничего не говорят, — новая слеза покатилась по его щеке, и он поспешил стереть ее. — Боже, я так боюсь его потерять... Он единственный родной человек, который у меня остался. Я не выживу без него. Что же будет, если... Он не договорил, а просто уткнулся в плечо Ильи и беззвучно заплакал. Я сидел и невидящим взглядом гипнотизировал стену напротив, думая, что же будет со всеми нами. Я не хотел думать об этом, всячески пытался отгонять от себя невеселые мысли, но они все равно настойчиво стучались в мой разум, подбрасывая ужасные картины будущего. Господи, прошу, пусть он выживет... Я редко прошу тебя о чем-то, да я даже молюсь сейчас первый раз в своей жизни, но я тебя прошу, если ты меня слышишь: сделай так, чтобы он остался жив. Просто не дай ему умереть... *** Прошло примерно полтора часа. Костя уснул и теперь спал, положив голову на колени Ильи, а тот машинально гладил его по растрепанным волосам. Я сходил за кофе (кстати, отвратным до невозможности, но выбирать, к сожалению, не приходилось) к автомату, стоящему неподалеку, и принес нам два маленьких пластиковых стаканчика, наполненных коричневой жидкостью. Кутаясь поплотнее в полы халата, мы сидели и тихо разговаривали, чтобы хоть как-то отвлечь себя и скрасить ожидание. Я дергался от каждого шороха, от каждого тихого голоса, от каждого человека, проходившего рядом. На часах было уже три ночи, глаза болели от чрезмерного напряжения и слишком яркого освещения, но я приказывал себе не спать. Я никак не мог позволить себе пропустить момент прихода врача. Друг уже пару раз медленно падал на мое плечо, но тут же резко вскакивал и извинялся. Совершенно не слушая моих уговоров поспать, он продолжал разговор со мной, временами все же ненадолго отключаясь. Наконец, дверь операционной открылась, и оттуда вышли несколько человек в голубой униформе. Илья с Костей тут же проснулись, и мы вместе практически подбежали к потиравшему глаза врачу-хирургу. Он немного шарахнулся в сторону, но подняв взгляд, внимательно осмотрел нас и спросил: — Кто родственник этого парня? — Я! — возбужденно воскликнул Костя, но тут же спохватился и, понизив голос, добавил: — Он мой брат. Что с ним? — В данный момент не могу сказать ничего определенного. Мы сделали все, что от нас зависело, но, к сожалению, он впал в кому. Теперь только время покажет, что будет дальше. Мы будем стараться ускорить процесс выхода его из этого состояния, но моментального результата ждать не стоит. Слишком серьезные травмы он получил. У него ушиб головного мозга средней тяжести, что и поспособствовало впадению в травматическую кому. — Скажите, — несмело начал я, прочищая горло после долгого молчания, — а сколько примерно он... будет там? — Все зависит от его организма, — мужчина посмотрел мне в глаза. — Если он сильный, то он обязательно справится. Травматическая кома, обусловленная поражением центральной нервной системы при черепно-мозговой травме, весьма коварна: она может длиться от нескольких часов до нескольких лет. Мои глаза в ужасе распахнулись, а рот лишь безмолвно открывался и закрывался в жалких попытках что-то сказать. Лет?! Несколько лет?! Боже, ну почему это все происходит именно с ним — с самым прекрасным, чистым, добрым, понимающим, искренним, жизнерадостным, порядочным, справедливым и таким любимым человечком?! За что ему в жизни довелось столько пережить? — Если позволите, молодые люди, я сейчас пойду отдохну немного, — врач с трудом удержал зевоту, — и не буду грузить вас заумными медицинскими терминами. А завтра я весь к вашим услугам. За сим разрешите откланяться. Он пошел в сторону ординаторской, и только громкий, надрывный полувздох-полувсхлип Кости нарушил повисшую тишину между нами. Никто ничего не говорил вслух, а внутри у каждого все разрывалось на части. Я чувствовал, как в душе все начинает гореть огнем от убивающего чувства безысходности. Почему я не могу ничего сделать для него? Почему я никак не могу помочь ему, облегчить все страдания? Он ведь не заслужил этого! Только не такой, как он, не такой! Глаза застилало прозрачной пеленой, но я дышал часто-часто, не позволяя предательским слезам покинуть моих глаз. Я должен быть сильным ради парней. Ради Кости. Ему можно показывать свои эмоции, а я кто? Я же даже не парень. Илья потрепал меня по плечу и сказал, что они пойдут на диванчики в другой коридор. Словно впав в какой-то сон, я молча кивнул ему и продолжил стоять на месте, то сжимая, то разжимая кулаки. Наконец, шаги за спиной затихли, и я решился моргнуть. Десятки ручейков хлынули из моих глаз неудержимым потоком, катясь по щекам и сразу же падая прямо на пол. Даже не пытаясь стереть горячую влагу со своего лица, я стоял посередине длинного, пустынного, холодного коридора и долго гипнотизировал широкие двери. Как он там? Что с ним сейчас происходит? Мне так много нужно ему сказать, и если я не смогу, то я никогда не прощу себе этого! Нельзя уходить вот так! Пусть я ему и не парень, но я люблю его так сильно, как не любил еще никогда в своей жизни. Как жаль, что я так поздно понял это и не успел сказать ему. Упущенное время, оно поистине ужасно. Время бежит, время тянется. У времени не только скорость: у него есть цвет, вкус, запах, пульс, вид, звучание. Кажется, еще Маршак говорил: "Время растяжимо. Оно зависит от того, какого рода содержимым Вы наполняете его". Ох, сейчас все мое время наполнено болью, страданиями, переживаниями и бессмысленными душевными метаниями. Как я буду жить без Дениса? Как я буду жить, не видя его милое лицо каждый день? Как я буду жить, если не смогу больше прикоснуться к его мягким губам? Как буду жить, если не буду держать его за руку, гулять с ним? Как буду жить, если не исполню ему хотя бы еще одну песню? Как я буду жить без его любви? Это будет не жизнь. Это будет просто жалкое существование. Я брел куда-то, совершенно не соображая, куда. Вокруг меня были нескончаемые белые стены, белый потолок, белый пол, и только синие бахилы резко бросались в глаза. Я подобрал упавший с меня халат и, наконец остановившись, уткнулся лбом в какую-то стеклянную дверь. Прохлада стекла. Горячий лоб. Кажется, у меня жар. Я крепко обнял себя руками и устало прикрыл глаза. В голове сразу всплыл смутный образ Дениса, пришедшего в мое кафе. Он был как всегда чудесным. Лёгкая улыбка играла на его губах, к которым мне неумолимо сильно захотелось прикоснуться. Я представил, что руками он обнимает меня и крепко прижимается к моей груди, словно ища защиты, места, чтобы спрятаться от остального мира. Я даже не замечал бесконечных слез: уже привык к их постоянному присутствию. Хотелось кричать, хотелось выплеснуть куда-то эту невыносимую боль, которая раздирает изнутри. Я открыл глаза и сквозь слезы и маленькое стеклянное окошко увидел лицо Дениса. Протерев их от лишней влаги, я еще раз заглянул в него, чтобы убедиться, что у меня не начались галлюцинации. Нет, это был он. В окружении многочисленных трубок, пикающих приборов, экранов, проводов он выглядел пугающе. Пугающе неживым. Я хотел пройти к нему, но я не мог. Все, на что я был сейчас способен, это отчаянно гладить стеклянную перегородку, следуя за всеми мелкими чертами его израненного, бледного лица. Перегородку, отделявшую сейчас меня от любви всей моей жизни, балансирующей буквально на грани. Цените обложечку с: