Стезя

Лавандовый дом — место, которое выделило мне Царство после того, как я стала его частью официально. Лада на правах моей наставницы заявила, что я не могу жить в продуваемой всеми ветрами квартире, в которую слишком легко пробраться всякой нечисти, пусть даже эта квартира и моя собственная, и просто выдала мне папку с документами и связку ключей. И вот я здесь, каждый вечер брожу по маленькому запущенному садику на участке в частном секторе. Местечко ощущается как почти пригород, но в то же время не так и далеко от Верхнего озера. Отсюда легко добраться до метро и оказаться в любой части города буквально минут за сорок. Конечно, по документам дом лавандовым не называется, но это не запрещает мне называть его вслух и в мыслях Лавандицей и завешивать пучками трав выкрашенные в успокаивающий холодный цвет стены. Дом достался мне именно таким — деревянным, скрипучим и выкрашенным в лавандовый снаружи и изнутри, и кто я такая, чтобы на это жаловаться? Я даже мебель с момента въезда сюда ни разу не передвигала, только и делаю, что меняю местами картины, венки и ловцы на стенах да высаживаю цветы под окнами. Впрочем… еще я радуюсь, что у дома достаточно высокий забор, чтобы с дороги можно было увидеть только флюгер в виде большой расправившей крылья ласточки. Иногда забор, конечно, пересекают маленькие бездомные духи — преимущественно черные кошки и изжелта-серые воробьи — но уж лучше они, чем люди. Для них я даже кормушки приладила на крыльце, чтобы не обозлились за недружелюбие да не притащили за собой кого покрупней. Но все же… пока этот дом мне чужой. Может быть, потому что я здесь почти что всегда одна. Девочки, кстати, из-за этого обижаются — говорят, грустно, что я даже новоселья не справила, и иногда я думаю над их словами всерьез. Думаю, что будет, если действительно отпраздновать новоселье? Пусть даже через год. В конце концов, хоть я и ощущаю до сих пор этот дом чужим, я смогла придумать для него имя и даже чувствую себя в нем спокойно. Его холодные светлые цвета утешают разум, темно-фиолетовые ночные шторы на каждом карнизе укутывают от подглядываний, а боковые срубы могучих дубовых бревен умиротворяюще пахнут деревом. Лавандица все еще чуждая мне, но она с самого начала была спокойной. И она уж точно лучше шумного многолюдного дома — или дома родителей — где я жила прежде. Может, именно поэтому в глубине души я все же хочу сделать ее своей. Может, именно поэтому я даже заказала для обозначения своей территории вычурную завитушечную табличку с самолично выдуманным названием, которую мастер буквально с четверть часа назад прикрутил к забору рядом с высокой калиткой со стороны улицы. Я провожу по табличке пальцами, смахивая с букв названия оставшуюся от сверления металлическую пыль, кутаюсь посильнее в плотную кофту, прячась от промозглого сентября, и медленно бреду вниз по дороге. Где-то в этом лабиринте маленьких отрывистых улочек должен быть выход к озеру. От воды тянет холодом, так что я просто следую навстречу промозглому ветряному течению и считаю выбоины в асфальте. Это один из дней, когда не хочется поднимать глаза на встречающихся по пути незнакомцев, потому что кажется, что, стоит только увидеть пятна и дыры на чужих аурах, они тут же отпечатаются на твоей собственной. Ужасный день, словом. Сырой, оседающий тяжестью в затылке и оловянным обручем на висках. Еще с утра оказывается, что в холодильнике скисло только накануне купленное молоко, потом выясняется, что свитер на мне надет наизнанку, а ближе к обеду у соседей через два дома начинает так надрывно завывать дворовая собака, что от издаваемых ею звуков отчаянно хочется пробить себе барабанные перепонки. Все будто бы только и предупреждает о надвигающихся неприятностях, и я даже не знаю, что в этом раздражает меня сильнее — назойливость знамений от судьбы или напряженное ожидание чего-то липкого и неизвестного. Даже холодная расцветка и тишина Лавандицы в этот раз ни капли не успокаивает. Вероятно, именно поэтому я впервые за все время проживания здесь решаю не нарезать круги по пространству росистого опадающего садика, а отправиться куда-то еще. В такие моменты хуже некуда ощущать себя запертой, словно зверь в клетке. Верхнее озеро промозгло и неприветливо. Я наклоняюсь, зачерпывая воду ладошками, и расплескиваю холодные капли, создавая на кристальной воде круги. Говорят, по таким кругам можно даже гадать, но я не пробовала ни разу, да и сейчас тоже не собираюсь. У меня с водой не самые лучшие отношения, хоть я и рождена в один из ее дней. Я больше все-таки к огню тяготею — как к самой бесконтрольной стихии, наверное. — Ася? Я вздрагиваю, и трижды зачерпнутая в пригоршню вода расплескивается по моим растянутым рукавам. Голос кажется знакомым, и, когда я оборачиваюсь, становится понятной причина. Передо мною — парень с ипподрома. Александр? Андрей? Нет, не помню. — Алексей, — улыбается парень, словно читая мое недоумение по лицу. — Вы же — Анастасия, да? Девушка с ипподрома. Мы с вами еще про Помпея, помнится, разговаривали. Алексей. Точно. Лада еще тогда беспокоилась. Как меня вообще угораздило забыть имя парня, из-за которого беспокоилась Лада? Я осторожно киваю. — Она самая. Помпей тогда, кстати, Катерину так и не скинул — я все же права была. Алексей безмятежно поводит плечами. На нем — легкий плащ и расхлябанная тонкая майка. Линялые джинсы, поношенные кроссовки, стоптанные с одной стороны чуть сильней, чем надо. Как будто сам только из дома вышел. — Так это же хорошо, что не скинул, — говорит он весело. — Похоже, ваша подруга — отличная наездница. Тут уж моя очередь пожимать плечами. — Она просто умеет подбирать подход ко всему живому, — и это, в общем, даже нельзя назвать ложью. У Катерины дома — целый зоопарк, и мне страшно представить, как бы я существовала в тех условиях, что она для себя создала. У меня-то даже собственного кота нет — так, пришлых хвостатых духов иногда прикармливаю да позволяю спать холодными ночами на своей веранде. А у Катерины — две собаки (она их зовет Белка и Стрелка), кошка Искорка, шиншилла по кличке Оззи и огромная черепаха Зартан. Спектр катерининых увлечений разнообразен, и обсуждать, откуда я все знаю о них, не имеет смысла. — Она хорошая девушка, — кивает Алексей — Алеша, — и я не могу с ним не согласиться. Катерина и правда солнце, и я честно не знаю, как смогла бы освоиться в Царстве, если бы ко мне послали какую-то другую девицу, а не ее. Все девицы Царства были хороши и присутствовали на моем посвящении тенями очистительного костра, но Катерина… Надо перестать о ней думать. Я разговариваю с человеком. С мужчиной. Сейчас мне стоит быть настороже — в конце концов, уж не его ли мне предрекали сегодня весь день знамения? Молчание между нами затягивается, и я снова неуютно кутаюсь в кофту — не из-за того, что промозгло, а из-за того, что руки надо куда-то деть. И Алеша это, кажется, замечает — потому как неловко переступает с ноги на ногу и вздыхает. Вот и я про то же — зачем ты меня окликнул? — Вы где-то в окрестностях живете? — спрашивает он в конце концов, и мне удается лишь нелепо моргнуть. Разве о таком спрашивают друг друга люди, увидевшиеся во второй раз в жизни? — А вы? — не отвечая прямо, интересуюсь я в итоге, и парень легкомысленно машет рукой в ответ, как будто и не заметив, что я толком ничего не сказала. — Ага, с неделю как переехал, — говорит он совершенно спокойно, словно бы со старой подругой ведет беседу, а не с полузнакомой девушкой, которая просто была однажды его клиенткой. — Мне дом в наследство от деда достался, и вот я здесь. Буду приводить старого ворчуна в порядок и начинать новую жизнь. На этих словах парень улыбается как-то кривовато, и я невольно тру себя по колючему рукаву на левой руке. Он звучит как-то странно… Или это все просто знамения заставляют подозревать? С другой стороны, разве они обманывают? Знак на запястье обнажается на секунду — но этого хватает, чтобы Алеша им заинтересовался. — О, — он смотрит с улыбкой. — Тату? Я натягиваю задравшийся рукав до самых костяшек, чтобы не было видно ожога, и не отвечаю. Но ему это, кажется, и не нужно. Он будто и не замечает моего нежелания поддерживать с ним беседу, хотя только пару минут назад сам себя вел нескладно. — Я такие знаки на Пинтересте видел, — говорит между тем Алеша, и мне остается только снова плечами пожимать — а что можно тут сказать? Подобных знаков можно нагуглить кучу, если ты торчишь по неоязычеству, а можно просто открыть Рыбакова и узнать, что никаких коловратов и ладинцов у древних язычников отродясь не водилось. Вернее, они никогда так не назывались, так что мое колесо — просто-напросто оберег от зла. Конечно, он также еще символ многих других вещей, но в том и дело, что просто символ. Который сейчас не рвался меня ни от чего оберегать. Может, я действительно слишком уж паникую? — Я одно время интересовалась древнерусской архитектурой, — говорю я в конце концов. — Уж очень интересными орнаментами у нас украшались оконные наличники и печные изразцы. Глупо злиться на парня, который хотел блеснуть своей эрудицией и указать на то, что моя «татуировка» ему знакома. В конце концов, раньше я и сама называла свой знак неправильно, да и сейчас… Не то чтобы я была в этом специалисткой. Алешу мой хмурый отклик заставляет воспрянуть духом. — Да, — он кивает радостно, как будто в стихию свою попал, и сует руки в карманы распахнутого плаща. Они у него огромные, туда можно целый термос впихнуть. Мне на секунду завидно даже. — На окнах дедова дома похожие узоры. Правда, там закругление у лучей сделано по-другому. Более остро как-то. Я невольно вновь тру запястье через ткань кофты. У моего знака закругления лучей плавные — то ли язычки пламени, то ли ростки лиан. — Они разные, — соглашаюсь я и медленно бреду прочь от озера в сторону своего дома. Настроение так и не улучшилось, напротив — появился какой-то странный кислый привкус во рту, как будто еще одна дурная примета. Алеша идет со мной, похоже, решая до последнего не отставать, и мне не остается ничего, кроме как сунуть руки в карманы кофты и постараться хоть немного расслабиться. У меня просто неудачный день, и не имеет смысла злиться на человека, который этого не понимает. Он не видит ауры и эмоций, не видит, когда лучше не подходить, просто встретил знакомое лицо в новом районе и радуется. И даже если знаки предупреждали меня о нем, пока он ничего плохого не сделал. Напротив — единственное, что можно приписать ему — это «договор» с Тимьяном, чтоб тот меня в парке с себя не скинул. Не будь грубиянкой, Ася. Вы просто пройдете сейчас квартал, и ты скроешься за высоким забором своей Лавандицы. Задвинешь засов калитки, проверишь, не начали ли кошачьи духи выкапывать корни адамовой головы у опорных столбов забора, и пойдешь набирать себе большую душистую травяную ванну. Надо выгнать в конце концов из себя эту мерзлоту, согреться и продолжить жизнь и поиск. Продолжить плести. Мы не больше квартала проходим вместе, отдаляясь от озера, когда промозглость как будто бы сама начинает выходить из моих костей. На улице по-прежнему серо и сыро, и вязкая дымка тумана словно бы следует за нами от озера по пятам, но кончики пальцев у меня теплеют, стоит только повернуть к своей улице. И мой спутник вдруг останавливается. — Вот здесь я теперь и живу, — вновь подает он голос и ласково по калитке похлопывает. Забор у его дома совсем не высокий, скорее просто красивый штакетник, а не настоящая преграда для недругов. Зубцы у него чуть покосились, темная краска за годы выгорела на солнце и слезла местами, но все можно легко поправить, да и сам Алеша гладит подразбухшее от сырости дерево заборчика с явной привязкой. — Красивый дом, — говорю я — просто чтоб что-то вежливое сказать, но по сути даже не лгу. Домик и правда красивый, немного похож на башню. Высокий, но узкий, в два этажа, да еще с вычищенным до блеска чердачным окошком, где явно тоже комната есть. — Все детство прошло здесь, — Алеша улыбается мягко, без прежней неловкости — и почему-то не торопится уходить. Может, нашел подходящую, по его мнению, тему для разговора? — Я этот район в свое время вдоль и поперек исходил, и знаешь… Дома тут раньше другие были. Какие-то более живые, что ли. А сейчас стали все одинаковые — как будто за масками прячутся. Мой вот Черничник всегда с душой нараспашку, и смотреть, как другие дома забиваются одинаковыми пластиковыми панелями… грустновато. Я пожимаю плечами — не знаю, что тут сказать. Но то, как называет Алексей свое жилище, внезапно цепляет. Черничник?.. Это по цвету выгоревшей на солнце краски? — Мой дом вообще прячется за высоким забором, — все-таки отвечаю. — И уж его ни в пластиковой маске, ни без нее из-за ограды никак не увидеть. Алеша кивает — как будто благодарит за подробность. И — спрашивает внезапно: — А какого он цвета? Я моргаю растерянно. — Нежно-сиреневого. Даже лавандового, скорее. Он мне уже такой и достался, я только клумбы разбила под окнами, а больше ничего и менять не стала, — не знаю, зачем об этом сказала. Но как-то… Больше я ни с кем особо про Лавандицу не говорю, даже с Катериной это обсуждать как-то странно. Ведь дом-то мой, у меня никто его не отнимет, пока я хочу там жить. Больше того — он на меня записан. Уж не знаю, сколько денег на самом деле у Царства, что оно так легко раздает столичную недвижимость, но Медея все обстряпала удивительно быстро. Еще сказала, дом этот давно стоит и хозяйку ждет. А я тогда даже и узнать получше про это не удосужилась. Теперь же… Может, пора бы? Алеша кивает. — Я понимаю, — говорит участливо, и мне вдруг кажется — он действительно понимает. — Я в дедовом доме тоже менять ничего не хочу, так что только мебель некоторую подновляю да разбираю старые вещи. Сейчас даже лишний отгул вот взял — на чердаке хочу разгрестись. Так что… — он топчется — вновь неловко, — и я вдруг чуть улыбаюсь, сама не знаю, чему. — Ты заходи в гости, если что. У меня тут полно пыльных книг и целый погреб варенья. Ах, так вот почему Черничник. То-то я все же приметила в глубине маленького садика перед домом кусты. — Как-нибудь, — говорю я, кивая, и Алеша наконец толкает калитку, кажется, вполне собою довольный. Я отворачиваюсь и иду дальше по улице. Моя Лавандица всего-то через квартал, и это, вообще-то, единственный в окрестностях дом с настолько высоким забором, так что я по сути тоже сообщила ему свой адрес, но… меня это внезапно совершенно не беспокоит. Я добираюсь до дома, запираю за собой на засов калитку и окидываю двор взглядом. Колючие синенькие шарики адамовых голов — на своих местах, никто не перекопал травную поросль под окнами, сияющий стеклянными бусинками ветерок на веранде нежно звенит от промозглых северных дуновений. Никто посторонний здесь не хозяйничал. Все в порядке. И знаки в последние пару дней просто предвещали мое дерьмовое настроение. И может… Может, со мной и правда что-то не так?.. Желтеющие кроны узловатых стареньких вишен качаются на ветру, и хочется сильнее закутаться в кофту, спасаясь от сквозняка. Я всхожу по ступенькам вверх, ласково проводя ладонью по рассохшимся перильцам, и на ходу сую руку в карман. Серебряное зеркальце с вязью из аметистовой крошки приветственно нагревается, стоит только его коснуться, и обещает дозваться любой девицы, которой я попрошу. И я прошу отозваться всех.