Fata Morgana

Родные руки настойчиво скользят по моей талии. Немного грубоватые пальцы Шеннона уверенно поднимаются выше по нежной коже, подбираясь к груди. Я откидываю голову на плечо барабанщика, блаженно закрывая глаза. Хочется как можно дольше продлить момент единения, слияния душ. До безумия хочу сбежать от всего мира. Только я и Шеннон. Вспоминаю, сколько раз я представляла себе наше совместное будущее, но то, что происходит сейчас, не идёт ни в какое сравнение с самыми смелыми мечтами. Каждое прикосновение барабанщика будоражит кровь, отдаваясь сладкой истомой внизу живота. Сколько времени я отталкивала Лето, бежала от своих чувств, боясь признаться себе, что полюбила его? — Я люблю тебя, — будто прочитав мои мысли, произносит Шеннон, заставляя меня вздрогнуть. — Я люблю тебя, — вторю ему, крепче прижимаясь к широкой груди. Удивительно, как одна единственная фраза способна перевернуть весь мир, заставить сердце совершить прыжок вверх и не спеша вернуться обратно. Я так долго избегала этих слов, будто всё время боялась разрушить ту тонкую связь между нами. Мне казалось, что стоит сказать «я люблю тебя», и наш хрупкий мир разобьётся на миллионы осколков. Думаю, Шеннона одолевали похожие мысли. Даже сейчас демоны внутри меня насмешливо повторяют одну и ту же фразу: «А не торопитесь ли вы бросаться такими словами?». Эти сомнения где-то далеко, в самых потайных уголках души, но я ненавижу себя за них. Только стоит Шеннону прикоснуться ко мне, как любые колебания растворяются в тенях. Внезапно трель мобильного сотрясает тишину, нарушая идиллию. Совершаю попытку встать, но Шенн удерживает меня. — Плевать. — Шеннон, нас уже все ненавидят, — улыбаюсь, понимая, что мои слова недалеки от истины. Ведь уже две недели я практически не покидаю дом Шеннона. Видимо, Лето решил наверстать упущенное за долгое время. Теперь по вине любимого мужчины мне даже сложно ходить. — К чёрту их, — шепчет он, целуя мою шею. Больше всего я хочу согласиться с Лето, но здравый смысл в конце концов побеждает. За это время я успела прогулять две репетиции, а Шеннон — интервью. Джаред уже грозился убить обоих, а Мон во время последнего разговора в сердцах выпалила: «Можешь не возвращаться». В общем, близкие, мягко говоря, не в восторге от нашего романа. — Если ты сегодня не появишься на радио, Джаред точно убьёт меня. — Я ему не позволю, — усмехается Шенн, но всё же отпускает меня. К этому моменту телефон уже умолкает, зато раздаётся звонок в дверь. Мы с Лето удивлённо переглядываемся. — Это ещё кто? — Понятия не имею, но тебе лучше одеться, — Шеннон скользит взглядом по моему обнаженному телу, вызывая табун мурашек по коже. — На себя посмотри, — фыркаю, принимаясь собирать с пола свою одежду. Лето натягивает джинсы на голое тело и направляется в коридор. Через мгновение до моих ушей доносится звонкий женский голос, который кажется до боли знакомым, только я никак не могу вспомнить кому он принадлежит. — Шеннон, куда ты исчез? Джаред вне себя от злости, — услышав эти слова, я понимаю, кто находится за стеной, но внезапно в коридоре разносятся шаги. — Эмма, подожди, — Ше не успевает остановить девушку, потому что уже в следующую секунду я вижу её перед собой. Судя по выражению лица, Эмма удивлена не меньше, чем я минуту назад. Одного взгляда на меня ей достаточно, да и не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что здесь происходило до её прихода. В комнате повисает напряжённая тишина. Ладбрук не разрывает со мной зрительный контакт, обжигая холодным взглядом. Я вижу на дне её глаз боль, а во мне вспыхивает старая враждебность. Что бы мне ни твердили, сейчас ясно одно — Эмма до сих пор его любит. Огонь любви всё ещё не погас в её сердце, а значит, я для неё — соперница. — Здравствуй, Мэри, — произносит Ладбрук, когда к ней возвращается дар речи. — Не знала, что ты здесь. — Рада тебя видеть, — все присутствующие слышат фальшивые нотки в моём голосе, но мне не удаётся скрыть свои эмоции. — Джаред просил передать, что у вас сегодня интервью. Кстати, он очень злится, что ты не отвечаешь на звонки, — Эмма обращается к Шеннону, но продолжает смотреть на меня. — Интервью через несколько часов, так что я успеваю, — равнодушно пожимает плечами Лето, вроде бы даже не заметив всю абсурдность сложившейся ситуации. — Да, конечно. Пожалуй, я пойду, — отвечает девушка, бросив на меня мрачный взгляд, после чего спешит удалиться. Шеннон провожает гостью, а я обессиленно падаю на диван, притягивая колени к груди. Сотни противоречивых эмоций разрывают изнутри, заставляя сердце болезненно сжаться, отдаваясь тупой болью во всём теле. Эмма по-прежнему любит. В памяти всплывают слова Хлои о том, как Шеннон относился к Ладбрук. Неужели он всё ещё чувствует что-то? А если он всего лишь пытается найти во мне замену? Десятки глупых мыслей убивают со скоростью света. Только я ничего не скажу Лето, потому что чувствую: стоит задать этот вопрос — и всё разлетится вдребезги. — Что произошло? — рядом возникает Шеннон и осторожно касается моего плеча. — Всё нормально, — совершаю попытку встать, но Лето толкает меня обратно на диван. — Что случилось? — он строго чеканит каждое слово, прожигая взглядом. — Я… — хочу что-то соврать, но слова застревают в горле. Волнение сковывает тело, не позволяя говорить. К счастью, Шеннон понимает всё сам. — Это из-за Эммы? — Ты ведь видел, как она отреагировала. Я вижу, как она смотрит на тебя. Это говорит об одном: Эмма до сих пор тебя любит. — Глупости. — Это правда, которую ты упорно не желаешь замечать. Или… — замолкаю, понимая, что сболтнула лишнее. — Стоп. Ты что, думаешь, я люблю её? — Я не хочу так думать. Очень не хочу, — тихо отвечаю, отвернувшись к окну. По крайней мере, это будет правдой. — Господи, какая же ты идиотка, — Шеннон начинает громко смеяться и садится рядом, крепко обнимая меня. — А что мне думать? Ты ведь так и не ответил на мой вопрос, когда я спросила любишь ли ты её, — начинаю злиться. — Мы встречались почти год, — внезапно произносит Шенн и на мгновение замолкает, будто собираясь с мыслями. — Последние два месяца наши отношения трещали по всем швам. И вот однажды мы сильно поссорились и я ушёл. Просто ушёл, ничего ей не сказав. Всю ночь проторчал в клубе, днём отоспался у лучшего друга, а потом по новой. В одном из баров меня увидел Энди, — услышав это имя, я вздрагиваю. Воспоминания о горе-фотографе рождают в моём сердце настойчивое чувство отвращения. Шеннон мгновенно это чувствует и прижимает меня к себе. — Продолжай, — тихо шепчу и кладу голову ему на плечо. — Он сфотографировал меня с какой-то девушкой, а на следующий день показал эти фотографии Эмме. — Вот оно что, — теперь я понимаю причину их взаимной неприязни. — Но зачем он это сделал? — Не знаю. У нас с самого начала были плохие отношения. Возможно, ему нравилась Эмма. Сейчас это уже неважно. — Что было потом? — Она устроила скандал, обвинила в измене. Я пытался доказать ей обратное, но Эмма не поверила. И знаешь, у неё были на то причины. Я столько раз обманывал её, что удивляюсь, как она не возненавидела меня. — Неужели ты не пытался вернуть её? — Нет, — Шеннон тяжело вздыхает и закрывает глаза. — Я не сделал ничего. Позволил ей уйти. Решил, что так будет лучше. Как бы там ни было, это уже в прошлом. Старые обиды забыты точно так же, как и чувства. Впереди только будущее. Наше с тобой будущее. Ты веришь мне? — Да, — мгновенно отвечаю, потому что мне не требуется время на раздумья. Я безоговорочно верю этому мужчине, и у меня нет причин сомневаться в его словах. Только в нашей истории три человека. И если Шеннону я верю, то поведение Эммы убеждает меня совершенно в другом. Для неё ничего не прошло, а наш роман причиняет Ладбрук боль. Почему-то это мысль невыносима, а в душе бушует смесь враждебности и чувства вины. — Мне нужно идти, — голос Шеннона отвлекает от душевных мытарств. Я дарю своему мужчине улыбку и согласно киваю, потому что самой нужно бежать на репетицию. Нам требуется не больше сорока минут, чтобы привести себя в порядок, и каждый отправляется по своим делам. Оказавшись на репетиции, выслушиваю крики Роберта о том, как я безответственно себя повела. Сейчас мне даже возразить ему нечего, ведь прекрасно понимаю, что поступила неправильно и заставила коллег волноваться. Личная жизнь никогда не должна мешать работе. Тем более в моём случае. — Этого больше не повториться, поверь мне, — заверяю ребят, но вижу в глазах Роба тень сомнения. — Роберт, ты ведь знаешь, что группа для меня на первом месте. — Знаю, Мэр. Знаю, — произносит он, но я слышу в его тоне отголоски боли. К счастью, репетиция проходит отлично, а этот неприятный инцидент быстро забывается. Франкенштейн показывает нам новые стихи, так что, думаю, скоро появится ещё одна песня. Три часа пролетают незаметно, зато плодотворно. Я сообщаю ребятам, что завтра у нас съёмки для журнала и с чистым сердцем отправляюсь домой. Понимаю, что сейчас меня ждет длинный монолог Моники о том, какая я безответственная младшая сестра. Подобные речи приходилось выслушивать не раз. Впрочем, так оно и есть. Порой моё поведение лишено логики, а поступки аморальны. Родная квартира встречает темнотой и глухой тишиной. Решаю не включать свет и передвигаюсь по коридору на ощупь, постоянно врезаясь в острые углы. Оказавшись в спальне Моники, застаю сестру лежащей на кровати. Она лежит в позе эмбриона и бездумным взглядом рассматривает потолок. — Мон, — зову её, но сестра не реагирует. Я ложусь рядом, заглядывая ей в глаза, встречаясь с каким-то странным равнодушием. — Я уж думала, ты не вернёшься. — Глупости. — Ты переспала с ним? — Мон… — Не отвечай. По глазам вижу, что да. Да и глупо предполагать, что ты проторчала там две недели, играя с ним в шахматы. — Я приезжала домой, — протестую, — но никого не было. — Конечно. Ты собрала вещи, оставила записку и смылась. — Прости. — Я просто боюсь за тебя, — голос сестры становится мягче и она обнимает меня. — Если он тебя обидит, я его убью. — Не сомневаюсь. — Я серьёзно. Мэри, ты самый дорогой человек в моей жизни. Если с тобой что-то случится, я не переживу этого. — Милая… — такие разговоры меня откровенно пугают. — Что произошло? Неужели из-за Шеннона? Обещаю, что больше не буду исчезать. — Дело не только в нём, — сестра тяжело вздыхает, а мне становится не по себе. Сложно вспомнить, когда я в последний раз видела Монику в таком состоянии. Моя сестра всегда оставалась сильной, весёлой и равнодушной. Она никогда не поддавалась унынию и постоянно была для меня опорой, а сейчас её одолевает чувство меланхолии, что пугает. — Ты пугаешь меня. — Просто в последнее время я слишком много думаю. Не обращай внимания. — Мон, я не могу быть спокойна, если тебя что-то тревожит. — Ты помнишь нашего отца? — она резко меняет тему, вгоняя меня в ступор. Почему-то этот элементарный вопрос вызывает во мне бурю чувств. А помню ли я собственного отца? И вообще, что меня связывает с человеком, чью фамилию я ношу, кроме кровного родства? Несколько фотографий в семейном альбоме и смутные обрывки в памяти. Почему-то сейчас я осознаю, что, в сущности, ничего о нём не знаю. Я помню лишь несколько эпизодов. День рождения Мон, семейный пикник и спину отца, когда он уходил. Всё. Конец. Моё сердце не знало отцовской любви, папа не рассказывал мне сказки на ночь, не отгонял от меня поклонников, не защищал от хулиганов. Ведь это же делают отцы? В смысле настоящие, не биологические. Я уже давно смирилась с тем, что рядом только мама и сестра. Но никогда в моём сердце не поселялось чувство обиды к отцу за то, что он нас бросил. Я утешала себя тем, что у него много причин, по которым он ни разу не вспомнил о нас. А сейчас, выуживая из памяти надёжно погребённые детские воспоминания, я поражаюсь, насколько сильным может быть желание не замечать очевидного. — Не помню. Всего лишь несколько обрывков. Пустота, — произношу хриплым голосом, крепче сжимая руку сестры. — Вот и я почти ничего не помню. Хотя была старше тебя и всё прекрасно понимала. — Почему он ни разу не вспомнил о нас? Неужели было так сложно поинтересоваться нашими судьбами? — Не знаю, Мэр. Наверное, тогда он об этом не думал. А сейчас уже поздно, — слова Моники повисают в воздухе, воскрешая в наших сердцах последнее воспоминание — похорон отца. Я хорошо помню то осеннее утро, когда мама получила письмо. Мне тогда было одиннадцать лет, и я совершенно не могла взять в толк, почему должна надевать чёрную вуаль и ехать в незнакомый город. Да, я понимала, что отец умер, но не испытывала никаких чувств. Пустота. Тогда, подойдя к гробу, я увидела мужчину, которого смутно помнила, и ничего не почувствовала. Мне было безразлично, что через несколько минут гроб опустят в землю, и я уже никогда не увижу отца. Он был для меня абсолютно чужим. — Мы ведь даже не узнали его, не стали близки. Мы похоронили его, как совершенно чужого человека, — голос Моники дрожит и, кажется, она вот-вот заплачет. Отчаянно хочется сказать, что он действительно был нам чужим, но мне хватает благоразумия промолчать. Вместо этого я крепко обнимаю Мон, пытаясь отдать ей всю любовь, на которую только способна. Внезапно сознание вырисовывает ещё одну картину из раннего детства. Я тогда была ещё совсем крошкой. Как раз то время, когда отец нас бросил. Отчётливо вижу, как сижу на полу, сжимая в тонких ручонках плюшевую игрушку. Рядом Моника. Она что-то говорит мне, обнимает и просит не бояться. А ещё дальше, забившись в угол, сидит мама и рыдает навзрыд. Потом она резко поднимается и подлетает к противоположной стене, где в добротной раме висит портрет какого-то мужчины. Мама срывает картину и бросает на пол, выкрикивая проклятия. Это врезалось в мою память ярким пятном, но почему-то вспомнилось только сейчас. — Я люблю тебя, родная, — шепчу сестре, крепче прижимая её к себе. Вдруг я отчётливо понимаю: это не к добру. Мои детские воспоминания, меланхолия Моники и гнетуще напряжение. Это сродни предчувствию: ты просто знаешь и всё. Скоро что-то произойдёт. Что-то настолько серьёзное, что изменит нашу жизнь.