Полароиды

Кортни никогда не украшала свою квартиру к Рождеству. Когда она проходила мимо навязчиво сияющих витрин и слышала от улыбающихся прохожих поздравления, ей хотелось умереть прямо там. Все поздравительные открытки, которые доктор Грин получала от своих пациентов и коллег (они писали их с лучшими намерениями, конечно), она тут же выкидывала в ближайший мусорный бак, а сверху обязательно прикрывала чем-нибудь более безобидным, чтобы даже уголок чертовой бумажки не напоминал ей об этом празднике. Старый добрый Диккенс однажды написал легендарную историю, название для которой словно вырвал из груди Кортни Грин — сама аорта. Кошмар, стабильно мучивший ее перед Рождеством, заставлял ее чувствовать себя как никогда безумной. И она — ах да, психиатр — ни черта не могла с этим поделать, кроме как выписывать себе рецепты сильнейших седативных препаратов. - Я в порядке! Он не придет! - Кортни стояла на коленях в собственной комнате и кричала, затыкая уши руками. Не то чтобы она не понимала, что мысли, маниакально возникающие в ее голове, принадлежали только ей одной. Не то чтобы она не соображала, что даже самые громкие слова не в силах их заглушить, и все эти попытки выглядели жалко, да, жалко — она знала, знала. Только все эти знания стабильно оказывались не более чем бесполезной кучкой мусора для той, которая нуждалась в них больше всех своих пациентов. - Нет, нет… Все хорошо. Он больше никогда не придет. Он не вернется. Я сама… Распоряжаюсь своим телом. Оно принадлежит… Исключительно… Мне… - Грин с трудом могла дышать. Она проговаривала заученные ранее фразы, чтобы вернуть себе власть над собственным сознанием, но они еще ни разу не срабатывали до конца. Кортни словно воевала со своим же мозгом. Он транслировал: «Гордон придет сегодня ночью и снова сделает тебе больно. Ты будешь плакать и бояться пошевелиться. Ты не можешь его оттолкнуть. Он владеет твоим телом, а ты даже и не пытаешься». Грин рухнула на пол, стукнувшись затылком, и из ее горла вырвались отчаянные, болезненные рыдания. Она всегда сдавалась, когда не должна была. Она предавала саму себя. И это та самая горькая правда, от которой доктор Грин была не в состоянии убежать. Кортни отвергала это до физической боли, до обморока, до исступления. Сначала Кортни неизменно окутывал страх, а потом тело будто бы превращалось в камень. Сердце колотилось в такт словам человека, перечеркнувшего всю ее жизнь — легко и просто. Глаза стекленели от невыразимого ужаса и беспомощности, и она статично переставала существовать на несколько часов — до тех пор, пока мозг не вырубался от усталости самостоятельно. Адский конвейер нуждался в перезагрузке. Проходило немного времени, Кортни присылали очередную открытку; тогда все начиналось с самого начала, и боролась она тоже — с начала, но не до конца. Она почти не помнила, как Гордон изнасиловал ее впервые, потому что тогда она сопротивлялась. Когда это случилось во второй раз, в углу ее комнаты всеми цветами радуги переливалась пышная рождественская елка, а над столом неоном светились слова: «Счастливого Рождества, дорогая».