Fata Morgana

Star Assassin – Head In The Dark — И вот ей уже кажется, что она смогла сбежать, но внезапно из тьмы появляется Роберт. Это конец. В финальных кадрах будет бездыханное тело девушки. В общем, мораль сей басни такова: не доверяй незнакомцам, — наконец-то заканчиваю свой длинный монолог, и ребята удовлетворенно кивают. — Ты не боишься, что к нам окончательно прицепится вампирское клеймо? — Дерек качает головой, недоверчиво покосившись на меня. — Оно уже к нам прицепилось, так что нельзя изменять образу. Тем более вампирская тема здесь не главная, а просто красивая сказка. Смысл там совершенно другой. В каждом кадре должен быть скрытый подтекст, понимаете? Головоломка, своеобразный пазл. — Мэри, тебе нужно писать сценарии к ужастикам, — усмехается Франкенштейн. — Не льсти, — награждаю коллегу гневным взглядом, но вмиг возвращаюсь к интересующему вопросу. — Если у вас есть какие-то предложения, то говорите сейчас. Съемки начнутся через неделю. — Даже не знаю, что и добавить, — задумчиво произносит Роберт, устремив взгляд куда-то поверх моего плеча. — Главное, чтобы зрители поняли то, что мы хотим донести. Очень важен конечный результат, а не красивая картинка. Почему-то мне кажется, большинство людей заметят только поверхностный итог. — Но мы ведь не ищем лёгких путей? — бросаю на гитариста заинтересованный взгляд, и Роб утвердительно кивает. Мы с ребятами болтаем ещё около часа, обсуждая детали будущего детища. Уверена, многие осудят нас за эту работу, но я не могу донести смысл песни по-другому. В данном случае вампирская тематика является лишь красивым образом. Сама композиция полна меланхолии и некого разочарования. Даже не буду отрицать, что мои жизненные трудности сказываются на творчестве. И музыка, и тексты, и образы идут изнутри. Я очень редко пишу песни, но ребята всегда на моей волне. Иногда, услышав новые стихи Роберта, я поражаюсь тому, насколько сильна боль внутри этого человека. Мы никогда не делимся друг с другом своими переживаниями. Мы просто чувствуем, а этого достаточно. Наша музыка пропитана мраком и вряд ли когда-нибудь станет другой. Более того, если наши треки потеряют свою атмосферу, то группа перестанет существовать. Наверное, без страданий в нашей музыке не будет души, а я не имею права допустить это. Думаю, каждый из нас это понимает. Никто из ребят никогда не говорит подобное вслух, но мы видим это во взглядах друг друга. Да, наши тексты веют тьмой и унынием, но разве можно изменить собственные чувства? Ведь боль гораздо сильнее любых позитивных эмоций. Мне кажется, только через страдания искусство способно пробираться в душу. Я всегда восхищалась Брайаном Молко. Он поистине гениальный человек. Как? Как можно писать такую музыку? Песни Placebo — это за гранью. Каждая композиция проникает глубоко под кожу, разбивая сердце на миллионы осколков. Стоит мне услышать знакомые ноты, как по телу пробегает дрожь. Я встречала много невероятных музыкантов, но таких — никогда. Я не смею мечтать приблизиться к этой потрясающей группе, но мне хочется так же доносить людям чувства, а не бездушные мелодии. Поглощённая своими размышлениями, я не сразу понимаю, что оказываюсь дома. Прихожу в себя лишь в тот момент, когда в опасной досягаемости разносятся вопли Моники. Сегодня у нас ответственный день, поэтому Мон штырит с самого утра. Вечером мы собираемся в гости к новому возлюбленному моей сестрицы. Честно говоря, мне уже самой не терпится увидеть этого таинственного Томаса. Чем же он так смог зацепить Монику? Признаться, её поведение слегка пугает. — Мэри, я умоляю тебя, — сестра уже начинает раздражать своим нытьём, — без фокусов. — О чём это ты? — Давай без вампирских штучек, двусмысленных фраз и прочего. И заклинаю, поменьше макияжа. Мы-то к тебе уже привыкли, а семья Томаса может быть в шоке. — Звучит так, будто ты меня стесняешься, — недовольно бормочу, чувствуя укол обиды. — Милая, — протягивает Мон. — Не пойми меня неправильно. Просто первое впечатление всегда остаётся самым важным. У меня нет желания спорить с сестрой, поэтому я понимающе киваю, но внутри всё бурлит от недовольства. Не знаю, что нужно сделать Томасу, чтобы реабилитироваться в моих глазах, ибо я уже его ненавижу. Может, во мне говорит банальная ревность, но репрессии со стороны Моники начинают откровенно раздражать. Всё же я надеваю чёрное платье с длинными рукавами, которое мы купили накануне. Оно скрывает всё, что мне приходится прятать от чужих глаз, но выглядит довольно готично. Я не собираюсь изменять своему образу даже ради Моники. Хотя подсознательно понимаю, что уже сейчас жутко ревную её к Томасу, поэтому пытаюсь сделать всё назло. Сестра не отходит от меня ни на шаг, поэтому приходится сделать скромный макияж. Никакой помады, хотя я и раньше не особо ею злоупотребляла. Решаю отказаться от черных теней, а просто подвожу глаза карандашом и крашу ресницы. Мне немного непривычно видеть себя такой, но должна признать, что получилось неплохо. — Волнуешься? — обращаюсь к сестре, уловив еле заметную дрожь. — Немного. — Всё будет хорошо, — пытаюсь успокоить Монику, но она не слышит моих слов. Сестра поглощена собственными мыслями и вряд ли способна адекватно соображать. Сама же она облачается в нежное платье кремового цвета и использует минимум макияжа. Меньше чем через час я, Мон и мама садимся в такси, отправляясь на такую волнительную встречу. Я настояла на том, чтобы Даниэля оставили дома с няней. Как по мне, ребёнку нечего делать на подобного рода сборищах. У него и без этого в последнее время слишком много потрясений. Мы проводим в дороге довольно продолжительное время, но в конце концов останавливаемся возле двухэтажного особняка. Моника с трудом вылезает из машины и сразу же хватает меня за руку. Крепко сжимаю ладонь сестры, пытаясь успокоить её. Мон идёт медленным шагом, то и дело заглядывая мне в глаза. Никогда не видела её такой напряженной. Через несколько секунд мы замираем возле массивной двери, я тянусь к звонку, но Моника перехватывает мою руку. — Подожди, — произносит дрожащим голосом. — Мне страшно. — Мон, успокойся. Всё будет хорошо, вот увидишь, — заверяю сестру и наконец-то звоню в дверь. В следующее мгновение мы видим мужчину среднего возраста, который, судя по виду, является дворецким. Он приветствует нас, пропуская внутрь, а я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Меня всегда раздражали мерзкие привычки богачей. Ну вот зачем им нужен дворецкий? Очевидно, что эти люди зажрались. — Мистер Джонсон сейчас спустится. Располагайтесь, — от этих слов меня коробит. В таких идиотских ситуациях я ещё не оказывалась. К чему эта фальшивая интеллигентность? Через несколько секунд мы слышим довольно приятный женский голос и, точно по команде, оборачиваемся. Я замечаю на лестнице красивую женщину, но затрудняюсь назвать её возраст. Светлые волосы убраны в аккуратный пучок, губы дрожат в еле заметной улыбке, а во взгляде мелькает усмешка. Блондинке может быть как сорок, так и пятьдесят лет. Лишь тонкая сеточка морщин возле глаз позволяет предположить, что дама в возрасте. — Добрый вечер, — улыбнувшись, произносит она. — Меня зовут Джулия. Я мама Томаса. Следующие десять минут мы тратим на знакомство, но вскоре нас прерывают двое мужчин, появившиеся в гостиной. С первого взгляда видно, что они — полные противоположности друг друга. Один из них достаточно высокий, широкоплечий блондин, который выглядит старше своего спутника. Второй парень гораздо ниже ростом, с тёмными волосами и слегка испуганным взглядом. Мон говорила, что у Томаса есть брат, поэтому нетрудно догадаться кем являются эти мужчины. — Безумно рад вас видеть, — произносит блондин и делает шаг навстречу, из чего я заключаю, что он и есть Томас. Когда мужчина оказывается рядом, мне удаётся лучше рассмотреть его. Почему-то внешность Томаса сразу отталкивает. Слишком правильные черты, острые скулы и прямой нос. Лицо мужчины кажется кукольным, но ещё больше напрягает взгляд. Рыбьи глаза, почти прозрачные, взирают с заметным высокомерием, что вызывает отвращение. Уже сейчас понимаю, что жених Моники мне категорически не нравится. Тяжело объяснить антипатию, но рядом с этим мужчиной я чувствую укол тревоги. Завершив ритуал знакомства с Томасом, перевожу взгляд на второго парня. Тот с застенчивой улыбкой протягивает руку моей маме. — Меня зовут Карлос, — парень улыбается и на его щеках появляются милые ямочки. Карие глаза, каштановые волосы и немного смешное выражение лица. Парень походит на скромного подростка, хотя ему не меньше двадцати. После короткого знакомства, Джулия приглашает нас за стол. Затем следуют несколько часов монотонных разговоров, фальшивых улыбок и двусмысленных фраз. Эта семейка откровенно меня напрягает. Я постоянно чувствую на себе заинтересованные взгляды Джулии и Томаса. Могу поспорить, что их раздражает мой внешний вид. Как жаль, что мне плевать. — Мэри, вы поёте? — не особо скрывая язвительные нотки в голосе, интересуется Джулия. — Да, — бесстрастно произношу, с трудом сдерживая нахлынувшие эмоции. — Я когда-то тоже занимался музыкой, — улыбается Карлос, но его неучтиво прерывают: — Конечно, а мог бы увлекаться чем-то серьёзным. Лучше бы ты вообще не вспоминал тот период, — усмехается Томас, чем вызывает во мне прилив тихой ненависти. Карлос с потухшим видом замолкает, не решаясь больше встревать в разговор. Судя по всему, младшего сына в семье не жалуют. Вот только я молчать не намерена. — По-вашему, музыка — бессмысленное занятие? — Интересное хобби, не более. Неужели вы собираетесь всю жизнь прыгать по сцене? — То, что вы называете «прыгать по сцене», носит совершенно иной характер. И я никогда не забегаю наперёд. — В этом-то и проблема всех творческих людей. Вы не думаете о будущем. — Я живу сегодняшним днём и не намерена с утра до ночи торчать в офисе, не видя окружающего мира. У нас с вами разные ценности и вряд ли мы когда-то поймём друг друга. — Ребята, давайте не будем сориться, — встревает Моника, бросая на меня умоляющий взгляд. — Разве кто-то сорится? Мы всего лишь делимся своими взглядами на жизнь, — пожимаю плечами, покосившись на Томаса. Кажется, наша антипатия взаимна. Весь оставшийся вечер мы проводим в гадком притворстве. Обилие фальшивых улыбок кого угодно доведёт до бешенства — меня и подавно. Кажется, уже нет смысла отрицать, что я страдаю социопатией, хотя упорно пытаюсь это отрицать, считая подобный недуг уделом депрессивных дурочек. Я с трудом доживаю до конца «приятного» вечера, гадая, как смогу ужиться с Томасом в будущем. — Было приятно познакомиться с вами, — Джулия награждает нас очередной порцией театральных улыбок, и мы наконец-то прощаемся. Моника сообщает, что они с Томасом еще немного погуляют, и она приедет позже. Только я-то понимаю, что под предлогом «приеду позже» Моника подразумевает «вернусь утром». Не знаю, что на меня действует: то ли стресс бьёт в голову, то ли просто ночь всегда пагубно действует на людей, заставляя их совершать безумные поступки, но я говорю маме, что тоже хочу немного погулять. Заверив, что всё будет хорошо, отправляю её домой, а сама делаю полнейшую глупость. Точно неведомая сила руководит моим сознанием, заставляя достать мобильный и набрать заветный номер. Мне отвечают не сразу, но вскоре я слышу удивлённый голос Шеннона: — Мэри? Что-то случилось? — Да нет… Ты очень занят? — решаю сразу перейти к делу. — Не пугай так. С тобой точно всё нормально? — вновь интересуется Шеннон и я заверяю, что ничего не случилось, после чего прошу приехать. Почему-то мне кажется, что только он способен понять меня в данную минуту. Пока я уговариваю его приехать, Лето ещё несколько раз спрашивает всё ли со мной хорошо, но, кажется, не до конца убеждается в правдивости моих слов. Я отключаюсь и принимаюсь мерить время ожидания шагами. Зачем я позвонила ему? Не знаю. Порой мы совершаем поступки, которые не имеют ни единого рационального объяснения. Ты просто делаешь и всё. Это похоже на внезапный порыв, что не несёт в себе смысла. Потом можно долго думать, жалеть или радоваться — неважно. Прошлое не исправить. Как бы нам не хотелось. Видимо, в эту ночь я сделала неправильный шаг. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, не позвони я Шеннону. Есть множество разных вариантов, но уже ни одному не суждено сбыться, потому что жребий брошен. — Что происходит, чёрт возьми? — громкий голос заставляет меня вздрогнуть. Я резко оборачиваюсь, встречаясь с пронзительным взглядом янтарных глаз, что прожигают насквозь. — Ты ведь сказал, что не занят, — пожимаю плечами. — Я не об этом. Ты звонишь мне среди ночи и просишь приехать чёрт знает куда. Что я должен думать, по-твоему? — Что мне всего лишь захотелось тебя увидеть, — безразлично отвечаю, внимательно изучая его профиль. — Мэри, ты заболела? — клянусь, в глазах Лето мелькают искорки страха. Барабанщик приближается ко мне и внимательно смотрит. Наверное, думает, что я приняла наркотики. Зря. Просто ночь странно действует на людей и они не ведают, что творят. — Я не наркоманка, если ты об этом. Просто ощутила потребность увидеть тебя. Так бывает. Прогуляемся? — Ты сумасшедшая, — усмехается Шеннон, но не перечит мне. — Неужели ты только сейчас это понял? — искренне удивляюсь, но мужчина оставляет мою реплику без ответа. Мы медленно идём по пустынной улице, всматриваясь в яркие огни неоновых подсветок. Честно говоря, я даже не знаю, где мы находимся. Мне достаточно того, что я могу с наслаждением пройтись по тихой улочке, что купается в свете фонарей. Рядом мужчина, который определённо что-то значит для меня, но я не позволяю себе думать об этом. Только не сейчас. Нельзя ломать этот момент. — Ты позвала меня, чтобы помолчать? — Иногда молчание — это самый громкий крик. Нужно просто научиться его слышать, — резко останавливаюсь и смотрю на Шеннона. Он понимает. Поразительно, что ему удаётся почувствовать мои мысли. Дьявол. Иногда, когда я смотрю на барабанщика, в моё сердце закрадывается сомнение: а человек ли передо мной? — Что с тобой происходит, Шеннон? — помедлив, интересуюсь, молясь всем известным богам, чтобы он сейчас не оттолкнул меня. Иначе ни о каком доверии не может быть и речи. — Тебе так важно это знать? — Скажи мне лишь то, что считаешь нужным. — Если бы я сам знал, что со мной, — произносит Шеннон, устремив взгляд высоко в небо. — Наверное, кризис среднего возраста или как там это принято называть? Не знаю, Мэри. Настало время подумать о своей жизни. Правильно я поступаю или всё было зря… Хотелось создать что-то новое, но ни черта не получилось. Иногда в голову закрадываются мысли, что я живу не своей жизнью, по чужому сценарию. — Никогда не поздно всё изменить. Только есть ли в этом смысл? Твоя жизнь — это музыка. Бессмысленно бежать от этого. — Ты слишком умная для своего возраста. — Я просто сломленная. — Я знаю, Мэр… Знаю. Лучше расскажи мне о себе. — Что именно? — Ты понимаешь, — Шеннон внимательно смотрит и у меня возникает такое чувство, будто его взгляд проникает сквозь кожу, подбираясь к самым тайным глубинам моей души. Немой диалог между нами затягивается, но мне хватает сил нарушить молчание. — Я уже всё тебе сказала. — Ты не сказала хочешь ли избавиться от этого. — Одного желания мало. — Да или нет? — Мне сложно говорить об этом… — Ты сказала, что не выносишь прикосновения. Это распространяется на всех людей? — слова Шеннона повисают в воздухе. Смогу ли я когда-то думать об этом без боли? Я давно погрязла в этой агонии, не смея мечтать о спасении. Уже давно наступила стадия смирения. Несказанная, упрятанная глубоко внутрь, смытая горькими слезами боль стала моей постоянной спутницей. Стоит ли рушить это хрупкое равновесие? — Нет… Только прикосновения мужчин вызывают прилив ужаса. С остальными контактами мне удаётся справиться. — А девушки? — Лето, — смеюсь. — Спала ли я с девушками? Это ты хочешь спросить? Давай не будем затрагивать эту тему. — Я должен знать, что ты не лесбиянка. — Зачем это? — напрягаюсь. — Узнаешь позже, — уклончиво отвечает барабанщик, и мы вновь замолкаем. Становится настолько тихо, что я слышу стук собственного сердца. Я думаю над словами Шеннона, погружаясь в плен сомнений. Я уже свыклась со своей болью, но сейчас всё не так. Еле заметная, призрачная надежда настойчиво вторгается в сердце, затмевая взор иллюзиями, даря сладкий обман. Мой взгляд скользит по лицу Шеннона, останавливаясь на пухлых губах. Как там говорят умники? «Ночь — время глупых мыслей и потрясающих идей»? Самое время подтвердить это и пусть всё катится к чёрту. — Убери руки за спину. — Что? — Хоть один раз сделай то, что я прошу, — вздыхаю, покосившись на Лето. Он закатывает глаза, но всё-таки выполняет мою просьбу. Подхожу ближе, заглядывая ему в глаза, и на мгновение замираю. Совершаю нечеловеческое усилие, чтобы отбросить все сомнения и осторожно касаюсь губ Лето своими. Лёгкие, почти невесомые касания даются мне с трудом, но даже сейчас я медленно растворяюсь. Чувствую, что мой поступок шокирует мужчину, он совершает попытку обнять меня, но я упираюсь руками ему в грудь, не разрывая поцелуй. Шеннон мгновенно всё понимает. Он всегда понимает. Прохладный ветер развивает мои волосы, и я начинаю дрожать. То ли холод действует, то ли неведомое ранее чувство. Сейчас это уже неважно. Я медленно отстраняюсь, стараясь не смотреть на Шеннона. Только ощущаю терпкий привкус его поцелуя на губах и дыхание, что согревает шею.